II Покровитель Мелиорак. 10. Признание Бобы

       ЗАПРЕТНАЯ ГАВАНЬ.

       Часть 2.
            ПОКРОВИТЕЛЬ МЕЛИОРАК.
       Глава 10.
            ПРИЗНАНИЕ БОБЫ.

РАССКАЗЫВАЕТ ПЕТРИК ОХТИ.

    Утром я опять отлынивал от приготовления пищи. Я готовил свою лодку к полёту. Я спросил:
    - Как думаете, сделать лодку высоколетучей или среднелетучей?
    - Сделай её быстролетучей, - ответил Лёка и вывернул рюкзак. Ничего съестного в нём больше не завалялось.
    Боба наловил рыбы при помощи гарпуна, а потом вспомнил, как всегда запоздало, что рыбу ловить тут, наверное, нельзя.
    - Но, с другой стороны, засорять лес нашими скелетами тоже нехорошо. Скелетами. Если мы умрём с голоду.
    Так он оправдал сам себя.
    Я испытал летучесть лодки и остался доволен. Теперь самое главное: испытать её Бобой.
    - Вы что, издеваетесь? – возмущался великан. – Я больше не желаю летать. Парить тоже отказываюсь. Ищите лучше дикую лошадь. Почему надо эту штуку испытывать мною? Испытайте её Лёкой Мале.
    - Боба, ты самый тяжёлый. Не срывай эксперимент, - уговаривали мы его. Но Боба упёрся. Тогда я просто левитировал балбеса в лодку, тот даже пикнуть не успел. Он приземлился поперёк плоскодонки, а я запрыгнул следом и, не обращая внимания на то, что его ноги торчат за бортом, пустил лодку в полёт вокруг поляны и над берегом реки. Боба ругался на всех известных ему языках и силился втянуть длинные ноги внутрь. В таком положении ему было неудобно.
   - Нормально, - сказал я, приземлившись возле костра и Лёки, который заваривал травяной чай. – Лодка может летать высоко и быстро, но когда мы все загрузимся, боюсь, она станет низколетучей.
   - Видишь, - сказал Малёчек Бобе, - каким бы хорошим чудилой ты ни был, Петрик тебя перечудит всё равно. Вылезай и завтракай побыстрее.
   - Притопил бы я Чудилу этого! - злился великан. Ему и сейчас было трудно собрать конечности вместе и вылезти из лодки. Мы с Лёкой хотели помочь, но он орал, чтобы мы не трогали его руками. И помнили о правиле, запрещающем вопли.
   Бедный Боба за весь завтрак не сказал нам ни слова, но когда настала пора пускаться в путь, послушно занял место в лодке. Зрелище было забавным. У Лёки колени торчали едва ли не на уровне ушей, что уж говорить о Бобе! Я сел на наш багаж, сложенный на корме, и взял в руки весло: обязательно должно быть что-то такое для управления. Таким образом мы продолжили наше путешествие к сердцу Запретной Гавани, к обиталищу Мелиорака.   
    Двигались мы не высоко над землёй, но время от времени я поднимал лодку над кронами леса, чтобы не застрять в зарослях или чтобы осмотреть окрестности. Но нигде за целый день мы не заметили большого озера с водопадом обрывающейся в него реки. Страшно подумать, сколько мы шли бы пешком! Боба был вынужден похвалить меня за то, что мы передвигаемся теперь так быстро и удобно, практически не уставая и не имея на спинах нашей поклажи. В общем, мы помирились, и все были довольны друг другом. Полёт оказался лёгким и приятным. Деревья так и мелькали. Леса, поляны, долины и реки оставались за спинами: скорость была довольно большой.
   Поскольку делать было нечего, я опять принялся приставать к ребятам.
    - Как думаете, Мелиорак спит в своём доме или, может, его заколдовали в лесу?
   - У меня создалось впечатление, что это помещение. Рассказывали про гигантские тени на стенах и потолке, - сказал Лёка.
   - А вы не думали, ребята, что за столько веков его сожрали крысы? – неожиданно спросил Боба.
   - Но тебя же не сожрали.
   - Но могли, если бы не защита.
   И что можно было на это возразить? Наш поход мог оказаться неудачным. Предположим, Мелиорака и впрямь нельзя убить, но вот крысы… Если тебя съели, то ты уже не Мелиорак.
   Пришлось провести ещё одну ночь в лесу. Мы решили не выставлять караул. Поесть и отоспаться.
   - А то, - сказал Боба, - Петрик опять найдёт себе приключение и нас в него втянет.
   - Да, это он может, - согласился Лёка. – Но с ним так интересно!
   Я не сердился на Бобу. Я вообще привык, что надо мной подшучивают. Это заслуга великана, что мы не испытывали голода на территории Покровителей. Он хороший охотник, а Лёка, например, наотрез отказался ловить зверей и разделывать тушки. Его тошнило, и он уходил, когда Боба этим занимался. Я был рад свалить дело добывания пропитания на одного из товарищей.
