1. Вступление
Двенадцатое июня 645 г. – пасмурная погода в сезон дождей. В императорском дворце в Асука все было готово к проведению церемонии подношения даров от трех корейских государств. К 10 часам во дворец прибыл Ирука, глава всемогущего клана Сога. Неестественная тишина озадачила его. «Что-то здесь не так», насторожился он. «Ничего не случилось?», спросил он подо-шедшего гвардейца из охраны дворца. «Нет, все как обычно. Во дворце с нетерпением ждут тан-цев. Когда еще представится возможность исполнить танец вместе с мастерами из Кореи. А меч Вам будет только мешать, поэтому попрошу его сдать. Такова воля императора!». На хитрого и коварного Ирука словно затмение нашло. Сдав меч, с которым не расставался ни днем, ни ночью, неуверенной походкой вошел он во дворец. Из дворца он уже больше не выйдет. Согу Ирока зарубят на глазах императора и его окровавленное тело выбросят на улицу под проливной дождь.
Во главе антисоговского заговора стояли принц Наканоэ и Накатоми Каматари. Идеалом этих, в общем-то, молодых людей (соответственно 20 и 30 лет) было политическое устройство Танского Китая: централизация власти во главе с императором, отмена частной собственности на землю, воинская повинность и т.д. Они, затаив дыхание, слушали студентов, монахов и всех тех, кому приходилось быть в Китае и своими глазами видеть рассвет Танской династии. Именно тогда в их головах зародилась идея уничтожить клан Сога и направить Японию по пути великого соседа. Именно тогда у них вызревал план конкретных действий, который лег в основу новой политики «Больших перемен».
Устранив клан Сога, реформаторы горячо взялись за дело. Однако изменить уклад, как в центре, так и на местах оказалось не так просто. Чем масштабнее изменения, чем больше людей, страдающих от этих изменений, тем сильнее недовольство, тем активнее противодействие этим изменениям. Главным препятствием на пути реформ стал земельный вопрос. Естественно, помимо земельного и другие вопросы мучили императорский двор. Это и постоянная борьба за власть, в которой участвовали как члены императорской семьи, так и влиятельные аристократы. И решение международных проблем, в частности на корейском полуострове. И непрекращающееся мздоимство местного чиновничества. И разрастание клана Фудзивара и его вживание в императорское генеалогическое древо с помощью красных девиц этого клана (принц Наканоэ, став императором Тэндзи, даровал Накатоми Каматари за особые заслуги фамилию Фудзивара). Членам этого клана, как и другим придворным, требовалось достойное кормление. А источник этого кормления, в конечном счете, был один – земля.
Стоит подчеркнуть, что в те времена увеличилось и простолюдинное население Японии (примерно до 10 млн. человек). По существующим тогда законам простолюдину старше 6 лет полагалось предоставить 2 тана рисовых полей (1 тан ; 0,1 га), а простолюдинке – 2/3 от этой площади. В качестве налога на рисовые поля арендаторы должны были отдавать3% государству. Нехватка рисовых полей грозила подорвать экономическую базу управления страной, поэтому двор после долгих раздумий решился на единственно возможный в тех условиях способ решения этой проблемы – освоение целины.
Осваивая целину руками крестьян, императорский двор всеми усилиями пытался сохранить за собой право собственности на освоенные земли. Первоначально изданный закон распространял право частной собственности на освоенную землю на одно поколение целинников. Затем закон был смягчен, и уже три поколения целинников получали такое право. Однако и этого оказалось явно недостаточно для активизации процесса освоения целинных земель. Ситуацию обострило желание императора Сёму построить по всей Японии провинциальные государственные храмы, что требовало дополнительных налоговых поступлений.
Под давлением этих обстоятельств двор «сдается» и в 743 г. издает закон «о бессрочном праве частной собственности на освоенные земли». Правда, закон ограничивал площадь такой земли. Аристократу первого ранга разрешалось освоить 500 тё земли (1 тё ; 1 га), а простолюдину – 30 тё. Хотя эти земли оставались объектом налогообложения, сам закон в сути своей разрушал заложенный в основу политико-экономического устройства страны принцип «коти-комин» («люди и земля – собственность государства, т.е. императора»), провозглашенный в эпоху «Больших перемен» примерно 100 лет назад. Этот закон, вернее подзаконные акты в интерпретации сильных мира сего станут катализатором процессов децентрализации власти и связанных с ними кровавых событий, которые не заставят себя долго ждать.
Началось массовое освоение целинных земель. Иногда это удавалось и простолюдинам, но в массе своей эта задача была под силу лишь столичным аристократам, крупным буддийским и синтоистским храмам, влиятельным местным магнатам. Становясь владельцами огромных земельных угодий, они нередко добивались от двора права на налоговый иммунитет и экстерриториальность своих поместий – сёэн (так назовут вновь освоенные земли, ставшие частными благо-даря указанному закону).
Сельхозпроизводством на таких землях занимались, естественно, не их собственники, а крестьяне – арендаторы, которые за право пользования землей выплачивали владельцу часть урожая. Первое время подобное разделение труда устраивало обе стороны: собственник мог полностью сосредоточиться на своих придворных обязанностях, а арендатор – на повышении урожайности заливных полей, которая позволяла ему не только удовлетворять текущие потребности, но и кое-что откладывать на черный день.
Проходит совсем немного времени и обстановка начинает меняться. Столичные аристократы, занятые исключительно придворным церемониалом и интригами, все глубже погружались в прелести великолепной хэйанской культуры, практически не интересуясь всем тем, что происходило на местах. Контроль центра за исполнением законов ослабевал. А это вело к дезорганизации местного самоуправления и усилению произвола чиновничества, как на провинциальном, так и уездном уровнях. Крестьяне – собственники земли в ответ на это вынуждены были вооружаться и овладевать боевыми искусствами. От них не отставали и крестьяне -арендаторы. Обрабатывая из года в год арендованную землю, они настолько привыкли к ней, что им уже не хватало просто права пользования. В обмен на часть урожая они требовали от собственника признания за ними права полного распоряжения землей как своей собственной. Они были готовы отстаивать это право с оружием в руках. Так на местах стал формироваться класс воинов – крестьян, которых в дальнейшем станут называть самураями.
По мере ослабления контроля императорского двора все большую самостоятельность стали приобретать губернаторы провинций. Многие из них уже не стремились возвращаться в столицу после истечения срока службы, а закреплялись на подведомственной им территории, превращая свою власть в неограниченную и потомственную. Особенно заметно это проявлялось в восточной части страны, в частности в Канто.
Центральный и западный районы Японии резко отличались от восточного как по уровню экономического развития, так и по климату и укладу жизни. Через запад и центр в страну проникали все материально-культурные новшества из Кореи и Китая. Эти районы были давно и хорошо освоены, свободных земель здесь было очень мало. Местные губернаторы и знать поддерживали тесные отношения с аристократами Киото и явно не проявляли порывов к излишней независимости от императорского двора.
Другое дело восток страны. В отличие от запада здесь постоянно что-то происходило. То Тайра Масакадо объявит себя «новым императором» Тогоку («востока страны»), то Фудзивара Сумитомо, мелкий чиновник из Идзу, возглавит пиратов Внутреннего Японского моря и перекроет поставки ко двору сельхозналога с плодородного запада, то в борьбу с центральной властью вступит Тайра Тадацунэ. Противопоставить мятежникам императорский двор мог только активные, порой довольно отчаянные, моления богам и Буддам. Только на их поддержку могли рассчитывать столичные аристократы, т.к. серьезных вооруженных сил, способных защитить императора и его окружение не было.
Подавлены все эти мятежи были такими же местными феодалами, возглавившими самурайские дружины Канто. Именно на просторах Канто зарождались предпосылки превращения крестьянина в воина, сначала – по необходимости, а затем – по призванию. А освоение целины и межевые разборки всего лишь создали среду для реализации этих предпосылок. Район Канто представлял собой мало освоенную территорию с преобладанием гористой местности. На севере к нему подступала страна айну – вечная головная боль императорского двора. Постоянная борьба за выживание с природными катаклизмами и неуступчивыми айну закаляли характер местных жителей. Для крестьян Японии существовала и воинская повинность. Все мужчины от 20 до 60 лет должны были 60 дней в году отслужить в воинских подразделениях родного края. Крестьяне Канто и Тюбу вынуждены были в течение одного года охранять императорский дворец и общественное спокойствие на улицах столицы.
Крестьян из Канто могли спокойно отправить на три года на Кюсю, где они выполняли обязанности пограничников и готовились к отражению потенциального внешнего врага. Оружием и провиантом они должны были обеспечивать себя сами. Это тяжелым бременем ложилось на население: «одного заберут в солдаты – разорится вся семья». Отправляемых на Кюсю крестьян называли сакимори. Многие из них, оставив семьи, уже никогда не возвращались назад. В «Манъёсю» есть такое стихотворение о сакимори:
Осталась, милая, одна
Навеки разлучит нас перевал Усуи
Смогу ли я забыть тебя!
За перевалом Усуи район Канто кончался. В те времена путешествие в соседнюю провинцию уже было трудным делом, а отправиться на Кюсю значило тоже самое, что расставание на всю жизнь.
Скорее поневоле, чем по охоте жители востока осваивали умение владеть луком и мечом, а когда настало время, они воспользовались своим умением и стали решать вопросы, все дальше от-ходящие от возделывания риса. Умение владеть боевыми искусствами становилось не побочным, а основным занятием определенной части крестьян, которое довольно скоро превратит их в профессионалов – «псов войны».
Человек в шлеме и доспехах, гордо восседающий на лошади, уже мало напоминал того, кто каких-то 100-150 лет назад в одной набедренной повязке сажал рисовую рассаду на залитом водой поле. Но душа его мало изменилась за этот ничтожный с исторической точки зрения промежуток времени. Она по-прежнему была переполнена духом коллективизма и просто тянула самурая в ряды себе подобных. Громадная масса самураев по своей природе не могла существовать в виде аморфной неструктурированной формы. А суть этой природы отчетливо выражает японская поговорка «Тадзэй» ни будзэй», что в переводе на русский лад означает «Один в поле не воин».
Самурайские семьи постепенно объединялись в дружины, а из дружин в свою очередь формировались кланы во главе с представителями именитого и влиятельного рода, который в оплату за вассальское служение мог бы защитить существующие владения самурая, а также одарить новыми за счет поверженного врага.
Формирование клановой вертикали сопровождалось кровопролитными сражениями, которые, по мнению двора, носили исключительно частный характер и не стоили внимания центра. И пока хэйанские аристократы ломали голову над очередным стихотворным посланием даме сердца и пытались пристроить своих дочерей в императорские покои, «мужланам» востока, да и запада тоже удалось создать мощные самурайские объединения. В первую очередь это относится к кланам Минамото (Гэндзи) и Тайра (Хэйси), родословные глав которых «упирались» в потомство императоров Сэйва и Камму соответственно.
Когда возникает разговор об этих кланах, почему-то сразу вспоминается поговорка: «на востоке – Гэндзи, на западе – Хэйси». Однако это не совсем так. Клан Тайра расцвел своим могуществом сначала в Тогоку. В этом смысле достаточно вспомнить Тайра Масакадо или Тайра Тадацунэ. Сыны же главной ветви Минамото вершили свои дела в столице, всячески поддерживая Фудзивара. Влиятельные аристократы не забывали этого и способствовали назначению в богатые западные провинции губернаторов из Гэндзи.
Когда Минамото Ёринобу по приказанию двора «усмирил» мятежника Тайра Тадацунэ, началось проникновение Гэндзи на восток. Сын и внук Ёринобу, Ёриэ и Ёсииэ, своим мужеством и отношением к подчиненным заслужили полное доверие самураев Канто. Многие из них именно тогда стали считать себя потомственными вассалами Гэндзи из Кавати. По всей стране пошла молва о том, что чуть ли не все самураи к востоку стали вассалами Гэндзи. Именно поэтому на этот клан решил опереться экс-император Сиракава, мечтавший покончить с бесчинствами необузданных монахов-воинов Хиэйдзан Энрякудзи, Кофукудзи, Тодайдзи и других храмов. В 1098 г. Минамото Ёсииэ было даровано право присутствия в залах дворца экс-императора. Впервые в истории Японии самурай удостоился такой чести.
Ёсиэ стал прославленным полководцем, своими отвагой и отношением к вассалам завоевавшим огромную популярность в Тогоку. Его называли «первым храбрецом Японии». Феодалы считали за честь преподнесение ему своих земель. О лучшем защитнике своих интересов они не могли мечтать. Ёсииэ прозвали «Хатиман таро» - старший сын бога войны.
Однако в столице к герою относились совсем по-другому. Хотя он обладал большой реальной силой и популярностью, его положение при дворе нельзя было назвать высоким. Более того, двор намеревался запретить преподношение земли Ёсииэ. «Он, конечно, храбрец, но низкого происхождения. Максимум чего он достоин - это охранять императорский дворец, а также сопровождать государя и канцлера при их выездах». Аристократы считали героя всего лишь презренным вассалом. В те времена происхождение ценилось выше силы. Происхождение помогало добыть силу, а сила не могла улучшить происхождение.
Вытесненные с насиженных мест члены клана Тайра стали расселяться в разных частях Японии. В частности, Тайра Масамори осел в провинции Исэ. Он сумел найти подходы к экс-императору Сиракаве и, пользуясь его покровительством, заложить основы дальнейшего расцвета Тайра из Исэ. Экс-императора откровенно настораживали рост популярности и количества сёэн Минамото Ёсииэ, а также углубление связи Гэндзи с северным домом Фудзивара. Он начал искать противовес увеличивающейся мощи Гэндзи и нашел его в лице Масамори и его клана.
В 1107 г. новый самурайский фаворит экс-императора, Тайра Масамори, получает приказ уничтожить Ёситику, второго сына Ёсииэ. Это был смелый воин и мало кто сомневался, что именно он станет наследником Ёсииэ вместо старшего брата Ёсикуни, скончавшегося из-за болезни. Ёситика по натуре был буйным человеком. Будучи губернатором провинции Цусима, мог запросто убивать людей, присваивать налоги и совершать другие безобразия. Его ссылают в Оки, но по дороге туда он убивает вице-губернатора Идзумо. Терпение императорского двора лопнуло. Пока был жив Ёсииэ, его отец, Ёситике все сходило с рук. Но как только Ёсииэ умер, против Ёситики была направлена карательная экспедиция. Перед его усадьбой в столице выстроились самураи Тайра Масамори и в ее сторону полетели три стрелы, символизирующие решительность Масамори. Примерно через двадцать дней после этого двор получает известие о полном разгроме Ёситики.
Сложные интриги экс-императора Сиракавы не только четко обозначили два полюса кристаллизации самурайства, но и вывели это самое самурайство с окраины Японии на главную сцену ее политической жизни, с которой оно уже не сойдет многие столетия. Сами того не ожидая, экс-император Сиракава и его преемники своими действиями ускорили глубинные процессы в японском обществе, которые надолго отодвинут императорский двор от реальной власти, и превратят божественный авторитет императора всего лишь в инструмент решения тех или иных задач сильных мира сего.
2. У истоков самурайской вольницы
2-1. Как все начиналось
После смерти императора Госандзё его преемником в 1073 г. становится Сиракава. Проходит четырнадцать лет, и он уступает престол восьмилетнему императору Хорикаве. При этом Сиракава не удаляется от дел как предписывала традиция, а присваивает себе титул правящего экс-императора. Свои действия он объясняет тем, что новый император еще ребенок, и он как отец просто обязан взвалить на себя непосильное для ребенка бремя управления страной. Кто-то поверил в искренность объяснения Сиракавы, кому-то оно было совершенно безразлично, а кого-то явно озадачило. Сиракава покусился казалось бы на незыблемую традицию, утвердившуюся при императорском дворе много лет назад. Ведь как было раньше. Если императором по воле небес становился ребенок, то ему в помощь выделялся регент из северного дома Фудзивара, этакий дядька, который своим мудрым советом помогал императору решать государственные задачи. Когда император взрослел, регент автоматически превращался в канцлера и продолжал помогать уже взрослому императору во всех перипетиях бытия человеческого.
Теперь же выходило, что экс-император фактически брал на себя функции и регента и канцлера, т.е. разрушал традиционную систему управления страной. Политика подобного рода получила название «инсэй» - экс-императорское правление. Сиракава решился реализовать свою давнишнюю идею ограничить влияние Фудзивара и вернуть реальную власть в лоно императорской семьи. Была у него и другая цель. Быт императора, его поведение нормировались жесткими рамками ритуала и традиций. Большую часть своей жизни он проводил в Запретных покоях, выполняя церемониальные обязанности и богослужения, расписанные на много лет вперед. Любой выезд императора был связан с массой помпезных формальностей. Несоблюдение оных негласно осуждалось и часто сопровождалось слухами и небылицами. Император постоянно находился под прессом общественного внимания и практически был неволен на свободные поступки.
Введя институт экс-императорства, Сиракава отделил права государя от его обязанностей, присвоив первые себе, а вторые оставив императору. Теперь он мог особенно не утруждать себя ритуалом и поступать по собственному разумению. Почему никто не возражал против неслыханного самоуправства? Оспорить претензии экс-императора было сложно, даже если бы нашлись желающие сделать это. Формально верховная власть как была, так и осталась в руках императора. Однако следует помнить, что в те времена авторитет отца в семье хоть аристократа, хоть простолюдина был непоколебим, и сыновья почтительность по отношению к отцу прививалась с малолетства (с поправкой на масштаб и меру ответственности можно, наверное, сказать, что управление страной и управление семьей базировались на одних и тех же принципах). В этом смысле экс-император Сиракава правил скорее силой своего отцовского авторитета, чем силой закона. Поэтому никто не осмелился выступить против его новаций, ибо недаром сказано: «Высшие избегают советовать государю, боясь лишиться щедрых окладов; низшие молчат, опасаясь понести наказание…». Разумеется, Сиракава сохранил и императорский двор, и регента, и канцлера. Двор, как и прежде, обсуждал государственные дела и составлял указы для императора, однако они стали цениться намного ниже, чем мнение или указы за подписью экс-императора.
В результате реформ Сиракавы властная вертикаль стала перемещаться от пары император – наследный принц, характерной для эпохи регентов и канцлеров Фудзивара, к паре экс-император – император. Необходимым условием сохранения лидерства в этой паре за экс-императором являлась политическая недееспособность императора. Лучше всего, если бы последний был ребенком. И действительно, один за другим станут появляться императоры-дети, не достигшие и десяти лет. Императору Хорикаве, который взошел на престол во времена экс-императора Сиракавы, было восемь лет. Императору Тобе исполнилось всего лишь пять лет. Наиболее характерным примером подобной практики можно назвать императора Рокудзё, который начнет царствовать в двухлетнем возрасте! А в пять лет он откажется от престола в пользу нового императора Такакуры. Не совершив еще даже обряда инициации, Рокудзё уже будет именоваться экс-императором. Такого, наверное, не бывало ни в Японии, ни в Китае.
Таким образом, можно сказать, что для успешного функционирования системы инсэй необходимыми являлись два условия: «отец нации» должен быть и отцом императора или его дедом по прямой линии, а сам император должен быть малолетним. Если два этих условия соблюдались, то в руках экс-императора оказывалась практически неограниченная власть, фундаментом которой являлись не законы, а отцовский авторитет или право старейшины в семье. Когда же на престоле оказывался не сын, а, скажем, брат экс-императора, то последний никакой властью не обладал, и становился просто бывшим императором, доживающим свой век в тихом уединении.
Несмотря на всю привлекательность новой системы правления экс-император Сиракава невольно заложил в нее неявный, но очень существенный фактор дестабилизации. Если экс-император – авторитетный человек, обладающий политическим чутьем и твердой хваткой, система работает стабильно. Если же на этом месте оказывается человек, лишенный этих качеств, тут же срабатывает фактор дестабилизации, который проявляется в противостоянии императора и экс-императора или экс-императора и правящего экс-императора. В результате такого противостояния начинаются раздоры в императорской семье, влекущие за собой в виде цепной реакции раскол императорского двора. Естественно, различные противоречия между группами интересов существуют постоянно, но носят в основном латентный характер, т.к. авторитет «отца нации» не дает им выйти за рамки обычных придворных интриг и внутрисемейных конфликтов. При отсутствии подобного авторитета все эти интриги и конфликты при определенных условиях могут перерасти в кровавые столкновения.
Экс-император Сиракава отличался сильным и жестким характером. От своего мнения он никогда не отступал. Это был поистине авторитарный правитель. Кого хотел, продвигал по служебной лестнице, а кто впадал в немилость, сразу же лишался постов. В Приюте отшельника могли получить шанс сделать отличную карьеру и худосочные аристократы, и родственники кормилицы императора, и захудалые монахи, все те, кто отличался сообразительностью и проницательностью. Ярким примером может служить Синдзэй (в миру – Фудзивара Митинори), в руках которого окажется власть практически над всей страной. Нередко приближенные экс-императора являлись и губернаторами (правителями) богатейших провинций, что давало им огромные экономические выгоды.
Довольно быстро окружение экс-императора реформировалось в своеобразное правительство, которое занималось вопросами государственного управления, а роль императорского двора свелась к церемониям и ритуалам. Как говорится в «Гёкуё», «сын неба уподобился принцу из весенних покоев».
У экс-императора был еще один путь усиления своего авторитета – принятие монашества и превращение в государя-инока. Правда, монахами становились не только они, но и члены императорской семьи, аристократы, а также самураи. По сути своей обритие головы по законам Рицурё означало уход с официальной должности на покой. Считалось, что, порвав с бренным миром, человек обязан был целиком отдаться подвижничеству на дороге буддизма. Но часто это было далеко не так. Буддийский мир в те времена по своему содержанию и порядкам стремительно превращался в то же самое бренное государство, только лысое. Авторитет буддизма определенная часть духовенства использовала для преодоления социально-родовых барьеров и усиления влияния на людей. Возьмем для примера все того же Синдзэя. На каком-то этапе своей чиновничьей карьеры он осознал, что достиг своего потолка и выше сёнагона (младшего советника) ему не подняться. Синдзэй принимает монашество, сближается с экс-императором Тобой и после смуты Хогэн фактически становится правителем Японии.
Экс-императорское правление Сиракавы, Тобы и Госиракавы продолжалось около 85 лет, причем на долю первого пришлось 57 лет! Хорошо известна притча «Заточение дождя», посвященная этому политическому долгожителю. Экс-император, страстный ревнитель богослужений, никак не мог отправиться на богомолье в храм Хоссёдзи – мешал ливень. Беспросветный ливень каждый день. «Ах, так», негодует Сиракава, собирает дождь в бочку и запирает ее в тюрьме. Теперь ничто не помешает ему заняться любимым делом…
Однако не все мог даже такой человек, как экс-император Сиракава.
Волны молчали,
Буйство ветра смирял
Государь Сиракава
Но и в его времена
Вишен цветы осыпались…
Именно Сиракаве принадлежит знаменитая фраза: Три вещи мне неподвластны – воды реки Камо, игральные кости и монахи горы Хиэй. Кто тогда мог обуздать воинственных чернецов из Хиэйдзан Энрякудзи?! Если что выходило не по-ихнему, они взваливали на плечи Священный ковчег синтоистского храма Хиэ, расположенного у подножия горы, и толпой направлялись в столицу для подачи челобитной императору. При виде ковчега тому ничего не оставалось, как сойти с помоста и упасть ниц лицом. Этот прием защиты собственных интересов, которые часто носили не только религиозный характер, применяли не одни монахи Святой горы, хотя с древних времен их челобитные ставились превыше всех прочих жалоб. Подобным образом действовали воины-монахи Кофукудзи, Ондзёдзи, Тодайдзи и других храмов. Эти требования, как правило, удовле-творялись. Как сказал в свое время император Тоба, … ради сохранения мира иной раз приходится попирать справедливость и называть черное белым…
Откуда взялись вооруженные монахи? По законам Рицурё буддизм являлся защитником государства, поэтому не каждый мог стать монахом или монахиней. Однако с наступлением эпохи Хэйан законы Рицурё приобретали все более и более номинальный характер. На фоне этого влиятельные храмы и монастыри, получая в дар поместья (сёэны), становились крупными землевладельцами. Для охраны владений и поддержания там порядка возникла необходимость в людях, умеющих обращаться с оружием. И недостатка в желающих не было. Тяготы жизни заставляли крестьян как местных, так и заброшенных судьбой издалека, искать прибежища в монастырях. Пастыри же приучали новообращенных не только к религиозным канонам и подвижничеству, но и к мастерству владения мечом и алебардой. Происходило формирование класса воинов-монахов, которые долгие столетия будут будоражить страну. Не все люди в рясах жили по заповедям. Многие из них ничем не отличались от обычного сброда.
Для сопротивления беззаконию, творимому воинствующими монахами, вооруженная охра-на потребовалась не только императору, но и экс-императору. В старину государи, уступившие трон сыновьям или внукам, не держали дворцовой стражи. Однако постоянные угрозы со стороны могущественных храмов и монастырей вынудили экс-императора Сиракаву учредить ее для собственной охраны и призвать в столицу самураев с мест. Именно в этом таилась первопричина вы-хода на авансцену политической жизни самурайства. Таким образом, Сиракава стал невольным инициатором не только политического, но и военного соперничества его теневого правительства и императорского двора. На первых порах противостояние самураев-стражников не выходило из-под контроля властных структур. Так, словесные перепалки и незначительные стычки где-нибудь на базаре, в веселом квартале или же на улицах столицы, когда вол кареты одного сановного вельможи упирался в лоб вола другой. В общем, кто должен уступить дорогу и почему…
Местные самураи восприняли как честь свое приглашение в Киото и стремились честно выполнять свой долг. Пока только этим ограничивалось их осознание собственного предназначения. Однако пройдет совсем немного времени и все поменяется. Снизойдя до вызова в столицу презираемых ими мужланов, вовлекая столь мощные силы в свои интриги придворные аристократы невольно вызовут столь мощный костер самурайской вольницы, который на протяжении столетий не смогут потушить их потомки.
В 1107 г. в возрасте 29 лет умирает император Хорикава и на престол восходит его пятилетний сын Мунэхито (император Тоба). Такова была воля дедушки нового сына неба, императора-инока Сиракавы, который и в монашестве остался верен своим увлечениям женщинами, особенно очень и очень молоденькими. Его охватила безумная страсть к Сёси, дочери гон-дайнагона (внештатного старшего советника) Фудзивара Киндзанэ, бывшую еще совсем ребенком. Подобная связь могла показаться неприличной, поэтому Сиракава, который привык потакать своим желаниям, чтобы сохранить лицо, поступил, в общем-то, тривиально для тех времен – удочерил свою любовь. Теперь Сёси на законных основаниях могла поселиться в женских покоях Приюта отшельника и не отводить стыдливо глаза от дам своего окружения. А сам отшельник получал возможность днем и ночью проводить время со своей дочерью без всяких ширм, занавесей и перегородок.
Когда Сёси повзрослела, Сиракава «вводит» ее во дворец своего внука, императора Тобы, и ей присваивается младший ранг нёго, т.е. Сёси становится женой императора, правда, не самой главной. Тем не менее, ее связь с дедом мужа не прервалась. В конце-концов по южному скату дворцовой крыши прогрохотала глиняная миска, возвестившая всему миру о рождении принца Акихито, первенца императора Тобы. Сиракава души не чаял в правнуке, но сам Тоба отнесся к сыну явно с прохладцей. В кругу своих доверенных лиц в минуты откровения, вызванных изрядным возлиянием сакэ, он не раз повторял: «Акихито, похоже, мне не сын, а … дядя!». В ответ все только понимающе ухмылялись. Кто в столице не знал, что дядиным отцом является император-инок Сиракава?! Пока дед был в силе, Тоба старался хотя бы внешне сохранять приличия и изображать из себя счастливого мужа и отца.
Сиракаве же не страсть как хотелось увидеть на престоле своего обожаемого правнука. На семидесятом году жизни терпение его лопнуло, и он заставляет Тобу отречься от престола. Пятилетний Акихито провозглашается императором под именем Сутоку. Тоба, став экс-императором, окончательно лишился последних признаков власти, оказавшись в тени могущественного деда, тоже экс-императора, только инока, который никак не хотел пресытиться властью и удалиться на покой в монашескую келью. Тобе оставалось лишь ждать своего часа. И этот час наступил. В 1129. г. умирает император-инок Сиракава. Реальная власть наконец-то оказывается в руках Тобы и начинается его экс-императорское правление. Япония привыкает жить с новым «отцом нации».
Тоба стремительно охладевает к Сёси, протеже усопшего деда. Он делает императрицей Тайси (Каяноин), дочь бывшего канцлера Фудзивара Тададзанэ. В 1134 г. у Тобы появляется еще одна жена – Токуси (в будущем – Бифукумонъин), дочь покойного гонтюнагона Фудзивара Нагадзанэ. Предки Токуси принадлежали к боковой ветви северного дома Фудзивара, родовитость которой считалась низкой и соответствовала максимум 4 или 5 придворному рангу. Представители этой ветви назначались, как правило, губернаторами в глухие провинции. Однако все изменилось, когда мать деда Токуси стала кормилице будущего императора Сиракавы. Дед Акисуэ, пользуясь молочным родством с императором-иноком Сиракавой, быстро пошел вверх. При содействии молочного брата его усыновляет Санэсуэ из влиятельной ветви Канъин Фудзивара, что открыло перед Акисуэ дверь в высшее общество.
Слухи о красоте Токуси давно будоражили столицу, поэтому вполне естественно, что Тоба буквально боготворил ее. Она отвечала взаимностью. Словно уточки-неразлучницы они всегда были вместе. Ночи напролет экс-император проводил в ее покоях, забыв про других жен и фрейлин. По сравнению с Сёси, образованной и утонченной, но довольно холодной красавицей, Токуси была сама огонь. Страстная и обольстительная она полностью завладела помыслами экс-императора.
В 1139 г. она рожает долгожданного принца Нарихито. Именно он, сын несравненной Токуси, по воле Тобы должен был взойти на престол. Помешать этому могла лишь недостаточно высокая родовитость Токуси. Экс-император достойно выходит из столь деликатной ситуации, отдав Нарихито на воспитание Фудзивара Сэйси – жене императора Сутоку. Таким образом принц стал приемным сыном императора и императрицы и всем недоброжелателям пришлось приутихнуть. Проходит совсем немного времени и задуманное Тобой свершается. 7 декабря 1141 г. во дворце Цутимикадодоно император Сутоку передает три священные регалии своему приемному сыну и сводному младшему брату наследному принцу Нарихито, который взойдет на престол под именем Коноэ. Церемонии, положенные по случаю этого события, прошли торжественно и спокойно. В суматохе будней мало кто обратил внимание на содержание указа об отречении Сутоку, а оно бы-ло довольно странным.
В указе говорилось о том, что император Сутоку уступает престол наследному … брату! Однако Нарихито являлся пусть и приемным, но сыном Сутоку, поэтому согласно традиции дол-жен был титулован в указе как наследный принц – первый по порядку претендент на трон из сыновей Сутоку, т.е. имел место прямой подлог или, более того – неприкрытое жульничество экс-императора Тобы. Он убедил Сутоку оставить престол, пообещав ему экс-императорское правление в будущем, но использование в указе термина «наследный брат» лишало его этой возможности, ибо брат – не отец, а править имел право только тот экс-император, который связан с императором прямым родством по восходящей линии.
Что вызвало столь несправедливое обращение Тобы со своим старшим сыном? Ответ на этот вопрос не составлял труда для мало-мальски способного рассуждать человека: стремление удержать власть любой ценой! Тоба на собственном опыте испытал, что такое отречение взросло-го императора. В 1123 г., когда ему исполнился 21 год, по распоряжению деда, императора-инока Сиракавы, он сам уступил престол пятилетнему Сутоку. В «зрелом» возрасте император вполне мог выйти из-под отеческого контроля, поэтому поступок Тобы соответствовал духу эпохи экс-императорского правления, представлявшего собой политическую систему, в которой экс-император, являющийся патриархом императорской семьи, другими словами – «отцом нации», монополизирует власть, пользуясь правом выбора императора.
После смерти Сиракавы в 1129 г. «отцом нации» становится экс-император Тоба. Некоторое время он мирно сосуществовал с императором Сутоку, особо не заботясь слухами о тайне его рождения, разумно полагая, что они рассеются сами по себе. Однако они почему-то не рассеивались, наоборот, усиливались, что подразумевало наличие неких доказательств их обоснованности. Легитимность экс-императорского правления базировалась на отцовско-сыновьих отношениях («да последует сын за отцом своим») и если вдруг окажется, что отец неродной, то сыну уже совсем не обязательно надо будет следовать за чужим дядей, а это – конец экс-императорского правления со всеми вытекающими последствиями. Именно возможность устранения от власти по этой причине и заставила Тобу пойти на откровенное жульничество. Приближенные Тайкэнмонъин, матери Сутоку, и ее родня из Канъин Фудзивара попытались протестовать, однако экс-император особо с ними не церемонился: кто-то лишился головы, кого-то выслали из столицы, а Тайкэнмонъин вынудили постричься в монахини. Все улеглось, и недовольство действиями Тобы как-будто перестало, хотя бы явно, будоражить умы людей. До поры, до времени…
25 августа 1146 г. в храме Ниннадзи в возрасте 45 лет умирает монахиня Тайкэнмонъин, одна из жен Тобы, известная в миру как Сёси – главная соперница Токуси. Авторитет последней в женской половине дворца становится незыблемым. Экс-император Тоба дарует ей почетное имя Бифукумонъин. Только одна вещь омрачала жизнь этой блистательной женщины – слабое от рождения здоровье сына, императора Коноэ.
Весной 1149 г. на всех перекрестках столицы судачили лишь о предстоящей свадьбе императора.
- Говорят, что император-инок Тоба задумал женить своего сына. Конечно, он еще ребенок, но надо соблюдать ритуал и традиции.
- Ритуал нарушать нельзя, это ясно. Но уж больно молод император. Можно бы и подождать. К чему такая спешка?
- Тебе не к чему, а вот Фудзивара из северного дома давно замерли в предчуствии недоброго. Прямо извелись, бедняжки.
- Дурень, при чем здесь Фудзивара? Наступили другие времена. Теперь все решает не регент, а императрица Бифукумонъин. Да будет благословенно ее имя. Государыня мечтает только о том, чтобы молодой императрицей стала ее воспитанница. Как ее? А, Тэйси! Недаром же она столько времени уделяет ее воспитанию. И стихи и кото и чем там они еще развлекаются?
- Ничего вы не понимаете. Больше всего Бифукумонъин не хочет, чтобы во дворец ее сына вошла Таси, приемная дочь Ёринаги. А он уж так старается. Так уж хочет, чтобы его воспитанница стала женой императора. Так и порхает вокруг «матери страны», подчеркивая при каждом случае свое уважение. Но ничего, я думаю, у него не получится. Старший брат Тадамити поизворотливее будет.
- Ну ты уж хватил! Иногда он такое непочтение выказывает по отношению к Бифукумонъин, что она не должна его и на порог пускать. А ты талдычишь про удачу какую-то. В чем удача то?
- Непочтение, говоришь, выказывает. И что? Подумай хоть раз в жизни, бестолочь. Кто она? А? А он законный наследник дома регентов и канцлеров! Корень его рода произрастает от самого Каматари. А мать у него кто, знаешь? Дочь правого министра Минамото Акифусы. Вот Тадамити иногда и заносит. Голубая кровь вскипает. Так и хочет упрекнуть Бифукумонъин низким происхождением. Но делает это элегантно, в рамках приличий, с издевкой, но неявной. Такой дурень как ты и не заметил бы ничего такого. Настоящий вельможа этот Тадамити.
- Уверен, старая лиса, что Бифукумонъин будет на его стороне. Знает, что она на дух не переносила Тайкэнмонъин, а Таси, дочь Ёринаги, приходится ей родственницей. К тому же император Коноэ воспитывался женой экс-императора Сутоку, которая приходится дочерью все тому же Тадамити. Ну, и самое, пожалуй, главное. Он по линии своей жены тесно связан с Мураками Гэндзи и Накамикадо Фудзивара. А эти вельможи горой стоят за Бифукумонъин. Какие-то у них там свои интересы.
- Ясно какие! Землицы хотят побольше отхватить. И дружба с такой влиятельной родственни-цей им очень будет кстати. Вот и все интересы.
Вопрос выбора будущей императрицы в сложившейся обстановке был очень серьезным. От него зависела не только политическая, но и экономическая судьба таких людей, от упоминания должностей и рангов которых дух захватывало. Несбалансированное решение могло вызвать самые непредсказуемые последствия. Ни для кого не было секретом, что придворный мир давно раскололся на две примерно равные половинки. Одну занимали Бифукумонъин, Тадамити, Мураками Гэндзи и Накамикадо Фудзивара. А другую – те, кто был связан с Тайкэнмонъин: Тададзанэ, Ёринага, Канъин Фудзивара. И что характерно. Жена Тадамити происходила из ветви Накамикадо Фудзивара, а жена Ёринаги – из ветви Канъин Фудзивара и к тому же приходилась племянницей Тайкэнмонъин. А эта незаурядная женщина даже после своей смерти не оставляла в покое Бифукумонъин, которую раздражало все, что касалось ее главной соперницы, причем соперницы не только по женской линии, затейливым образом опутавшей императора-инока Тобу, но и в политической борьбе, обострявшейся с каждым днем.
Левый министр Ёринага не сомневался, что происхождение, способности и, наконец, красота его приемной дочери Таси делали ее первой претенденткой на роль жены Коноэ. Да и по возрасту она подходила императору. Ей было одиннадцать лет. «Еще немного усилий и все сложится отлично», думал Ёринага. Однако протеже министра встретила категорическое неприятие со стороны Бифукумонъин. Тоба, посещая свою жену, всегда видел ее в слезах, рукава ее элегантного кимоно не просыхали. Она умоляла его не соглашаться с Ёринагой. «Но почему? Чем тебя не устраивает Таси? Лучшей жены для нашего сына и желать нечего. Что тебя беспокоит?», вопрошал Тоба. Но что она могла ответить? Конкретных причин не любить эту девочку у нее не было. Одни лишь смутные и тяжелые предчувствия. Не гордыня ли это? Может быть, в душе она не могла смириться с тем, что кто-то поступает против ее воли.
Тоба колебался. Он оказался между двух огней. Днем на него «давил» левый министр, а ночью обжигала пылом своей непримиримости Бифукумонъин. Как-то она намекнула супругу на то, что Таси хоть и хороша, но есть и другие достойные претендентки. Поначалу Тоба не обратил внимания или не захотел обратить внимание на этот намек, но вскоре Бифукумонъин посоветовала ему посерьезнее присмотреться к Тэйси, приемной дочери Тадамити. В конце-концов император-инок стал склоняться к выбору супруги, но тут в дело вмешался престарелый Фудзивара Тададзанэ, дочь которого Тайси была женой Тобы с титулом императрицы. Хотя теперь ее звали уже монахиней Каяноин и она вела отшельническую жизнь, а Тададзанэ отошел от активной деятельности, прячась от глаз людских в своей загородной усадьбе, Тоба с уважением относился к своему тестю и прислушивался к его советам.
Тададзанэ боготворил младшего сына Ёринагу и во всем потакал ему, поэтому старика также захватила идея сделать свою внучку императрицей. Когда до него дошли слухи о том, что Тоба не склонен поддержать его в этом вопросе, Тададзанэ решил вспомнить времена своего регентства. Он начал писать письма императору-иноку с просьбой о высочайшей аудиенции, не раз приезжал по своей инициативе во дворец Тобы, но все напрасно. Его не принимали. Прошло мно-го времени, прежде чем Тададзанэ все-таки удалось встретиться с Тобой. Вдвоем они долго прого-ворили в личных покоях императора-инока. Слуги не раз подавали им изысканное угощение и сакэ. В приемной шептались сановники.
-Вряд ли у него что-нибудь получится…
-Придется для Таси подыскивать супруга попроще. Да будет она, бедняжка, избавлена от тяжкой доли, тяготеющей над женщиной от рождения.
Сановники оказались правы. Тададзанэ не удалось сделать невозможное – уговорить Тобу согласиться с кандидатурой Таси. Тоба был непоколебим: первой во дворец императора должна войти Тэйси и никто другой. Тададзанэ проявил в этом непростом разговоре с зятем все свои дипломатические способности. Пытался надавить на него то с одной, то с другой стороны. Зная о том, что Тоба был ужасно суеверен, говорил о каких-то вещих снах, приметах и предзнаменовани-ях в пользу внучки. Рассеянный поначалу Тоба заметно оживился, в его взгляде, резком и непре-клонном, все чаще вспыхивали искорки сочувствия к тестю. Окончательно растроганный Тоба решил как-то смягчить свой отказ старику и дать ему возможность сохранить лицо. Второй во дворец войдет Таси…
Для многих эта внешне довольно странная уступчивость имела простое объяснение. Они знали, что у императора-инока когда-то был страстный роман с … левым министром Ёринагой! Тоба не раз сравнивал его с пионом, считавшимся в Китае символом мужской красоты. И отец Ёринаги, Тададзанэ, мог использовать эту слабость зятя в своих интересах. Вообще-то гомосексуализм в Японии был широко распространен с незапамятных времен. Не являлся исключением в этом смысле и мир придворной аристократии, где подобная мужская утеха стала столь же обыденным и естественным явлением, как исполнение, скажем, народной песни «Кадзураки» под аккомпанемент японского кото, настроенного в тональности «итикоцу». Да и пример великого соседа был перед глазами. Императоры династии Хань придерживались бисексуальной ориентации, а многие из них отдавали явное предпочтение гомосексуализму.
Подтверждение всему этому можно без труда найти, например, в дневнике Кудзё Канэдзанэ «Яшмовые листья» («Гёкуё»). В его 66 свитках помимо политической обстановки и придворного церемониала довольно большое внимание уделено приватной жизни аристократов, с которой до мельчайших нюансов был знаком третий сын кампаку Фудзивара Тадамити, Канэдзанэ. Его усадьба располагалась на столичной Девятой улице (по-японски – Кудзё). Так стали называть новую ветвь дома Фудзивара, основателем которой явился Канэдзанэ. Кстати, его правнуки Ёсидзанэ и Санэцунэ создали не менее известные ветви – Нидзё и Итидзё.
Классика японской литературы «Повесть о Гэндзи» также не лишена элегантного налета гомосексуализма. Мурасаки Сикибу не раз отчетливо и очень талантливо намекает на возможность подобного развития событий. Великолепные наряды, чарующие ароматы, красота лиц, женственное поведение некоторых персонажей этого произведения изящно облекают эти намеки в одежды реальности. Однако наиболее интересным в этом плане представляются воспоминания непосредственного участника рассматриваемых событий – левого министра Фудзивара Ёринаги. В дневнике «Тайки» он в подробностях знакомит читателей со своими гомосексуальными партнерами. А круг их был довольно широк: и вельможи, и самураи, и даже дети. Ёринага не скрывает собственных отношений и с самим императором-иноком Тобой!
После разговора с императором-иноком Тададзанэ вроде бы сохранил лицо, но не спокойствие. Дочь Ёринаги станет все-таки, если Бифукумонъин не отговорит Тобу, женой императора Коноэ. Но лишь второй, не только по порядку, но и по положению. В этом-то Тададзанэ не сомневался. Тадамити и здесь постарался насолить отцу и постарался славно. Именно из-за него в се-верном доме Фудзивара все пошло наперекосяк. У Тадамити долго не было законного наследника и по совету отца он усыновляет младшего брата Ёринагу, решив возложить на него в будущем бремя главенства в знатнейшем аристократическом семействе Японии. При поддержке отца и старшего брата карьера Ёринаги быстро пошла в гору. В 17 лет он уже министр двора. Случай поистине беспрецедентный. И тут у Тадамити рождается собственный сын – Мотодзанэ, который в дальнейшем станет основателем еще одной ветви Фудзивара – Коноэ. По мере взросления сына Тадамити все очевиднее склоняется к тому, чтобы уступить свою должность Мотодзанэ, а не Ёри-наге. Он все чаще действовал вразрез с отцом и младшим братом. Порой его поведение становилось просто вызывающим. И вот теперь этот спор из-за жены для императора. Тадамити опять идет против воли отца.
Тададзанэ рассвирепел. Никто прежде не видел его в таком раздраженном состоянии. 26 сентября 1150 г. он вместе с Ёринагой отправляется в усадьбу Хигасисандзёдоно, резиденцию Тадамити, лишает последнего права главы рода и передает его Ёринаге. Будь его воля, он отобрал бы у Тадамити и должность регента, но это было вне его власти, ибо назначение регента являлось прерогативой императора-инока. Для демонстрации всем, что это не просто вспышка гнева по отношению к нашалившему сыну, которая вскоре забудется, Тададзанэ приказывает Минамото Тамэёси и его отпрыску Ёрикате забрать из семейного хранилища фамильные сокровища Фудзивара и родовую печать. Традиционные символы старшинства в клане Фудзивара оказались в руках Ёринаги. Под его контроль перешли не только многочисленные и обширные поместья с прожи-вающими там самураями, но и воинственные монахи Кофукудзи, родового храма Фудзивара.
Не оставил без внимания изменение роли Ёринаги в доме регентов и канцлеров и сам император-инок Тоба. В декабре 1150 г. в связи с совершеннолетием императора Коноэ с поста регента уходит Тадамити. Тоба сразу после этого издает указ о назначении того канцлером. Обычная про-цедура, овеянная традициями: малолетнего императора опекает регент, а интересы взрослого – представляет канцлер. Однако в январе 1151 г. Тоба совершает неожиданный для многих поступок: по предложению Тададзанэ он предоставляет Ёринаге пост найрана. По степени важности это почти тоже самое, что и канцлер. Этим назначением Тоба выказал политическую гибкость, не желая ссориться и ни с Тададзанэ и ни с Тадамити, а, значит, и с Бифукумонъин.
После этих событий позиции Ёринаги усилились. Теперь он мог по своему усмотрению ис-пользовать всю мощь клана Фудзивара, причем не только политико-экономическую, но и военную. Аристократы давно поняли, какая сила зреет на местах, и что нужно делать для ее приручения. Новые возможности, открывающиеся перед Ёринагой, главой дома Фудзивара, обострили двойст-венность его натуры. В нем словно сосуществовали два совсем разных человека. Один явно сторонился охоты и боевых искусств, другой – найдет смерть на поле боя. Один проповедовал в дневнике отказ от вина и развлечений с женщинами, другой – в том же дневнике элегантно и со знанием дела описывал голых мужиков, занимающихся любовью друг с другом. Когда умирает Хата Кимихару, сексуальный партнер Ёринаги, последний впадает в глубочайшую депрессию, за-быв про все на свете. Обладая такой чувствительной натурой, Ёринага в той же мере являлся мстительным и коварным человеком. По его приказу на святой земле храма Исимидзу Хатимангу убивают засевших там монахов Кофукудзи, выступивших против него. В Камигамо дзиндзя, опять на святой земле, Ёринага проливает кровь монахов Кофукудзи, осмелившихся не подчиниться его решению о разделе земельных владений. Такие буйства происходили с Ёринагой неоднократно, но один случай отличался особой дерзостью.
Июль 1151 г. Только-что закончился сезон дождей и на улице нещадно палило солнце. Фудзивара Иэнари, плотно отобедав, настроился по обыкновению отдохнуть в тени развесистой криптомерии недалеко от ворот его роскошной усадьбы. Изысканность и великолепие ее убранст-ва поражали взор. Такое мог позволить себе очень богатый человек, каковым и являлся Иэнари. Пожалованные ему в кормление императором-иноком три провинции приносили солидный доход, а вместе с ним авторитет и уважение. У него было столько денег, что при желании он мог бы ку-пить у какого-нибудь оборотня волшебную деревянную колотушку, но у Иэнари и без колотушки имелось все, что душа пожелает. Он выезжал из дома только в красивой карете, запряженной во-лом. Его всегда сопровождали многочисленные слуги, усердно расчищающие дорогу для их гос-подина. Еще бы! Ехал один из наиболее приближенных к императору-иноку аристократов, слу-живший верой и правдой Тобе уже почти 30 лет.
Сладкую дремоту Иэнари нарушил резкий стук по мостовой гэта на высоких подставках, в которых вышагивала пара мелких чиновников, при этом они громко разговаривали и смеялись, ни сколько не обременяя себя хоть подобием приличий. И это у ворот усадьбы благородного челове-ка! Слуги Иэнари, возмущенные невиданной беспардонностью, затащили наглецов в усадьбу и порядком поколотили.
Прошло несколько дней. Иэнари и думать позабыл про это никчемное дело. И вдруг он не-ожиданно узнает, что урок вежливости его люди преподали чиновникам, которые служили у само-го Фудзивара Ёринаги. Иэнари оторопел. Что делать? Он то хорошо знал про вспышки гнева лево-го министра из-за ерунды какой-нибудь, а тут оскорблены его слуги. Вдруг ему взбредет в голову, что имел место умысел? Иэнари без промедления направляет в знак извинения к Ёринаге тех, кто грубо обошелся с его чиновниками.
Левый министр молча, но вполне доброжелательно выслушал искренние извинения, прочи-тал послание от Иэнари и отпустил провинившихся с миром. Необычное поведение Ёринаги взбу-доражило его слуг.
-Что-то наш господин не похож на себя. Довольный какой-то. И все бормочет: «Ой, как кстати. Наконец-то!».
-Мне тоже кажется, что он в последнее время сам не свой. Бывает, остановится вдруг как вко-панный, уставится в одну точку своими глазищами и только зубами скрепит, словно в него все-лился мстительный дух и выискивает жертву. Кошмар!
-Не кошмар, а позор. Слуг его прилюдно отколошматили без особых причин. Подумаешь, наруши-ли, видите ли, покой какой-то шишки. И за это можно безнаказанно измываться над людьми из дома Фудзивара, нанося прямое оскорбление его главе?! А наш вместо того, чтобы смыть позор и примерно проучить наглецов, чуть ли не расшаркивается перед ними. Раньше бы он без лишних разговоров подвесил их за ноги на суку покрепче и болтались бы они на самом пекле пока не поум-нели…
Слуги Ёринаги не могли знать, что у их хозяина был свой резон вести себя столь неподо-бающим по их мнению образом. Его отношения с Иэнари стали портиться, когда тот, пользуясь покровительством Бифукумонъин, начал прибирать к своим рукам поместья в разных провинциях, на которые претендовал и Ёринага. Когда же до левого министра дошло, как горячо и искренне Иэнари поддерживал Бифукумонъин в ее неприятии Таси, как чернил невинную девушку и ее приемного отца, он окончательно возненавидел Иэнари.
Ёринаге нетерпелось проучить своего недруга, но требовался повод, а его все не было. Ми-нистру все труднее удавалось сдерживать себя от вспышки гнева. И тут этот случай с его чинов-никами! На душе сразу полегчало. 8 сентября 1151 г., возвращаясь домой из дворца императрицы Таси, Ёринага проезжал как раз мимо усадьбы Иэнари. Он подает знак вассалам, они врываются в усадьбу и начинается такое… Хорошо, что самого Иэнари не оказалось дома. Именно после этого погрома император-инок стал сторониться Ёринаги. Министр осмелился оскорбить человека, ко-торому покровительствовал сам Тоба. До Ёринаги наверняка доходили слухи о том, что импера-тор-инок мечтал создать коллекцию всяких редких и ценных вещей, которая бы по крайней мере не уступала сокровищам дома регентов и канцлеров Фудзивара, хранившимся в Бёдоин в Удзи. Что там были за диковины, никто не знал, т.к. Тададзанэ не пускал никого в свою «святую святых». Только личная просьба Тобы, граничившая с унижением, тронула сердце упрямого старика. Со-кровищницу Фудзивара Тоба осматривал вместе с Иэнари, который должен был претворить мечту императора-инока в жизнь. Зная все это, Ёринага осмеливается совершить просто вызывающий поступок. Хорошо бы поставить министра на место, но как?
Этот момент чутко уловил Тадамити. Он стал нашептывать Тобе, что Тададзанэ и Ёринага замыслили отречение императора Коноэ. Тем самым он разжигал у императора-инока еще боль-шее недоверие к Ёринаге, ибо Тоба прекрасно осознавал к чему все эти затеи главы дома Фудзи-вара. У Коноэ не было детей и в случае его отречения, например, по причине болезни, наиболее вероятным кандидатом в новые императоры становился Сигэхито, сын экс-императора Сутоку. Помешать возвращению священных регалий императорской власти ветви старшего сына Тобе бу-дет очень сложно. Император-инок не забыл, что, заставляя Сутоку уступить престол Коноэ, он обещал, что в случае отречения последнего императором станет Сигэхито. Конечно, сыскать бла-говидный предлог отказаться от обещания для такого изворотливого политика, как Тоба, не соста-вит труда. Сутоку он не опасался. Он опасался тех, кто стоял за ним и в первую очередь Ёринагу. Загнанный в угол он будет драться до последнего, а вместе с ним – орды самураев, кормящихся с его милостей. Да и воины-монахи Кофукудзи вряд ли будут сидеть, сложа руки.
Определяющим становилось здоровье Коноэ. При его жизни у Тобы хватит авторитета удержать Ёринагу и его компанию, а значит, появится и время, необходимое для поиска ответных мер. То, что он их найдет, Тоба не сомневался. Пока же надо сохранять, хотя бы внешне, нормаль-ные отношения с Ёринагой. Благодаря такой позиции Тобы буйства Ёринаги и слухи, распускае-мые Тадамити, не имели для левого министра ощутимых последствий.
Это явно противоречило планам Тадамити. И он решается на довольно авантюрный шаг. В конце ежедневного доклада императору обычно сдержанного Тадамити словно прорывает: «Ваше величество, дозвольте высказаться не только как покорному вассалу и канцлеру, но и как, смею надеяться, вашему другу». Коноэ удивленно вскинул брови. В его взгляде удивление перемеша-лось с неподдельным интересом. Просто так Тадамити не решился бы нарушить обычный порядок высочайшего доклада. «Говори, Тадамити, я тебя внимательно слушаю», промолвил он. «Я, Ваше величество, искренне полагаю, что моя преданность Вам и мой преклонный возраст дают мне пра-во на подобную откровенность. Я отлично осознаю, каков груз ответственности за государство, лежащий на Ваших плечах. Я отлично осознаю, как тяжела эта ноша, усугубляемая болезнями, мучающими Ваше тело. Но я твердо уверен, что с божьей помощью Вы преодолеете все трудности и не сойдете с пути, предназначенного Вам небесами. Будьте верны своему долгу до конца. Отка-житесь от мысли отречения от престола!».
Коноэ пришел в явное замешательство. Он и догадаться не мог, к чему Тадамити завел этот разговор. Тот же тем временем продолжал: «Тададзанэ и Ёринага только и твердят о доверитель-ной беседе с Вами. Что, мол, Вы обиняками дали понять, что собираетесь уйти на покой и посвя-тить себя молитвам и подвижничеству». Наступила гнетущая пауза. Тадамити ждал реакции им-ператора. А он молчал, иногда потирая руками глаза, которые начинали воспаляться от яркого света, проникающего сквозь открытое окно. Тадамити уже пожалел, что затронул мучительную для императора тему, когда тот словно очнулся от забытья: «Да, как-то я, довольно давно, приват-но встречался с ними по их просьбе. Разговор получился недолгий. Ничего особенного. С чего они, интересно, подумали о моем отречении? Неужели им так нужен мой уход? Была бы это правда, ты первый узнал бы об этом, канцлер». Коноэ дал знак, что устал и аудиенция окончена.
Прошло совсем немного времени, и многие заметили, что обычно сдержанный император Коноэ начал открыто проявлять неуважение к Ёринаге. Возвратившись из паломничества в Сира-кава Идзумидоно, он стал выходить из фениксовой кареты, украшенной мелодично звеневшими колокольчиками. Поставив ногу на подножку, император вдруг пришел в некоторое замешатель-ство. Он привык, что в этот момент полы его одежды подхватывал канцлер Тадамити и помогал спуститься с кареты на землю. Однако Тадамити по причине легкого недомогания отсутствовал. Возникла некоторая неловкость, исправить которую попытался левый министр Ёринага. Он под-бежал к карете, но император демонстративно самолично приподнял подол, спустился на землю и вошел во дворец. На опешившего Ёринагу было больно смотреть.
Когда наступил Новый год, высшие сановники во главе с Ёринагой по традиции отправи-лись в императорский дворец для новогодних поздравлений. Они долго прождали, но Коноэ так и не соизволил выйти к ним. Он не пытался скрыть неприязнь к человеку, желавшему его отречения. Тот же как ни в чем не бывало продолжал активно заниматься государственными делами. Более того, как приемный отец новой императрицы стал мало обращать внимания на Бифукумонъин, ко-торая не забыла нанесенного ей оскорбления. Во всех своих неудачах она винила «красавчика» Ёринагу, но ничего не могла поделать с ним. Все с удивлением обнаружили, что Тоба начал тяго-титься советами жены. Ёринага фактически заменил своего брата - канцлера, который все больше времени проводил в покоях императора Коноэ. Здоровье последнего ухудшалось. К тому же у него стали воспаляться глаза. Тадамити делал все, чтобы помочь императору. Приглашал знаменитых лекарей, даже из Китая, организовывал по всей стране молебны, однако все было напрасно. Импе-ратор Коноэ медленно угасал.
Канцлер Тадамити прекрасно осознавал, что этот хрупкий юноша, лишенный церемониа-лом повседневных житейских радостей, являлся гарантом пусть худого, но стабильного мира. Случись что, обычной придворной склокой вопрос престолонаследия не решится. Над столицей уже расползалась тень самурайства, способная в любой момент накрыть всю страну. И Гэндзи и Хэйси настолько окрепли, что могли быть призваны на помощь той или иной придворной партией. Когда монахи Нары вознамерились направиться в Киото, для переговоров с ними Ёринага напра-вил не Тайра Киёмори, а Тамэёси из Гэндзи. В унисон с Ёринагой действовал и его отец Тададзанэ, настоятельно советовавший императору-иноку заменить канцлера Тадамити на Ёринагу по со-стоянию здоровья и способностям.
На Тобу пытались активно влиять с двух сторон: с одной – родственники новой императри-цы Ёринага и Тададзанэ, с другой – Бифукумонъин. Однако никто не хотел или не мог разрушить сложившийся баланс сил, пока был жив император Коноэ. При этом все понимали, что царствова-ние Коноэ, здоровье которого оставляло желать лучшего, продлиться недолго. Выбор возможного преемника стал вопросом жизни и смерти для обеих сторон. И они заранее готовились к грядущим событиям.
Экс-император Сутоку, естественно, рассчитывал, что императором станет его законный наследник, принц крови Сигэхито. Во-первых, Сутоку – старший сын Тобы. Во-вторых, Сутоку в расцвете сил, в двадцать три года, по настоянию отца уступил престол Коноэ, который еще в трехмесячном возрасте был провозглашен наследным принцем. Эти радужные надежды часто ом-рачались вопросом, который Сутоку постоянно задавал самому себе и не находил подобающего ответа: «Если отец отобрал у меня, старшего сына, священные регалии императорской власти и вручил их девятому сыну, с детства дышавшему на ладан, что заставит его вернуть их моему сы-ну?».
Видя, как мучает ответ на этот вопрос экс-императора, приближенные пытались ободрить его: «А вдруг император-инок очнется от злых чар и, страдая от угрызений совести, восстановит справедливость – вернет престол незаконно обиженному старшему сыну, т.е. Вам, наш государь!». Слушая это, Сутоку прекрасно понимал, что имеют в виду его сановники. В последнее время с отцом происходили какие-то странные вещи. Склонный к мистицизму император-инок вел замк-нутую жизнь и редко выезжал из Приюта отшельника. Он оставил подле себя только самых дове-ренных лиц и отказывал в аудиенции не только детям, но и самой Бифукумонъин. Тоба стал часто и подолгу болеть. По слухам, просачивающимся из Приюта отшельника, все эти странности нача-лись с того, что весной 1154 г. там появилась дева веселья несравненной красоты…
Откуда она была родом, никто не знал. Да и не пытались выяснить. Таинственная и пре-красная незнакомка сразу же очаровала императора-инока. Он не отходил от нее ни на шаг, а она всегда находилась рядом с ним во время всех мероприятий, проводившихся во дворце. И вот од-нажды Тобе вздумалось устроить, так, без повода, музыкально-поэтический вечер. Все с радостью складывали стихи и наслаждались игрой на различных музыкальных инструментах. В разгар весе-лья неожиданно подул сильный ветер и загасил светильники. Все погрузилось во мрак, лишь па-вильон, где восседал Тоба, озарялся светом, исходящим … от этой женщины. Она сияла! «Не мо-жет такого быть», шептали одни. «Что все это значит», вопрошали другие. А некоторые без лиш-них слов принялись усердно молиться, прославляя Великого Будду, который сподобился снизойти до них, смертных, в образе этой женщины. Тем временем слуги быстро зажгли светильники, и сияние исчезло. Люди словно очнулись от сна. Успокоившись, они посчитали, что ничего и не бы-ло. Все это им померещилось с перепугу в кромешной тьме. Один лишь император-инок уверовал-ся в том, что подобным даром женщина награждена богами за все ее добродетели в предыдущей жизни. Тоба даровал ей имя Тамамономаэ и начал относиться к ней, как к супруге.
Проходит какое-то время и император-инок заболевает. Болезнь мучила его все сильнее и сильнее. Придворные врачи только качали головами: «Мы не ведаем, что это за болезнь такая. Скорее всего, государь околдован злым духом и лекарствами здесь не поможешь». К постели больного призвали видных монахов из столичных храмов, которые, не мешкая, приступили к за-градительным молитвам. Все напрасно. И тогда был вызван главный придворный гадатель, препо-добный Абэ Ясунари. Он скрылся во внутренних покоях и через некоторое время вернулся назад с весьма загадочным и в тоже время недоуменным выражением лица. Преподобный отец до сих пор ощущал просто физическую боль от пронзившего буквально все его тело взгляда бесподобной красавицы, с которой он случайно столкнулся у постели больного. Сузившиеся и немигающие зрачки, горящие как угольки, напряженная, словно приготовившаяся к прыжку осанка, натянутая улыбка, напоминающая оскал дикого зверя, черненые зубы, скорее походившие на клыки… Игру воображения Ясунари прервали набросившиеся на него с вопросами сановники, вмиг забывшие про манеры и напыщенность. «Ну, что, как там?», не умолкали они. «С государем сейчас Тамамо-номаэ и ему значительно легче», тихо промолвил Ясунари таким тоном. По его тону все сразу по-няли, что он не договаривает до конца. После долгих препирательств гадатель решился: «Злой дух исходит от Тамамономаэ. Если ее изгнать, государь сразу пойдет на поправку». Воцарилась жут-кая тишина. Никто не ожидал подобного ответа. Все прекрасно знали, что когда Тамамономаэ ря-дом с государем, самочувствие его улучшается, но стоит ей отлучиться, как болезнь набрасывает-ся на него с новой силой.
Гадатель стоял на своем: «Она вовсе и не человек, а рыжая девятихвостая лиса-оборотень. Уж сколько она бед наделала в Китае и не сосчитать. Теперь настала наша очередь. Этот оборо-тень – заклятый враг буддийской веры и сделает все, чтобы извести главного защитника буддизма – императора-инока. Во время любовных утех она впитывает жизненную энергию государя. Еще немного и произойдет самое страшное. Если вы истинные подданные своего господина, прикажи-те монахам начать подготовку к обряду великого очищения. Заклинаю всех и словом не обмол-виться об этом императору-иноку, иначе его ждет неминуемая смерть. Когда нужные приготовле-ния были сделаны, послышались громкие заклинания гадателя, обращенные к богам… После об-ряда никто больше не видел красавицу Тамамономаэ, а Тоба излечился от странной болезни. Дело происходило ночью, никто ничего не заметил подозрительного, но одному из стражников, направ-лявшегося как раз в это время на смену караула, почудилось, что от дворца к забору метнулась тень, похожая на крупную лисицу, и скрылась в темноте.
После всех этих удивительных событий Сутоку навестил императора-инока. Беседа их про-должалась недолго и не отличалась особой сердечностью. Тем не менее, задумчивый и тоскливый взгляд, впалые щеки, осунувшееся лицо, сжатые губы словно говорили Сутоку, что в глубине ду-ши отец, сохранив любовь к этой загадочной деве веселья, ничуть не сомневался в чьем-то злом умысле всех этих разговоров о коварной лисе-оборотне. Вполне возможно, что здесь не обошлось без его супруги Бифукумонъин. Эта женщина на многое способна.
Красавица-оборотень сохранилась в памяти людской. Мацуо Басё в одном из своих путе-шествий посетил древнюю могилу-курган под названием Тамамономаэ. Именно там пронзенная стрелой охотника лисица превратилась в камень. Всех, кто пролетал над ним, касался его или про-ходил мимо, ждала неминуемая смерть, поэтому в народе его прозвали «камнем смерти». Много горя принес этот камень и, принес бы еще больше, если бы во времена императора Гофукакуса достославный монах Гэнно Синсё не ударил по нему посохом. Из расколовшегося на две равные части камня вылетели освобожденные души умерших, которые вознеслись на небо.
Летом 1155 г. в Киото началась эпидемия. Дороги были завалены трупами. Самураи Гэндзи и Хэйкэ, стремясь успокоить роптавший народ, собирали тела и свозили для погребения в Торибэ-но. Несмотря на все молитвы, эпидемия не обошла стороной императорский двор. На семнадцатом году жизни скончался император Коноэ. Это случилось 23 июля 1155 г. в усадьбе Коноэдоно, ко-торая принадлежала Тадамити. Детей Коноэ не оставил, что значительно усложнило выбор нового императора. В роскошных хоромах аристократов, в лачугах бедняков, на рыночных площадях только и спорили о том, кто станет следующим императором.
- Должна быть восстановлена справедливость. Сейчас самое время императору-иноку вернуть престол если не самому Сутоку, то хотя бы его наследнику – принцу Сигэхито.
- Кто знает, как все повернется? Император-инок все чаще пребывает в подавленном настрое-нии и практически не покидает Приюта отшельника. Часами лежит и не выпускает из рук пя-тицветный шнур, другой конец которого закреплен на статуе Будды. Надеется прямиком из сво-ей постели отправиться в рай. В такие моменты он совершенно устраняется от всяческих дел, полностью доверяясь этим Фудзивара. А у них самих все идет наперекосяк. Старик Тададзанэ никак не угомониться. Все не налюбуется на своего младшенького, а на старшего сына, канцлера Тадамити, зверем глядит. Лишил его наследства и права быть главой рода. Казалось бы все, дальше некуда, но Тададзанэ и этого мало. Добился все- таки, чтобы любимчик Ёринага занял пост найрана, который приравнивается к канцлеру. Теперь Ёринага и найран и фактически глава могущественного рода Фудзивара. Водит мужскую дружбу с самим императором-иноком, да и про экс-императора Сутоку не забывает. Стань Сигэхито императором, расправа над Тадами-ти не заставит себя ждать.
- А Тадамити и не ждет. У него свое на уме. Плетет паутину, в которую наверняка угодят его родственнички. Сутоку обходит стороной, а вот к Бифукумонъин заглядывает частенько, что-бы выудить замыслы императора-инока. Ей ведь тоже не по сердцу слухи про связь Тобы с Ёри-нагой. Она и так не терпела этого пиона, а теперь, когда он всем надоел с идеей сделать Сигэхи-то императором, просто возненавидела.
Бифукумонъин действительно была настроена против Сутоку и его сына. Император-инок со всеми своими переживаниями стал непредсказуем. А верни он священные регалии старшей ли-нии своего потомства, положение Бифукумонъин, и политическое и экономическое, окажется под вопросом. Кто ее поддержит? На кого она сможет опереться? По всему выходило, что подоспело время осуществить давнюю задумку: возвести на престол принцессу крови Сёси, свою дочь от им-ператора-инока Тобы, которая в дальнейшем станет известной под именем Хатидзёин. Недаром же Бифукумонъин всячески противилась ее замужеству аж до девятнадцати лет, т.е. до самой смерти ее младшего брата Коноэ. Женихов было достаточно, но ей всякий раз удавалось уговорить Тобу не делать этого. Она находила то одну, то другую причину, но на самом деле причина была только одна: Бифукумонъин отвела своей дочери роль дублера слабого здоровьем Коноэ. Берегла ее, если так можно выразиться, на крайний случай. И этот случай наступил. Замужество лишило бы Сёси малейших шансов на престол. Правящие императрицы были не таким уж редким явлением в исто-рии Японии. Правда, подобные прецеденты имели место довольно давно, но Бифукумонъин пере-полняла уверенность в том, что Тоба не устоит перед ее пылким напором.
Нельзя сказать, что для императора-инока идея жены оказалась полной неожиданностью. Он и сам все чаще подумывал об этом. С точки зрения справедливости и законов престолонасле-дия наиболее подходящей кандидатурой являлся принц крови Сигэхито. Для Тобы это было оче-видно и несомненно. Ради сохранения этих законов он мог побороть искреннюю неприязнь к ли-нии старшего сына Сутоку. Вместе с этим Тоба отлично осознавал, что именно по этой линии произойдет окончательный раскол столичных аристократов на два лагеря. В первую очередь это относилось к дому регентов и канцлеров Фудзивара. И это можно было бы пережить, если бы не одно но. За спинами аристократов маячила тень набирающего силу самурайства. И сделай Тоба императором Сигэхито, дело не ограничится обычными придворными склоками. Наверняка одна из сторон, а то и обе сразу, попытаются использовать в своих интересах этих мужланов. А что по-том? Традиционным авторитетом и изысканностью манер киотских вельмож их уже не загонишь обратно в берлоги. Страна может ввергнуться в страшный хаос междоусобицы. И понесет корабль вода неведомо куда…
А вот Сёси может стать мостком через бурную реку раскола и политической непримиримо-сти. Пройдет время, все успокоится и на престол взойдет опять мужчина. Несмотря на логичность своих рассуждений, Тоба колебался: «Уж больно давно не бывало у нас правящих императриц. Есть, наверное, в этом неведомая мне причина. Не навлечь бы беды с той стороны, о которой и не подозреваешь». Неожиданно Тоба вспоминает про Фудзивара Митинори. Теперь это уважаемый монах Синдзэй, а когда-то являлся чиновником на побегушках. Конечно, он из Фудзивара, но из боковой ветви, а таких в столице и не счесть. Усердием и глубокими познаниями в науках добился должности сёнагона (младшего советника). Так бы и застрял на ней до конца дней своих, если бы вовремя не смекнул обрить голову и поступить на службу к императору-иноку. В Приюте отшель-ника не очень считались с родословной, а больше ценили сообразительность и преданность. Та-лантливому Синдзэю не составило особого труда войти в доверие к императору-иноку, который стал поручать этому политику в монашеской рясе различные, порой весьма деликатные поручения. Быстрому росту влияния Синдзэя способствовало и то, что его жена была не последним человеком в окружении Бифукумонъин.
