Миф о бродяге

Рассказ


Наши личности являются частью окружающего мира, и их тайна так же безгранична.
Карл Густав Юнг

1.
Я увидел его в курилке Ленинградской публичной библиотеки, что на Фонтанке. Вполне обычный молодой человек лет двадцати. Худощав, невысок, черты лица настолько обычные, что, кажется, давно знаком с ним. Но что-то выделяло его, что-то заставляло следить именно за ним. Он сидел в углу курилки и, наморщив лоб, напряжённо смотрел в стену напротив. Неужели шизоид, — подумал я. «Простите, ради бога, я забыл спички», — обратился я к нему, демонстративно держа только что вынутую из пачки сигарету. Даже не взглянув на меня, он протянул мне спичечный коробок. Я поблагодарил его, и тут он вздрогнул, будто от испуга.
— О, извините, вы что-то сказали?
— Я сказал: «Спасибо за спички».
— Ах вот оно что.
— Простите, у вас всё в порядке?
— Не обращайте на меня внимания, — бледный молодой человек постарался улыбнуться: — Знаете, у меня есть дурацкая черта... я выпадаю из нормальной жизни, когда сталкиваюсь с чем-то нелогичным, с чем-то невероятным. Возникшая проблема буквально терзает меня, и я должен непременно найти её решение, пусть даже неверное, лишь бы моя голова приняла его и успокоилась.
Я молчал. Молодой человек внимательно посмотрел на меня. Мне показалось, он просит меня о помощи. Но я стесняюсь незнакомых людей и тем более стесняюсь вторгаться в их внутренний мир. Но парень явно страдал.
— Может быть, вы поделитесь вашей проблемой? — решился я на вопрос.
— Моя проблема может показаться вам смехотворным пустяком. Она связана с текстом одной русской народной песни. Вы любите наши народные песни?
— Да люблю.
— Тогда, вы, должно быть, знаете слова песни «По диким степям Забайкалья»?
— Пожалуй, знаю. Более того, эта песня мне очень нравится.
— И мне нравилась до позавчерашнего дня, — кисло усмехнулся странный парень.
— Что же случилось в пятницу?
— Сначала давайте познакомимся. Меня зовут Аркадий, я студент третьего курса матмеха.
— Очень приятно, Аркадий. А моё имя Павел. Я студент филфака. Специализируюсь по фольклористике.
— Первый раз слышу о такой науке. Впрочем, не исключено, что как раз вы с вашим знанием фольклора и сможете мне помочь. Хотя предупреждаю, вопрос мой, наверное, покажется вам пустым и надуманным. Видите ли, позавчера по радио передавали эту песню про бродягу в исполнении народного хора имени Пятницкого. И, знаете, я заслушался. Воображение перенесло меня в знакомые мне с детства сибирские степи. Свежий ветер, пропитанный пряным ароматом полыни, ударил мне в лицо, и я явственно увидел измождённого человека в арестантском халате, упорно идущего на запад. И я услышал, как он ахнул, когда перед ним распахнулась бескрайняя ширь Байкала. «Наконец-то!» — воскликнул беглый каторжник и полный надежд бросился к воде. Ему повезло — он нашёл старую рыбацкую лодку. Она, конечно, была без вёсел, но от товарищей по заключению он знал про попутный северо-восточный ветер Баргузин, дующий поперёк великого озера. Бродяга прикрепил к центральной скамье лодки развесистую корягу, расправил на ней свой арестантский «халат дыроватый» и отправился в плавание.
Фактически это был неуправляемый дрейф по ветру. Целью беглеца не мог быть какой-то конкретный населённый пункт на западном берегу Байкала, бродяге нужно было просто преодолеть около тридцати километров водного пространства. Плыл он довольно долго и пел какую-то грустную песню «про Родину».
Вот такие вполне логичные картины рисовало мне воображение, пока заунывно звучали первые три куплета песни... но потом хор запел по-другому — весело запел оптимистично — и тут элементарной логике пришёл конец. Судите сами:
    
Бродяга Байкал переехал,
Навстречу родимая мать.
«Ах, здравствуй, ах, здравствуй, родная,
Здоров ли отец мой и брат?»