   Как оно и обещало, нечто бесформенное явилось к нашему костру в сумерках и заговорило со мной женским голосом.
   - Это какая-то Петрикова знакомая, - просветил Бобу Лёка.
   - Кто бы сомневался. Где он только знакомиться успевает?
   Этот же вопрос мучил и меня. Прилетевшее нечто, ежеминутно изменяясь, говорило так, словно мы давно приятельствуем. Я понял, что оно знает Някку и некоторые случаи из моего детства. Я так и спросил:
   - Откуда вы всё это знаете, сударыня?
   Она не стала делать из этого секрета.
   - Разве ты и твои друзья, королевич, не любили рассматривать облака? Я специально принимала сейчас формы, в каких попадалась вам на глаза в вашем детстве, но ни ты, ни мальчик Лёка не узнали меня. Ах, как стыдно! Ведь Лёка художник!
   - Мы не думали, что надо запоминать формы облаков, – растерялся мой друг.
   - Вот это-то и обидно! – закручинилось облако. – Но я и мои сёстры здесь не для того, чтобы грустить. Для того, чтобы встретиться, наконец, и отпраздновать знакомство и заключение контракта.
   - Ничего не понимаю, - устало произнёс я.
   - Вообще ничего, - согласились Лёка и Боба.
   - Ну как же! Контракт с дочерями воздуха! Это мы и есть. Я и мои младшие сёстры. Девчонки, сюда!
   Наша троица шарахнулась в сторону от множества разнокалиберных тучек, вдруг соткавшихся не из чего, заполнивших нашу поляну и надвинувшихся на нас.
    - Эй, послушайте! Никакого контракта нет! Это всё сказки! Выдумки! – закричал я, вскочив на ноги.
   Тем временем в голубом свете Навины эти маленькие облака клубились и меняли очертания. Улыбки передвинулись туда, где они обычно бывают у людей, то есть на лицо. Потому что на поляне, весело переговариваясь и рассматривая нашу компанию, толпились теперь десять десятков женщин, девушек, девочек всех возрастов. Ну, или пять десятков. Или два десятка. Да, нам показалось, что их чрезвычайно много после безлюдья этих мест. Женщины, девицы и девочки перепархивали через головы друг друга, проходили сквозь рядом стоящих, немного клубились и завивались внутри самих себя, и были они как облака, и наряды на них были оттенков облаков и туч: во время дождей и бурь, на закате и на восходе и как в солнечный день. Их руки были значительно холоднее, чем у людей, но прикосновение не было неприятным. Они наперебой здоровались с нами и всё поминали пресловутый контракт. Я не представлял себе, в чём его суть и каков договор, хотя и слышал, и даже на Навине, будто бы я заключил контракт с дочерьми воздуха. Выдумки сказочников. Вспомнить, когда я подписывал с ними что бы то ни было выше моих возможностей.
   - Ну как же! – говорили они. - Как же так? Как можно не помнить? Ты читал страшные книги, когда был ребёнком. Читал о Земле, где как-то настали такие времена, что невозможно было дышать. Где люди, гонясь за наживой, или от любопытства, или от небрежения едва не убили и воздух, и воду, и изменили движенье ветров.
   - Ну да, ты читал, - напомнил мне Лёка. – И нас всех заставлял читать, а кто не читал, того ты ловил и пересказывал эти кошмары. Ты всегда был зациклен на охране природы, на чистоте рек и воздуха, на защите лесов…
   Я не стал отказываться. Эти книги давал мне любимец городской детворы, изобретатель Ник Анык. Он живёт в Повыше, прямо под Лечебницей. Мы с Миче сами ходили у него в любимчиках. Эти книги, и рассказы, и картинки в этих книгах и в толстых папках определили мою судьбу, мои увлечения, отчасти мою профессию. Или, может, лучше сказать, одну из профессий? Однажды я спросил его напрямик: «Дядя Ник, а ты сам не с планеты Земля?» Он ответил, что нет. Я прицепился, как репейник и выведал у него, что он и впрямь бывал на Земле и в кое-каких местах похуже, и рад, что я не интересуюсь тем, как мне тоже там побывать. Я интересовался, как не допустить подобного ужаса на Винэе. Дядя Ник очень гордится мной. Говорит, что я его преемник и надежда. Что он счастлив, что на своём веку встретил мальчика, который воспринял его идеи, как свои и имеет возможности и мужество их воплотить, что он пошёл ещё дальше… Короче, гордости дяди Ника нет предела. Как я уже говорил, глаза у него при обращении на меня делаются квадратными. А его жена вечно закармливает всех детей, прибегающих в гости, разными лакомствами. Дети  разглядывают интересные механизмы, крутятся в мастерской и готовы постоянно внимать всему, что говорится в доме. В этом смысле у дяди Ника и его супруги тоже есть преемники. Ну-ка, догадайтесь, кто. Правильно. Это Миче и Ната.