Вызванный в личные покои Тобы Синдзэй смиренно стоял перед ним. Он сразу догадался, к чему клонит император-инок, внимательно смотревший на Синдзэя в ожидании ответа. «По-звольте, государь, напомнить историю, что приключилась с девой Абэ, да избежит она пяти увя-даний в своей небесной жизни», медленно начал Синдзэй. «Была она второй дочерью достослав-ных родителей. Ее отец – яростный проповедник и защитник буддийского закона император Сёму, а мать – императрица Комё, надежный и верный помощник супруга в его начинаниях. За свои бла-годеяния в прошлой жизни она удостоилась несравненной милости – первой из дщерей вассаль-ских стала императрицей. По воле небес уже в зрелом возрасте Абэ вступает на престол под име-нем Кокэн. Затем, устав от бремени правления государством, уступает трон императору Дзюннину и становится экс-императрицей.
Поняв, что император-инок внимательно его слушает, Синдзэй с энтузиазмом продолжил свой рассказ. «Осенью 761 г. Кокэн заболевает. Для чтения оградительных молитв к постели больной приставили монаха из Кавати преподобного Югэ Докё, известного магическими способ-ностями. Днем и ночью он находился рядом с государыней и неистово молился о ее выздоровле-нии. И, о слава буддам, она пошла на поправку. По неписанным правилам монах должен был по-кинуть дворец и вернуться в свою обитель, но этого, к удивлению многих, не произошло. Госуда-рыня не смогла расстаться с ним и оставила его при себе. Они стали неразлучны. Влияние Докё на дела государства росло с каждым днем, он везде совал свой нос, злоупотребляя беспредельным доверием государыни Кокэн. Фудзивара Накамаро и другие недовольные этим нахальством орга-низовали заговор против Докё, но неудачно. У озера Бива Накамаро схватили и обезглавили, а по-творствовавшего ему императора Дзюннина разгневанная Кокэн сослала на остров Авадзи, где он и встретил смертный час. В это неспокойное для страны время Кокэн вторично вступает на пре-стол под именем Сётоку, а Докё практически узурпирует власть. Но временщику и этого мало. Он возжелал стать императором. Вся столица заговорила о якобы божественном откровении великого Хатимана из храма, что в Усэ: «Если преподобный Докё воссядет на троне, смуты прекратятся и народ успокоиться». Государыня Сётоку после долгих колебаний все же не решилась нарушить вековую традицию, освященную богами, и сделать владыкой «небесного чертога» вассала. Тем самым она подтвердила правоту древних, говоривших, что мудрый государь не изменит законов ради одного человека. В 770 г. Сётоку покидает этот мир. Без всякого сомнения за свой поступок она вознеслась в рай, у врат которого ее встретили ботхисатвы Амида, Канон и Сэйси. Лишенного поддержки Докё ссылают в храм Якусидзи в Симоцукэ, в котором он проведет последние годы жизни».
Здесь Синдзэй замолк, подумав, что утомил императора-инока, однако Тоба в нетерпении дал знак продолжать. И Синдзэй приступил к самому главному. «Сей случай и невиданный и по-учительный. И до Сётоку наша страна нередко оказывалась под дланью мудрых правительниц, за-слуги которых по достоинству оценят боги. Это и несравненная Суйко и Когёку и Дзито и другие. Никто из них и не помышлял о том, чтобы прервать божественную династию потомков великой Аматэрасу. А Сётоку, вступив в плотскую связь с Докё и оказавшись во власти его огромного фаллоса, могла совершить непоправимую ошибку. К сожалению, у женщин часто эмоции берут верх над разумом, но что простительно женщине, непозволительно правящей императрице. Госу-дарыня – душа подданных. Если скорбит душа, плоть не вкушает радости. Недаром же после этого вот уже сколько лет ни одной женщине не вручались три священные регалии – символы импера-торской власти».
Тобе не по нраву пришлась назидательность, сквозившая в словах Синдзэя. Хотя монах не посмел прямо уговаривать Тобу не делать дочь императрицей, но обиняками обосновал это очень даже убедительно. Оставшись один, император-инок продолжал размышлять. Ему и самому были не по душе разговоры про Сёси. Он только искал повод не поступать так. И вот повод найден. Без малого 400 лет на японском престоле не было женщины. «И не будет», сделал для себя вывод То-ба. Обойти принца Сигэхито, сына экс-императора Сутоку, представлялось значительно более трудной задачей. Многие при дворе полагали, что по закону и справедливости следующим импе-ратором должен стать именно Сигэхито. Но Тобе был нужен послушный его воле император, а Сигэхито, за спиной которого стоял Сутоку, явно не годился на эту роль. Может он и не родной отец Сутоку! Значит, под угрозой окажется его моральное право на экс-императорское правление, а этого Тоба допустить не мог. Власть ему не надоедала. Потекли часы и дни мучительных раз-мышлений над дилеммой: он должен благословить Сигэхито на императорство, но не хотел делать этого. Как показали дальнейшие события, эта дилемма озадачила не только императора-инока То-бу.
Сердечная боль, вызванная смертью любимого сына, понемногу ослабляла свою хватку. На смену ей пришла какая-то болезненная успокоенность, которая даже удивила ее супруга, сооб-щившего Бифукумонъин о своем нежелании видеть Сёси императрицей. Когда он попытался объ-ясниться, она прервала его и усталым голосом сообщила, что во всем полагается на провиденье императора-инока.
Постепенно Бифукумонъин пришла в себя, и к ней вернулся присущий ей интерес ко всему, что происходило в столице. Как-то, направляясь в божницу, она услышала голоса, доносившиеся из комнаты, где собирались свободные от службы фрейлины ее окружения. Обычная болтовня разговорчивых женщин, готовых сплетничать обо всем и обо всех, но «…и не в здоровье тут дело. Жил бы он и жил, если бы не заклятье, наложенное на него в Атаго дзиндзя. Есть и свидетели это-го злодеяния…». Неожиданно говорившая смолкла, словно почувствовав, что ее слушают. «О чем это они?», подумала Бифукумонъин, но тут же другие мысли вытеснили этот вопрос из ее головы. Мало ли о чем болтают люди…
Когда она стала забывать о случайно подслушанной фразе, ей доложили о приходе канцле-ра Фудзивара Тадамити, просившего об аудиенции. «К чему бы это?», удивилась Бифукумонъин. Она была не в том настроении, чтобы принимать посетителей даже такого ранга. Но что-то меша-ло ей отказать визитеру. Любопытство! Именно оно бередит и волнует души многих женщин не-зависимо от их социального статуса. А тут пожаловал сам Тадамити – герой свежайших сплетен, подобно паутине окутавших народ.
- Подумать только, Тадамити порвал со своей родней и видеть не хочет младшего братца, да и отца тоже. Теперь он водит дружбу с Синдзэем. Позор! Блистательный аристократ из дома потомственных канцлеров и регентов, а лебезит перед захудалым монахом.
- Ради карьеры своего любимчика Ёринаги старик Тададзанэ готов не только лишить наследства старшего сына, но и нарушить священные заповеди буддизма. Все пять разом! И старается, как видите, Тададзанэ доно не напрасно. В тридцать лет Ёринага уже левый министр, а теперь и должность найрана прибрал к рукам. Нет справедливости в нашем грешном мире.
- Все это пустые разговоры дев веселья с Шестой улицы. Мало ли о чем шепчутся людишки на рыночных площадях. Выходит прав китаец Бань Лу. Люди и вправду с доверием относятся к то-му, что слышат уши и не придают значения тому, что видят глаза. Поверьте, Тададзанэ далеко не глуп, и знает наперед, что и когда делать. Опираясь на ум и сильный характер своего младше-го, он пытается восстановить пошатнувшийся авторитет дома Фудзивара. «Благодаря этому мальчику род Фудзивара расцветет как во времена Митинаги и Ёримити», любил повторять Та-дадзанэ. И он тысячу раз прав. Таланты Ёринаги нужны не только Фудзивара, но и стране, осо-бенно в столь неспокойное время.
- Знаем мы и про эти таланты и кому они нужны. Кому без них и жизнь не в радость. Не будь у Ёринаги такого обожателя, давно бы сидел с обритой головой в какой-нибудь обители в самой глуши.
Когда Тадамити провели в приемные покои Бифукумонъин, он нижайше попросил погово-рить с ней один на один. Проводив взглядом удалившуюся даму, игравшую роль посредника, Та-дамити начал. «Ваше величество, я, как и вся страна, скорблю о безвременной кончине молодого императора. Потеря его поистине невосполнима. Император не отличался крепким здоровьем, од-нако его добродетели и ваши постоянные молитвы должны были уберечь его от всех болезней. В этом нет никаких сомнений». Бифукумонъин насторожилась. «Что вы имеете в виду, канцлер?», прямо спросила она Тадамити. Тот после многозначительного молчания высказал затаенную мысль: «Только проклятие человека, который питал глубокую ненависть к вашему сыну, могло преодолеть оградительные молитвы, возносившиеся много дней подряд во всех уважаемых и по-читаемых монастырях и храмах. Кто был способен на это преступление в порыве неудовлетворен-ного честолюбия? Без всякого сомнения – экс-император Сутоку! Позволю вам напомнить о собы-тиях в храме Хиротося, когда ваша жизнь оказалась под угрозой. И благодаря кому? Теперь же, думается, Сутоку подговорил министра Ёринагу организовать обряд в святилище на горе Атаго. Тот только и ждал этого. Министр готов на все, лишь бы увидеть на яшмовом троне принца Сигэ-хито. Обряд наверняка проводился в строжайшей тайне, явных улик злодеяния не найти, однако и долг верного вассала и нынешняя должность просто обязывают меня ходатайствовать перед вами о тщательном расследовании в святилище. Порядки там весьма строгие и без высочайшего одоб-рения сделать это будет невозможно».
Бифукумонъин и не заметила, как Тадамити вежливо откланялся. Она пыталась разобраться в услышанном, но мысли разбегались в разные стороны, словно боясь слиться в страшный и неве-роятный вывод. Сначала ей показалось, что Тадамити пытается, и очень ловко, возвести напрас-лину на младшего брата. Для нее давно не являлось секретом, что канцлер благоволит к принцу Масахито, четвертому сыну императора-инока. Хотя, без содействия Сутоку вряд ли бы перед злоумышленниками, кто бы ими не были, растворились врата святилища…
Сомнения Бифукумонъин переросли в ярость, когда она вспомнила случайно услышанный обрывок фразы одной из своих фрейлин, оказавшейся, кстати, женой Синдзэя. «Как они могли?!», вспыхнула императрица и направилась прямо в покои императора-инока. Уговаривать супруга ей долго не пришлось. Сама судьба давала ему шанс выполнить свое намерение и сохранить лицо. Тоба приказывает Синдзэю безотлагательно разобраться в этом деле. Оставшись один, тот ехидно ухмыльнулся: «Императору-иноку нужны наглядные доказательства проклятия? Он их получит».
В Приют отшельника для сеанса спиритизма вызвали жрицу синтоистского храма на горе Атаго, известным своим божеством – хранителем от пожаров. После необходимых приготовлений жрица принялась бормотать заклинания. Постепенно она вошла в транс, слова ее, казалось, поте-ряли всякий смысл, но вдруг зазвучал голос усопшего Коноэ: «В глаза изваяния Тэнгу на горе Атаго кто-то вбил гвозди. Именно они нещадно мучили мое тело. Именно они ухудшали мое зре-ние. Именно в них причина моей смерти…». Для проверки слов жрицы в храм на следующий день отправились люди Синдзэя. В глазах Тэнгу, как и ожидалось, торчали гвозди! Местные монахи показали, что гвозди появились несколько лет назад, а кто их вбил и зачем им неведомо. Наверня-ка, это проделки черных сил. Императору-иноку все стало ясно. Он лишает права престолонасле-дия сына экс-императора Сутоку, Сигэхито, а также запрещает Ёринаге и его отцу показываться в Приюте отшельника, что было равносильно неминуемой опале и близкому концу карьеры. Их письма с оправданиями и клятвенными заверениями в верности оставались без ответа. Ёринаге и в страшном сне не могло присниться, что подлый удар в спину ему нанесет какой-то монах, днями напролет корпевший над бумагами в канцелярии императора-инока. Министр не знал, как злорад-ствовал Синдзэй, выбрасывая, не распечатывая, очередное послание в корзину для мусора: «Куда мне до вас, милые родственнички, однако несколько золотых монет на пару гвоздей нашлись и у такого нищего, как я».
С момента смерти императора Коноэ прошло уже два месяца, а имя нового императора еще не объявили. После всех событий наиболее вероятными кандидатами оставались Масахито и его сын Морихито. Масахито был далеко не первым сыном Тобы и особо не рассчитывал занять опус-тевшее место, однако знатность его матери Тайкэнмонъин Сёси все же давала ему кое-какие шан-сы при определенных обстоятельствах. Бифукумонъин считала, что наиболее подходящим вариан-томявляется внук Тобы, Морихито, юноша целеустремленный и с характером. Чего не скажешь об его отце Масахито. С младых лет этот принц изящных искусств не выказывал особой тяги к госу-дарственным делам. Помимо прочих забав он страстно увлекался имаё, одной из форм средневе-ковой поэзии. Масахито часто приглашал к себе во дворец бродячих артистов и поэтизировал с ними до хрипоты, нередко под утро вываливаясь всей гурьбой в сад полюбоваться остатками луны.
Слыша этот ор, император-инок не раз огорченно вздыхал: «Куда ему до престола?!». «Другого такого неразумного принца крови не отыщешь ни в Японии, ни в Китае, ни где-нибудь еще», вторил ему Синдзэй, который, впрочем, имел свои виды на Масахито. Экс-император Суто-ку вообще считал своего младшего брата полным нулем как в литературе, так и в военном деле. Тем не менее обстановка сложилась так, что минусы Масахито могли превратиться в плюсы. Им-ператору-иноку требовался «ручной» император, а для этой роли больше всего подходил Масахи-то. «А может статься, что Бифукумонъин права», задумался Тоба. «Пусть почудит на престоле со своими артистами, лишь бы от дел государства держался подальше, а там, глядишь, подрастет его сын Морихито, новый любимчик Бифукумонъин».
В октябре 1155 г. к радости Фудзивара Тадамити и Синдзэя императором был объявлен Масахито, который взошел на престол под именем Госиракава. Наследным принцем стал его старший сын, принц крови Морихито (в будущем – император Нидзё). Мало кто сомневался, что это всего лишь промежуточное решение императора-инока: пройдет совсем немного времени и Госиракава уйдет на покой, уступив престол Морихито. Тогда никто и представить не мог, что под маской весельчака и повесы скрывается умный и хитрый политик, который более тридцати лет будет теневым правителем страны при пяти императорах. И это в годы раздора великого!
Но это будет все потом, а пока император-инок Тоба был мрачнее тучи, хотя в столице бу-шевала всеми красками природы весна 1156 г. Казалось бы все происходит по его воле, перечить которой не осмеливается ни одна душа, однако ни чувство беспокойства, ни какое-то неосознан-ное ощущение страха не только не покидали его, а, наоборот, разгорались с непреодолимой силой. Император-инок вызывает к себе Киёмори, старшего сына Тадамори из рода Тайра. Тоба не мог без улыбки умиления вспоминать о стремлении Тадамори угодить ему, страстному коллекционеру. Император-инок радовался как ребенок, когда ему преподносили редкостную классическую книгу, элегантный набор для каллиграфии или меч, украшенный необычным орнаментом. Тадамори не жалел ни золота ни жемчуга, чтобы уговорить сунских купцов привести диковинную вещицу из Китая. Когда в 1153 г. Тадамори покинул этот мир, продолжателем его дела стал Киёмори, ста-равшийся не отставать от отца в стремлении верой и правдой служить императору-иноку.
«Я хотел бы доверительно поговорить с тобой», тихо промолвил Тоба, удалив приближен-ных. «В последнее время экс-император Сутоку частенько призывает к себе левого министра Ёринагу. Что, по-твоему, они затевают?». По тону императора-инока Киёмори вдруг почувствовал, что именно сейчас может решиться очень многое в его дальнейшей судьбе. «Государь, я надеюсь, что моя преданность вам позволяет мне быть столь наглым и высказать прямо все то, что я думаю. Ваш выбор явно не понравился ни экс-императору ни левому министру. Один из них лишился возможности экс-императорского правления, а второй должен будет позабыть о восстановлении прежней мощи северного дома Фудзивара, главой которого он стал. Они наверняка что-то за-мышляют. Недаром же в усадьбе Минамото Тамэёси в Рокудзё Хорикаве якобы под домашним арестом находится его восьмой сын Тамэтомо с тремя десятками головорезов. Он так накуролесил на Кюсю, что Тамэёси был вынужден в знак признания своей вины уступить главенство в доме старшему сыну Ёситомо. Несмотря на это он остается духовным лидером Гэндзи и очень опасен. Отдай он приказ и многие самураи Гэндзи без всякого сомнения пойдут за ним, куда бы он их не повел. А это, государь, большая сила». В этом месте словно в нетерпении Тоба прерывает Киёмо-ри: «Я не хочу, чтобы в столице вспыхнул вооруженный бунт, но если заговорщики не одумаются, император может оказаться в опасном положении. Готов ли ты со своими людьми выполнить долг чести и встать на защиту императора?», спросил Тоба, прямо глядя в глаза Киёмори. Ответ главы дома Хэйкэ несколько озадачил императора-инока. «Я не думаю, нет, я просто уверен, что они по своей воле не осмелятся на столь дерзкий поступок. По крайней мере, в ближайшее время. Именно поэтому их надо вынудить пойти на этот шаг. Только так мы сможем вырвать с корнем ядовитое дерево, под сенью которого плодится скверна. Но перед этим необходимо подбросить углей в по-стоянно тлеющий огонь взаимной вражды в роду Гэндзи. Видимо самому небу угодно, чтобы они пожирали друг друга…».
Эти слова явно озадачили Тобу. Еще больше его озадачила ненависть к Гэндзи, сквозившая в этих словах. «Как все же я мало знаю этого человека», подумал император-инок. Киёмори же продолжал: «Тамэёси давно не ладит со старшим сыном, Ёситомо. А что, если император, прояв-ляя холодное отношение к Тамэёси, благосклонно отнесется к карьере губернатора провинции Симоцукэ Ёситомо? Приблизит его к себе и поручит ему важный пост, например, охрану импера-торского дворца. Тамэёси с его гордым характером почувствует себя обойденным и постарается до конца выполнить вассальский долг перед своим господином, Фудзивара Ёринагой. А расколов дом Гэндзи на два лагеря, вам, государь, не составит особого труда заткнуть рот всем недругам».
Когда Киёмори удалился, император-инок, оставшись один, попытался еще раз осмыслить услышанное. Киёмори в этот раз был необычайно многословен, даже несколько несдержан, как будто позабыв, что вмешивается в жизнь императорской семьи. Однако Тоба вместо раздражения почувствовал некоторое облегчение: ему осознанно или нет, скорее первое, чем второе, помогли найти выход из сложившейся ситуации. Киёмори словно опытному заморскому врачевателю по одному лишь нытью больного и неясным симптомам удалось не только поставить диагноз болезни, но и прописать рецептуру необходимого лечения, суть которого сводится к простой и понятной фразе – раскол Гэндзи и провоцирование Ёринаги. Правда, эта рецептура не успеет помочь самому Тобе, но станет лейтмотивом действий его последователей.
2-2. Кровь во славу придворных аристократов
2-2-1. Смута годов Хогэн
Экс-император Сутоку пребывал в подавленном настроении. Выбор императора-инока стал для него жестоким ударом. Он до последнего надеялся, что новым императором провозгласят его сына, а сам он со временем начнет экс-императорское правление в качестве «отца нации». Но его надежды оказались напрасными. Во второй раз! Тоба обосновал свой выбор тем, что мать Сигэхи-то являлась дочерью духовного лица среднего уровня, приравниваемого к пятому рангу придвор-ной иерархии. А это явно недостаточно для «матери страны». Будь она принцессой, или из дома регентов, или хотя бы дочерью сановника из Мураками Гэндзи или Канъин Фудзивара, тогда дру-гое дело, а так… Традиции нужно поддерживать, не раз подчеркивал император-инок. Даже Би-фукомонъин приходилась дочерью гон тюнагона (внештатного советника).
Чтобы не говорил император-инок, Сутоку прекрасно представлял себе, как все происходи-ло, кто стоял за всем этим. И в северном доме Фудзивара, и в императорской семье, и в ее окруже-нии, даже среди мужланов-самураев, корчивших из себя потомственных аристократов, имелись люди, готовые на все, лишь бы не допустить представителя линии Сутоку на императорский пре-стол.
Во-первых, император-инок Тоба, его отец. Раньше он вовсе не противился вероятному им-ператорству Сигэхито. Чтобы сравнительно невысокое происхождение принца не помешало тому в дальнейшем, Тоба сделал Сигэхито приемным сыном Бифукомонъин. Однако потом все измени-лось. Тобу как-будто подменили. Какими только слухами не объясняли это в столице. И кознями Фудзивара Тадамити, и происками Синдзэя, и рождением сына у Бифукумонъин, и многим другим. Сутоку не верил всем этим россказням, хотя они и были не такими уж беспочвенными, ибо знал наверняка, в чем тут дело. Тобу все больше тревожили слухи, что Сутоку не его родной сын. И это еще ничего, мало ли о чем болтают люди. Но совсем другое дело, если императором станет Сигэ-хито, вроде бы неродной внук императора-инока. В этом случае последний потеряет, по крайней мере, моральное право по отечески, по-родственному, так сказать, наставлять молодого императо-ра, т.е. режим экс-императорского, вернее, монашеского правления Тобы окажется под угрозой. Он рисковал потерять власть, поскольку у нового императора имелся отец, родство которого, в отличие от деда, не ставилось под сомнение, а расставаться с властью Тоба не собирался.
Во-вторых, фаворит императора-инока Синдзэй, этот пройдоха, шел на все, лишь бы полу-чить шанс усилить свое влияние при дворе. И он получил его. Да еще какой! Его жена была кор-милицей принца крови Масахито, четвертого сына Тобы, младшего брата Сутоку. Кто только не критиковал принца за его беспутное поведение. Ко всему прочему у Тобы имелся сын от горячо любимой Бифукумонъин, да и у Сутоку подрастал наследник, поэтому перспективы оказаться на престоле у Масахито окутывал густой туман. Он даже подумывал стать монахом, однако Синдзэю удалось отговорить его от неразумного поступка без особого, правда, труда. Ему не нужен был Масахито с обритой головой. Синдзэй рассчитывал на совсем другую роль своего воспитанника.
Когда умер император Коноэ, Тоба оказался перед сложной дилеммой: кто должен занять освободившийся престол? Среди его приближенных единства в этом вопросе не наблюдалось. Кто-то предлагал принцессу Хатидзёин, дочь Бифукумонъин; для кого-то лучше всех был принц Морихито, внук Тобы; упоминался даже сын Сутоку – принц Сигэхито. В конце-концов все пошло к тому, что императором станет Морихито. И тут слово попросил Синдзэй: «Справедливо ли будет возводить на престол сына раньше отца? Не поставим ли мы принца Морихито в неловкое поло-жение перед собственным родителем? Не дадим ли мы повод для необоснованных слухов, оскорб-ляющих потомство богини Аматэрасу? Принц Морихито без всякого сомнения достоин занять божественный трон. И он займет его совсем в недалеком будущем. Однако ничего страшного не произойдет, если наша несравненная государыня Бифукумонъин, да будет ее имя воспето потом-ством, еще немного поучит уму разуму малолетнего принца». Синдзэй замолк в некотором напря-жении, словно опасаясь, что кандидатура такого шалопая, как Масахито, встретит категорическое неприятие придворных сановников и самого императора-инока. Блаженная улыбка Тобы говорила совсем о другом. Его полностью устраивало предложение Синдзэя: Масахито, конечно, не ребенок, но ведет себя по-ребячески и сделает все, лишь бы не перечить отцу. Так решился вопрос о взоше-ствии на престо принца Масахито под именем Госиракава.
И, наконец, в третьих, Фудзивара Тадамити, способный на все в своем неуемном желании
вернуть главенство в северном доме Фудзивара. Он открыто обвинил младшего брата Ёринагу в попытке устранить с престола императора Коноэ. И об этом экс-император Сутоку знал наверняка. Догадывался он и о том, что путем смены императора Тадамити стремился потеснить Ёринагу и отобрать у него обширные земли дома Фудзивара. После рождения сыновей, Мотодзанэ и Мото-фусы, Тадамити буквально осатанел в желании обеспечить им беззаботное и сытное будущее. Он так и крутился вокруг Бифукомонъин, пытаясь вовлечь ее в свои козни. Черня брата, Тадамити бросал тень и на Сутоку и на Сигэхито.
Воцарение Госиракавы лишало Сутоку всяких надежд сделать императором своего сына, а значит и на собственное экс-императорское правление. Император-инок во второй раз отвернулся от прямого наследника. «Это все она, Бифукумонъин», не успокаивался Сутоку. «Сначала пеклась о сыночке, а теперь души не чает в принце Морихито. Спит и видит, как он восходит на престол вместо Госиракавы. А я ей только мешаю. Наверняка, именно она сумела убедить Тобу послу-шаться совета Синдзэя и его дружков отодвинуть в сторону моего сына. Как несправедлив этот мир?!».
Сосуществование неавторитетного императора и экс-императора, сын которого имел все права на императорство, становилось опасным. Тем более появились люди, лишившиеся домини-рующего положения после воцарения Госиракавы. К таковым в первую очередь относились Та-дадзанэ и Ёринага из дома регентов и канцлеров. Последние десять с лишним лет Сутоку жил в затворничестве. Окруженный немногочисленными приближенными он с завидным рвением пре-давался религиозным обрядам, чтению священных книг и стихам. Единственным человеком, ко-торому Сутоку искренне доверял, являлся Ёринага. Министр всячески поддерживал дух экс-императора, хотя его собственное положение иначе как опалой и назвать было нельзя. Его лишили должности найрана и запретили появляться в покоях императорского дворца, поэтому для Ёрина-ги экс-император оставался последним козырем в игре, на кону которой стояла сама жизнь мини-стра. Приближалось время решительных действий.
Ёринага неоднократно давал понять Сутоку, что справедливость в нынешних условиях можно восстановить только силой. Сутоку колебался. Раньше ему явно претила сама мысль о по-добном развитии событий, но теперь где-то в укромном уголке души он уже допускал мысль о на-силии.
-Послушай, Ёринага. Предположим, что ты оказался прав, и я силой оружия верну то, что при-надлежит мне по праву наследования. А что дальше? Кто станет опорой моего экс-императорского правления? Далеко не все с радостью присягнут мне на верность. Найдутся и те, кто попытается пойти тем же путем, на который толкаешь меня ты.
-Государь, позвольте быть до конца откровенным. Исход битвы определяют сила и везение. По-бедителем может оказаться любой, кому улыбнется фортуна. А вот правителем суждено быть далеко не каждому. Чем правитель должен поддерживать свое правление? Хлыстом! Только тот, кто обладает достоинством и мужеством, только тот, у кого в руках окажется хлыст, только тот, кто сможет безжалостно пустить его в ход, только тот способен стать прави-телем. Хотим мы того или нет, но по воле провидения в нашем мире существуют и герои и ни-чтожества. Править предназначено героям, но правление – трудная миссия, выполнить которую поможет герою именно хлыст. Станьте таким героем, и страна пойдет за вами!
-Что ты подразумеваешь под словом хлыст, министр?
-Самураев! Только они смогут стать опорой вашего правления. У меня на примете есть не мало людей, готовых выполнить любой ваш приказ.
-Но такой же хлыст будет в руках наших врагов. И…и что станет со мной, окажись они силь-нее?
-В отличие от меня, государь, вы ничем, собственно, не рискуете. Позволю вам напомнить о судьбе экс-императора Хэйдзэя, болезнь которого заставила его уступить престол младшему брату Саге. Поправившись, Хэйдзэй попытался вернуть по праву принадлежавшие ему регалии императорской власти, но потерпел неудачу. И что его ожидало? Его ожидало высочайшее прощение. Став монахом, остаток жизни Хэйдзэй провел в любимой Наре. И чем вы рискуете? Точно такая же судьба уготовлена и вам. Рискнув малым, вы можете приобрести несравненно больше. Неужели вас страшит такая перспектива?! Промонашествовать отведенные вам годы, сочиняя любимые вака в каком-нибудь тихом храме в окрестностях Киото. Совсем не плохо за попытку выполнить священный долг и вернуть трон старшей линии императорской семьи.
Услышанное пришлось по сердцу экс-императору. Но что-то его останавливало. Он коле-бался. Требовался толчок, который вынудит его натуру, воспитанную в атмосфере изнеженной и утонченной хэйанской культуры, решиться на варварский способ восстановления попранной спра-ведливости. Понимая это, Ёринага как-бы невзначай советует экс-императору навестить больного отца…
Император-инок не отличался крепким здоровьем. Кстати, императоры и сановники в эпоху Хэйан здравствовали не очень долго. Бывали, разумеется, и исключения, но средняя продолжи-тельность жизни женщин составляла 27 лет, а мужчин – 32 года. От туберкулеза легких умирало 54%, бери-бери – 20%, кожных заболеваний – 10% тогдашних аристократов. Распространению инфекционных заболеваний способствовало и то, что, как это ни странно, аристократы в отличие от простолюдинов ванну, в общем, не принимали. Даже императору ежевечерне готовилась лишь поясная ванна, а все тело и голову регулярно мыть было не принято. Поэтому широкое использо-вание всевозможных благовоний носило не только и не столько эстетический, а практический ха-рактер: неприятный запах грязного тела для аристократа являлся недопустимым.
Когда Тобе перевалило за пятьдесят, он тяжело болел каждый год. 1 июня 1156 г. состояние императора-инока резко ухудшается, у него начинают опухать живот, руки и ноги…
К Приюту отшельника медленно подъехала скромно украшенная карета. Погонщик дернул вожжи, и вол послушно остановился прямо напротив главных ворот дворца. Плетеные шторки на окне скрывали озабоченное лицо экс-императора Сутоку, который приехал попрощаться с тяжело больным отцом. Хотя это был только предлог. На самом деле он хотел сделать последнюю попыт-ку призвать императора-инока, хотя бы на смертном ложе, восстановить справедливость и подпи-сать указ о взошествии на престол Сигэхито. Вряд ли император-инок захочет уносить с собой в потусторонний мир грех невыполненного обещания. Главное сейчас – попасть во внутренние по-кои. Сутоку прекрасно осознавал, что эта встреча крайне нежелательна для его противников, ко-торые сделают все, чтобы она не состоялась. «Но кто осмелится воспротивиться прощанию в этом мире отца со старшим сыном?», успокаивал сам себя экс-император.
Он уже довольно долго сидел в карете, но ворота не открывались. Взаимные оскорбления и упреки, которыми осыпали друг друга слуги экс-императора и самураи охраны дворца, грозили перерости в нешуточную драку. «А если подпишет», ухмыльнулся словно в забытье Сутоку. «Ведь недаром же говорят, что приказ государя подобен поту – однажды пролившись, вспять не течет. Я и не позволю тогда этого». Тут доносившиеся от ворот дворца крики вернули экс-императора к реальности. «Как все это некстати», пробурчал он, вылез из кареты и направился к воротам. «Ты знаешь, кто перед тобой?», спросил он начальника охраны. «Да, государь», почти-тельно ответил тот, склонив голову. «Так почему же ты», тут Сутоку глубоко вздохнул, сдерживая распирающее его возмущение, «не открываешь ворота? Или тебе неведомо, что я могу въезжать в карете куда мне угодно?». «Все встречи с императором-иноком запрещены ввиду его крайне пло-хого самочувствия. Сейчас рядом с ним только монахи», не поднимая головы, пробормотал саму-рай. «Кто же, интересно, может запретить мне, экс-императору Сутоку, встретиться с умирающим отцом? Не ты ли, смерд?», воскликнул в гневе Сутоку. «Я лишь исполняю приказ императора Го-сиракавы!», с вызовом ответил самурай, и глаза его недобро заблестели. Сутоку не мог знать, что Тоба настрого приказал одному из приближенных, Фудзивара Корэкате, не допускать к нему экс-императора и тем более не показывать ему свое бездыханное тело.
Взбешенный Сутоку сделал шаг в сторону самурая, рассчитывая, что этот мужлан с востока не посмеет остановить самого экс-императора, однако тот не шевельнулся, показывая своим видом, что выполнит приказ без малейших колебаний. Гнев Сутоку сменился растерянностью: он просто не знал, что нужно делать в подобных случаях. А вот слуги его знали! Видя, что их господину на глазах у всех наносится оскорбление, они, долго не раздумывая, набросились на самураев охраны. Оружия у них не было, самураи же не решились обнажить мечи против экс-императора. В ход пошли палки и кулаки. Досталось всем, даже Сутоку. В карете, без шапки и в порванном носи, он разрыдался от бессилия.
Подъезжая к дому, экс-император успокоился и пришел в себя. К нему вернулась способ-ность трезво размышлять. «Младшего брата только силой можно заставить уступить престол», твердо решил экс-император. Увидев ожидавшего его Ёринагу, Сутоку словно прорвало: «Боги тому свидетели, Ёринага. Я лишь хотел попрощаться с умирающим отцом, а из меня сделали по-смешище. И кто? Деревенщина, возомнившая себя воином. Это оскорбление можно смыть только кровью. Кровью тех, кто подговорил моего младшего братца на этот низкий поступок. Мне нужны головы Синдзэя и Тадамити. Приказываю тебе собирать армию».
Ёринага услышал то, что хотел услышать. Теперь руки у него развязаны. Он сразу же по-сылает гонца к Минамото Тамэёси, который еще в 1143 г. поклялся ему в вассальской преданно-сти. Сын Тамэёси, Ёсиката, к тому же стал сексуальным партнером Ёринаги, скрепляя вассальские связи Фудзивара и Гэндзи из Кавати гомосексуальными, что, в общем, мало кого удивляло в те времена. Аристократы не брезговали ничем, лишь бы привлечь на свою сторону влиятельных вои-нов, а Ёсиката считался наследником Тамэёси, который не поладил со старшим сыном, Ёситомо, и отправил его подальше из столицы в Тогоку. После этого карьера опального Ёситомо на удивле-ние быстро пошла вверх. В августе 1153 г. он получает должность губернатора провинции Симо-цукэ и по своему положению оказывается выше отца, что того явно не обрадовало. Сколько вре-мени и сил Тамэёси потратил на то, чтобы стать губернатором Муцу и все напрасно, а ведь этот пост занимали и его прадед Ёриёси и дед Ёсииэ. Однако императорский двор был непреклонен: не заслужил Тамэёси подобного назначения. Пришлось тому довольствоваться должностью префекта Киото, отвечающего за общественный порядок на улицах столицы.
Когда Тамэёси предстал перед Ёринагой, тот сразу приступил к делу: «Послушай, Тамэёси, ты доволен своей работой? Ловить всяких прощелыг в темных переулках, растаскивать пьяниц на рыночных площадях, охранять вельможных ничтожеств, таскающихся по ночам из одной опочи-вальни в другую, ублажать разбушевавшихся монахов. Разве подобает сие занятие внуку великого Хатимана Таро?». «К чему вы клоните, министр?», нахмурился Тамэёси, «Я всего лишь выполняю указ императора-инока». «А если тебе укажут выносить горшок, предположим, за Фудзивара Иэнари. Он ведь может и на этот счет удостоиться высочайшей милости. Стоит только Бифуку-монъин замолвить словечко за своего двоюродного братца. Она это сделает, не сомневайся. И не за красивые глазки Иэнари. Он столько земли оттяпал в Сагами для императорской семьи… И не без помощи твоего старшего, Ёситомо, который похоже напрочь забыл про сыновний долг. Так и лебезит перед двором. Не соизволите принять в дар это поместье, а как вам нравится вон та зем-лица, а, вы хотите еще, так я это мигом и не беспокойтесь… Просто мерзость какая-то». Ёринага замолчал и уставился прямо в глаза Тамэёси, ожидая ответной реакции. Ему казалось, что он до-вольно ловко разбередил тлевшие в душе главы дома Гэндзи из Кавати угольки обиды и ненависти, которые непременно разгорятся безудержным пламенем мести, пожирающим все на своем пути. Однако Тамэёси был далеко не юнец и мог умело сдерживать эмоции. Он лишь насупился и не проронил ни слова, показывая всем свои видом, что ему явно не по сердцу пришлись замыслы ми-нистра. Видя это, Ёринага решается перейти к главному: «Молчишь? И правильно! Разговорами тут не поможешь. Если ты и дальше будешь безропотно сносить оскорбления, то запятнаешь не только свою честь, но и имя своего господина. Начинай собирать своих людей в столице. Нас ждет серьезное испытание».
Вернувшись домой, Тамэёси решает еще раз хорошенько подумать. Опять все говорило о том, что интрига Ёринаги обречена на провал. В сложившихся условиях силы явно неравны. Ёри-наге непомогут ни авторитет Сутоку, волю которого он якобы выполняет, ни воины-монахи Ко-фукудзи, однако Тамэёси больше волновало не это. Он остро ощущал приближение какой-то ог-ромной и безжалостной силы, которая хочет подчинить себе все и всех. Именно эта сила стравли-вает Тамэёси со старшим сыном. Именно она толкает Гэндзи в пучину самоуничтожения. Олице-творением этой силы, и Тамэёси ни минуты не сомневался в этом, был молодой глава дома Хэйси, Тайра Киёмори, которого уже обуревали идеи прихода к власти. Единственным препятствием, ко-торое могло бы помешать по настоящему Киёмори, были не изнеженные аристократы из ближай-шего окружения величайших особ, а воины из дома Кавати Гэндзи. Сейчас они готовы во испол-нение воли своих господ обнажить мечи друг против друга, но на чей бы стороне они не оказались, всех их ждет незавидная судьба. Никто не избежит уготованного на небесах. Кто раньше, кто поз-же…
Горько вздохнув, Тамэёси еще раз вспомнил о своем старшем сыне Ёситомо, которым он всегда гордился. Почему он так поступает? Почему загоняет себя в мышеловку? Младшие братья, правда, в отличие от отца плохо относились к Ёситомо. Конечно, у них были разные кормилицы, они воспитывались в разных семьях, их обнимали и ласкали разные матери. Все так. Вместо брат-ских чувств их сердца переполнял дух соперничества. И это можно понять. Вместе с тем в их жи-лах текла его кровь, Тамэёси. Разве она не должна была сплотить братьев вокруг отца в минуту опасности!? Тамэёси искренне верил в это. Верил, когда Ёситомо попался в сети, ловко расстав-ленные врагами дома Гэндзи. Верил, когда его сын все больше и больше запутывался в этих сетях. Верил до того дня в августе 1155 г., когда его ошарашило известие о том, что Акугэнта Ёсихира из Камакуры, старший сын Ёситомо, уничтожил в Мусаси своего дядю Ёсикату. Внук Тамэёси убил его сына! Только тогда Тамэёси смирился с мыслью о невозможности примирения с Ёситомо. Значит, подумал Тамэёси, Гэндзи из Кавати приходит конец, но я выполню свой вассальский долг, чтобы мне это не стоило. Одно утешало старого воина. Рядом с ним со своим огромным луком встанет Тамэтомо, его восьмой сын, бесстрашный и искусный самурай, слава о котором гремела по всей стране. Он отличался буйным нравом, за что был изгнан на Кюсю, однако и там его никто не мог утихомирить. Когда Тамэтомо узнал, что в столице назревают жаркие события, то сразу же со своими людьми направился на поддержку отца.
В последней декаде июня болезнь императора-инока резко обострилась. Он уже не вставал с постели и почти все время находился в беспамятстве. Моления многочисленных монахов не по-могали и 2 июня 1156 г. Тоба покинул этот мир в час обезьяны (примерно в четыре часа дня) в возрасте 54 лет. Началась обычная в таких случаях суматоха. Церемония похорон состоялась ве-чером того же дня. Тело императора-инока укладывали в гроб восемь человек, указанные им еще при жизни. Многих удивило, что все они являлись не родственниками усопшего, а приближенны-ми, которым он глубоко доверял. Времена менялись. В эпоху правления регентов и канцлеров из дома Фудзивара определяющими были родственные связи, однако с наступлением периода экс-императорского правления преобладать стали вассальские отношения, построенные на основе принципа личной преданности господину. Показательным примером новых отношений явился Синдзэй, который не только входил в указанную «восьмерку», но и стал главным распорядителем на церемонии высочайших похорон.
Император-инок Тоба, будучи старейшиной императорской семьи, сосредоточил в своих руках неограниченную власть. Именно эти руки держали все ниточки государственного управле-ния. Смерть Тобы создала политический вакуум и дестабилизировала обстановку, относительное спокойствие которой сохранялось лишь благодаря его авторитету. Противостояние партий Тай-кэнмонъин и Сутоку с одной стороны, Бифукумонъин и Коноэ – с другой, раскололо сначала дом регентов и канцлеров, а затем и императорский двор в целом. Над этими силами царствовал Тоба. Авторитет «отца нации» поддерживал определенное равновесие противостоящих партий, сглажи-вая возникающие разногласия, не позволяя им перекинуться из роскошных аристократических усадьб на улицы «цветущей столицы».
Императора-инока похоронили в Анракудзюин в деревне Такэда уезда Кии провинции Ямасиро. Страна погрузилась в траур, а ее жители буквально цепенели от страха в предчувствии кровавой смуты. Все помнили пророчество Тобы о немалых волнениях после его смерти. Просто-людины видели все больше самураев в полном вооружении, которые группами и поодиночке ста-ли встречаться в разных частях города. Ржание лошадей и строевые команды не затихали даже по ночам. Что-то действительно назревало. Неспроста город наводнили эти мужланы. Зачем они здесь? За кого поднимут свои мечи?
Столица гудела. Одни стояли за императора Госиракаву, другие – за экс-императора Сутоку.
Противостояние зашло так далеко, что преодолеть его можно было только силой оружия. Поэтому главной задачей идейных вдохновителей двух группировок, Ёринаги и Синдзэя, являлась мобили-зация союзников, в первую очередь из влиятельных самурайских домов. Ёринага рассчитывал на Минамото Тамэёси и воинов-монахов из Нары, вдоволь натерпевшихся от выходок Киёмори. Главные силы Тамэёси находились в Канто, далеко от столицы, поэтому Ёринаге требовалось время и еще раз время. Форсирование событий не отвечало его интересам. Конечно, живи сейчас Тадамори, жена которого стала кормилицей принца крови Сигэхито, сына Сутоку, не надо было бы юлить и тянуть время. Вряд ли Тадамори бросил на произвол судьбы своего воспитанника. При необходимости он быстренько утихомирил бы Киёмори, который вряд ли бы отважился под-нять руку на родного отца. Хотя, кто знает? Злые языки болтают, что он и не родной вовсе… Так или иначе, но Тадамори уже нет, а Киёмори здравствует и готов выполнить самурайский долг пе-ред императором. Тем более, что все его самураи – поблизости от столицы, только свистни и они уже здесь.
Синдзэю же надо было, наоборот, спешить. Обстановка складывалась явно в его пользу. Минамото Ёситомо по-прежнему сторонился отца и отдавал предпочтение императорской стороне. Да и с Киёмори у него наметилось заметное сближение, хотя бы внешне они вели себя как на-стоящие друзья. Как пойдут дела дальше не мог знать даже Синдзэй, поэтому надо было побыст-рее спровоцировать Ёринагу и вынудить его выступить против императорского двора.
8 июля 1156 г. во все провинции направляется указ императора, запрещающий вассалам ле-вого министра Ёринаги прибывать в столицу. Примерно в тоже самое время в усадьбе Хигаси сандзёдоно, резиденции главы дома регентов и канцлеров, был обнаружен монах из Бёдоина, ко-торый перед курильницей для возжигания священного огня каким-то неестественным голосом творил заклинания. Монах долго упорствовал, но, получив несколько ударов палкой по голым пяткам, признался, что по просьбе Фудзивара Ёринаги заклинал богов укоротить жизненный путь императора Госиракавы.
Имели место признаки заговора, в котором замешан член императорской семьи, поэтому Киёмори, не медля, отправился в императорский дворец. Во время высочайшей аудиенции при-сутствовали приближенные Госиракавы и содержание конфиденциального доклада довольно бы-стро должно было «просочиться» через стены дворца, на что и рассчитывал Киёмори. Выслушав его слова, император выглядел спокойным. «В отличии от тебя, Киёмори, я не думаю, что во всем этом замешан мой брат», тихо промолвил он и замолчал. Затем, словно не в силах сдержать охва-тившие его чувства, воскликнул: «Но что будет со страной, если все это окажется правдой?!». Ус-покоившись, он продолжил: «Дело чрезвычайной важности, поэтому я направляю к экс-императору личного посланника для выяснения того, что все это значит».
Однако ответа от Сутоку император Госиракава не дождался и выглядел крайне огорчен-ным. В душе он до последнего надеялся, что Сутоку найдет слова оправдания, которые развеют все подозрения в заговоре. Выходит, что Синдзэй прав. Как мог экс-император так отнестись к своему родному младшему брату? Как мог он поддаться на уговоры проходимца Ёринаги, пожи-раемого демонами корысти и честолюбия? Теперь их может остановить только сила. Госиракава подзывает Синдзэя и что-то тихо говорит ему. Тот склоняет голову перед императором в глубоком поклоне, с трудом сдерживая самодовольную улыбку.
Минамото Ёситомо получает приказ конфисковать в пользу двора усадьбу Хигаси сандзё-доно и охранять ее от мародеров. Это означало, что Ёринага больше не рассматривается импера-тором как глава дома регентов и канцлеров. Совсем недолго оставалось до ареста и обвинения Ёринаги в заговоре, а также наказания его покровителя – экс-императора Сутоку. И тому и друго-му дали четко понять, что их дни сочтены. Их довольно остроумно загнали в угол и вынудили за-щищаться. Разгоралось пламя мятежа.
Девятого июля 1156 г. Сутоку покидает усадьбу Танакадоно в Тобе и с немногочисленной свитой переезжает в пригород столицы под названием Сиракава, где располагалась обширная усадьба Сиракавадоно. После отъезда принцессы крови Тоси, родной младшей сестры Сутоку (в будущем – Дзёсаймонъин), усадьба пустовала. Помимо северного и южного дворцов (соответст-венно Китадоно и Минамидоно) в состав усадьбы входило шесть храмов, в названии которых при-сутствовал иероглиф «победа». Их так и величали – «Шесть храмов победы». Когда-то эта усадьба принадлежала регенту Фудзивара Ёсифусе, прозванного Сиракавадоно (господин из Сиракавы). Он прославился тем, что первым из подданных стал великим министром (ранее это была привиле-гия членов императорской семьи). В 1075 г. потомок господина из Сиракавы, Фудзивара Мород-занэ, преподнес усадьбу императору Сиракаве. Впоследствии уже экс-император Сиракава сделал ее своей резиденцией. Именно отсюда он руководил страной. Эту традицию продолжил импера-тор-инок Тоба, которому особенно по душе пришелся дворец Китадоно. Поэтому переезд сюда экс-императора представлялся не случайным и содержал скрытый смысл, понятный, правда, мно-гим. Теперь он, Сутоку, взвалил на свои плечи тяжелое бремя «отца нации» («титэн но кими») и именно отсюда, из Китадоно, он намерен править страной по примеру своих божественных пред-ков, восстановив тем самым попранную его недругами справедливость. Таким образом и Сутоку и Ёринага сделали последнюю попытку склонить на свою сторону колеблющихся самураев, таких как Минамото Тамэёси и… Тайра Киёмори.
Глава дома Хэйкэ для многих оставался загадкой. Он добился немалого в попытках сбли-зиться с придворными аристократами и членами императорской семьи. Некоторые из них до сих пор не могла поверить, что это тот самый паренек по имени Такахэйда, который в гэта на высоких подставках частенько навещал верхом на черной, как тушь, лошади усадьбу процветающего Фуд-зивара Иэнари в надежде найти покровительство у двоюродного брата своей мачехи. Но тогда хо-зяин усадьбы и смотреть не хотел в его сторону. Для своей дочери он подбирал мужа поприличнее. Это сейчас Иэнари вертится вокруг когда-то Такахэйды, почитая за честь выдать дочь за его стар-шего сына, Сигэмори. Теперь уже аристократы искали дружбы Киёмори.
Тот же в свою очередь ловко использовал эту дружбу для усиления позиции своего дома и, следовательно, ослабления главного конкурента – дома Гэндзи. К тому же стремился Синдзэй, фа-ворит императора Госиракавы. Синдзэй, наверное, раньше других осознал опасность появления новой силы – самурайства. Пока оно млеет от милостей столичных небожителей и готово пресмы-каться перед ними ради получения хоть какого придворного ранга или захудалой должности чи-новника в провинции побогаче. Но скоро, очень скоро эти толстолобые очухаются и своим хилым умишком дойдут все же до того, что все милости можно, оказывается, взять силой, грубой силой оружия. Конечно, они передерутся между собой, как голодные псы за мясную кость. Если они бу-дут медлить с этим, их надо будет стравить. В этом не было никакого сомнения. Однако пока Синдзэй не знал, как обуздать эти орды, как сделать послушными воле императорского двора? Он знал лишь на кого надо ставить, чтобы игра оказалась беспроигрышной. Только на Хэйкэ, дом Тайра из Исэ! Вряд ли Киёмори забыл тот случай с воинствующими монахами из Энрякудзи. Ко-гда они в очередной раз толпой спустились с горы с прямой жалобой императору и бросили свя-щенное дерево на центральной улице, Киёмори не сдержался и разогнал их стрелами, одна из ко-торых угодила точь-в-точь в «святую святых». Что тут началось! Возмутились все. Если бы не за-ступничество Синдзэя, левый министр Ёринага по крайней мере сгноил Киёмори за подобное свя-тотатство в какой-нибудь глуши.
Тайра Киёмори не забыл этого. Как не забыл и эпизод на охоте в те времена, когда «канц-лер в рясе» Синдзэй был еще Фудзиварой Митинори из южного домы Фудзивара, известный тем, что его жена являлась кормилицей будущего императора Госиракавы. Стрела, пущенная Киёмори, вонзиласт в шею убегающей лисицы, которая то ли от боли, то ли от удара резко подпрыгивает вверх как раз перед лошадью Митинори, который, который, как выяснилось, гнался за той же ли-сицей. Лошадь от неожиданности встала на дыбы, Синдзэй не удержался в седле и плюхнулся на землю. Слуги помогли ему подняться и собрались подсадить на лошадь. «Постойте», промолвил Синдзэй, «кто это помешал мне?», и гневно уставился на Киёмори. Молча выслушав объяснение, Синдзэй без посторонней помощи взобрался на лошадь. Как подобает истинному аристократу, он попытался скрыть раздражение. Подведенные брови и ухоженные усики придавали некоторое изящество лицу Синдзэя. Однако в глубине его глаз стоял холод: «Так ты сын косоглазого из Исэ Хэйси?», с явной издевкой спросил он. С трудом сдерживая гнев, Киёмори выдавил из себя: «Да, я сын Тадамори, главы рода Хэйси из Исэ. Еще раз прошу извинить меня за бестактное поведение. Все произошло случайно, без какого-либо умысла, уверяю вас». Уже трогая поводья, Синдзэй по-вернулся к склонившему голову Киёмори и отчеканил: «Подумай, что станет со страной, если са-мурай перестанет уважать аристократа?».
Эти слова, а также высокомерие и презрительность, с которыми они были произнесены, на-долго врезались в память Киёмори. Чувство унижения, испытанное тогда им, не покидало его все эти годы и постоянно бередило душу. Неужели я должен выполнять приказы этого человека, неу-жели мне мало полученного урока, не раз задавал эти вопросы самому себе Киёмори. Сомнения опустошали его, но подошло время выбора, может статься, самого важного в его жизни. И здесь нельзя ошибаться, ибо в ближайшие дни на кон будет поставлена не только его судьба, но и всего дома Хэйкэ. Колебания Киёмори не остались незамеченными и его мачехой, Икэнодзэнни, жен-щины острого ума и доброго сердца, к советам которой он все чаще стал прислушиваться.
Когда в небольшую молельню тихо, словно боясь нарушить ее уединения, вошел Киёмори, встал рядом с ней на колени и с шутливой улыбкой спросил: «Что на этот раз посоветует мне про-ницательная монахиня?», она моментально смекнула, с чем связан этот вопрос. Не отрывая глаз от фигурки Будды, со сложенными перед грудью руками она заговорила своим приятным голосом: «Послушайте, Киёмори-доно, женщину, желающую вам только добра. Высшим правителем стра-ны является император. Именно в его руках находятся три священные регалии императорской власти, дарованные ему небом. Отец нации может повелевать подданными, лишь пользуясь авто-ритетом императора. Экс-император Сутоку – старший брат императора, но отнюдь не его отец, поэтому не имеет даже морального права заявлять претензии на престол вопреки воле императора Госиракавы. Сутоку и его окружение своими действиями нарушили незыблемые догматы добро-детели и долга, и превратились в жалкое сборище мятежников. Вы должны выполнить долг чести и встать на защиту сына неба».
Резиденция императора в то время находилась в усадьбе Такамацудоно. Ее географическое расположение с учетом создавшейся обстановки выглядело крайне неудобным. К тому же усадьба не была рассчитана на наплыв огромного количества людей, поэтому по приглашению канцлера Тадамити император ночью переезжает в усадьбу Хигаси сандзёдоно. В паланкине рядом с ним лежали священные регалии. Фудзивара Тадамити имел полное право приглашать сюда столь име-нитого гостя, поскольку Госиракава особым указом восстановил главенство Тадамити в доме ре-гентов и канцлеров. Вообще-то по давней традиции определение главы дома являлось внутренним делом Фудзивара, однако сейчас подобные церемонии выглядели неуместными.
В усадьбу начали стекаться сторонники императора - аристократы и самураи. Когда в зава-рившейся суматохе, среди паланкинов, карет и повозок кто-то заметил одного из сыновей Киёмо-ри и доложил об этом Синдзэю, тот облегченно вздохнул и как-то сразу приосанился, словно гора упала с плеч. На его лице опять засияла снисходительная улыбка. Теперь он мог великодушно вы-слушивать запальчивые речи Минамото Ёситомо, призывающего к немедленной ночной атаке противника. Рвение Ёситомо представлялось вполне объяснимым. После разрыва с отцом ему не терпелось блеснуть перед императором, покровительство которого помогло бы ему утвердиться в качестве главы Кавати Гэндзи. А блеснуть было чем. Годы, проведенные в постоянных стычках в Канто, не прошли для него бестолку.
Столь же великодушно Синдзэй мог наблюдать за пассивностью Киёмори, который все больше отмалчивался и выглядел каким-то опустошенным. Любой понимал, в чем тут дело. Киё-мори принял нелегкое решение и наверняка ощущал что-то вроде угрызения совести. Его симпа-тия к Сутоку, нет, скорее даже к его сыну была известна всем, но политическая воля Киёмори ока-залась сильнее человеческих чувств. Впрочем, Синдзэя это не раздражало, даже наоборот. На той стороне не будет самураев Хэйкэ и это самое главное, а победить он сможет и без них.
В усадьбе Сиракава вопреки ожиданиям под знамена экс-императора Сутоку собралось не так много самураев, под тысячу, не больше. Верховодил ими Минамото Тамэёси со своими сы-новьями. Была здесь и горстка беспутных монахов Кофукудзи, совершенно случайно и совершен-но по другому поводу оказавшихся в столице в сей час. Тамэёси не раз сожалел, что в свое время погорячился и уступил главенство в доме Ёситомо, старшему сыну. Ему казалось лишь на время, пока забудутся буйства Тамэтомо на Кюсю. Однако Ёситомо оказался молодцом. Время даром не терял и многие вассалы Гэндзи пошли за ним. И это бы ничего, но Ёситомо удалось сблизиться с ближайшим окружением императора-инока Тобы, которое не на шутку схлестнулось по земель-ному вопросу с домом регентов и канцлеров. С этим домом Тамэёси связывали многолетние вас-сальские отношения. Бывший глава этого дома Тададзанэ не раз выручал Тамэёси, а в июне 1143 г. тот вручил мёбу Ёринаге, став и формально его вассалом. С той поры и эта дощечка, на которой тушью выведено «Минамото Тамэёси» и сама его жизнь стали принадлежать Ёринаге. Именно вассальский долг привел Тамэёси в усадьбу Сиракава, а не то, и боги тому свидетели, его и силком туда не затащили.
Старый вояка, а ему было уже за шестьдесят, прекрасно понимал, вернее, предчувствовал, чем эта заваруха должна закончиться. Синдзэй готов на все, лишь бы урезать земельные владения северного дома Фудзивара – экономический фундамент военного могущества дома регентов и канцлеров. И без большой крови здесь не обойтись. Оставалось надеяться только на небеса да прибытие подкрепления из Кофукудзи. Воины-монахи вроде бы уже в пути, но счет пошел на ча-сы или даже минуты. Можно попробовать напасть на усадьбу Хигаси сандзёдоно прямо нынешней ночью, не медля. Такого от них не ждали – мол, без монахов они не осмелятся. Подпалить там все, да и пострелять в темноте, когда все бросятся врассыпную. Но стоило Тамэтомо лишь заикнуться об этом, в общем-то обычном деле, как Ёринага вскипел и с нескрываемой брезгливостью осадил его порыв: «Не забывай, Тамэтомо, что это будет великое сражение за императорский престол. Мужланские методы вроде твоей ночной атаки, да еще с пожарищем хороши для деревни где-нибудь на Кюсю, а здесь, в столице, им не место. Не хватало еще, чтобы ты с бревном бросился на отважных самураев, защищающих самого императора. Пусть не по праву он занял престол, но это император. Помни об этом, Тамэтомо!».
Не поздно было еще уйти на восток вместе с экс-императором Сутоку и его сыном. И уже там попытать счастья, опираясь на поддержку местных самураев, но Ёринага упорно стоял на сво-ем. В отличие от Тамэёси он то понимал, что отступление на восток, т.е. бегство экс-императора из столицы означало бы окончательное признание своей нелигитимности. Беглецы превращались в бунтовщиков и смутьянов, и любой смерд получал право насадить на деревянное копье голову Ёринаги. И многие еще раз убедятся в незыблемости предсказанного мудрецом: «жизнь человече-ская – словно утренняя роса, словно шаг быка или барана, ведомого на бойню…».
Ночью одиннадцатого июля 1156 г. колонны воинов заполнили улицы, ведущие к дворцу Китадоно в Сиракаве на восточном берегу реки Камогава. Лошади, предчувствуя в предрассвет-ных сумерках надвигающееся сражение, перестали ржать и фыркать. Столица мира и спокойствия, где сотни лет жизнь, хотя бы чисто внешне, протекала элегантно и размеренно, оказалась на поро-ге большого и кровавого потрясения. Сын пошел на отца, а брат на брата. Примерно в четыре утра над рядами самураев, подступивших к стенам дворца Китадоно, проносится команда Ёситомо: «Стреляйте! Победа будет за нами. И чтобы ни один из них не ускользнул». Нападавших ждало отчаянное сопротивление. Стрелы громадного лука Тамэтомо разили всех подряд. Любой панцирь был бессилен перед ними. В резиденцию императора Госиракавы поступали тревожные донесе-ния: противник не уступает, и разворачиваются тяжелые бои. Временами казалось, что инициати-ва переходит к мятежникам и они вот-вот ринутся в ответную атаку. Так бы, наверное, и произош-ло, если бы Ёситомо не отдал приказ в нескольких местах поджечь дворец. Деревянные строения полыхнули багряно-красными языками огня и, разгоняемое ветром пламя принялось пожирать все вокруг. Дальнейшее сопротивление стало невозможным. Среди проигравших началась паника, и они бросились в разные стороны. К восьми утра все было кончено. Император Госиракава силой подтвердил право наследования престола императора-инока Тобы.
Когда ликования по поводу победы затихли, настала пора решать деликатный вопрос – что делать с заговорщиками? Среди них имелись и члены императорской семьи, и знатные аристокра-ты, и влиятельные самураи. Правда, сначала их требовалось разыскать, поскольку ни одного сколько-нибудь значимого трупа обнаружить не удалось. Госиракава откровенно тяготился необ-ходимостью выносить вердикт по делу о мятежниках. В нем уже пробуждался искусный политик, который скоропалительными приговорами, а главное, связанной с ними ответственностью, не хо-тел ограничивать свободу маневра в будущем. В том, что маневрировать придется очень скоро, он не сомневался.
Когда перед императором предстал для доклада Синдзэй, тол молча дал знак начинать. Пе-речень арестованных и разыскиваемых, вернее, их должности и придворные ранги, испортили на-строение впечатлительного императора. С кислым выражением лица он промолвил: «Печальная сложилась ситуация, Синдзэй. Склоки и кровь. Как все это неприятно. К тому же совсем нет вре-мени для имаё. Прошу тебя внимательно и серьезно разобраться и сделать все как положено. И не смей докучать разными пустяками. Я тебе полностью доверяю и уполномачиваю действовать от моего имени». Сказав это, император заметно повеселел – найден козел отпущения, который по-зволит сохранить лицо при любом развитии ситуации. Госиракава не сомневался, что этот козел умен и поступит именно так, как хочется его хозяину. Загадочно взглянув на Синдзэя, император проронил: «Помнишь, как там, у этого китайца… А, вспомнил, Бо Цзюйи. Смолкнет цитра, и ей на смену – вино. Уходит вино, а на смену – стихи. Три друга, сменяясь, приходят. И в их круговороте не замечаешь часов…».
«Ты не так глуп, как хочешь казаться, государь», подумал Синдзэй, сохраняя на лице подо-бострастную улыбку. «Желаешь, мол, кушать из зеленоватого танского фарфора, развлекаться с друзьями, с тремя сразу. До государственных ли тут дел. Ну, что же…». Синдзэй сообразил, что от него требуется: без лишних колебаний взвалить на себя тяжкое бремя управления государством. Пока же он будет нести это бремя, император, его воспитанник, посвятит себя или, скорее всего, сделает вид, что посвятит, исключительно изящным искусствам и прочим милым сердцу утехам. Мечта Синдзэя исполнилась – он стал фактическим правителем страны. И для начала ему надо найти и примерно покарать зачинщиков смуты.
В столице и за ее пределами появились доски-объявления: «Тот, кто замешан в мятеже, но готов в искупление вины принять монашество, должен по своей воле объявиться в усадьбе Хигаси сандзёдоно. Заблудшим, но раскаявшимся будет дарована жизнь». Поверив Синдзэю, к усадьбе потянулись сторонники экс-императора. Они надеялись на традиционное милосердие победителей. В Киото примерно триста пятьдесят лет не издавалось высочайших указов о смертной казни. Им-ператоры и окружавшие их аристократы страдали крайним суеверием и искренне боялись мсти-тельных духов казненных, поэтому обычным наказанием стала ссылка. По древнему законода-тельству существовало три вида ссылки: дальняя, средняя и ближняя. В случае незначительного преступления ссылали в Этидзэн или Аки; преступления средней тяжести – в Синано или Иё. Са-мым суровым наказанием считалась дальняя ссылка в Идзу, Ава, Хитати, Оки, Садо, Тосу. Про провинцию Тоса вообще говорили, что это страна чертей. Если человека приговаривали к ссылке в Тосу, его охватывало такое отчаяние, словно он прощался с этим миром навсегда. И лица там дру-гие, и обычаи. Язык тамошний не разберешь, а лошади маленькие, как собаки…
По столице поползли слухи, что большинство тех, кто поверил властям и явился с повин-ной, казнены. Слухи подтвердились и люди содрогнулись от невиданной жестокости. Однако Синдзэй не унимался. Его обуревала жажда крови. Любой, направивший лук против государя, считал он, - отъявленный бунтовщик, будь он хоть аристократом, хоть самураем. Ссылать таких бесполезно – пройдет время, и они примутся за старое.
Экс-император Сутоку бежал в храм Ниннадзи, где принял подстриг, выражая тем самым отказ от претензий на роль «отца нации» и покорность Госиракаве. Он надеялся избежать сурово-го наказания и провести остаток жизни где-нибудь недалеко от столицы. Как он ошибался! Для Госиракавы, оказавшегося на престоле по стечению обстоятельств, можно сказать даже случайно, Сутоку – старший представитель прямой линии императорской династии, да еще имеющий пря-мого и законного наследника, оставался главным противником в борьбе за власть. Нынешнее по-ражение вовсе не исключало возможности его экс-императорского правления в будущем при сво-ем сыне. В этом мире чего только не случается. И монашеская ряса тому не помеха. Потенциаль-ного конкурента требовалось устранить. На смертную казнь старейшины императорской семьи Госиракава пойти, конечно, не мог. А вот заслать куда-нибудь подальше и забыть о его существо-вании – совсем другое дело. В те времена ссылка имела особый смысл. Император, как воплоще-ние святости и непогрешимости, должен постоянно пребывать на чистой неоскверненной земле, каковой и считалась столица. Удаление от нее означало погружение в скверну. Именно по этой причине императоры очень редко покидали Киото. Ссылка не только унижала и оскорбляла Суто-ку, но и полностью лишала надежд на возвращение власти, ибо от подобной скверны его не смог-ли бы очистить никакие молитвы.
Сутоку ссылают в провинцию Сануки на острове Сикоку, где он вместе с любимой женой, матерью принца Сигэхито, проживет восемь лет и умрет в 1164 г. Сигэхито отдадут в храм Нин-надзи, в котором он будет вести монашескую, уединенную жизнь под строгим надзором братии. Земной путь он окончит в 1162 г. в возрасте двадцати трех лет.
Судьба Ёринаги сложилась еще трагичнее. Во время защиты дворца Китадоно он был ранен стрелой, но сумел бежать, и направился с горсткой сопровождающих в Нару, где надеялся полу-чить помощь в храме Кофукудзи. Ёринага сохранял бодрость духа, но от потери крови слабел. Он уже не мог самостоятельно передвигаться и его несли на носилках. В предместье Нары, куда Ёри-нага все же добрался, он попытался встретиться с отцом, но тот категорически отказался. Теряя силы, Ёринага незаметно вытащил из-под одежды короткий меч и молча воткнул в шею прямо под ухом. Воистину смерть, достойная воина. Он стал единственным из аристократов и видных саму-раев, кто погиб, можно сказать, на поле боя. Другие же покорно пошли на поклон к победителю, рассчитывая сохранить голову. Удалось это далеко не всем.
Левый министр не обрел покоя и после смерти. По приказу Синдзэя труп извлекли из моги-лы и лишили головы, которую выставили на всеобщее обозрение. Не избежали наказания и дети Ёринаги. Старшего сына, Канэнагу, сослали в Идзумо, где через два года он умрет в возрасте два-дцать одного года. Третий сын, Таканага, закончит жизненный путь в Идзу. Второй сын, Моронага, будет сослан в Тосу. Он окажется более везучим, чем братья. По ходатайству жены, фрейлины Бифукумонъин, Моронагу простят и разрешат жить в Киото. Более того, его прекрасная игра на биве пленит Госиракаву настолько, что он назначит в 1177 г. бывшего ссыльного великим мини-стром! Сын заклятого врага Госиракавы станет его первым советником. Однако удача опять от-вернется от Моронаги. На этот раз его сошлют в Овари. Там он примет монашество и уйдет на по-кой, закончив придворную карьеру. Дети Моронаги последуют его примеру, и ветвь Ёринаги пол-ностью исчезнет с политической сцены.
В Киото продолжались казни. Рокудзё Кавара и Фунаокаяма были завалены головами тех, кто поверил объявлениям Синдзэя и явился с повинной. В самурайских владениях смертная казнь слыла обыденным средством предотвращения кровной мести, однако столица давно отвыкла от подобных зверств. Последний смертный приговор, вынесенный императорским двором, привели в исполнение в 810 г. во времена «инцидента Кусуко» («Кусуко но хэн»). Правил страной тогда им-ператор Хэйдзэй, человек умный и последовательный. Его окружали разные люди: и те, кто верно служил отечеству, и те, кто думал лишь о своей выгоде. К последним относились аристократ На-канари и его младшая сестра Кусуко, распорядительница женских покоев императорского дворца. Их отец, Фудзивара Танэцугу, отличился при строительстве новой столицы Нагаока, что помогло старшей дочери Кусуко стать женой императора Хэйдзэя. С ее помощью братцу и сестрице уда-лось втереться в доверие императора, и их влияние при дворе стало расти. В 809 г. болезнь выну-дила Хэйдзэя уступить престол наследному принцу, взошедшему на престол под именем Сага. Сам же Хэйдзэй, уже экс-император, уединяется в старой столице Наре. Боясь потерять свое по-ложение, Наканари и Кусуко вместе с сановниками и чиновниками последовали за экс-императором. Образовались два двора: при экс-императоре Хэйдзэе в Наре и императоре Саге в Хэйане (Киото). Дворы всячески соперничали и издавали взаимоисключающие указы. Двоевла-стие продолжалось более года. Наконец, экс-император приказывает императору покинуть Хэйан и перенести столицу в Нару. Далее, по замыслу Наканари и Кусуко император Сага должен был вернуть престол своему старшему брату Хэйдзэю. Сага, возмущенный поведением последнего, категорически отказывается, арестовывает Фудзивара Наканори, случайно очутившегося в Хэйане, и направляет войска в Нару. Не ожидавший подобного ответа Хэйдзэй принимает монашество, а Кусуко совершает самоубийство. Наканари по приказу двора казнят.