Мои школьные годы прошли в Иркутске, и я знаю, как выглядит западный берег Байкала. Во-первых, он, фактически, безлюден. Во-вторых, вдоль самого берега проходит довольно высокая горная цепь. Спуститься к воде там проблема. Воображение нарисовало мне мать бродяги, стоящую на скале и жадно смотрящую на море. Вот она видит лодку, гонимую Баргузином, и с радостным криком бросается по козьей тропке на узенький пляж, чтобы обнять сына. Но откуда было ей знать, что он незадолго до того совершил побег из каторжной тюрьмы? И как он мог подплыть, по существу, на неуправляемой лодке к месту, где его ждёт мать? Да и где в тех местах она могла проживать? Ведь там, на западном берегу Байкала, фактически, нет ни городов, ни сёл.
Дальше — больше. Бродяга спрашивает мать о здоровье отца и брата и слышит её ответ:

«Отец твой давно уж в могиле,
Землёю засыпан, лежит,
А брат твой давно уж в Сибири,
Давно кандалами гремит».

— Эти слова матери привели мою душу в полнейшее смятение. Меня почему-то охватил ужас, знаете, такой, когда во сне видишь мертвеца, вылезающего из могилы. Отец бродяги, видите ли, погребён на Родине, а брат мотает срок в Сибири. Но Байкал-то находится в центре Сибири. Создаётся впечатление, что для матери бродяги Сибирь — далёкая страна, где живут одни ссыльные.
Аркадий бросил на меня внимательный взгляд:
— Ради бога, извините меня за все эти подробности, но что делать, я зануда. Это математика сделала меня занудой.
— Продолжайте, мне интересно вас слушать, — приободрил я Аркадия.
— Знаете, вы можете смеяться, но я приехал сюда из Старого Петергофа (там моя общага), пожертвовав воскресным сном,  чтобы поискать другие варианты текста этой песни. Ведь у старинных всеми любимых песен всегда есть варианты, — Аркадий замолчал и уставился на меня неморгающими пытливыми глазами.
— И нашли? — спросил я.
— Нашёл семь вариантов. В одном, по-видимому, самом раннем, мать более определённо говорит о местоположении брата бродяги.

«А брат твой в далёкой Сибири,
Давно кандалами гремит».

Замечаете! Мать, стоящая на берегу сибирского озера говорит о «далёкой Сибири»!
— Короче, в середине песни здравый смысл окончательно и бесповоротно утрачивается. Мне кажется... нет, я даже  уверен, что этот текст скрывает какую-то тайну, что-то в нём закодировано. Но как найти тот код? — громко прошептал Аркадий.
— Однако стоит ли так строго подходить к тексту народной песни? Это же фольклор. В таких песнях много от мифа.
— Да? Никогда бы не подумал. Расскажите мне что-нибудь о мифах.
 