   Однажды, ещё совсем малышом, я сказал дяде Нику, что хотел бы посвятить свою жизнь охране природы. Он же, зная тайну моего происхождения и имени, очень одобрил это решение. Всякое может измениться, сказал он, и это моё намерение может забыться, но славно, что я хотя бы в детстве выказываю заботу об окружающем. Я хороший мальчик.
   Ну, вы знаете, мой папа король, а мама королева, и я видел, как они постоянно подписывают документы. Документы означают нерушимость слова и договора. Я сказал дяде Нику, что моё слово крепко. И мне хотелось быть, как папа.
   - Чёрт подери! Это озарение! – воскликнул я. – Я и впрямь подписал контракт! Мне нравилось это слово, но я не совсем его понимал. Ну вспомни, Малёчик!
   - Не помню.
   - На пляже, на песке, прутиком от ивы!
   - Да-да, - обрадовались наши гостьи. – На песке, прутиком от ивы! Частично подпись размёл ветер…
   - А частично смыла волна, - подхватил я. – Ну Лёка! На пляже, лет в девять, я рассказал тебе, Нате, Миче и Таену, что поклялся дяде Нику всегда защищать природу…
   - Да ты вечно об этом рассказывал.
   - Ключевое слово «поклялся», - напомнил я. – И мне захотелось оформить документ. Как папа.
   - Я спросил, с кем ты собрался заключать контракт, с дядей Ником, что ли, а ты сказал, что с самой природой. Потому и написал прутиком на песке у моря: «Я всегда буду защищать природу». И подписался. Море смыло твой документ, а ты обрадовался. С ума сойти! Столько лет я и помнил это и не помнил!
   - Вот видишь, Лёка. Контракт был настоящий.
   - Но односторонний. Так не делается.
   - Так мне ничего и не надо взамен.
   Мне было весело. Я обрадовался ожившим воспоминаниям, как малыш новой плюшевой собачке. Мне было плевать на односторонность контракта. Сам случай был удивительным.
   - Односторонних контрактов не бывает, - произнесла старшая из сестёр. Она тоже приняла человеческий облик и теперь выступила вперёд в наряде, словно сшитом из крыла урагана. По той причине, что он был тёмным, её было плохо заметно ночью. Она сказала вот что:
   - С нашей стороны мы тоже выполняем обязательства. Например, вы беспрепятственно продвигаетесь вглубь священной земли. Это непорядок. Любой другой был бы напуган, остановлен, изгнан, не прошёл бы испытаний, не сделал бы шагу дальше из-за изъяна нечистой души. Вы же идёте к вашей цели. Мы вас пропускаем, не пугаем, не устраивает испытаний, на многое закрываем глаза...
   - На изъяны наших нечистых душ? – возмутился Боба и снова принял гордый, исполненный достоинства вид. Женщина обратилась к нему:
   - О! Этот пункт не про вас. Маленькая ложь не может считаться изъяном. Не думай об этом.
   - Ну, спасибо, - хором сказали мы, потому что нам всем не понравился этот пункт. Каждому человеку есть, что скрывать. И каждому из нас – тоже. Старшая из сестёр продолжала:
   - Там, куда вы следуете, имеет значение наша рекомендация. То, что вы допущены нами до сердца нашей страны. То, что вам здесь помогают. Так давайте отметим долгожданную встречу!
   - Как отмечать будем? – осторожно спросил я. Никаких отмечаний не хотелось, а только выспаться и отдохнуть.
   - Весёлыми танцами! – воскликнула стая девиц.
   Со всех сторон заиграли свирели и арфы. Женщины закружились в танце и потащили нас в круг холодными своими руками. Откуда ни возьмись, на поляне появились разные существа мужского пола. Кто-то из них был с рогами и с хвостом. Кто-то имел даже крылья. Появились женщины не облачного племени, а множество других. Я увидел вчерашнего своего знакомца, продавшего мне лодку, и его сына. Мальчик лихо отплясывал с девочкой Нуронькой, дочерью смотрительницы холмов, а сама она танцевала с кем-то лохматым, и почёсывалась уже не так сильно. Все подходили к нам познакомиться и перекинуться парой слов. На краю поляны, на вышитой скатерти, появились очень вкусные вещи и выпивка, и те, кто питаются не нектаром, а чем-то более существенным, угощались вволю. Всё это было не для нашего настроения и не для нашего состояния, но всё же атмосфера веселья и доброжелательности сделала своё. Наша троица развеселилась и, раз у нас гости (или мы в гостях) не портить же окружающим настроение своим унылым видом.