Проходит без малого четыреста лет и Синдзэй отменяет негласный мораторий на смертную казнь. Именно он заставил всех вспомнить о Кусуко и ее брате. Именно он дал понять недругам императора, что их ждет, если они забудут старину и попытаются силой реализовать свои замыс-лы. Всем своим нутром Синдзэй предчувствовал приближение страшных потрясений, по сравне-нию с которыми бойня в Сиракаве покажется пустяком, недостойным внимания. Наступала эпоха воинов. Эпоха передела власти и земли. Эти Гэндзи обязательно сцепятся с Хэйкэ и прольется по-ток крови, в котором утонут многие, кичащиеся ныне авторитетом и родовитостью. Сам Синдзэй, что вполне вероятно, мог оказаться среди них. Только уничтожив одних и оперевшись на других еще можно было сохранить влияние императорского двора, а также покой в стране, но самое глав-ное – удержаться при власти. Синдзэй давно решил сделать ставку на главу дома Хэйкэ – Киёмори. Гэндзи ждет незавидная судьба: сначала раскол, потом уничтожение и полное забвение. И делать это надо как можно быстрее... и аккуратнее. Все должно происходить по закону.
«Я просто не знаю, как и быть, Киёмори-доно», вкрадчивый голос Синдзэя словно убаюки-вал собеседника. «Со всех сторон меня обливают грязью, обвиняя в неоправданной жестокости. Послушать плебс на улицах, так я изверг какой-то. А мне, на самом деле, не по себе от происхо-дящего. И что, отступит, выказать снисходительность к врагам? Но их еще ой как много. Прики-нулись овечками, льют слезы оправдания, мол, бесы попутали. И как с ними прикажите посту-пить?». С этими словами Синдзэй уставился прямо в глаза Киёмори. Все уже знали, что в Рокуха-ру заявился Тайра Тадамаса и смиренно дожидается своей участи. «Я знаю, как надо поступить, положитесь на меня», не отводя глаз, ответил Киёмори. «Люди с оружием в руках выступившие против императора, не заслуживают пощады. Я самолично выполню свой долг. И пусть в этом ни-кто не сомневается!». Лицо Синдзэя озарила снисходительная улыбка. «Я и не сомневался, что ты именно так и поступишь», думал он, глядя в след удаляющемуся Киёмори. «Убив дядю и его сы-новей, ты окончательно утвердишься как глава дома Хэйкэ. Но самое главное – этим поступком ты утихомиришь Минамото Ёситомо, который все еще надеется спасти жизнь отца и братьев».
Тадамори, отец Киёмори, не ладил с младшим братом, Тадамасой, который вел себя так, словно хотел забыть свои самурайские корни. Он во всем старался подражать аристократам. Его лицо всегда покрывал толстый слой пудры. Братья часто и серьезно спорили, порой на глазах Киёмори. Тадамаса буквально вскипал, забывая про аристократизм, если племянник терял вы-держку и хоть чем-то проявлял негативное отношение к дяде. Киёмори отлично помнил слова Та-дамасы накануне смуты, когда тому не удалось уговорить его выступить на стороне экс-императора Сутоку: «По воле старшего брата ты унаследовал и владения дома Хэйкэ и семейные реликвии – доспехи под названием Каракава и длинный меч Когарасу. Видно, так угодно было не-бу. Но я еще кое-что значу в этом мире. Очень переменчивом мире…». Именно в этот момент Киёмори осознал, случись что, рука у Тадамасы не дрогнет.
На следующий день после разговора с Синдзэем Киёмори лично отрубил голову Тадамасе и трем его сыновьям недалеко от усадьбы Рокухара. Там же нашли смерть и три внука Тадамасы. Когда слухи об этом достигли усадьбы Рокудзё Хорикавы, ее хозяин, Ёситомо, сразу понял, на что его вынуждают. Пример, поданный Киёмори, не оставлял Тамэёси ни малейшего шанса, хотя тот, став монахом, продолжал надеяться на чудо. «Сын не отважится на такое», успокаивал себя Та-мэёси. «Казнить престарелого монаха… Вряд ли. Наверняка есть какой-нибудь выход». Но любой «выход» делал из Ёситомо личного врага императора. Он станет изгоем и запятнает позором свой род. И тогда прощай мечты о прекращении кровавых раздоров внутри клана Гэндзи из Кавати, да и об укреплении позиции в Тогоку придется забыть. С другой стороны, смерть отца и братьев, не-смотря на всю бесчеловечность этого поступка, устраняла конкурентов, превращая семью Ёситомо в главную линию Гэндзи из Кавати. Политическая целесообразность оказалась весомее родствен-ных чувств: вблизи Фунаокаямы Ёситомо собственной рукой лишает жизни Тамэёси и пяти его сыновей. Освещаемая факелами голова Тамэёси хорошо виднелась с галереи усадьбы Хигаси Сандзёдоно, на которой стояли Фудзивара Синдзэй, Тайра Киёмори и Минамото Ёситомо.
Казалось, на этом кровопролитие закончится, однако стало известно, что в Рокудзё Хорика-ве проживают малолетние дети Тамэёси. Ёситомо срочно вызвали во дворец и передали волеизъ-явление императора: все четверо мальчиков, старшему из которых едва минуло тринадцать лет, а младшему – семь, должны быть казнены. Головы казненных детей захоронили рядом с могилой отца. Их несчастная мать утопилась в реке Кацурагава. Злые языки в столице болтали, что резню эту устроил сам Ёситомо! Якобы выполнял вассальский долг перед императором, а на самом деле беспокоился совсем о другом. Дети Тамэёси от официальной жены, Кита но каты, могли оспорить главенство Ёситомо в доме Гэндзи. Так или иначе, но в дальнейшем «на всякий случай» схватили и обезглавили всех детей мужского пола наложниц Тамэёси, которых у него было великое множе-ство. Для глубоко набожного Киёмори подобная жестокость по отношению к детям явилась силь-ным эмоциональным потрясением. Долго живя в столице, он уже начинал забывать старые саму-райские традиции. Неужели и его детей могла ждать подобная участь? Киёмори не сомневался, что не все еще закончилось. Настоящая смута – впереди. Может быть именно тогда он зарекся каз-нить детей врага в надежде, что сия судьба минует его собственных. Боги будут милостивы к нему за это милосердие.
Из огромного потомства Тамэёси уцелеть удалось немногим. Последним схватили Тамэто-мо. Восхищенный удалью и мужеством этого человека император Госиракава, тайно наблюдав-ший за его допросом, приказывает сохранить ему жизнь. Перерезав сухожилия на руках, чтобы Тамэтомо не смог использовать свой громадный лук, его ссылают на остров Осима архипелага Идзу. Там он чудесным образом исцелился и продолжил буйствовать. Окруженный правительст-венными войсками Тамэтомо совершает самоубийство.
Главными героями смуты Хогэн предстали самураи, правда, воевали они не за себя, не за свои интересы, а по воле императора. «У меня нет большей радости, чем по приказу императора вступить в бой с его врагами», как-то воскликнул Минамото Ёситомо. Самураи стали дубинкой в руках императорского двора, однако после смуты Хогэн столичные аристократы четко осознали, что без такой дубинки они уже не смогут править страной, да и сами самураи уверовали в мощь своего оружия. В последствии Дзиэн, сын кампаку Фудзивара Тадамити и главный настоятель буддийской секты «Тэндай», отметит в своем историческом пронизанном эсхатологическими на-строениями трактате «Гукансё», что после смуты Хогэн наступила эпоха правления воинов. Дру-гими словами, эта смута ознаменовала конец абсолютной власти аристократов и открыла дверь в мир самурайской вольницы, первыми в которую вошли Минамото Ёситомо и Тайра Киёмори, во-жди кланов Гэндзи и Хэйси. Они выступили на стороне императора Госиракавы и сражались вме-сте против общего противника, но минуют всего лишь три года и бывшие союзники пойдут друг на друга.
2-2-2. Смута годов Хэйдзи
Минамото Ёситомо недоумевал. Кто больше других отличился в смуту Хогэн? Он, Ёсито-мо! Кто предложил ночью напасть на усадьбу Сиракава Китадоно? Он, Ёситомо! Кто первым бро-сился на врага? Он, Ёситомо! Его заслуги признавались бесспорными. Несмотря на это импера-торский двор, награждая победителей, в первую очередь выделяет не его, а … Тайра Киёмори. За что? Что такого он совершил? Где отличился? Многие наблюдали, как он бросился бежать, едва завидя Тамэтомо. А нате вам, становится губернатором самой Харимы, получает третий ранг и превращается в высшего сановника. Сам же Ёситомо удостоился должности, соответствующей какому-то пятому рангу первой младшей степени. Однако далеко не все считали, что Ёситомо обошли с наградами. До смуты он был всего лишь помощником главного правого конюшего пято-го ранга второй младшей степени, поэтому повышение Ёситомо можно полагать вполне достой-ным, если учитывать, что в бюрократической системе древней Японии левое ценилось выше пра-вого. Помимо этого ему даровали право присутствия в залах императорского дворца, т.е. приличия соблюдены и ни о каких обидах не могло быть и речи: подвиги Ёситомо оценены справедливо. Что же касается наград Киёмори, то и тут все укладывалось в рамки формальности. Он являлся губернатором провинции Аки с четвертым рангом и до третьего, который присваивался высшим сановникам и открывал путь к важнейшим государственным постам, ему оставалось рукой подать, поэтому заслуги Ёситомо получили не столь низкую оценку, как думалось ему самому.
Именно так и считал Синдзэй, ставший фактическим правителем страны. Он не сомневался, что Ёситомо поворчит, поворчит, а затем успокоится и займется повседневными обязанностями. Иного выбора у него не было, а если и был, то сейчас это особо не волновало Синдзэя. За его спи-ной стоял Киёмори, а это – главное! Император Госиракава по-прежнему не проявлял заметной тяги к государственным делам. Пока он до хрипоты распевал «имаё» вместе с бродячими артиста-ми и предавался другим формам изящных и изощренных искусств, Синдзэй на правах наставника и доверенного лица императора взвалил на себя восстановление авторитета абсолютной импера-торской власти, заметно потускневшего в последнее время. Для этого в первую очередь требова-лось прекратить бродячую жизнь сынов неба, которая воспринималась уже как обыденное явление. Официальную резиденцию императоров практически уничтожили пожары, и им ничего не остава-лось, как «ютиться» в частных усадьбах родственников с материнской стороны – регентов и канц-леров. Подобное «бродяжничество» заметно подрывало авторитет императорской власти. Поэтому, вопреки всем трудностям, Синдзэй исхитряется получить из провинций необходимые материаль-ные ресурсы, и в 1157 г. начинаются восстановительные работы. Не прошло и года, как основные сооружения императорского дворца были отстроены заново. Синдзэй не только составил гене-ральный план строительства, но и постоянно контролировал финансовые расходы. Каждый вечер из его дома доносился звук костяшек японских счет.
Во дворце возобновилось проведение традиционных и основательно подзабытых праздни-ков и церемоний во имя мира и покоя в государстве, обильного урожая, здоровья императорской семьи. Император и его приближенные в привычной обстановке могли лицезреть всевозможные соревнования по стрельбе из лука и даже борьбу сумо. С этой целью со всей страны собрали сорок лучших борцов. Дворец просто бурлил от этих новшеств. Именно здесь в 1158 г. состоялась цере-мония взошествия на престол пятнадцатилетнего наследного принца Морихито, ставшего импера-тором Нидзё. Прежний император Госиракава отказался от трона в пользу сына под давлением Бифукумонъин, которая приняла монашество незадолго до смерти императора-инока Тобы. Дру-гой монашествующий, Синдзэй, особо не противился этому. Во-первых, подобная передача пре-стола была обговорена довольно давно. Во-вторых, немалое влияние «канцлера в рясе» сохраня-лось, поскольку Госиракава на правах отца мог осуществлять экс-императорское правление.
Жизнь в столице постепенно наладилась. Потекли мирные и спокойные дни, заполненные обычными придворными интригами. Новый император Нидзё обустраивался в новеньком дворце и ничем особенным не выказывал пока своенравной натуры. Новый экс-император Госиракава не собирался отказываться от своих увлечений, поэтому решение текущих проблем как и раньше за-висело от Синдзэя, деятельность которого, и в первую очередь откровенное покровительство Киё-мори, все больше настораживала Минамото Ёситомо. Он не сомневался, что дома Гэндзи и Хэйкэ, установившие прочные связи с влиятельными аристократами и крупными местными феодалами, обладающие мощными самурайскими дружинами, просто обречены столкнуться в кровавой битве за власть. Однако незамедлительное выступление против Тайра таило в себе смертельную опас-ность. В смуту Хогэн казни подверглись виднейшие представители Гэндзи – отец и девять млад-ших братьев Ёситомо. Потери же Хэйси оказались не столь значительными – дядя Киёмори, Тада-маса, и его сыновья. К тому же в сложившихся обстоятельствах задобренные двором самураи вряд ли с большой охотой встанут под знамена Минамото. И во имя чего? Разумного предлога для уст-ранения Киёмори под видом выполнения вассальского долга не имелось. По всему выходило, что надо ждать подходящего момента и не просто ждать, а как-то приспосабливаться к возникшим реалиям. Иначе тебя оттеснят на задворки политической жизни, от которых не так уж далеко и до задворков жизни бренной.
«Сейчас гневом делу не поможешь. Лучше попробую, как Киёмори, наладить отношения с временщиком из Фудзивара», решает Ёситомо, и предлагает Синдзэю отдать ему в зятья сына – Саданори. Однако тот категорически против: «Мой сын стремится посвятить себя наукам и мне как-то не с руки отправлять его в дом самурая, где признают только одну науку – науку воевать». Между строк этого, в общем-то внешне вполне вежливого ответа, явственно проглядывалось не-желание Синдзэя родниться с семьей такой деревенщины, как Ёситомо. Отказав последнему, Синдзэй, с другой стороны, с превеликим удовольствием сделал зятем Киёмори другого своего сына, Наринори. По столице поползли слухи, что Ёситомо нанесено оскорбление. Хотя о каком оскорблении можно говорить? Социальное положение Ёситомо и Киёмори отличалось как небо от земли. Дети Синдзэя – способные и образованные люди, прирожденные чиновники, которым сре-ди самураев действительно делать было нечего. Родственники же Киёмори стремительно аристо-кратизировались. В их облике, поведении, манере разговаривать уже мало что напоминало лихих воинов, ищущих приключений на просторах Канто. Киёмори вошел в круг высших сановников, поэтому породнение с его семьей считалось не зазорным и даже почетным.
Учитывая это, вряд ли можно полагать, что отказ Синдзэя сильно оскорбил Ёситомо, но и настроения ему не улучшил. Тому все труднее удавалось сдерживать раздражения, наблюдая за «медовым месяцем» Синдзэя и Киёмори. Тем более нашелся человек, которому тоже пришлась не по душе складывающаяся расстановка сил. Этим человеком оказался Фудзивара Нобуёри, на удивление быстро поднимавшийся по карьерной лестнице. В 1158 г. в возрасте двадцати шести лет он получает третий ранг первой степени и должность гонтюнагона (внештатного советника в Государственном совете). По своему влиянию при дворе Нобуёри приближался к Синдзэю, чи-новничий рост которого проходил очень медленно. Лишь в тридцать восемь лет он дослужился до младшего советника, рьяно проявляя изворотливый ум и познания в различных науках. А вот Но-буёри был обязан быстрому продвижению совсем другим факторам. Этот красивый статный и мо-лодой аристократ очаровал Госиракаву настолько, что злые языки начали шептаться о постыдной связи между ними. Экс-император, отъявленный бисексуал и тонкий ценитель однополой любви, потеряв голову от прелестей Нобуёри, и дня не мог прожить без него. Они беспрестанно обмени-вались нежными посланиями, не раз вместе «пережидали дождь», а бывало, уединившись в глуби-не старого сада на берегу журчащего ручья, безудержно предавались мужской страсти.
Однако любовь вещь не всегда постоянная, тем более тогда, когда одним из партнеров движет не только истинное чувство, но и трезвый расчет. У Госиракавы, пылкого по натуре чело-века, обнаружились новые и более молодые фавориты, правда, тоже из Фудзивара – Наритика и Мотомити. Все это тяготило Нобуёри. Ко всему прочему охладевший к нему экс-император под-дался на уговоры Синдзэя и отказал бывшему любимцу в должности начальника личной импера-торской охраны, которую так стремился заполучить Нобуёри. Тот вдруг остро почувствовал зыб-кость своего положения. Его карьера оказалась под угрозой. Синдзэй на этом вряд ли успокоится. Зачем ему конкуренты? И Госиракава уже не поможет, точнее, не захочет помогать. Его влекут новые ощущения, новые идеи. До старых ли тут друзей. Они всего лишь обуза и не более того. «Если экс-императору, допустим, доложат о моей смерти, слезы печали не прервут его посиделки с разным сбродом в Приюте отшельника», с горькой усмешкой подумал Нобуёри. Ветреный и не-постоянный Госиракава едва ли будет печься о нем. Его тетка, кормилица экс-императора, не в счет. Какой теперь от нее прок?! Ко всему прочему она всегда прохладно относилась к племянни-ку. Бифукумонъин, давнишняя покровительница Нобуёри, кое-что еще значит, но слаба здоровьем, да и монашеское одеяние не позволит ей заниматься мирской суетой. Синдзэй и не допустит этого. Ему нынче все по силам.
В поисках выхода из критической ситуации Нобуёри нередко задумывался о молодом им-ператоре Нидзё, который уже начал проявлять независимый и упрямый характер. У почившего императора Коноэ осталась супруга, вдовствующая императрица Таси, дочь правого министра Кинъёси из боковой ветви Фудзивара, носившей фамилию Токудайдзи. Она слыла первой краса-вицей в государстве, но жила скромно и уединенно. Нидзё, никогда не забывавший о любовных утехах, воспылал к ней страстью. Вова не отвечала на его письма. Тогда император посылает в дом правого министра указ, повелевающий вдовствующей императрице вступить во дворец как его законной супруге. Поступок неслыханный. Семьдесят владык сменились на троне в Японии с времен легендарного императора Дзимму, однако ни разу не бывало, чтобы женщина становилась официальной женой двух императоров, предостерегали сановники. Экс-император также увеще-вал сына, говоря, что недоброе он затеял, но получил резкий отпор: «У сына неба нет отца и нет матери! Властью, данной мне небом, я волен вершить судьбы страны, а не только это пустячное дело. Кто осмелится помешать мне?!». Государь-отец был бессилен, что-либо изменить, и пре-красная Таси вступила в императорские чертоги, дважды став императрицей.
Нидзё все хотел решать сам без оглядки на отца, который иногда боялся перечить сыну. Император стремился к личному правлению без канцлеров, регентов и экс-императоров. Еще больше этого хотелось его окружению во главе с Фудзивара Цунэмунэ, родственника Нидзё по материнской линии, и Фудзивара Корэкате, мужа кормилицы Нидзё. Для прекращения экс-императорства Госиракавы им лишь требовалось устранить Синдзэя, остававшегося главным пре-пятствием на пути к власти. В этом смысле их планы совпадали с замыслами Нобуёри, созревше-го и для дальнейших шагов, т.к. он окончательно разуверился в Госиракаве. Приближенные импе-ратора Нидзё не только с пониманием воспринимали намеки Нобуёри на беззакония, творимые Синдзэем, но и всячески провоцировали того на активные действия. Они знали, кто стоит за этим раздираемым тщеславием человеком. Нобуёри не отличался воинскими доблестями, но под его влияние попал Минамото Ёситомо, глава дома Гэндзи. В его вассалах числились многие самурай-ские кланы Востока, представляющие собой реальную силу, которой явно не хватало заговорщи-кам, и не только им. К примеру, у Фудзивара Тадамити, виднейшего аристократа, занимавшего главнейшие придворные должности, не было никого, кто мог бы защитить владения дома регентов и канцлеров, поэтому он пошел на такое унижение, как женитьба своего законного наследника Мотодзанэ на младшей сестре Нобуёри, который стал как-бы опекуном-защитником северного дома Фудзивара, т.е. добился возможности прикрываться авторитетом этого дома.
Судьба давно связала совершенно разных людей – придворного интригана Фудзивара Но-буёри и старого вояку Минамото Ёситомо. В августе 1155 г. Ёсихира, старший сын последнего, уничтожает в уезде Хики провинции Мусаси своего дядю Ёсикату, верного человека Фудзивара Ёринаги, «героя» смуты Хогэн. Поступок дерзкий и вызывающий, однако Ёсихира не понес ника-кого наказания, поскольку действовал с молчаливого одобрения Нобуёри, губернатора Мусаси. Эта провинция была очень важна для императора-инока Тобы, его жены Бифукомонъин и их сто-ронников, ибо именно здесь формировались мощные самурайские дружины. Бифукумонъин и иже с ней всячески заигрывали с местными самураями, пытаясь не совсем законным образом прибрать к рукам некоторые тамошние сёэны. Проводником подобных идей в этом регионе стал как раз Но-буёри, которому удалось замять указанный инцидент и помочь Ёситомо сохранить лицо.
Со стратегической точки зрения большую ценность для него представляла провинция Муцу, где он приобретал быстроногих лошадей и прочные доспехи. Эта провинция находилась в корм-лении того же Нобуёри, старательно поощрявшего купцов продавать все необходимое Ёситомо, на которого очень рассчитывал в дальнейшем.
Третьего февраля 1158 г. в возрасте двенадцати лет назначается на свою первую придвор-ную должность Ёритомо, законный наследник Ёситомо. Во время проведенной накануне церемо-нии инициации шапку на голову Ёритомо торжественно одел Нобуёри. Мало того. Не ограничив-шись ролью «крестного отца», он решает даровать «крестнику» иероглиф из своего имени. На листе бумаги в нижней его части Нобуёри рисует као (своеобразную стилизованную печать), в се-редине листа – красиво выводит кистью иероглиф «ёри», а в верхней части тщательно пишет – для Ёритомо, и вручает тому этот лист. Таким образом, взрослое имя наследника Ёситомо образова-лось из двух иероглифов: «ёри» - от Нобуёри и «томо» - от Ёситомо.
Синдзэй, в отличие от многих, знал, что союз Нобуёри с Ёситомо носил неслучайный ха-рактер и не являлся плодом оскорбленного самолюбия. Первый еще до смуты Хогэн начал приру-чать второго и делал это с присущими ему талантом и элегантностью. Синдзэй настороженно, но в целом спокойно следил за дружбой аристократа и воина. Таким путем один хочет выбиться в лю-ди, а другой упрочить свой авторитет. И всего лишь! Проходит время, и Синдзэю сообщают, что его сына Тосинори переводят из секретариата императора на повышение. В ином случае он от ду-ши порадовался бы этому, но не сейчас: его лишали информации обо всем, что происходило в ок-ружении Нидзё.
Синдзэй давно обратил внимание на подозрительную возню приближенных императора. Правда, поначалу он думал, что Цунэмунэ и Корэката затевают что-то против него. Это было вполне предсказуемым. Кто любил Синдзэя? Кто не завидовал его детям? Но что ни могли пред-принять? По большему счету – ничего. Посуетятся, посекретничают, да и успокоятся. В столице всегда кто-то что-то замышляет. Когда же в компании этих высокопоставленных бездельников очутился Нобуёри, еще один искатель власти, Синдзэй насторожился. Когда же в свои дела Но-буёри стал впутывать искренне преданного ему Ёситомо, Синдзэй сильно занервничал. Не слиш-ком ли много силенок стягивается против смиренного монаха? Не целят ли они в дичь покрупнее? А что? Под покровительством Нидзё можно оттеснить в сторону не только Синдзэя, но и, страшно подумать, самого экс-императора Госиракаву, и без помех приступать к личному императорскому правлению, к которому стремился и не скрывал этого Нидзё. А как могут обойтись с экс-императором, помнили все. Пример несчастного Сутоку никто не забыл.
Но как предупредить Госиракаву? Без доказательств просить об аудиенции нет смысла. Экс-император способен подумать, что заговор затевает сам Синдзэй,пытаясь завуалировать его подготовку всякими небылицами. Так дойдет и до открытого разрыва с сыном, а этого Госиракава никогда не допустит. Скорее он зашлет доносителя в какую-нибудь глушь, чем поверит его словам. После долгих раздумий Синдзэй решается прибегнуть к поэтическому образу, аллегории в виде поэмы на мотив китайской истории, которую страстно любил и слыл ее знатоком. Он создает по-весть в картинках под названием «тёгонка» (в вольном переводе что-то вроде «коварство и лю-бовь»). Синдзэй самолично нарисовал на свитке бумаги картины, иллюстрирующие отдельные эпизоды повести и добавил к ним пояснительный текст. Повесть посвящалась трагической судьбе императора танской династии Сюань-цзуна, правление которого прославило Китай, и его люби-мой наложницы Ян Гуй-фэй, которую величали Драгоценной Госпожей или Любимой Супругой императора. Фаворитом последнего был Ань Лу-шань, командующий войсками северо-восточных провинций. Этот статный и красивый мужчина, пользуясь благосклонностью императора, стреми-тельно шагал по служебной лестнице. Он ненавидел первого министра Ян Го-джуна, который вся-чески препятствовал низменным устремлениям фаворита и считал того «сыном ведьмы». В декаб-ре 755 г. Ань Лу-шань, опасаясь отставки и опалы, поднимает мятеж. Полилась кровь. Первым де-лом мятежники убили Ян Го-джуна, а затем вынудили Сюань-цзуна казнить его Драгоценную Госпожу. По приказу императора главный евнух задушил ее. Повесть Синдзэй завершил стихами из поэмы Бо Цзюйи «Вечная печаль», посвященной этой любви:
«К ночи в сумрачных залах огни светлячков на него навевали печаль,
И уже сиротливый фонарь угасал, сон же все не смежал ему век».
Повесть-свиток Синдзэй преподнес в подарок экс-императору пятнадцатого ноября 1159 г. Тому понравилась выделка ладно скроенного подношения, однако он не оценил по достоинству его содержания. Подтекст повести выделялся своей очевидностью. Без малейшего труда можно было догадаться, что под Сюань-цзуном подразумевается Госиракава, Ань Лу-шанем – Нобуёри, Ян Го-чжуном – Синдзэй. Откровенные намеки автора экс-император воспринял как необоснован-ные нападки на Нобуёри, могущие осложнить и без того натянутые отношения Госиракавы с им-ператором Нидзё. Однако больше всего Синдзэя опечалило то, что экс-император обошел внима-нием, пожалуй, квинтэссенцию всей повести: фаворит, по сути, взбунтовался против самого импе-ратора, а первого министра убили так, мимоходом.
Когда при случае Госиракава рассказал о повести Нобуёри, тот, естественно, поклялся бо-гами и буддами, что не способен на подобное злодейство. «Пусть демоны Ахо и Расэцу истерзают мое тело раскаленными железными вилами, если я обманываю вас, государь», заверял экс-императора в своей верности Нобуёри. И тут же намекнул, что в императорском дворце с недо-умением и беспокойством восприняты слухи о том, что Синдзэй ради укрепления собственной власти под предлогом усиления экс-императорского правления готов на все, даже на убийство им-ператора и преподобной Бифукумонъин.
Всемогущий Синдзэй оказался фактически беззащитным. Повесть вызвала противополож-ный эффект и экс-император начал косо поглядывать на своего советника и наставника. На его по-кровительство надеяться нельзя. Киёмори вряд ли без высочайшего волеизъявления выступит про-тив заговорщиков, или же, в крайнем случае, потребует неопровержимых доказательств умысла против экс-императора. А таковых не имелось, одни лишь домыслы заинтересованного лица. По-тянулись томительные дни ожидания.
Узнав о повести в картинках, Нобуёри моментально смекнул, что решающий момент бли-зок. Надо спешить, а не то Синдзэй придет в себя и выкинет такое… В целом – все готово и обго-ворено. Осталось только расшевелить угли гнева, постоянно тлевшие в душе Минамото Ёситомо.
«Разве я не доказал преданность императору, лишив жизни отца и младших братьев?! И что полу-чил взамен?», бормотал порядком захмелевший Ёситомо. «Вся власть досталась подхалиму Синд-зэю. Теперь лебезит перед Киёмори. И монахом посоветовал тому стать. И придворный ранг при-своил выше моего. Куда это годится? Подсунул достопочтенному государю Госиракаве какие-то картинки, по которым вроде бы выходит, что мы замыслили страшное злодейство. Одна мерзость и только. А вас этот мудрец и любитель китаизированных аллегорий и вовсе оскорбил. Надо что-то делать, Ёситомо-доно. При ваших заслугах как-то не к лицу молча сносить все это», нашепты-вал, подливая сакэ в казалось бы бездонную чашу Ёситомо, Нобуёри. Он не случайно, а с умыс-лом оговорился, привязав к подозрениям, а точнее, обвинениям в измене не только себя, но и сво-его гостя, о котором в повести не было и капли намека. Так будет вернее, рассчитывал Нобуёри. Благодаря этой «ошибке» Ёситомо станет, несомненно, позговорчееве, иначе его голова полетит вслед за головой Нобуёри. «Ну, что же, значит снова в бой…», словно про себя пробормотал вне-запно протрезвевший Ёситомо. «Да, кстати», как бы невзначай напомнил Нобуёри. «Четвертого декабря Киёмори, сынок его, Сигэмори, в общем, вся семейка Тайра, это бельмо на глазу из Исэ, отправляются в паломничество. В Кумано». Ёситомо промолчал. Что-то мешало принять ему окончательное решение.
В Кумано на полуострове Кии отправлялись для спасения души путем телесного очищения и искупления грехов всевозможным подвижничеством. Люди безгранично верили в действенность молений в трех храмах Кумано, поэтому поток паломников всех рангов и сословий не иссякал практически круглый год. Экс-император Сиракава совершал паломничество по храмам Кумано десять раз, император-инок Тоба – двадцать один раз, а экс-император Госиракава – тридцать че-тыре раза. Отъезд Киёмори с домочадцами выглядел вполне естественным и никаких подозрений не вызывал. Столицу окутали тишина и благостность.
Четвертого декабря 1159 г. рано утром из ворот Рокухары выехали Киёмори, его сыновья, Мотомори, Сигэмори, Мунэмори, и сопровождавшие их лица. Они направлялись в Кумано помо-литься о благополучии императора и семьи Тайра, поэтому двор не возражал против этой поедки. В Рокухаре на всякий случай остались Цунэмори и другие младшие братья Киёмори, хотя причин для беспокойства не было ни у последнего, ни у его спутников. Отъезд из столицы на целый месяц главы клана Хэйси являлся символом мира и спокойствия. Дела Тайра после смуты Хогэн шли от-лично и они никого не опасались.
Паломники хотели отъехать незаметно, но это им не удалось. Вдоль дороги стояли сотни зевак, пытавшихся получше разглядеть в предрассветном тумане непроницаемые лица Киёмори и его сыновей. Среди зевак толпились и люди Нобуёри, который немедленно узнал о том, что Киё-мори покинул столицу. Долгожданный час настал и Нобуёри срочно пригласил к себе в усадьбу Ёситомо. «Лучший шанс вряд ли еще представится. Надо действовать именно сейчас», взялся он за свое, но его гость все еще колебался. Следует ли выступать, когда в Киото отсутствует Киёмо-ри? Не будет ли это проявлением слабости? Будь на месте Киёмори-доно, эти людишки и косо по-смотреть не посмели в его сторону, не то, что бряцать оружием. Да и в Рокухаре братья Киёмори сидят не с пустыми руками. Нельзя забывать и его жену, Токико, способную на многое. Может лучше дождаться подкрепления из Канто… Однако последние сомнения Ёситомо развеяли слова Нобуёри: «Если ударим сейчас, то победим, и победа оправдает все». Эти слова отпечатались в душе Ёситомо. Возвращаясь домой верхом на лошади, он твердил, словно заклинание, одно и то-же: Все будет оправдано, все будет оправдано…».
Глубокая ночь девятого декабря 1159 г. По улицам опять несутся вооруженные всадники. Три года назад они направлялись в Сиракаву, предместье Киото, теперь же их путь лежал в рези-денцию экс-императора Госиракавы – усадьбу Хигаси сандзёдоно, расположенную в центральной части столицы. В свое время ее построили для императора-инока Сиракавы. После его смерти усадьбу унаследовала мать Госиракавы, Тайкэнмонъин, а затем ее передали Дзёсаймонъин, стар-шей сестре экс-императора. В 1151 г. усадьба почти-что полностью выгорела и только совсем не-давно ее отстроили заново. Здесь постоянно находился Синдзэй с сыновьями, поэтому именно сю-да и подступили пятьсот самураев Ёситомо – им требовался прежде всего Синдзэй. Топот копыт и ржание возбужденных лошадей едва не заглушают громкий крик Ёситомо: «Все поджечь! Не жа-леть никого. И смотрите, не упустите изменника Синдзэя». Сумрачная мгла озаряется светом по-жарища. Охрана резиденции, застигнутая врасплох, пытается сопротивляться. Впервые за много-летнюю историю Киото сражение вспыхнуло в центре города. Начиналась решающая стадия реа-лизации заговора по уничтожению Синдзэя, самого влиятельного в окружении экс-императора че-ловека.
Перед напуганным Госиракавой предстал Нобуёри и сразу приступил к делу: «Всегда по-корный вам Нобуёри, которому вы покровительствуете вот уже долгое время. Раскрыт заговор Синдзэя, замыслившего покушение на вашу драгоценную особу. Мы вынуждены выполнить свой долг и взять под защиту вашу милость». Экс-император ничего не понимал. Это какой-то гром среди ясного неба. О чем он говорит? Какой заговор? Но вокруг уже все полыхало и Госиракаве ничего не оставалось, как сесть в приготовленную карету. Под личной охраной Нобуёри и Ёсито-мо экс-императора вместе со старшей сестрой, Дзёсаймонъин, доставляют в дворцовый импера-торский комплекс и заключают в павильон, где хранились и переписывались редкие книги. Но-буёри не забыл, как в июле прошлого года тогда еще император Госиракава рассматривал имею-щиеся там фолианты. При виде таких ценностей император не мог сдержать эмоций: «Великолеп-но! Сколько же здесь необыкновенно интересного. Запереться бы тут и читать, читать…». «А вы сделайте так, чтобы меня никто не тревожил», добавил он, обращаясь к сопровождавшим его при-дворным, и беззаботно рассмеялся. Нобуёри выполнил наказ государя и выбрал для его изоляции именно этот павильон. Император Нидзё также находился во дворце. Его под надуманным пред-логом, якобы его жизни угрожают убийцы, подосланные Синдзэем, удалось перевезти в архивный павильон императорского комплекса вместе с тремя священными регалиями. Таким образом, и император и экс-император оказались под «охраной» Нобуёри. Из этого следовало, что он и его единомышленники уже не мятежники, а защитники императорской династии и могли объявить личным врагом императора практически любого человека, положение которого становилось без-надежным.
Когда экс-император покинул Хигаси сандзёдоно, там началась настоящая резня. Самураи Ёситомо блокировали ворота усадьбы и безжалостно убивали всех, кто пытался выбежать через них: аристократов, их жен, чиновников, простолюдинов. Спасаясь от стрел, люди бросались назад, в усадьбу, но там уже разливалось огненное море. Обезумев от страха и огня, многие прыгали в колодцы, которые оказались забитыми десятками трупов. Те, кто были внизу, задыхались, а те, кто наверху, сгорали заживо.
Огонь, бушевавший в Хигаси сандзёдоно, отлично видели самураи Рокухары, стоявшие на стенах вдоль реки Камогавы. Искры красиво порхали по темному небу, а под ним разыгрывалась настоящая трагедия. В резиденции семьи Тайра уже знали о том, что произошло. В отсутствии мужа всем в Рокухаре стала заправлять Токико. Усилив посты охраны, она выбрала пять молодых и надежных самураев и отправила их к Киёмори и верным людям, в том числе и в Кумано, прося о помощи. Она также категорически запретила первыми нападать на Минамото Ёримасу, прислан-ного Ёситомо с наказом никого не выпускать из осиного гнезда. Выполняя приказ, самураи распо-ложились лагерем на берегу Камогавы, по их поведению было видно, что они не собираются предпринимать активных действий.
В императорский дворец из Хигаси сандзёдоно прибыл гонец, выслушав доклад которого, Нобуёри помрачнел. Жене и детям Синдзэя удалось бежать из горящей усадьбы. Что касается са-мого Синдзэя, то там его вообще не оказалось. Накануне нападения он, почуяв неладное, скрылся из усадьбы в сопровождении Фудзивара Моромицу и еще трех вассалов. Беглецы надеялись найти убежище у монахов в Нары. В пути Синдзэй узнает, что его сын Сигэнори сумел добраться до Ро-кухары, уповая на защиту Хэйкэ, но был выдан самураям Ёситомо. Синдзэй ощутил страшную опустошенность. «Все, наверное, это конец», процедил он сквозь зубы. С детства Синдзэй увле-кался гаданием по звездам. Эту привычку он сохранил на всю жизнь и взял за правило по любому поводу советоваться со звездами. Теперь же их расположение предрекало неминуемое приближе-ние смертного часа. Дом его сожжен, а самураи разыскивают членов его семьи для предания по-зорной казни. Чем погибнуть от рук врага, лучше самому посчитаться с жизнью, решает Синдзэй. Однако истинному монаху не пристало осквернять руки оружием, поэтому он дает монашеские имена всем четырем вассалам и приказывает закапать себя в землю, т.е. заживо похоронить! Дос-тойная и мужественная смерть. Из-под земли еще некоторое время доносился голос Синдзэя, воз-носившего молитвы богам.
Тринадцатого декабря могилу Синдзэя обнаружили. Тело его извлекли из нее и отрубили голову, которую долго возили по улицам Киото, а затем вывесили под самым козырьком крыши тюрьмы на всеобщее обозрение. Жители столицы не верили своим глазам.
- Неужели это Синдзэй-сама? Кто мог подумать, что случится такое?!
- Говорят, он зарылся в землю, чтобы уйти от погони и избежать заслуженного возмездия. И дышал через бамбуковую трубочку. Её то и заметили самураи Ёситомо.
- А сам Ёситомо чего натворил?! Ночью напал на Приют отшельника и все там спалил. Не по-щадил даже женщин.
Некоторые с нескрываемым страхом смотрели на голову всесильного временщика и только шеп-тали: «Чур меня, чур меня».
Киёмори узнает о мятеже уже десятого декабря. Для него это известие станет не только не-приятным, но и неожиданным. Хотя многие в последствии выражали уверенность в том, что па-ломничесво в Кумано являлось не столько богоугодным делом, а частью задумки Киёмори по окончательному уничтожению главного потенциального противника. Отъезд из столицы Киёмори и Сигэмори, военных и политических лидеров дома Тайра, спровоцирует, мол, Нобуёри и Ёситомо на открытый мятеж, а Киёмори просто вынужден будет усмирить бунтовщиков и восстановить за-конный порядок. Сил у него для этого достаточно, даже с запасом. Только вот одно но, одно из нескольких. Кто, интересно, издаст указ о наказании мятежников? Лишь волеизъявление импера-тора или экс-императора придавало подобному поступку Киёмори легитимность и позволяло мо-билизовать самураев на выполнение их святого долга по защите священной особы императора. Без указа уже выступление Киёмори походило бы на мятеж и давало в руки его противников огром-ные, просто убийственные козыри.
Но пока паломники ни о чем не ведали и наслаждались природой, проводя время в прият-ных беседах. Киёмори пребывал в отличном настроении. Ему редко удавалось общаться с детьми, да еще в столь безмятежной обстановке. На ночь они решили остановиться не в усадьбе какого-нибудь местного магната, а в скрытом густыми зарослями уединенном постоялом дворе под на-званием Киримэодзи в Танабэ провинции Кии.
На рассвете десятого декабря Киёмори доложили о прибытии гонца. Встревожившись, он вместе с Сигэмори вышел на улицу, где, склонив голову, ждал молодой самурай. «Срочное сооб-щение от Токико-самы. Меня зовут…», начал тот говорить, явно собираясь произнести все, что полагалась в подобных случаях. Однако в нетерпении Сигэмори оборвал гонца: «О тебе потом, давай сразу о деле». В верности самурая никто не сомневался, поскольку он являлся потомствен-ным вассалом родного дома Токико. По его словам выходило, что ночью девятого числа соверше-но нападение на усадьбу Хигаси сандзёдоно, которая сожжена дотла. Атакована и усадьба Синд-зэя. Руководят мятежниками Нобуёри и Ёситомо. От неожиданности услышанного Киёмори мерт-вецки побледнел. Прежде всего, его охватило чувство досады. Как он мог проглядеть Нобуёри?! Киёмори прекрасно знал, что этот вертехвост постоянно шушукается с Ёситомо и приближенными императора Нидзё, но относился к сему как к обычной придворной интрижке аристократов и не более того. А вот как повернулось. Киёмори стало стыдно, что он отправился в беззаботное путе-шествие, не приняв должных мер, поставив под угрозу не только свою судьбу, но и будущее дома Тайра. Положение складывалось тяжелое, однако натуре Киёмори не пристало выть от бессильной злобы на задворках постоялого двора. Он собрал близких на семейный совет.
Первым слова попросил Мотомори: «Отец, вернуться в Киото нам не дадут. Наверняка, по-всюду расставлены засады. Всем известно, что паломничать в Кумано отправилось человек пятна-дцать и они практически без оружия. Ничто не мешает перебить их по пути назад, свалить вину на каких-нибудь негодяев, постоянно шныряющих по здешним дорогам, и с почестями похоронить как героев. Пока не поздно, надо искать корабль и морем добираться до Кюсю. Так мы избежим опасности и сохраним жизни. А это сейчас – главное. Там мы соберем армию и накажем мятежни-ков». Молча выслушав вполне убедительные доводы Мотомори, Киёмори бросил вопросительный взгляд на Мунэмори. «Брат призывает к войне», начал тот. «Именно так будет истолковано наше бегство. Мы словно напуганные псы, поджав хвосты, побежим или поплывем куда подальше, со-берем стаю таких же псов и вцепимся мертвой хваткой в горло тех, кто нас шуганул, намеренно… или ненароком, поди, разберись в этой суматохе. Что ж, нам ли, воинам, бояться крови, но я не уверен, что следует отказаться от цели нашей поездки. Скорее всего, надо продолжить путь. Тем самым мы дадим понять мятежникам, что ответный удар не входит в наши планы, по крайней ме-ре, ближайшие. Мы ехали молиться и не отступим от этого. Недруги наверняка ослабят бдитель-ность, размякнут, у нас же появится время осмотреться и принять взвешенное решение. Единст-венно верное решение. Иначе…Впрочем, иначе не должно быть. Не надо рубить с плеча, отец. Следует все хорошенько взвесить. А в священных пределах Кумано никто не посмеет сводить сче-ты со смиренными паломниками. Там мы будем в безопасности».
Настала очередь Сигэмори: «Так или иначе, все по сути одно. Продолжим ли мы путь в Кумано, побежим ли на Кюсю, войны не избежать. Ёситомо ввязался в эту авантюру и пролил столько невинной крови не для того, чтобы дружить с нами. Дороги назад у него нет. Ее перегоро-дили реки крови. Для чего все это нужно Нобуёри, трудно уразуметь здравой головой, а вот наме-рения Ёситомо видны как на ладони. Видимо приспело время судьбе определить – мы или они, иного не дано. Правда, нельзя с ходу бросаться в бой. Помните, священные особы в руках Нобуё-ри. Поэтому, прежде всего, требуется вызволить их из императорского дворца, а уж потом с пол-ным правом покончить с Нобуёри и, главное, с Ёситомо». Наступила тишина. Все ждали, что ска-жет глава дома. Тот же в глубине души уже осознал, что бегство на Кюсю – бегство в никуда. Кто пойдет за ним против самого императора? Нобуёри с его способностями в миг превратит Хэйкэ во врагов престола, стоит лишь появиться малейшим слухам о том, что Киёмори собирает армию. А против кого это? Император и экс-император – в добром здравии, пребывают, как и положено, в Запретном городе, и ни о какой защите не просят. Значит, самозванец Киёмори замыслил бунт… Нет, только находясь у себя дома, в Киото, он мог предпринять что-то действенное, сведя до ми-нимума опасность превратиться в государственного преступника. Рокухара, заложенная его отцом, Тадамори, представляла собой мощную цитадель. Со стороны реки Камогавы ее защищали стены, а с других сторон – горы. Там под охраной преданных самураев жили члены семьи Киёмори. Именно Рокухара должна была стать оплотом борьбы с заговорщиками.
Наконец, словно очнувшись от сна, Киёмори с пылом заговорил, как-будто пытаясь убе-дить самого себя в чем-то несбыточном: «Я что, ярый сторонник Синдзэя? Я не клялся ему в вер-ности и не обязан мстить за него с алебардой наперевес. Более того, с Нобуёри я связан родством. И ради чего ему убивать свояка? Не такой он человек. Но остудить Ёситомо сумеет. Пока не выяс-нит мои планы. А может он рассчитывает на союз с Хэйси? Это заметно укрепит его положение. Нобуёри, как видится, сомневался во мне. Вдруг я помешаю штурму дворца экс-императора. Что тогда? Вот он и дожидался нашего отъезда. Покамест Нобуёри наша кровь ни к чему. Есть, конеч-но, Акугэнта Ёсихира, старший сын Ёситомо. Характер у него буйный, но герой, весь в дядю, Та-мэтомо. Может, никого не спросясь, решиться на дерзкий поступок, и вряд ли кто-то осмелится встать у него на пути. Уж точно не Ёситомо. Тому то, в отличие от Нобуёри, хочется заполучить не союз с Киёмори, а его голову, желательно – вместе с вашими. Но тут мы обязаны что-то приду-мать. Нельзя допустить, чтобы нас постреляли как лисиц в чистом поле. Хорошо еще, что у Гэндзи маловато силенок под рукой. Как мы все уже поняли, мятеж готовился в глубочайшей тайне. Нач-ни они загодя скликать самураев из Канто, сразу бы возникли подозрения, поэтому сейчас людей у Ёситомо не много. Главные же его головорезы поди наверняка собрались в дорогу и лишь ждут команды, чтобы рвануть в столицу за новыми землями и наградами. Вряд ли Ёситомо в настоящее время наберет столько самураев, что сможет перекрыть все возможные подходы к Киото. А у нас и в Иге и в Исэ и вокруг столицы полно друзей, сотни которых примкнут к нам, едва заслышав о нашем возвращении. В смуту Хогэн при Ёситомо было сотни две, три самураев, и теперь вряд ли больше. Так что ему не по зубам окажется Киёмори, даже если он захочет сожрать меня!».
С загадочной и несколько зловещей улыбкой Киёмори отдает приказ готовиться к немед-ленному возвращению в столицу. «Поверьте», сказал он молчавшим в некотором недоумении сы-новьям, «иного выбора у нас нет. Да, мы рискуем, отправляясь домой, в общем, безоружными. Да, мы не в доспехах, а в дорожных костюмах. Да, обидно погибнуть от стрел неизвестных бродяг, промышляющих на горных тропах. Да, этот поступок покажется многим безумным. Но только действуя именно так, мы получим шанс выжить. Только в этом случае у дома Тайра и его сыновей будет будущее. Славное будущее!». Воцарилась тишина. Присутствующие уставились на Киёмори, пораженные его решимостью. Тут неожиданно поднимается Иэсада, потомственный вассал Хэйкэ, подходит к неизвестно откуда возникшему самураю, шепчется с ним и возвращается на место. Все с недоумением и некоторым раздражением наблюдают за происходящим. Киёмори уже собирался вспылить, когда Иэсада с покорнейшим видом обратился к нему. Лицо Киёмори вытянулось в ис-креннем удивлении. Из слов Иэсады выходило, что доставлены ящики с доспехами (Токико знала, на кого можно положиться в трудную минуту).
Сигэмори, услышав это, стремглав выбегает во двор, срывает крышку с одного из ящиков и действительно видит доспехи. Там же лежали и пучки стрел. «Отец, получается, вы не зря пове-лели съесть того большого судака, запрыгнувшего к нам на корабль. Теперь бог Кумано выразил нам свое благоволение. Чудеса!», весело воскликнул он. Через мгновение внезапно охватившая его радость сменилась чуть ли не отчаянием: «Иэсада, а где же луки, луки где?». Тот с непрони-цаемым лицом указал на длинные бамбуковые шесты, с помощью которых слуги тащили ящики. По знаку Иэсады один из них что-то вытащил из шеста. Лук! Лук со снятой тетивой. При виде это-го богатства Киёмори и его дети заулыбались и захлопали в ладоши. Не удержались от громкого смеха и их вассалы…
Вооруженные Танкаем, настоятелем храмового комплекса Кумано, и усиленные самураями Юаса Мунэсигэ, феодала из Кисю, паломники отправляются домой, в Киото. Киёмори двигался очень осторожно. До него дошли слухи о засаде, устроенной Акугэнта Ёсихирой, и отряд надолго остановился. Слухи не оправдались, но Киёмори приказывает обойти подозрительное место. Сде-лать круг, но обойти. Он старался избегать ненужных стычек. Главное – добраться до Рокухары, желательно, без потерь. Киёмори постоянно направлял в столицу гонцов. Он должен быть в курсе того, где находится император, что предпринимает Ёситомо. До него доходит известие, что перед стенами Рокухары вдоль реки разбили лагерь самураи Минамото Ёримасы. Многих сей факт на-сторожил бы и озадачил. Зачем он там? Наверняка встанет на пути паломников и попытается не пустить их в Рокухару. Однако Киёмори думал совсем иначе. Он даже заметно приободрился, за-слышав о Ёримасе. Тот был из Гэндзи, которые когда-то осели в провинции Сэтцу. Они исконно не ладили с главной линией Гэндзи из Кавати, к которой принадлежал и Ёситомо, чего не скажешь об их отношениях с Хэйси. Ёримаса слыл отважным воином, про геройство которого складыва-лись легенды. Как-то тяжело заболел император Нидзё. Ученые мужи-монахи после долгих разду-мий и споров, наконец, поставили диагноз: во всем виновата черная туча, нависшая над импера-торским дворцом. Ёримаса, великолепный стрелок из лука, выпускает в тучу стрелу. Та превраща-ется в чудовище с головой обезьяны, туловищем тигра, хвостом лисицы и лапами тануки, которое падает на землю, издавая крики, как птица. Здоровье императора немедленно пошло на поправку.
Киёмори довольно давно познакомился с Ёримасой. Несмотря на заметную разность в воз-расте они были близки по характеру и испытывали взаимную симпатию, поэтому Киёмори наде-ялся, что Ёримаса скорее решится вступиться за паломников, чем нападать на них. Интуиция не подвела Киёмори. Ёримаса не одобрял действий Нобуёри и Ёситомо, ибо считал, что в основе их кроется не борьба за справедливость, а корыстолюбие некоторых аристократов Фудзивара, пы-тавшихся использовать в своих интересах плохо разбирающихся в политических интригах самура-ев Гэндзи. Люди Ёримасы не проявляли никакого интереса к гонцам, снующим между отрядом Киёмори и Рокухарой. Их не только не арестовывали, но даже не останавливали для допроса.
Тем не менее, ожидалось, что Киёмори поведет отряд к задним воротам усадьбы, минуя са-мураев Ёримасы. Здравый смысл подсказывал именно такое решение. К этим воротам вела проло-женная среди холмов дорога, по которой похоронные процессии, сменяя одну за другой, направ-лялись к унылому и печальному месту под названием Торибэно, столичному кладбищу. Однако все ахнули, когда Киёмори скомандовал двигаться к главным воротам. Когда дети указали отцу на эту ошибку, тот вспылил: «Не подобает витязям Тайра входить в собственный дом через черный ход, распугивая монахов, возносящих заупокойные молитвы. Разве за нами есть вина, лишающая нас права с высоко поднятой головой проехать через главные ворота? Сделай я по-вашему, сразу дам повод недругам усомниться в нашей чистой совести».
Завидев отряд Киёмори, воины Ёримасы выстроились в боевой порядок, перекрывая проход к усадьбе Рокухара. Впереди на белом коне восседал в блестящих доспехах Ёримаса, готовый к любому развитию событий. Если тайровцы, не выдержав гнетущей атмосферы «торжественной встречи», бросятся на него, он без раздумий ринется в бой, бесконечно обрадовав сим поступком Ёситомо. Если же паломникам хватит ума не обнажить мечи, то он пропустит их, сильно расстро-ив своего сородича. У Киёмори ума хватило, поэтому «встречающие» расступились, пропуская паломников к главным воротам усадьбы. Произошло это семнадцатого декабря 1159 г.
Оказавшись дома, Киёмори не предпринимает никаких резких действий и своим поведени-ем выражает покорность Нобуёри, который совсем опьянел от успеха военного мятежа, рассла-бился и потерял всякую бдительность. Ему явно не доставало решительности и жестокости. Иначе вряд ли бы разросся пышным цветом авторитаризм Киёмори, борьба с которым в конце концов и привела к становлению в Японии самурайской вольницы, отодвинувшей на сотни лет Нобуёри и ему подобных на задворки политической жизни страны.
Нобуёри вел себя как истинный правитель. От имени императора Нидзё, находящегося фактически под домашним арестом, назначал на должности, присваивал придворные ранги. Пого-варивали, что он якобы переехал во Дворец чистоты и прохлады, Сэйрёдэн, где обычно жил сам император. Про экс-императора он и не вспоминал. Нобуёри стремился убедить всех, что началось прямое императорское правление императора Нидзё, которому исполнилось уже семнадцать лет. Экс-императорское правление казалось забытым, как и сам Госиракава, влачивший жалкое суще-ствование в книгохранилище императорского комплекса. Там он имел время не раз вспомнить не-счастного Синдзэя и горько пожалеть, что отмахнулся от его повести в картинках «тёгонка». Го-сиракава по существу и не охранялся. Кому он мог помешать? Синдзэя больше нет, Нобуёри ока-зался предателем, и уже никто не поддерживал его. Особенно досадовал Госиракава на то, что ему изменили не Цунэмунэ и Корэката, отношения с которыми у него с самого начала не заладились, а Нобуёри, пользовавшегося его глубоким доверием.
В отличие от экс-императора, тот испытывал совсем другие чувства. Перед ним в подобо-страстной позе сидел сам глава дома Хэйкэ. И не просто сидел, а учтиво ранним утром двадцать пятого декабря приподнес Нобуёри обернутую в бумагу тонкой выделки дощечку «мёбу» со свои-ми именем и фамилией, выражая этим традиционным способом вассальскую покорность. Ход Киёмори сделал отличный. Теперь Нобуёри не надо ждать прибытия самураев из Канто, на чем настаивал Ёситомо. В столице надобность в них отпала, т.к. потенциальный главный противник Нобуёри превратился в его вассала.
Решившись на личную встречу с Нобуёри, Киёмори рисковал не только своей жизнью, но и судьбой клана Тайра из Исэ. Что мешало Нобуёри заставить императора или экс-императора из-дать указ об уничтожении Хэйси, обвинив их, скажем, в зловредных замыслах? Может быть, этот указ уже лежал в рукаве парадного кимоно Нобуёри. Взмах рукава и … Киёмори, уставившись в пол, замер в ожидании. Однако интуиция его не подвела и на этот раз. Страхи оказались напрас-ными. Сердце Нобуёри распирали различные чувства: и радость и тщеславие и восторг и злорад-ство. Перед ним смиренно склонил шапку сам Киёмори, потомок императора Камму. Мечта Но-буёри сбылась. Вокруг головы Синдзэя толпятся зеваки, Киёмори наверняка уединится у себя в усадьбе и предастся молитвам вместе с монахами из Ицукусима дзиндзя. Вряд ли он горит жела-нием взяться за оружие. Хотя, на всякий случай, его можно будет отослать на Кюсю. Пусть поко-мандует тамошними пограничниками, да заодно и молодость вспомнит. Но это потом, а сейчас не помешает и снисходительность проявить. Провожая гостя, Нобуёри как бы в шутку бросает на-последок: «Кто осмелится перечить мне, если за мной встанете вы, Киёмори-доно!». «Ну и дурак же ты», подумал тот, и с угодливым выражением лица попятился к выходу. Все пока шло, как он рассчитывал. Нобуёри, похоже, действительно поверил в этот спектакль, ловко разыгранный Киё-мори. Теперь ему нечего опасаться. Все складывалось, как нельзя лучше. Захватив власть, Нобуё-ри ограничился полумерами, Можно сказать, ничего не изменилось, лишь союз Синдзэя и Хэйси сменился на союз Нобуёри и Гэндзи. Победитель радовался жизни и особо не терзал себя размыш-лениями о том, как и на основании чего он будет строить свое правление в дальнейшем. Ближай-шее окружение императора – соучастники заговора против Синдзэя, канцлер Фудзивара Мотодза-нэ женат на младшей сестре Нобуёри. Сам Тайра Киёмори изъявил желание стать его вассалом. Головокружительные успехи буквально парализовали разум Нобуёри, который забыл про неопыт-ность в подобных делах семнадцатилетнего Мотодзанэ, полагающегося во всем на своего отца Та-дамити. Нобуёри не мог или не хотел даже предположить, что проповедникам прямого импера-торского правления он больше не нужен, и что они способны немедленно откреститься от «вождя» при первой же его неудаче. Нобуёри как-будто не замечал того, что самураи Ёситомо находятся еще в Канто, а самураев его нового вассала полным полно на подступах к столице.
Непоследовательность и удивительная забывчивость Нобуёри играли на руку Киёмори, от-лично разобравшемуся в ситуации. Пришло время вызволять из заточения императора Нидзё и экс-императора Госиракаву. Едва вернувшись в Рокухару из паломничества, Киёмори получил тайное послание от министра двора Фудзивара Киннори, влиятельного сановника, близкого к Би-фукумонъин. Его взбесили дерзкий захват власти Нобуёри, бесчеловечное поведение Ёситомо об-ращение с Синдзэем, старший сын которого, Тосинори, приходилмя зятем министру. Киннори в послании предлагал освободить императора и рекомендовал нужных для этого людей: Фудзивара Цунэмуне, младшая сестра которого являлась родственницей Нидзё по материнской линии, и Фуд-зивара Корэкату, мать которого была кормилицей Нидзё. Прочитав послание, Киёмори ухмыль-нулся: «Союзники, по всей видимости, перегрызутся между собой. После убийства Синдзэя их пу-ти-дорожки разошлись – на кон поставлена политическая власть».
Исполнять роль начальника личной охраны императора поручили Фудзивара Тадаоки, старшему брату жены Корэкаты. Отец Тадаоки учил Нидзё уму разуму в бытность того наследным принцем. Кроме того, Тадаоки приходился младшим двоюродным братом Синдзэю, а мать его же-ны доводилась дочерью Тайра Тадамори. Естественно, человека с такой родословной не пришлось долго уговаривать, и он сразу согласился содействовать побегу императора в Рокухару.
На рассвете двадцать шестого декабря из северных ворот императорского дворца, в кото-ром разбила лагерь армия Ёситомо, выходит в сопровождении служанки закутанная в изящные одежды женщина. Они садятся в запряженную волом карету. Она медленно отъезжает от ворот под громкие крики передовых: «Пропустите паломников, пропустите паломников». Расспросить, обыскать даму знатного происхождения или, тем более, попытаться приподнять накидку, закры-вающую ее лицо, самураи охраны не посмели. Провожал женщин сам Тадаоки, поэтому никто не обратил внимания и на большой деревянный сундук, который несли слуги. Тут еще где-то во дворце запылал один из павильонов, началась суматоха, и было не до какого-то сундука. Карета тем временем прямиком направилась в … Рокухару, где ее с нетерпением ждал Киёмори. При-дворной дамой в церемониальном наряде из двенадцати кимоно оказался император Нидзё! Из ка-реты с подобающим почтением извлекли меч и яшму – две священные регалии императорской власти. Еще одна регалия, зеркало, куда-то запропастилась, а времени ее искать уже не было. В сундуке, доставленном носильщиками, находились музыкальные инструменты и прочие фамиль-ные сокровища императорской семьи.
Вечером двадцать пятого декабря, когда Нидзё находился еще во дворце, экс-императора навещает Тадаоки и от имени Киёмори предлагает тому немедленно бежать и укрыться в храме Ниннадзи у его родного младшего брата Какусё (там же в смуту Хогэн пытался найти убежище и экс-император Сутоку). Тадаоки в ответ на настойчивые расспросы взволнованного экс-императора, уж не провокация какая-то готовится, лишь слегка намекнул о возможном отбытии из дворца императора. Этого оказалось достаточно. Госиракава решается на побег. Надо было спе-шить. В противном случае ему вряд ли вообще удастся сделать это. Узнав о бегстве императора, Нобуёри наверняка попытается хоть как-то исправить положение. И тут экс-император, вернее, его имя, будет как нельзя кстати. Однако противостояние с императором, пусть и против собст-венной воли, превратило бы Госиракаву в мятежника, и он разделил бы участь старшего брата, Сутоку, чего очень хотелось приближенным Нидзё, да и ему самому тоже. Хотя экс-император формально оставался «отцом нации», его низкий авторитет делал невозможной победу в столкно-вении с императором, поэтому бегство и бегство прямо сейчас являлось для Госиракавы единст-венным средством сохранить свое лицо. Благодаря этому он мог избежать противостояния с сы-ном, которое наверняка попытается подстроить Нобуёри. К счастью, не только он, но и Цунэмунэ и Корэката предоставили экс-императора самому себе, поэтому мало кто заметил, как из открытых ворот дворца мелькнула тень всадника, удалявшаяся в направлении храма Ниннадзи.
Временной резиденцией Нидзё стала усадьба Рокухара. Вскоре к нему присоединились же-ны, экс-император Госиракава, вынужденный в сложившихся обстоятельствах неотступно следо-вать за императором, а также Фудзивара Тадамити, его сын, канцлер Мотодзанэ, другие вельмож-ные аристократы. Обстановка стремительно менялась в пользу Киёмори. Ему торжественно вру-чается указ императора, повелевающий наказать Фудзивара Нобуёри и Минамото Ёситомо, кото-рые автоматически превратились в бунтовщиков против законной власти. Три с небольшим неде-ли легитимного правления Нобуёри пришли к концу. Киёмори осталось лишь довершить начатое и выполнить вассальский долг пере сыном неба – уничтожить засевших во дворце врагов импера-тора.
Еще не протрезвевший после вчерашней попойки Нобуёри долго не мог уразуметь, почему его разбудили так рано. Что-же такое могло произойти, если слуги осмелились нарушить его по-кой. Когда до него все же дошло, что его предал родной дядя, Корэката, который, собственно, и затеял эту авантюру, Нобуёри не хотел в это верить. Неужели такой стратег и мудрый политик, как он, оказался игрушкой в чужих руках? Не может быть! Нобуёри приказывает перерыть весь дворец, но найти императора. Наверняка он здесь и прячется где-нибудь. Зачем ему бежать? Ок-руженный почитанием император вел обычный образ жизни без каких-либо ограничений, а не вы-пускали его из дворца по одной причине: кругом враги, готовые на все и Нобуёри не имел права рисковать жизнью священной особы.
Нидзё нигде не было, более того, отсутствовал и экс-император. Когда Нобуёри сообщили об этом, он наконец-то осознал, что происходящее не случайность, а ловко подстроенная ловушка. Нобуёри сразу как-то сник, раскис, от его энергичности и напора не осталось и следа. С полным безразличием он выслушал слугу, доложившего о прибытии Минамото Ёситомо. В слабо осве-щенной свечами комнате один из врагов императора сидел перед другим. «Вы говорите оба исчез-ли», не мог поверить в услышанное Ёситомо. В ответ Нобуёри, на которого жалко было смотреть, что-то нечленораздельно промямлил. «Беглецов следует немедленно разыскать и водворить на ме-сто», удивление Ёситомо сменилось гневом. «Если они доберутся до Рокухары, нам их не достать», пробормотал в полном отчаянии Нобуёри, уже осознавшего в отличие от Ёситомо всю безысход-ность положения. В этот момент в комнату без церемоний влетел запыхавшийся Минамото Моро-нака и с ходу выпалил: «Святейшие особы в Рокухаре. Киёмори готовится выполнить указ импе-ратора о нашем наказании. Мы отныне бунтовщики и мятежники». Ёситомо презрительно наблю-дал за истерикой сотоварища по несчастью, затем резко поднялся и, глядя прямо в глаза Нобуёри, проговорил: «Трудно будет исправить вашу оплошность». Он хотел еще что-то добавить, но толь-ко махнул рукой и, тяжело вздохнув, направился к выходу. Было видно, что просто так он не сда-стся. Моронака поступил более предусмотрительно. Не дожидаясь бойни, а в том, что она про-изойдет, не приходилось сомневаться, он тайно покинул дворец, припрятав на груди священное зеркало, попавшее ему в руки так… по случаю. Авось, пригодится!
Двадцать шестого декабря, ближе к полудню, несколько сот всадников, ведомых Тайра Си-гэмори, подступили к воротам Тайкэммон императорского дворца, которые защищали Фудзивара Нобуёри и Акугэнта Ёсихира, старший сын Ёситомо. Послышались боевые клики самураев Тайра, прорывающихся во дворец. Нобуёри побледнел, его затрясло от страха. А тут еще лошадь под ним взбрыкнула, и он падает на землю. Глядя на главнокомандующего с исцарапанным лицом и окро-вавленным носом, самураи Гэндзи не скрывали ехидных усмешек: «Этот аристократ, похоже, ни на что не годен».
«В год Хэйдзи, в столице Хэйане, мы, Хэйси, обязаны покарать врагов императора», вооду-шевлял своих людей Сигэмори. Когда Ёсихире доложили, что показался старший сын Киёмори, тот без колебаний бросился в сторону развевающегося красного стяга с бабочкой, фамильным гербом Тайра из Исэ. Молодые Сигэмори (22 года) и Ёсихира (19 лет), величавые полководцы, сгорая от нетерпения и ярости, сошлись в поединке прямо перед павильоном Пурпурных покоев, Сисиндэн, главным зданием дворцового комплекса. Знаменитые вишня и померанец, растущие у его входа, оказались в море крови. Площадь у павильона завалили горы трупов. Волны атак нака-тывались одна за другой. Защитники дворца отчаянно сопротивлялись. Но, что это? Атаки внезап-но прекратились. Враг обескровлен и бежит! Нельзя упускать шанс расправиться с Сигэмори и Ёсихира дает команду преследовать противника. Всадники Минамото, подбадривая себя боевыми возгласами, через ворота Тайкэммон бросаются в яростную погоню. Аналогичная картина наблю-далась и у ворот Икухомон, где самураи Ёситомо несколько раз отбрасывают противника, воз-главляемого Ёримори, младшим сводным братом Киёмори, а затем решаются преследовать врага. Императорский дворец опустел, но его тут же занимает отряд Хэйси в двести человек. Ворота за-крываются. Ловушка захлопнулась. Пути назад у самураев Гэндзи больше нет.
В этом сражении Киёмори, прекрасный политик и знаток порядков императорского дворца, проявил себя и как опытный военный стратег. Он не только выполнил строгий наказ экс-императора не поджигать отстроенный совсем недавно дворец, но и ловко выманил из него про-тивника, вынудив того принять последний бой на своей территории. Когда Ёситомо убедился, что над дворцом реют красные стяги Хэйси, он предпринимает отчаянную попытку атаковать Тайра в их логове, Рокухаре. Двести с лишним воинов Минамото переходят через мосты на пятой и шес-той линиях и сталкиваются лоб в лоб с армией Тайра в три тысячи мечей. Сильнейший ветер. Дождь со снегом. В такую непогоду на берегу Камогавы в Рокудзё Каваре начинается жестокая и неравная сеча. Удача отворачивается от Ёситомо. Кто мог подумать, что его союзник со времен смуты Хогэн, Минамото Ёримаса, на помощь которого он так надеялся, переметнется на сторону Киёмори?! Правда, сначала Ёримаса колебался и не вступал в бой, но, почувствовав, на чью сто-рону склоняется победа, принимает решение присоединиться к Тайра. Поняв, в чем дело, Ёситомо, перекрикивая шум сражения, стал осыпать Ёримасу проклятиями, обвиняя в предательстве. В от-вет на это Ёримаса приосанился и заорал, что есть мочи: «Я всего лишь выполняю долг по защите императора!».
В шесть часов вечера все кончилось полной победой Тайра, продолжившейся охотой за проигравшими, как непосредственно участвовавшими в сражении, так и наблюдавшими за ним со стороны. Перед теми и другими встал извечный вопрос, что делать дальше? Кто-то бежал с поля боя куда глаза глядят, чтобы где-то в захолустье переждать, отсидеться, а там уже принимать ре-шение. Некоторые посчитали нужным сразу же броситься в ноги победителям и попытаться вы-молить прощение. Другие же надеялись продолжить борьбу после некоторой передышки.