Обычно я уклоняюсь от серьёзных разговоров в курилке, но этот бледный молодой человек тронул меня: он так искренне хотел удалить из мира своих представлений всё нелогичное. На момент я почувствовал определённое родство наших душ. Да и вопрос, над которым он ломал голову, показался мне не таким уж праздным.
— В мифотворчестве много неясного и удивительного, — приступил я к своей просветительной лекции. — Возьмите к примеру такой странный факт: сюжеты мифов и сказок многих народов часто совпадают чуть ли не на сто процентов. Я не говорю о мифах родственных народов, живущих неподалёку друг от друга, ну, каких-нибудь там шведов, датчан, голландцев, немцев и прочих германцев. Близость их мифологии понятна. Но вот совпадение мифов немцев и алтайцев, или древних греков и современных полинезийцев, разбросанных по островам огромного Тихого океана, выглядит совершенно непостижимым. Забавно, но миф про ослепление страшного одноглазого циклопа, описанный Гомером в своей Одиссее, с неплохой точностью воспроизведён в сказаниях ряда народов Центральной Азии. И абсолютно все народы и народности, обитающие на Земном шаре, верят в существование загробного мира, куда после смерти отправляются людские души. Более того, даже картины того никем не виданного потустороннего мира у совершенно неродственных народов нередко поразительно схожи. Трудно поверить, но такой изощрённый древнегреческий миф, как схождение в ад Орфея в поисках своей Эвридики, имеет аналогов у японцев и североамериканских индейцев.
— А не могли бы вы оценить время создания этих мифов?
— Люди современного типа, заселившие Европу, отделились от остального человечества около сорока тысяч лет назад,  значит, и мифам, общим для европейцев и аборигенов других материков, не менее сорока тысяч лет.
— Замечательно! — воскликнул Аркадий. — Не хотите ли вы сказать, что в течение сорока тысяч лет можно сохранять довольно замысловатые истории, передавая их изустно от человека к человеку. Подумайте сами, за такое время даже от слов их исходного языка ни единого общего звука не должно было остаться.
— Верно, — согласился я, — скорость изменения языка такова, что через десять тысяч лет происходит практически стопроцентное обновление его лексикона.
 — Так что же получается?! — продолжал удивляться Аркадий. — Люди весьма существенно поменяли свою внешность, расселились по всему шарику, их  языки изменились до полнейшей неузнаваемости, а мифы остались прежними! И вы хотите, чтобы я в это поверил?! Нет, конечно! На мой взгляд, остаётся лишь одно объяснение — сюжеты мифов передаются через гены. Получается, что не только внешние признаки, типа цвета глаз и кожи, но и такие тонкие и сложные вещи, как идеи, могут наследоваться.
Я засмеялся. Дело в том, что многие мои сокурсники были того же мнения, но я сомневался.
— Эволюция может внедрить в гены поразительные вещи. Взять хотя бы нашу врождённую способность к языкам. Американский филолог Ноам Хомский уверен, что правила построения фразы каким-то образом впечатаны в наши гены. Я вполне допускаю, что присущая всем народам ненависть к чужакам — ксенофобия — тоже имеет наследственную природу, ибо охраняет популяцию от чужеродных генов. Но идеи? — это уж слишком. Хотя есть учёные, которые объясняют совпадения сюжетов мифов и сказок некими врождёнными архетипами.

 Глаза Аркадия заблестели:
 — Вы упомянули архетипы. Где-то я уже слышал это слово. Может быть, вы мне расскажете об архетипах.
 — Аркадий! — взмолился я, — это очень обширная и мутная тема. Сейчас уже время обеда, к тому же, признаюсь, я сегодня даже не завтракал. Давайте, сходим в Кафе-Автомат, что на углу Невского и Рубинштейна, перекусим сосисками с кофе и всё спокойно обмозгуем.
— Знаете, Паша, — весело засмеялся Аркадий, — у нас с друзьями есть обычай: тот, кто хочет разобраться в каком-нибудь сложном бытовом вопросе, кормит своего приятеля обедом и за едой получает честную и содержательную консультацию. Тут неподалёку есть уютная и недорогая сосисочная. Я предлагаю посидеть в ней, и вы с позиции филолога объясните мне парадоксы песни про бродягу. Вы согласны?
— Согласен, но при условии, что я плачу за себя сам. Кто знает, сумею ли я помочь вам разрешить вашу проблему.
— Хорошо, а кстати, Паша, давайте перейдём на ты, мы же студенты.
— Давай.


