Сказка про дыхание... отчуждение...

Есть одна старая сказка… множество старых сказок, если задуматься. Впрочем, не важно. У старых сказок пушистые серые крылья, так мне сказали когда-то.

В этой сказке мы ищем дорогу домой. Ты никогда не задумывалась, что такое Дом? Что заставляет нас возвращаться в места, которые мы помним, которые нам нужны и важны, которые нам дороги? Сколько бы времени ни прошло, мы найдем дорогу назад. Всегда.

Найдём ли?

И где он, наш Дом? Что это такое вообще? Наверное, это место внутри нас, место, где можно лелеять мысли и чувства, не боясь, что нам помешают или оторвут от этого занятия только потому, что наше время или внимание необходимы для чего-то или кого-то другого.

Поднимаю глаза, вижу улыбку напротив. Киваю в так и созвучие своим и её мыслям.

Дом, да... Или же это место, где можно делать что хочешь, а не насиловать свои мысли и чувства, превращая их в то, чем они быть не желают? Может, так? Твой дом — это не то, что тебя окружает, а те, кто вокруг тебя. Это не ты, а то, чем ты быть хочешь. Но боишься, наверное. А раз так — это не твой дом.   

- Мама, расскажи сказку!
- Про что, Солнышко?
- Про Осень...

Пепел, золото и мёд. Запах клевера, холодный влажный воздух, прелые листья и стон сломанных на ветру крыльев. Мы с моим прошлым врезались друг в друга. Ударились так, что сломанные кости души до сих пор болят при плохой эмоциональной погоде. Сила этого столкновения почти разрушила всё вокруг, и чуть было не убила одну зеленоглазую Нимфу, которой не повезло оказаться рядом в тот момент. Говорят, что в спорах рождается истина. А истина в свою очередь — есть познание.

- А какая она, Осень?

Ну как, какая? Что значит — какая? Ну какая? Такая… обычная, жёлтая с красным, с прозрачным небом, похожим на тонкую льдинку, с дождём, иногда мелким и грустным, иногда сильным и смелым, с шорохом листьев в заброшенном парке. Осень – она и есть Осень. Красивая. Мудрая. Спокойная.

Уголок рта ползёт вверх в уродливой усмешке.

Да ничего подобного. Ничем таким, напоминающим откровение в последней инстанции там  и не пахло. Я просто кидался словами, активно и осознанно стремясь сделать как можно больнее. И лишь спустя много времени понимал, насколько эти слова были в чём-то  правдивыми. Потому что истину без боли не принять. Никогда.
А воздух резал грудь, словно бритва, сигаретный дым лениво и нехотя уплывал куда-то в сторону, внизу неправдоподобно далеко ртутным блеском переливалась вода, а красное платье обвивалось вокруг тонкой девичьей фигуры...

Одна нимфа прокляла человека, который её предал. Она не смогла вынести его измены. Он не должен был ничего заметить, а просто перестал бы дышать во сне. И знаешь, он перестал. И умер. Легко и спокойно. А теперь нимфа плачет. И будет плакать до конца времён. Пока не закончится жизнь, она будет плакать до самого конца, да и потом перестанет ли – неизвестно.  Нимфы живут долго. Намного дольше, чем простые люди.

Расскажи мне, как обвенчаться душой?
Что бы это могло значить?
Хочешь, расскажу?

Это значит, что после смерти мы — одно. Это значит, что если нам позволят родиться снова, наши души найдут друг друга опять, и притянутся, как мотыльки к пламени свечи в неудержимом и непреодолимом стремлении. Быть может, они сгорят, но так будет. Это когда танцуешь, как будто тебя никто не видит. Когда живешь, как будто ты никогда не умрешь. Когда доверяешь, как будто тебя никогда не предавали. И когда любишь, как будто тебе никогда не делали больно. Вот что это такое.

- Мам, а почему ты плакала? О чём?
- Ну... - Нимфа пожала плечами. По оконному стеклу робко скреблась ветка дерева, серый утренний свет пробивался через неплотно задёрнутые шторы. - О чём может плакать женщина? Конечно же, о любви.
- А ты… - девочка прикусила было губу, но потом всё же продолжила. - А ты его очень любила?
Нимфа кивнула.
- Очень.

Ныне статуя я, лишённая жизни фигура. Я никогда не мог заглянуть дальше определённого предела. Всегда была граница, некий барьер, сотканный из скрытности, осторожности и какой-то первородной гордости. И — да, обстоятельства. Правила. Хотя так и должно быть, наверное.

Пункт пятнадцать, подраздел, мать его, придумайте сами. 

Ни один человек не должен быть полностью открыт внешнему взгляду, иначе он потеряет право называться собой. Как минимум. Вот только эти ограничения должны тогда распространяться в обе стороны, иначе какой в них смысл... Когда делаешь что-то неприятное – посмотри на красоту, и грязь не заденет тебя.

Две женщины, взрослая и ребёнок, вышли на пустынную дорогу. Трасса здесь делала резкий поворот, слева темнел овраг, только белые столбики указателей чуть проглядывали в сером свете. Нимфа обняла дочь за плечи. Та поёжилась, несмотря на теплую куртку, зябкий холодок полз вдоль спины:

- Мам, а чего мы тут...

Ничего. Танец условностей, полный непроизнесенных слов и ритуально-бессмысленных движений. Вспомнишь ли ты того, кто как капля дождя падал вниз, ломая свои жемчужные, невесомые, почти прозрачные крылья? Что это было? Полёт? Падение? Кому теперь нужны розы, изломанные сведёнными судорогой пальцами? Ты права была тогда — это и была Осень. У неё тоже нет дома.

Хрупкость и изящество фарфора, через который светится пламя свечи. Взгляд, под которым падают все многолетние стены, которые выдержали всё.

- Где наш дом?

Я протягиваю руку, касаюсь прохладной ладони, слегка сжимаю тонкие пальцы:

- Пойдём. Я покажу.