Ёситомо поначалу вознамерился совершить сэппуку, но его отговорил верный вассал Кама-та Масаиэ: «С такими сыновьями, Ёситомо-доно, не годится в порыве отчаяния расставаться с жизнью. Все еще впереди. На востоке самураи только ждут вашего приказа. И мы сможем отом-стить за сегодняшний позор». Небольшому отряду Ёситомо удалось вырваться из окружения и оторваться от погони. Люди обессилили и буквально валились с лошадей. В красивейшей сосно-вой роще в Ясэ у западного подножья горы Хиэйдзан Ёситомо делает привал. Дождь прекратился, и первые лучи солнца озарили окрестности. Когда воины, расседлав лошадей, отдыхали, перед ними словно из-под земли возник Фудзивара Нобуёри. Без доспехов, в каких-то лохмотьях, на го-лове грязная шапка, промокший до нитки. Неужели этот жалкий человек тот самый Нобуёри?! «Как я рад, что встретил вас, Ёситомо-доно. Вы, надеюсь, не забыли обещания бежать вместе со мной в Канто», затараторил бывший правитель. Он по-настоящему радовался этой встрече. «Те-перь моя жизнь вне опасности», как бы про себя добавил Нобуёри. Ёситомо уставился на него и молчал, долго молчал. Он никак не ожидал натолкнуться на Нобуёри и с трудом подыскивал слова, чтобы выразить переполнявшие его чувства. Ёситомо взмахнул рукой и резко ударил Нобуёри хлыстом. Тот остолбенел ни то от страха, ни то от удивления. «Ты первый в Японии подлец!», проревел Ёситомо. «И я, идиот, выполнял приказы этой пустышки», продолжил он уже более спо-койно. Затем, сделав паузу, добавил: «Я на самом деле отправлюсь в Канто, но без тебя. Мне без-различно, куда побежишь ты. Лишь бы ты сдох там».
Отряд Ёситомо уже скрылся из виду, а Нобуёри стоял как вкопанный. Холодок страха рас-ползался по его телу. Он остался один в этой невероятной тишине, нарушаемой только скрипом вековых сосен. Нобуёри устремляется в Ниннадзи в надежде вымолить пощаду у находящегося там экс-императора. Но тот непреклонен. «Я не воин, а аристократ, поэтому не должен быть каз-нен», не успокаивался Нобуёри. Действительно, в смуту Хогэн самураев лишали головы, а санов-ников уровня Нобуёри оставляли в живых. Однако он возглавлял самураев и лично участвовал в боевых действиях, облачившись в доспехи, а также запятнал себя надругательством над Синдзэем. По его приказу сожгли резиденцию экс-императора и уничтожили массу невинных людей. И это в столице, где пребывал сын неба и должна сохраняться кристальная чистота. А Нобуёри осмелился осквернить священное место горою трупов и реками крови, что считалось немыслимым преступ-лением и великим грехом. Это прекрасно осознавал экс-император, поэтому, он не проронил ни слова в оправдание некогда своего любимчика, когда самураи Тайра уводили его.
Нобуёри казнили в Рокудзё Каваре как самурая, но после смерти отнеслись как к аристо-крату. Его голову, в отличие от Синдзэя, не возили по улицам и не выставляли на всеобщее обо-зрение. Еще один заговорщик, Фудзивара Наритика, смертной казни избежал, хотя тоже гарцевал на коне и щеголял новыми доспехами. Когда его приволокли в Рокухару, многие посчитали, что он разделит участь Нобуёри, однако у него нашелся заступник, да какой! Сам Тайра Сигэмори, женатый на младшей сестре преступника. Наритику даже не сослали, а только лишили официаль-ных должностей. Пройдут два года, его простят, и он опять станет приближенным экс-императора Госиракавы. Другой участник заговора, Минамото Моронака, сдаваясь на милость победителей, очень рассчитывал на «спасенную» им священную регалию – зеркало, но его ждало жестокое раз-очарование. Моронаку схватили в храме Ниннадзи, уволили со службы и сослали в провинцию Симоцукэ. Ему позволят вернуться в столицу в 1166 г.
Заговорщики отправлялись в ссылку, а сосланные ими дети Синдзэя возвращались из нее. Они слыли неплохими чиновниками, особенно старшие, и, пользуясь покровительством отца, бы-стро делали придворную карьеру. К их мнению прислушивались и Нидзё и Госиракава. Нобуёри, расправившись с Синдзэем, пожалел его детей. Старшего сына, Тосинори, отправили в Этиго, а второго сына, Саданори – в Тосу. Тосинори в ссылке стал монахом и, возвратившись в Киото, по-литикой совершенно не интересовался. Его земной путь закончится в 1167 г. Саданори пошел по стопам старшего брата, также выбрав монашеское подвижничество вдали от мирской суеты. Дети Синдзэя от второй жены, Кинонии, Сигэнори и Наганори были сосланы соответственно в Симоцу-кэ и Оки, однако монашеские рясы, как их старшие сводные братья, они не одели. Вновь очутив-шись в столице, продолжили службу при дворе и заметно продвинулись по карьерной стезе. Бю-рократическим талантом они особо не выделялись и целиком зависели от поддержки матери, яв-лявшейся кормилицей Госиракавы. Когда в ноябре 1179 г. он окажется под домашним арестом, Киёмори только им, молочным братьям арестованного, разрешит навещать его. Честолюбием они не страдали, и Киёмори не опасался их. Некоторые полагают, что один из братьев, Сигэнори, при-частен к созданию «Хэйкэ моногатари» («Повести о доме Тайра»).
Смута Хэйдзи завершилась безоговорочным триумфом Киёмори. Вздрагивая от ржания лошадей, пугаясь отчаянных криков самураев, видя отрубленные головы виднейших аристократов, жители Киото начали отчетливо осознавать, что эпоха изысканного императорского правления подошла к концу. Они стали невольными свидетелями того, как судьба страны из слабеющих рук изнеженных хэйанских вельмож грубо вырывалась железной хваткой самурайства. Смутные вре-мена заканчивались, и над Японией во всей красе восходила звезда Тайра Киёмори.
Двадцать девятого декабря 1159 г. император Нидзё переезжает из Рокухары в усадьбу сво-ей приемной матери, Бифукумонъин, на Восьмой линии. Здесь он намеревался жить, пока будет восстанавливаться императорский дворец, пострадавший во время смуты. Шестого января 1160 г. экс-император Госиракава переселяется в усадьбу Фудзивара Акинаги в Хатидзё Хорикаве. Пере-езды светлейших особ свидетельствовали о мире и согласии в столице. Один лишь победитель, Киёмори, не находил себе места от тревог и волнений: Ёситомо продолжал разгуливать на свободе. Не успокаивались и Корэката с Цунэмунэ, возомнившие себя спасителями императора, вернувши-ми ему бразды правления страной. Пользуясь моментом, они спешили устранить с политической сцены экс-императора – оставшееся препятствие на дороге к личному императорскому правлению авторитарного характера. Самым верным ходом в этом направлении представлялось лишение Го-сиракавы последних признаков авторитета, являвшегося по существу единственным средством легитимизации власти «отца нации». Не будет авторитета – не будет и власти экс-императора.
Высокомерное поведение Корэкаты и Цунэмунэ по отношению к Госиракаве приобретало вызывающие формы и выходило за рамки приличия, но им все сходило с рук, т.к. каждый знал, кто благословил их на это. Охлаждение между императором и экс-императором усиливалось. Стремление Нидзё к единоличной власти порой принимало болезненный характер. Он закипал от негодования при одном упоминании о своем отце. Его же ближайшие советники, Корэката и Цу-нэмунэ, по мере сил раздували пламя этого негодования. Император не упускал случая побольнее уколоть экс-императора, демонстрируя всем самостоятельность и независимость принятия реше-ний. Госиракава после смуты желал найти временное пристанище где-нибудь на Второй или Третьей линиях в усадьбе одного из своих сановных родственников. Оттуда и до дворца недалеко и влажность там поменьше, дышится летом полегче. Однако по воле императора Госиракаве при-шлось ответить согласием на приглашение Фудзивара Акинаги, далеко не самого близкого родст-венника по материнской линии, о существовании которого экс-император не сразу и вспомнил. Усадьбу Акинаги окружала глинобитная стена с черепичной крышей. После главных ворот была устроена стоянка для карет и паланкинов. Далее располагались внутренние ворота, пройдя через которые попадаешь в красивый сад с большим прудом. В северной части сада на некотором воз-вышении находилось главное здание усадьбы, «синдэн», где жил и принимал гостей хозяин. Зда-ние опоясывала открытая веранда, поднимались на которую или по центральной лестнице посере-дине или по двум боковым.
На веранде по просьбе Госиракавы устроили довольно высокий помост, где тот любил си-деть и наблюдать за повседневной суетой в усадьбе: кто прошел мимо, в каком облачении, как ук-рашена въезжающая в главные ворота карета, какой вол ее тащил. Убранство паланкинов, сбор-щики пожертвований, обрывки доносившихся фраз – все интересовало Госиракаву, и позволяло чувствовать себя живым человеком, причастным к тому, что происходило в мире. Это укрепляло его оптимизм и веру в будущее. «Да, я еще на этом свете, а не в гробу», любил он бормотать себе под нос. Подобное созерцание заметно скрашивало отшельническую жизнь экс-императора, кото-рую он вел не по своей воле. Усердие Корэкаты и Цунэмунэ быстро приносило плоды. Госиракава оказался фактически изолированным от высшего общества, да и невысшего тоже. Желающих на-вестить его и навлечь гнев влиятельной парочки, а может и самого императора, не находилось. Унылость и безысходность бытия экс-императора словно нарочно подчеркивала глинобитная сте-на усадьбы, зарастающая травой и разваливающаяся во многих местах. На всех перекрестках ста-ли болтать, что дела Госиракавы совсем плохи, если он смог найти приют только у такого родст-венника, у которого нет денег даже на поддержание ограды в подобающем состоянии.
В добавок ко всему Корэката и Цунэмунэ приказывают заколотить досками веранду. Если экс-императору угодно сидеть на помосте – пусть сидит, но негоже, когда на члена императорской семьи глазеют погонщики волов, прислуга и иные простолюдины. Этот поступок настолько опе-чалил Госиракаву, что он решается искать помощи у императора Нидзё. Только сын может оста-новить этих нахалов, надеялся экс-император. На поддержку Тайра Киёмори и Фудзивара Тадами-ти он явно не рассчитывал. Зачем он им? Однако… Двадцатого февраля 1160 г. вассалы Киёмори прямо в императорском дворце арестовывают Цунэмунэ и Корэкату. Дальше, в это трудно пове-рить, произошло следующее. Перед каретой прибывшего во дворец Госиракавы буквально на его глазах их начинают пытать. Раздались дикие вопли. Свое недоумение по поводу какого-то шума, доносившегося снаружи, выразил сам император. Но что он мог предпринять, даже узнав, кто и отчего так вопит?! В те времена аристократов не пытали. Никому и в страшном сне вряд ли бы привидилось, что такому оскорбительному наказанию подвергнутся фавориты императора, да еще у него дома. Кто посмел? Зачем? Почему? Естественно, у организаторов невиданного позорища имелись свои резоны. Фудзивара Тадамити очень опасался, и не напрасно, что главенство в доме регентов и канцлеров и соответствующую ему атрибутику в виде земель, титулов и т.д. и т.п. при-берет к рукам смышленый Цунэмунэ. Резоны Киёмори проступали не столь очевидно. Эта парочка, по правде сказать, давно раздражала и его. И смута, которую она затеяла, и бесчеловечность, про-явленная при штурме Хигаси сандзёдоно, и жестокая расправа над Синдзэем были труднообъяс-нимы по мнению Киёмори. Синдзэй ему, конечно, не отец, и не во всем ему нравился, тем не ме-нее никак не заслуживал того, чтобы его голова торчала на виду зевак со всего города. Однако ра-ди одной лишь памяти Синдзэя вряд ли бы Киёмори отважился на сей беспрецедентный поступок. Здесь скрывалось что-то более масштабное и значительное. После разгрома Ёситомо перед Киё-мори и его кланом открывались такие перспективы, что дух захватывало. А чтобы не задохнуться с непривычки требовался союзник, способный своим авторитетом освящать грандиозныя деяния Киёмори. Император Нидзё на эту роль не годился, его характер скорее мешал бы Киёмори, чем помогал. Экс-император – другое дело. Гибкий и умудренный опытом, и не только приятным, Го-сиракава, тонко улавливающий откуда ветер дует или подует, наверняка сообразит, что союз с Киёмори выгоден им обоим.
Произошло столкновение противоположных интересов: одним хотелось максимально при-низить авторитет экс-императора, а другим, наоборот, возвысить. Эту коллизию вторые преодоле-ли прелюдной поркой первых, чтобы не через голову, так через жопу до них наконец-то дошло, что авторитет «отца нации» - вещь серьезная и требует должного отношения. Именно этими сло-вами, грубоватыми, но убедительными, Киёмори напутствовал своих людей, направляющихся на благое дело. Наказывая Цунэмунэ и Корэкату, глава дома Хэйкэ преследовал, собственно, одну цель: продемонстрировать всему свету с кем он собирается «дружить». Ничего другого ему дока-зывать не требовалось. И так всё и всем понятно. Придворные аристократы тонко реагировали на подобные сигналы. Цунэмори сослали в Аву, а Корэкату – в Нагато. Последний станет в ссылке монахом под именем Дзякусин. Вернувшись в столицу, он посвятит себя поэзии и сблизится с Минамото Ёримасой и Сайгё. Остаток долгой жизни Дзякусин проведет в утонченном мире изящ-ной поэзии. Судьба Цунэмунэ сложилась иначе. В 1162 г. его простят, он приедет в Киото и через два года окажется на посту правого министра, еще через два года он уже левый министр. Вплоть до 1189 г., когда Цунэмунэ примет монашество, он сохранит эту должность, всячески поддержи-вая экс-императорское правление. Госиракава, конечно, не забудет, как над ним измывался Цунэ-мунэ, однако несомненные управленческие способности и служебное рвение министра смягчат сердце экс-императора, который сделает вид, что не помнит зла. Кстати, Госиракава покровитель-ствовал и Моронаге, старшему сыну Ёринаги, герою смуты Хогэн, продвинув его в великие мини-стры.
3. Судьба Ёситомо и его дети
Ёситомо любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. У него было девять сыновей. Своим наследником он сдела третьего сына, Ёритомо, родившегося девятого мая 1147 г. В отли-чие от старших братьев, Ёсихиры и Томонаги, матери которых считались девами веселья, Ёритомо являлся сыном официальной жены Ёситомо, женщины благородных кровей – дочери Суэнори из южного дома Фудзивара, потомственного настоятеля Ацута дзингу. Как воплощение божества в этом синтоистском храме почитался меч – одна из трех священных регалий императорской власти. Старшие дети Ёситомо храбро сражались в смуту Хэйдзи, причем Ёритомо – в доспехах и с мечом, передававшимися со времен Минамото Ёсииэ законному наследнику главы клана Кавати Гэндзи. Ёситомо терпит поражение и бежит из столицы. За ним следовали Ёсихира, Томонага, Ёритомо и еще несколько всадников. Непрерывные стычки с преследователями и непогода измотали всех до предела. Самый молодой из них, Ёритомо, которому всего тринадцать лет, засыпает прямо на ло-шади и незаметно отстает. Ёситомо страшно корил себя за это: «Как жаль! Испытание, ниспослан-ное богами, оказалось не по силам моему мальчику, а я не смог подставить ему плечо. Но он на лошади, и она наверняка выведет его к людям. А там лишь остается полагаться на судьбу».
Когда Ёритомо очнулся от забытья, он не срузу догадался, что находится в лесу. Лошадь медленно брела в только ей известном направлении. Расцветало. В непроглядной тьме проступали контуры деревьев. Запахло дымком крестьянских очагов. Где-то недалеко находилась деревня. Почувствовав жилье, лошадь ускоряет ход. Неожиданно Ёритомо окружают какие-то оборванцы, ни то местные крестьяне, ни то бродячие самураи, всегда готовые поживиться за чужой счет. Уви-дев юношу, скорее даже ребенка, они радостно загигикали, рассчитывая на легкую добычу. Один из них бросился стаскивать Ёритомо с лошади, но тот мгновенно выхватывает короткий меч и вонзает его точно между глаз наглеца, который с дикими воплями падает на землю, заливаясь кро-вью. Кто-то попытался схватить лошадь за уздцы, но взмах длинного меча и отсеченная рука, порхнув в воздухе, втыкается в снег. После секундного замешательства разъяренные грабители окружают Ёритомо, готовясь скопом наброситься на него, но тут из-за деревьев, словно приведе-ние, вылетает всадник с высоко поднятым мечом. Его решительного вида и боевых возгласов впе-ремежку с отборной бранью вполне хватило, чтобы вся эта рвань бросилась врассыпную. Спаси-телем Ёритомо оказался Камата Масаиэ, верный вассал и телохранитель Ёситомо. Их вскормила грудь матери Масаиэ, и Ёситомо безгранично доверял молочному брату, поручая ему такие дела, на которые сам бы вряд ли решился. В смуту Хогэн Масаиэ по приказу Ёситомо отрубил голову Тамэёси, отцу своего господина. В смуту Хэйдзи, уже скрывшись из столицы, Ёситомо узнает, что самураи Тайра разыскивают его родственников. Он сразу вспоминает о дочери, которую спрятал в доме одного купца. Если найдут, ей не избежать позорных издевательств: дочери придется отве-тить за невинно убиенных отцом в Хигаси сандзёдоно. Ёситомо приказывает Масаиэ вернуться назад и убить собственную дочь. И он выполняет этот приказ. Масаиэ залился слезами, когда де-вушка, прочитав молитву и поблагодарив его от избавления от неминуемых страданий, сама под-ставила шею под занесенный меч.
Ёритомо присоединяется к отцу, и отряд идет дальше. Усиливается ветер, посыпал снег, лошади то и дело спотыкаются. Всадники спешиваются и снимают тяжелые доспехи. Не зги не видно и каждый думает только о том, как бы не упасть. Ёритомо с трудом переставляет ноги и на-чинает отставать. Если бы он не поспал, сидя на лошади, то наверняка замерз бы в снегу. Кто-бы нашел его в такую метель. Но судьба не бросала своего баловня: Ёритомо натыкается на заготов-лявшую хворост пожилую пару, которая приютила его в своем доме в Адзаи. Когда Ёситомо спо-хватился, сына нигде не было. Следы замело снегом. На постоялом дворе в Аохаке Ёситомо рас-стается с Ёсихирой и Томонагой, приказав им собирать самураев Гэндзи в Синано и Каи. Сам же он остается в Аохаке, надеясь дождаться Ёритомо.
Томонага, выполняя наказ отца, получает серьезные ранения стрелами в ногу и поясницу и возвращается на постоялый двор. Его состояние ухудшается, пошли нагноения, поднялась темпе-ратура. В таком положении он мог стать легкой добычей преследователей. Собрав последние силы, Томонага вонзает в живот в короткий меч, а Ёситомо тут же отрубает ему голову.
Ёсихира, наперекор воли отца, направился не в Каи, а в Киото, замыслив убийство Киёмори. Там он прятался в лачуге своего вассала, с которым случайно встретился на рыночной площади. Пока Ёсихира ждал удобного случая, соседи донесли властям о незнакомце, повадки которого за-метно отличались от местных жителей. Такому человеку, несмотря на грязные лохмотья, пристало обитать не в каморке бедняка, а в усадьбе аристократа. Да и говор его свидетельствовал о благо-родном воспитании. Ночью лачугу окружают самураи Тайра, скручивают отчаянно сопротивляв-шегося Ёсихиру и доставляют в Рокухару. Допрашивал его сам Киёмори. Ёсихира вел себя дерзко, не скрывая своего замысла, и выразил готовность немедленно сразиться с Киёмори, если тот не трус. Тот к таковым не относился, но и не считал нужным доказывать это. Ёсихира, и это видели все, не пытался отчаянной бравадой скрыть страх смерти. Он ее действительно не боялся. «На-стоящий Акугэнта Ёсихира», подумал с восхищением Киёмори. Ему явно понравился этот Мина-мото. Он отдает приказ казнить Ёсихиру в Рокудзё Каваре и неприменно утром – пусть как можно больше людей увидят, какого молодца удалось изловить самураям Хэйси.
Ёситомо и его спутники, покинув постоялый двор в Аохаке, двинули дальше на восток в сторону Камакуры. Когда Ёситомо добрался до полуострова Тита, рядом с ним находился лишь один Камата Масаиэ. Тридцать первое декабря 1159 г. В эту ночь, окутанную пронизывающей до костей стужей, в усадьбе Осада, что в местечке Нома на этом полуострове, появились нежданные гости. «Кого это нелегкая принесла?», задумался хозяин усадьбы Осада Тадамунэ. Подойдя к во-ротам, он увидел двух закованных в легкие доспехи воинов, еле державшихся на ногах. Тадамунэ долго всматривался в свете факела в лицо стоявшего чуть впереди человека, который словно при-крывал того, кто находился за его спиной. «Никак это ты, Масакиё», наконец воскликнул Тадаму-нэ. Трудно поверить, но перед ним стоял его зять! Прошло лет двадцать с их последней встречи. Изможденное лицо, потухший взгляд, застывшая кровь и грязь на доспехах… «Неужели это тот самый шустрый и жизнерадостный юноша, в которого без памяти втюрилась моя дочь?!», вздох-нул Тадамунэ. «А кто это с тобой?», тихо спросил он. Масакиё отошел чуть в сторону. По телу Та-дамунэ пробежала дрожь, вызванная смешанным ощущением страха, удивления и почитания. Пе-ред ним стоял сам глава дома Гэндзи, столп самурайства Минамото – Ёситомо! «Прошу принять непрошенных гостей», только и смог прошептать тот.
Когда подали угощение, Ёситомо и Масакиё набросились на него как изголодавшие псы, забыв про всякие приличия. Постепенно они пришли в себя и смогли сбивчиво рассказать хозяину усадьбы, что в столице произошла жестокая сеча, и за ними гонятся самураи Тайра. Затем беглецы свалились мертвецким сном. Пока они спали, в усадьбу Осада посыльный доставил распоряжение губернатора провинции Овари о поимке Ёситомо. Особо подчеркивалось, что за голову этого го-сударственного преступника полагалась немалая награда. Тадамунэ не знал, как поступить. Он, хоть и был из Камму Хэйси, искренне ненавидел Киёмори и его родню из Исэ. Где он и где они?! Но если станет известно, что Тадамунэ укрывает личного врага императора, то ему и всему роду Осада конец. Размышляя подобным образом, он старался не вспоминать про мёбу, которое вручил Тамэёси, отцу Ёситомо, много лет назад. Поколебавшись, истинный самурай принял правильное решение… Тадамунэ лично проводил проснувшегося Ёситомо в западную часть усадьбы, где ко-гда-то над горячим источником соорудил баню. Учтиво поклонившись, Тадамунэ с заискивающей улыбкой на лице медленно попятился к выходу. Ёситомо, пусть и на время, почувствовал себя в полной безопасности, расслабился в приятно обжигающей тело воде и предался мечтаниям о том, как вернется в Камакуру, соберет преданных самураев и восстановит попранную честь Минамото. Скрип двери нарушил его сладкое забытье. Приподняв отяжелевшие веки, он заметил трех воору-женных мужчин. «Эх, мне сейчас хотя бы деревянный меч», воскликнул Ёситомо, встречая смерть.
Ничего не подозревавший Масакиё, наслаждаясь вкусом и количеством превосходного сакэ, вел непринужденную беседу с Кагэмунэ, сыном хозяина. Вдруг Масакиё насторожился и незамет-но придвинул к себе меч. В этом момент в комнату ворвались слуги Тадамунэ и обступили Маса-киё, наставив на него копья. Все произошло так быстро и неожиданно, что он даже не успел вско-чить на ноги, только воскликнув: «В чем дело?». Никто не удостоил его ответом. Вошел бледный Тадамунэ и угрюмо посмотрел на зятя. «Вот пришло и мое время», промолвил тот, глубоко вздох-нул и вонзил меч в живот. Дочь Тадамунэ ненадолго переживет мужа. Едва услышав о его гибели, она утопится в реке.
Осада Тадамунэ и его сын доставили головы убиенных в Рокухару и потребовали обещан-ного вознаграждения. Киёмори неожиданно вспылил: «Пусть Ёситомо и враг дома Тайра, но разве достоин награды вассал, не только предавший господина, но и убивший его в собственном до-ме?!». «Отец, а не распилить ли героев пополам, чтобы другим не взбрело в голову добиваться на-град таким путем», посоветовал Сигэмори. Тадамунэ приказали вернуться домой, и дожидаться распоряжений. Все как-то успокоилось, гнев Киёмори остыл, и он выполнил обещание, сделав Та-дамунэ губернатором Ики. Киёмори не доверял этому человеку, поэтому заслан подальше от сто-лицы. Тадамунэ посчитал себя обделенным. «За такие заслуги я достоин губернаторства в Овари или Мино, а меня отблагодарили каким-то захолустьем», ворчал он, надолго затаив обиду на Киё-мори. Когда через много лет Ёритомо выступит против Тайра из Исэ, Тадамунэ сразу же встанет на его сторону. Ёритомо великодушно отнесется к убийце отца. «Верно послужишь, получишь свои Мино Овари», обещал он Тадамунэ. И тот старался вовсю. Метров через триста к западу от усадьбы Осада расположен храм Оомидодзи. Именно здесь находится могила Минамото Ёситомо, рядом с которым покоится его верный оруженосец Камата Масакиё. В 1190 г., уже став сёгуном, Ёритомо устроит в этом храме пышный молебен по усопшим Ёситомо и Масакиё. Перед этим он прикажет привести арестованных отца и сына Осада к могиле Ёситомо. Их распяли вниз головой на деревянном щите и забили до смерти палками. В свое время Ёритомо пообещал Тадамунэ: «Мино овари о яру». Тот от радости не обратил внимания на подвох. Эта фраза, действительно, означала «дам Мино и Овари», но имела и второе, скрытое значение: «лишу жизни». Выходит, что Ёритомо сдержал слово. Правда, Тадамунэ дождался не провинций, а лютой смерти. Трупы заму-ченных закопали тут же и посадили сосну. В настоящее время от нее осталась одна табличка: «Место сосны над распятыми Осада». Потомков Тадамунэ Ёритомо не тронет и разрешит им жить на юге провинции Микава, где они добьются заметных успехов в изучении западной медицины. Паломники храма Оомидодзи молятся духу усопшего Ёситомо перед его могилой, подняв в верх деревянный меч, которыми она всегда завалена, впрочем, вполне аккуратно.
Четвертого января 1160 г., поблагодарив своих спасителей, Ёритомо отправился на поиски отца. Он еще не знал о его учести, но понимал, что их повсюду ищут, поэтому избегал людей и дорог. Плутая по незнакомой местности, Ёритомо сбивается с пути, но, к счастью, натыкается на молодого бакланщика (так называли тех, кто разводил бакланов для ловли рыбы). Тот сразу смек-нул что к чему: этот юноша наверняка из преступников, за которых обещана большая награда. То-ли деньги ему не требовались, толи бакланщик оказался действительно не по годам смышленым, сообразив, чем может обернуться сия награда, но по просьбе Ёритомо помогает ему добраться до Аохаки, однако Ёситомо там уже не было.
Ёритомо потерял счет дням и уже не представлял себе, где находится. Если бы не помощь крестьян и бродячих монахов, попадавшихся на пути, он давно бы замерз или умер как бездомная собака. Судьба к нему по-прежнему благоволила. Никто из встреченных не захотел обменять его жизнь на кучу монет, хотя каждый из них сразу понимал, едва завидев Ёритомо, что этот воин на-верняка из тех, кто причастен к событиям в столице, молва о которых докатилась до самой глухой деревни. В конце-концов, на одинокую фигуру, медленно бредущую по заснеженной равнине Сэ-кигахара, обратил внимание Тайра Мунэкиё, объезжавший свои владения. Ёритомо пребывал на грани отчаяния, узнав о гибели отца, и уже смерился с неизбежностью самоубийства. Когда Ёри-томо окликнули и он повернул голову в сторону Мунэкиё, тот признал в нем сына Минамото Ёси-томо. Признал и … выругался с досады: «Черт, лучше бы я тебя вовсе не заметил. Для меня луч-ше…». Старый вояка не сомневался в том, какая судьба ждет этого мальчика, волею провидения вдруг оказавшегося главой дома Гэндзи. Вряд ли Киёмори пощадит его. И виноват в его смерти, пусть и косвенно, будет именно он, Тайра Мунэкиё. Кто вспомнит, что он всего лишь честно вы-полнял свой долг, а вот то, что благодаря его стараниям прервалась главная линия славного рода Минамото из Кавати, самураи Канто и их потомки запомнят надолго. Мунэкиё непоколебимо ве-рил в то, что самурай должен ненавидеть врага, иначе, не ты, а тебя лишат головы. Но сейчас он не испытывал подобного чувства к пленнику. Более того, в его сердце зарождалось, об этом поду-мать то страшно, сострадание к Ёритомо. По дороге в столицу Мунэкиё пытался разобраться в своих мыслях. «Кого мне напоминает этот юноша?», в который раз спрашивал он самого себя. И не находил ответа. «Да это же вылитый Тайра Иэмори, пусть его душа пребудет в вечном покое», осенило, наконец, Мунэкиё. В молодые годы он занимался воспитанием Иэмори, который прихо-дился сводным братом самому Тайра Киёмори. Сам же Мунэкиё являлся вассалом младшего род-ного брата Иэмори, Ёримори.
Отец Киёмори, Тадамори, первым из Хэйкэ удостоился права присутствовать в залах импе-раторского дворца. Когда умерла мать Киёмори, Тадамори взял в жены Фудзивара Мунэко, кото-рая родила ему двух сыновей, Иэмори и Ёримори. В 1153 г. Тадамори умирает, и Мунэко подстри-гается в монахини. Она жила в Рокухаре в усадьбе Икэдоно младшего сына, Ёримори, поэтому ее прозвали Икэнодзэнни – монахиней из Икэ. Ее дети не ладили со старшим сводным братом, Киё-мори, особенно Иэмори, искусный политик, быстро продвигавшийся по служебной лестнице, ко-торый терпеть не мог мужицких замашек Киёмори. Иэмори, хоть и являлся вторым сыном Тада-мори, вполне мог стать его законным наследником и возглавить дом Хэйкэ. В те времена карьер-ный рост при императорском дворе во многом зависел от происхождения матери. У императора, например, имелось множество жен и наложниц – фрейлин, говоря более элегантно. Если у фрей-лины не подкачала родовитость, ее сын вполне мог стать принцем крови, а то и наследным прин-цем. Если же тажа самая фрейлина была низкого происхождения, ее сын в лучшем случае стал бы, скажем, восьмым принцем и коротал дни где-нибудь в глухой дыре. С этой точки зрения позиция младшего брата Киёмори, Иэмори, представлялась посолиднее. Он был законнорожденным сыном Тадамори, а его мать приходилась дочерью Фудзивара Мунэканэ, приближенного императора-инока Сиракавы. Пошли слухи, что Тадамори намерен сделать наследником именно Иэмори, пусть и второго, но более родовитого, значит, более перспективного, а главное, родного без всяких сомнений сына. Все шло к тому, что Иэмори достанутся не только обширные владения дома Тайра, но и его семейные реликвии: доспехи «каракава» и меч «когарасу». Однако в марте 1149 г. Иэмори неожиданно умирает, сопровождая императора-инока Тобу в паломничестве в Кумано. Ему не бы-ло и тридцати лет. Фудзивара Мунэко лишилась сына, любовь к которому она пронесет через всю свою жизнь, а Киёмори – серьезного конкурента, способного помешать ему стать главой Хэйкэ. Тадамори и не скрывал, что собирается передать любимый меч именно Иэмори. В первую годов-щину его кончины Тадамори преподнес этот меч национальной сокровищнице Сёсоин, четко дав понять всем, кому он предназначался. Вместе с этим смерть Иэмори исключила вероятность рас-кола в клане Хэйси. Не заболей он и останься в живых, судьба Киёмори и его семьи могла сло-житься совсем по иному. На чьей стороне оказался бы Иэмори в смутные времена? Зная его отно-шение к старшему брату, не трудно предположить, что они прибились бы к разным лагерям. Зна-чит, кровавая междуусобица, значит, все как у Гэндзи…
Тайра Мунэкиё доставил пленника в Рокухару, и по распоряжению Киёмори поселил его у себя в доме, который находился в усадьбе Тайра Ёримори. Уладив формальности, Мунэкиё попро-сил Икэнодзэнни о встрече. Ближе к вечеру ему сообщили, что монахиня ждет его в домашней божнице, где она проводила большую часть времени. В полумраке божницы угадывался контур довольно высокой женщины, стоявшей перед статуей Будды, сложив ладони. Не поворачивая го-ловы, она молча выслушала длинный рассказ Мунэкиё, который самое главное приберег напосле-док: «Госпожа, Ёритомо по сути еще мальчик и не заслуживает уготованной ему участи. К тому же», в этом месте Мунэкиё умышленно сделал паузу, «он как две капли воды похож на вашего по-койного сына, Иэмори…». Узнав в чем дело, Икэнодзэнни сразу смекнула, к чему клонится разго-вор: «Какой сердобольный оказывается этот Мунэкиё. Я то полагала как раз наоборот. Как печется о судьбе отрока! И свою, конечно, не забывает».
Довольно скептическое настроение Икэнодзэнни изменилось, когда ей удалось не-заметно понаблюдать за пленником, который в свете дня склонил голову над свитком, вниматель-но вглядываясь в текст и изредка поворачиваясь к окну в глубоком раздумье. «Не может быть», прошептала пораженная монахиня. «Неужели боги смилостивились и подарили мне возможность еще раз встретиться с безвременно покинувшим мир сыном, хоть и в другом обличье?!». Словно в бреду она промолвила: «Нового расставания с сыном я не вынесу». Этой женщине многое было по силам. Ее уважали и за то, что она привнесла в Рокухару дух истинного аристократизма, которого столь не хватало по сути своей самураям, рвущимся в высшее общество. Сам Киёмори не только с глубоким почитанием относился к мачехе, но даже побаивался ее острого ума и проницательности. Не раз советы Икэнодзэнни помогали ему принимать правильные жизненно-важные решения.
Ёримори передает Киёмори просьбу матери пощадить мальчика. Тот не в какую. Ёримори, стараясь сдержать раздражение, воскликнул: «Разве вы не простили Наритику по ходатайству Си-гэмори? Что мешает вам также поступить по просьбе мачехи?». Киёмори вскипел и чуть не зама-хал руками: «О чем ты говоришь?! Кто такой Наритика? Только и способен крутить задом перед экс-императором. А случись что, не соберет и десяток самураев, готовых отдать жизнь за него. За этим же, как ты считаешь, мальчиком пойдут тысячи. Не забывай этого, Ёримори. Они могут пой-ти и против тебя и вряд ли будут столь слезливы, как ты. Больше не смей докучать меня подобны-ми увещеваниями. Ёритомо казнят в Рокудзё Каваре. Тринадцатого числа этого месяца».
Неуступчивость Киёмори натолкнулась на непреклонность его мачехи, которая и не думала смиряться. Вскоре перед ней предстал Сигэмори, ее любимчик и баловень с малых лет. Только он мог успокоить отца во время вспышек гнева. «У меня к вам настоятельная просьба, Сигэмори-доно», начала Икэнодзэнни. «Уговорите отца пощадить Ёритомо. Глядя на него, я сразу вспоми-наю Иэмори. Мне кажется не переродился ли он в этого юношу. Их сходство просто поразительно. Мне известно, что вы отвели руку отца от Фудзивара Наритики. Я знаю о вашем геройском пове-дении в прошедшей войне, а героям приличествует великодушие». Сигэмори просьба бабки силь-но озадачила. Пленником являлся хоть и малолетний, но глава дома Гэндзи. Сохранит ему жизнь сейчас, значит своими руками создать повод для волнений в будущем. И волнений нешуточных. Видя колебания внука, Икэнодзэнни добавляет: «Скажите только Киё… нет, моему старшему сы-ну, а он был мне сыном и останется им до конца моих дней, что с мольбой к нему обращается эта монахиня. Не все в ваших силах, а я немолода. Вероятно, демон тьмы Дакини уже начертал в сво-их чертогах дату моей смерти. Но пока я еще на этом свете, мне хотелось бы сделать доброе дело. Узнать о перерождении Иэмори и осознанно бросить его на произвол судьбы – значит, отказаться от дороги в рай и обречь себя на мучительные перерождения. Сжальтесь над старухой! Я буду мо-литься, и ждать синюю птицу». Слова Икэнодзэнни убеждали. Сигэмори несколько раз встречает-ся и беседует с пленником. Его глубоко поразило высказывание о том, что тот хочет стать мона-хом и молиться за погибших родичей, забыв про мирские обиды. Но как убедить в этом отца?
Выслушав Сигэмори, Киёмори с озабоченным лицом ответил: «Мой отец завещал не отка-зывать в просьбах мачехе. И я старался, ты тому свидетель, следовать заветам. Но тут случай осо-бый. Да, я, как ты и хотел, пощадил Наритику. И что? Кому-то станет хуже от этого? Или лучше? Или это отразится на судьбе государства? А как все может обернуться в деле Ёритомо, ты понима-ешь? Я слышал, что он хороший воин. Я также слышал, что он очень популярен. Сохрани я тако-му мальчику жизнь, и глазом не успеешь моргнуть, как недобитые Гэндзи повылезают из щелей и поднимут мятеж, сплотившись вокруг него. Надо нам это? Я вынужден быть жестоким, и моей мачехе придется вытерпеть это испытание». Киёмори дал понять, что разговор окончен.
В последние дни у него из головы не выходила легенда, которую ему в свое время расска-зал почтенный старец из святилища Ицукусима дзиндзя. В 829 г. у великого министра Фудзивара Ёрифусы родилась дочь, которую нарекли именем Акиракэйко. Слыла она необыкновенной краса-вицей, однако с младенческих лет в нее часто вселялся злой дух, мучавший ее. Проходит время и Акиракэйко становится женой императора Монтоку. Беспокоясь о здоровье императрицы, он при-глашает во дворец знаменитого монаха. Его молитвы подействовали, и Акиракэйко пошла на по-правку. Обрадованный Ёсифуса приглашает монаха погостить в своей усадьбе. Там он случайно увидел императрицу, и разум его помутился от страсти. Монах пробирается в ее покои и набрасы-вается на нее. За беспредельную наглость его арестовывают и бросают в темницу, где он исступ-ленно повторял одно и тоже: «Умру, обернусь демоном, и императрица станет моей». Когда вели-кому министру доложили об этом, его охватывает такой страх, что он приказывает немедленно отпустить монаха: «А вдруг, если его казнят, все так и выйдет…».
Монах возвращается на гору Конгосан и начинает изнурять себя непрерывными постами и молитвами: «О великое божество священной горы, преврати меня в демона, умоляю тебя». Не проходит и десяти дней как он умирает. Вскоре в покоях императрицы появляется огромный де-мон, черный как смоль, плоть которого прикрывала одна лишь набедренная повязка. Глаза как чаши, рот широко раскрыт в отвратительном оскале, зубы как острые ножи, а за повязкой – молот. Императрица, околдованная демоном, покорно следует за ним в опочивальню. И так день за днем. Виднейшие авторитеты буддизма, сменяя один другого, читали оградительные молитвы, стараясь изгнать демона. И чудо! Он исчезает. Проходит три месяца. Самочувствие императрицы улучша-лось. Ее навещает император. И тут… опять возникает демон и ведет императрицу в опочивальню на глазах императора, его приближенных и слуг.
Киёмори терпеливо слушал, а когда старец закончил, с некоторым раздражением пробурчал: «Старик, зачем ты все это рассказал?». Тот довольно дерзко взглянул на Киёмори и с нескрывае-мым вызовом промолвил: «Без всякого сомнения сын Акиракэйко, принц крови Корэхито, пото-мок демона! Принц являлся только четвертым сыном императора Монтоку, но как раз он взошел на престол под именем Сэйва. Конечно, и дед его, Ёсифуса, постарался, но без темных сил здесь не обошлось. Пока он как регент императора Сэйва правил страной, его беспутная дочь не скры-вала греховной связи. Став вдовствующей императрицей, в день своего пятидесятилетия она сиде-ла рядом с демоном, и выглядели они как верные супруги. В общем, все эти Сэйва Гэндзи – дья-вольское отродье, особенно те, кто из Кавати. В них бурлит кровь их предка, поэтому им нельзя доверять. Никогда! Сегодня они клянутся в одном, а завтра забудут клятвы. Лгать и убивать – вот их удел».
Киёмори оказался между двух огней. С одной стороны, почтительность к мачехе и любовь к старшему сыну требовали милосердия, с другой – разум политика и воина взывали к жестокости. Когда после долгих и мучительных размышлений Киёмори стал склоняться в сторону разума, ему доложили о приезде Икэнодзэнни. «Как некстати», вздохнул он. В нем оживал самурайский дух: «Опять эти слезливые рассказы о перерождении Иэмори…». Навязчивость мачехи начала обреме-нять Киёмори. Однако вопреки ожиданиям он увидел не мягкотелую монахиню, а решительную женщину: «Вспомните про зарок, Киёмори-доно. Милосердие и еще раз милосердие – вот, что спасет нашу семью от грядущих напастей. Казнь Ёритомо отвернет удачу от нас. Убийство чело-века – великий грех, а невинного тем более. В чем его вина? Лишь в том, что он сын своего отца и честно выполнял сыновний долг. Разве это заслуживает столь жестокого наказания?! Глубоко ве-рующий Ёритомо будет благодарен за спасенную жизнь и в будущем не поднимет знамя мести. Но если все же это произойдет, он нарушит нормы морали, и боги обрушат гнев на Гэндзи. Сын мой, не берите греха на душу, проявите милость и пощадите по сути невинного».
Киёмори чувствовал, что с ним говорит не жена безжалостного самурая, а гордая аристо-кратка из южного дома Фудзивара, слова о зароке которой больно укололи его. Когда убивали ма-лолетних детей Тамэёси, сердце главы Хэйкэ дрогнуло, и в присутствии Икэнодзэнни он промол-вил: «Чтобы сия участь миновала моих детей и внуков, зарекаюсь казнить малолетних». Погло-щенный грустными воспоминаниями Киёмори словно забыл, что Икэнодзэнни ждала ответа. «Но Ёритомо давно не ребенок. Он прошел обряд инициации и считается взрослым, что прекрасно до-казал в боях с моими самураями. Взрослый сам должен отвечать за свои поступки, поэтому…», тут Киёмори запнулся, резко встал и вышел из комнаты, бросив напоследок оторопевшей мачехе: «Казнь откладывается».
Киёмори сразу же направился в усадьбу Ёримори, которого не на шутку встревожил сей неурочный визит. «Что случилось, Киёмори-доно?», спросил он с некоторым опасением, подумав, что судьба пленника решена. «Прикажи привести Ёритомо», скомандовал Киёмори вместо объяс-нений. Он грубо отказался от предложенного хозяином угощения. С ним явно что-то происходило. Проходит совсем немного времени и появляется Мунэкиё, который просит разрешения ввести арестованного. Скрипнула раздвижная перегородка, и в комнату вошел Ёритомо. Из-за его спины виднелась голова Мунэкиё, намеревавшегося удалиться. Киёмори, дав знак ему остаться, уставил-ся на Ёритомо. Это была их вторая встреча. Первая состоялась девятнадцатого февраля 1159 г. в усадьбе Сандзё минамидоно, резиденции Дзёсаймонъин, старшей сестры экс-императора Госира-кавы, даровавшего ей титул монашествующей императрицы, которой помимо прочего полагалась личная канцелярия. Секретарем в ней служил тринадцатилетний Ёритомо.
В этот день в зале приемов усадьбы проводилась церемония «тэндзё хадзимэ» - официаль-ное представление лиц, удостоенных права посещать резиденцию Дзёсаймонъин. Восемь человек, среди которых находился и Киёмори, уселись перед столиками с угощениями. По ритуалу пред-ставляемых несколько раз обносили сакэ. Ответственным за первую чашу назначили Ёритомо.Он остановился перед Киёмори и предложил ему чашу. Тот взял ее, медленно осушил и спросил: «Так ты сын Ёситомо-доно?». Киёмори явно приглянулся красивый юноша с чистым взглядом. Ёритомо без тени смущения громко ответил «да», слегка поклонился и направился подносить сакэ следую-щему гостю. «Этот секретарь, похоже, способен не только разносить сакэ. При таком отце его ждет великолепная карьера. Может быть…», подумал тогда Киёмори.
Очнувшись от воспоминаний, он вернулся к реальности. «Давненько не виделись, Ёритомо-доно», нарочито медленно произнес Киёмори. Что-то наподобие улыбки появилось на лице Ёри-томо: «Год, наверное, дайни-доно». «Ты не забыл моей должности на Кюсю?! Молодец!», удивил-ся Киёмори. «Я еще тогда, в усадьбе почтенной Дзёсаймонъин, подумал о твоих способностях. Ты мне понравился, не скрою. Разве мог я тогда представить, что мы будем сражаться как враги, и те-бя приведут ко мне как бунтовщика. Почему так произошло?». «Не знаю», проговорил Ёритомо, откровенно не расположенный к подобной беседе. «Не хочешь ли ты попросить о чем-нибудь?», не успокаивался Киёмори, надеясь выведать настроение пленника. «Нет. Я попытаюсь достойно принять уготованную мне участь», ответил Ёритомо и смиренно склонил голову.
Оставшись один, Киёмори внезапно в глубине души осознал, что так сильно волновало его в последнее время: он не готов отдать приказ казнить Ёритомо. «Почему?», в который раз мучил он себя этим вопросом и не находил ответа. Любой другой самурай на его месте отрубил бы голо-ву сына своего врага без угрызений совести. Таков неписанный закон бытия воинов. Только так можно избежать кровавой мести. Что тут раздумывать?! Но Киёмори не мог. Теперь уже точно знал, что не сможет. «Неужели аристократические замашки, взращенные в изнеженной и развра-щающей атмосфере столицы, оказались сильнее самурайского начала», корил он себя. «Кем я стал, в кого превратился», недоумевал Киёмори, «еще и не аристократ по сути, но уже и не самурай». Раздираемый противоречиями он пытался найти доводы, убеждающие прежде его самого в пра-вильности сделанного выбора - выбора, достойного потомственного аристократа, но не воина. Со-хранение жизни главы Гэндзи – поступок великодушный, в духе буддийских заповедей. К тому же Ёритомо – внук настоятеля синтоистского храма Ацута дзингу, где хранится священный меч. Вряд ли настоятель и стоящие за ним силы забудут милосердие Киёмори. А разве не заслуживает ува-жения то, что он, преодолев гордыню, прислушался к мольбам мачехи. Пусть все видят, как Киё-мори выполняет сыновний долг.
Все, конечно, так. Но Киёмори по-прежнему чего-то не хватало для успокоения совести, разбушевавшейся не на шутку. Может быть дело в людской молве? Какими красками она распи-шет образ Киёмори? Будет ли она помогать осуществлять задуманное? Или окажется непреодо-лимой преградой на его пути? Не станет ли потомство Хэйкэ стыдиться деяний своего пращура? «Нет, нельзя повторять ошибок Синдзэя», мелькнуло в голове Киёмори. После смуты Хогэн тот извлек из забытья смертную казнь. В дни траура по императору-иноку Тобе, когда по всей стране проводились молебны, в столице лилась кровь и самураев и аристократов. Временщик вынудил Ёситомо убить отца. Не избежали казни даже малолетние дети Тамэёси. Все это шло в разрез с буддийскими заповедями и основными нормами общечеловеческой морали. Молва не пощадила Синдзэя, который в смуту Хэйдзи сам стал жертвой, лишившись поддержки людей, настроенных против смертной казни. «Как ты был прав», прошептал Киёмори, вспоминая завещанное отцом.
Пятнадцатое января 1153 г. У постели смертельно больного Тадамори собрались ближай-шие родственники. «Итак, похоже, все здесь», промолвил он заплетающимся языком. «Чтобы вам не твердили врачи и монахи, знайте, что пришел мой час. Я чувствую это. Силы покидают меня, и мы видимся в последний раз. Но разум мой пока не помутнился, поэтому попытайтесь усвоить, что я скажу. Вас ждут нелегкие времена. Наверняка найдутся охотники стравить дома Гэндзи и Хэйси ради собственной выгоды. Пока жив император-инок Тоба, этого не произойдет. Но как только его не станет, нам придется делать выбор. Нет, не нам, а вам, поскольку я уже не жилец на этом свете. От данного выбора будет зависеть судьба дома Тайра. Или он станет процветать во благо всей страны или же бесследно исчезнет, оставив лишь проклятия в памяти людской. После моей смерти дом возглавит Киёмори. Он достоин этого и такова моя последняя воля. Во всем сле-дуйте за ним. Только так можно сохранить единство и избежать внутреннего раскола. Киёмори, помни, что и глава Гэндзи Тамэёси, и Ёситомо, и Ёсиката, тем более Тамэтомо, способны на без-рассудные выходки по наущению вельможных покровителей. Сыны дома Хэйкэ всегда должны быть готовы достойно ответить на эти безрассудства. И вот что еще», голос Тадамори слабел. «Чтобы ты ни делал, как бы высоко не вознесся, помни о простых людях. Как ни искусен ты бу-дешь в бою, против людской молвы устоять невозможно. Ее не зарубишь мечом, ее не пронзишь стрелой, но, главное, никогда не знаешь, откуда и куда нанесет она удар. Усвой это, и тогда про-живешь долго и счастливо», с трудом прохрипел Тадамори. Изо рта у него хлынула кровь, и через мгновенье он затих навечно.
Вскоре по столице разнеслась молва о том, что Ёритомо смертная казнь заменена дальней ссылкой в Идзу под надзор местных властей. Многие облегченно вздохнули. Молодому главе Гэндзи даже полезно будет пожить вдали от Киото. Пройдет время, все забудется и он сможет, ес-ли захочет, вернуться в столицу, а пока пусть молится и благодарит богов, смягчивших сердце Тайра Киёмори. Без вмешательства высших сил он вряд ли бы решился на подобный, прямо ска-зать, неожиданный поступок.
Перед тем, как покинуть Рокухару, Ёритомо встретился с Икэнодзэнни. Выслушав слова благодарности, монахиня проникновенно заговорила: «Заполните свои дни в изгнании неустан-ными молитвами за упокой души отца и братьев. Эти сутры скрасят ваше одиночество и облегчат мучительные поиски истины». Икэнодзэнни протянула Ёритомо свиток и нефритовые четки. «Примите и этот небесный камень, олицетворяющий такие добродетели, как ум, гуманность, правдивость, преданность. Всегда помните по чьей воле вам дарована жизнь», напутствовала она молодого Ёритомо. «Не позволяйте злонамеренным наветам затуманить вашу память. Живите в мире со своей совестью. И вот что еще. В хорошие времена – не роскошествуйте, в плохие - скло-ните голову и терпите. Терпение поможет вам пережить многие невзгоды». Ёритомо с трудом сдерживал слезы. «Я никогда не забуду вашу доброту», только и смог вымолвить он и быстро вы-шел из комнаты.
Ёритомо тепло попрощался и с Тайра Мунэкиё, взяв его за руки. Со стороны казалось, что расстаются не враги, а давнишние приятели. Одиннадцатого марта 1160 г. в шапке и одежде, по-даренных Мунэкиё, Ёритом сел на лошадь и отправился в Идзу. Его сопровождало несколько са-мураев Хэйкэ. Скромная процессия медленно продвигалась на восток по тракту Токайдо, по кото-рому не раз проносился, сметая все на своем пути, Минамото Ёситомо. Мог ли он тогда подумать, что по Токайдо в жалком виде последует в ссылку его любимец Ёритомо!? И не один из его васса-лов, которых было полным полно в этих местах, даже не повернет голову в сторону удалявшейся фигуры сироты, который должен быть стать их господином. Самураи строго блюли свой основной принцип бытия – хорошенько осмотрись и примкни к более сильному. А таковым являлся Тайра Киёмори. Поэтому мало кого удивило, что Ёритомо сослали в Канто, цитадель Гэндзи. Времена изменились. Многие их вассалы не могли или не хотели ссориться с Хэйси, находящимися в рас-цвете сил.
Великодушие Киёмори не ограничилось одним лишь Ёритомо. Он пощадил всех детей Ёси-томо за исключением Ёсихиры, рискнувшего напасть на Киёмори в Киото. Ёсихиру схватили и доставили в Рокухару. Взглянув на него, Киёмори почувствовал, что тот не смирится. Никогда. «Будь у него в руках меч, он бросился бы на меня прямо здесь», Киёмори даже несколько опешил, представив эту картину. «Такого остановит только смерть. К тому же он давно уже не ребенок…». В тот же день голова Ёсихиры валялась на песчаном берегу в Рокудзё Каваре.
Выслав одних Минамото, кто постарше, подальше от столицы, раскидав других, кто помо-ложе, по монастырям, Киёмори и думать о них перестал. До мальчишек ли этих ему было?! На-ступал золотой век Тайра, когда все можно, все доступно, если ты из Тайра, разумеется.
4. Тайра Киёмори
На начальном этапе своего становления Хэйси удалось утвердиться в Тогоку (т.е. на восто-ке страны). Здесь они стали пользоваться большим влиянием, однако в ходе различных войн и смут, которыми славился этот район, Хэйси не смогли удержаться там и уступили свое главенство Гэндзи. Одни Хэйси предпочли подчиниться новым господам и стали их вассалами, другие – кто не пожелал идти на поклон к Гзндзи, начали покидать насиженные места. К последним относи-лись Тайра Масамори и его сын Тадамори, решившие осесть в провинции Исэ, где когда-то губер-наторствовал их прославленный предок Корэхира, отец которого Садамори разгромил знаменито-го «нового императора» Тайра Масакадо. Ветвь Тайра, пустившую корни в Исэ, назовут Исэ Хэй-си, т.е. род Тайра из Исэ. Постепенно их влияние росло. Масамори назначают губернатором Оки. Провинция эта нищенствовала, всего лишь несколько островков, удаленных от материка, и особо-го дохода она не приносила, тем более, если речь шла о никому неизвестному Масамори. Кто он был по сравнению с Минамото Ёсииэ, слава о котором гремела по всей стране?! Масамори ничего не оставалось, как ждать своего часа.
Двадцать седьмого августа 1096 г. столицу облетает грустная весть. В усадьбе Рокудзёдоно, резиденции экс-императора Сиракавы, скончалась принцесса крови Тэйси, которой совсем недав-но исполнилось всего лишь двадцать лет. В усадьбе воцарилась гнетущая атмосфера. Сиракава не находил себе места от печали. Тэйси была его любимой дочерью. Конечно, у экс-императора, большого поклонника женщин, имелись и другие дети, но Тэйси занимала особое положение. Ку-да бы он не направлялся она всегда находилась рядом. И лицо и фигура и характер, словом все в Тэйси напоминало Сиракаве о его незабвенной жене Фудзивара Кэнси. Несмотря на возражения приближенных, Сиракава через два дня после смерти дочери постригается в монахи. На месте дворца, где жила Тэйси, он приказывает построить буддийский храм, в котором собирался мо-литься об усопшей дочери. В 1097 г. храм, получивший название «Рокудзё мидо», был готов. И в этот момент на сцене появляется Тайра Масамори. Он жертвует храму двадцать гектаров земли с полями и усадьбой в Иге, рассчитывая, что на его скромную особу обратит внимание всесильный теперь уже император-инок Сиракава. Масамори не ошибся.
Как раз в это время Сиракава подыскивал человека, которого можно было бы противопос-тавить Минамото Ёсииэ. Популярность последнего росла, также как и количество принадлежав-ших ему поместий. И это бы ничего, но Гэндзи, пользуясь своим положением, стремились укреп-лять связи с домом регентов и канцлеров Фудзивара, и заметно преуспели в этом, что очень не нравилось императору-иноку. «Похоже, на этого Масамори можно положиться», заключает он. «Пошлю ка я его в Вакасу. Пусть вволю полакомится свеженькой желтохвостой лакедрой. Там, говорят, эта ставрида до полутора метров выгуливает», лицо Сиракавы расплылось в улыбке. Сде-ланный выбор явно пришелся ему по душе. Вскоре последовал указ о переводе Масамори из Оки в провинцию Вакаса, которая и побогаче и к столице поближе. Масамори также получил назначение в «северную стражу», своеобразную личную гвардию императора-инока, которому он старался служить верой и правдой.
В 1107 г. Масамори по приказу своего благодетеля уничтожает Ёситику, второго сына Ми-намото Ёсииэ, который после смерти старшего брата должен был возглавить Гэндзи. Будучи гу-бернатором Цусимы, он отличался крайне необузданным поведением. Его жизнь сопровождал шлейф убийств и грабежей, что вынудило императора-инока положить конец этим безобразиям. В столицу Масамори вернулся героем, поглазеть на которого вышло полгорода. Особенно доволен был Сиракава. Масамори оправдывал его надежды. Не оставлял своим покровительством импера-тор-инок и Тадамори, сына Масамори. Тадамори проявил себя большим храбрецом, задержав раз-бойника, проникшего в личные покои Сиракавы. За этот подвиг он удостаивается пятого ранга второй степени и становится кугэ, придворным аристократом. Император-инок частенько брал с собой Тадамори, приватным образом навещая свою очередную любовь по имени Гион нёго («дама из Гиона»). Как-то раз, подходя к дому этой женщины, в кромешной тьме они увидели мерцаю-щий свет. «Уж не черт ли приманивает меня», забеспокоился Сиракава, которому в последнее время стали мерещиться разные страсти не только ночью, но и днем. «Эй, кто-нибудь, зарубите эту нечисть», не то приказал, не то взмолился он. Однако все оцепенели от страха и боялись ше-вельнуться. Столицу заполонили слухи об одноглазом черте-людоеде огромного роста. Один лишь Тадамори не потерял самообладания и подошел ближе к дому. Вглядевшись получше, он увидел человека, стоявшего на коленях. Тадамори убирает меч в ножны, незаметно подкрадывается и сза-ди наваливается на него. Оказалось, что это странствующий монах, пытавшийся разжечь костер. Когда Сиракаве доложили об этом, он подумал, что Тадамори не только смелый, но и осмотри-тельный человек с добрым сердцем: «А ведь мог зарубить старика без лишних размышлений…». Император-инок поступает в духе китайских традиций и одаривает верного вассала собственной наложницей, дамой из Гиона, которая уже носила в себе плод их любви – будущего Киёмори. Этот подарок во многом определит дальнейшую судьбу Хэйси из Исэ.
Дела у Тадамори шли лучше и лучше. Он усмиряет пиратов Японского Внутреннего моря, назначается губернатором Бидзэн, Харимы и прочих провинций, устанавливает контроль над тор-говлей с сунским Китаем. Тадамори по-прежнему пользовался поддержкой императора-инока Си-ракавы, а затем – Тобы. Он стал вхож в императорский дворец, однако, несмотря на его военную мощь и богатство, придворная аристократия отнеслась с прохладцей к «новичку». Атмосфера за-висти и предвзятости, окутавшая Тадамори, вынуждала его вести себя очень осмотрительно. Только так можно выжить самураю, попавшему в аристократическую среду. Тадамори умирает в 1153 г. Тогдашний левый министр Фудзивара Ёринага высоко оценил его в своем дневнике: «Хотя богатство Тадамори велико, а его вассалами переполнена вся страна, он до последних дней оста-вался очень почтительным и скромным человеком, который ни в роскошестве, ни в чванливости замечен не был». Черты отца, прежде всего осмотрительность перенял его старший сын и наслед-ник Киёмори. Выполняя заветы отца, он не только выдержал суровые невзгоды смут Хогэн и Хэйдзи, сохранив единство семьи, но и создал прочный фундамент дальнейшего расцвета Хэйси из Исэ.
В 1160 г. Тайра Киёмори получает третий ранг первой степени и назначается санги (совет-ником). Он первым из самураев попадает в круг высших сановников, называемых кугё. Ранжиро-вание чиновников по рангам началось где-то в начале седьмого века во времена императрицы Суйко. Придворный ранг выражал социальное положение в обществе, являясь мерилом родовито-сти. Чем выше ранг, тем ближе человек к императорской семье. При назначении на должность свято соблюдался принцип – должность определяется рангом. Сначала надо добиться повышения ранга и только после этого рассчитывать на соответствующую ему должность. Удостоившийся пятого ранга становился кугэ – придворным аристократом, которому полагались некоторые при-вилегии, например, возможность присутствия в залах императорского дворца. Настоящая синеку-ра начиналась с третьего ранга. Его обладатели, кугё, могли занимать высшие придворные долж-ности. Им причитались всяческие вознаграждения как за ранг, так и за должность в виде разнооб-разных налогов с определенного количества крестьянских дворов, а также централизованных по-ставок риса, денег, материи, изделий местных промыслов и т.д.
Тайра Киёмори приобрел право на равных разговаривать с высшими сановниками импера-торского двора, хотя совсем недавно все обстояло совсем иначе. Стоило самураю лишь попытать-ся выразить свое мнение, как любой захудалый аристократишка мог позволить себе резко обор-вать его: «У себя в деревне будешь рассуждать, а здесь делай то, что тебе велят». И самурай делал, ибо совершенно не представлял себе, что можно поступить иначе.
«Хэйси-таун» в Рокухаре всегда переполняли мужчины и женщины в элегантных одеждах. Паланкины и кареты перегораживали все подъезды к усадьбам Хэйси. Иногда казалось, что еще немного и по богатству и по влиянию они превзойдут императора и экс-императора. Именно это дало повод старшему брату жены Киёмори, Токитаде, в порыве неподдельного восторга произне-сти ставшую знаменитой фразу: «Тот не человек, кто не из нашего рода». Все следили за тем, ка-кие одежды носят Хэйси, в каких они шапках, с кем встречаются. Каждый старался подражать им. Ни для кого не составляло секрета благосклонное отношение к Киёмори экс-императора Госира-кавы, потерявшего в смуту Хэйдзи надежного опекуна Синдзэя и других приближенных, что вы-нудило его пойти на союз с Хэйси, позволивший ему не только стабилизировать отношения в им-ператорской семье, но и продержаться у власти при пяти императорах. Этот союз шел на пользу и Киёмори, которому для реализации зревших у него грандиозных планов требовалась высочайшая поддержка, придававшая его шагам законный характер. Они напоминали два колеса одной телеги, при этом Киёмори вел себя очень осмотрительно, стараясь не конфликтовать ни с императором, ни с экс-императором, ни с влиятельными аристократами. Он отличался в целом мягким характе-ром, если вообще это выражение можно применить к самураю. Киёмори редко повышал голос да-же на провинившегося слугу, что, естественно, импонировало аристократам. Еще больше им им-понировало расточительство Киёмори, который без видимого сожаления тратил нажитое отцом – делал крупные пожертвования храмам, поддерживал императорскую семью, одаривал аристокра-тов и помогал простолюдинам. Не забывал он и про «методику» Фудзивара, отдавая своих доче-рей в дома высших сановников.
Двадцать восьмого января 1162 г. от болезни умирает принц крови Сигэхито. Все вдруг вспомнили, что именно он должен был стать императором Японии. Что принц считался любимцем Икэнодзэнни, да и всех Хэйси тоже. Что Киёмори выступил на стороне Госиракавы исключитель-но по политической целесообразности, а не по зову сердца. Да и теперь, поговаривали, Киёмори душой по-прежнему с Сутоку. В столице сама собой сложилась атмосфера какой-то двойственно-сти и предчувствия чего-то недоброго. А не вспомнит ли Киёмори-доно старое? Ведь его теперь никто не остановит. Возьмет и вернет престол старшей линии императорской династии.
Поначалу Госиракава старался не обращать внимания на эти сплетни, ибо достаточно хо-рошо знал Киёмори, понимал, что ему нужно, поэтому не сомневался, что тот вряд ли захочет по-менть шило на мыло. Но слухи усиливались, а Киёмори, сказавшись больным, заперся у себя в усадьбе то ли в печали, то ли в раздумьях. «Ну, что ж, навещу затворника, справлюсь о здоровье», решает экс-император и, не медля, отправляется в Рокухару с частным визитом. Там начался на-стоящий переполох. Никто не ожидал визита такого высокого гостя. Никто, кроме Киёмори, кото-рый без труда догадался, зачем приехал экс-император. Отдав необходимые распоряжения, он на-правился в зал приемов. Там уже сидел экс-император в повседневной одежде. Никого из санов-ников рядом с ним не было. «Государь, я бесконечно тронут вашей заботой и …», начал Киёмори, но, лениво взмахнув рукой, Госиракава прервал его. «Оставь эти речи для другого случая. Приса-живайся вот здесь, поближе, нам есть, о чем побеседовать наедине», спокойно проговорил он, вглядываясь в слегка исхудавшее лицо Киёмори. Похоже, тому действительно не здоровилось. «Ты уже, наверняка, осведомлен о смерти принца», Госиракава замолчал, словно не решаясь пе-рейти к самому главному. «Как ты отнесешься к возвращению Сутоку? Мой брат и так настрадал-ся, а тут потеря любимого сына. Он лишился последней опоры в жизни, разочарован во всем, пусть молится здесь».
Киёмори не пытался скрытничать, т.к. знал наперед, какой ответ ожидают от него услы-шать. «Если вы простите старшего брата и вернете его сюда, сразу зашевелятся его сторонники. Меня многие ненавидят, и поверьте, государь, некоторые из них примутся подстрекать вашего брата, а это опять кровавые распри. Вы готовы к этому?». «Действительно», вздохнул Госиракава и надолго замолчал. Киёмори продолжал наседать: «Конечно, жить в Сануки это не то, что в сто-лице, но экс-император обеспечен всем необходимым. Рядом с ним жена, фрейлины, пытающиеся, как могут, скрасить его затворничество. К тому же после смерти Сигэхито экс-император ведет себя очень странно. И это можно понять, но в таком состоянии для всех и, в первую очередь для него самого, будет лучше, если он останется в Сануки. Его душа опустошена, а в сердце ничего нет, кроме ненависти к императору и к вам, государь». «Что ж, ты, наверное, прав», согласился Госиракава после некоторого раздумья. Киёмори отлично понимал, что его гость и не собирался возвращать Сутоку в столицу. Услышав от Киёмори мнение, совпадающее с собственным, Госи-ракава только облегченно вздохнет и успокоится на этот счет. Император Нидзё также вряд ли за-хочет простить ссыльного, посеяв тем самым семена нового раздора.
Аристократы словно забыли о Сутоку. Никто не хотел ссориться с Госиракавой и Киёмори. Неопределенность в этом вопросе создала какую-то нервозную атмосферу беспокойства: простят, не простят, вернется, не вернется, а если вернется, что будет и т.д. и т.п. Теперь же туча, нависшая над императорским двором, как бы сама собой исчезла куда то, и опять ярко засияло солнце при-дворных будней. Сутоку ждало полное забвение. Госиракава принял соломоново решение. Оста-вить все как есть и сделать вид, что Сутоку вообще не существует. Хотя, по правде сказать, у него иногда возникало что-то вроде угрызения совести. Старший брат явно не заслуживал такой судь-бы, однако зов крови сразу же заглушался доводами разума. Возвращение Сутоку, якобы незакон-но обойденного в престолонаследии, привлечет к нему недовольных сложившейся обстановкой. Не исключено, что и император Нидзё попытается использовать ситуацию для отстранения от вла-сти собственного отца. Все может произойти. Тем более, что после смерти сына Сутоку ведет себя так, словно лишился рассудка. Даже и не знаешь, что он выкинет в столице.
Судьбу этого человека без преувеличения можно назвать трагической. Томительные во-семь лет проведет он в дальней ссылке в Сануки на острове Сикоку. Три из них уйдут на перепис-ку пяти сутр Махаяны. Вместо привычной туши Сутоку использовал кровь из своих пальцев. За-кончив эту работу, он отправил список сутр в столицу с просьбой поместить их в павильоне Ан-ракудзюин рядом с могилой отца, императора-инока Тобы. Тем самым Сутоку надеялся выра-зить раскаяние и сожаление случившимся, вымолить у богов прощение за напрасно понесенные людские жертвы, и успокоить душу. Однако Госиракава отправил их назад, подозревая, что в сутрах скрыто проклятие. Двор также посчитал, что от преступника не следует принимать подобного дара. Когда Сутоку доставили отвергнутые сутры, символ его примирения и умиро-творения, он не мог сдержать гнева, ставшего выражением всего того, что копилось в его серд-це. «Ты боишься, что с помощью сутр я отомщу тебе? Так запомни же, что твои опасения не напрасны. Я превращусь в величайшего демона Японии и зло, творимое мною, обрушится не только на тебя, но и на все твое потомство, которое навсегда перестанет властвовать над на-родом и подчинится ему. Да будет так!», взревел Сутоку, надкусил кончик языка, и на обратной стороне листа одной из сутр записал кровью клятву мщения. Затем он уединился в комнате и принялся с нетерпением ждать смерти, перестав следить за собой, стричь волосы и ногти. По-степенно его вид все больше напоминал Тэнгу. В 1164 г. желание Сутоку сбылось. Его смерть со-провождалась необычными явлениями. Когда несли гроб с его телом, полил страшный дождь, за-сверкала молния, а из каменного постамента, на который его поставили, стала сочиться кровь. Не к добру, заговорили люди, когда дым погребального костра потянулся в сторону император-ского дворца. Что-то будет. И не ошиблись. После смерти Сутоку в столице вспыхнул сильней-ший пожар, в стране участились землетрясения и прочие природные катаклизмы. На следующий год умирает император Нидзё. Уже мало кто сомневался, что все это вызвано мстительным духом Сутоку.