    Танцевать я люблю. Но, танцуя, я пытался соблюдать наши интересы. Я старался выведать сведения о братьях, о Канеке, Таене и Варе. Но не узнал ничего нового. Я пытался расспрашивать о Мелиораке, но мне отвечали: «Там всё узнаешь». Или того интересней: «Мелиорак? Это кто?» Нежный голос заступницы из рощи влетел мне в ухо: «Тот, кто побывал здесь недавно и вернул нам надежду и Милло, схвачен внезапно и спрятан надёжно от чернокрылых людей. Но чувствую я, не надолго. Ты поможешь ему?»
   - Кто это? Кто был здесь? Кому ещё помочь надо? – всполошился я.
   - Познавший Всё, - шепнул мне другой голос в другое ухо. – Мы за него.
   - Таен?! Но как же так? О, Эя! Где он? Где его искать?
   - Там, где ты нужен больше, чем здесь.
   Больше я ничего о Таене не узнал, как ни старался. Это означало новый кошмар. Вместо того, чтобы спасти Миче, как он мне обещал, мой несчастный дружок сам попал в переделку. Они множатся и множатся, те, кому помочь необходимо. Надо спросить Бобу, сколько женщин вместе с Варой увезли во Врата Сна. Чтобы уж точно представлять количество клочков, на которые нам нужно разорваться, чтобы выручить всех.
   Я спрашивал про Аринар. На всякий случай. Ведь она не покидала континент, и может помочь, но ни Боба, ни Лёка не представляли, где она может быть и чем занята, и почему несколько десятилетий о ней ни слуху ни духу. Лесные обитатели священной земли шарахались от меня, едва с моих губ слетало имя Аринар. Не желали отвечать. Только хранительница холмов сказала:
   - Попала в беду. Послужила средством другого несчастья. Ей помочь невозможно. Мы не можем. Никто. Но может быть ты… Хотя у тебя непомерно забот. Не спрашивай ни о чём.
   Вы видите сами. Ещё и Аринар до кучи. В голове у меня до такой степени всё перемешалось, что я опасался воспаления мозга. А ведь ещё было бы неплохо предотвратить войну.
   - Ничего узнать не выходит, - сокрушённо поведали мне Лёка и Боба.
   В середине ночи танцы прекратились. Под тихую мелодичную музыку здешние существа начали расходиться, расползаться, разлетаться и расплываться. Женщина в украшении из монеток на шее сказала мне: «Спасибо» и послала воздушный поцелуй. И ушла в темноту леса с мужем и сыном, махнувшими мне руками. В стороне реки что-то булькнуло, но я уже знал, что. Их девочки задержались: пересчитывали монетки, которые подарил Лёка. Нуронька с сестрой и мамой подошли попрощаться и тоже покинули нас.
   - Всё, всё, расходитесь. Людям положено отдыхать, - говорила женщина – тучка, выпроваживая с поляны гостей. Все ушли, сказав на прощание, что рады знакомству и отлично его отпраздновали. Осталась одна музыка, и мы легли спать под её тихие переливы. 
   Утром нас ждал сюрприз: множество разнообразной снеди осталось на скатерти на краю поляны. Это хорошо. Позавтракав, мы всё забрали с собой. Скатерть тоже. Ведь её, брошенную в лесу, можно было счесть мусором на поляне. Загрузили в лодку, уселись сами и отправились в полёт покорять здешние пространства. Ещё до полудня мы увидели с высоты это огромное озеро едва ли не на горизонте. Рельеф и наклон местности изменились. Река, над которой мы теперь пролетали, текла на восток и впадала в это большое водное пространство. Нетерпение заставило меня прибавить скорость.
    Вид был потрясающим. Прекрасным, величественным, необычным. Художник Лёка напрочь потерял дар речи. Это был мир зелени и синевы, солнечных бликов, солнечных лучей, водных животных и парящих птиц. Сияющее озеро лежало в окружении живописных гор, на востоке из него вытекала другая река. Едва ли не сразу она обрывалась высоким водопадом и дальше, беснуясь на порогах и новых водопадах, неслась вниз, среди новых гор. Река, вдоль которой мы летели, при впадении в озеро разливалась по высокому берегу на множество рукавов, и они образовывали целую систему неповторимо прекрасных водопадов, давших название озеру.
   И где же в этом хорошем месте дом трёххвостого Мелиорака? Обнаружить его нам мешала вся эта красота. Мы кружили над озером, то снижаясь к самой воде, то поднимаясь выше, то вылезая из лодки, бегали среди водопадов, подставляя под струи руки. То, полные восхищения, смотрели с края обрыва, как убегает вниз другая река, состоящая, кажется, из одних только брызг. И нам было как-то не до Мелиораков. Прошло много времени, прежде, чем мы опомнились и вернулись к насущным заботам. И стали оглядываться в поисках старого дома.
   - Вроде бы где-то мелькал, - вспомнил я. – Когда мы носились вдоль берега с этой стороны.
   Поднялись на нашей лодке выше и обнаружили на высоком берегу озера что-то вроде усадьбы.
   - Нам туда, - сказал Боба.