2.
Мы сдали свои книги и вышли из библиотеки. На улице правила бал ранняя ленинградская весна. С тёмного неба стеной валил мокрый снег. Тротуары были покрыты толстым слоем тающего мессива. Было неприятно ступать в эту холодную кашу. Ноги мои, конечно, сразу промокли. В этой обстановке говорить не хотелось. Мы подняли воротники своих дешёвеньких курток и почти побежали по чётной стороне Невского в сторону Московского вокзала. Минут через десять вбежали в сосисочную. Слава Богу, места были. Мы скинули в гардеробе мокрые куртки и шапки, заняли отдельный столик у окна и со злорадством посматривали на сгорбленных людей, шлёпающих по широкому тротуару.
— Давай закажем чего-нибудь горячительного, — предложил я. — Как говорится, без пол-литра в такой проблеме не разберёшься.
Аркадий с осуждением взглянул на меня.
— По пол-литра пива, — уточнил я.
Вскоре перед нами стояли две бутылки тёмного пива, и можно было переходить к высоким материям.

— Теория архетипов, — начал я, — была предложена швейцарским психологом Карлом Юнгом в 30-е годы нашего двадцатого века. Юнг исходил из весьма правдоподобного предположения, что мы происходим от людей, заметно уступающих нам по уровню своей разумности. Он допустил, что у наших предразумных предков уже был какой-то примитивный язык, но самостоятельно мыслить они ещё не умели.
—  Не понял, — сухо оборвал меня Аркадий. — Говорить умели, а мыслить нет? Как это?
— Я сказал, они не умели мыслить САМОСТОЯТЕЛЬНО. Их мысли были, как бы, заимствованы от других. Каждый человек той далёкой эпохи был в плену коллективного сознания, сотканного из мифов и сказок. Кстати, заметь, что многие твои мысли (и даже убеждения) заимствованы тобой из газет, книг и рассказов старших товарищей?
Аркадий засмеялся
— Ты абсолютно прав. Так оно и есть, хотя я, к стыду моему, никогда не задумывался, откуда берутся мои мысли.
— Юнг предположил, — продолжил я, — что мысли у тех предразумных людей возникали неосознанно, будто сами собой…Там, где современный человек увидел бы лишь простое совпадение случайностей, наш предразумный предок усматривал происки мифических персонажей — колдунов, шаманов, живых мертвецов, говорящих животных, духов, демонов и прочего в том же роде. По мнению Юнга, человек на той стадии развития прямо-таки жил в мифах. Можно сказать, мифы были его реальностью.
— Прекрасно! — фыркнул Аркадий. — Но всё-таки кто-то должен был те мифы сотворить... выдумать!
 — Вот тут-то мы и подходим к центральному пункту теории Юнга. Он предположил, что в основе тех первичных, тех абсурдных (с нашей точки зрения) мыслей предразумных людей лежали некие врождённые структурные элементы психики, он назвал их мифообразующими архетипами.
В ходе эволюции человек шаг за шагом умнел и понемногу уходил от мифологического мышления, однако мифообразующие архетипы у него оставались прежними, они лишь глубже погружались в подсознание. И вот что важно: по мнению Юнга, у нас (у современных культурных людей) некоторые из тех древних, будто спящих, архетипов могут внезапно просыпаться и завладевать нашим сознанием. И тогда у нас появляются странные, навязчивые, ничем не мотивированные мысли, страхи и маниакальные влечения.
— Извини, Паша, но я всё-таки математик и не привык оперировать нечёткими понятиями. Не мог бы ты привести мне пример хотя бы одного такого архетипа.
— Изволь. Юнг обратил внимание, что в сказках, мифах и особенно часто в наших снах появляется образ Мудрого Старца. Он может быть колдуном, волшебником, пророком, мессией… короче, сверхчеловеком. Главное, тот старец обладает способностью творить чудеса — видеть будущее, управлять погодой и чужими мыслями, летать по воздуху, сдвигать горы, оживлять мертвецов и прочее в том же роде. У современных людей этот архетип, видишь ли, дремлет в глубинах подсознания, но иногда он внезапно активируется, и нам начинает казаться, что мы обладаем способностью исцелять наложением руки, или, взгянув на человека, предсказывать его судьбу, или совершать что-то ещё в том же паранормальном духе.
— Отличная теория, — воскликнул Аркадий. — Мне она нравится. Я сразу вспомнил про звёздную болезнь, внезапно поражающую скромных граждан, добившихся кое-каких успехов.
— А мне эта теория не нравится! — ответил я довольно резко. — И, вообще, я не нашёл в учении Юнга убедительных доказательств, что архетипы действительно существуют в нашем подсознании. Все доводы швейцарца основаны на трактовке сновидений и на сходстве сюжетов мифов и волшебных сказок. То есть непонятное он объясняет неизвестным.