В 1167 г. могилу Сутоку в Сануки посетит поэт-монах Сайгё, в миру – Сато Норикиё, вы-ходец из богатый семьи, служивший в «северной страже» императора-инока Тобы. В 1140 г. не-ожиданно для всех в возрасте двадцати трех лет он «изменил свой облик». Лишь близкие друзья знали, что истинной причиной этого поступка явилась безответная страсть к Тайкэнмонъин Сёси, младшей сестре главы дома Токудайдзи. Именно она стала матерью императора Сутоку, которого Сайгё любил и уважал. Когда он принялся молиться за успокоение души усопшего, среди ясного неба прогремел гром, и полыхнула молния. Перед пораженным монахом возник дух Сутоку в образе огромного Тэнгу: «Как мне горько! Как мне обидно! Я не смирюсь, пока до конца не вы-полню свою клятву. И буду мстить, мстить, мстить». Сайгё попытался смягчить гнев бывшего любимца: «Ты являлся императором в этом мире, однако смерть уравняла тебя с простыми смертными. Отвергни дурные пути. Забудь об обидах, смягчи сердце и засни спокойно». На лице Тэнгу появилось что-то наподобие улыбки удовлетворения, и он растаял в воздухе. Однако дух не успокоился, даже наоборот. Именно его проклятием приписывали и гибель Хэйкэ и потерю вла-сти императорским домом. Народ он действительно сделал правителем, если под ним подразу-мевать самураев, захвативших реальную власть. Сутоку причислили к трем великим демонам Японии наряду с Сугавара Митинагой и Тайра Масакадо. Для его умиротворения строились хра-мы, возводились усыпальницы. Но все напрасно. Вплоть до конца эпохи Эдо многие бедствия, осо-бенно те, что обрушились на императорскую династию, объяснялись проклятием Сутоку.
В этой связи следует отметить, несколько забегая вперед, лет этак на семьсот, следую-щее. В январе 1867 г. императором провозглашается пятнадцатилетний Мэйдзи. В соответст-вии с традициями он унаследовал священные регалии, однако церемонию восшествия на престол отложили до двадцать шестого августа 1867 г., годовщины смерти экс-императора Сутоку. Личный посланник императора Мэйдзи отправился в Сануки, где, подойдя с непокрытой головой к могильному холму в Сираминэ, торжественно произнес: « Прошу принять извинения от имени божественной династии за все обиды, нанесенные вам. Забудьте старое и возвращайтесь до-мой». Посланник долго стоял, низко склонив голову, перед усыпальницей Сутоку. Ничто не нару-шало установившейся тишины. Луч солнца, пробившийся сквозь затянувшие небо облака, присут-ствующие восприняли как знак согласия. На следующий день после этого символического прими-рения состоялась официальная церемония восшествия на престол, а дух Сутоку нашел вечное ус-покоение в новом синтоистском храме в Киото. Вкусив рис нового урожая, Мэйдзи объявил о вос-становлении императорского правления и уходе в отставку последнего сёгуна Токугава – Ёсинобу. Эра самурайской вольницы закончилась.
Подводя итог этому небольшому экскурсу в будущее, можно сказать следующее. То, что не захотел сделать Госиракава, осуществил Мэйдзи. Именно он стал инициатором успокоения мстительного духа Сутоку и возвращения его домой, о чем он так мечтал. Умиротворенный экс-император ответил взаимностью и не только спас от виселицы внука Мэйдзи, императора Сёву, но и вообще сохранил институт императорства в послевоенной истории Японии. Хотя многие почему-то уверены, что меч правосудия, занесенный над головой поджигателя войны на Дальнем востоке, вырвали из нетерпеливых рук советских и китайских союзников американцы во главе с генералом Макартуром.
Две страсти преследовали Тайра Киёмори – море и власть. Даже самому себе он не мог признаться, что любит больше, потому что не знал, море ли ему нужно для укрепления власти, или же власть нужна для укрепления связи с морем. В те далекие времена жажда власти являлась обыденным явлением, и недоумения не вызывала. Кто не стремился к ней?! А вот с морем дела обстояли сложнее. В древности японцы довольно настороженно относились к нему. Водная стихия их больше пугала, чем привлекала. Неспроста Асука, Фудзивара, Нара, Киото и прочие столицы располагались во внутренних районах страны. Провинциальные управления также строились по-дальше от моря. Море, настоящее море, вернее, моря, омывающие Японию со всех сторон,
вызывали у людей настороженное отношение. Кого-то страшили их буйство и необозримость. Кто-то все время ждал, что вот-вот из-за горизонта покажутся паруса какой-нибудь скверны, кото-рая не только загрязнить божественную страну, но и нарушит установившиеся в ней традиции.
Подобный консерватизм во многом предопределил отказ императорского двора где-то в середине девятого века от регулярных посольств в танский Китай. Конечно, отправка посольства сопровождалась огромными трудностями, которые, правда, с лихвой компенсировались приноси-мой пользой для развития страны. После отмены «миссии четырех кораблей» оживилась частная торговля. Особенно активно она осуществлялась в порту Хаката на острове Кюсю, куда частенько наведывались сунские купцы, привозившие фарфор, ароматические вещества, шелковые ткани, сутры, книги и другие «карамоно», высоко ценившиеся императорской семьей и аристократами. Именно в Хакате впервые в жизни Киёмори увидел китайский корабль. Он долго не мог оторвать глаз от махины странной формы, нос которой украшала позолоченная фигура дракона. Юноше-ская довольно расплывчатая страсть Киёмори к морю стала приобретать конкретные очертания: могущество дома Тайра должно произрастать морской торговлей.
Август 1133 г. В небольшом заливе на побережье поместья Кодзаки в провинции Хидзэн бросил якорь купеческий корабль из Китая, на который поднялись чиновники Управления запад-ных земель (дадзайфу) и как обычно приступили к описи товаров. После оной они полностью за-купались Управлением, перегружались на каботажные суда и по Внутреннему Японскому морю отправлялись в столицу. В общем, дело рутинное. Работа чиновников неожиданно прерывается появлением Тайра Тадамори, предъявившему старшему из них бумагу, из которой выходило, что они, оказывается, нарушают исконные права владельца поместья Кодзаки, самого экс-императора Тобы. Чиновники не верили собственным глазам – впредь здесь должен распоряжаться Тайра Та-дамори, губернатор провинции Бидзэн! Тадамори удалось добиться невозможного – запретить чи-новникам Управления западных земель заниматься сунскими кораблями. Экс-император Тоба ве-ликодушно передал в руки Тадамори торговлю с Китаем, рассчитывая на приток диковинных то-варов в столицу. Для этого, прежде всего, требовалось наладить нормальные условия судоходства в Японском Внутреннем море, главной транспортной артерией, связывающей Кюсю с Киото. Множество островков, сложный прибрежный рельеф, постоянно меняющееся течение препятство-вали доставке грузов и благоприятствовали пиратству, издавна процветавшему в этих местах. Первое боевое крещение Киёмори получил как раз в схватке с пиратами. Иногда, закрыв глаза, он вспоминал тот день.
Саэки Готодзи, стоя на палубе огромного корабля, которому не было равных на всем Внут-реннем Японском море, дает знак приготовиться к сражению. Пиратские суда, перебирая веслами как сороконожки, принялись разворачиваться в боевой порядок. Водная гладь Аки но нады искри-лась на солнце, а морской прибой лениво накатывался на песчаные берега разбросанных повсюду островков. Корабли Тайра Тадамори, преодолевая течение и ветер, медленно двигались навстречу пиратам. «Косоглазый Тадамори, эта столичная выскочка, так и рвется выполнить высочайшее по-веление. Не терпится ему кроме Харимы покомандовать еще где-нибудь. Заодно и карманы набить. Наверное, он по-прежнему верит в удачу. И не догадывается, бедняга, что вот этими пиратскими руками я ухвачу его за вельможную жопу и швырну на корм морскому дракону. И уже никто не посмеет мешать мне!», громыхал на палубе голос Готодзи. Неожиданно корабли с красными стя-гами, словно по команде, рассредоточились и стали окружать противника. Из-за щитов на них об-рушился град стрел. И почти сразу же над одним из островов показались клубы черного дыма. «Эти сволочи подожгли наши дома», взревел Готодзи. Пираты оцепенели. Готовность сражаться сменилась у них желанием немедленно кинуться на защиту жен и детей. На их корабли полетели «медвежьи лапы» перекидных лестниц, по которым как муравьи поползли легковооруженные са-мураи Тайра. Вскоре все было кончено…
Дед и отец Киёмори беспощадно искореняли пиратство, но оно проявляло поразительную живучесть. Сегодня, скажем, на море все тихо и спокойно, но случись неурожай какой в сердцах прибрежного крестьянства тут же пробуждалась тяга к пиратству, генетически заложенная в него многими поколениями предков. И одной лишь силой ее не одолеть. Это Киёмори осознал давно, еще гоняясь за пиратами по просторам Внутреннего Японского моря. Их требовалось приучить, вернее, сделать союзниками Хэйкэ. Но как?
В пору мучительных раздумий Киёмори во сне явился достопочтенный Кукай. Опираясь на свой знаменитый посох, он промолвил: «Будешь почитать божество Миядзимы – свершишь заду-манное». Остров Миядзима в провинции Аки считался одним из самых живописных мест в Япо-нии и с глубокой древности почитался священным. Пираты искренне верили, что именно на этом прекрасном острове обитает божество морей – покровитель мореплавателей, от милости которого зависела их судьба. Еще в 593 г. во времена императрицы Суйко местный феодал Саэки Курамото построил здесь святилище, получившее название Ицукусима дзиндзя. Идея, поданная Великим учителем, основателем буддийской секты Сингон, настолько воодушевила Киёмори, что он решил пойти еще дальше: использовать Ицукусима дзиндзя не только для повышения авторитета среди пиратов и их дальнейшего превращения в морскую дружину Хэйкэ, но и придания этому святи-лищу характера родового храма Хэйси, где изволит пребывать священный дух божества – праро-дителя этого рода. У императорской семьи есть Исэ дайдзингу, у Фудзивара – Касуга тайся, у Гэндзи - Ивасимидзу Хатимангу, а у Хэйси будет Ицукусима дзиндзя. Тайра Киёмори буквально физически ощущал поддержку небесных сил. Кукай в 803 г. отправился в танский Китай в составе очередного посольства по особому указу императора Камму, стремившегося к налаживанию тор-говли с могучим соседом. Теперь же через именитого посланника император как будто напоминал своему потомку о предназначенной ему миссии крепить отношения с Китаем.
Киёмори заново отстраивает главное здание, восстанавливает галереи и другие по-стройки святилища, не жалеет богатых пожертвований на его нужды. Не отставали от Киёмори и его родственники. Построенные на воде святилище и его ритуальные врата, тории, словно за-скользили во всем величии по морской глади навстречу берегам сунского Китая. В 1164 г. Киёмо-ри преподносит в дар святилищу тридцать три свитка с сутрами Лотоса, Амиды и Сердца, которые переписывали братья, дети и прочие члены семьи Киёмори. Всего тридцать два человека! Собст-венной рукой он написал молитвенное пожелание процветания рода Хэйси. Обратную сторону каждого свитка украшали великолепные позолоченные рисунки на темы сутр, выполненные из-вестными художниками. Декорированный драконом медный ларец, в котором хранились все свит-ки, по красоте исполнения мало в чем уступал им.
Киёмори умело использовал и растущий авторитет святилища и положение фактического руководителя Управления западных земель для привлечения пиратов на свою сторону. Да это бы-ли уже и не пираты в пугающем всех смысле этого слова, а что-то вроде честных труженников моря. Они перевозили и сопровождали грузы, занимались погрузкой и разгрузкой в портах, слу-жили лоцманами, строили и ремонтировали корабли. У них всегда имелась работа, щедро оплачи-ваемая Хэйси. Тайра Киёмори стал для них не только благодетелем и покровителем, но и предво-дителем. Проводя вассалитизацию пиратов Внутреннего Японского моря, Киёмори всегда помнил о главном – только поддержка императорской семьи, пусть и чисто формальная, могла обеспечить реализацию задуманного. Складывающаяся обстановка требовала от Киёмори особой осмотри-тельности. Госиракава на правах «отца нации» пытался осуществлять экс-императорское правле-ние, а сын «отца нации», император Нидзё, всячески противился этому, демонстрируя при любой возможности, что именно он управляет страной. С младенческих лет Нидзё воспитывала Бифуку-монъин, довольно холодно относившаяся к Госиракаве. Ей, женщине умной и влиятельной, уда-лось посеять в душе Нидзё семена труднообъяснимой неприязни к отцу. Взойдя на престол, тот приблизил к себе людей, которые по мере сил препятствовали экс-императорскому правлению. Да и у самого императора характер был совсем не сахар, поэтому его отношения с отцом только обо-стрялись. В добавок ко всему в 1160 г. должность Великого министра получает Фудзивара Корэ-мити, двоюродный брат Бифукумонъин. Его опыт, а ему перевалило далеко за шестьдесят, позво-лял без особого труда продолжить начатое сестрой. Сановники из Фудзивара давно настороженно поглядывали в сторону Госиракавы, пытавшегося не очень явно, но последовательно оттеснить их от власти. Ощущая такую поддержку, Нидзё все чаще проявлял несдержанность, и порой его об-ращение с отцом выглядело излишне жестким.
Эта ситуация вынуждала Киёмори подлаживаться как под императора Нидзё, так и под экс-императора Госиракаву. Первый со всеми его выходками по человечески, как ни странно, нравил-ся Киёмори. Наверняка тут не обошлось без влияния его жены Токико, являвшейся кормилицей Нидзё. Второй также нравился Киёмори, но уже не по человечески, здесь как раз было много во-просов, а как наиболее подходящий союзник. Киёмори не сомневался, что прирожденный кон-формист Госиракава рано или поздно переиграет недругов и возьмет верх в подковерной борьбе, в которой равных ему не наблюдалось. У Киёмори имелась еще одна причина «любить» экс-императора – Тайра Сигэко, сводная младшая сестра Токико, принадлежавшая к дому кугё и по родовитости заметно превосходившая свояка. Отцу удалось пристроить ее в свиту Дзёсаймонъин. Как-то по обыкновению Госиракава зашел поболтать к старшей сестре и с первого взгляда увлекся молоденькой фрейлиной, которая вскоре удостоилась чести стать его высочайшей наложницей. В 1161 г. у них рождается мальчик, названный Норихито. Экс-император души не чаял в седьмом сыне и выделял его среди других своих детей, а Сигэко продолжала помогать Хэйкэ теперь уже в качестве матери принца крови. Эта женщина в немалой степени способствовала возвышению дома Тайра, и Киёмори никогда не забывал этого.
Принц Норихито окончательно рассорил Нидзё и Госиракаву. В конце сентября 1161 г. им-ператор узнает, что группа приближенных экс-императора, в том числе и видные представители Хэйси, замыслили сделать наследным принцем едва родившегося любимчика Госиракавы. Оче-видным представлялся и следующий шаг заговорщиков - отправка на покой куда-нибудь подаль-ше от столицы Нидзё и возведение на престол младенца, управляющего страной из колыбели, ко-торую покачивает экс-император Госиракава. Нидзё пришел в бешенство. Киёмори с превеликим трудом удалось убедить его в своей непричастности и чудом сохранить лицо. «Ёще не закончился траур по Бифукумонъин, а экс-император уже подыскал мне замену. Какой он, оказывается, не-терпеливый», слегка успокоившись, промолвил император. Немного поразмыслив, он воскликнул: «Министр, хватит прятаться. Киёмори, мне кажется, совсем не причем». Из-за ширмы неожиданно возник Великий министр Фудзивара Корэмити. «Министр, передай отцу, что я его прощаю. В по-следний раз. И приказываю ему, так и скажи, приказываю и носа не высовывать из дома. Пусть воспитывает младенца, да почаще молится. Если же он посмеет ослушаться и возьмется за старое, то в миг окажется в Сануки и разделит судьбу своего полоумного брата. Гарантом выполнения приказа я назначаю тебя, советник. Заодно разберись и с заговорщиками». Киёмори ничего не ос-тавалось, как низко склонить голову в знак согласия. Слушая императора, он как-то по особенно-му ощутил всю хрупкость и непредсказуемость своего положения. Несомненно, кашу заварил Го-сиракава. То, что его поддержали Наритика и Нобутака из Фудзивара, тоже, в общем, объяснимо. Но зачем в это дело ввязались шурин Токитада и младший брат Норимори? Неужели они не пони-мали, что ставят под удар не только Киёмори, но и всех Тайра, в том числе и самих себя? Или здесь что-то иное? Всего не учтешь, всех не упредишь. Мало служить власти. Мало подстраивать-ся под нее. Нужно самому властвовать, чтобы никакие идиоты вроде Токитады не могли помешать, пусть и невольно, осуществить задуманное.
Наступили времена прямого императорского правления, когда Нидзё мог действовать без оглядки на отца. Однако вместо удовлетворения он все отчетливее ощущал зависимость от Хэйси, вернее, их военной мощи. Если бы не самураи Хэйкэ в столице давно бы распоряжались воинст-вующие монахи, у которых нередко дискуссии о буддийских канонах перерастали в настоящие побоища. То монахи Энрякудзи нападут на Ондзёдзи, превратив его в головешки, то их коллеги уже из Ондзёдзи спалят священные врата у подножия горы Хиэйдзан. Не успеют люди Хэйкэ на-вести порядок, как разгораются очередные дебаты между Кофукудзи и Энрякудзи. В конечном счете, виноватым оказывался Тайра Киёмори, обвиняемый со всех сторон. Он и излишне жесток, и не уважает буддийские традиции, и преследует корыстные цели, и, вообще, плохой человек, как, впрочем, и вся его родня. Однако позиция главы дома Тайра оставалась незыблемой – он лишь ис-полняет волю Нидзё и пользуется его полной поддержкой. Киёмори не давал повода усомниться в своей лояльности императору. Ему удалось максимально смягчить последствия неудавшегося за-говора, участники которого, можно сказать, отделались легким испугом. Со стороны это выгляде-ло как желание Киёмори предотвратить открытое противостояние в императорской семье и сохра-нить ее авторитет. Так оно и было на самом деле – опираясь на престиж экс-императора, Киёмори вознамерился взобраться на самую вершину власти.
В конце марта 1165 г. умирает ближайший советник Нидзё – Фудзивара Корэмити, потеря которого стала для императора серьезным потрясением. Он уединяется в резиденции Хигаси но тоин и фактически вверяет государство заботам Тайра Киёмори. Слабеющий день ото дня Нидзё изъявляет желание сделать наследным принцем сына Нобухито, а регентом – Фудзивара Мотодза-нэ. Все бросились исполнять последнюю волю императора, который должен был покинуть этот мир со спокойной душой. Двадцать пятого июня он отрекается от престола, а уже на следующий день прошла церемония введения Нобухито в сан наследного принца. В тот же день он провоз-глашается императором Рокудзё – самым молодым в истории «сыном неба». По японскому спосо-бу исчисления возраста ему было два года, но появился он на свет семь месяцев и одиннадцать дней тому назад. Через два месяца состоялась церемония взошествия на престол, в ходе которой молодой император сильно расплакался и не успокаивался, пока не прильнул к груди срочно вы-званной кормилицы. Одна из придворных дам, с умилением наблюдая за этой картиной, промол-вила, что для младенца грудь будет поважнее короны.
Едва Рокудзё взошел на престол, как столицу облетела весть о смерти экс-императора Нид-зё в Хигаси но тоин. Говорят, пребывая еще в сознании, он нашел силы прошептать, что вверяет будущее императора Рокудзё дому Тайра. В день похорон Нидзё опять сцепились воины-монахи Энрякудзи и Кофукудзи. Жизнь текла своим чередом… Среди этой суеты в конце лета 1166 г. ти-хо и незаметно умирает Мотодзанэ, основатель новой ветви Фудзивара – Коноэ. Его сын Мотоми-ти жил в усадьбе Коноэ доно, откуда и пошло это название. В городе стояла сильная жара, подсте-гивающая бушевавшую эпидемию. Этой заразе было все равно – из дома ли ты регентов и канцле-ров или же из лачуги сборщика хвороста. Мотодзанэ в шестнадцать лет уже канцлер при импера-торе Нидзё и главный в роду Фудзивара. По завещанию Нидзё он назначается регентом при импе-раторе Рокудзё. Женой Мотодзанэ во многом благодаря инициативе Госиракавы становится в 1164 г. Морико, одна из восьми дочерей Киёмори, вошедшая в дом регентов и канцлеров в возрасте де-вяти лет. Несмотря на столь юные годы, она чудесно ладила с мужем, а ее игра на биве нередко приводила в восторг эмоционального экс-императора, любившего слушать, прихлопывая в ладоши, давно забытые мелодии. Как-то раз, наслаждаясь игрой Морико, он прошептал сидевшему рядом Киёмори: «Вот если бы у моего Норихито была такая приемная мать!». Тот лишь слегка улыбнул-ся в ответ, совершенно не понимая, куда клонит опьяневший ни то от сакэ, ни то от чувств экс-император.
Пост регента после Мотодзанэ унаследовал, как и ожидалось, его младший брат Мотофуса, человек умный и честолюбивый, к тому же стройный и красивый – в общем, настоящий аристо-крат. Киёмори сразу невзлюбил его. И было за что. Мотофуса считал Хэйси выскочками и не скрывал презрительного отношения к ним. Встречаясь с Киёмори, он лишь слегка наклонял голо-ву. Порой это сильно задевало Киёмори, но он старался сдерживаться, прекрасно понимая, что по-добное высокомерие – обыкновенная поза и ничего серьезного в себе не таило. Должность регента носила чисто номинальный характер, поскольку реальная власть вновь оказалась в руках деда им-ператора, Госиракавы, продолжившего экс-императорское правление.
Вскоре Мотофуса и Киёмори окончательно рассорились. И рассорил их земельный вопрос. Безудержная приватизация государственных угодий и превращение их в сёэн, обладавшими нало-говым иммунитетом, заметно усложняло существование божественной династии. Поэтому двор по мере сил пытался затормозить этот процесс и ограничить его определенными рамками, что, есте-ственно, затрагивало напрямую интересы влиятельных представителей дома регентов и канцлеров, являвшегося крупнейшим частным собственником земли. Любые новации в этом направлении вы-зывали болезненную реакцию, и никто не хотел уступать ни одного поместья. Возглавивший дом Фудзивара регент Мотофуса справедливо полагал, что земли старшего брата перейдут к нему. Од-нако Киёмори постарался здорово насолить своему оппоненту. Он посоветовал Морико написать слезливое письмо экс-императору с нижайшей просьбой защитить законные интересы ее воспи-танника, шестилетнего Мотомити. В свои одиннадцать лет она волею провидения оказалась не только мачехой, но и опекуном сына Мотодзанэ от другой жены. Киёмори рассчитал все очень точно. Экс-император настолько благоволил Морико, что отдал ей на воспитание своего принца крови Норихито. Разве мог он отказать в просьбе такой женщине?! У которой такой отец! Госира-кава передает значительную часть владений Мотодзанэ его сыну Мотомити, а Киёмори получает право управления этими обширными землями. Мотофуса, посчитав, что его попросту обобрали, затаил в сердце страшную обиду. Этим и ограничился. Для Фудзивара наступали тяжелые времена. Дует Госиракава – Тайра Киёмори набирал силу.
Проходит некоторое время и Госиракава вызывает к себе Киёмори: «Ну, как, регент все еще дуется? Ничего, отойдет. Ты заехал бы к нему, что ли. Не чужие ведь. Так, якобы по дороге загля-нул. Ему приятно будет. А вообще то я пригласил тебя не для того, чтобы мирить с Мотофусой. Вы и без меня разберетесь. Что ты скажешь, если я вручу Норихито священную регалию?». Киё-мори сразу смекнул о чем идет речь. Лет триста назад канцлер Фудзивара Мотоцунэ преподнес фамильный меч семьи «цубокири но мицуруги» императору Уде, который вручил его старшему сыну (будущему императору Дайго) в знак признания наследным принцем. С тех пор этот меч по-читается священной регалией и по традиции передается императором наследному принцу во вре-мя церемонии вступления в сан. Вопрос экс-императора застал Киёмори врасплох. Это редко с ним случалось, но он не знал, что ответить. Пауза становилась неприличной и могла быть непра-вильно истолкована. «А…а если у императора родится сын?», растерянно выпалил Киёмори. «Ес-ли родится, вознесем молитву богам за столь чудесный подарок. Но до этого далеко, очень далеко. Надеюсь, ты помнишь, сколько Рокудзё лет? Наверняка, кто-то не вытерпит и, воспользуясь неоп-ределенностью, начнет мутить воду. Это у нас умеют. Поэтому именно сейчас самое время упре-дить подобные настроения и успокоить всех».
Киёмори еще раз восхитился дальновидностью Госиракавы, который успокаивал прежде всего самого себя, заранее и очень умело пресекая возможные попытки оттеснить его от власти. «Вы, государь, как всегда правы. Однако и император и Норихито совсем дети и без поддержки Мотофусы, а главное, вашего доброго совета вряд ли обойдутся», вкрадчиво проговорил Киёмори. Экс-император, и это было видно по его лицу, услышал то, что хотел услышать. С трудом сдержи-вая улыбку удовлетворения, назидательным тоном он добавляет: «Пока император не станет осоз-навать, что к чему мой долг помогать ему во всем. И ты не должен оставаться в стороне». Похоже, они опять поняли друг друга. Телега о двух колесах, пусть со скрипом, двигалась в заданном на-правлении. В очередной раз поддержав экс-императора, Киёмори в очередной раз получал от него подарок, но на этот раз поистине королевский – он приобщался, правда, к косвенным, но все же родственникам наследного принца, а это что-то значило в придворных кругах.
Семнадцатого октября 1166 г. в императорском дворце состоялась церемония введе-ния Норихито в сан наследного принца. Киёмори назначается министром двора. Избранная им стратегия сближения с императорским домом давала плоды. Медленно, но верно Хэйси превраща-лись в тех же Фудзивара, но ином, более грубом обличье. По примеру своих «учителей» Киёмори с помощью красных девиц Тайра пытался встроиться в существующую политико-административную пирамиду, на вершине которой находился император. Чем ближе к нему, тем больше власти – значит надо усиливать влияние на императора и его ближайшее окружение. И это Киёмори блестяще удавалось. Высший слой потомственной придворной аристократии стреми-тельно разбавлялся представителями Хэйкэ, которые губернаторствовали в различных провинциях. И над всеми ими возвышалась харизматическая личность их предводителя – Киёмори. И не только возвышалась, но и сплачивала.
Медовый месяц Госиракавы и Киёмори продолжался. Удобно устроившись на кораблике, они любили наблюдать за ночной ловлей рыбы с помощью бакланов. Бакланщик на носу корабли-ка закреплял металлическую корзину, накладывал в нее сосновых чурок и разжигал огонь, осве-щавший водную гладь. Свет привлекал любопытную форель, становившуюся легкой добычей прирученных бакланов. Они ловко выхватывали из воды форель, но не могли проглотить – меша-ло кольцо на их шее. Бакланщик специальными веревками управлял «рыбаками» и извлекал из них свеженькую рыбу, которую потрошили, слегка просаливали, вымачивали в уксусе и подавали к столу. Особенно хорошо шел лов в Фукухаре, поместье Киёмори в Сэтцу. Приготовленная та-мошними умельцами форель была не хуже той, что водилась в Нагарагаве.
В столичной усадьбе Ходзюдзидоно, резиденции экс-императора, нередко устраива-лись представления саругаку, большим любителем которых с давних лет являлся Госиракава. Пришлись они по вкусу и Киёмори, тянувшегося ко всему китайскому. Любая пирушка заканчи-валась приглашением бродячих артистов. И начиналось! Обезьяны, прыгающие через металличе-ский обруч; удивительные фокусы, вроде появления ребенка из пасти лошади; акробаты; глотате-ли мечей; испускатели огня; жонглеры; канатоходцы; театр марионеток. Чего там только не было?! Киёмори и сам любил тряхнуть стариной и исполнить танец посадки риса под шелестящий звук сасары.
В один из таких славных вечеров в Ходзюдзидоно порядком охмелевший экс-император, по обыкновению щедро одаривший артистов, разоткровенничался: «У меня только один друг, на ко-торого я могу положиться. Это ты, Киёмори. Чтобы не повторились страшные и печальные собы-тия Хогэн и Хэйдзи мы должны быть вместе. Ты понимаешь меня, министр? И вместе оберегать императора и наследного принца, которые совсем еще дети. А когда я выполню, не сразу, конечно, но обязательно выполню старую мечту и удалюсь от бренных дел государства, забота о высочай-ших отроках должна лечь на плечи такого преданного вассала, как ты». Киёмори молча слушал и думал о своем. Экс-император, похоже, и в правду собирается в монахи. Здесь он не лукавит. А насчет бренных дел будет совсем наоборот. И лысина тому не помеха. Госиракава тем временем продолжал: «Но пока я еще, как видишь, не в рясе и кое-что могу. Кстати, после смерти Фудзивара Корэмити кресло великого министра пустует. И знаешь почему?». «Откуда же мне знать, госу-дарь», тихо промолвил Киёмори, не отводя взгляда. «В это кресло я намерен посадить тебя!». Та-кого поворота Киёмори не ожидал и даже расстроился: он опять не угадал замыслов Госиракаы. Растерянный вид Киёмори очень позабавил экс-императора, рассчитывавшего именно на такую реакцию. «Но что скажут люди? На меня все и так косятся, а тут такое… К тому же по традиции великие министры назначаются из дома Фудзивара», попытался возразить Киёмори. «Что за лепет, министр? Ты словно не воин, а нечестивый монах, который говорит одно, а думает совсем другое. А думаешь ты, наверное, о том, что, став великим министром, быстро покончишь с влиянием Фуд-зивара в императорском дворце. Не так ли мой друг? За это можно и выпить, хотя мне, кажется, уже достаточно». Осушив поднесенную чашу с сакэ, Киёмори с трудом прошептал ждавшему от-вета экс-императору: «Не знаю, что и сказать вам, государь…». «Мне ничего говорить и не надо, меня слушать надо, а ты это умеешь», ухмыльнулся тот.
Наступил 1167 г. После того, как отшумели положенные по случаю нового года торжества и церемонии, в Ходзюдзидоно собрались кугё. Им предстояло обсудить важный вопрос: кто дол-жен стать великим министром. Споры затянулись до глубокого вечера. Одни стояли за Тайра Киёмори, другие выступали против. Первые подчеркивали, что за ним – сила и порядок, а значит и спокойствие в стране. Вторые отстаивали нерушимость традиций, заложенных отцами и дедами, намекая на всю нелепость и вредность ситуации, когда благородными мужами начнет командо-вать самурай-деревенщина. Конец разногласиям положил хозяин усадьбы: «Способности Киёмо-ри-доно известны всем. Его назначение на пост великого министра ни что иное, как благо для страны. Что же касается его якобы невысокого происхождения», тут экс-император умышленно сделал долгую паузу и многозначительно обвел взглядом сидевших перед ним вельмож, « мне по-чему-то кажется, что это не совсем так». Присутствующие заулыбались, сразу сообразив, о чем идет речь, и склонили голову в знак согласия. Сейчас не время было поступать иначе. В павильоне в саду уже ждали музыканты, готовые развлекать их до утра, и стояли столики с обильным угоще-нием.
Известие о присвоении главе дома Тайра первого ранга второй степени и назначении его Великим министром столица восприняла спокойно. Люди давно привыкли к тому, что все строилось и восстанавливалось Хэйси, за порядком на улицах следили Хэйси, утихомиривали на-доевших всем воинов-монахов Хэйси, подаяния нищим и пострадавшим от стихийных напастий выдавались из закромов Хэйси. К Хэйси принадлежали уже пять кугё. Хэйси губернаторствовали в одиннадцати провинциях, а пять находились у них в кормлении. Так чему было удивляться, если не только столица, но и страна целиком фактически управлялась Хэйси.
В Китае должность Великого министра называлась сёкоку, поэтому Киёмори очень понравилось, когда его стали в китайском стиле величать Хэйсёкоку – Великий министр Тайра. Поначалу он с энтузиазмом принялся за дело, надеясь, что сближение с императорским домом по-может ему наладить широкую морскую торговлю с сунским Китаем. По Внутреннему Японскому морю, расправив паруса, величаво плывут четырех и шестимачтовые огромные корабли со всеми ихними ахтерштевенями, водонепроницаемыми перегородками, кабестанами, компасами. Трюмы их забиты шелковыми тканями, ароматическими веществами, фарфоровой посудой и прочей вся-чиной, шедшей в Японии нарасхват. И назад эти громадины возвращались бы не «налегке». Жем-чуг, расписные лакированные поделки, перламутр, медные изделия, а также сосны, криптомерии, кипарисы и другой лесоматериал, а главное – золото манили к себе сунских купцов. Торговля с Китаем способствовала не только материальному, но и духовному развитию Японии. Взять, к примеру, составленную в 980 г. энциклопедию «Тайпин юйлань» («Императорское обозрение го-дов Тайпин»), вывоз которой из Поднебесной строжайше наказывался. Сколько и кому заплатил за нее Киёмори ведал лишь он сам, однако эта книга, попав в Японию, открыла ее жителям разнооб-разные секреты великого соседа. Чем закончился диспут восьмидесяти ученых-конфуцианцев в 81 г. до н.э. узнали те, кто прочитал трактат Хуань Куаня «Ян те лунь» («Спор о соли и железе»). И эта древняя и очень поучительная книга стала известна благодаря стараниям Киёмори. А ведь бы-ли еще и многотомная «Императорская медицинская энциклопедия», выпущенная в 1111 г., «Эс-се» Шен Куана, содержащее много полезной информации об астрономии, метеорологии, матема-тике, и прочие книги, послужившие делу японизации китайских достижений науки и культуры. Узнав, что в Китае помимо железных, медных и серебряных монет в обращении находятся и бу-мажные деньги, Киёмори заразился идеей монетаризма, не покидавшей его всю оставшуюся жизнь.
Однако устремления Киёмори в этом направлении наткнулись на стену полного непонима-ния, вернее, неприятия. Кислая физиономия регента Мотофусы во время высочайших докладов императору, откровенно-издевательское поведение вельмож свидетельствовали: на помощь двора он может не рассчитывать. Ты, братец, и так прибрал к рукам всю торговлю с Китаем, но тебе, оказывается, этого мало. Тебе вдруг вздумалось расширять ее за наш счет. Нет уж, уволь нас от этой почетной миссии. Мешать мы тебе не будем. Страшновато. Но и помогать тоже. Не нашел поддержки Киёмори и у экс-императора, сделавшего вид, что это его не касается. Императорский двор решил со стороны наблюдать, как Хэйси будут строить порты, углублять фарватеры и т.д. и т.п. и ждать. А вдруг надорвутся! Пусть эти Хэйси занимаются на море чем угодно, лишь бы пере-стали с вожделением поглядывать на наши земли, думали сановные Фудзивара. Столкнувшись с таким отношением, Киёмори отчетливо осознал бесполезность своих постов и рангов. Реально они никак не помогали, а вот мешали здорово. Сколько времени уходило на одни доклады, визиты, за-седания, церемонии?! Каждый день лицезреть ухмылку регента Мотофусы? Подобные встречи не доставляли удовольствия ни тому, ни другому. Иногда Киёмори казалось, что Фудзивара непотоп-ляемы: придавишь в одном месте, вылезают в другом. Один Мотофуса чего стоит. Так и исходит ехидством. Все не может забыть, как его обошли с земельными владениями усопшего Мотодзанэ. Не упускает случая оговорить Киёмори в беседах с малолетним императором Рокудзё, который все чаще при виде Великого министра переставал улыбаться и капризно надувал губы. Он посте-пенно подпадал под сильное влияние регента и его родни. Рокудзё даже удостоил своим посеще-нием усадьбу Мотофусы и принял участие в поэтическом вечере. Ко всему прочему в столице объявился небезызвестный Фудзивара Моронага, сын левого министра Ёринаги. После смуты Хо-гэн Моронагу приговорили к ссылке в провинцию Тоса, и он уже собрался стать монахом, но дед, Тададзанэ, отговорил его: «Не спеши, все может измениться». Вернувшись в Киото, Моронага бы-стро сблизился с Госиракавой, который в своей колоде всегда хотел иметь карты разных мастей и козырять ими в трудных ситуациях. Несостоявшийся монах, пользуясь высочайшим покровитель-ством, при любой возможности пытался уколоть Киёмори, благоволившему юному Коноэ Мото-мити, внуку Фудзивара Тадамити. Отец Моронаги искренне ненавидел последнего и все его по-томство, поэтому причины поведения Моронаги объяснялись скорее не поступками Киёмори, а генетическим наследием Фудзивара Ёринаги.
«Зря, зря я поддался на уговоры экс-императора», корил себя Киёмори. И был прав. Импе-раторский указ о его назначении Великим министром без всякого сомнения сплотил дом регентов и канцлеров Фудзивара перед лицом такой опасности, как возвышение Хэйси. Оно таило в себе угрозу не только оттеснения от власти, это Фудзивара с их опытом как-нибудь пережили бы, но и, самое главное, потери родовых земель, т.е. Фудзивара могли лишиться экономического фундамен-та своего благополучия. Сделав Киёмори Великим министром, Госиракава еще крепче прижимал Фудзивара к стенке, рассчитывая, что подобные действия в конце-концов вызовут резкую ответ-ную реакцию, но не сейчас, конечно, а потом, когда Хэйси станут опасны для самого экс-императора. Ему же в этом случае останется лишь перейти на другую сторону и … править даль-ше, взращивая и лелея очередное пугало для Фудзивара и прочих недовольных его правлением. Киёмори чувствовал какую-то обреченность и безысходность своего нового положения, словно муха, попавшая совершенно неожиданно в тонкую и невидимую паутину: чем резче дергаешься, тем сильнее запутываешься в ней. И что же? Смиренно ждать, когда приползет паук и высосет всю кровь?
Тайра Киёмори подает в отставку с поста Великого министра, объяснив сей посту-пок пошатнувшимся здоровьем и давним желанием постричься в монахи. Экс-император был удивлен, искренне и неприятно удивлен. Он долго всматривался в глаза Киёмори, но так и не на-шел в них ответа на мучавший его вопрос почему? Благословляя Киёмори на подвижничество, Го-сиракава как бы мимоходом отметил, что и сам в скором времени последует его примеру. Дейст-вительно, уже нынешним летом экс-император превратится в монаха Гёсина, а в миру его начнут величать императором-иноком
Состоявшаяся в феврале 1168 г. церемония пострижения Киёмори прошла тихо и скромно. В ней участвовали только ближайшие родственники, не скрывавшие удивления решением главы дома Тайра стать монахом под именем Дзёкай. Через несколько дней после этого в районе Вось-мой улицы в Киото вспыхнул сильный пожар. Подгоняемый ветром огонь пожирал и шикарные усадьбы аристократов и лачуги бедняков, лишая крова тысячи горожан. Не иначе как гнев Киёмо-ри вызвал пожар, шептались люди. Неспроста же он обрил голову. Многие, оцепенев от страха, ждали новых напастей: устранившийся от мирских забот Киёмори им больше не защитник, а в мо-литвы монаха Дзёкая верилось с трудом. Однако все как-то само собой обошлось. Жизнь в столи-це потекла своим чередом, и народ понемногу успокоился. Киёмори же уединился в Рокухаре и ничем не выдавал интереса к делам государственным. Он целиком посвятил себя молитвам и се-мье: подолгу беседовал со старшим сыном Сигэмори, увлеченно играл с его детьми – Корэмори и Сукэмори. В общем – обычный дедушка среди внуков. Еще до выхода на монашество Киёмори намеренно и открыто стал выделять Сигэмори среди членов своей семьи. И для этого имелись серьезные основания, которые он не раскрывал никому. Именно они, а не пошатнувшееся здоро-вье, в первую очередь заставили его отказаться от поста Великого министра и уйти на покой.
Киёмори давно раздражали изменения, происходящие с его родными. Они все сильнее под-падали под влияние столичной атмосферы, перенимая повадки потомственных аристократов: по-крывали лицо толстым слоем пудры, обривали или выщипывали брови и чуть выше их следов ри-совали тонкие линии, чернили зубы. По внешнему виду и манерам их уже никто не мог заподоз-рить в принадлежности к самурайскому дому. Однако только этим процесс аристократизации Хэйси не ограничился. Они стали меняться и внутренне, забывая главное: для Фудзивара и Мура-ками Гэндзи они были, есть и будут инородцами в этом блестящем мире. Выщипывай брови, оде-вайся в роскошные одежды, разъезжай в красивых каретах, поражай слух игрой на биве, сочиняй великолепные стихи – все одно. Хэйси для всех останутся выскочками, с сосуществованием кото-рых вельможи по собственной воле не смирятся. Но их можно заставить смириться. Силой! Толь-ко силой, а сила Хэйси – в единстве. Лишь сплоченность Хэйси даст им шанс вырваться из пороч-ного круга – расцвет, застой, закат. Казалось, это настолько очевидно, что любой дурак побоится, хотя бы из элементарного чувства самосохранения, раскачивать лодку, в которой сидит, да не один, а с кучей родственников, но… Обаяние экс-императора было сильнее любых доводов разу-ма. Киёмори видел, что происходящее с Хэйси – процесс не стихийный, а рукотворный. Более то-го, он догадывался, кто этот рукотворец и к чему стремится, но ничего не мог поделать.
Взять, к примеру, Ёримори, сводного младшего брата Киёмори. Уже до смуты Хогэн он вел себя как-то неоднозначно, всячески выражая особое отношение к родному старшему брату Иэмо-ри. Если бы не смерть последнего, все могло повернуться совсем иначе. Получив назначение в Управление западных земель, он вопреки традиции лично отправился в Дадзайфу без особой к то-му нужды. Вернувшись, стал усердно служить Хатидзёин, затеял любовь с ее фрейлиной, родив-шей ему сына Мицумори. Ничего плохого в этом нет, если забыть о том, что Хатидзёин, поддер-живая доверительные отношения с экс-императором Госиракавой, ее сводным старшим братом, как могла портила жизнь Хэйси. А могла она много, очень много. Одно происхождение чего стои-ло! Дочь императора Тобы и Бифукомонъин, сводная младшая сестра императоров Сутоку и Го-сиракава, родная старшая сестра императора Коноэ. Принцесса крови Акико, так в миру звалась Хатидзёин, воспитывала наследного принца Морихито, а когда он стал императором Нидзё, ее статус приравняли к императрице-матери. После смерти в 1155 г. Коноэ император-инок Тоба по-думывал сделать Акико правящей императрицей. В последний момент он передумал, и принцесса Акико превратилась в монахиню Хатидзёин, получив вполне достойную компенсацию: она унас-ледовала огромные владения родителей.
По мнению Киёмори эта старая дева позволяла себе слишком много. Обладая богатством и авторитетом благочестивой монахини, подкрепляемым тем, что она родилась в один день с осно-вателем буддизма Сиддхартхой Гаутамой, она и так представляла опасность для Хэйси. А тут у нее появился помощник из тех же Хэйси, Ёримори, который в порыве служебного рвения запамя-товал, что к чему, скорее всего, как надеялся Киёмори, по недомыслию. А был еще и Тайра Токи-тада, старший брат жены Киёмори, Токико. Природа умом его не обделила, но он упрямо норовил использовать его для каких-то интриг и темных делишек, не шедших на пользу Хэйси. Когда у его сводной младшей сестры Сигэко, жены Госиракавы, родился сын Норихито, у Токитады голова пошла кругом от навалившихся перспектив: он мог стать дядей императора! Токитада сразу же ввязался в очередную авантюру, пытаясь пристроить Норихито в наследные принцы. Получилось все как-то не ко времени и неуклюже, но отделался он легко – ссылкой, а ведь волна справедливо-го гнева императора Нидзё могла смыть из столицы не только его, но и других Хэйси. Неоправ-данная жестокость Токитады также не способствовала росту авторитета Тайра. Будучи главой по-лицейского ведомства, он взял за правило «великодушно» отпускать на волю задержанных воров и грабителей, предварительно отрубив им правую руку по локоть.
За Ёримори и Токитадой могли последовать более молодые Хэйси. Тот же Тайра Мунэмори, первенец Киёмори от Токико. Он был не по годам рассудителен, не боялся спорить с отцом, от-стаивая свое мнение, однако в военных делах Мунэмори проявил себя как полный неумеха: вид крови и звон мечей претили его натуре. Правда, Киёмори беспокоило совсем другое.Кто-то до-вольно умело распустил слухи о том, что ни Киёмори ни Токико к рождению Мунэмори никакого отношения не имеют! По обычаям того времени, когда пришла пора, Токико отправилась рожать в усадьбу своих родителей. Вопреки надеждам Киёмори их первым ребенком оказалась… девочка. Чтобы не расстраивать мужа Токико обменяла дочь на сына мастера, изготовлявшего зонтики, ко-торый жил недалеко от ее усадьбы. Обыденность подобного явления делала эти слухи вполне правдоподобными. Пока Киёмори был в силе, о них никто не вспоминал, но случись что, они мог-ли всплыть из небытия и расколоть Хэйси по такому щепетильному вопросу, как наследование главенства в доме Хэйкэ. Тут же найдется немало желающих подбросить дровишек в костер раз-дора и превратить его в головешки. В настоящее время авторитет и сила Киёмори словно толстен-ные бревна подпирали со всех сторон дом Тайра, не давая развалиться на отдельные части, однако внутри него зрели ростки будущего раскола, которые требовалось вырвать с корнем. И Киёмори уже представлял себе как: нужно уступить дорогу наследнику и, пользуясь своим влиянием, взра-стить нового главу дома, которому удастся сохранить единство и которому никто не посмеет пе-речить.
Надо было спешить. Собственно говоря, эта причина и стала определяющей в принятии Киёмори решения об отставке. Он освобождал дорогу наверх наследнику – старшему сыну, Сигэ-мори. Именно с этой целью Киёмори инициировал указ, приказывающий Тайра Сигэмори искоре-нить горных разбойников и морских пиратов в областях Тосандо, Токайдо, Санъёдо, Нанкайдо. Сигэмори получал военную и полицейскую власть на значительной территории страны, т.е. офи-циально признавался наследником Киёмори, ибо ранее как раз он отвечал перед императором за спокойствие его подданных. Сам указ внутреннего содержания не имел, т.к. ничего особенного в этих областях не происходило. Он стал знаком отхода Киёмори от дел и появления продолжателя его начинаний. Кроме этого, Сигэмори передавались в кормление целых две провинции – Танго и Этидзэн, что также подчеркивало его исключительное положение в семье. Матерью Сигэмори яв-лялась не Токико, а женщина из рода Такасина, однако с ранних лет он воспитывался как старший сын и наследник Киёмори. Сигэмори обладал отважным сердцем и прославился в сражении с са-мим Акугэнта Ёсихирой в смуту Хэйдзи. Вместе с этим он отличался обстоятельностью поведения и обходительным характером, помогавшими ему успокаивать разбушевавшегося Киёмори, а также сглаживать острые углы в отношениях того с экс-императором. По всему выходило, что Сигэмори сумеет достойно справиться с ролью наследника Киёмори и предотвратить раскол Хэйси. Лишь одно неприятно удивляло Киёмори - непонятное ему сближение сына с Фудзивара Наритикой, сложным человеком с душой элегантного авантюриста. Его младшая сестра Кэйси, став женой Си-гэмори, также возымела на него определенное влияние. Втянуть себя во что-нибудь сомнительное он не позволит, рассуждал Киёмори, не тот у него характер, а вот репутацию свою Сигэмори под-портить может. Чтобы этого не произошло, успокаивал себя Киёмори, придется постараться огра-ничить эту дружбу стенами усадьбы Комацу, где проживал Сигэмори.
Экс-императора Госиракаву происходящие перемены слегка насторожили, поскольку он так и не смог разобраться с истинными мотивами поступка Киёмори. Он интуитивно почувствовал некую дестабилизацию своего положения и поспешил возвести на престол наследного принца Но-рихито, приходившегося ему сыном, а не внуком как Рокудзё, судьба которого была предрешена. Как бы не разворачивались события, Госиракава обладал талантом умело направлять их себе на пользу. Вот и сейчас, озаботясь престолонаследием, он вместо внука делал императором четверто-го сына, усиливая позиции как «отца нации». Одновременно с этим он «переводил» Киёмори в родственники императора, давая понять, что по-прежнему верит в Хэйси и рассчитывает на их преданность. Тридцатого марта 1168 г. наследный принц Норихито, сын Госиракавы и Тайра Си-гэко, возложил на себя бремя «сына неба» под именем Такакура. Его императорство продлится довольно долго по меркам того времени – целых двенадцать лет, которые станут «золотым веком» дома Тайра. Самый молодой в истории Японии экс-император Рокудзё окажется в полном забве-нии и умрет в 1176 г. от дизентерии, не дожив даже до обряда инициации.
Монах Киёмори все чаще уединялся в Фукухаре, находившейся в двух днях пути от столи-цы. Сигэмори частенько хворал, тем не менее хорошо справлялся с ролью главы дома Тайра. Это была нелегкая ноша. Воинствующие монахи с горы, да и другие тоже, не переставали буйствовать, выторговывая у императорского двора новые уступки и привилегии. Не угодил им, скажем, Фуд-зивара Наритика, так они со своими священными ковчегом или деревом, а на священной горе Хи-эйдзан куда ни глянь – все священное, сразу спускались с горы и устраивали переполох в Киото. Император-инок поручал разбираться с жалобами неугомонных монахов и спорами между ними, порой перераставшими в кровавые стычки, Тайра Сигэмори. Несмотря на его старания, всегда кто-то оставался недовольным: или монахи или император-инок или Хэйси или еще кто-нибудь. Без советов отца Сигэмори обойтись не мог, а тот и не отказывал ему в этом. Ведя затворническую жизнь, Киёмори знал, что происходит в столице и за ее пределами: бродячие артисты, странство-вавшие по всей стране, не упускали случая наведаться и в Фукухару. Особенно негодовали по этому поводу те, кому удивительная осведомленность отшельника мешала спокойно спать: «Киё-мори прикормил кукольников, жонглеров и прочий сброд, которые шатаются повсюду и вынюхи-вают все, что воняет. Не успеешь пернуть где-нибудь у себя в глуши, а он уже ведает, кто подпор-тил воздух и зачем».
Клан Хэйси набирал силу. Уже шестнадцать его представителей являлись кугё и занимали важные посты в государстве. Фактически завершалось формирование так называемого режима Ро-кухары в рамках традиционной структуры управления. Под контролем Хэйси находилась пример-но половина всех провинций Японии. Они владели более, чем пятьюстами поместьями. Возмож-ности Хэйси казались беспредельными и в открытую никто с ними не хотел ссориться. Только жи-ви и радуйся. Однако это как-то не очень радовало Киёмори, т.к. его все больше угнетала зависи-мость от императора-инока. Складывалась какая-то странная картина. С одной стороны Хэйси процветали, а с другой – теряли свою самостоятельность. Конечно, никто не мешал им плюнуть на условности и грохнуть кулаком по столу, мол, кто в доме хозяин, кто всех кормит и оберегает? А что потом? Хватит ли у Хэйси авторитета противостоять всем и вся? Чем больше об этом раз-мышлял монах Киёмори, тем отчетливее осознавал, что не хватит, а значит - опять надо юлить перед Госиракавой, ибо переиграть этого непревзойденного мастера политики сдержек и противо-весов пока не удавалось никому. Киёмори начинал задыхаться в дружеских объятиях императора-инока, из которых нужно было вырываться. Но как?
Третьего января 1171 г. состоялась пышная церемония инициации императора Така-куры. Он становился взрослым мужчиной, и пришло время подыскивать ему невесту. Закружилась обычная в этих случаях суета. Желавших породниться с императорским домом набиралось хоть пруд пруди и все с такими родословными, что дух захватывало. Вдруг откуда-то поползли неверо-ятные слухи: всем Фудзивара дан отлуп и во дворец молодого императора войдет девица, страшно подумать, самурайских кровей. Так, якобы, угодно Сигэко, извините, теперь уже императрице-матери Кэнсюнмонъин. Этой красивой и умной женщине удалось таки склонить на свою сторону, вернее, сторону Тайра, императора-инока, который не очень-то и сопротивлялся. Кому охота пор-тить настроение Тайра Киёмори?!
В разгар подобных слухов Госиракава посетил Фукухару. По сравнению с мартом 1169 г., когда он побывал в этой усадьбе впервые, там много чего изменилось. С особой гордостью Киё-мори показал дорогому гостю китайский корабль, и заговорил о выгоде торговли с Китаем, о том, что это путь к процветанию страны, но император-инок неожиданно перебил его: «А не привезут ли эти корабли людей, закованных в латы? И что тогда?». Киёмори этот вопрос привел в явное за-мешательство. «Видите ли, государь, …», начал было он, однако Госиракава со смехом остановил его в нетерпении: «Не утомляй меня, преподобный, скучными рассуждениями. Я и так уверен, что ты сделаешь все, чтобы не допустить этого. И давай не будем больше о делах. Разве меня напрас-но занесло в эту глушь?! Или ты изменил своим привычкам и совсем одичал?». Привычкам своим Киёмори не изменил. Потекли дни, наполненные дурманящим ароматом беззаботности и веселья. Танцы, музыкальные и поэтические вечера, прочие мероприятия, сопровождаемые обильным воз-лиянием вкуснейшего сакэ, казалось еще больше сблизили Госиракаву и Киёмори. Накануне отъ-езда император-инок в присутствии Кэнсюнмонъин предложил Киёмори выдать дочь Токуко за императора. Нельзя сказать, что Киёмори не ждал этого предложения. Он на него рассчитывал, но не так скоро. Теперь же, чуть поколебавшись для проформы, ему оставалось лишь горячо благода-рить Госиракаву за великую честь и повторять про себя: «Молодец Сигэко, молодец! Я, выходит, недооценивал твои способности».
«Что же это такое происходит?», не унимались поборники старины глубокой. «Киёмори родом не вышел, чтобы предлагать дочь в жены императору. Это нарушает традиции предков». И, в общем, они были правы, поэтому Госиракава делает элегантный и естественный в подобной си-туации ход – удочеряет Токуко. Отныне она не мужичка, а дочь самого императора-инока и фор-мально получает право войти во дворец императора Такакуры четырнадцатого декабря 1171 г. с титулом нёго.
Пристроив дочь, Киёмори все чаще отлучался в Фукухару, связывая с ней свое будущее. Недалеко от нее у мыса Вада находилась старинная и очень удобная гавань Оовада, заложенная достопочтенным монахом Гёки из Идзуми сотни лет назад. Киёмори замыслил превратить ее в крупный порт – центр морской торговли с Китаем. Первый сунский корабль пришвартовался здесь уже в сентябре 1170 г. Это событие стало столь знаменательным, что император-инок в Фукухаре соизволил дать аудиенцию китайским купцам, нарушив традиционное табу на встречи с чужезем-цами, которые могли осквернить священную особу.
В этих местах нередко задувал с востока сильнейший ветер, вздымались огромные волны, опрокидывающие или выбрасывающие на берег корабли. В связи с этим в Ооваде в 1173 г. нача-лось строительство искусственного острова-волнолома. Прежде всего, на дно залива опустили ка-мень с выбитым на нем полным собранием сутр, поэтому остров получил название Кёносима – «остров сутр». Землей и камнями с близлежащих гор засыпали залив на площади 30 га. Киёмори любил, стоя на специальном помосте, наблюдать за тем, как крестьяне, словно бурлаки, тащили огромные валуны к берегу и заваливали ими водную гладь, которая буквально на глазах станови-лась земной твердью.
Замыслы Киёмори не ограничивались строительством нового порта. Они простирались зна-чительно дальше, однако для их воплощения в жизнь требовались власть и деньги. Женитьба им-ператора Такакуры на Такуко заметно усилило влияние Киёмори при дворе, а свое экономическое благополучие он решил укреплять довольно оригинальным способом – активным ввозом сунских монет. Задолго до этого для развития экономики, в первую очередь сельского хозяйства, китайцы с присущим им рвением взялись за налоговую реформу. Натуральный налог вытеснялся денежным: товары разрешалось продавать на местах, а вырученные деньги вносить в казну. Денежное обра-щение, с какой стороны ни возьми, выглядело удобнее обращения мешков с рисом и тюков с тка-нями. Экономика Китая переходила на монетарные рельсы. В 1024 г. там появились даже бумаж-ные деньги. Эти тенденции не остались незамеченными в Японии, вознамерившейся как обычно перенять опыт великого соседа с учетом национальной специфики. В стране восходящего солнца расчеты по старинке осуществлялись рисом и шелком, поэтому Киёмори первым делом добился согласия двора на замену натурального налога денежным.
Монетаризация хозяйственной деятельности Японии, затеянная Тайра Киёмори, а также расширение китайского импорта потребовали огромного количества монет, которые с удовольст-вием принимали бы в качестве средства платежа китайские купцы. А для них ничего милее монет, имевших хождение в собственной стране, не было. Сунские монеты ценились и в Корее и в госу-дарстве Киданей, иначе говоря, являлись твердоконвертируемой валютой, поэтому пристрастие к ним Киёмори никого не удивляло: он попросту унаследовал его от отца, Тадамасы. Могущество дома Тайры стало произрастать монополизацией импорта сунских монет. Деньги со скоростью эпидемии распространялись по стране. Даже пожертвования храмам вносились монетами. Для приобретения китайских товаров аристократы меняли на них рис и шелк из своих поместий. Са-мураи и те, забросив дела, метались по провинциям в поисках денег для выплаты налогов. Все ча-ще монетами оплачивалась покупка земли. Япония впадала в зависимость от сунских монет, дру-гими словами – от дома Тайра. Киёмори все может, ему все подвластно, говорили одни. Попроси его несравненная Кагуя-химэ, лучезарная дева, стройная как бамбук, достать жемчужную ветку с дерева на чудесной горе Хорай, он принесет ей десять таких веток; а пожелай она платье из шер-сти китайской огненной мыши – пожалуйста. Да что там такие безделицы – Киёмори по силам взмахом веера повернуть вспять заходящее солнце.
Имелся уже один такой всесильный, возражали им другие. Не то в Хоки, не то в Инабе жил когда-то богатей по имени Кояма. Одевался роскошно, ел что душенька пожелает, а прислуживало ему столько народу – не пересчитать. Высокомерие его не знало границ, и все подчинялось его во-ле. И вот пришло время посадки риса. С раннего утра крестьяне, согнанные с ближайших деревень, принялись высаживать рассаду. Когда солнце стало клониться к закату, часть поля оказалась неза-сеянной. Таким огромным оно было! Кояма раскрыл золотой веер и, размахивая им, потребовал у солнца остановиться. И, о чудо, оно прекратило свой ход! И еще долго висело в небе, освещая лу-чами поле, словно ждало, пока крестьяне закончат работу. «То-то же», самодовольно пробурчал богатей, окончательно уверовав в собственные беспредельные возможности. Однако на следую-щее утро все увидели, что только-только засеянное поле залито водой, по которой сновали дикие утки. Дела Коямы пошли наперекосяк, он быстро обнищал, и от его могущества не осталось и сле-да. Одно лишь озеро Кояма икэ.
Разговоры о богаче Кояме, сверхъестественных возможностях Киёмори и прочая дребедень, естественно, доходили до слуха императора-инока и настроения его не улучшали. Кэнсюнмонъин как могла успокаивала супруга, умоляя его не верить тому, что болтают на улице. Уговоры жены, надо признать, положительно действовали на Госиракаву, однако червь сомнения нет-нет да и на-поминал о себе. Впрочем, зарождавшиеся где-то в закоулках сознания сомнения в необходимости продолжения дружбы с Киёмори внешне ничем не проявлялись. В январе 1176 г. в усадьбе Ход-зюдзидоно пышно отмечалось пятидесятилетие императора-инока. На почетном месте рядом с ви-новником торжества восседал Сигэмори, глава дома Тайра. Киёмори приболел, но его личное по-слание имениннику вызвало слезы умиления на глазах присутствующих. В общем и целом подо-бающие приличия были соблюдены полностью, но почему-то безудержное веселье и танцы до ут-ра создавали ощущение того, что медовый месяц Госиракавы и Киёмори чрезмерно затянулся и вот-вот вызовет открытое раздражение того или другого. Ко всему прочему императора-инока за-мучили нарывы на плечах, и он частенько по совету Киёмори уезжал в Ариму, славящуюся горя-чими минеральными источниками. Сам же Киёмори, которому опостыли постоянные свары мона-хов Кофукудзи и Энрякудзи, при первой возможности убегал в Фукухару, где в тишине и покое любовался морскими пейзажами, а также занимался строительством.
Длительные отлучки Киёмори не оставались незамеченными в столице. Кто-то считал, что преподобный от жиру бесится, перекапывая горы и засыпая моря. Иные же не скрывали уверенно-сти в том, что Киёмори строит в Фукухаре не порт - кому он нужен? а козни. Против кого? Вот двинет этот монах-отшельник своих головорезов в Киото, тогда и узнаем против кого. И кто вста-нет у него на пути?! Над этим же вопросом ломал голову и император-инок. А что, если возьмет и двинет? Чем сдержать любезного «друга»? Какую силу ему противопоставить? Госиракава хоть и считался правителем страны, однако под рукой не имел даже маломальской дружины. Самураи охраны не в счет: сегодня они здесь, охраняют вроде, а завтра – ищи ветра в поле. Он по настоя-щему мог рассчитывать только на силу своего авторитета – авторитета «отца нации». Именно ав-торитет давал ему право править страной, а также узаконивать поступки одних и превращать в го-сударственных преступников других. До сих пор Госиракаве удавалось проводить политику сдер-жек и противовесов, ловко лавируя между сильными мира сего. Только он мог удерживать на ко-ротком поводке цепных псов вроде Гэндзи и Хэйси, которые, бывало, тявкали на него, но никогда не кусали. Авторитет «отца нации» не раз помогал ему парировать серьезные угрозы, затрагиваю-щие интересы императорского двора и оставаться на вершине власти. Однако Киёмори постепен-но выходил из-под контроля Госиракавы и выходил очень грамотно. Казалось, еще немного и его роль сведется к минимуму, необходимому и желательному для Киёмори. Может все сложиться так, что авторитет императора-инока скоро окажется ненужным. Если Киёмори станет дедом наслед-ного принца, а там, глядишь, и императора, зачем ему тогда спрашивается Госиракава?! И силы, способной противостоять Тайра, не было. Значит, ее надо создать…
Пятого марта 1177 г. Фудзивара Моронага назначается Великим министром. Все сразу смекнули, куда задул ветер: император-инок таким образом выразил благоволение Фудзивара (глядишь, сгодятся на что-нибудь в будущем, хотя силенок у них по сравнению с Хэйси маловато). Госиракава решил выдвинуть Моронагу на столь ответственный пост, конечно, не за умение из-влекать плектром чарующие звуки из четырехструнного музыкального инструмента под названи-ем бива. Правда, играл тот великолепно, и без него не обходилась ни одна пирушка в император-ском дворце или усадьбе знатного вельможи. Моронага, перешагнувший сороколетие, слыл ис-кусным интриганом, но главное – он искренне ненавидел Хэйкэ, что, впрочем, мало кого удивляло, если вспомнить смуту Хогэн. Получив столь значимый сигнал, Фудзивара воспряли духом. Ведь существовал еще канцлер Мотофуса, всячески распалявший интерес повзрослевшего императора Такакуры к государственным делам. Моронага и Мотофуса представляли разные ответвления се-верного дома Фудзивара, не ладившие между собой, но неприязнь к Хэйси заставила их позабыть былые обиды и сплотиться против общего врага.
Киёмори хладнокровно взирал со стороны на все эти придворные игры и аристократиче-ские альянсы. К ним он привык и свыкся с мыслью, что ничего опасного для него они представ-лять не могут. Стоит разок прикрикнуть и высокородные господа вмиг разбегутся по углам и при-тихнут. Но тут произошло событие, не на шутку встревожившее Киёмори: простудилась и слегла в постель императрица-мать Кэнсюнмонъин. Ее спина покрылась язвами и лечение прижиганием не помогало. Отчаянные молитвы тоже. Императрица слабела с каждым днем. Восьмого июля 1176 г. в погожий солнечный день ее не стало.
Император-инок, не только любивший, но и уважавший эту женщину, облачился в траур-ные одежды. Не находил себе места и Киёмори. Он потерял надежного союзника, всей жизнью доказавшего преданность дому Тайра. Отзвучали положенные по такому случаю заупокойные мо-лебны, закончился траур, а Киёмори никак не хотел смириться с тем, что в Ходзюдзидоно его больше никогда радостно не встретит Сигэко, понимавшая его как никто другой и в присутствии которой он мог побыть самим собой. Смерть Кэнсюнмонъин сказалась и на положении императо-ра Такакуры, сделавшегося без поддержки матери крайне неустойчивым и усугублявшегося отсут-ствием у него детей. Этим не преминул воспользоваться император-инок. Такакура стал подавать признаки самостоятельности, порой осмеливаясь перечить отцу и не просто отцу, а «отцу нации», т.е. по мнению Госиракавы подоспело время ухода императора на покой.
Не проходит и недели после кончины Кэнсюнмонъин, как умирает в полном забвении экс-император Рокудзё. В сентябре императорская семья понесла еще одну потерю – покинула этот мир Фудзивара Тэйси, вдова императора Коноэ. Все это неспроста, шептали люди, что-то должно произойти. Двадцать третьего декабря 1176 г. в неспокойной и тревожной обстановке у императо-ра Такакуры появился приемный сын. Так было угодно родному отцу приемыша – императору-иноку Госиракаве. Злые языки мололи, что совсем скоро Такакуре придется усыновить еще одного отпрыска Госиракавы, который таким вот довольно банальным способом намеревался удержаться у власти. Безоблачное небо расцвета Хэйкэ затянулось первыми облаками.
Пятого марта 1177 г. Фудзивара Моронага назначается Великим министром. Все сразу смекнули, куда задул ветер: император-инок таким образом выразил благоволение Фудзивара (глядишь, сгодятся на что-нибудь в будущем, хотя силенок у них по сравнению с Хэйси маловато). Госиракава решил выдвинуть Моронагу на столь ответственный пост, конечно, не за умение из-влекать плектром чарующие звуки из четырехструнного музыкального инструмента под названи-ем бива. Правда, играл тот великолепно, и без него не обходилась ни одна пирушка в император-ском дворце или усадьбе знатного вельможи. Моронага, перешагнувший сороколетие, слыл ис-кусным интриганом, но главное – он искренне ненавидел Хэйкэ, что, впрочем, мало кого удивляло, если вспомнить смуту Хогэн. Получив столь значимый сигнал, Фудзивара воспряли духом. Ведь существовал еще канцлер Мотофуса, всячески распалявший интерес повзрослевшего императора Такакуры к государственным делам. Моронага и Мотофуса представляли разные ответвления се-верного дома Фудзивара, не ладившие между собой, но неприязнь к Хэйси заставила их позабыть былые обиды и сплотиться против общего врага.
В это самое время в стоицу опять нагрянули монахи из Энрякудзи со священным ковчегом и потребовали примерно наказать вице-губернатора провинции Кага, в пылу спора с тамошними чернецами спалилившего храм – местное отделение Хиэйдзан Энрякудзи. Монахам в очередной раз пошли на уступки и сослали провинившегося. Вооруженной братии этого показалось мало. Она вознамерилась добиться ссылки самого губернатора Каги – Фудзивара Моротаки, сына мона-ха Сайко, одного из приближенных императора-инока. Налицо было открытое столкновение инте-ресов монастыря Энрякудзи и императорского двора. Госиракава двадцатого апреля 1177 г. от-правляет Моротаку в ссылку в Овари и, не медля, вызывает Тайра Киёмори. Императору-иноку в конец опротивели постоянные выступления монахов с горы, и он приказывает Киёмори разорить осиновое гнездо и отбить у него охоту к подобным буйствам. Киёмори дается право мобилизовать самураев из провинций Оми, Этидзэн и Мино. Император-инок задумал напомнить всем, кто в доме хозяин, а заодно и стравить монахов с Хэйси. Так, на всякий случай…
Вечером двадцать восьмого апреля 1177 г. на юго-востоке столицы вспыхнул пожар. Разго-няемые попутным ветром огненные языки пламени слизывали все на своем пути, будь то усадьба аристократа или лачуга бедняка. Люди не успевали покидать жилищ и сгорали заживо тысячами. Хлынувший ночью ливень утихомирил пожар, а не то от Киото остались бы одни лишь головешки. Ущерб пожар нанес огромный. Пострадала большая часть императорского дворца, сгорели усадь-бы канцлера Мотофусы, Тайра Сигэмори и других видных сановников. В пепел превратились хра-нившиеся там ценнейшие литературные памятники. Такого пожара в столице прежде не видывали. Не иначе здесь замешан мстительный дух Сутоку или великий тэнгу с горы Атаго, шептались лю-ди. Это знак, это знамение неминуемого конца света…
Киёмори мало беспокоили подобные россказни. Не до них было. Требовалось как можно быстрее ликвидировать последствия пожара, поддержать хоть как-то погорельцев, восстановить императорский дворец, обеспечить порядок на улицах и сделать много другого. Понемногу жизнь в столице налаживалась, монахи приутихли, и Киёмори посчитал возможным вернуться в люби-мую Фукухару. Но и там он не нашел покоя. Вечером двадцать седьмого мая он как обычно помо-лился и готовился пораньше отойти ко сну. Неожиданно ему доложили о прибытии Тада Юкицу-ны, губернатора провинции Хоки. Киёмори знал этого человека и не питал к нему враждебных чувств, хотя тот и был из Гэндзи. «Что это принесло его на ночь глядя», недоуменно подумал Киёмори и приказал пропустить незваного гостя. Когда Юкицуна вошел, Киёмори состроил слегка удивленную улыбку и приветливо спросил: «Чему, сосед, обязан столь позднему визиту?». Юки-цуна выразил положенные в таких случаях извинения и взволнованно продолжил. Улыбка момен-тально исчезла с лица Киёмори и сменилась маской надменного безразличия. По словам Юкицуны выходило, что против Хэйси сложился заговор, во главе которого стояли Фудзивара Наритика и Сайко. Услышав эти имена, Киёмори даже глазом не повел. Он словно ожидал этого. В смуту Хэйдзи Наритика поддержал левого министра Нобуёри и уцелел только благодаря заступничеству старшего сына Киёмори, Сигэмори. Наритика, также как и в свое время Нобуёри, спал и видел се-бя старшим военачальником правой личной императорской охраны. Однако во время январских назначений его обошел Тайра Мунэмори, не первый, а второй, вообще то, если быть точнее, тре-тий сын Киёмори. Этого унижения Наритика вытерпеть не мог. Такой позор смывался только кро-вью Хэйси, а пролить эту кровь по замыслам незаслуженно обиженного, как и в смуту Хэйдзи, должны были Гэндзи. А кто же еще? У Наритики в кормлении находились провинции Овари, Тамба, Этиго, приносящие доход, вполне достаточный, чтобы расшевелить вооруженный улей. Поэтому мало кого удивляло то, что Наритика принялся обхаживать Юкицуну, отец которого пользовался среди самураев Гэндзи такой же популярностью, как и Минамото Ёримаса.