   Так мы нашли дом, выстроенный руками светлого Радо для сводного брата Мелиорака, покровителя прекрасной земли Мидар.
   Я направил лодку от берега, и мы приземлись на краю обширного парка за домом.

    *
    - Обалдеть! – воскликнул я. Как тут было не воскликнуть? – Чего только мы не видели с тобой, Лёка! С тобой и с Миче! Мы видели разрушенный город Дом Радо и дорожку в два камушка в горах, которую он сам вымостил для любимой. Мы сражались со слугами Косзы, и имели дело с ним самим. На погибшей планете Ви мы видели схватку древнейших сил мира, и Миче получил подарок из рук самой Эи! Мы говорили даже с самим Радо! И вот теперь мы прибыли к этому дому! Что у нас за судьба, Малёчек? Как мы попадаем в такие истории?
   - Ребята, какая у вас интересная жизнь! – восхитился Боба. – Я тоже так хочу. Позовите меня с собой в следующее приключение.
   Нас пьянили свежий горный воздух, сияние воды и неба, быстрый полёт, высота и даль – такая даль! Такое разнообразие рельефа, цветов, оттенков, теней, звуков… Светлая Эя! Как прекрасен мир, придуманный тобой!
   С тех пор, как на горизонте было замечено озеро, я, кажется, перестал моргать, чтобы не упустить ни одной частицы этой красоты. Художник Лёка часто стоял в полный рост, потрясённый и забывший обо всём на свете. Приходилось быть осторожным, чтобы он не кувыркнулся вниз. Я говорил – он не слышал. И когда мы приземлились в парке, Бобе пришлось приподнять его и осторожно выставить из лодки, как статуэтку.
   - Эй, Малёчек! Мы идём или нет?
   Бесполезно. Лёка не мог оторваться от созерцания мира, открывшегося его взору. Глаза его горели, щёки полыхали румянцем. Пальцы правой руки шевелились, будто он примеривался кисточкой к чистому холсту. А левой он схватился за сердце.
    - Оставим его здесь, а сами пойдём, - предложил Боба. – Только привяжем его к дереву, чтобы не свалился вниз.
    Оставить художника на этом месте было самым гуманным. Однако предложение привязать его к дереву показалось мне неприемлемым. Это же всё-таки Лёка, а не телёнок.
    - Сейчас он мне как раз телёнка напоминает, - злился Боба.
    - Ну да, мне тоже, - признался я.
    Однако, мы повели Малька с собой, несмотря на то, что он так и не пришёл в себя. Только таращил глаза и вздыхал.
    Мы прошли через одичавший, но буйный парк, полный фруктовых деревьев и странных цветов. В каменных чашах жили родники, в узорчатых, поросших мхом, желобах журчала вода. Лёка страшно задерживал продвижение вперёд. Он останавливался у каждого красиво изогнутого дерева, охал у каждого цветущего куста, падал на колени перед чашами родников в окружении потрясающих трав и коряг и, растопырив пальцы, примерял на композицию невидимые рамки только что задуманных картин. Он меня замучил! Боба едва справлялся с разбушевавшимся Лёкой. Он тащил его за собой, а художник упирался, вырывался и снова кидался в сторону рассмотреть игру света и тени от листьев невиданной формы. Впервые в жизни я пожалел дядю Туму. Или не пожалел, а приблизился к пониманию. Тяжко иметь дело с упёртым живописцем!
   - Если мы его оставим в таком бессознательном состоянии, а сами пойдём, Лёка или пропадёт или впрямь покалечится, - рассуждал Боба. – Может, подождать, пока очухается? Дать ему побегать? Ведь мне вы дали опомниться, когда мы вышли в долину.
   Поскольку мы находились вблизи садовой беседки, увитой чем-то красочным и изящным, что влекло к себе Лёку, как запах мяса голодного волка, пришлось всё-таки дать побегать. Я и Боба присели на шёлковую траву, а Малёчек резвился, изучая окрестности, забыв про всё и не замечая нас.
    - Я был знаком с резчиком по камню, - говорил мне Боба, - тот был таким же одержимым. Едва рассвет – как он уже на работе и долбит свои узоры. Учеников и подмастерьев гонял нещадно. Но ты бы знал, как они его обожали! Великий мастер! Их гонял, но и сам трудился, так, что это вызывало восхищение! А вот жене его приходилось несладко. Муж до темноты на стройке болтается. Хм…
   - И ты утешил женщину? – предположил я.
   - Я тогда с Варой не был знаком. Мастер ничего не заметил. А его жена потом дала мне от ворот поворот. Говорила, дескать, я всего лишь… ну, Боба какой-то, а муж её великий человек и прекрасный облик жены увековечил на всех городских рельефах. Так-то. Женщинам нравятся гении. Я, конечно, не гений, но с вами для меня открылись новые горизонты. С тех пор, как я проснулся, я столькому научился! Безо всяких книг узнал невероятное. С прошлой осени проявил себя так, как, наверное, не проявил себя за всю свою жизнь! Я нравлюсь себе гораздо больше, чем раньше.