3.
— Хорошо, и всё-таки давай попробуем с помощью теории архетипов объяснить странности песни про бродягу, — предложил Аркадий.
— Ну что ж? Придётся попробовать, — засмеялся я. — Как говорится, раз пробка вынута — шампанское надо употребить. Итак, приступим. В той песне поётся, что бродяга в тюрьме «за правду страдал». Значит, он едва ли был уголовником. Скорее, он был каким-нибудь борцом с царским режимом. Родиной таких борцов были, как правило, города Европейской части России. Стало быть, там и должна была проживать мать бродяги. И это, кстати, объясняет, почему она называет Сибирь «далёкой». Спрашивается: Как? Каким образом оказалась та несчастная женщина на обрывистом и безлюдном байкальском берегу, в центре Сибири, в тысячах и тысячах километров от Родины?
Аркадий побледнел.
— Ты хочешь сказать, что встречающая мать бродяги — вовсе и не мать?
— Безусловно! — воскликнул я. — Более того, с точки зрения теории архетипов, берег, на котором герой песни встречает свою мать, — вовсе и не берег Байкала.
Аркадий даже фыркнул от возмущения, и на бледном лице его вспыхнули ярко-розовые пятна. 
 — Правду люди говорят об особой логике гуманитариев. Посмотри, Паша, до какого абсурда ты, фактически, договорился. Мать бродяги, по-твоему, вовсе ему и не мать, и западный берег Байкала — вовсе и не берег Байкала.
Я усмехнулся, я знал, как относятся представители точных наук к гуманитариям.
— Так ты закончил клеймить гуманитариев? Мне продолжить или, может, разбежимся?
— Продолжай, Паша. Извини меня за невольную грубость. Не сдержался.
— А ты знаешь, Аркаша, — перешёл я в наступление, — какие сюжеты чаще всего повторяются в мифах и сказках про загробный мир? Точнее, как мифы и сказки описывают дорогу усопшего в мир мёртвых?
— Не знаю, — сухо ответил Аркадий. По его лицу было видно, что ничто не изменит его мнение о гуманитариях.
— Тогда слушай, — продолжил я, — в мифах царство мёртвых чаще всего находится где-то на Западе, куда каждый день уходит солнце. Умерший человек долго и неотступно, борясь со всевозможными препятствиями, идёт на запад, пока не упирается в море, озеро или реку. Только преодолев это водное препятствие — на лодке, плоту или даже вплавь — он ступает на землю загробного мира. Довольно часто там его встречает персонаж, выполняющий роль стража царства мёртвых. К примеру, у древних египтян умершего встречала с распростёртыми объятиями богиня Запада Аментет.
А теперь взгляни на текст нашей песни через мифологические очки. Бродяга долго, превозмогая голод и усталость, идёт на запад, пока не упирается в огромное озеро, которое ему нужно пересечь. Он находит лодку и устремляется к другому берегу. Скажи: разве «священный» Байкал  не похож на сакральную водную преграду, отделяющую в мифах мир живых от мира мёртвых? И тогда тот блаженный западный берег, на котором бродягу встречает мать, — это загробный мир, уже принявший отца и готовый принять его самого.
— Но кто же всё-таки его встречает? — испуганно спросил Аркадий.
— Возможно, душа умершей матери, а может быть, — страж загробного мира. Может быть, та самая богиня Аментет, принявшая в глазах бродяги образ его матери. Короче, всё, как в мифе.
— Однако песня «По диким степям Забайкалья» — вовсе не миф, она появилась, едва ли ранее второй половины прошлого века. Её авторство приписывается Ивану Кондратьеву, творившему в конце 19-го века.
— Вот именно, Аркаша. Получается, будто Юнг прав. Спящий в нашем подсознании мифообразующий архетип — назовём его «Дорога в загробный мир» — внезапно проснулся и проник в сознание автора песни.
— Чёрт возьми! — воскликнул Аркадий. — А ведь сегодня я видел один вариант песни, где после слов «про Родину что-то поёт» следовал удивительный куплет:

А ветер ему отвечает:
«Напрасно, бродяга, бежишь,
Ведь бедное сердце не чует,
Что нету родных уж в живых».

Выходит, мать бродяги — действительно, уже в стране мёртвых.

Я засмеялся.
— Судя по качеству стиха, этот куплет писал явно не поэт Кондратьев. Вот он фольклор в чистом виде. Конечно, странности и нестыковки в тексте народной песни могли появиться в результате череды наслоений, исказивших незамысловатый оригинал. Такие искажения весьма обычны при устной передаче. Правда, в этом случае, не автор, а народ, в полном соответствии с теорией Юнга, мог совершенно бессознательно внести в авторский текст архетипический мотив дороги в мир мёртвых.

Я ждал реакции Аркадия, но он молчал, и на лице его застыло выражение неизбывной тоски. Наконец он заговорил:
— Выходит, Карл Юнг прав, и, фактически, каждый из нас может в любой момент ни с того ни с сего впасть в какую-нибудь дикость, характерную для наших пещерных предков. Пренеприятнейший вывод. Знаешь ли, я терпеть не могу мистику, а тут такое.
Увидев страдание на лице собеседника, я поспешил его утешить:
— Дорогой Аркадий, не принимай мою болтовню близко к сердцу. Я тоже не люблю мистику. Странности текста можно объяснить куда проще. Может быть, автору песни казалось, что главным препятствием для беглого каторжника был широкий Байкал, а описывать весь дальнейший путь домой ему было просто неинтересно. Так что встреча с матерью, в мыслях автора, происходит не на берегу Байкала, а на пороге отчего дома, где-то в Европейской части России.
Возможно, теория мифообразующих архетипов, тут, вообще, ни при чём. Просто у людей есть странное желание, прямо-таки неистовое рвение, упорно следовать традиции. Впрочем, чего тут странного? В дописьменную эпоху это рвение позволяло людям не растерять знания предыдущих поколений. Нет сомнений, что в набор тех знаний (кроме жизненно необходимых) входили  мифы и обычаи предков. Обрати внимание, с какими серьёзными лицами, с каким трепетом многие люди (особенно женщины) исполняют странные обряды погребения. Взгляни на ритуал наших поминок. Почему запрещены вилки и ножи? Откуда взялась эта странная кутья из перловки с изюмом и мёдом? Уверяю тебя, этому блюду несколько тысячелетий. Так что нам, вместо бесконечного числа врождённых архетипов, достаточно иметь всего одно врождённое свойство — безотчётное желание точно копировать и передавать потомкам информацию, полученную от предков.
Я рассмеялся и победно взглянул на Аркадия, но тот был мрачен.
— Ты был прав, без пол-литра в этом деле не разобраться, — процедил он сквозь зубы.

Мы вышли из сосисочной и снова погрузились во мрак весеннего Ленинграда. Я пошёл к троллейбусной остановке, а Аркадий — к метро «Площадь Восстания». Больше я его не встречал.