Сайко тоже был хорош. До пострижения в монахи, прозываясь еще Фудзивара Моромицу, он верно служил своему благодетелю Синдзэю, однако гибель последнего разрушила его планы, заставив податься в монахи. С тех пор Сайко люто возненавидел Хэйси и не упускал случая на-вредить им. Обладая непревзойденным красноречием, монах втерся в доверие к императору-иноку, став его любимцем. Киёмори всегда относился к нему с настороженностью, зная коварство этого человека. Сосланный в Овари Фудзивара Моротака явно по наущению Сайко, своего отца, затеял ссору с монахами Энрякудзи, пытаясь втянуть в эти дрязги Киёмори, которому от них не стало бы лучше.
Тут Киёмори словно очнулся и, увидев, что Юкицуна молчит и выжидательно смотрит на него, еще немного подождал, как-бы приходя в себя, и обратился к тому, прямо уставившись в глаза: «Ну, а ты то как очутился там?». «Прошу меня извинить», неуверенно промямлил Юкицуна, «все по пьяному делу. Вчера мы собрались в горной усадьбе монаха Сюнкана в Сисигатани, что в Хигасияме. Выпили. И меня назначили старшим военачальником по уничтожению Хэйкэ». «Что?», взревел Киёмори. От этого страшного крика Юкицуна как-то сжался и нервно затараторил: «Я со-гласился, не соображая, что творю. Уж больно удалось сакэ из монастырских подвалов. Сюнкан где-то раздобыл пару бочонков, а Наритика щедро наливал мне одну чашу за другой. Я и забыл-ся… Да разве я могу направить лук против Хэйкэ?! Всему, что я достиг, обязан вам и только вам. В общем, спьяну я попал в эту переделку, а когда протрезвел, так сразу сюда…». «И на какую на-граду ты рассчитываешь?», угрюмо буркнул Киёмори. Юкицуна приосанился и с некоторым вы-зовом отчеканил: «Хотя я и глубоко раскаиваюсь в содеянном, однако же достоин не награды, а смерти за участие в подлом заговоре. И готов лишиться головы прямо сейчас». Взгляд Киёмори заметно подобрел: «Заприте заговорщика где-нибудь здесь в Фукухаре, пусть призадумается. Мо-жет, вспомнит еще какую пьянку». Затем он знаком подозвал Мунэмори и что-то тихо приказал. Тот понимающе кивнул головой и направился к выходу. Киёмори, глядя ему вслед, неожиданно громко крикнул: «Только не суйся в усадьбу, напоминающую крепость. Не то поднимется шум, а он нам не нужен. Да, и монахи эти чертовы, совсем рядом. Вдруг вмешаются. Так что, смотри там, поосторожнее». Ночную тишину Фукухары разорвал топыт копыт лошадей, уносящих Мунэмори и его самураев в сторону Киото.
Рано утром и сам Киёмори засобирался в дорогу. Чувствовал он себя скверно, поэтому вме-сто привычной лошади уселся в дорожный паланкин. Часто сменявшиеся носильщики быстро и с комфортом доставили его в Рокухару, где уже находился долгожданный гость, прибывший туда не совсем по своей охоте. «Ну, здравствуй, монах», начал Киёмори. «Давненько хотел с тобой пови-даться, но дома тебя не найти. Неужто ты избегаешь меня, прячешься. С какой стати, монах?». Киёмори бесцеремонно разглядывал Сайко, рассуждая про себя: «А у него лицо, действительно, как лепешка, и губы тонкие и уж больно красные. Красит он их что ли?». Сайко молчал, пряча гла-за от собеседника. Слуга внес поднос с бутылочками сакэ, поставил на столик и незаметно исчез (бутылочка сакэ и род Тайра произносятся одинаково – хэйси, только первая начинается с малень-кой буквы, а второй – с большой). «Может, выпьем по поводу нашей встречи», с нескрываемым вызовом предложил Киёмори. «Что, не хочешь? Тогда, может, покажешь на этих хэйси как надо сворачивать шеи Хэйси!». Испарина страха выступила на лице Сайко, утратившего дар речи от страха. «Похоже, братец, тебе совсем плохо, а будет еще хуже, если откровенно не напишешь обо всем, что знаешь. Кого ты втянул в эту авантюру, главное, по чьей воле. Сам ты вряд ли бы сподо-бился на такое». Киёмори взмахнул рукой, и самураи уволокли Сайко, еле стоявшего на ногах. Че-рез некоторое время перед Киёмори предстал Фудзивара Наритика, связанный и изрядно помятый. Без шапки, со связанными волосами, в разорванном охотничьем платье. Столь неприглядный вид знатного вельможи, приближенного императора-инока, вызвал в душе Киёмори чуть ли не сочув-ствие. Почти-что дружелюбно он спросил арестованного, что тот делал в усадьбе Сюнкана. Тон Киёмори несколько приободрил Наритику: «Ничего особенного, поверьте. Просто собрались на вечер рэнга, да заодно попробывать монастырского сакэ, которое всегда имеется в погребе хозяи-на. Клянусь, великопреподобный, не заслужил я такого обращения – меня схватили и приволокли сюда как преступника. Неужели я стал жертвой наглой клеветы?». Беспардонная ложь разом вы-вела Киёмори из себя. Он с трудом сдерживал гнев: «Значит, на поэтический вечерок слетелись друзья, понацеплять строф и вкусит сакэ. И кто же сложил первую строфу, хокку? Ты, наверное, или Сайко. Он ведь тоже на язык мастак. Что-нибудь про хэйси, павших к вашим ногам. Насочи-нялись, перепились, и давай пинать ногами хэйси. Вспомнил?». Только теперь Наритика отчетли-во осознал, что предан и жизнь его повисла на волоске, грозившего в любой момент оборваться. Самым лучшим в сложившейся ситуации он счел молчание в надежде на заступничество импера-тора-инока и Сигэмори. «Молчишь?», не унимался Киёмори. «Я то думал ты умнее. А ты, оказы-вается, дурак, вознамерившийся повалить Хэйси. Неужели ты и вправду веришь, что это также просто, как смахнуть со стола рукавом платья хэйси?». Упорное нежелание Наритики повиниться распаляло Киёмори и он возжелал зарубить его прямо здесь, у себя в доме. Однако ему удалось с превеликим трудом сдержаться и не совершить опрометчивого поступка. Надо подождать. Подо-ждать, что напишет Сайко, который в отличии от Наритики вряд ли продержится до последнего.
Прочитав письменные показания Сайко, Киёмори побледнел. Он ожидал чего угодно, толко не этого – за спиной заговорщиков стоял сам император-инок! Заклятый друг замыслил извести Хэйси. Вот, оказывается, чего заслужил Киёмори за все сделанное для страны и императорского дома. После долгих размышлений он стал склоняться к тому, что Сайко не врет. Владелец усадьбы в Сисигатани, Сюнкан – из Мураками Гэндзи, Юкицуна – из Тада Гэндзи. Все сходилось. И инте-ресы, и мотивы, и исполнители. Такая комбинация по плечу только одному человеку – Госиракаве. Именно он возглавлял заговор, это несомненно. Аристократам верить нельзя. Эта мысль все чаще приходила в голову Киёмори. Сильный должен править силой, без оглядки на столичную кухню. Киёмори с трудом подавил желание сполна воздать Госиракаве за содеянное. Не время, еще не время. Поменьше бы император совался в политику, с укоризной подумал Киёмори. Политикой есть кому заняться и помимо Такакуры. Ему же пора бы почаще заглядывать в опочивальню Току- ко, ибо именно там должна вершиться настоящая политика. Вспыхнувшую злобу Киёмори вымес-тил на других. Монаха Сайко выволокли на улицу Судзаку, всегда полную народа, и в свете дня лишили головы. Она долго валялась в дорожной пыли под палящими лучами солнца, ибо никто не решался притронуться к ней и придать земле, боясь гнева правителя-инока. За Фудзивара Нарити-ку вступились император-инок, сделавший вид, что поражен случившимся не менее Киёмори, и Тайра Сигэмори. Киёмори уступил высочайшей просьбе и ограничился ссылкой Наритики в про-винцию Бидзэн. Правда, вскоре пришло известие, что ссыльный подхватил какую-то инфекцию и умер по дороге, однако злые языки утверждали, что несчастного просто уморили голодом.
Пока люди сплетничали о причинах заговора в Сисигатани, судьбе его участников и из-лишней жестокости Киёмори, императорский двор вынес свой вердикт: во всех бедах виноваты мстительные духи несправедливо обиженных в смуту Хогэн. Это они постоянно будоражат мона-хов горы, это они навлекли на столицу страшнейший пожар, подобного которому в этих местах никогда не видывали, это они затуманили головы собравшихся в горной усадьбе Сюнкана. Вер-дикт словно подчеркивал, что виноватых следует искать не в этом, а в потустороннем мире. И с ним же разбираться во избежание повторения сего плачевного опыта. Разобрались, надо сказать, очень оперативно. Ради умиротворения мятущихся душ умершему в изгнании Сутоку вернули титул экс-императора, а убиенному левому министру Ёринаге даровали первый ранг первой сте-пени, назначив его Великим министром. По всей стране прошли торжественные заупокойные мо-лебны.
Тонкий ход придворных стратегов позволил императору-иноку выбраться из очень щекот-ливого положения без особых потерь, если не считать таковыми утрату проворных любимчиков из ближайшего окружения и доверия Киёмори. Вместо старых друзей можно понаделать новых, да и доверие Киёмори вопрос решаемый. Госиракава и не думал отказываться от замысла осадить Хэй-си. Правда, на время придется затихнуть, чтобы ненароком не попасть под горячую руку Киёмори, у которого не все ладилось в собственной семье. Заговор в Сисигатани нанес страшный удар по авторитету Тайра Сигэмори. Его жена доводилась младшей сестрой Фудзивара Наритики, а дочь последнего – женой Корэмори, наследника Сигэмори, искренне считавшего Наритику не только родственником, но и другом, и не раз вытаскивающего его из трясины всевозможных махинаций, в которые тот впутывался с завидным постоянством. В благодарность за это друг и родственник, замыслив уничтожение Хэйси, предает благодетеля. Сигэмори умолял отца сжалиться и выказать милосердие, но тот остался непреклонен. Когда весть о смерти Наритики достигла столицы, каж-дый понял, что Киёмори разочаровался в старшем сыне, потерявшем лицо. Его главенство в доме Тайра стало вызывать серьезные сомнения. Он впал в апатию и перестал появляться на людях. На фоне отошедшего от дел Сигэмори засверкала фигура его младшего брата Мунэмори, действо-вавшего напористо и активно, подчеркивая новую роль в клане Хэйси: совершал паломничества в Ицукусиму, моля тамошнее божество даровать благополучие семье, участвовал в придворных це-ремониях и мероприятиях, представляя в них дом Тайра. Киёмори безусловно тяготила деликат-ность отношений братьев. Пока все шло вроде нормально, но вдруг кто-нибудь попытается вос-пользоваться этой деликатностью? Охотники найдутся, а там и до раскола недалеко. Однако два-дцать четвертого мая 1178 г. беспокойства Киёмори сдуло как ветром – ему доставили радостное известие: Токуко, его дочь, беременна!
Киёмори распирало от восторга. Еще бы – стать дедом императора! А это такие возможно-сти, что дух захватывало. И он рьяно взялся приближать долгожданное событие. По его настоя-нию приняли монашество и покинули императорский дворец приемные дети императора Такаку-ры (родные сыновья императора-инока). Зачем ему приемные, если будет родной?! В том, что ро-дится именно принц, а не принцесса, Киёмори не сомневался. И рожать Токуко следует в Рокухаре. Таково требование старины, да и спокойнее как-то. Ни на минуту не прекращались молебны о да-ровании Токуко сына. Наконец, свершилось! Двенадцатого ноября 1178 г. у Киёмори появляется еще один внук, принц Токихито.
Связанные с рождением обряды проводились в точном соответствии с традиционным ри-туалом: и перерезание пуповины, и первое прикладывание к груди, и первое купание – все дела-лось как завещано предками, и за этим лично следил дедушка новорожденного. Подарки завалили дом, ежедневно лилось сакэ, звучали музыка и стихи, а рис разбрасывали мешками, чтобы злые духи и не думали испортить праздничное настроение. Когда младенцу Токихито первый раз под-стригливолосы, дедушка, нарушив чинный и размеренный ход вещей, неожиданно заспешил: до конца года внучок непременно должен стать наследным принцем. А как же традиции, за которые так радеет Киёмори?!
-Традиции традициями, приятель, но вспомни старину. Какая судьба ждала тех, кто оказался наследным принцем в двух и трехлетнем возрасте?
-Не о двухлетнем ли наследном принце Ясуакире ты ведешь речь?
-Не только о нем, приятель. Были еще и двухлетний Санэхито и трехлетний Ёсиёри. Эти бедняги так и не короновались, скончавшись до взошествия на престол. А вот однолетние наследные принцы избежали сей печальной участи и с благословения небес воссели на яшмовый трон. Взять хотя бы тех же императоров Сэйва и Тоба.
-Ты хочешь сказать, Киёмори настолько пропитан суеверием, что верит в эту чепуху?
-Кто знает? Может это и не чепуха совсем. Он, приятель, вынужден действовать наверняка, и учитывать даже, как ты говоришь, чепуху. Да и времени ждать, пока внуку исполнится четыре года, у него нет. Он как зверь учуял приближение опасности и хочет оскалить клыки.
-По какому же праву?
-А ты что, сам не догадываешься? У него на это лишь одно право – право деда наследного принца, будущего императора Японии!
Время и впрямь поджимало. Церемонию введения в сан наследного принца требовалось провести до конца декабря, иначе, если считать по-японски, в следующем году принцу стукнет два года – опасный возраст! (В каком бы месяце 1178 г. ни родился ребенок с первого января 1179 г. ему будет два года). Киёмори удалось настоять на своем, и пятнадцатого декабря вожделенная це-ремония свершилась, вызвав массу нареканий. Мало того, что он буквально заставил Госиракаву смириться со столь странной поспешностью, так вдобавок к этому провел церемонию не в усадьбе императора-инока, а у себя в Рокухаре. Неслыханное самоуправство! Учрежденная канцелярия наследного принца и его охрана сплошь состояла из людей Хэйси, изолировавших Токихито от дурного влияния извне.
Введение внука в ранг наследного принца придало дополнительный заряд энергии Киёмори, на радостях вознамерившегося отправиться в паломничество на Фудзияму в провинции Суруга сразу же после Нового года. С древнейших времен японцы с трепетным благоговением относи-лись к этой горе, искренне считая священной. На ее вершине располагался синтоистский храм Сэнгэн дзиндзя, где поклонялись божеству, воплощением которого являлась сама гора, поэтому храм слыл самым почитаемым в Суруге. Киёмори прекрасно помнил, как в усадьбе императора-инока Тобы по совету преподобного Фудзи Сёнина, сотни раз восходившего на Фудзияму, усерд-но переписывались священные сутры, закопанные впоследствии на ее вершине. А Тоба ничего не делал просто так! Паломничество несомненно поспособствовало бы росту популярности Киёмори на востоке. Опираясь на авторитет Ицукусимы и Сэнгэн дзиндзя, он приведет в покорность моря запада и горы востока, и страна замрет под тяжкой дланью Хэйси. Что-то иное Киёмори уже не устраивало. Один за другим проходили Великое пиршество двух покоев, праздник Зеленых коней, мужское песенное шествие, а ему никак не удавалось выполнить задуманное. Сможет ли он бла-гополучно взобраться на гору в ненастную зимнюю погоду? Как уберечь жизнь среди восточных варваров, способных на что угодно? К тому же владетель Суруги, Мунэмори, настоятельно призы-вал отца отказаться от рискованной затеи. В общем, Киёмори отложил на потом паломничество, так и не увидев двух красавиц в белых одеяниях, появлявшихся, если верить людской молве, на вершине Фудзиямы и грациозно исполнявших чудесный танец. Лицезревшему это действо небо даровало долгую и спокойную жизнь. Слава и почет ожидали потомство счастливца…
Киёмори не раз, наверное, пожалел о несодеянном. Божество горы Фудзи обиделось не на шутку. Иначе, чем объяснить несчастья, обрушившиеся на правителя-инока? В июне скоропо-стижно покидает этот мир его дочь, Сиракава доно, любимая Морико. Какая-то напасть поразила ее желудок, она не могла есть и в миг угасла. Не успели просохнуть слезы скорби, а Киёмори жда-ло новое испытание. Точно от такой же болезни в конце июля скончался Тайра Сигэмори. Ушел из жизни не только старший сын, но и человек, умевший как никто другой улаживать ссоры, вспыхи-вающие между отцом и Госиракавой. Подавленный и удрученный Киёмори, бросив дела на Му-нэмори, по привычке уединился в Фукухаре в надежде восстановить там душевное равновесие. Однако сообщения с мест не способствовали этому. В стране наблюдались какие-то удивительные явления, нагонявшие страх на людей.
-Слыхали, где-то в Мино огромная пегая лошадь поднялась в небо и скрылась в облаках. Шерсть у нее длиннющая, а глаза сверкали словно стекло на солнце.
-Это еще что, подумаешь, мохнатая лошадь. У них в Мино и не такое может случиться. Тут, у нас, совсем под боком, в Хокодзи, еще похлеще было. В небе над храмом появилось нечто стран-ное, похожее на шляпу. Ну, такую, сплетенную из осоки. Шляпа светилась так ярко, что видне-лись пылинки, носящиеся по воздуху. Повисела эта штуковина над храмом, а потом, изрыгнув чу-довищное пламя, исчезла за горизонтом. Ох, не к добру это, не к добру.
-Еще болтают про хвостатых людей, по ночам выскакивающих из колодцев. И про чертей, от которых прохода нет даже днем.
-Хвостатые люди, черти, ну и что? Попугают людишек и опять в колодец шмык. Эка невидаль! А вот эпидемии эти проклятущие просто так не уходят. Толпы народа уводят с собой туда, отку-да возврата нет. Вспомни, что в прошлом году натворила натуральная оспа, будь она неладна.
-Все это из-за сунских денег, заполонивших страну по милости Тадамори и его сынка Киёмори. От них, точно от них всякая дрянь, без которой в Китае то и дня не проходит. Они и распро-страняют повсюду заразу, прозванную в народе «денежной эпидемией».
-Оказывается, люди добрые, во всем виноват то Киёмори. Интересно у вас получается. Человек верное дело замыслил, а вы – «денежная болезнь» или как там ее обозвали. Еще вспомните про
«овечью эпидемию». Киёмори хотел порадовать императора-инока, и в 1171 г. преподнес ему пять овец и диковинного оленя. Овечки спокойно паслись в усадьбе Госиракавы, никого не трогали, тем не менее, эпидемию, вспыхнувшую в это самое время, сразу же окрестили «овечьей», осыпая проклятиями того же Киёмори. Не демонизируете ли вы его, братцы!
-Овечки, может, и не причем, а с монетами все так и есть. Как было раньше? Приглядываешь что-нибудь и заранее знаешь, сколько риса или, скажем, шелка потребуется для покупки. И по-пробуй, обмани – власти в миг голову свинтят. И поделом! Не балуй, не своевольничай. Прокля-тущие же монеты порушили привычные устои натурального обмена, подняв цены так, что сто раз подумаешь, прежде чем отважишься приобрести вещицу какую.
-Ты, приятель, не дурак, сразу видно. Мне тоже не по душе китайские монеты. Стоит соприкос-нуться с ними, как в человеке пробуждается бездонная страсть к наживе, он словно заражается болезнью денег: продать подороже, купить подешевле. Каждый готов обмануть каждого, люди ради денег без раздумий идут на плутовство. Про честные и разумные сделки начинают забы-вать. А налоги? Умыкнуть несколько монет особого ума не надо. Это вам не мешки с рисом…
Слухи слухами, но предчувствие чего-то страшного и неизбежного усиливалось. Постоян-ные природные катаклизмы наглядно свидетельствовали, что дух добра слабел, а зло становилось безудержным. Древние человеческие ценности сотрясались и рушились, буддийским законам при-ходил конец. Их вытесняла беспощадная сила оружия. И все чаще им размахивали те, кто призван был в первую очередь сохранять мир и спокойствие в стране – монахи Энрякудзи. После инциден-та в Сисигатани они вроде бы приутихли, однако их миролюбивый настрой продолжался недолго. Они переругались между собой и особо ретивые опять задумали смуту. Им не терпелось покви-таться с Хэйси и поднажиться землицей, хоть тайровской, хоть императорской. Император-инок не стерпел и призвал Киёмори утихомирить божьих людей. Тот не хотел ссориться с монахами, понимая несвоевременность этого, и медлил, как мог. Госиракава продолжал упорствовать и за-ставил сформировать карательную армию. Начались вооруженные стычки, проходившие с пере-менным успехом. Киёмори следил за раздраем из Фукухары. Конфликты в центре и на местах не способствовали его душевному спокойствию. Постепенно, как водится в подобной обстановке, беспокойство переросло в нетерпение, а из нетерпения забурлил гнев. Из паломничества в Ицуку-симу срочно отзывается Мунэмори.
Четырнадцатого ноября 1179 г. при дворе проводился праздник Обильного света. Импера-тор Такакура во дворце Сисиндэн вкушал рис нового урожая и угощал вельмож молодым сакэ. Гости любовались представлением пяти танцовщиц, услаждая слух музыкой и пением. В разгар веселья стало известно, что в Киото объявился отшельник из Фукухары, да не один, а с огромной толпой самураев. В столице поднялся настоящий переполох, и ее обитатели по привычке броси-лись припрятывать пожитки, так как ничего хорошего неожиданный визит не сулил. Киёмори за сел в усадьбе Хатидзёдоно и хранил молчание, вызывая разные пересуды.
-Император-инок, сдается мне, чем-то сильно задел преподобного, иначе с чего это тому взду-малось так грубо нарушить столичный покой.
-Задел и не раз! Вот у Киёмори терпение и лопнуло. Помнится, у тебя, приятель, где-то около Удзи имеется клочок земли и весьма существенный, если судить по тому, сколько денег ты про-саживаешь в картишки. А теперь предположим, что какой-нибудь знатный индюк взял и прибрал твою землицу к своим рукам. Задело бы это тебя? Еще как! Вцепился бы ты в глотку этому ин-дюку?
-Я что-то не пойму, куда ты клонишь?
-Будь поумнее, сразу бы смекнул, о чем разговор. Еще продолжался траур по Морико, а импера-тор-инок уже перевел находившиеся у нее в управлении земли дома регентов и канцлеров Фудзи-вара в разряд казенных, т.е. попросту забрал их себе. Каково? А такое количество земли ты сво-им хилым умишком и представить не сумеешь.
-Мне бы это не понравилось.
-Вот и я про тоже. А императору-иноку все нипочем. Закусил удила. Назначает своего прихлеба-теля Фудзивара Суэёси губернатором провинции Этидзэн, словно запамятовав, что с 1166 г. про-винция эта находилась в кормлении у Тайра Сигэмори. Выходит, Киёмори лишился вместе со старшим сыном и далеко не самой последней провинции. Улавливаешь?
-Вроде бы.
-Чаша терпения Киёмори наполнилась до самых краев. И тут выясняется, что Коноэ Мотомити так и не дождался назначения на должность тюнагона (советника), хотя каждой собаке из-вестно, кто за ним стоит, кто за него просит. Мало того, тюнагоном стал Мороиэ, сын ненави-стного канцлера Мотофусы. Подобного прямого оскорбления Киёмори снести не мог и пожало-вал в столицу. Вскоре узнаем и зачем.
Киёмори действовал быстро и решительно. Первым делом он перевез императрицу и на-следного принца поближе к себе, в усадьбу Хатидзёдоно, а императору Такакуре и императору-иноку настоятельно рекомендовал готовиться к переезду в Фукухару, подальше от столичных тре-вог. Госиракава не на шутку оробел, отправив к Киёмори личного посланника с заверениями в том, что окончательно отходит от мирской суеты и посвящает остаток жизни подвижничеству во имя спокойствия в государстве. Киёмори терпеливо выслушал посланника и передал через него импе-ратору-иноку пожелание перебраться на время в усадьбу Тобадоно, подкрепив его сотней самура-ев, на которых возлагалась почетная миссия неустанной защиты высочайшей особы от непредви-денных посягательств недругов и завистников. Госиракава фактически оказался под домашним арестом. Его изолировали от внешнего мира и дозволяли видеться только с детьми Синдзэя, людьми безвредными и тихими, а также Танго но цубоне и другими фрейлинами.
Содеянное Киёмори подозрительно смахивало на государственный переворот, однако смельчаков, готовых встать на защиту попранной законности, не находилось. Уж больно сердит был Киёмори: чуть что, прольет кровь и не задумается. Аристократы засели по домам и носа непо-казывали. Наиболее же сообразительные потянулись в загородные резиденции, надеясь там, по-дальше от столицы, отсидеться и переждать очередную заварушку. Киёмори пошумит, пошумит, потом успокоится, пойдет на мировую с императором-иноком, и жизнь покатит по привычной на-езженной колее. Однако преподобный Дзёкай не успокаивался, вернее, не мог успокоиться. Года-ми копившиеся обиды требовали выхода и теперь, словно могучая река, разрушив плотину разума и осторожности, вырвались на волю, ничем не ограниченную волю. Первым бурным потоком «смыло» канцлера Мотофусу, худощавого красивого мужчину, славившегося умом и проница-тельностью. Киёмори в последнее время не раз пытался переманить его на свою сторону, даже пошел на то, чтобы сделать жену Мотофусы кормилицей наследного принца Токихито. Все на-прасно. Виднейший сановник государства остался непреклонен в неприязни к выскочке с большой дороги, с достоинством приняв удар судьбы. Теперь уже бывший канцлер отправляется на Кюсю, получив унизительное назначение на должность заместителя начальника Управления западных земель. По пути туда Мотофуса принимает монашество, добившись разрешения на проживание в провинции Бидзэн. Посчитавшись с ненавистным канцлером, Киёмори вспомнил и про его сына Мороиэ, лишив поста тюнагона. Место опального Мотофусы занял Коноэ Мотомити, старавшийся не перечить своему покровителю. Гнев Киёмори не миновал и Великого министра Фудзивара Мо-ронагу, и еще семерых вельможных сановников, а счет попавших в немилость чиновников по-мельче шел на десятки. Многих из них выслали из столицы, а некоторых ждала судьба пострашнее.
Сместив противников и укрепив положение императора и наследного принца, Киёмори по-желал вернуться в Фукухару и на досуге обдумать дальнейшие действия. В одном красивейшем местечке его корабль бросил якорь, и, сидя на палубе, он с нескрываемым наслаждением любовал-ся тем, как на обоих берегах реки самураи при свете факелов рубили головы недругов своего гос-подина. Опьяненные победой они лупили по валявшимся на песке головам ногами, пытаясь сбро-сить их в воду. Киёмори когда-то и сам любил иногда поиграть в кэмари, ловко подбивая подъе-мом ноги мяч из кожи оленя, не давая тому упасть на землю. На площадке, по углам которой вы-сились традиционные сакура, ива, клен и сосна, он не раз перебрасывал мяч тем, чьи головы ныне шлепались в мутную воду и проносились мимо него, тараща глаза не то от удивления, не то от страха. Вседозволенность дурманила разум. Пусть, пусть видят, что ждет тех, кто вызовет недо-вольство Киёмори. Намеренная жестокость дожна заставить всех преклонить колени пред крас-ными стягами Хэйкэ, украшенными родовым гербом – стилизованным изображением бабочки с расправленными крыльями, прозванную «кавалер ксут».
Киёмори добился задуманного: и неограниченной власти, смахивающей на военную дикта-туру, и откровенного страха вокруг своей особы. Страх же ходит под руку с ненавистью, способ-ной толкнуть человека на безумный, казалось бы, поступок. Но кто пойдет против Хэйси? У них под контролем находятся тридцать две провинции, т.е. примерно половина страны. Что можно противопоставить этому богатству?! Проверенная временем осторожность Киёмори ослабевала. Сослали монаха Монгаку в Идзу к Ёритомо – ничего страшного! Убежал из храма Курамадэра пятнадцатилетний Сянао вместе с каким-то торговцем золотом в Муцу к тамошнему правителю Фудзивара Хидэхире – забудем об этом! Разве мог Киёмори предположить, что этот юнец, о суще-ствовании которого он и думать позабыл, станет могильщиком Хэйси и его имя, Ёсицунэ, на мно-гие столетия сохранится в памяти людской. В громадье планов и идей он перестал обращать вни-мание на всякие мелочи, вроде поведения Танго но цубоне, а ведь эта женщина являлась не только фавориткой императора-инока, но и его первой советчицей. Именно ей он вверял самое сокровен-ное, цена которому – жизнь. Ее видели то там, то здесь, однако чаще всего она встречалась с Ми-намото Ёримасой. Уже одно это сразу бы насторожило Киёмори, того, прежнего. Тот бы мигом сообразил, что за игру затеял Госиракава, на какую чашу политических весов намеревается поло-жить гирю своего авторитета. Логика тут прослеживалась простая: перевешивают Гэндзи - подсо-би Хэйси и наоборот. В настоящее время перевесили Хэйси, нарушив так необходимый императо-ру-иноку баланс сил, поэтому он, естественно, устремил взор на восток, где окопались недобитые Гэндзи и сочувствующие им. В туже сторону взглянуть бы и Киёмори, но… Сам того не желая, он уподобился Нобуёри, над беспечностью которого в смуту Хэйдзи не раз насмехался в кругу род-ственников и друзей. Прошло более двадцати лет, а Киёмори отчетливо помнил самодовольную физиономию своего «господина», мигом забывшего обо всем на свете, когда глава дома Тайра вручил ему мёбу в знак покорности.
Тем временем противостояние, ликвидированное вроде бы в центре, разрасталось кровавым цветом на местах, в провинциях, главным образом, восточных. Тамошние самураи никогда не ла-дили с губернаторами, а когда их провинции перешли в кормление Хэйси, они, разумеется, не утихомирились, скорее наоборот. Их действия против провинциальных властей как-то сами собой перерастали в действия против Хэйси. А ведь были еще и те, кого Киёмори безжалостно лишил кормлений и сёэнов. А вечно недовольные воинствующие монахи из влиятельных храмов и мона-стырей?! Всем им бы достойного вожака, и оголодавшая свора набросится на любого, только под-скажи. Этим-то, как всегда своевременно, и озаботился император-инок. Ум же Киёмори будора-жило совсем другое.
Такакура отрекается от престола и двадцать второго апреля 1180 г. во дворце Сисиндэн страна обрела нового императора – Антоку. Киёмори находился на вершине блаженства. Сбылась его заветная мечта: он – дед императора! Ничто не могла испортить долгожданный праздник – ни смерч, пронесшийся над столицей, ни молнии, сверкавшие в небе, ни сильнейший град. Негоже пугаться небесных сил тому, кто является дедом их посланника на земле! Господство Хэйси каза-лось безграничным. Мало того, что важнейшие посты в государстве захватили они или их союзни-ки, но и сам трехлетний император огорожен ото всех высочайшей стеной любви и заботы матери и деда. Однако закон бытия суров: «неотвратимо грядет увяданье, сметая цветенье». В год наи-большего расцвета влияние Хэйси понеслось вниз, словно камень по крутому склону горы. Все началось, казалось бы, с пустяка. Экс-император Такакура первое паломничество в этом звании совершает в Ицукусима дзиндзя. Влиятельнейшие храмы Японии – Энрякудзи, Кофукудзи, Онд-зёдзи, посчитали себя оскорбленными. И унизил их… нет, не Такакура, сам бы он вряд ли отва-жился нарушить традицию, а Киёмори. Именно он, заставивший экс-императора отправиться в захолустный храм, и должен ответить за кощунство. Правда, и Такакура и сопровождавшие его аристократы забыли и недовольных монахов и вообще все на свете, когда увидели как бы плыву-щее по волнам главное здание Ицукусимы, олицетворяющее неразрывную связь Хэйси и моря. Зрелище поразительное! Воистину правы те, кто считает этот храм одним из трех красивейших мест Японии.
Обиженные монахи осыпали страшными проклятиями Киёмори, клеймили позором Хэйси и потихонечку грызлись между собой. Этим решили и ограничиться – надо посмотреть, что и как будет дальше. Не спешил и Киёмори. В голове у него уже созрел план примерного наказания смутьянов, однако ему не хотелось начинать первым. Противники замерли как звери, готовые к прыжку. В разгар этого стояния выявилось, что в усадьбе Такакура на Третьей улице собираются сомнительные люди, а ее хозяин в открытую поносит новую власть, обвиняя в деспотизме и са-моуправстве. Киёмори сразу догадался, что речь идет о Мотихито, третьем сыне императора-инока. Принц являлся незаурядным человеком. Разбирался в мудреных науках, кистью выводил такие иероглифы, что глаз не оторвать, извлекал из флейты чарующие звуки, сочинял стихи, прав-да, не так складно, как его старшая родная сестрица, принцесса крови Сёкуси, но все же довольно умело. По всему выходило, что ему уготована блестящая судьба, но… Его старший брат Нидзё побывал в императорах, восседал на престоле и его младший брат Такакура, а вот Мотихито так и не дождался даже указа о признании его принцем крови. Объясняли это по-разному. И тем, что матушка родом не вышла, и тем, что не поладил с Сигэко, матерью императора Такакуры, и тем, что Киёмори не очень желал этого, и тем, что к нему прохладно относился отец. В общем, как-то не сложилось. Но вот, что интересно. Не сложилось все довольно давно, а поносить Хэйси он при-нялся сейчас. Неужели воцарение Антоку разбередило старые душевные раны? Вряд ли, считал Киёмори, дело скорее в другом. В суматохе будней то ли случайно, то ли по ошибке, то ли по чье-му-то умыслу у Мотихито конфисковали храм Дзёкодзи и принадлежащие ему земли. Хотя так расстроиться, по сути, из-за пустяка?! У приемной мамаши принца, Хатидзёин, этих дзёкодзи столько, что не пересчитать. Но все равно, решил Киёмори, на всякий случай надо извиниться и вернуть землю, и добавить еще немножко, чтобы утихомирился. Не извинился, не добавил. Забыл! Что, в общем-то, логично: не пристало деду императора тревожиться о захудалом принце. Моти-хито давно пора бы обрить голову и забыть о суете мирской, ан нет, думает совсем не о том, Ха-тидзёин же потворствует, распаляет напрасные надежды, а может и подбивает на опрометчивые поступки.
На самом деле Мотихито по-настоящему распаляли совсем другие люди – в его усадьбу за-частил Минамото Ёримаса. Когда об этом доложили Киёмори, он лишь горько улыбнулся, поду-мав про себя: «И этот туда же. Неужели из-за какой-то лошади?». У Накацуны, старшего сына Ёримасы, появился конь-красавец откуда-то из Осю. Куда бы он не отправлялся, с кем бы не встречался за дружеским застольем сразу же заводил разговор о своем сокровище, поэтому, не-мудрено, слухи о нем мигом разлетелись по столице, не миновав и Тайра Мунэмори, страстно возжелавшего овладеть им. Накацуна под разными предлогами отнекивался, но когда Ёримаса, не хотевший обострять отношения с Киёмори, потребовал уступить, Накацуна сдался. Мунэмори, ра-зъяренный непривычной неуступчивостью, приказал выжечь на боку коня клеймо «Накацуна». После этого из его усадьбы нарочито часто доносились громкие возгласы нового хозяина: осед-лать Накацуну, вывести Накацуну, не отстегать ли Накацуну?
История, конечно, вышла некрасивая, но правитель-инок, как и раньше, не сомневался в лояльности Ёримасы. Во-первых, совсем недавно по его рекомендации двор пожаловал Ёримасе третий ранг второй степени, что очень уж пришлось по душе старому вояке, не лишенному често-любия. Во-вторых, Ёримаса принадлежал к Гэндзи, осевшим в Сэтцу еще со времен Минамото Ёримицу, а эта ветвь Гэндзи всегда верно служила императорской семье, при этом, что чрезвы-чайно важно, постоянно не ладила с Гэндзи из Канто, лютыми врагами Хэйси. В-третьих, Ёримаса достиг почтенного возраста – теперь это уважаемый монах, в свои семьдесят шесть лет вряд ли серьезно озабоченный проблемами мирской жизни.
Мудрый Киёмори сильно заблуждался, недооценивая отцовский инстинкт старца, часто за-думывающегося о будущем детей – Накацуны и Канэцуны. В условиях безраздельного господства Хэйси их вряд ли ждет блестящая карьера. Да что там карьера! Сама судьба рода Ёримасы выгля-дит туманной. Киёмори и еже с ним силой изолировали императора-инока и вольны делать все, что вздумается, а вздумается ли им помогать отпрыскам какого-то монаха?! Поступок Мунэмори, нарочито унизивший Ёримасу, развеял последние сомнения. Ему откровенно указали на отводи-мое место – место шута и поэта, призванного развлекать семейство Киёмори в минуты отдохнове-ния от государственных забот. В сердце Ёримасы разгоралось пламя мести, требующее действий во спасение чести и достоинства. И действий немедленных. Пришла пора поквитаться за обиды, тем более складывающаяся обстановка благоприятствовала этому. Монахи ведущих храмов в оче-редной раз сцепились с Хэйси и не собирались успокаиваться. Еще бы! Уступив престол Антоку, Такакура первое паломничество в качестве экс-императора вознамерился совершить в … Ицуку-сима дзиндзя. Неслыханное нарушение вековых традиций, предписывающих в подобных случаях посещение Кофукудзи, Энрякудзи или, на худой конец, Ондзёдзи. Такакура вырос в атмосфере поклонения божествам Ицукусимы, и по человечески его можно было понять, но своим поступком он не только принижал значение уважаемых храмов, но и ставил под угрозу их материальное бла-гополучие. Конечно, сам экс-император на святотатство не отважился бы, не такой у него характер. Здесь чувствовалась воля Киёмори, которому и этого оказалось мало: на обратном пути он замыс-лил пригласить Такакуру в Фукухару – пусть все видят, кто, откуда и именем кого правит страной. Рассвирепевшие монахи настроились силой восстановить справедливость. Грех не воспользовать-ся моментом и не воззвать к Гэндзи. Ёримаса сразу вспомнил о принце Мотихито. И землю у того отобрали, и лишили всяких надежд на престол, а он так хотел стать императором. В этом Ёримаса не сомневался. Недаром же принц решительно отвергал предложения о принятии монашества, вы-зывая раздражение самого Киёмори.
Поздним вечером восьмого апреля 1180 г. Мотихито доложили о прибытии Минамото Ёримасы. Слуги сразу же провели гостя в личные покои принца, ибо уже привыкли к подобным визитам и четко представляли, что надо делать. Мотихито не представлял наверняка, зачем к нему пожаловал на этот раз неугомонный старик, однако в душе, хоть и смутно, но догадывался о чем пойдет речь. И не ошибся. Как обычно, Ёримаса начал издалека. «Киёмори, конечно, хитрец. По-ступает всегда осторожно, чтобы в открытую не конфликтовать без особой нужды ни с высочай-шей семьей, ни с аристократами двора. Что правда, то правда. Ну, если что взбредет ему в голову, прет вперед как бык, не разбирая дороги. Захотел, видите ли, породниться с самим императором, впрямь, как Фудзивара Митинага. Дедушка сына неба! Звучит неплохо. И давай сватать Токуко за императора Такакуру. Ей то, разумеется, пора, созрела девица, уже шестнадцать лет. А жениху то всего одиннадцать! И вот ведь проныра – знал, что двор поднимет шум: что этот Киёмори возом-нил?!; родом не вышел, чтобы предлагать дочь в жены императору; ишь какой Фудзивара выис-кался. Тут до крикунов вдруг доходит, что Токуко стала приемной дочерью императора-инока Го-сиракавы. Как не крути, а формальности соблюдены. И внук Киёмори уселся на яшмовый трон. В три года! А вам, поди, уже тридцать, но вы даже не принц крови, хотя ваша матушка и познатнее Токуко, правда, тоже не из дома регентов…». Ёримаса смолк, ожидая реакции принца, однако тот ничем не выдавал отношения к услышанному. Тогда Ёримаса продолжил. «Это козни Тайра. Их рук дело. Не дай им боги покоя! И слова против них не скажи. За каждым забором торчит красно-курточник с подрезанными волосами. Чуть что, и тебя уже волокут в Рокухару к самому Дзёкаю – «океану чистоты», чтоб ему неполадно было. Посадить императора-инока, вашего благочестивого родителя, под домашний арест как простого смертного?! Невиданное оскорбление императорской семьи. Посмею напомнить, что в Наре на горе Тономинэ принц Наканоэ и Фудзивара Каматари
замыслили святое – уничтожение клана Сога, узурпировавшего власть. Так вот, монахи тамошнего Дандзан дзиндзя не раз слышали, как стонет гора, а это значит, что дух Каматари, которому по-священ храм, предупреждает нас всех об опасности, нависшей над императорским домом. Дока-жите свое почтение к отцу! Только прикажите и Минамото, встав на защиту попранной чести, из-бавят страну от временщиков. К тому же их главарь, сам того не ведая, действует нам на руку. Он так старается врасти в императорское древо, что и думать перестал про феодалов дальних провин-ций. А зря! Среди тех же восьми кланов из рода Камму Хэйси давно нет единства. Тиба, Кадзуса, Миура, Дохи с превеликим удовольствием отсекут головы своим так называемым союзникам Ти-тибу, Ооба, Кадзивара и Нагао. На первых порах нас наверняка поддержат Кофукудзи, Энрякудзи, Ондзёдзи, да мало ли храмов и монастырей, которые не упустят случая поквитаться с Хэйси, за-бывших в гордыне буддийские традиции?! А там, глядишь, подоспеет помощь из Канто. Мой сын Накацуна, ваш верный слуга, губернаторствует в тех краях и лучше других представляет, что про-исходит на востоке. Восток бурлит, принц. Недовольные ни старой, ни новой властью тамошние самураи только и ждут повода свести счеты как с соседями, так и с вконец обнаглевшими выскоч-ками из Хэйси и их холуями, словно блохи на теле Паньги заполонившими провинциальные и уездные управы, творя неслыханные безобразия. Надо только направить этот дикий бурлящий по-ток в нужное русло…».
Мотихито безмолствовал, лишь гримаса недоверия на миг исказила его красивое лицо. Это не осталось незамеченным Ёримасой, поспешившего поднажать: «Все будет определяться на суше, где великому Хатиману нет равных. Он не бросит Минамото в час сурового испытания, И эти бо-гини-покровительницы мореплавания из Ицукусимы, как их там…Тагицунэ химэ, Тагори химэ и, ну как ее, а Итикисима химэ, ему не указ. Минамото еще сильны, очень сильны. Разве дом с проч-ными устоями может придти в упадок?! Вспомните изречение Мэнцзы, принц – милостям неба не сравниться с выгодами от земли, а выгодам от земли не сравниться с согласием между людьми. Согласия, именно согласия всегда не хватало Гэндзи. Ваше слово сплотит их, обеспечит согласие между ними. Тогда появятся и выгоды от земли. Все будет, принц! Надо только начать, а там уже самураи по своей воле решат, прислоняться им к большому и мощному дереву или опереться на гнилушку, готовую рухнуть от малейшего дуновения ветерка». Несмотря на убедительность слов Ёримасы, лицо Мотихито выражало полную безучастность, хотя на самом деле он с удовольстви-ем слушал ночного гостя. Тем не менее, рисковать жизнью, а именно к этому все шло, ради такого интригана, как отец, принцу явно претило. Нет, уж, увольте от подобного героизма. А вот если с помощью Минамото заполучить священные регалии императорской власти… Каково? Хватит кал-лиграфии, поэзии и прочей аристократической мишуры. Да и любимую флейту не грех отложить в сторону, хотя бы на время. Может статься, что Фудзивара Мунэцунэ вовсе не врал, когда уверял, что именно я буду править государством. Недаром же говорят, что по чертам лица он способен предсказывать будущее. Иначе стал бы сам император-инок пользоваться его услугами и всячески выказывать расположение к нему?!
Внезапно Мотихито вздрагивает от пронзившей его мысли. А что, если…? Нет, не может быть. Старик на такое коварство не способен, пытался успокоить себя принц. А если, все же, меня заманивают в ловушку, которая вот-вот захлопнется, не отпускал его страх, медленно растекав-шийся по телу и лишавший способности здраво рассуждать. Видя, что почти согласившийся Мо-тихито вдруг откровенно заколебался охваченный какими-то сомнениями, Ёримаса выкладывает главный аргумент. «Разве, принц, вы не мечтали о судьбе императора Тэмму? Не хотели проде-лать тот же путь, что и он в памятный всем «год обезьяны»? Осмелюсь напомнить вам, что …». Ёримаса говорил и говорил, а Мотихито постепенно терял ощущение реальности, погружаясь в забытье. Он словно задремал и видел все тот же сон, сладкий и упоительный сон, в котором нет несчастного и обманутого принца, а царит могучий император Тэмму.
После смерти императора Тэндзи наступили неспокойные времена. Власть захватил вели-кий министр принц Оотомо, старший сын Тэндзи. На борьбу с узурпатором поднялся брат усоп-шего императора принц Оояма. Произошло это знаменательное событие двадцать второго июня 672 г., в год обезьяны. Направив в Юномуру, что в провинции Мино, людей с воззванием собирать армию, Оояма с небольшим отрядом устремился туда же из Ёсино. Принц рисковал жизнью, от-чаявшись на это путешествие, но судьба благоволила герою. В минуты короткого отдыха на бе-регу реки Ёкогава в провинции Кии небо заволокло черное облако странной формы. Гадательные книги показали, что страна, расколовшись на две части, затем объединится под справедливой дланью Ооямы. Воодушевленный радостным предзнаменованием принц продолжил опасный путь. Тем временем Оотомо, вступивший на престол под именем Кобун, угрозами принуждал всех взяться за оружие и подавить мятеж. В Ямато нашелся смельчак Оотомо Фукэй из славного ро-да воинов, который в духе китайских традиций не убоялся выступить против императора, по-считав занятие престола незаконным. За ним последовали другие, и собралась могучая армия, подступившая к тогдашней столице Ооцукё. Произошла великая битва. Узурпатор потерпел по-ражение и повесился, а принц Оояма в Киёмигахаре стал императором Тэмму. Он никого не на-значил великим, левым и правым министрами и самолично управлял народом, полагаясь исключи-тельно на поддержку семьи. Император мало считался с мнением аристократов и никто не смел ему перечить. «Самое важное в политике – укрепление военной мощи государства», провозгласил Тэмму, начав вооружать придворных чиновников и верных людей из пяти провинций, окружавших столицу. Император создал регулярную армию, готовую по его приказу подавить бунт хоть на востоке, хоть на западе. Страна замирилась и успокоилась…
Громкий голос, местами походивший на крик, разорвал пелену благостного забытья, оку-тавшую разум Мотихито. Он опять очутился в своей усадьбе и перед ним сидел все тот же Ёрима-са, не оставивший надежду убедить принца повторить подвиг императора Тэмму. «…Преступления, где бы и кем бы они не совершались, всегда угрожали гармонии человеческого общества. Именно преступления, вернее, их безнаказанность прямиком ведут к всяческим напас-тям вроде смут, наводнений, засух, эпидемий, т.е. всему тому, что мы наблюдаем в последнее время. И чем страшнее преступления, тем безжалостнее разоряется страна и мучаются люди. Пой-мите, принц, небеса дают знак остановить Тайра, призвать их к ответу за чинимые повсюду зло-деяния, иначе нас ожидает ужасное будущее. Воля небес священна и ваш долг выполнить ее и воз-звать к ниспровержению узурпаторов. Не убойтесь же предначертанного вам свыше и станьте вторым Тэмму, умоляю вас».
Хрипота, появившаяся в голосе Ёримасы, выдавала усталость. Замолчав, он с довольно спокойным, даже равнодушным видом ждал реакции Мотихито, для себя уже решив, что схва-титься с Хэйси, с принцем или без него. Какая разница?! И в том и в другом случае его, скорее всего, поджидала смерть. Или в бою или от старости, но что может быть краше для воина славной смерти за честь и справедливость?! Ёримаса вновь стал отчаянным самураем, сердце которого по-жирало пламя мести.
Поколебавшись еще немного, Мотихито приказал принести тушечницу и любимую кисть. Подумав, он красиво выводит на китайской бумаге тушью – «Всем Минамото, где-бы они не на-ходились. Призываю вас встать на защиту божественной императорской власти и уничтожить из-вергов Тайра по всей стране. Да прибудут с вами силы неба». Доставить указ по назначению Мо-тихито доверил верному человеку – Минамото Юкииэ, десятому сыну легендарного Тамэёси. По-сле смуты Хэйдзи он сумел бежать, долго скитался по разным провинциям, пока не нашел приюта у монахов Кумано, где его и разыскал посланник Ёримасы. В ту же ночь, когда принц Мотихито поставил под указом подпись, Юкииэ покинул столицу. Мало кто обратил внимание на странст-вующего монаха с посохом и гремящей банкой для подаяний. Еще один блаженный отправился в края неведомые, подумали сгрудившиеся у костра самураи Тайра, заступившие в ночное дежурст-во. Сгорбленный монах являл настолько жалкий вид, что никому из них и в голову не пришло ос-тановить и обыскать его. Иначе, под изношенной рясой, больше напоминавшей лохмотья, они на-шли бы клочок бумаги, который положит начало кровавым событиям, потрясшим страну.
Через некоторое время по столице поползли слухи о волнениях самураев в провинции Сэт-цу, вызванных не то указом, не то приказом известного и благородного лица. Не на шутку встре-воженный Киёмори покидает Фукухару, и десятого мая неожиданно объявляется в Киото. Город наводнили вооруженные всадники. Что? зачем? недоумевали обыватели, напуганные таким наше-ствием. Через пару дней в Рокухару приволокли самурая из клана Тада, под пытками признавшего, что некий Юкииэ, вроде бы из Минамото, смущает всех против Хэйси, ссылаясь на указ принца Мотихито. Разъяренный Киёмори потребовал от Мотомити немедленно арестовать и сослать мя-тежника, однако регент не решался пойти на этот шаг, считая случившееся недоразумением, кото-рое разъяснится в ближайшее время. Самолично покуситься на свободу сына императора-инока Киёмори не осмеливался: доказательств вины Мотихито действительно было маловато. Казалось, что шумиха затихнет сама собой, но тут в столицу на взмыленных лошадях примчались воины-монахи из святилища Кумано. По их рассказу выходило, что чернецы Нового храма и храма Нати во главе с Минамото Юкииэ выступили против оных Главного храма, с давних пор являющихся сторонниками Хэйси. Юкииэ оправдывал свои действия необходимостью выполнения великого самурайского долга и показывал всем указ, подписанный Мотихито. Вина принца предстала столь очевидной, что Томомити не мог больше медлить. Пятнадцатого мая появляется императорский указ о ссылке мятежника в провинцию Тоса. Этим же указом принц переводился на положение простого подданного под именем Минамото Мотихито. Дальновидный Киёмори не хотел запят-нать свой род убийством члена императорской семьи, а в такое время могло случиться всякое.
Триста самураев под началом Тайра Токитады направляются с Сандзё Такакуру, усадьбу Мотихито, чтобы выполнить указ императора. Среди них находился и Минамото Канэцуна, вто-рой сын Ёримасы, которому через надежного человека удается предупредить принца о нависшей опасности. Тот, не мешкая, облачается в женское платье и бежит в храм Ондзёдзи, называемым также Миидэра – Обитель трех источников. Монахи с радостью встречают беглеца и категориче-ски отказываются выдавать властям. Ондзёдзи не раз страдал от самоуправства Хэйси и теперь представился случай поквитаться с ними. Готовясь к длительной осаде, они призвали на помощь Кофукудзи и Энрякудзи, но если первый согласился сразу, то второй колебался – монахи с горы Хиэйдзан не отличались единством.
Киёмори медлил. Ондзёдзи издавна являлся одним из самых почитаемых в Японии, к тому же там нашел убежище ни кто небудь, а член императорской семьи, пусть ныне и неформальный. Потянулись дни напряженного ожидания. Подобная нерешительность угрожала авторитету Киё-мори, тянувшему с исполнением высочайшего повеления разобраться с государственным пре-ступником. Наконец, двадцать первого мая принимается решение о штурме Ондзёдзи и формиру-ется карательная армия, одним из командиров которой назначается … Минамото Ёримаса! Киёмо-ри так и не догадался, что его предал один из самых доверенных людей. Поздним вечером того же дня Ёримаса сжигает свою усадьбу и вместе с небольшим отрядом устремляется в Ондзёдзи на поддержку Мотихито. Но еще раньше длинная вереница повозок, запряженных волами, прогрохо-тала по мощеным улицам, подняв столб пыли. Когда она рассеялась, повозки уже скрылись из ви-да. Сопровождавшие их самураи спешили. Их путь лежал на святую гору, в Энрякудзи. Рис, шелк, хлопок, бочонки с сакэ должны были, по мнению Киёмори, убедить монахов не совершать опро-метчивого поступка и отказаться от идеи выступить на защиту преступника. Так и вышло. Боевой задор узнавших об этом обитателей Ондзёдзи заметно остыл. Не всем нравилось к тому же при-сутствие в их рядах Ёримасы и его сыновей, которые не раз разгоняли сборища монахов, нару-шавших столичный покой, не брезгуя дубасить их палками, поэтому монахи, естественно, не горе-ли желанием проливать кровь за своих обидчиков. Понимая серьезность складывающейся обста-новки, Ёримаса уговаривает принца попробовать прорваться в Нару в надежде соединиться с мо-нахами Кофукудзи. В ночь на двадцать шестое мая сотни две самураев вырываются из храма и устремляются в направлении южной столицы. За ними словно гончие псы бросились тысячи вои-нов Хэйси во главе с сыновьями Киёмори, Томомори и Сигэхирой. На подступах к Бёдоину на бе-регу Удзи разгорается сражение. Беглецы демонстрировали чудеса храбрости и отчаянно отбива-лись, но силы были неравны. Канэцуна погибает, пронзенный стрелой, тяжело раненый Накацуна совершает сэппуку. Близилась развязка, однако на полуразрушенном мосту через Удзи бой не ос-лабевал. По его опорам багровые ручейки крови стекали в быстрый поток мутной воды. Ёримаса, пошатываясь, приблизился к павильону Феникса, облокотившись на буддийскую ступу, сбросил шлем и внимательно посмотрел на водную гладь пруда, затем, подняв голову, бросил взгляд на сказочного Феникса, распростершего крылья прямо над ним. Вот-вот эта птица замахает рыбьим хвостом, изогнет черепашью спину и из куриного клюва разнесется по округе клич, возвещающий о прибытии нарских монахов… Но диковинная птица молчала. Тяжело и безнадежно вздохнув, Ёримаса, волоча ногу с торчавшим обломком стрелы, медленно поднялся по ступенькам и вошел в павильон. Прямо перед ним восседал в позе лотоса Будда Амида. Его спокойное лицо, преиспол-ненное сострадания, выражало готовность сопроводить в райскую «Чистую землю» каждого, кто уверовал в него. Ёримаса невольно протянул руку и слегка прикоснулся к изваянию. Ему почуди-лось, что милосердный Амида держит его за руку и ведет по золотистой земле между красивей-шими деревьями. Легкий и приятно ласкающий тело ветерок разносит упоительную музыку. Они подходят к прекрасному пруду, излучающему необыкновенное сияние, словно от семи сокровищ. На поверхности воды покачиваются цветы лотоса невиданных оттенков, над которыми порхают певчие птицы. Сердце Ёримасы наполняется блаженством, он по-настоящему счастлив. Грезы ста-рика разрушают крики со стороны моста. Сражение затихало. Он вышел на закрытую галерею, прислонился спиной к колонне, медленно опустился на деревянный пол, извлек из ножен корот-кий меч, обхватил рукоять двумя руками и воткнул его в живот по самую гарду. Голова Ёримасы упала на грудь и в уголках рта показалась кровь. На его умиротворенном лице застыла улыбка. И в это самое время протяжно запел, именно запел храмовый колокол Бёдоина, являвшийся усладой многочисленных паломников. Где еще услышишь подобную красоту?! Провожаемый колокольной музыкой старый воин с улыбкой на устах отправился в столь желанную всеми Чистую землю Буд-ды Амида.
Мотихито с несколькими вассалами чудом удалось выскользнуть из Бёдоина. Когда пока-залось, что погоня отстала, принц остановил лошадь перед тории синтоистского храма Комёсан и, склонив голову, принялся благодарить богов за чудесное спасение. И в это время в его шею впива-ется неизвестно откуда прилетевшая стрела. Мотихито с трудом сползает с лошади на землю, дос-тает короткий меч и наносит молниеносный удар в горло…
После сражения в Бёдоине Киёмори пригласил в гости экс-императора Такакуру, чтобы по-любоваться, как повелось в подобных случаях, прекрасным зрелищем – головой поверженного врага. Выйдя на галерею личных покоев Киёмори, в саду перед собой они увидели подставку с по-коившейся на ней головой Минамото Ёримасы, охраняемую двумя самураями. Один из них не-спешно приподнял голову двумя руками, а другой громко объявил: «Голова Ёримасы-доно». Пер-вый самурай медленно положил голову на подставку, второй – налил в чашу сакэ и поставил перед ней, выражая уважение к погибшему в бою. Киёмори долго и внимательно рассматривал голову и затем подал знак к окончанию церемонии. Стоявший рядом с ним Такакура, как только взглянул на нее, мертвецки побледнел и, не проронив ни слова, уставился в одну точку. Киёмори же с тру-дом сдерживал раздражение. Еще бы! Он почти уверовал, что уже никто не решится открыто бро-сить ему вызов. Никто уже не сможет нарушить его сокровенных планов. Нет больше таких смельчаков. Не должно быть. Оказалось, есть! Прямо у него под носом. А он и духом не чуял. Бо-лее того, первым исполнить указ принца бросился тот, кому Киёмори искренне доверял. Неужели успокоенность и старость лишили его способности трезво оценивать обстановку? Прежде за ним такого не наблюдалось. И как это некстати. Не исключено, что указ растревожит муравейник и так полыхнет… А если это всего лишь пустые страхи, попытался успокоить себя Киёмори. За мной стоят десятки тысяч самураев. У меня мощный флот. Да что мне какие то Гэндзи, торчащие в не-пролазной глуши. Мне, деду японского императора! Правда, у императора имеется и другой дед, хитрющий как старая лисица. Сейчас прижал хвост, затих, но без него тут вряд ли обошлось. Ну что ж, посмотрим, хорошенько посмотрим. Надеюсь, до всех дошло, что меня не остановит даже смерть человека императорских кровей. Урок должен пойти впрок. Недовольные, по крайней мере на некоторое время, поприкусят язык и забьются по углам, и я успею сделать все, что надо.
Киёмори ощутил возвращение прежних бодрости и уверенности. В этот момент экс-император, слегка отошедший от увиденного, тихо спросил: «Как ты намерен поступить с детьми при…принца…, ну, ты понимаешь о ком я». Киёмори, разумеется, сразу сообразил, к чему клонит Такакура. Дети Мотихито, Минамото Мотихито, прятались в усадьбе тетки отца, Хатидзёин, и эта зараза ни в какую не соглашалась выдавать их властям. Не силой же выковыривать их оттуда?! «А что дети? Бог с ними. Чтобы никто не попытался подбить их на повторение ошибки отца, роковой и глупой ошибки, пусть примут постриг. Если вы, государь, не возражаете, конечно», великодуш-но промолвил Киёмори.
В конце мая стало известно, что император Антоку, экс-император Такакура, император-инок Госиракава намереваются отбыть в Фукухару. Событие невиданное, поэтому все и везде за-давались вопросами – зачем и почему?
-И что тут такого? Из Фукухары они отправятся, как и положено, прямиком в Ицукусиму зама-ливать кровавые грехи Киёмори и его сыночков. И из-за этого устраивать переполох?!
-Переполох говоришь. Да где это видано, что все три государя разом покидали столицу? Тут что-то не так. Не спроста это. Болтают еще, что оставшиеся в Киото подвергнутся наказа-нию. И куда нам деваться?
-Как куда? Собирать манатки и в новую столицу.
-Это куда же, приятель?
-Поближе к острову Ицукусима, в Кояно, напрмер. Или в Инамино, что в провинции Харима. На-верняка где-то там осядет император, а значит – будет новая столица. Забыл, наверное, дурень, столица там, где живет император.
-Язык бы тебе отрезать за такую болтовню. Неужели, бестолочь, ты веришь, что Киёмори по-везет своего божественного внука в Кояно или, как ты сказал…, а, в Инамино. Зачем тогда по- твоему он затеял возню с Фукухарой и торчит там безвылазно? Чтобы соорудить почтовую станцию и пасти лошадей для торопящихся в Инамино?
-Ты хочешь сказать, что новой столицей станет Фукухара? Киото, значит, по боку? Без малого четыреста лет старая столица всех устраивала, а Киёмори, видите ли, понадобилась новая. Да это же обрубок земли, зажатый между горами Рокко и Внутренним Японским морем. Разве там построишь что-нибудь похожее на Киото или Нару? Дороги прокладывать негде, дома строить негде. Для императорского дворца есть место только в горах. Но второе Ёсино никому не нужно, к тому же первое – значительно ближе, да и красивее. Одна сакура чего стоит! От постоянного шума прибоя в Фукухаре голова идет кругом, ветер с моря задувает такой, что на ногах не усто-ишь.
-Не держи Киёмори за идиота вроде тебя. Для родичей и императорской семейки он место най-дет, не сомневайся. А таким как ты и делать там нечего. Бесполезная трата земли и только. Кто, может, и забыл, так я напомню, что мечта Киёмори – расширение торговли с суйским Ки-таем, а там, глядишь, и с другими странами. Землицу, все что можно, он уже прибрал к рукам. Захочет еще, получит по этим самым ручкам от Фудзивара, которые и так смотрят на него не-навидящими глазами. Их терпение не бесконечно и вот-вот лопнет. А зачем это Киёмори? Оста-ется одно – торговля, которой произрастет, как он считает, будущее Японии… и дом Тайра, или наоборот. А чтобы торговле не мешали наши святоши, чуть что не по ихнему, несущиеся в сто-лицу со святыми причендалами и устраивающие беспорядки, Киёмори забраться от них подальше. Пока доберутся до Фукухары или причендалы растеряют или боевой запал.
Ранним солнечным утром второго июня 1180 г. у императорского дворца выстроилась длинная вереница запряженных волами карет, в которых комфортно расположились император Антоку с матерью Токуко, экс-император Такакура, виднейшие аристократы и придворные дамы. Киёмори, лично сопровождавший священных особ, махнул рукой и величественная процессия тронулась в путь под охраной тысяч самураев Хэйкэ. В отдельной и довольно скромной карете ехал император-инок Госиракава. Его мрачный вид явно не гармонировал с торжественностью момента и не оставлял сомнений в том, что оказался он в карете не по своей воле. Госиракава не хотел покидать прекрасный как распустившийся цветок Киото ради какой-то тьму-таракани, одна-ко не в его положение следовало перечить Киёмори. Дурацкий поступок собственного сына Мо-тихито окончательно испортил и без того не сахарные отношения Госиракавы и Киёмори. Что из того, и это знают все, что он ни раз укорял сына за откровенные призывы к свержению Хэйкэ, по-сылал к нему доверенных лиц с мольбой утихомирить крутой нрав?! Все бестолку. Киёмори не принимал никаких объяснений, ибо искренне считал, что именно император-инок сподвиг сына на мятеж, а теперь отнекивается. Киёмори чуть ли не силой увозил Госиракаву из столицы, вполне резонно допуская, что тот способен на любую подлость, особенно без присмотра со стороны.
Император-инок в свою очередь догадывался, зачем его тащат в Фукухару. Там будет новая столица Японии. Киёмори не раз в минуты хмельного откровения, а ведь были и такие когда-то, преклонялся перед императором Камму, отважившегося в далеком 784 г. на перенос столицы из Нары в Нагаоку в провинции Ямасиро. Несмотря на большое количество недовольных, император настоял на своем – для новой политики нужна новая столица. И Киёмори много чего собирается обновить и для этого ему невтерпеж поменять столицу. Однако Госиракава наверняка знал, что Камму затеял переезд совсем с другой целью. Когда столицей стала Нара, на престол всходили по-томки императора Тэмму, но сам Каму принадлежал к иной ветви – Тэндзи. Особой теплотой от-ношения представителей этих ветвей не отличались, поэтому Камму чувствовал себя не вполне уютно в городе, расцвет которого связан с ветвью Тэмму. В новой столице должна возникнуть но-вая династическая ветвь во главе с Камму! Кроме того, в Нагаоке не так сильно будет влияние буддийского монашества, окрепшего настолько, что стало позволять себе открытое вмешательство в сферу государственного управления. Все повторяется. Монахи опять спорят с властью, напоми-ная свору алчных псов, готовых перегрызть горло любому попытавшемуся отобрать у них хоть и не самую сахарную кость. Потомку Камму, Киёмори, опять потребовалась новая столица, в кото-рой он укроется от назойливых монахов, а главное – создаст новую династическую ветвь и начнет новое правление, т.е. продолжит дело пращура – императора Камму. В новом правлении ему вряд ли понадобится что-нибудь из старого. Император – инок уж точно ему будет ни к чему.
«Не слишком ли смело», мрачно ухмыльнулся Госиракава. «Я то, дорогой реформатор, без тебя как-нибудь обойдусь, а вот что ты сможешь сделать без меня?». Ему уже донесли, что указ Моти-хито достиг задуманной цели и восток закипает.
На рассвете третьего июня процессия въехала в Фукухару. Под временную резиденцию им-ператора выделили усадьбу Ёримори, младшего брата Киёмори, в усадьбе последнего поселили экс-императора Такакуру, а вот императора-инока разместили в доме, откровенно напоминавшем наспех сколоченный сарай, но тот на редкость спокойно переносил столь оскорбительное поведе-ние Киёмори, ибо не сомневался, что скоро все должно измениться.
Через несколько дней после высочайшего переезда Фукухара приобрела статус официальной сто-лицы Японии. Диктатор Киёмори сумел настоять на своем. Обусловленное неизвестностью на-пряжение в обществе спадало, а переселение из Киото в Фукухару походило на массовое бегство от наступающего врага. Реки Камогава и Ёдогава заполонили плоты и лодки, перевозившие разо-бранные дома, бытовую утварь и прочие пожитки, необходимые на новом месте. Фукухара ожива-ла буквально на глазах, Киото же приходил в запустенье, покидаемый торговцами и ремесленни-ками. В наводненном ворами и грабителями городе жизнь становилась по-настоящему опасной и каждый норовил при первой возможности вырваться оттуда. Однако будоражил людей не только перенос столицы: на пороге голода, вызванного небывалой засухой, страну накрыла эпидемия та-инственной заразы, валившей всех подряд без разбору. Тяжело заболели экс-император Такакура, регент Мотомити и другие видные аристократы. Что же касается простолюдинов, то их и не пыта-лись пересчитывать. Горы трупов едва успевали сжигать в специально отведенных местах.
Запахи костров, пожиравших человеческую плоть, удручающе действовали на людей. Вез-де мерещились злые духи, во всем проявлялось недовольство богов. Самого Киёмори принялись мучить ночные кошмары: то приснится огромная и страшная рожа, смех которой напоминал рас-каты грома, то – полуистлевшие черепа, завалившие сад. Один сон Киёмори запомнил на удивле-ние отчетливо. Прекрасный солнечный день. Расположившись с семьей на галерее Ицукусима дзиндзя, он наблюдал за величаво проплывающими мимо торговыми кораблями, направляющими-ся в Корею и Китай. Повсюду реют красные стяги. Красотища! И тут, в минуту наибольшего бла-женства, резкий порыв ветра срывает крышку с богато украшенного ларца, стоящего перед хра-мом на изящной подставке. Тридцать три свитка священных сутр, преподнесенных кланом Тайра из Исэ, разом взмывают в голубое небо, разворачиваются и парят словно воздушные змеи. Неожи-данно они вспыхивают ярким пламенем, мгновенно сгорают и пепел медленно осыпается на ис-крящуюся гладь воды…
Киёмори даже не обратился к толкователям снов. Зачем? И без них очевидно, что семью ждет быстрая погибель. И погибель в морской пучине. Он не на шутку встревожился, но по-прежнему не желал и думать о возвращении в Киото, на чем настаивал Мунэмори, да и не он один. Многим перенос столицы пришелся не по нраву. Пытаясь отвлечься от мрачных мыслей, Киёмо-ри старался почаще находиться на людях, и с головой ушел в строительство в новой столице. В течение дня его видели то там, то здесь. Он не сидел на месте, заражая энергией сторонников и раздражая недругов. Апатия в стане Хэйси сменялась воодушевлением, порой даже казалось, что нет силы, способной нарушить их замыслы. Пелену настороженной успокоенности, неспешно окутывающую Фукухару, разорвало сообщение из Идзу – ссыльный Минамото Ёритомо взбунто-вался и в открытую выступил против властей. Правда, в Исибасияме мятежников настигли, зажали с двух сторон и разгромили, но самому Ёритомо удалось ускользнуть. Начались волнения в Цуку-си, Кумано и даже на Кюсю. Киёмори, узнав о выступлении Ёритомо, как-будто прозрел. «Вот оно как повернулось то», чуть не стукнул он себя по лбу. «Своим великодушием и зароком, будь он трижды проклят, я, выходит, выполнял чужую волю. Ну и император-инок! Ну и молодчина! Про-сто какой-то китайский мудрец. Мигом, получается, сообразил, что малолетние выродки Минамо-то ему еще сгодятся. Не сразу, конечно, потом, но до этого всякое может случиться: кого-то нена-роком убьют, кто-то насмерть заболеет. Так что для верности нужно сохранить всех. Для Госира-кавы это пара пустяков. Тот же Иэмори не вылезает из его дворца, старается угодить. Дурно на императора-инока и не взгляни. Он же посланник небес! И прочая чепуха. Посланник этот в два счета окрутил недалекого любимчика, тот сразу к своей матушке и пошло-поехало. Хатидзёин то-же штучка не простая. Себе на уме! Послушать ее, так без детей Токивы и дня прожить не могла. Больше ей не о ком заботитьмя?! Сирот полно, куда ни сунься, а она сердцем, видите ли, прикипе-ла к самым младшеньким Минамото. Не берите, мол, греха на душу, щебечет. Ведаю, чьи эти сло-ва. Инок наверняка напел. Как ловко придумал, подлец. Всех обманул! Так мне и надо, старому дураку. Размяк, уши развесил. Милосердие… сочувствие… Тьфу! Что ж, нынче все будет по-другому. Хватит, насочувствовался».