   - Я рад за тебя. Правда.
   - Но понравлюсь ли Варе я, такой обновлённый? Она полюбила меня другого. В этом новом мире, здесь, на Мидар, оказывается, полно таких, как мы, высоких людей. И есть, должно быть, симпатичные, умные парни. Которым гораздо меньше лет, чем мне теперь.
   Боба грустно улыбнулся:
   - Маленькая ложь, которая не может считаться помехой для прохода на территорию Покровителей. Я тебе откроюсь. Я ведь не простой человек. Старший сын правителя как-никак.
   - Ты говорил.
   - Я был человеком богатым и знатным, любимым папиным сыном, избалованным малость. Нет, я никого не обижал. Знаешь, некоторые такие считают, что им всё дозволено. Нет, я всегда был добрым, хорошо учился и чувствовал большую ответственность. Мама, правда, говорила, что я не способен продолжить дело отца. Моя другая мама. Отца вторая жена. Сейчас я смотрю на себя и думаю: почему? Проснувшись в Цветной горе, я мог бы проявить себя с худшей стороны. Я мог бы сдаться. Мог бы уже умереть от малодушия, голода и холода. Я мог бы признать себя бессильным, выдать своих товарищей в Цветной горе, не разыскивать Вару, коротать свой век в одиночестве и отчаянии. Я мог бы по пути в Някку нажить себе врагов, а я нажил друзей. Я сам добывал себе пропитание. И вот я с вами, с такими славными людьми. И я немного проявил себя, как знаток заклинаний…
   - Немного? Ты очень скромничаешь, Боба. Что за дело отца? Управление страной? Какое-нибудь увлечение?
   - Увлечение? – горько усмехнулся великан. - Избавь нас Эя от таких увлечений. Конечно, управление, власть. В своё время отец продолжил дело своего отца – это понятно. Ему его наследственная работа не слишком удавалась. Он больше был озабочен делами семьи, чем… ну, вообще делами. Он очень любил мою маму, но с ней произошёл несчастный случай. Он сам ухаживал за ней, пока я не остался сиротой. Он посвятил себя моему воспитанию. Мы были лучшими друзьями. Потом ему пришло в голову, что ребёнку нельзя быть без матери. Он женился снова.
   - Так у тебя появилась мачеха.
   - Верно. Но она ко мне хорошо относилась. Я её любил. Я любил своих братьев, которые потом родились, - и Боба вдруг надолго замолчал.
   - И что? – осторожно поторопил я его.
   - Они родились не сразу. Я успел подрасти. Я привык считать себя счастливым в своей семье. Но я видел, что в отличие от дедушки и прадедушки, и других наших родичей, папа не справляется со своими обязанностями. То ли у него характер был не подходящий. То ли он чему-то недоучился. Я жалел его: грустно заниматься тем, к чему душа не лежит. Папа увлекался всем сверхъестественным. Гаданиями. Он боялся чего-то. Может быть, предчувствовал Мрачные времена. Он стал замкнутым. Я уверен, что это с него началась паника среди нашего народа. Но сначала я не придал этому значения, ведь я был таким молодым. Просто видел, что папе трудно, что наследственная работа измучила его и не даёт заниматься тем, что его действительно интересует. Я поклялся себе, что сниму часть ноши с папиных плеч. И снял. Я решал дела, я встречался с людьми, ездил на переговоры, даже воевал. Видишь шрам на плече – это от раны, полученной в восемнадцать лет. У нас это ещё считается детством. Те, кто зависел от меня, были мною довольны. Они говорили, будто я воплощение деда и прадеда. Конечно, как мальчишка, я позволял себе разные юношеские вольности и забавы. Я попадал в разные переделки, но меня выручало то, что я по-доброму относился к людям. Они платили мне тем же, я очень хорошо это знаю.
   - У тебя была бурная юность, ты воевал и вёл переговоры. А говоришь, был избалован.
    - Богатым мальчикам полагается быть избалованными. Своевольными, даже дерзкими. О, я понимал, что это со временем пройдёт. Мне говорили, что каждый возраст особенный, что юность - она такая. Надеюсь, на меня не были в обиде женщины, с которыми я встречался – мы расставались друзьями, я благодарен каждой. Я не обижал пленных. Люди, с которыми приходилось рвать отношения, даже они говорили потом, что помнят обо мне по большей части хорошее. Мама говорила, что добродушие меня погубит, но оно было таким, что служило моему авторитету. Я не понимал этого. Сейчас понимаю. Иногда я думал, что надо быть другим, но не мог.
   Я слушал откровения Бобы и поражался. Мне казалось, что он как-то недооценивает себя.