Киёмори спешно направляет карательные экспедиции на усмирение восставших. Повсюду развертываются ожесточенные бои, однако силы бунтовщиков разрастаются как снежный ком. В Каи поднялись местные Гэндзи, в Синано мятежников возглавил двоюродный брат Ёритомо - Ки-со Ёсинака, вторгшийся в провинцию Кодзукэ. В селении Камакура неожиданно объявился сам Ёритомо и не один, а с крупной армией. Как ему удалось не только выжить, но и за каких-то сорок дней собрать под свои знамена ораву в десятки тысяч самураев, никто не понимал. Теперь это был не ссыльный , а Камакура-доно, господин Камакуры. В конце сентября огромная армия Хэйси во главе с внуком Киёмори, Корэмори, отправляется на усмирение востока. Правитель-инок не со-мневался, что никто не устоит против такой силы, однако его ждало страшное разочарование. В середине октября на берегах реки Фудзигавы армада Корэмори встречается с мятежниками Ёри-томо и практически без боя в панике разбегается. Позорное поражение несколько пошатнуло уве-ренность Киёмори в правоте своих действий. Он не раз задумывался над тем, что настойчивые просьбы Мунэмори, других сыновей, а также придворных аристократов о возвращении в Киото вызваны не только желанием вновь оказаться там, где они родились и выросли, но и обыкновен-ным здравым смыслом. Монахи Энрякудзи не раз намекали, что прекратят вражду с Хэйси, если столицей опять станет Киото. Да и с географической точки зрения этот город больше подходил для войны с восточными варварами, чем Фукухара. Главное сейчас – остановить Гэндзи, торговля же может подождать.
Двадцать шестого ноября 1180 г. император, экс-император и император-инок возвращают-ся в Киото, вновь объявленный столицей Японии. И простолюдины и аристократы неустанно бла-годарили небо за то, что оно, наконец, осветило божественным откровением помутнившийся ра-зум правителя-инока. Суета переезда на короткое время притупила мысль о надвигающейся с вос-тока угрозе, но атмосфера неуверенности и страха постепенно сгущалась. Все чаще звучали слова критики в адрес Киёмори, а некоторые придворные настоятельно рекомендовали экс-императору Такакуре восстановить правление отца, резонно полагая, что столь искушенный политик сумеет найти выход из критической ситуации. Киёмори, вопреки опасениям, благосклонно воспринял эту идею, ибо для себя еще раньше решил прибегнуть к помощи авторитета императора-инока в борь-бе с бунтовщиками и монахами-воинами. Просьба влиятельных аристократов, освященная согла-сием экс-императора Такакуры, здоровье которого не позволяло уделять достаточное внимание мирским заботам, давала Киёмори отличный повод восстановить отношения с Госирокавой без потери лица.
Ночью, под покровом темноты, он посещает императора-инока. Последний, правда, не уди-вился визиту непрошенного гостя, хотя и не ожидал, что это произойдет так быстро. Киёмори поч-тительно поклонился и сразу приступил к самому главному: «Мы в последнее не очень ладили, государь, и чаще всего, право, по пустякам. Признаю, что не всегда отличался учтивостью, и не раз мои поступки вызывали ваше справедливое неодобрение, однако сейчас не время вспоминать старые обиды. Я умаляю вас вернуться к делам государства и взвалить на плечи тяжкий груз забо-ты о народе. Этот шаг, без всякого сомнения, успокоит столицу». Император-инок выглядел слег-ка озабоченным подобным предложением, и, похоже, никак не мог уразуметь, к чему клонит стоящий перед ним монах, что у него на уме. Ищет ли поддержки или же по обыкновению заду-мал очередную пакость. Уставившись прямо в глаза Киёмори, он спросил: «Такой человек как ты и просит моей помощи. Возможно ли это?». «Я никогда не пренебрегал вашим авторитетом и не забывал свое место верного вассала священного семейства. А вот вы, государь, осмелюсь быть от-кровенным, не раз пытались пнуть ногой преданного пса», неожиданно резко возразил Киёмори. «Этот преданный пес цапнет за ногу хозяина и не задумается», чуть не сорвалось с языка импера-тора-инока, но он сдержался и нарочито благодушно промолвил: «Всякое происходило между на-ми. Тут ты прав. Но стоит ли ворошить прошлое? Не пора ли таким старым монахам как мы оза-ботиться будущим?». «Я, государь, позвольте заметить, значительно старше вас, и в первую оче-редь должен заботиться не о будущем, а о настоящем. А это – война с Гэндзи, затяжной и беспо-щадной. И, когда я покину бренный мир, судьба страны окажется целиком в ваших руках». «Мо-жет быть, может быть», улыбнулся Госиракава, ничем не выдавая своих чувств. «Но пристало ли высокопреподобному Киёмори, главе могучего дома Тайра, пугаться ссыльного Ёритомо?». Наив-ность, святившаяся в глазах императора-инока, раздражала Киёмори, но еще больше его злило то, что Госиракава прекрасно понимал, как необходим ему в данный момент, и не скрывал этого, хотя бы ради приличия. «Не о страхе идет речь, государь. Хэйси никого не боятся и найдут управу на мятежника. Но, пользуясь подлогом, он выдает себя за защитника императорской семьи и прикры-вается исполнением великого вассальского долга. Мало того, он призывает других последовать его примеру. Люди обмануты и введены в заблуждение. Ваше воззвание к заблудшим поможет прозреть им и даст право расправиться со злодеем». «Так, значит, как я понимаю, тебе претит не-винная кровь. Похвально. Сразу видно, что предо мной – монах, великодушный монах. Где же оно пряталось, великодушие это, когда твои молодцы жгли Ондзёдзи? Слава богу, хлынул дождь, ина-че от храма остались бы одни головешки. А сколько послушников загублено?! И ты осмеливаешь-ся…», Госиракава не на шутку разошелся, вспомнив наболевшее. Тяжелое и отрывистое дыхание выдавало гнев императора-инока, настроенного, вопреки обыкновению, высказать прямо в лицо Киёмори накопившиеся обиды, но тот довольно бестактно перебил его: «Послушников? Вы так называете тех, кто приютил главарей заговорщиков? Разве вам не ведомо, что они давно превра-тили молитву в средство бессовестной наживы? Ради нее они готовы пойти на союз с врагами пре-стола – Гэндзи, и ввергнуть страну в невиданный хаос, когда воистину невинные люди лишатся крова и примутся убивать друг друга из-за миски похлебки. Только искоренив лжемонахов с тор-чащими из-под рясы мечами, мы сохраним буддийский закон и расчистим место для настоящих монахов, смирением и подвижничеством способных служить ему во имя спасения рода человече-ского». Слушая Киёмори, Госиракава успокоился, к нему вернулась способность здраво рассуж-дать. И тут же он ощутил, что где-то в глубине души закопошился животный страх. Император-инок откровенно боялся Киёмори и страх частенько побеждал ненависть к этому человеку, выну-ждая смиренно выносить унижения и ждать своего часа. А то, что этот час наступит, вернее, уже наступает, он чувствовал нутром, не подводившим его. Осталось лишь потерпеть, еще немножко потерпеть. «Ты, что, рвешься примерно наказать мо…, нет, как там, лжемонахов, ссылаясь на мою волю?», выдавил из себя Госиракава. «А что, по-вашему, намеревались сделать десятки тысяч воо-руженных до зубов служителей культа из Кофукудзи и Тодайдзи, сбираясь из Нары в столицу на поддержку мятежников? Примерно наказать нас! И если сейчас в пору серьезной, крайне серьез-ной опасности, не обуздать смутьянов, страна долго не обретет покоя». Киёмори из-под лобья мрачно рассматривал Госиракаву, вдруг представившего, что обложенный со всех сторон лютыми недругами правитель-инок любые колебания может воспринять как угрозу трону императора Ан-току, и тогда…. Страшно даже подумать, что случится тогда. Лицо императора-инока озарила примирительная улыбка, и с привычным для всех спокойствием он подвел итог аудиенции: «По-ступай, как желаешь, Киёмори. Считай, ты получил мое одобрение».
Сообщения из Южной столицы подтверждали, что Кофукудзи собирает силы. Храм провел мобилизацию монахов местных отделений, а также самураев из приписанных к нему сёэнов. Скликал сторонников и Тодайдзи, но не так открыто и нагло, как сосед. Мало кто верил, что Киё-мори отважится напасть на Нару. Такого не было и не будет, считали многие. Разве кто решится поднять руку на святыни японского государства?! Тодайдзи являлся главным храмом император-ского дома, а Кофукудзи – родовым храмом Фудзивара, поэтому и тот и другой ощущали щедрое покровительство двора. Монахи этих храмов никого не боялись, и могли спокойно пинать ногами мяч с красиво выведенными иероглифами – «его первосвященство Дзёкай». Игроки упивались безнаказанностью и рвались в поход на Киото. Уж в этот то раз их никто не остановит и они до конца доведут свое дело – головы Киёмори и его подручных все-таки окажутся на шестах. По слу-хам под знаменами Кофукудзи собралось тысяч шестьдесят воинов, а то и поболее. Киёмори не мог больше ждать. Двадцать третьего декабря 1180 г. в Нару из Киото двинулась правительствен-ная армия во главе с Тайра Сигэхирой, слывшим отчаянным сердцеедом и пользовавшимся завид-ным успехом среди дам. Завидев его, они нередко теряли голову. И не мудрено. Этот красавец сла-гал стихи, завораживающие знатных дев, а его игра на биве никого не оставляла равнодушным. Наряду с этим пятый сын Киёмори отличался храбростью и военной смекалкой, поэтому именно на него возлагалась ответственная миссия покарать монахов.
Через несколько дней, сломив упорное сопротивление, воинство Сигэхиры врывается в На-ру и на ее улицах впервые с момента основания разворачиваются кровопролитные сражения. Тес-нимые неприятелем монахи медленно отступают в пределы Кофукудзи, где продолжают отчаянно отбиваться. Каждая постройка храма, а таких насчитывалось не менее ста семидесяти, преврати-лась в крепость, из которой в нападавших летели тучи стрел. Положение становилось критическим и Сигэхира, чтобы остудить пыл оборонявшихся, приказывает поджечь Хокуэндо, Северный восьмиугольный зал. Однако никто и не подумал молить о пощаде. Раскаленный от жары воздух разорвали отчаянные вопли монахов, выбегавших из зала и остервенело бросающихся на против-ника. Сигэхира словно оцепенел при виде такой картины. Озверевшие от упорства оборонявшихся самураи Тайра принялись поджигать все подряд. Заполыхали Нанъэндо, Южный восьмиугольный зал, пятиярусная пагода с высоченным шпилем. Фамильный храм Фудзивара – Кофукудзи, храм, дарящий солнце, превращался в выжженное поле, и даже пруд Сарусава казался заваленным пеп-лом. Шум битвы постепенно стихал, но пламя не унималось и подгоняемое ветром понеслось в сторону Тодайдзи – Великого восточного храма. Поглотив Южные ворота, оно длинными языками алчно лизало мощные колонны Зала большого Будды, подбираясь к двухъярусной крыше. Вскоре полыхающая громадина рухнула прямо на шестнадцатиметровую статую. Будда Вайрочана про-должал сидеть, как будто не хотел уступать врагу, затем наклонился на бок и постепенно стал пре-вращаться в бесформенную бронзовую глыбу. Вместе с ним заживо сгорели сотни людей, прятав-шихся в Зале в надежде найти там спасение.
Двадцать девятого декабря 1180 г. триумфально вернулась домой армия Сигэхиры, в арьер-гарде которой на алебардах покачивались головы сорока девяти бунтовщиков. Покорителей Ко-фукудзи и Тодайдзи, грозных и коварных врагов Хэйси, распирала гордость: они доказали всему миру, что еще очень сильны. И скоро в этом убедятся остальные мятежники. Атмосферу праздни-ка портили кислые физиономии чиновников, монахов, торговцев и ремесленников, толпившихся в эти минуты на улицах. Им почему то думалось не о героях Хэйси, а об императоре Сёму, сделав-шего очень много для развития буддизма. Не отрицая полезности принципов конфуцианства, он стремился обеспечить стабильность и процветание Японии путем усиления роли новой религии, опираясь на полную поддержку жены, императрицы Комё, ревностной поборницы буддизма. Она лечила больных, кормила сирот и обездоленных, не брезговала мыть нищих. Тысячным перед ней предстал прокаженный, покрытый гнойными язвами. Императрица принялась промывать их, а к некоторым припадала прекрасным ликом и отсасывала гной. Несчастный очищался и оживал, его глаза наполнялись осознанным состраданием, тело засияло, и вдруг он преобразился в Будду и на виду у всех вознесся на небо. Беспредельно милосердие императрицы, ибо сам Будда сподобился посетить ее. Посчитав это знамением свыше, Сёму приказывает построить огромную статую Буд-ды…
Девятое апреля 752 г. Красиво украшенная площадь вокруг Зала большого Будды. Опоясы-вающая его галерея заставлена знаменами, пол перед статуей сидящего Будды завален живыми цветами, всюду витают неописуемые ароматы. Толпы монахов в разноцветных рясах заполняют площадь. В этот день проводилась церемония освящения статуи Будды. Епископ Бодай, уже, на-верное, позабывший когда приехал из Индии в загадочную страну тысячи островов, взял в руку кисть с тянувшимися во все стороны лиловыми и белыми нитями. Их концы держали экс-император Сёму, его дочь Кокэн, которой он уступил престол из-за мучительных болезней, пре-подобная Комё, сановники, находящиеся в Зале большого Будды. Бодай величаво поднес руку к статуе, окрасил глаза Будды и они, о чудо, открылись. На бронзовую статую снизошла душа и она ожила! Слезы умиления стекали по лицу Сёму. Мечта его сбылась! Отныне Тодайдзи станет оплотом буддийского закона в стране и порукой тому – всевидящее око великого Будды Вайроча-ны. Умирая, Сёму завещал потомству помнить, что процветание Тодайдзи – залог мира и благо-денствия, а придет в упадок Тодайдзи – погибель ждет страну.
Тайра Сигэхира старался не замечать косых взглядов с откровенно сквозившим осуждени-ем. Конечно, искоренение нечестивых воинствующих монахов должно восприниматься как благо для храмов и монастырей. Но зачем же рушить национальные святыни?! Этого никто понять, а тем более оправдать не мог. Поступок Сигэхиры однозначно воспринимался как страшный моральный удар и по государственным устоям, и по императорской династии, и по народу, и по буддизму. Киёмори и до этой трагедии полагали врагом Закона, а сейчас, наверное, ни осталось никого, кто бы усомнился на этот счет. Насколько тяжело приходилось осознавать подобное человеку, мнив-шего себя искренним поборником буддизма?!
Слушая доклад Сигэхиры, Киёмори мрачнел. Сгорели не только постройки в пределах То-дайдзи и Кофукудзи, но и хранившиеся там ценнейшие скульптуры. Уже больше никому не лице-зреть ни четырех небесных царей – защитников закона Будды, ни Ашура девы, ни божественных стражей Южных врат Тодайдзи. И самих врат тоже. «А что же осталось?», в недоумении восклик-нул Киёмори. «Неужели и Касуга тайся исчезло?». Правитель-инок любил это святилище - оби-тель божественных предков Фудзивара. Ему нравилось бродить по тамошним аллеям среди буд-дийских ступ, припорошенных снегом, и прислушиваться к монотонному гулу навевавших покой молитв, доносившихся из святилища. «Нет, отец, оно чудесным образом уцелело среди моря огня. Небесам, видимо, не захотелось окончательно расстраивать Фудзивара. Им и так не сладко в по-следнее время», ответил Сигэхира и чуть не рассмеялся. Это вывело Киёмори из себя: «Чему ты радуешься? Неужели до сих пор мнишь себя героем, так и не поняв, что одним махом превратил нас, Хэйси, в недругов и императорской семьи и придворных аристократов и благочестивых мона-хов и просто черни. Отныне мы – враги для всех и можем рассчитывать только на собственные силы. Никто не протянет руку богохульникам, совершившим страшный грех. А если и протянет, то лишь для того, чтобы этой рукой воткнуть кинжал нам в глотку». Выговорившись, Киёмори ус-покоился настолько, что удивился несдержанности, проявленной в присутствии сына, честно вы-полнившего его приказ. «А нам никто и не нужен. Пусть собаки скалят зубы и тявкают. Мы най-дем на них управу. И ты отлично доказал это, сын».
Казалось, что разгром одного из главных противников Хэйси благотворно отразился на правителе-иноке, излучавшего, где бы не появился, спокойствие и уверенность. Какие могут быть сомнения!? Зарвавшиеся головорезы-монахи повержены, их осиное гнездо разорено, скоро дойдет очередь и до восточных дикарей. Однако, возвращаясь домой и оставаясь наедине с самим собой, Киёмори нередко превращался в уставшего от жизни старика, сгорбившегося под бременем лет. Несмотря на внешнюю браваду, он так и не перенес тяжелого потрясения – сожжения храмов На-ры. Его неотступно терзала мысль о неизбежности наказания за невиданное кощунство, хотя он и пытался объяснить все элементарной случайностью. Чувство вины навязчиво бередило сознание, рисуя ужасные картины будущего его семьи. Узнав же о смерти экс-императора Такакуры, кото-рого искренне уважал и считал другом, Киёмори сник окончательно, все реже вставая с постели и слабея буквально на глазах. Не помогали ни врачи, ни молитвы. «Какие, к черту, молитвы?!», горько усмехался он. «По моему приказу, как всем хочется думать, Сигэхира пожег храмы в Юж-ной столице, поэтому небеса скорее подсобят мне уйти на тот свет, чем задержаться на этом. Ведь я их заклятый недруг».
Болезнь правителя-инока всполошила многих. Разумеется, Киёмори, узурпатор и враг За-кона, заслужил смерть. Это с одной стороны. С другой, худо ли бедно ли он обеспечивал порядок в стране. Не каждому нравилось как Киёмори делал это, но когда и кто нравился всем? Понравит-ся ли всем тот же Ёритомо, засевший в какой-то и сердито посматривающий в направлении столи-цы? Что у него на уме, никто и представить не мог. Вдруг все повернется так, что ни раз и ни два придется помянуть узурпатора добрым словом.
Киёмори, всемогущий глава дома Тайра, метался в бреду. Тело его полыхало жаром, перед которым оказалась бессильной даже ледяная вода из колодца «тысячерукой Канон» на святой горе Хиэйдзан. Люди отказывались верить в происходящее: на их глазах этой водой поливали Киёмори, и она с шипением превращалась в пар! Неужели грехи сего человека и вправду столь велики, что посланцы властителя царства мертвых Эммы решили развести огонь для очага подземной страны прямо здесь, внутри этого грешника?! Они спешили: а что если тот, по чьему приказу уничтожили Тодайдзи, опять вывернется и ускользнет от справедливого возмездия?! Нет, надо поскорее уго-стить его из очага подземной страны и навечно сделать обитателем мира мертвых. Киёмори же являл собой пример непреклонности и даже перед лицом смерти не помышлял о прощении грехов. В редкие минуты просветления сознания, когда жар слегка ослаблял хватку, он хрипел, с трудом переводя дыхание: «Сожалею только о том, что умру, так и не увидев головы Ёритомо. Как я его ненавижу! Никакие поминальные службы не успокоят мою душу. Лишь голова Ёритомо, только она, торчащая прямо у моей могилы, принесет покой. Заклинаю каждого из рода Тайра, способно-го поднять меч, прикончить Ёритомо. Пусть сгорят священные свитки Хэйси в Ицукусиме, но убейте его…».
-Не прояви Киёмори когда-то необъяснимую жалость, все могло бы пойти совсем иначе. Теперь же, эка, как обернулось то».
-Так ты считаешь, что правитель-инок допустил просчет, пощадив детей Ёситомо? Да разве в этом дело?! Пореши Киёмори младого Ёритомо, выискался бы другой Гэндзи. Их в Канто полным полно, со счету собьешься.
-Верно сказано! Жалость Киёмори тут не причем. Ему бы поменьше о морях и океанах мечтать, да побольше внимания уделять зарвавшимся молодцам из провинциальных управ. Приструни он их вовремя, тамошние самураи и не распалились бы до красна. А так, вон как все сложилось. Меж собой они издавна как кошка с собакой жили. И дня не проходило без драки. Однако мздоимцы так обнаглели, что самураишкам пришлось забыть старые обиды, да сбиться в кучу. Иначе не выдюжить. Конечно, кто-то их надоумил, это точно, и главаря знатного подсунул в самый раз. Тому осталось лишь указать на врага и пошло-поехало. Эта свора почуяла кровь и попробуй, ос-танови ее теперь.
-А, может, Киёмори просто уверовал в собственное могущество? Беспредельная власть затума-нила голову. Нынче, мол, все почтут за честь служить мне.
-Незачем напраслину на человека возводить. Не заслужил он этого. Тебя послушать, так Киёмо-ри простачок какой-то. Как же тогда простак подмял под себя всех, да так, что кости треща-ли?! Поверь мне, правитель-инок напрасно передоверился губернаторам и еже с ними. Многие из них тоже, между прочим, из Хэйси. А как они умеют служить – любому ведомо. В Канто пона-чалу переметнулись под крылышко Минамото Хатиман Таро, затем проследовали в обратном направлении, вернувшись в отчий дом Тайра, ныне же дружными рядами рванули в другую сторо-ну – сторону Минамото Ёритомо. Кто у него в главных числится? Молчишь? А я тебе подскажу – все как на подбор из Тайра! Вот и думай теперь, что к чему.
С конца января 1181 г. Киёмори прикован к постели, разум его окутан бредом, а когда ему все же удается вернуться в реальность, лишь вглядывается в глаза обступивших его родственни-ков, иногда пытаясь что-то сказать им перед расставанием, но вместо слов до них доносилось только нечленораздельное мычание. Двадцатого марта 1181 г. столица узнала, что в усадьбе Тайра Морикуни в «час пса» ушел из жизни в возрасте шестидесяти четырех лет правитель-инок Тайра Киёмори. Его похоронили, как он завещал, на третий день после смерти в Ямада Хоккэдо.
Как только прошли скромные поминальные службы, император-инок пригласил к себе Тайра Му-нэмори и предложил договориться с Гэндзи, пойдя на взаимные уступки: Хэйси остаются там, где есть, т.е. на Западе, Гэндзи получают Восток, ну, а он, уж так и быть, присмотрит и за теми и за этими как строгий, но любящий отец за шаловливыми детьми. Услышав категорический отказ, Го-сиракава даже оторопел, посколько не сомневался, что в сложившейся ситуации слабохарактер-ный Мунэмори почтет за счастье последовать его совету. «Я рад, что воля покойного родителя для тебя не пустой звук, Мунэмори. Надеюсь, ты поступаешь обдуманно и осознаешь последствия», примирительно пролепетал император-инок, не смея открыто возразить решительно настроенному главе дома Тайра. Поднимался занавес великого противостояния.
5. Минамото Ёритомо
Март 1160 г. По тракту Токайдо, связывающему столицу с восточными провинциями, мед-ленно продвигался небольшой отряд вооруженных алебардами самураев, плотным кольцом окру-жавших лошадь, на которой покачивался юноша, судя по одежде и осанке, благородного проис-хождения. Стоило показаться бродячему артисту, монаху, любому случайному путнику, как ша-гающий впереди старший самурай хватался за рукоятку меча и, страшно вращая глазами по сто-ронам, зычно орал: «Пропустить государственного преступника Минамото Ёритомо, конвоируе-мого по высочайшему повелению в Идзу». Услышав подобное, самое благоразумное было отсту-пить к обочине дороги и, склонив голову, смиренно дожидаться пока процессия проследует мимо. Самого Ёритомо мало интересовала вся эта шумиха. Он то предавался воспоминаниям о том, как Камата Масаиэ помог ему спастись от грабителей; как чуть не замерз в снегах Сэкигахары, и если бы не Тайра Мунэкиё, наверняка бы сгинул там; как сам Киёмори неожиданно проявил милосер-дие и не предал его позорной казни; то обливался слезами, думая о судьбе, постигшей отца и братьев. Иногда, прямо на лошади, утомленный, казалось, бесконечной дорогой он впадал в какое-то забытье, сопровождаемое кошмарами. Когда же Ёритомо пробуждался, его пронзало чувство приближающейся опасности: утопят ли в реке на переправе, столкнут ли в пропасть на горном пе-ревале, задушат ли во сне на привале, сожгут ли на постоялом дворе, отравят ли еду… Несмотря на заверения преподобной Икэнодзэнни, он так до конца и не поверил в искренность поступка Киёмори. После гибели отца и старших братьев Ёритомо по праву первородства возглавил дом Гэндзи из Кавати, и по обыкновению того времени его ждала неминуемая казнь, как, впрочем, и младших братьев. Однако дни текли за днем, и ничего особенного не происходило. Лишь солнце светило все ярче и горячее, словно насмехаясь над напрасными опасениями молодого Ёритомо.
В начале апреля этапирование, наконец, завершилось, и он прибыл в Идзу. Сакура уже от-цвела, но еще кое-где буйствовал опьяняющий аромат белых цветков. В провинциальной управе ссыльного поджидал Оба Кагэтика, вице-губернатор Суруги. Вообще-то встречаться с Ёритомо надлежало Кагэёси, старшему брату Кагэтики, но у того разболелось колено, и он упросил брата заменить его. Хотя между ними в последнее время наметился разлад, Кагэтика согласился. Когда-то они и дружили и вместе бились на стороне Ёситомо. В смуту Хогэн стрела великана Тамэтомо раздробило левое колено Кагэёси, и он рухнул с лошади. Если бы не младший брат, Кагэёси так бы и нашел смерть в усадьбе Сиракава Китадоно. В смуту Хэйдзи братья до столицы не добрались, но вполне вероятно пускали бы стрелы уже друг в друга. Кагэтика долго и внимательно разгляды-вал Ёритомо, не скрывая озабоченности. Перед ним стоял не просто преступник, которых тут пе-ребывало немало, а глава самурайского дома Гэндзи. Минамото же в этих краях и не сосчитать. Взять, к примеру, того же Ёримасу, правящего Идзу на правах кормления. Пусть не из Кавати, но все равно из Минамото, традиционно губернаторствующих здесь. Это, во-первых. Во-вторых, отец Ёритомо, Ёситомо, оставил заметный след в Канто, и дружков у него тут сохранилось порядочно. Нынче прикинулись овечками, льнут к Тайра, но случись что, прольют крови немеренно. В-третьих, и это вице-губернатор прекрасно помнил, Ёритомо по материнской линии напрямую свя-зан с настоятелем Ацута дзиндзя в Овари. А это и священный меч, и богатство, и влияние. Одна торговля в прихрамовом городе Ацута на берегу залива Исэ давала дохода поболее целой провин-ции. Да и сама родительница Ёритомо, Юра Годзэн, пользовалась благосклонностью и матери Го-сиракавы и его старшей сестры. Это вице-губернатору было доподлинно известно. Юра Годзэн, правда, не дожила до смуты Хэйдзи и не увидела позора сына, однако храмовники то уж точно ее сыночка не бросят на произвол судьбы. В-четвертых, в семье самого Киёмори нашлись покрови-тели Ёритомо. Более того, болтают, что сам экс-император заинтересовался его судьбой. А есть еще и в-пятых, и в-шестых и т.д. В общем, дело нешуточное.
Вглядываясь в лицо ссыльного, Кагэтика пытался найти ответ на вопрос, как вести себя с ним. Вопрос не праздный, ибо в нем столько переплелось, а конкретных указаний из Рокухары ни-каких. Вот и думай! «Надеюсь, Ёритомо-доно, вы осознаете, что доставлены в нашу глухомань не на охоту, а отбывать наказание за тяжкое преступление, и будете строго соблюдать предписанные правила. Вы обязаны жить в Хиругакодзиме, и без особой причины не вольны покидать это место». Вице-губернатор помолчал и уже вознамерился отпустить Ёритомо, но, поколебавшись, на всякий случай добавил: «И вот что еще. Я уполномочен казнить вас при первых признаках нелояльности к нынешней власти. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я выполню свой долг. Так что лучше сидите тихо и усердно молитесь».
Идзу – провинция гор. Их склоны украшают горделивые криптомерии и кипарисы, а у под-ножий бьют фонтаном минеральные источники – истинная услада бытия многих поколений япон-цев. Тамошняя погода славилась теплым и мягким нравом, поэтому по природно-климатический условиям полуостров больше подходил для санаторно-курортного лечения, а не для ссылки госу-дарственного преступника. Горы сменялись плодородными равнинами лишь в бассейне реки Ка-ногавы, норовистые воды которой нередко меняли русло, образуя многочисленные острова-отмели. Одна из них называлась Хиругакодзима – «Пиявочный островок». Пиявки там действи-тельно водились в великом множестве. Среди них и предстояло жить Минамото Ёритомо.
Островок являл собой довольно унылое и пустынное зрелище, лишь разное зверье вроде зайцев, лисиц и кабанов нередко безбоязненно вторгалось в пределы усадьбы Ёритомо, бесцере-монным поведением вызывая его неподдельный интерес. Он усердно молился за упокой души по-гибших отца и старших братьев, читал сутры, нередко наведывался в расположенные неподалеку синтоистские храмы «Хаконэ гонгэн» и «Хасирю гонгэн», где встречался с настоятелями и вел долгие разговоры на богословские темы. Особо теплые отношения у него сложились с монахом «Хасирю Гонгэн» по имени Монъёбо Какуэн, ставшим его духовным наставником. Иногда Ёрито-мо совершал паломничества в буддийский храм Сюдзэндзи, спрятанный в глубине полуострова. Все там казалось пропитанным духом великого Кукая. И сам храм, построенный его учеником Ко-рином, и горячий источник, бьющий прямо в том месте водной глади реки, куда упал посох, бро-шенный великим учителем, оставившим неизгладимый след не только в буддийском мире, но и в истории и культуре Японии. Может статься, что валяющиеся повсюду камни и есть те самые бата-ты, окаменевшие по воле бродячего монаха на глазах жадного крестьянина?! Подобные мысли уносили Ёритомо на сотни лет назад, наполняли сердце благостью и успокаивали душу. Посте-пенно он осваивался в непривычной обстановке, свыкаясь с одиночеством. Те же, кто окружал его в то непростое время, помогали ему как могли. По особому дозволению при Ёритомо добровольно осталось несколько самураев. Кто-то из них, как четыре брата Сасаки, лишился владений, высту-пив на стороне Ёситомо, кто-то, вроде Адати Моринаги, был связан с кормилицами Ёритомо, кто-то считал долгом поддержать молодого главу Гэндзи из Кавати по морально-этическим соображе-ниям.
Ёритомо взрослел и превращался в красивого и статного мужчину, осмотрительное поведе-ние которого не вызывало подозрений, поэтому Ито Сукэтика и Ходзё Токимаса, осуществлявшие надзор за ссыльным, стали заметно реже наведываться в его усадьбу, строгость наложенных огра-ничений ослабевала и Ёритомо ощутил относительную свободу. Он вспомнил про боевые искус-ства, все чаще садился на лошадь и вместе с местными феодалами, переставшими сторониться чужака, носился по горам в поисках пестрых фазанов. Нередко они устраивали привал на берегу Каногавы и, закусывая слегка обжаренной форелью, любовались великолепными пейзажами Фуд-зи и горной гряды Хаконэ. Жизнь Ёритомо постепенно возвращалась в привычную колею и, как и прежде, ему не приходилось думать о хлебе насущном. Разумеется, семья матери не забывала его, но официальный статус настоятеля «Ацута дзингу» накладывал определенные ограничения на ее действия, поэтому основное бремя содержания Ёритомо взвалила на плечи его кормилица – Хики но ама (монахиня из Хики).
Влиятельные самураи старались подражать аристократическим традициям, и новорожден-ные их чада, как правило, припадали к груди не родной матери, а кормилицы, игравшей значи-тельную роль в воспитании подрастающего воина. Родившемуся в Киото Ёритомо отец готовил придворную карьеру и хотел, чтобы сын и по интересам и по образу мышления рос аристократом. Авторитет и возможности Ёситомо позволяли подобрать кормилицу из столичной семьи, пусть и не самой знатной, но вполне достойной. Тем не менее он, к удивлению многих, остановил выбор на женщине из Сагами, рассчитывая, что кормилица и ее муж, выросшие в самурайской среде Канто, сумеют привить к аристократизму сына силу духа и решительность, столь необходимые будущему главе дома Гэндзи. Ёситомо строго придерживался намеченного курса, и родовые корни всех пяти кормилиц уходили вглубь востока. Не явилась исключением и Хики но ама, жена саму-рая из уезда Хики провинции Мусаси. Узнав о вынесенном Ёритомо вердикте, она без колебаний покинула Киото, вместе с мужем вернулась в родную усадьбу в Хики, поближе к Идзу, и оттуда через Сагами и Суругу доставляла все нужное для ссыльного. Роль этой женщины в становлении Ёритомо трудно переоценить. Если спасением от казни он был обязан Икэнодзэнни, то воспитани-ем – Хики но аме, ангелу-хранителю, заботливо опекавшему его долгие годы. Три ее дочери вы-шли замуж за самураев, ставшими преданными сторонниками Ёритомо. Один из них, Адати Мо-ринага, возьмет на себя управление его домом, а другой, Ито Сукэкиё, поможет избежать верной гибели. Иногда, вскочив на лошадей, они отправлялись на восточное побережье полуострова, где среди мандариновых деревьев, родедондронов и диких азалий утопала усадьба отца Сукэкиё, Ито Сукэтики, довольно доброжелательно относившегося к Ёритомо, несмотря на его статус. После обильного угощения они спускались в сад полакомиться великолепными мандаринами, и к ним присоединялась Яэхимэ, третья дочь Сукэтики, детское любопытство которой не позволяло ей скрыть интерес к киотскому аристократу, пусть и попавшему в немилость. Ёритомо нравился женщинам, и этому не мешали ни широкий овал лица, ни невысокий рост, ибо в те времена первое являлось признаком достоинства, а от большого роста разило вульгарщиной. Поначалу встречи молодых людей ограничивались усадьбой Сукэтики, но когда тот отправился в Киото для несения очередной службы по охране императорского дворца и общественного порядка на улицах столицы, их любовные свидания переместились в пределы храма «Отонаси дзиндзя» на берегу реки Мацу-кавы, посвященного Тоётама химе, богине-покровительнице материнства. Частые отлучки Яэхиме в этот храм не вызывали подозрений, ибо будущая мать должна заботиться о потомстве, Тоётама химе о легких родах и здоровье новорожденного. Девушка подходила к тории, над которой свиса-ли ветви деревьев, съедала, как полагалось, мандарин с косточками, проходила к главному зданию, и среди саговых пальм молилась в полном безмолвии, как и пристало в храме с таким названием. Затем она удалялась в храмовую рощу, заросшую гигантскими зубчатыми буками и камфорными лаврами. Там ее уже поджидал Ёритомо, и влюбленная пара скрывалась в удушающем аромате сумрака. В роще сохранялся таинственный полумрак даже в разгар дня.
В 1175 г. Яэхимэ рожает мальчугана-крепыша, названного Тидзуру. В сентябре того же го-да из Киото возвращается Ито Сукэтика и узнает, что у него есть внук. И от кого?! От ссыльного государственного преступника, не только злоупотребившего гостеприимством, но и поставившего его в крайне сомнительное положение: у ярого сторонника Хэйси объявился внук, отец которого из Гэндзи – их заклятых врагов. Как быть? Ему бы успокоиться, взвесить все за и против, но гнев – плохой советчик. Вспыльчивый Сукэтика сразу принимает решение: подобное оскорбление долж-на смыть кровь обидчика. О замыслах отца совершенно случайно прознал Сукэкиё, но куда там. Сукэтика и слышать ничего не желал в оправдание Ёритомо – и про любовь к Яэхиме и Тидзуру, и про намерение породниться с кланом Ито, и про всю опасность столь опрометчивого поступка. Сукэкиё лишь в последний момент успевает предупредить Ёритомо о нависшей угрозе, и тот бе-жит в Хасирю гонгэн в надежде на защиту Какуэна и воинов-монахов. Он не ошибся. Монахи не бросили на произвол судьбы внука настоятеля Ацута дзиндзя, а Ито Сукэтика, не осмелившись вторгнуться в священные пределы храма, отыгрался на собственной дочери. Среди самураев вос-тока родительское право не подвергалось сомнению, и Сукэтика был волен поступать с ней, как заблагорассудится. Он захотел, чтобы она побыстрее забыла о Ёритомо, и выдал замуж за местно-го самурая Эма Кодзиро. Чтоже касается внука… К нему привязали камень и, вложив в ручки вет-ку мандаринового дерева, бросили в Мацукаву. Камень отвязался, и тело младенца прибило к бе-регу, где его нашли рыбаки. По одежде утопленника они сразу смекнули о его благородном про-исхождении, поэтому Тидзуру с почетом похоронили, а перед могилой воткнули ту самую ветку, которая неожиданно принялась и через некоторое время превратилась в мандариновое дерево. По-степенно Сукэтика поостыл и, поддавшись уговорам сына, оставил мысль о мести.
Когда Сукэкиё сообщил Ёритомо, что опасность миновала, и ничто не мешает возвраще-нию в Хиругакодзиму, тот после продолжительного раздумья тихо вымолвил: «Не пойти ли мне, действительно, по стопам младших братьев, и обрить голову, как того ждут не дождутся и здесь и в столице?». Казалось, Ёритомо находился в смятении и к нему возвращался страх за свое буду-щее. Видя это, Сукэкиё твердо, с долей назидания возразил: «Что бы вам не говорили, к чему бы не склоняли, не выбирайте путь послушания. Помните, жизнью вы обязаны ни монахам, ни мне, а только заступничеству великого Хатимана. Бог воинов и покровитель Гэндзи предначертал вам иную судьбу. Я уверен, что вам по силам продолжить то, что начал, но не смог завершить когда-то сам…», Сукэкиё разом осекся, осознав, что, увлекшись, зашел слишком далеко, и его слова могут быть истолкованы превратно. Недвусмысленная улыбка Ёритомо красноречиво свидетельствовала, что он догадался, о ком шла речь – о Тайра Масакадо, прямом потомке императора Камму.
Дед Масакадо являлся вице-губернатором провинции Кадзуса. По истечению срока службы он не вернулся в столицу, осев в Канто. Там же, попытав счастья при дворе, надумал остаться и его внук. Восток по обыкновению бурлил, и Масакадо сразу же затянуло в водоворот междоусоб-ной борьбы. Проявив полководческий талант, он ловко и довольно быстро расправился с местны-ми князьками вроде Минамото Мамору, овладев Симоцукэ, Мусаси, Сагами, Кодзуке и другими провинциями. Практически весь район Канто превратился в его вотчину. Не удовлетворившись этим, Масакадо идет дальше, и в 939 г. провозглашает себя новым императором, откровенно вы-ступив против законной власти. Он назначает губернаторов и чиновников собственного двора, а местечко Иваи, что в провинции Симоса, объявляет столицей нового государства под названием Канто. На пике могущества новый император расслабляется, совершенно забыв про своеобразную натуру своих подданных, готовых ради выгоды не только служить, но и свернуть шею кому угод-но. Только подвернись случай. И он подвернулся! Тамошние феодалы Фудзивара Хидэсато и Тай-ра Садамори неожиданно нападают на усадьбу Масакадо. Тот отчаянно отбивался, но пущенная кем-то стрела оборвала его жизненный путь. Голову мятежника выставили в Киото на всеобщее обозрение. И тут начались настоящие чудеса. Внезапно живительные соки смыли с лица признаки тлена, глаза широко раскрылись, засверкав гневом. Когда сумерки окутали город, голова истошно завопила: «Будь у меня тело, негодяи, я бы вам показал!». Это повторялось каждый вечер, пока голова, сорвавшись с шеста, не улетела на восток, озаренная ярким ореолом.
Тринадцатый век. Могильный холм над головой Масакадо зарастал бурьяном, и никто не обращал на него внимания. Какой там холм, если деревни вокруг него охватил лютый мор, и смерть косила людей словно траву. Когда казалось, что уже никто не уцелеет, бродячий монах по имени Таасинкё совершил у холма ритуал успокоения души усопшего. Мор отступил, а монах, отправляясь в дальние края, оставил крестьянам завет: «Дух Масакадо жесток и мстителен, лишь неустанная забота о могильном холме может смягчить его». Потекли столетия, менялись поколения, но никто не забывал завета. Первого сентября 1923 г. невиданное землетрясение в Канто унесло жизни более ста тысяч человек. Многие дома превратились в развалины, могила пришла в запустенье. Это мало кого заинтересовало бы, если один за другим не стали бы уми-рать высокопоставленные чиновники министерства финансов Японии, расположенного совсем рядом с головой Масакадо. Все разом вспомнили о завете Таасинкё, и финансисты вздохнули с об-легчением. В настоящее время ухоженный могильный холм с надгробным камнем, на котором вы-сечено «Здесь покоится голова Масакадо», оказался в самом центре Токио, и едва заметен среди многоэтажных зданий и снующих машин, но вряд ли кто-то осмелится играть здесь или, тем бо-лее, вздумает на его месте построить что-нибудь архитектурное из железа и бетона. Дух мер-кантилизма, подпитываемый баснословными ценами на землю, бессилен перед заветом простого монаха.
Ёритомо не удивляла популярность бунтаря Масакадо в этих краях. Суровость бытия из поколение в поколение ожесточала натуру здешнего самурайства, всегда готовую вырваться на-ружу при первой возможности. Примеров тому имелось немало, но лишь одному Масакадо уда-лось воплотить в реальность, пусть и не ненадолго, мечту самураев Канто о вольной жизни по собственным законам, когда не надо склонять голову перед алчными аристократами и их при-спешниками. Вот и сейчас Сукэкиё все таки не сдержался и, нарушив молчание, выпалил: «Если бы не эта змея, Тавара Тота вряд ли бы отчаялся на столь подлый поступок». «О чем это ты, Сукэ-киё?», спросил Ёритомо, недоуменно вскинув брови, но тут же понял, кого тот имел в виду - Фуд-зивара Хидэсато, имя которого увековечила легенда об уничтожении сороконожки.
На мосту через реку Сэтагава в провинции Оми лежала большущая змея, пугавшая всех, но не Хидэсато, воина из Симоцуке. Он смело наступает на нее и переходит мост. Вечером того же дня его навещает прекрасная девушка, дочь морского дракона, обитавшего в озере Бива. Именно на нее, принявшую образ змеи, не побоялся наступить Хидэсато. Она стала умолять его унич-тожить сороконожку на горе Микамияме, изводившую ее отца бесовскими чарами. Хидэсато с радостью согласился и отправился в путь. Еще издали он увидел огромную сороконожку, обвив-шую семь с половиной раз Микамияму. Стрелы отскакивали от нее как от камня. Хидэсато взял последнюю, смазал ее наконечник собственной слюной и натянул упругую тетиву. Стрела, про-свистев, вонзилась в сороконожку и та разом испустила дух. В награду герой получил мешок риса, который никогда не пустел, поэтому Фудзивара Хидэсато прозвали в народе Тавара Тота – «старший сын Фудзиваров, что бездонный мешок риса обрячи».
Вообще-то Хидэсато не рвался усмирять взбунтовавшегося Масакадо, он ему даже где-то симпатизировал. В столице поначалу восприняли все как очередную склоку местных феодалов. Опять родственнички чего-то там не поделили, не стоит обращать на это внимание. Затем обста-новка изменилась, и за голову Масакадо уже давали пятый придворный ранг. По аристократиче-ским меркам, конечно, не очень, а вот для феодала из краев диких – более, чем. Однако, даже по-бывав в гостях у Масакадо, Хидэсато продолжал колебаться. И тут, в самый разгар раздумий, его неожиданно навещает девушка-змея, дочь морского дракона. «Послушай меня внимательно, Тава-ра Тота», обворожительно прошептала она. «Вспомни, в каком непотребном виде встретил тебя этот Масакадо. Без прически, из-под шапки торчат растрепанные волосы, а руки сложил, словно для молитвы. Разве пристало подобное «новому императору»?! Неряшливость и неумение держать себя с достоинством никого и никогда не доводили до добра, и порождали только зло. А зло надо уничтожать. Во имя морского дракона, спасенного тобою, заклинаю – убей Масакадо, и потомство всегда с благодарностью будет вспоминать тебя. Через несколько дней он распустит воинство по домам. Не упускай шанс!». Судьба Масакадо была предрешена…
Взглянув на раскрасневшееся лицо Сукэкиё, Ёритомо буквально кожей ощутил, как тот не-навидит Хидэсато, полагая, что именно из-за его подлости погиб Масакадо. «Хотя, что уж тут та-кого особенного», подумал Ёритомо. «Дождаться своего часа и, застав противника врасплох, на-нести удар, хоть и в спину. Разве это подлость? Просто тактика, и только. Интересно, куда бы за-вело подобное благородство, если бы он знал, что…». В семье Ояма Масамицу, прямого потомка того самого Товара Тоты не то в пятом или в шестом поколении, Ёритомо точно не помнил, под-растал третий сын, Томомицу. На самом деле, и об этом Ёритомо никогда и никому не рассказы-вал, Томомицу являлся его родным сыном, первенцем. В первые годы одиночество ссыльного сглаживала, как могла, кормилица, Самукава но ама. Служба в свое время при дворе императора Коноэ помогла ей добиться разрешения находиться рядом с Ёритомо вместе с дочерью. Тот не на шутку увлекся девушкой, и все шло к рождению ребенка. История вполне заурядная, однако ссыльный не имел права жениться и иметь детей без особого соизволения. А если этот ребенок – сын, то Киёмори не позволит ему и дня прожить. Ёритомо просит кормилицу покинуть его и за-брать с собой беременную дочь, строго наказав при этом, что если родится мальчик, то пусть кор-милица воспитывает его как собственного сына.
Так в 1168 г. у Ояма Масамицу из Симоцуке и его второй жены Самукава но амы появился сын, нареченный в последствии Томомицу. Ёритомо даровал ему иероглиф «томо» из своего име-ни, и всячески поддерживал, стараясь при этом держаться от того подальше. До конца дней он бу-дет хранить тайну рождения Томомицу, и открыто не признает родство с ним. При кажущейся странности подобного поведения только благодаря этому Томомицу окажется вне рамок кровавых разборок, которые вспыхнут в семье Ёритомо, и положит начало влиятельному клану Юки. Томо-мицу умрет четырнадцатого марта 1254 г. в восемьдесят семь лет обласканный судьбой, чего не скажешь о признанных родственниках Ёритомо. Всех их и намного переживет именно Томомицу. Непризнанный…
В усадьбе Хиругакодзима Ёритомо и Сукэкиё продолжали беседу, обмениваясь чашечками сакэ и наслаждаясь трелью цикад. Рассветало, когда к Сукэкиё примчался гонец и долго что-то нашептывал ему. Ёритомо безучастно наблюдал за этой сценой, даже не пытаясь понять, о чем шла речь. Отпустив гонца, Сукэкиё вернулся на место и, глядя в глаза Ёритомо, произнес: «Теперь я знаю наверняка. Ваш сын Тидзуру жив. В это трудно поверить, но…». Действительно, все похо-дило на сказку. Младенца не утопили. Племяннику Хики но амы, Хики Ёсикадзу, и его младшей сестре, Танго но цубоне, удалось при содействии Сукэкиё переправить Тидзуру в уезд Хики, в усадьбу Хики но амы, и сейчас он в полной безопасности.
По удивительному совпадению там же вскоре оказалась Танго но найси, старшая дочь Хи-ки но амы. У нее, якобы, пришло время рожать и она, как принято, уехала в отчий дом, сопрово-ждаемая длинным шлейфом слухов, суть которых сводилась к тому, что прислуживая при дворе императора Такакуры в Киото, она нагуляла ребенка. Муж ее, Корэмунэ Хирокото, мол, отослал наблудившую с глаз долой, чтобы не выглядеть посмешищем. Так или иначе, Танго но найси воз-вратилась в столицу к мужу уже с сыном, названным Тадахисой. Со временем Ёритомо, уже не ссыльный, а предводитель самурайства, поставит Тадахису управляющим поместья Симадзу в Хюге. Ёритомо останется верны себе и ушлет сына подальше от Киото, дистанцируясь от него и не признавая родства. Тадахиса изменит фамилию с Корэмуне на Симадзу, положив начало клану Симадзу на Кюсю. Когда Тадахисе исполнится восемнадцать лет, Ёритомо назначит его военным губернатором Сацумы, Оосуми, Хюги. Сразу трех провинций! За какие это заслуги столь сногшибательная карьера? Кто-то уверенно объяснял это ходотайством регента Коно-эМотомити, по-прежнему покровительствовавшему Танго но найси. Кто-то лишь отводил глаза и загадочно покачивал головой, намекая, что здесь что-то не так. Те же, кто попадал на могилу Ёритомо в Камакуре, совсем переставали понимать, что к чему, когда на каменной плите, перед которой ставят курительные свечи, собственными глазами видели высеченный круг, а внутри него – иероглиф десять, напоминающий крест, другими словами – герб дома Симадзу! Более того, создатель этого дома похоронен прямо за могилой Ёритомо. Рождение Симадзу Тадахисы, оку-танное туманом тайны, не рассеявшимся до сих пор, надолго разлучило отца и сына, а смерть – воссоединила их.
Известие о спасении сына искренне обрадовало Ёритомо: «Отныне я смогу молиться не только за упокой отца и братьев, но и за здравие моих детей…». Тут он осекся и мельком взглянул на Сукэкиё, в глазах которого вспыхнули искорки недоумения. Поколебавшись – сказать или нет о первом сыне – Ёритомо уверенным тоном уточнил: «Я надеюсь, у меня будут и другие дети, ко-гда-нибудь, но будут». Одиночество, постоянный спутник ссыльного, опустошало сердце, взращи-вая скрытность и подозрительность, ставшими неотъемлемыми признаками его натуры. «И я их буду любить, как отец любил меня», задумчиво продолжил Ёритомо, вспоминая, как Ёситомо час-тенько усаживал его на колени и, поглаживая по голове, рассказывал всяческие истории, смешные и грустные.
Ёритомо и Сукэкиё спустились в сад и неторопливо побрели к воротам, где нетерпеливо похрапывала запряженная лошадь. Хозяин несколько раз бросал косые взгляды на неожиданно замолчавшего и насупившегося гостя и, наконец, не утерпев, выпалил: «Сукэкиё, твой племянник цел и здоров, ему ничего не угрожает, а ты вместо того, чтобы радоваться, помрачнел как туча. Что с тобой?». Сукэкиё подошел к лошади, вставил ногу в стремя и, немного постояв в таком по-ложении, повернул голову к Ёритомо: «Мне горько упоминать об этом, но должен. Есть люди, об-виняющие вас и в несчастной судьбе моей сестры, и в пренебрежении местными устоями. Вы для них – отличный шанс выслужиться и вырваться из этой глуши. Они непрерывно подстрекают мое-го отца выполнить, наконец-то, родительский долг и расправиться с вами. Прошу без серьезной надобности не покидать усадьбы. Времена наступают тревожные, и любое ненароком оброненное слово будет превратно истолковано, а для вас это смерти подобно. Помните, вы всегда можете по-ложиться на меня и на … Ходзё Токимасу. Не удивляйтесь. Он мне как крестный отец, а его мать – из рода Ито, поэтому я знаю, что говорю». Не дожидаясь ответа изумленного Ёритомо, словно опасаясь его расспросов, Сукэкиё вскочил на лошадь, взмахнул плеткой и скрылся за воротами.
Потекли тоскливые и однообразные дни. Ёритомо безвылазно сидел в усадьбе, позабыв про охоту и прочие забавы. Слова Сукэкиё прочно засели в голове, туманя сознание и вызывая па-нические настроения. Прежние страхи вернулись! Несмотря на кажущуюся свободу, он по-прежнему ссыльный преступник, которого способен прикончить любой. И кто этому может по-мешать? Горстка самураев, пытающихся скрасить его одиночество? Ёритомо вдруг отчетливо ощутил эфемерность нынешнего существования: ни силы, ни влияния, ничего и никого, одно только имя. А кому оно тут нужно?!
Как-то под вечер, когда на улице моросил дождик, к Ёритомо нагрянули нежданные гости – Ходзё Токимаса со старшим сыном Мунэтоки. «Кто?», удивился он и привстал с толстой циновки, на которой любил сидеть. В тот же момент раздвинулись створчатые перегородки, и показалось круглое лицо Токимасы: «Прошу простить за позднее вторжение, Ёритомо-доно. Проезжали мимо и решили заглянуть к вам. И не столько по делам службы, но и так, по-соседски. Не прогоните?». «Что вы, Ходзё-доно, двери моего дома всегда открыты для вас, вернее, должны быть открыты», с плохо скрываемым ехидством произнес пришедший в себя Ёритомо. Токимаса ухмыльнулся в усы, сделав вид, что не заметил колкости. Разговор не клеился, однако тонкие ломтики вяленой кеты из Этиго и несколько кувшинчиков сакэ постепенно оживили общение. «… Мне скоро пора назад, в Киото. Сейчас там беспокойно. Скоропостижно скончалась матушка Кэнсюнмонъин и император-инок Госиракава в неутешном горе. Да и состояние императора Такакуры, оставшегося без под-держки матери, вызывает опасения». Ёритомо сразу догадался, о чем так красноречиво не говорил Токимаса. Во многом благодаря Кэнсюнмонъин, младшей сестре жены Киёмори, расцветал пыш-ным цветом режим Фукухары. Смерть любимой способна охладить дружбу Госиракавы с Киёмори, и кто-то наверняка попробует воспользоваться моментом. И у них могло получиться, не в этот, так в следующий раз, не у них, так у других. Врагов у Хэйси не убывало, скорее, наоборот. Поболтав еще немного, Токимаса счел нужным попрощаться: «Теперь прошу ко мне. Подобной рыбы не обещаю, но кое-что найдется, не пожалеете. Паче чаяния, не застанете меня, к вашим услугам все-гда мой старший, Мунэтоки, да и младшему не помешает поближе познакомиться с … сукэ-доно», многозначительно промолвил Токимаса, и после довольно длительной паузы добавил: « - главой славного дома Гэндзи». Слушая его, Ёритомо вдруг заметил, что в комнате нет Мунэтоки, но, бро-сив взгляд в открытое окно, догадался, в чем тут дело – тому не терпелось, побыстрее оставив их наедине, посплетничать с закадычным приятелем, Адати Моринагой.
Как-то странно все сходилось. Сначала слова Сукэкиё, брошенные вскользь, мимоходом. Затем долгие размышления Ёритомо о необходимости хоть какой-нибудь опоры в этом неспокой-ном крае. И, наконец, опора сама является к нему в образе Ходзё Токимасы, приставленного над-зирать за ним, и чуть ли не в открытую клянется в верности. Я, мол, с тобой, а если что, мои дети тебя поддержат. Но главное, конечно, упоминание про сукэ-доно. Еще в декабре 1159 г. Ёритомо получил придворный пятый ранг второй младшей степени и прилагающуюся к нему должность помощника начальника правой дворцовой охраны (ухёэ но сукэ). Сдается, Токимаса вспомнил ста-рое не просто так, а с умыслом, намекая, что отныне считает, пусть и втихоря, Ёритомо не пре-ступником, а несправедливо наказанной жертвой, обладающей несомненным правом мщения. Не-ужели Сукэкиё прав и на Ходзё стоит опереться? А если он ошибается и ошибается намеренно? Впрочем, зачем Токимасе устраивать спектакль, что-то придумывать и врать? Не проще ли без всяких выдумок взять и зарезать Ёритомо?! Тот и трепыхнуться не успеет. Уж как родственнички из Хэйкэ будут благодарны… Нет, здесь как-то иначе все обстоит. Токимаса, похоже, на меня рас-считывает, и намеревается втянуть во что-то. Но тот ли он человек, которому можно вверить жизнь? Ёритомо практически ничего не ведал о Токимасе, поскольку его прошлое окутывало по-крывало загадочности. Например, Мунэтоки, старшего сына, он нередко называл сабуро (третьим сыном), однако кто являлся первым и вторым, и были ли они вообще, и если были, что с ними приключилось, никто не имел ни малейшего представления. Одни домыслы, которые Токимаса и не пытался рассеять.
Возвращался к себе в Нираяму он в великолепном расположении духа. И не прекрасное угощение было тому причиной. Главное, началось то, что он замыслил, и давивший груз нереши-тельности и неопределенности наконец-то свалился с его плеч. Токимаса приоткрыл карты перед ссыльным, и пусть теперь тот поболтается в бурных водах сплетен и догадок, но чтобы Ёритомо не утонул и прибился к правильному берегу ему надо помочь, хотя он и сам на многое способен. Сердце Токимасы прямо таки ёкнуло, когда до него дошли слухи о высылке в Идзу молодого Ёри-томо. Раз его не убили, значит, в столице есть люди, для которых живой Ёритомо, лучше мертвого. К их мнению прислушивается сам Киёмори, и вряд ли они забудут о ссыльном. Если же забудут, то непременно вспомнят… когда придет время. И оно приближалось. Вот он шанс вырваться из болота забвения и сполна удовлетворить честолюбие. Другого такого не будет. Никогда! Как же так, часто терзал самого себя Токимаса. И у меня и у Киёмори один предок – Тайра Садамори из рода Камму Хэйси, но где он и где я?! Он вершит судьбами целой страны, а я уповаю на плодоро-дие клочка земли, да перехватываю кое-что в провинциальной управе. Так же как и дед, Токииэ, осевший здесь и ставший называть себя Ходзё, как и отец, Токиката. Тоже самое уготовано детям и внукам. Безрадостная картина. «А что если…», вопрошал Токимаса и каждый раз вздрагивал от собственной смелости. «Черти что придет ведь в голову», отгонял он прочь тщеславную мыслиш-ку, но она, подлая, затаилась где-то в закоулках сознания и все чаще и чаще бередила душу, пока не обрела очертания некого плана действий во имя грядущей славы рода Ходзё.
Район Канто издревле считался скопищем бандитов, куда без острой нужды лучше не со-ваться. Малоземельность тамошних феодалов восполнялась воинственным духом, порой смахи-вающим на безалаберную отчаянность, и неистребимой тягой к независимости, наглядным прояв-лением которой стали мятежи Тайра Масакадо и Тайра Тадацуне. Как ни странно, свободолюбие в тех краях прекрасно уживалось с удивительным преклонением перед аристократами, носившим генетический характер. Какой-нибудь придворный ранг или мелкая должность, вызывающие в Киото одни насмешки, почитались за большую честь. Подобную двойственность натуры восточ-ных самураев чутко уловил Токимаса. Кто он для них? Никто! Пойдут за ним против губернаторов из Хэйси и их прихвостней? Никогда! Вот если спокойствие владений местных феодалов пообе-щает настоящий аристократ, законный глава дома Гэндзи из Кавати, родословная которого восхо-дит к императору Сэйве, да еще присовокупит малость землицы – это совсем иной разговор. То-кимасу не пугало, что самурайские дружины вокруг – сплошь под красными стягами. Попадались кое-где Минамото и Фудзивара, однако Кадзуса, Тиба, Миура, Ооба, Кадзивара, Нагао, Накамура, Титибу – все из Тайра, как и Ходзё, кстати. Ну и что? Они то за Тайра Масакадо, то против него, сегодня, скажем, поддерживают Ёситомо, а завтра уже присягают на верность его злейшему врагу, Тайра Киёмори. Все логично. Истинный самурай верно служит тому, кто лучше кормит. И служит до тех пор, пока не сыщется хозяин пощедрее. Вассальский долг должен произрастать целесооб-разностью бытия, это Токимаса усвоил с детских лет. Другое беспокоило его в настоящий момент. Вдруг все пойдет, как он замыслил, Ёритомо наберет силу и вздумает отречься от него. Надоел, мол. Что тогда? Его нужно привязать такой цепью, которую так просто не разорвешь. Впрочем, пока они нужны друг другу, никто рвать ее не будет, когда же нужда в ком-то отпадет… Вот тогда и посмотрим, что делать. А пока главное – не дернуться раньше времени. Пусть для всех он по-прежнему остается надсмотрщиком за Ёритомо. С этими мыслями Ходзё Токимаса и направился в Киото дослуживать трехлетнюю самурайскую повинность «ообанъяку».
Заправлять в доме стал Мунэтоки, старавшийся оправдать доверие отца. Нередко он сове-товался с младшей сестрой, Масако – любимицей Токимасы. С младенческих лет она ни в чем не желала отставать от брата и других мальчишек. Гарцевала на лошади, стреляла из лука, не чура-лась порой взяться за меч, правда, деревянный. Иногда Токимаса укорял ее за это: негоже, мол, девице вести себя подобным образом, тебе уготована иная участь. На что она, сверкнув глазами, возражала: «У нас у всех одна участь – отстаивать честь рода Ходзё и, если понадобится, с оружи-ем в руках». «Молодчина, дочка», одобрительно кивал головой Токимаса. Он относил эту браваду на счет детского максимализма, и с некоторым сожалением полагал, что со временем все сгладит-ся, и женские инстинкты возьмут свое. Масако взрослела, превращаясь в привлекательную жен-щину, но характер ее не смягчался. Если вспылит, лучше к ней не подходи. «Ничего», подтруни-вал над сестрой в таких случаях Мунэтоки, «повстречает какого-нибудь красавца, заведет семью и разом про детские забавы забудет. Да и про нас тоже, наверное». Масако отвечала молчанием, по-скольку не хотела повторять единожды сказанное отцу и братьям: «Муж, семья, дети, безусловно, важны. Таков путь женщины и я пройду его. Вместе с этим я готова жизнью доказать, что благо-денствие рода Ходзё для меня не пустые слова».
Ава но цубонэ, младшая сестра Масако, характером вышла помягче и лицом краше. Ост-рым умом она не обладала, отличаясь необыкновенным суеверием. Масако не раз приходилось утешать сестру, которой привиделась очередная примета, не сулившая ничего хорошего. Однажды Масако дала сестре то, о чем та давно мечтала: атласное косодэ и китайское зеркальце. Ей при-шлось выкупить страшный сон, приснившийся Ава но цубонэ, и перевести его на себя. Существо-вало такое старинное поверие. Иначе, та могла умереть от страха. По неизвестной горе Ава но цу-бонэ поднялась так высоко, что прямо перед ней оказались луна и солнце, только руку протяни.
Она спрятала светила в левую и правую нижние части рукавов кимоно, а затем воткнула в волосы невесть откуда взявшуюся ветку мандаринового дерева с тремя плодами. Сон, действительно, по-началу показался недобрым. Солнце – это император, луна – экс-император, мандарин – символ счастливого материнства, но как все это связано с ней, Масако не понимала. Постепенно она укре-плялась в уверенности, что сон вовсе и не страшный, скорее, даже наоборот, а может, являет собой предзнаменование чего-то необыкновенного, о котором сейчас она и думать то не смела. Когда кормилица передала романтическое послание от Ёритомо, Масако восприняла его как нечто должное – просто начинало сбываться предначертанное ей свыше. Хотя благодарить за это ей сле-довало не небеса, а Адати Моринагу. Если бы она знала, сколько сил и времени потратил он, убе-ждая Ёритомо опереться на клан Ходзё, и в качестве первого шага породниться с ним. Ёритомо долго раздумывал, но, в конце концов, взвесив все за и против, пришел к выводу, что так тому и быть. Он с присущим ему изяществом хэйанского аристократа набросал витиеватое амурное письмо, полагающееся в подобных случаях, и попросил Моринагу доставить адресату. Тот с радо-стью согласился, но вмиг поник головой, увидев, что оно адресовано не Ходзё Масако, а ее млад-шей сестре – Ава но цубонэ. Случись выбирать, Моринага поступил бы точно также. Лучше не сыскать, однако Ёритомо нужна не просто жена, безропотно выполняющая волю мужа, а друг и советчица, которая не только не позволит ему забыть о великой миссии, но и ненавязчиво подска-жет, как ее осуществить. Ава но цубонэ на эту роль явно не годилась, поэтому Моринага осмелил-ся поступить по-своему.
Ёритомо очень удивился, получив ответ не от младшей, а от старшей сестры. Он вызвал Моринагу и потребовал объяснений. «Может, ты просто напутал, Моринага?», попытался Ёрито-мо свести все к случайному недоразумению. Моринага не стал юлить и высказался предельно от-кровенно: «Нет, сукэ-доно, ничего я не напутал и нарушил ваш приказ с умыслом, поэтому досто-ин немедленной смерти. Но перед тем как я вспорю живот, прошу выслушать меня». Моринага замолк и взглянул на Ёритомо, который дал знак продолжать. «Вы вправе выбирать, что и кому писать, но смею вам напомнить, тут не столица, а дикий край с особыми нравами и традициями, требующими прежде выдать старшую дочь и только затем уж подыскивать жениха младшей. Здесь это знает любая собака, поэтому ваш поступок истолкуют как невежество, причем осознан-ное и преднамеренное. Токимаса почувствует себя оскорбленным, оскорбленный же человек крайне опасен. И как он должен реагировать? Разве он заслужил подобного обхождения? Неуже-ли вам угодно вместо надежного сторонника приобрести еще одного врага?! Я все сказал и жду вашего приказа, который будет исполнен безотлагательно». На лице Ёритомо появилась примири-тельная улыбка: «А ты шельмец, Моринага. Уверен, что я тебя люблю, вот и пользуешься этим. Но хорошенько запомни – я не всегда такой добренький».
Ёритомо, согласившись с Моринагой, отправил его в Нираяму с письмом для Масако. Через пару дней та ответила, завязалась переписка, приведшая к тому, что Ёритомо начал по ночам опо-чивальню возлюбленной. В усадьбе Ходзё относились к этому доброжелательно, поэтому Ёритомо перестал таиться и часто оставался там и днем. Как-то, возвращаясь в Хиругакодзиму вместе с Адати Моринагой, ему вздумалось заглянуть к настоятелю храма Хасирю гонгэн. Ёритомо пребы-вал в отличном настроении и непрерывно подтрунивал над спутником, но тот лишь мрачновато отнекивался. «Ты что, Моринага, не выспался? Или из головы не выходит та бойкая служанка Ава но цубонэ? Ясуко, кажется, ее имя». «Нет, сукэ-доно, в голове у меня не служанка, которая, дейст-вительно, на загляденье, а сон, привидевшийся этой ночью. Странный какой-то. Я все думаю, что же он предвещает? Сидите вы на горе Ягурагатакэ, правой ногой упираетесь на Сотогахаму, левой – на Кикайгасиму. Слева от вас светит солнце, справа – луна. В руках у меня кувшинчик сакэ и чаша. Наливаю сакэ в чашу и преподношу вам. Вы с удовольствием осушаете ее. И так три раза. Посидев еще немного, вы встаете… и тут я просыпаюсь». «Эх, как не кстати, иначе бы узнал, куда я направился», попытался отшутиться Ёритомо, хотя сон его серьезно заинтриговал. Не успел он приехать домой из храма, как тут же позвал Ооба Кагэёси, слывшего неплохим толкователем снов. Поразмышляв немного, тот бодро проговорил: «И в книги китайские лезть не надо. И без них все очевидно. Издавна императора уподобляли солнцу, а экс-императора – луне. Правой ногой вы упираетесь в Сотогахаму, а это побережье залива Муцу на полуострове Цугару, что на самом се-вере страны. Левая ваша нога – на Кикайгасиме, а это уже остров на самом юге. Сидите вы на Ягурагатакэ, что на границе провинций Суруга и Сагами, т.е. в сердце района Канто. Ягура озна-чает оружейный склад, где полно луков и стрел. Когда самураи Канто возьмут их в руки, Ёритомо-доно покорит страну от севера до юга, и даже государи станут внимать его словам». «А при чем тут сакэ», не удержался от вопроса Моринага. Кагэёси, ухмыльнувшись, с оттенком назидания объяснил: «Сакэ, да еще три чаши, ведут к забытью, которое, к счастью, длится недолго. Ёритомо-доно сейчас словно во сне, но не пройдет и трех лет, он проснется и сон озарится явью».