   - После того, как я проснулся, после всех испытаний, - рассказывал он, - я думаю, что, может, зря освободил моего отца от его обязанностей. Я потихоньку становился очень популярен в стране, и мама никак не могла этого пережить. Ей казалось, что я ещё ребёнок. Что своими действиями я наживу себе врагов, что я не способен к тому и к этому, и я чаще слушал её, чем своих мудрых соратников. Считал, что я недостаточно умел или храбр. Понимаешь, в чём дело, Петрик: я уродился таким, что мне действительно очень была нужна мама. Я готов был всегда любить её, слушаться и боготворить. Когда я встретил Вару и понял, что это женщина моей жизни, мама расстроилась окончательно, она считала, что я легкомысленный. Но держала себя в руках. И порекомендовала мне сблизиться с Учителем. Он занимался тем, что готовил молодых людей к восстановлению великой расы в будущем. Он-де привьёт мне необходимые качества. Или это ему она порекомендовала меня?
   - Боба, - произнёс я, понимая, что сейчас его обижу, - ты, видимо, хочешь сказать, что это благодаря любви нежной мачехи оказался в недрах Цветной горы? Ты, как я погляжу, догадываешься о заговоре этой милой дамы против тебя, стоящего на пороге создания собственной семьи. Твои дети стали бы продолжателями дела твоих предков, а дети твоей мачехи – побоку. Да, ни ты, ни твой отец не обидели бы твоих братьев, но я чувствую, что их мать была тщеславна, жадновата, тревожна и подозрительна. И не любила тебя так, как тебе хочется в это верить. Это ты её любил. Ты хочешь, чтобы об этом тебе сказал кто-нибудь другой, кто видит ситуацию со стороны. Я говорю. Я королевич, и знаю о таких заговорах. Знак предательства и попытка покончить с тобой в течение будущих веков – это дело её рук. Или того, кого она подкупила или благословила на это дело. Забота об её кровных потомках.
   Боба слушал меня, низко опустив голову. Сам он ни капельки не способен на коварство. Тогда, романтичным, добрым, храбрым, любвеобильным и прямодушным юнцом, замороченным государственными проблемами, он только смутно догадывался о том, что происходит. Он отчётливо понял это сейчас, многое пережив и став мудрее. Его просто убрали с дороги.
   - Но мальчики ни в чём не виноваты, - наконец произнёс он. – Я навсегда сохраню их в памяти и буду любить. Они были маленькими ещё. А за твою откровенность, Петрик, я расскажу тебе то, что ты хочешь знать. Это я виноват в том, что мой народ погиб. Это на моей совести.
   - Что?!! Нет, Боба, не может быть! Не из-за тебя.
   - Я снял непосильную ношу с плеч отца, и он употребил свободное время на то, чтобы заглядывать в будущее не как ты или твой Миче, когда вы просто гадаете людям. Он глядел в будущее, как учёный, и не видел там ничего хорошего. Ну и всякое такое. Ты понимаешь. Некоторые люди вообще не склонны видеть хорошее. Он дорвался до любимого занятия. Он связался с какими-то гнусными типами, с чернокнижниками, паникёрами – предсказателями. Да, паника началась из нашего дома. Началось всеобщее увлечение такими науками, кругом говорили о потустороннем, всем было страшно, все готовились к худшему. Когда меня не было дома, папа отравлял такими речами и страхом сердца моих братьев. Я стал брать их с собой, когда была возможность. В городе стали рассказывать о какой-то твари, что вылезает по ночам из болот и похищает людей. Её описывали так: огромный, чёрный, пернатый змей с человеческим лицом. По всей длине тела у него чёрные крылья, но он не летает. Лапы с когтями. Кто видел и уцелел, подозревал, что чудище слушается кого-то. Каких-то сигналов. Именно поэтому те люди и уцелели: звучал сигнал, вроде рога, и птицезмей убегал в трясину, не сожрав человека. В деревнях стали проводить странные обряды, чтобы защититься, там всё было ещё хуже, чем в больших городах. Отец проводил непонятные эксперименты. Однажды, в порыве откровенности, он рассказал мне, будто знает способ воздействовать на чувства многих людей одновременно. Нагонять на них страх или религиозное рвение или какое-то массовое умиление. Или злобу и желание нападать. Я испугался, что папа сходит с ума. Я очень нежно относился к нему, ведь в моём детстве мы были друзьями. Время от времени я уносил и прятал его книги, пробирки, и механизмы. Отец не мог быть жестоким со мной. Он делал вид, что смирился, внял моим увещеваниям, но потом опять принимался за старое, только таился от меня лучше. Я пытался что-то сделать. Ездил на болота, искал хищную тварь, хотел убить. Но не было никакой твари, я её не видел. Отец сводил на нет все мои усилия. Он совсем помешался. Он ушёл из дома и заперся в старой башне. Я встал перед выбором. Понимаешь, каким?
   Я кивнул. Добряку Бобе пришлось задуматься о решительных действиях в отношении горячо любимого и любящего его папы.
   - Я так отчаянно искал возможность отвертеться от этого, что некоторое время закрывал глаза на дела моего отца в этой башне. Знакомство с Учителем казалось спасением. Он и его подручные внушили мне, что я бы всё равно обязан был присоединиться к этой миссии. К моим товарищам в Цветной горе. Вот так. Я примирился с неизбежным. А на самом деле – ушёл от ответственности. Правда, искренне считал, что оставляю всё в надёжных руках моей мамы. Она обещала принять какие-то меры в отношении папы сама. Говорила о любви и терпении. И представь, когда я проснулся и расспрашивал разных людей, я узнал, что после моего ухода всё стало ещё хуже. Ты сам слышал об этом. Сам мне рассказал. Я пытался узнать о моей семье. Ничего не вышло. Я называл места, и мне сказали, будто что-то ускорило бегство на север. Будто немыслимый ужас приходил по ночам со стороны той башни, где жил мой отец. А днём людям в головы приходили такие мысли… Он совершенно спятил. Зачем он это делал? Для чего отрёкся от семьи и нормальной жизни? Что дали ему его жестокие эксперименты? Я боюсь предположить, что стало с мамой… с моей тщеславной мачехой. Что стало с её детьми. Я уговариваю себя, что они выросли, стали взрослыми и совершили множество славных дел, что они провели спокойную старость в окружении детей и внуков. И я знаю, что это не так.
   Несчастный Боба беззвучно заплакал, ежесекундно вытирая слёзы ладонями.
   - Ты видишь, - сказал он. – Всё из-за меня. Я не проявил достаточной твёрдости. Я позволил себя уболтать. Это кошмар моей жизни. Именно это.
   - Ты сделал всё, что мог, у тебя не было времени, и тебе было не отвертеться, - напомнил я. – Если бы ты попробовал улизнуть от Учителя, ты и пары месяцев бы не прожил. Твёрдость бы применили по отношению к тебе. Позволь сказать откровенно: твоя мачеха убила бы тебя. Подсыпала отравы или подослала убийцу. В истории полно таких примеров. Утешься, Боба. Ты очень хороший. Всё у тебя наладится. Мы здесь специально для этого. Не надо брать на себя ответственность за дела твоего отца. Это он виноват.
   - Я говорил себе это, - откликнулся Боба, - но что делать с моей любовью к нему?
   - Говори себе почаще, что это его выбор. А ты возродишь великую расу.
   Боба только рукой махнул и отправился ловить нашего художника. Лёка немного уже успокоился, и радостно подпрыгивая на заросших плитках дорожки, спросил нас:
   - Ребята, а вы не видели, куда делись мои кисти? Не знаете, на чём я рисую в данный момент?
   - Уймись, Малёчек. Ты в данный момент будишь Мелиорака. За это мы подарим тебе карандашик.
   - Вот беда! Ещё и Мелиораки какие-то! – беззаботно воскликнул Лёка и вприпрыжку заспешил к недалёкому уже дому.

   *
   Дом был каким-то безвременным. Древним и при этом не тронутым веками, светлым, тихим, просторным, красивым, солнечным внутри. Мы обошли его, чтобы войти через парадный вход по высокой лестнице. И там, со двора, открывался такой вид, что Боба, испугавшийся, что Лёка опять станет невменяемым, быстро загородил его сам собой. А я потянул художника к крыльцу. И, чем ближе мы подходили, тем яснее понимали, что внутри кто-то есть. Сначала мы не сообразили, какие признаки нам сказали об этом. Потом услышали пение.
   Мужчина пел на кухне красивым голосом и мелодия, должно быть, была красивой, но он всё время прерывал её, чем-то погромыхивал и позвякивал.
   - Кто это? – ужаснулись мы. – Сам Радо? Мелиорак?
   - Кто это? – крикнул мужчина. – Это ты, Радо?
   Раздались шаги, и в холл вышел человек, при виде которого у меня прервалось дыхание и в глазах потемнело. Я невольно бросился назад, и только то, что я налетел на моих друзей, удержало меня от бегства.
   На перекрёстке в Веше, что на Малом острове, когда он надвигался на меня в огне, ничего не соображающий, но смертельно опасный и неотвратимый, я не так боялся его, как сейчас. Пережить то, что последовало за тем, когда он протянул ко мне руку, и не бояться его было выше моих сил. Я знал, что он не хотел меня убивать, но я ведь почти умер тогда. Я был спасён чудом, в последний момент, благодаря самоотверженности Миче, сумевшего поддерживать во мне жизнь достаточно долго, и едва не погибшего со мной. Ослепшего из-за меня. То, что я пережил тогда, умирая на мостовой раскалённой Веши, не рассказать и не выразить никакими словами.
   И теперь человек, причинивший мне этот ужас, приветливо улыбаясь, снова протягивал руку…

ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://www.proza.ru/2015/06/19/1472


Иллюстрация: картинка из "ВКонтакте".