Слухи о знамении, явившемуся Адати Моринаге, разнеслись повсюду. К Ёритомо зачасти-ли самураи Суруги, Сагами и других восточных провинций. Каждый из них, кто обиняками, кто в открытую, уговаривали его выступить против Тайра, но он не поддавался: «В моем положении лучше читать сутры и молиться за души убиенных родичей, чем бессмысленно проливать кровь». Нежелание мстить за отца отрицательно сказывалось на репутации, тем не менее рациональность и осмотрительность не позволяли ему ввязываться в авантюру, заведомо обреченную на провал. Лучше уж остаток дней провести в Хиругакодзиме вместе с Масако. Смирившись с выпавшей участью, он ничего не хотел менять в устоявшейся жизни – пусть в глуши, но на свободе, лишь бы правитель-инок не озаботился его существованием. Однако какая-то неведомая сила делала все, чтобы Тайра Киёмори в текучке славных свершений вспомнил о Ёритомо, и вспомнил не как о ссыльном, достойном только сожаления, но как о главе Минамото, всегда готовых наброситься на заклятых врагов из Тайра, только дай повод. Если Киёмори вспомнит или ему напомнят об этом, да к тому же узнает, что вокруг Ёритомо наблюдается подозрительная суета, тогда ему не удастся отсидеться под боком у жены и придется выбирать – или стать вечным скитальцем, скрывающем-ся от преследователей, или, поставив на кон жизнь, восстать против Хэйси.
Захаживал к Ёритомо и человек внушительного вида по имени Монгаку Сёин. Ко-гда-то этого монаха секты Сингон звали в миру Эндо Морита. Состоя на службе в «северной страже» императорского дворца, бравый вояка без особых раздумий хватался за меч и не отличал-ся рассудительностью. И вот однажды, воспылав страстью к замужней женщине, буквально обе-зумел, задумав черное дело. Ночью проник в ее дом, а дальше что там произошло – наверняка не известно, но Морита по ошибке вместо мужа убивает свою любовь. Сгорая от стыда, он оставляет сей бренный мир и, приняв постриг, предается тяжелому подвижничеству. Во искупление грехов часами стоял под струями водопада в лютый холод, подвергал себя другим мучениям, умерщвляя плоть. Собирая пожертвования на восстановление храма Дзингодзи, Монгаку проникает во дворец императора-инока. Между ними разгорается перепалка, монах не сдерживается в выражениях и его арестовывают. Может спор носил теологический характер, может Госиракава, которого родст-во с Киёмори тяготило как камень на шее, затеял в своем стиле очередную авантюру, вспомнив о главе рода Минамото из Кавати. Так или иначе, но Монгаку ссылают именно в Идзу, поближе к Ёритомо.
Монгаку постоянно увещевал его напасть на Хэйси, однако в последний раз (ему разреши-ли вернуться в Киото) он проявил особенную настойчивость: «Сукэ-доно, дела у Хэйси идут хуже и хуже. Многие их откровенно ненавидят. Сейчас самое время отомстить за смерть вашего отца. Самураи ждут сигнала. Решайтесь!». Ёритомо внимательно слушал монаха, то вглядываясь в его горящие глаза, то отводя взор куда-то в сторону. Его охватили сомнения, он колебался, но Монга-ку не собирался сдаваться. Этот упертый человек спокойно выносил ужасные телесные муки. Ни жара, ни пчелы и москиты не могли сокрушить его волю. Продолжая убеждать Ёритомо, он осто-рожно вытащил из-за пазухи что-то завернутое в белую тряпку. «Это череп вашего отца, Ёситомо-доно. Я нашел его не погребенным, и долгие годы бережно хранил. Череп взывает о мести. Унич-тожьте, наконец, убийц родителя. Только тогда его дух найдет вечное успокоение», торжественно заклинал Монгаку. Когда он замолк, навалилась какая-то давящая тишина. Ёритомо сидел, уста-вившись на дракона, распростершего лапы на шелковой ткани сёдзи. Словно испугавшись, что за-тянувшаяся пауза могла выражать ответ Ёритомо, Монгаку еле слышно добавляет: «Сам импера-тор-инок ищет управу на дом Тайра». Белый цвет рода Минамото, непогребенный череп его главы, долг мести, император-инок… Все это выглядело театрально-мистическим, и вопреки ожиданиям Монгаку возымело обратный эффект. Осмотрительного Ёритомо по-настоящему озадачили неук-люжие попытки втянуть его в кровавые разборки с Тайра. «Что-то тут не так. Или монах сошел с ума, и здесь я ему не судья, или же поет с чужого голоса, и тогда его следует остерегаться», за-ключил про себя Ёритомо.
Глубокая осень 1177 г. Отбыв в столице трехлетнюю самурайскую повинность, в родных краях объявляется Ходзё Токимаса, и узнает, что его дочь Масако крепко подружилась с Ёритомо. Все складывалось вроде неплохо, если бы не одно но… Охраняя подступы к императорскому дворцу, сопровождая выезды сановников, поддерживая общественный порядок на улицах Киото, он регулярно сталкивался с Ямаки Канэтакой, чиновником среднего пошиба в полицейском ве-домстве. Неизвестно за какие заслуги его приблизил к себе сам дайнагон Тайра Токитада, одна младшая сестра которого, Токико, вышла замуж за Тайра Киёмори, а другая, Сигэко, являлась супругой императора-инока. Канэтака благодаря протекции Токитады удостоился большой чести сопровождать Госиракаву в паломничестве на священную гору Хиэйдзан. По слухам Киёмори и шагу не делал без совета с Токитадой. За это его и прозвали «канцлером дома Тайра». Неугомон-ная натура постоянно подбивала «канцлера» на различные авантюры. Многое сходило ему с рук, но пару раз он не смог избежать ссылки в Идзумо. Токитада быстро возвращался, вновь назначал-ся главой полицейского ведомства, и принимался за старое. Еще он любил побуянить, жестоко по-буянить. Правда, в аристократических усадьбах особо не развернешься, поэтому «канцлер» отво-дил душу, гоняясь по ночам за ворами и грабителями, боявшимися его пуще пожара, ибо хорошо наслышаны были про методы осуществления правосудия: ласково пожурит малость, затем отру-бит правую руку по самый локоть, да и отпустит с миром на свободу.
К участию в таких забавах Канэтака привлекал нового приятеля – Ходзё Токимасу, испол-нительность и отвага которого понравились Токитаде настолько, что он не удержался от похвалы: «Ты, Токимаса, из Тайра, значит – человек!». Как-то заметно охмелевший «канцлер» огорошил сидевшего перед ним Токимасу: «Я слышал, у тебя дочь на выданье. От женихов отбоя, поди, нет. Но лучше Канэтаки тебе не сыскать. И красавец, и силен, и друзьями не обижен, не из последних будут. Ну, что, договорились?», внезапно расхохотался Токитада, многозначительно взглянув на растерявшегося Токимасу, не осмелившегося, пусть и спьяну, возражать «канцлеру», хотя и эйфо-рии от подобной перспективы не ощутил. Даже изрядное количество сакэ не могло приглушить гадкую мыслишку, сразу же пронзившую голову: «Сегодня Токитада зачем-то хлопочет за Канэ-таку, завтра же зачем-то прикажет ему отрубить тебе руку или еще что-нибудь. Или окажет вели-кую честь и собственноручно посадит тебя на кол, не сподобившись объяснить, за что такая ми-лость». Уступив Токитаде, Токимаса тешился надеждой, что все само собой забудется, когда он уедет в Идзу, а жених останется в столице. Так бы наверное и вышло, но Канэтака вдруг крепко не поладил с отцом, тот кому-то нажаловался и провинившегося выпроваживают из Киото аж в Идзу, а в провожатые выделяют Токимасу со строгим наказом доставить Канэтаку до места.
В дороге он вел себя непривычно сдержанно, больше молчал и отнекивался на расспросы о причинах высылки. Стало казаться, что тот или все забыл или ему теперь не до свадьбы. Первое время Канэтака, пока отстраивалась его усадьба, гостил у Токимасы и, естественно, не раз имел возможность видеться с Масако, поэтому принялся напоминать об обещании. Токимаса уклонялся от ответа, сколько мог, но уже понимал, что терпению жениха подходит конец – возомнит себя оскорбленным и тогда… Канэтака числился ссыльным, но по всему чувствовалось, что вскоре он наберет силу. Впрочем, и ныне вряд ли кто осмелиться встать у него на пути, зная о столичном благодетеле. Некоторые вообще искренне считали, что ссылку эту организовали Киёмори и Токи-тада с целью ненавязчивого усиления надзора за Ёритомо и его окружением из местных самураев. Если всплывет, что Канэтаке предпочли государственного преступника, жизнь Ёритомо повиснет на волоске, и прощайте грандиозные замыслы Токимасы, но выступить сразу – значит сразу и сги-нуть, ибо позиции Хэйси и в центре и на местах достаточно прочны, не так как прежде, но прочны. Нужно выиграть время. Когда Токимаса заговорил об этом с Масако, та рассвирепела и чуть не бросилась в Хиругакодзиму немедля, однако, поостыв, выслушала доводы отца и согласилась по-играть роль невесты. Токимаса в подходящий момент разъяснил Канэтаке, что для Масако семья, дом, традиции не просто слова, а внутренняя потребность, поэтому она не желает отступать от предписаний старины: после оповещения о свадьбе и пиршества в доме жениха, невеста возвра-щается к родителям, а жених начинает навещать ее; если у них сложится все ладно, невеста пере-едет к Канэтаке на правах жены.
Для свадьбы потребуются и платья и косметические принадлежности и ароматические ве-щества и много чего другого, и непременно из столицы. Токимаса ничего не жалел для любимой дочери. Проходили дни, и Канэтака терпеливо дожидался свадьбы, которая состоялась в его усадьбе. Бурное веселье закончилось, и Масако вернулась к отцу. Буквально на следующий день к ней примчался и столкнулся с неприятным сюрпризом: оказывается, обычай требовал от Масако принесения клятвы верности в Хасирю гонгэне и только после этого «жена да будет принадлежать мужу». Дату паломничества в храм определят гаданием, и займет оно не более недели. Канэтака почувствовал неладное, впрочем, опять согласился, т.к. представлял себе, на что способна Масако, если действовать против ее воли.
Посетив Хасирю гонгэн, Масако в сопровождении Мунэтоки, Ёситоки, кормилицы и слу-жанок направляется в дом Канэтаки. Муж торжественно встретил жену и проводил в женскую часть усадьбы, где ей предстояло попрощаться с братьями. Они уехали, честно выполнив возло-женные на них обязанности, и начались приготовления к первой брачной ночи. Когда распален-ный страстью Канэтака пришел выполнить супружеский долг и приподнял толстый полог, скры-вающий постель, супруги он не обнаружил. Масако в свадебном наряде под проливным дождем уже бежала к Ёритомо. Вместе они укрылись в Хасирю гонгэне. Ямаки Канэтака подавил желание сразу напасть на храм и примерно наказать обманщиков, резонно предположив, что лучше не спешить и тщательно подготовиться к мести. Он не привык спускать и не столь откровенные ос-корбления. Токимаса, правда, юлит, валит все на несносный характер Масако, осмелившейся пой-ти наперекор отцу, выставив его на посмешище, но хитрый лис получит свое, как и его потаенный зять, Ёритомо. Токимаса, действительно, и пальцем не шевельнул для исправления содеянного. Внешне он полыхал негодованием, а внутри – самодовольно ухмылялся, накрепко связав «изме-ну» дочери с будущим Ходзё. Помогая Ёритомо, Токимаса крушил окружавшую его крепчайшую стену безвестности и неприглядной обыденности. Поставив на ссыльного, он не прогадал, хотя рисковал отчаянно. По его замыслу в авангарде клана Ходзё оказался Ёритомо, авторитет которо-го способен сплотить недовольных тиранией Хэйси. Проделав же черновую работу и став ненуж-ным клану Ходзё, ему придется сойти с дороги. Голову Токимасе кружили грандиозные замыслы: Ёритомо принимается за массовую вассализацию самураев, которые впредь подчиняются только ему, он же ко всем относится одинаково, вознаграждая за преданность, а не родство, иначе Токи-маса наверняка затеряется среди толпы всевозможных Гэндзи и на первые роли никогда не вы-двинется.
Переждав в Хасирю гонгэне, Ёритомо и Масако прямиком направились в Хиругакодзиму , где сполна вкусили лепешки третьей ночи, заключив тем самым брачный союз и продемонстриро-вав миру, что отныне они законные муж и жена. Несмотря на радостное для них событие, окру-жающая обстановка набухала неопределенностью, раскаляя в усадьбе Ёритомо предчувствие чего-то нехорошего. Все пытались чем-нибудь заняться в надежде отвлечься от мрачных мыслей. В разгар в общем то никчемной суеты к молодым нагрянул Токимаса с семейством, пожелавший немного приободрить их, а заодно и поговорить с зятем. Шумное застолье еще продолжалось, ко-гда Токимаса поднялся с места и, не торопясь, вышел на освещаемую яркой луной галерею. Вско-ре к нему присоединился Ёритомо, смекнув, что тесть не прочь остаться с ним наедине. Зачаро-ванный игрой лунных бликов промеж небольших садовых деревьев, покачивающихся в такт ред-ким порывам ветра, Ёритомо вздрогнул от неожиданности, услышав обращенные к нему слова Токимасы: «Вы, смотрю, беспрестанно хмуритесь, хотя вам сейчас положено беззаботно веселить-ся. И что ж так вас печалит, сукэ-доно?». Ёритомо по обыкновению сдержанно ответил: «Тяжело на сердце, а почему – сам не соображу. Тошно и все». Токимасе не составило труда догадаться, что происходило в душе Ёритомо. Тучи над ними сгущались и разогнать их можно было только силой. Подобная перспектива распаляла Токимасу, как запах крови будоражит инстинкт дикого зверя, заставляя напрочь забыть о чувстве самосохранения. А вот самурайское наследие Ёритомо нередко пасовало перед его хэйанским, в духе изнеженной культуры и буддийских заповедей вос-питанием, которое всячески отвергало радикальные поступки, сопряженные с жестокостью и на-силием. За годы ссылки у Ёритомо выработалась привычка терпеть, выжидать, тянуть до послед-него, надеясь, что сам жизнь сделает выбор, а ему лишь останется покорно смириться с этим. То-кимаса, разумеется, также искренне следовал предписаниям буддизма, но с поправкой на суро-вость бытия вдали от столицы и религиозных святилищ, а она, суровость, такова, что в любой мо-мент прервет само бытие и не задумается. Только замешкайся! Может, Ёритомо внутренне и готов был стоически принять сей вердикт неба, однако в планы Токимасы непротивление злу насилием не входило, поэтому он взвалил на себя нелегкую, но многообещающую миссию – распалив саму-райское нутро Ёритомо, превратить в головешки его аристократическое наследие с пережитками наподобие милосердия и любви к ближнему, а также поставить дело так, чтобы без Ходзё он и ша-гу не отважился ступить, только в них видя надежную и, самое главное, единственную опору сво-его существования. Токимаса не сомневался, что ему по плечу управиться с этой задачей, тем бо-лее с такой помощницей как Масако. Недаром же их имена означали соответственно «управитель временем» и «дитя управителя». Но для этого надлежало всегда держаться подле Ёритомо, убере-гая от неправильных встреч и мыслей, и не высовываться из-за его спины, иначе миссия Токимасы вызовет подозрения и никчемные разговоры. Этого принципа он неукоснительно придерживался, стараясь по возможности ни на шаг не отпускать от себя Ёритомо, лишь по ночам передоверяя его еще одному не менее искусному управителю – Масако. Истинная роль Токимасы в становлении Ёритомо так и осталась загадкой. Пройдут столетия, но многие по-прежнему будут искренне удивляться метаморфозе, приключившейся с Ёритомо, который из набожного юноши, собиравше-гося посвятить жизнь молитвам, вдруг переродился в тирана, без видимого сожаления способного казнить и собственного брата и едва появившегося на свет младенца, а также полагать, что Токи-маса ужасно противился выбору дочери только неподатливый характер Масако стал причиной ее импульсивного бегства к ссыльному в проливной дождь и кромешной тьме, иначе говоря, Токима-са – заложник обстоятельств и не более того.
«А я, кажется, догадываюсь, почему вам тошно», неторопливо промолвил Токимаса. «Вас терзает необходимость выбора, перед которой вы поставлены судьбой. Можно, конечно, забиться в угол усадьбы и смиренно дожидаться, когда сюда нагрянут за вашей головой Ямаки Канэтака с Ито Сукэтикой или еще кто-нибудь, охотников отыщется немало. А то, что так случится, сомне-ваться не приходится. Они рвутся смыть кровью нанесенные вами оскорбления, но без оглядки не осмеливаются. Вдруг Минамото Ёримаса осерчает. С ним без особой нужды не будет связываться сам Киёмори. Но мир переменчив. Неугомонный Тайра Токитада вознамерился прибрать к рукам нашу провинцию. Чем уж она ему так приглянулась, не знаю. Зачем он подослал сюда Канэтаку? Не затем ли, что ему потребовался именно здесь хладнокровный убийца, способный выполнить любой приказ без малейших колебаний. Пока Хэйси заправляют в столице, за вашу жизнь и лома-ного гроша никто не даст. Но выход есть… Первому нанести удар, который никто не ждет. Побо-ры и вымогательства чиновников осточертели самураям. Они поддержат вас в борьбе с киотскими мздоимцами и их здешними прихвостнями. Я в этом абсолютно уверен. Стоит только начать и са-мураи толпой повалят к вам. И не важно, из Гэндзи они или из Хэйси, или из Фудзивара. Как только они поймут, что равны перед вами, что вознаграждают их не за родственные связи, а за служебное рвение, незамедлительно вверят вам свою судьбу, а вы станете главой самурайского воинства. Как его там в древности называли то? Вспомнил! Сёгуном, великим полководцем, поко-рителем варваров». «Все? А как же зов крови?», недоуменно вскинул брови Ёритомо. «Зов крови, говорите», возразил Токимаса, «а в какую сторону она позовет вас, сукэ-доно? К Гэндзи? Или, может, к Хэйси? Вот вы относите себя к Гэндзи. И это справедливо. Но в ваших жилах немало крови и Хэйси. Вспомните, что Наоката, сын Корэмото из Хэйси, восхищенный полководческим талантом Минамото Ёриёси, отдал ему в жены дочь. Одним из внуков Наокаты по ее линии стал и ваш героический предок Минамото Ёсииэ, кровно связанный, выходит, с Хэйси. Разве это поме-шало ему в славных делах?! Не помешает и вам, скорее, наоборот. Только представьте – Тайра, ведомые Ёритомо, против Тайра во главе с Киёмори! Заманчиво, ничего не скажешь». Токимаса, похоже, выговорился, и заметно повеселел. «Ну, надо и честь знать. Жду вас у себя в Нираяме. Так будет надежнее, да и Масако, как я приметил по ее фигуре, пора навестить отчий дом. Традиции есть традиции, и она привыкла их соблюдать». Сделав паузу, Токимаса с лукавой улыбкой доба-вил: «Вы и сами могли в этом убедиться совсем недавно».
В 1178 г. Масако рожает дочь, которую назвали Оохимэ. Ёритомо искренне обрадовался первому законному ребенку и лично принимал подарки от родственников и друзей семьи. Он пе-ренял от отца, Ёситомо, любовь к родным детям и это чувство не изменяло ему всю жизнь. На пиршестве Третьего дня среди приглашенных почетные места занимали Адати Моринага, Дохи Санэхира, Ооба Кагэёси, Сасаки Морицуна. Присутствовал и Амано Тоокагэ, сосед по Хиругакод-зиме, где они с юношеским задором стреляли из лука или, нацепив повязки-маваси, упражнялись в борьбе сумо. Веселье затянулось, но даже когда гости разъехались, Ёритомо еще долго оживленно болтал с Морицуной, нередко в последнее время скрашивавшего его замкнутый образ жизни. Мо-рицуна приходился третьим сыном Сасаки Хидэёси, ведшим родословную от Уда Гэндзи, а мате-рью его являлась дочь самого Минамото Тамэёси, деда Ёритомо. После смуты Хэйдзи Хидэёси вместе с четырьмя сыновьями бежал в Канто, долго скитался, пока не нашел пристанища у Сибуя Сигэкуни из Сагами. Тот поручился за него и Хэйси оставили Сасаки в покое – им претило ссо-риться из-за такой мелочи с могучим кланом Титибу, с которым Хидэёси был кровно связан.
Когда торжества по случаю рождения Оохимэ стихли, Токимасе вдруг почудилось, что от-ношение Ёритомо к его предложению меняется, медленно, очень медленно, но меняется. Токимаса не ошибся. Ёритомо учуял, что план тестя не такой уж погибельный, как казался раньше, а вполне реалистичный при определенных оговорках. Оговорок, конечно, предостаточно, но голову поло-мать стоит. Очень даже стоит. Ну, набросимся, предположим, на провинциальную управу, спалим ее, а что дальше? Самураи с ликованием бросятся толпой под знамена восставших? Большой во-прос, если трезво рассуждать. Да, Ёритомо и знатен – благородный аристократ из столицы, и за-конный глава Гэндзи, и потомственных его вассалов издавна здесь полным полно, и Хэйси со вся-кими прилипалами осточертели всем. Но хватит ли этого, чтобы самураи пошли за ссыльным го-сударственным преступником? Готовы ли они стать бунтовщиками и врагами императора? В ны-нешней обстановке – нет, по крайней мере, большинство из них. Для изменения ситуации потре-буется придать будущему выступлению видимость законности, которая прикрыла бы плоть мяте-жа одеянием вассальского долга. Как этого добиться, Ёритомо не представлял, но и не мог, как подбивал Токимаса, сначала ввязаться в драку, а уж потом размышлять. Ёритомо должен был все просчитать до драки, но для этого следовало знать и что кого волновало, и что происходило в Киото, и о чем болтали служанки, суетясь на кухне и полоская белье.
Перемены в настроении зятя не могли не радовать Токимасу. Кажется, Ёритомо сделает правильный выбор. Не сразу, конечно. Пусть порассуждает, пусть послушает людей. Токимаса, подражая столичным нравам, принялся организовывать что-то вроде поэтических и музыкальных вечеров, привлекавших не только соседей, но и самураев из неблизких провинций. Всем хотелось поглазеть на известных танцоров и кукольников, и заодно посплетничать о том о сем. Хлебосоль-ные посиделки не вызывали подозрений и даже приветствовались уездной и провинциальной вла-стью – пусть забавляются рэнга, лишь бы зловредных замыслов не вынашивали. Не забывал про Ёритомо и Миёси Ясунобу, регулярно писавший ему из Киото, а в случае надобности отправляв-ший в Идзу младшего брата, Митинобу. Ёритомо становилось известно, правда, с некоторой за-держкой, и об очередном разладе Тайра Киёмори и императора-инока, и о опале и ссылке Мото-фусы, и о назначении на должность кампаку Мотомити, любимца Киёмори, и о гонениях на знат-нейших аристократов, включая великого министра Фудзивара Моронагу, и о приостановлении экс-императорского правления Госиракавы, и о беспорядках в монастырях Киото и Нары. Пози-ции Хэйси слабели, а самое важное – Киёмори окончательно испортил отношения с императором-иноком.
Двадцать седьмое апреля 1180 г. Вечерело. Вдоволь насладившись чудным закатом, Ёрито-мо решил возвращаться. Подходя к усадьбе, он заприметил разгуливающую по лужайке лошадь. Вся какая-то неухоженная, остатки некогда пышной гривы напоминали клочки свалявшейся шер-сти, седло - из старой и к тому же грязной холстины, а вместо стремян и поводьев болтались ве-ревки. Она увлеченно перемалывала сочную траву желтыми и неровными зубами, неустанно по-махивая давно нечесаным хвостом, отгоняя назойливых мух и слепней. Завидев Ёритомо, лошадь с ленцой оторвалась от травы и с некоторым удивлением уставилась на него печальными глазами, отражавшими невзгоды ее трудного и, судя по зубам, долгого существования. «Интересно, кого это занесло сюда», с не меньшим удивлением подумал Ёритомо о хозяине лошади. «У нас гость, Сёитиро?», спросил он у слуги, ковырявшегося у ворот усадьбы. «Так точно, Ёритомо-доно. И гость непростой, чувствуется, что из благородных, хоть приковылял на полудохлой кляче и чуть ли не в обносках», довольно развязно и двусмысленно отрапортовал Сёитиро. «Пусть ты и стар-ший слуга, но лишишься языка за болтливость, и сдается мне очень даже скоро», не то в шутку, не то в серьез обронил Ёритомо и, пройдя в ворота, направился к дому. Навстречу ему вышел чело-век в пыльной и пропахшей потом грубой одежде. Остановившись перед Ёритомо, он громко про-изнес: «Минамото Юкииэ, десятый сын незабвенного Минамото Тамэёси приветствует и выража-ет искреннее уважение своему племяннику Ёритомо, сыну Ёситомо из славного рода Гэндзи из Кавати». Ёритомо слегка резануло ухо, что Юкииэ, назвав его сыном Ёситомо, этим и ограничился, забыв упомянуть о главенстве в роду Гэндзи. «Умышленно или случайно?», насторожился он, но виду не подал и радостно вскинул руки: «Я, честно говоря, и представить не мог, что меня почтит вниманием сам Ёсимори-доно». Сделав паузу, Ёритомо все же не удержался и поддел дядю: «Да еще на такой дивной лошади». «Это когда-то Ёсимори, а теперь – Юкииэ, архивариус при ее вели-честве Хатидзёин», с нескрываемой гордостью сообщил Юкииэ и добавил: «И не в гости я прие-хал, а для выполнения важной миссии, возложенной на меня принцем Мотихито. Что же касается лошади и неприглядного одеяния, то это лишь маскарад и ничего более. В этих краях полно со-глядатаев Тайра и бродячих разбойников, и мне бы не хотелось привлекать внимание ни тех, ни других».
Приказав слугам проводить Юкииэ в комнату почетных гостей, Ёритомо отправился пере-одеваться и вскоре предстал перед посланником принца в парадном охотничьем костюме, шарова-рах хакама и высокой шапке. Поклонившись в сторону храма Ивасимидзу Хатимангу, посвящен-ному Хатиману, божеству-защитнику рода Гэндзи, Ёритомо почтительно принял из рук Юкииэ свиток, и начал медленно и громко: «Всем представителям рода Минамото и другим воинам в провинциях районов Токайдо, Тосандо, Хокурикудо…». Он читал о заточении императора-инока, незаконном присваивании земель, убийстве невинных и прочих злодеяниях мятежных Тайра, при-зыве к скорейшему уничтожению Киёмори и его сторонников, обещании принца после вступления на престол наградить каждого откликнувшегося на это воззвание. Закончив, Ёритомо еще раз по-клонился, вернул свиток Юкииэ и дал знак присутствующим садиться. Наступившую тишину пер-вым нарушил Юкииэ: «Вы, Ёритомо-доно, двадцать лет провели в ссылке, терпеливо дожидаясь своего часа. И, наконец, дождались! Все Гэндзи должны немедленно подняться и отомстить за ва-шего отца и остальных убиенных по злой воле Киёмори. Указ принца дает нам право на это». «И Ходзё не останутся в стороне», поддакнул, не удержавшись, Токимаса. «Поступить так и мой свя-щенный долг. В этом сомневаться не приходится. Однако и опрометчивость здесь не уместна, ибо поставит под угрозу жизнь высокой особы, впрочем, как и нашу с вами. Поэтому следует еще раз все обдумать и тщательно подготовиться к любому развитию событий», сказал Ёритомо и вопро-сительно взглянул на сидевшую рядом Масако, в знак одобрения опустившую глаза. «Обдумать, подготовиться… Да пока вы будете обдумывать кто-то возьмет и выполнит без всякой подготовки заветное желание - воткнуть вашу голову на шест у ворот провинциальной управы. Надо, не меш-кая, первыми обрушиться на вице-губернатора, потерявшего теперь право на эту должность и пре-вратившегося в самозванца. До всех разом дойдет, что вы, Ёритомо-доно, встали на защиту нового императора и поддержать вас – священная обязанность настоящего воина», увлекшись, Юкииэ не-вольно вышел за рамки приличия, чуть не сорвавшись на крик. Ёритомо же сохранял трезвость ума и не позволял себе поддаться эмоциям, отчетливо осознавая, что с формальной точки зрения указ не более чем клочок бумаги, изысканной и дорогой, но бумаги, не имеющей никакой юриди-ческой силы. Мотихито ведь не являлся ни наследным принцем, ни принцем крови. С таким же успехом к самураям мог обратиться с воззванием, скажем, Сёитиро, намалевав под ним тушью жирный крест вместо подписи, поскольку писать он так и не научился.
Однако не стоило забывать моральный эффект этой бумаги, способный оказать Ёритомо неоценимую услугу в его начинаниях. Кто сейчас будет разбираться в придворных тонкостях – имеет право или нет, член императорской семьи или изгой, главное – из столицы доставлен указ, заверенный принцем, который уже стал или вот-вот станет новым императором. На это и надо на-пирать – император приказал Гэндзи покарать Хэйси. Все четко и понятно даже для самураев Кан-то, мало разбирающихся в нюансах политеса. Эта бумажка вполне может сгодиться на роль так не достающего Ёритомо знамени, которое станет ориентиром для недовольных режимом Хэйси. Ёри-томо, учуяв выгоды неожиданно свалившегося на него указа, тем не менее, так и не дал Юкииэ конкретного ответа, не желая связывать себя скоропалительным обещанием. Он смотрел значи-тельно дальше. Юкииэ рвался свернуть шею старым обидчикам и на этом закончить, почив на лаврах. Для Ёритомо же с этого все только начиналось. Дядя, с трудом скрывая недовольство ос-торожностью племянника, заспешил и сдержанно отказался от предложенного отдыха. Его путь лежал в Каи и Синано, где он надеялся найти более отчаянных сторонников.
Через несколько дней после расставания с Юкииэ зарядили дожди, ухудшившие и без того мрачное настроение Ёритомо. Неугомонный дядя несмотря ни на что доберется до Каи и сразу примется подзуживать Такэда Нобуёси. Тот слыл человеком тверезым и вряд ли очертя голову бросится выполнять указ принца. Не исключено, что и с Ёритомо попытается связаться, в общем, договориться с ним можно. Но от Каи совсем недалеко до Синано, а там в горах Кисо нашел при-ют Гэндзи Ёсинака, двоюродный брат Ёритомо. Он вряд ли запамятовал, что его отец погиб от ру-ки Ёсихиры, старшего сына Ёситомо, и первым делом, как водится, попытается вернуть старые долги, а уж потом примется за Хэйси. Если Ёсинака окажется расторопнее и первым откликнется на призыв Мотихито, главенство Ёритомо в доме Кавати Гэндзи может пошатнуться. Значит, надо спешить, однако доклады Адати Моринаги и Сасаки Морицуны не давали повода для оптимизма. В Идзу Ёритомо помимо Ходзё мог надеяться на поддержку только Амано Тоокагэ. В соседних провинциях дела обстояли не лучше. Многие занимали выжидательную позицию, собираясь, если что, примкнуть к более сильному, а кто то искренне полагал, что воевать с Хэйкэ тоже самое, что мериться ростом с Фудзиямой – исход известен заранее.
Девятнадцатого июня 1180 г. в усадьбу Токимасы буквально влетел запыхавшийся Ясукиё, младший брат Миёси Ясунобу, на протяжении многих лет регулярно сообщавшего Ёритомо обо всем творившемся в столице. Как правило, Ясунобу ограничивался письмами и лишь в нетерпя-щих отлагательства случаях прибегал к услугам брата, поэтому при виде Ясукиё у Ёритомо непри-ятно кольнуло под сердцем. Новости и впрямь были неутешительными. Восстание принца Моти-хито и Минамото Ёримасы окончилось полным поражением, оба они погибли. Повсюду говорят не то об указе, не то о воззвании принца к Гэндзи, которым некий Юкииэ смущал монахов Кумано. Киёмори выглядит чрезвычайно озабоченным, после того как пригласил к себе экс-императора Такакуру и показал ему голову Ёримасы. Вероятнее всего, вглядываясь в мертвое лицо повержен-ного врага, Киёмори впервые ощутил опасность бунта Гэндзи во всех уголках страны: если слухи об указе не лишены оснований, в руках у бунтовщиков окажется мощное оружие, и они им непре-менно воспользуются. Недаром же он задержал самураев из Канто, срок службы которых в Киото истек, однако затем, немного успокоившись, наверное, засомневался в достоверности слухов, по-этому отпустил их по домам. Кроме того, Киёмори имел длительную беседу с Ооба Кагэтикой из Сагами и наверняка приказал тому усилить надзор за Ёритомо и при малейших признаках небла-гонадежности казнить его. Да заодно поискать в Идзу сына Ёримасы, Накацуну, тело которого так и не обнаружили. Киёмори скорее всего попытается обойтись без жестких мер накануне отъезда императорской семьи в Фукухару, но для пущей верности все же отдал Идзу в кормление Тайра Токитаде, который, не долго думая, назначил ссыльного Ямаки Канэтаку вице-губернатором, а это очень нехороший знак.
«У тебя все?», тяжелый взгляд Ёритомо пронзил Ясукиё. Не отводя глаз, тот довольно спо-койно ответил: «Нет, осталось самое важное». «И что же твой брат приберег напоследок?», с неко-торой издевкой произнес Ёритомо, догадываясь, о чем пойдет речь. В столице кому-то нетерпится завязать свару. И по мере усиления трещины между Госиракавой и Киёмори это нетерпение пре-вращается в невыносимый зуд. Не вышло побыстрому с указом принца, тут же, пожалуйста, гонец. И такого страху напустил, хоть в петлю лезь. Загнала, выходит, кошка мышку в угол и по логике вторая должна с отчаяния броситься на первую. В душе Ёритомо крепло чувство, напоминающее детское непослушание, когда ребенок порой неосознанно стремится назло поступать не так, как ему внушают. «Что бы ни сказал Ясукиё, сделаю наоборот», решил для себя Ёритомо. «Вам надо бежать в Осю», выпалил Ясукиё. «Что?», изумленно воскликнул, никак не ожидавший подобного. «Иного выхода нет», отрезал Ясукиё. Прошло довольно много времени, прежде чем к Ёритомо вернулась способность хладнокровно рассуждать. «Бежать в Осю, говоришь. Предположим, добе-русь я туда, хотя путь и не близкий. А что дальше? Сидеть и ждать покуда Хэйси переведутся са-ми собой? Но для этого мне потребуется объесться мясом русалки, иначе так долго не проживу. Достать эликсир бессмертия, растираемый в ступке белым зайцем под коричным деревом на луне, не по силам некому. Можно, конечно, попробовать мозги тигра, но это в Корее, совсем в другой стороне. К тому же Фудзивара Хидэхира, владетель Осю, слабоват здоровьем и сколько продер-жится, одному небу ведом. Сынок же его, Ясухира, характером пожиже вышел. Бросит меня как куль с рисом поперек красивого жеребчика, обложит мешочками с золотым песком, да и отправит в подарок Киёмори или тому же Мунэмори, лишь бы к нему не приставали. Те, как водится, выка-жут буддийское сострадание, простят заблудшего беглеца и поручат ответственное служение: вы-гребать говно из стойла того жеребчика. К этому вы меня подталкиваете? В говне, но живой!».
Именно в этот момент внимательно слушавший Токимаса почувствовал, что Ёритомо сде-лал выбор – как мышь, загнанная в угол, он бросится на кошку. Токимаса не ошибся. Двадцать четвертого июня Ёритомо, тепло попрощавшись у ворот усадьбы с Ясукиё, долго не отводил взгляда от исчезающей в предрассветной мгле фигуры. Затем, повернувшись к стоящему рядом Токимасе, по военному отчеканил: «Готовьтесь! Приближается время успокоить Канэтаку и крова-вой жертвой освятить великое начинание. И чтобы ни одна собака ничего не пронюхала. Им ведь любой предлог сгодится. Тем более сейчас, когда откуда-то поползли слухи, что голова убиенного Ёримасы совсем на него и не похожа, а принц Мотихито чудесным образом избежал смерти и вот-вот объявится в Канто». В свои замыслы Ёритомо посвятил лишь самых доверенных лиц – Ходзё Токимасу, его сына Мунэтоки, Адати Моринагу, Сасаки Морицуну и, пожалуй, все. Именно на их плечи легла практическая подготовка восстания, проходившая в строжайшей тайне. Даже Миура Ёсидзуми и Тиба Танэёри, старым приятелям, нагрянувшим в Нираяму дня через три после отъезда Ясукиё, Ёритомо ни словом не обмолвился о заговоре. Возвращаясь из Киото, они заглянули к не-му собственно с единственной целью: излить душу под сакэ и хорошую закуску, а в этом Токимаса мог поспорить с кем угодно. Еще в мае их ждали дома, но Киёмори задержал всех в столице, опа-саясь распространения мятежа принца. Ёсидзуми и Танэёри, хотя и не участвовали в сражении в Удзи, много чего интересного и полезного рассказали Ёритомо. Главное – немало самураев сочув-ствовало бунтовщикам, ибо самоуправство Хэйси казалось беспредельным. Изрядно захмелевший Ёсидзуми заплетающимся языком открыто хулил установленные порядки: « И кто же такой умный службу эту придумал?! Целых три года вдали от родных мест. А лошади, а амуниция, а пропита-ние, а слуги? Расходы немалые. И все выложи из своего кармана. Некоторые мои товарищи разъ-езжались по домам чуть ли не в исподнем, но с чувством выполненного самурайского долга. Будь он проклят!». Что проклинал Ёсидзуми – самурайский долг, Киёмори или чего еще, Ёритомо так и не понял, однако разговор этот заметно взбодрил его и добавил уверенности.
В начале июля Ёритомо пригласил к себе настоятеля Хасирю гонгэна Какуэна, который давно стал его духовным наставником и не раз выручал в трудную минуту. Какуэн внимательно выслушал откровения Ёритомо, благословил его и, доверившись расположению звезд на небе, по-советовал начать семнадцатого августа. В этот день в Мисима дзиндзя, крупнейшем храме Идзу, традиционно отмечается праздник урожая. После богослужения, как водится, профессиональные артисты исполнят танцы дэнгаку под звуки сасары, флейты и барабана. Желающих поглазеть на редкое в здешних местах зрелище соберется великое множество. Для поддержания порядка будут мобилизованы самураи провинциальной управы, а это значит, что усадьба вице-губернатора оста-нется без надлежащей охраны.
Когда Какуэн упомянул Мисима дзиндзя, Ёритомо невольно улыбнулся, несколько озада-чив монаха, но посчитал лишним что-нибудь объяснять. Вокруг храма по осени зацветал омежник, дурманя голову благоухающим ароматом беловатых цветков. Ёритомо иногда удавалось побро-дить среди этой красоты, приносившей и практическую пользу. Масако, серьезно увлекавшаяся китайской медициной, перетирала корни этого многолетнего растения и делала отвары, не раз по-могавшие мужу, когда у него поднималась температура или появлялись боли в желудке.
Итак, решено. Семнадцатого августа 1180 г. языки пламени над усадьбой вице-губернатора Идзу возвестят миру о выступлении Минамото Ёритомо против зла и несправедливости, олице-творял которые Тайра Киёмори. Собрав под своим знаменем недовольных существующими по-рядками, Минамото двинется вдоль побережья на север для соединения с Миура Ёсиаки, а даль-ше… А дальше Ёритомо боялся заглядывать – слишком уж все туманно и рискованно. В большой комнате около бумажного фонаря с напряженным видом сидели на полу, скрестив ноги, Кано Ми-тимицу, Дохи Санэхира, Окадзаки Ёсидзанэ, Амано Тоокагэ, Като Кагэкадо. Перед коленями каж-дого из них лежал освященный буддийской свастикой Хасирю гонгэна лист бумаги, по гладкой поверхности которой струился причудливый узор иероглифов, обрывавшийся бурым пятном кро-ви. Слабый свет горящего растительного масла едва касался лица Ёритомо, расположившегося на месте хозяина, на некотором возвышении. Только что самураи, которым отводилась главная роль в нападении на Ямаки Канэтаку, заверили письменную клятву верности кровью из большого пальца, связав нерушимыми узами вассальства свою жизнь с судьбой Ёритомо.
Шестнадцатого августа усадьба Ходзё Токимасы в Нираяме напоминала растревоженный улей: фырканье лошадей, громкие голоса сбившихся в кучки самураев, повсюду снующие слуги, треск разгорающихся дров под котлом с каким-то варевом. У флигеля для прислуги стоял и дико озирался по сторонам мужичок в чистенькой одежонке. Он, как обычно, нанес ночной визит одной из служанок, но немного припозднился и никак не мог взять в толк, отчего это сегодня такая суета, хотя еще вчера никак признаков подобного нашествия не наблюдалось. Понятно, приближается праздник, но отчего здесь так много самураев? Десятка два, не меньше, и вон еще кто-то на коне въезжает… За решением этой головоломки его и заприметил Ходзё Мунэтоки, узнавшем в некази-стом мужике кочегара из усадьбы Канэтаки. «Никак это ты, Котику?». «Да, господин, ответил тот, низко склонив голову. Мунэтоки без дальнейших расспросов сообразил, что так озадачило Котику, и приказал запереть опешившего кочегара в амбаре, чтобы тот не сболтнул ничего лишнего по пу-ти домой. «Большое начинается с малого», удовлетворенно подумал Мунэтоки и вновь окунулся в текучку неотложных дел. Тем временем царившее в усадьбе радостное нетерпение постепенно вы-теснялось тягостным ожиданием. Все давно заметили отсутствие братьев Сасаки – Садацуны, Цу-нэтаки, Морицуны, Такацуны. Приближалась ночь, а от них никаких известий.
«Нет, Сасаки Хидэёси не пойдут на предательство», успокаивал себя Ёритомо, но в его соз-нании уже шевелился червь сомнения: «Следовало ли так доверяться Морицуне? Не ошибся ли я?». Кончалась бессонная ночь, наступало утро, а братья не появлялись. Поднималась легкая па-ника. Кто-то предлагал отменить задуманное, опасаясь измены – нас просто перебьют по дороге, кто-то хотел отложить нападение на пару дней, осмотреться и, если потребуется, затихнуть, кто-то рвался в бой немедленно и будь что будет. Когда и сам Токимаса что-то промямлил о необходи-мости осмотреться, Ёритомо грубо оборвал его: «И затихнуть этак лет на двадцать. Ты этого доби-ваешься? Нет, мы не рванем вперед, очертя голову, и не попрячемся в кустах. Мы просто дождем-ся братьев и поступим так, как задумали». Токимасу несколько покоробила резкость ответа, но в душе он еще раз поразился умению Ёритомо терпеть и выжидать. И он действительно дождался! К полудню мрачную тишину разорвало радостное ржание лошадей, почувствовавших корм и отдых. Ёритомо почти что не слышал, что говорил Сасаки Морицуна, и только отрешенно улыбался. Эмоциональный шок парализовал его, как будто натянутые до предела нервные струны разом ос-лабли, лишив способности видеть и слышать. Лишь откуда-то из-за густой завесы тьмы и безмол-вия, вдруг опустившейся перед ним, доносились отдельные фразы: адский ливень, разлив реки, пока вода спала… Придя в себя, Ёритомо ничего не сказал, просто обняв каждого из братьев. Его глаза затуманили слезы. «Выступаем немедленно», командует он, лучше других понимавший, что тянуть до следующего утра нельзя, ибо завтра самураи Канэтаки окажутся на своих местах. Ко-нечно, и сегодня к вечеру они могли вернуться, однако Ёритомо хорошо усвоил местные нравы: после службы самураи провинциальной управы засядут где-нибудь на берегу Кисэгавы, и спешить вряд ли соизволят. «И не забудь про Цуцуми Нобуто», напутствовал он Токимасу.
«Не то отчаянный вояка за ненаглядного Канэтаку глотку вам перегрызет, если замешкаетесь».
Солнце клонилось к закату, когда из ворот усадьбы потянулась вереница всадников во гла-ве с Ходзё Токимасой, мечты которого, наконец-то, приобретали конкретные очертания. Около неглубокой лощины он взмахивает рукой, группа людей отделяется от вереницы, ручейком стека-ет вниз и по едва заметной тропе направляется к дому Цуцуми Нобуто. Вскоре стрела, пущенная Сасаки Садацуной, с характерным звуком вгрызается в коновязь, возвещая о начале похода против Хэйкэ. Толпа пеших самураев бросается на нападавших и завязывается бой. Через некоторое вре-мя закипело сражение и у стен усадьбы вице-губернатора, построенной в живописном месте у подножия холма, откуда хорошо виднелась заснеженная вершина Фудзиямы, которой нередко на-слаждались как отчаянно отбивающийся Ямаки Канэтака, так и Минамото Ёритомо, не менее от-чаянно высматривающий условленный сигнал. Он не имел права рисковать и ставить под угрозу все дело в самом начале, тем не менее, корил себя за то, что поддался на уговоры тестя и не бьется рядом со всеми, а слоняется по комнатам, изнемогая от неизвестности. Лик луны уже бледнел, од-нако дым костра не появлялся. Ёритомо, не выдержав, призывает трех самураев охраны, свой по-следний резерв, вручает личный меч Като Кагэкадо и приказывает доставить голову Канэтаки во что бы то ни стало. Троица уносится прочь, а Ёритомо остается в полном одиночестве.
Подкрепление пришлось очень кстати. Несмотря на удаль братьев Сасаки, довольно быстро «успокоивших» Цуцуми Нобуто, Канэтака не сдавался и отбивался как черт. Лишь когда вокруг все запылало, вице-губернатор смирился с участью: отправляет трех смельчаков в столицу к Киё-мори, убивает детей и жену, и в пламени пожара совершает сэппуку. Блистательная смерть! На рассвете восемнадцатого августа рядом с догорающей усадьбой Канэтаки в небо потянулись гус-тые клубы дыма сигнального костра, и скоро Ёритомо приветствовал Ходзё Токимасу, Сасаки Морицуну и других героев-первопроходцев. Завидев Ёритомо, Като Кагэкадо поднял вверх пра-вую руку с головой вице-губернатора. Когда возбуждение долгожданной встречи немного улег-лось, Ёритомо приказывает готовиться к церемонии опознания личности по отрубленной голове. Пусть мир узнает, что он не какой-нибудь разбойник или ревнивец, а вступил в настоящую войну с ненавистным режимом, подчиняясь воле принца Мотихито, значит должен соблюдать ее не пи-саные законы, которые требовали проявить уважение к побежденному врагу.
С головы смыли кровь и грязь, расчесали волосы смачиваемым в воде гребнем (именно по этой причине ни один самурай никогда не притрагивался к волосам влажным гребнем – дурной знак!), почернили зубы, наложили румяна на щеки, припудрили лицо и лоб. Голову на специаль-ной подставке внесли в походную палатку из белой холстины и осторожно поставили перед Ёри-томо, сидевшим на складном стульчике в полном боевом снаряжении: слева – меч, справа – лук, за спиной - колчан со стрелами. По правую руку от него на таких же стульчиках восседали Ходзё Токимаса, Ходзё Мунэтоки, Адати Моринага, Сасаки Морицуна, исполнявшие роль свидетелей на этой церемонии. Ёритомо долго смотрит на голову и переводит взгляд на Като Кагэкадо, который поднимает ее двумя руками и громко выкрикивает: «Голова Ямаки-доно, вице-губернатора про-винции Идзу, преподнесенная Минамото-доно его вассалом Като Кагэкадо». Затем он медленно проносит ее мимо сидящих свидетелей и возвращает на прежнее место. Входит слуга и почтитель-но опускает перед головой столик с сакэ и закусками. После такого угощения дух Канэтаки вряд ли озлобится и не станет докучать людям.
Молва о нападении ссыльного Ёритомо на вице-губернатора Идзу молниеносно разнеслась по окрестностям. Конфликты возникали, разумеется, и прежде, то из-за наследства, то из-за земли, то из-за женщины, но они носили частный характер и не затрагивали сложившихся устоев, поэто-му центр обычно обходился грозно обставленным порицанием и снисходительно прощал участни-ков – разбирайтесь, мол, сами. И теперь, ограничься Ёритомо кровью Канэтаки, резню представи-ли бы очередной местной сварой, тем более все помнили о непростых отношениях Ёритомо и Ка-нэтаки – не поделили красотку, вот и сцепились как петухи. Со всяким такое может приключиться. Ёритомо же провел церемонию опознания головы, т.е. затеял войну, уничтожив представителя власти. А это вызов! Серьезный вызов, который без ответа не оставишь.
Девятнадцатого августа к усадьбе Ходзё потянулись те, кому не терпелось встать под зна-мена восставших: закованные в доспехи воины, окруженные прислугой; бродячие самураи в по-ношенных одеяниях; крестьяне, вознамерившиеся с помощью алебарды или копья выбраться из нищеты, ибо сажая рис и пропалывая грядки на чужих полях им этого не удавалось. Все спешили – кто придет раньше, получит кусок пожирнее, если, конечно, в живых останется. Таких смельча-ков насчитывалось человек триста, не более, поэтому Ёритомо очень рассчитывал на клан Миура, не только державший в руках одноименный полуостров, но и издавна имевший тесные связи с феодалами Авы, Кадзусы, Симосы. Однако почти что девяностолетний глава клана Ёсиаки этим не довольствовался. Восстание Ёритомо давало старику шанс исполнить заветное желание про-никнуть в Сагами и закрепиться там. Именно в Сагами по его мнению сойдутся в решительной схватке бедные «горцы» Гэндзи и богатые «равнинники» Хэйкэ. Ёсиаки поклялся поддержать Ёритомо, но мог этого и не делать, т.к. тот никогда не сомневался в его верности. Когда Минамото Ёситомо увлекся девой веселья из Хасимото, предместья Киото, и она родила первенца Ёсихиру, Ёсиаки приютил ее на правах приемной дочери по имени Хасимото Годзэн, и по отечески отно-сился и к ней и к ребенку. В смуту Хэйдзи бок о бок с Ёсихирой бились Ёсимунэ и Ёсидзуми, сы-новья Ёсиаки, да и в смуту Хогэн он подставил плечо Ёситомо. Едва заслышав о нападении на ви-це-губернатора Идзу, Ёсиаки направляет к Ёритомо триста самураев во главе со своим наследни-ком Ёсидзуми.
Малочисленность собственной армии беспокоила Ёритомо, но оставаться в Нираяме он по-считал рискованным. Ооба Кагэтика уже объявил мобилизацию сил на расправу с мятежниками, и мог нагрянуть в любую минуту. Ёритомо решает идти на соединение с отрядом Миуры, в сердцах надеясь, что по пути получит подкрепление. Попрощавшись с Масако и дочерью, он отправляет их в Хасирю гонгэн, преподнеся храму в дар сутры, которые лично переписывал в течение многих лет. Хотя все это напоминало приготовления к неминуемой гибели, Ёритомо не забыл приказать Токимасе доставить в поместье Камая но микурия указ, ставший его первым политическим доку-ментом: « Данной мне принцем Мотихито властью прекращаю полномочия управляющего поме-стьем Ямаки Томотики. Минамото Ёритомо. Девятнадцатого августа 1180 г.». Подчеркивая леги-тимность своих действий, Ёритомо думал не о смерти, а о будущем, окутанным, правда, густым туманом.
Рано утром двадцатого августа он выстраивает людей в две шеренги и на правах главноко-мандующего совершает полагающийся в таких случаях обряд «вкушения трех блюд». Перед ним поставили походный столик с расставленными в определенном порядке глиняными тарелками с сушеными каштанами, морской капустой и вялеными морскими ушками. Ёритомо три раза выпи-вает сакэ из чаши, каждый раз закусывая одним из блюд, медленно встает со складного стула, мо-литься богу войны Хатиману, сбрасывает посуду со стола и топчет ногами. После этого, взяв веер и лук со стрелой, проходит между шеренгами и вскрикивает «эй, эй!». В ответ раздается громопо-добное «оу!». Обряд закончен и разносится команда «вперед!». Сочетание указанных блюд у мно-гих вызывает отторжение, да и организмом они усваиваются с трудом, но приходится терпеть, по-скольку их главная ценность заключается не в питательности, а в… произношении, подразуме-вающим совсем иной смысл: ударить, победить, возликовать. Эта магическая игра слов и предо-пределила столь необычный на первый взгляд подбор блюд.
Ёритомо, ехавший впереди растянувшейся на многие метры колонны, мрачно озирался по сторонам, заприметив и летевшую навстречу стаю птиц и собаку, прошмыгнувшую прямо перед ним слева направо. Приметы эти не сулили ничего хорошего, вызывая не совсем приятные воспо-минания о первом сражении. После гэмпуку (инициации) настоящим самураем считался лишь тот, кто прошел боевое крещение, поражение в котором служило дурным предзнаменованием, поэтому время и место сего деяния выбирались так, чтобы превратить его в семейное торжество, исклю-чающее вероятность нежелательного исхода. Ёритомо в этом смысле не повезло: смута Хэйдзи порушила привычный ход вещей, превратив крещение в самое что ни на есть боевое без всяких оговорок. Он проиграл и мысль о том, что это поражение не будет последним, назойливо бередила душу. Нападение на Канэтаку больше походило на убийство из-за угла, и назвать его сражением язык не поворачивался. Настоящая битва впереди. Вдруг собака и эти птицы появились неспроста? А если это знаки неба? Гоня от себя подобные сомнения, Ёритомо вел армию на север вдоль зали-ва Сагами во владения Дохи Санэхиры, рассчитывая встретиться там с Миура Ёсидзуми. Двадцать второго августа Ёритомо разбивает лагерь у подножия горы Исибасияма на границе провинций Суруга и Сагами. Именно здесь, у «восточных ворот» гряды Хаконэ, он надеялся совсем скоро увидеть воинов Миуры. И увидел, но не союзников, а врага! Три тысячи самураев Ооба Кагэтики перекрыли дорогу вперед, а триста Ито Сукэтики отрезали путь назад. Ёритомо очутился в мыше-ловке. Когда Кагэтики доложили, что поблизости, на противоположном берегу Сакагавы объяви-лись люди Ёсидзуми, застрявшие на переправе из-за сильного паводка, он приказывает атаковать позицию Ёритомо, не дожидаясь окончания ливня, пока мутные потоки Сакагавы были на его сто-роне.
В темноте, в грязи, среди моря воды развернулось побоище. Пылали факелы, сверкали але-барды и мечи, раздавались отчаянные крики, кто-то пытался командовать, кто-то орал от боли, а кто-то уже тихо лежал в совершенном безразличии к происходящему. Сидя на лошади, Ёритомо пускал стрелу за стрелой, с жужжанием уносившимися за чужими жизнями. Охваченный азартом борьбы он не заметил, как Матано Кагэнао пришпорил коня и, потрясая мечом, понесся прямо на него. На мгновенье почудилось, что Ёритомо лишиться головы так и не увидев врага, однако словно из-под земли перед ним неожиданно возникла фигура Санада Ёити Ёситады, в которого на полном скаку и врезается Матано. Оба падают на землю, и некоторое время остаются неподвиж-ными. Первым приходит в себя Санада, наваливается телом на Матано и тянется рукой за малым мечом, но спекшаяся кровь накрепко прихватила его к ножнам. Санада попытался позвать подмо-гу, однако перемешанная с мокротой и частицами земли слюна застревает комом в горле, и он за-кашлялся. Казалось, его катящаяся вниз по склону голова продолжала кашлять… В настоящее время на этом склоне колышущиеся на ветру среди мандариновых деревьев стяги скрывают Сана-да рэйся – храм памяти Санады, украшением которого является деревянная статуя героя. Здесь всегда многолюдно. Среди паломников немало певцов и актеров. Храм славится чудотворным из-бавлением от кашля, астмы, бронхита и прочих болезней. И все благодаря статуе, ставшей вопло-щением «бога горла» Санады.
Накал сражения спадал. Значительный численный перевес тайровцев давал себя знать. Способные стоять на ногах самураи сгруппировались вокруг Ёритомо и, сохраняя порядок, отсту-пали. Противник немного отстал, готовясь к последней атаке. Ощущая безысходность положения, Ёритомо подумал о сэппуку и даже начал присматривать подходящее место. Стоявший рядом с ним Ходзё Мунэтоки, обильно смазывающий конским пометом кровоточащую рану на шее, смек-нул к чему идет дело и прошептал: «Бежать, если победа врага неотвратима, надо бежать. Так, ка-жется, учат китайские умники. Бегство еще не поражение. Вот если вы исполните задуманное, это будет настоящим поражением. А пока вы живы, ничего не потеряно». «И бежать надо немедленно, иначе нас возьмут в кольцо», Дохи Санэхира кивнул в направлении приближающихся тайровцев. Видя, что Ёритомо не возражает, он тихо добавляет: «И разделимся на группы, чтобы они не сразу смекнули, где находится Ёритомо сама, и не бросились всем скопом именно за ним». Обступив-шие Ёритомо на глазах изумленного противника проворно перестроились, развернулись и броси-лись врассыпную. Маневр удался на славу, заставив атаковавших оторопеть и дав шанс убегав-шим.
Ходзё Токимаса и его второй сын Ёситоки направились в Каи. Ходзё Мунэтоки выбрал другой путь, но попал в засаду и пал от стрелы одного из самураев Ито Сукэтики. Дохи Санэхира, отлично ориентирующийся на местности, повел группу, в которой находился и Ёритомо, в сторо-ну Хаконэ, надеясь найти убежище среди гор. Преследователи не отставали, их крики становились отчетливее и громче. Надвигались сумерки. Беглецы достигли Сугиямы, когда их влияние при-влекли птички овсянки, резво выпорхнувшие из затерянной среди кустарника пещеры. Без лишних рассуждений Дохи, Ёритомо и еже с ними юркнули в глубь оказавшейся довольно обширной пе-щеры и затаились. Ждать пришлось недолго. Сначала послышался топот копыт, а затем зычный голос Ооба Кагэтики: «Не могли же они испариться. Они где-то здесь. Забились в какую-нибудь щель и трясутся от страха. Эй, Кагэтоки, там вроде бы пещера. Проверь, нет ли в ней кого». «Все, конец», осознал Ёритомо, вытащил меч и приготовился выскочить наружу. В этот момент вход в пещеру осветило пламя факела. В выхваченные из мрака лица прятавшихся уставились широко раскрытые от удивления глаза довольно мрачной личности. Санэхира, поняв, что скрываться дальше бессмысленно, медленно натянул тетиву лука. Однако Ёритомо, положив руку ему на пле-чо, дал знак успокоиться. Он узнал во вражеском самурае Кадзивара Кагэтоки, с которым не раз встречался в доме Ходзё Токимасы на поэтических вечерах. Родовитостью Кагэтоки не отличался, но стихи слагал отменно. Еще с тех пор между ними возникло что-то наподобие внутренней сим-патии, внешне, впрочем, никак не проявлявшейся. «Никого, одна паутина», проорал Кагэтоки и попятился назад. Кагэтика с некоторым недоумением наблюдал как его лошадь с удовольствием слизывает паутину, налипшую на лук Кагэтоки. «Чертовщина какая-то. Пауки там в колоде с ме-дом что ли устроились?!», процедил сквозь зубы Кагэтика. Поколебавшись еще немного, он под-нял руку и приказал продолжать погоню. Вскоре все стихло.
«Без заступничества неба тут не обошлось. Выходит – смерть в пещере под градом стрел не наш удел», нарушил тишину заметно приободрившийся Санэхира, и добавил: «Несомненно, это знак свыше. И тоже в пещере…». «О чем ты?», удивленно вскинул брови Ёритомо. «На мысе Му-ротодзаки в Тосе есть пещера, в которой монашествовал незабвенный Кукай. Когда по обыкнове-нию он погрузился в размышления, созерцая бескрайнюю водную гладь Тихого океана, ему в рот залетела планета… или звезда, точно не помню. Но это и не важно. Главное, диковина эта явилась знамением его избранности для свершений во благо процветания буддизма. Сего знака удостои-лись и вы. И также на рассвете. Несомненно, глазами Кадзивары на вас взирал великий Хатиман. Не иначе! Это доказательство вашей избранности. Теперь то уж мы…», тут говоривший осекся, заметив на ладони Ёритомо серебряную фигурку богини милосердия Каннон, сверкавшую в пер-вых лучах утреннего рассвета. «Года в три, наверное, мать вложила мне в руки этот священный амулет. Я бережно хранил его именно на тот случай, как сейчас, но когда моя жизнь повисла на волоске, и оставалось уповать лишь на милосердие Каннон, меня вдруг осенило: не подобает вои-ну смиренно ожидать предначертанной участи. А я считаю себя воином, и не хочу, чтобы у тебя или кого другого появился повод заподозрить меня в трусости». С этими словами Ёритомо осто-рожно поставил фигурку Каннон на выступ в стене, встал на колени и почтительно склонил голо-ву, прощаясь с дорогим сердцу амулетом. Затем резко встал, развернулся и решительно направил-ся к выходу из пещеры овсянок.
Над мысом Манадзуру, вдававшемуся в воды залива Сагами, клубились напоминающие рыбью чешую белые маленькие облака – верный признак приближения больших косяков иваси. А это и отличная еда, и масло, и удобрение, и корм скоту. Всех вокруг заботило только одно – как побыстрее выйти в море, поэтому никто не обращал внимания на самураев, медленно бредущих по песчаному берегу к поджидавшей их парусной лодке, оказавшейся здесь благодаря предусмотри-тельности Дохи Санэхиры. Приготовления к отплытию подошли к концу, как вдруг Ёритомо слу-чайно заметил, что в лодке – восемь человек. Заметил и нахмурился. Это число не сулило ничего хорошего и навевало тоскливые воспоминания. Отряд его деда Тамэёси, бежавшего из столицы, насчитывал восемь всадников. Столько же уносилось из Киото, когда его отец Ёситомо потерпел поражение в смуту Хэйдзи. И того и другого, да и всех, кто был с ними, ждала смерть. А вот в но-ябре 1057 г. в Муцу девятнадцатилетнему Минамото Ёсииэ удалось уцелеть, хотя у него букваль-но на пятках висели отборные воины клана Абэ. Отряд Ёсииэ насчитывал семь человек! Без дол-гих колебаний Ёритомо приказывает сойти на берег сыну Санэхиры, самому молодому из них. «С нами может случиться что угодно, а он пусть поживет…», взгрустнул Ёритомо, глядя на махав-шему им вслед «восьмому».
Произошло это знаменательное событие двадцать восьмого августа 1180 г. Тогда Ёритомо еще не ведал, что пару дней назад несколько тысяч самураев под предводительством Хатакэяма Сигэтады, Кавагоэ Сигэёри и Эдо Сигэнаги окружили родовое гнездо Миура в Кинугасе, скорее походившее на мощную крепость, чем на усадьбу. Миура Ёсидзуми, так и не сумевший преодо-леть водную преграду и помочь Ёритомо в Исибасияме, развернул назад и с боями пробился до-мой, горя желанием отбиться от наседавшего врага, однако глава клана Ёсиаки велит ему поки-нуть Кинугасу и идти в Аву на помощь Ёритомо. Обнявшись с сыном, Ёсиаки напутствовал его: «Наши предки всегда стояли на стороне Гэндзи, не только выполняя вассальский долг, но и по зо-ву сердца. Мне посчастливилось участвовать в возрождении этого славного рода, и я благодарю небеса за эту милость. Теперь мне больше уже ничего и не надо, лишь достойно встретить смерть. Ёсидзуми, я ни капли не сомневаюсь, что ты не запятнаешь чести дома Миура, заботу о котором вверяю отныне в твои руки. Иди и поддержи Ёритомо». Со слезами на глазах Ёсидзуми подчинил-ся. На следующий день враг ворвался в Кинугасу. Многие видели, как, отчаянно защищаясь, поги-бает ее хозяин, престарелый телом, но не духом.
В построенном в 1194 г. по распоряжению Ёритомо храме Мансёдзи покоится выполненная в натуральную величину деревянная статуя Ёсиаки. Сидя в позе лотоса, он погружен в раздумья как о судьбе Ёритомо, так и клана Миура. Лицо его явно озабочено. И было от чего – связавшись с государственным преступником и бунтовщиком, Ёсиаки повел рискованную игру, поставив на кон жизнь близких.
Убаюканному волнами и шелестением паруса Ёритомо удалось заснуть. Проснувшись, он почувствовал себя значительно бодрее и принялся с интересом следить за шнырявшими повсюду лодками, с борта которых рыбаки проворно спускали в море сети, быстро наполнявшимися иваси. Иногда в поле зрения попадали охотники за полосатым тунцом. Хотя сезон закончился, они тер-пеливо сжимали в руках длиннющие удилища, не теряя надежды полакомиться мясом местного тунца, слывшего самым вкусным в Японии. Благостная картина рыбной ловли недолго отвлекала Ёритомо, мрачневшего все заметнее. Второе сражение в его жизни и опять жестокое поражение. Второй раз он ускользает из лап смерти. Повезет ему также и в третий раз? Вряд ли… (В даль-нейшем ему уже никогда не придется размахивать мечом перед лицом противника). Не придавала уверенности и неизвестность, высокой стеной заслонявшая будущее, самое ближайшее будущее. Ёритомо не любил моря, даже боялся его. И в лодку то он попал не по собственному желанию, а волею обстоятельств. Другого пути попросту не было. Да и Миура Ёсидзуми с отцом на этом на-стаивали. Для них это штука обыденная – сел в лодку и через три часа ты уже на полуострове Босо. Там членов клана Миура уважали и принимали как дорогих гостей.
«А может в случае чего заскочить поначалу к вам на Миуру. Как раз по дороге будет», по-лусерьезно, полушутя спросил Ёритомо Ёсидзуми, заехавшего в усадьбу Ходзё Токимасы за не-сколько дней до выступления. «Чтобы Ооба Кагэтика, Ито Сукэтика или еще кто оторвал всем нам головы без лишней беготни по лесам и горам?», угрюмо пробурчал Ёсидзуми, откровенно не рас-положенный шутить. «Силы Миура не безграничны, в отличие от преданности вам, Ёритомо доно. А вот в Босовас никто не посмеет тронуть. Без благословения Кадзуса Хироцунэ…». «Что же по-мешает ему благословить?», с некоторым вызовом задал вопрос Ёритомо и, немного помолчав, добавил: «Тайра Киёмори по достоинству отблагодарит за голову мятежника». «Непременно от-благодарит», поддакнул Ёсидзуми, «должностишкой какой-нибудь порадует старика, да и земли-цы не пожалеет. Поначалу! Ну, а потом, как водится, найдет предлог отобрать и то, что дал, и то, что не давал. А это немало. Ой, как немало. В Кадзусе, как в Хитати и Кодзукэ, исстари губерна-торствовали принцы крови. Им, конечно, до этой глуши дела никакого не было – лишь налог справно поставляй, и твори, что душенька пожелает. Налог, понятно, немалый, но поставленные там вице-губернаторы на судьбу не роптали, скорее наоборот. Пращуры Хироцунэ знатно поко-мандовали в Кадзусе. Слава об их богатстве и влиянии гремела по всему Канто. Стоило им вече-ром свистнуть, как наутро собиралось тыщ десять, а то и двадцать вооруженных до зубов сорвиго-лов. Завидная судьба поджидала и Хироцунэ, но когда умер его отец, Тайра Цунэдзуми, все махом поменялось. На главенство Хироцунэ ополчились старшие братья, неожиданно забывшие, что их матери – всего лишь наложницы Цунэдзуми. И пошло, поехало. Братьев то было немало – аж се-меро, попробуй, управься с такой оравой. Воспользовавшись распрями в семье Кадзусы, Тайра Киёмори назначает в ноябре 1179 г. вице-губернатором доверенного человека - Фудзивара Тада-киё. Хироцунэ само собой вспылил, показал характер, и Киёмори в отместку отбирает у него на-следство. Мало того, под угрозой оказались владения Хироцунэ в соседней Симосе». «А как же тамошний вице-губернатор Тиба Цунэтанэ? Неужто бросит на произвол судьбы закадычного дружка?», не удержался от вопроса Ёритомо. «Тому сейчас не до друзей. Сам не ведает, как от-биться от Фудзивара Тикамити, по милости Киёмори поставленного губернатором Симосы. Что там у них стряслось, не знаю, но Тикамити на каждом углу размахивает дарственной, якобы под-писанной самим Цунэтанэ, который, получается, сам себя лишил земли и преподнес ее Тикамити». «И что все это значит?», с серьезным видом поинтересовался Ёритомо. «Только одно – самим с этими напастями им не совладать. Фудзивара и стоящий за ними Киёмори не успокоятся, покамест не обдерут их до нитки, поэтому у них одна дорога – прямиком к вам. Перейдя на вашу сторону, кланы Тиба и Кадзуса получат неоспоримое право силой устранить недоброжелателей, представ-ляющих интересы ставших незаконными Хэйси. Вы для них - единственный шанс спасти искон-ные владения, и они его не упустят».
Ночь пролетела незаметно. Двадцать девятого августа. На рассвете беглецы высаживаются на безлюдный берег островка Ниэмондзима недалеко от селения Набуто на западе Авы и вскоре оказываются в усадьбе феодала Андзай Кагэмасы, где их поджидали Ходзё Токимаса, Миура Ёсидзуми, Вада Ёсимори, Сасаки Морицуна. Воодушевленный встречей с верными соратниками Ёритомо вознамерился, не медля, продвигаться в Кадзусу и Симосу, но Андзай несколько остудил его пыл, посоветовав немного обождать и осмотреться, ибо на полуострове не все так просто – не-мало тех, кто готов расправиться с бунтовщиками. Ожидая подкрепление, Ёритомо обращается с призывом поддержать его к влиятельным феодалам: Вада Ёсимори отправляется к Кадзуса Хиро-цунэ, Адати Моринага – к Тиба Цунэтанэ, Ходзё Токимаса – к Такэда Нобуёси из Каи Гэндзи… Далеко не все с радостью откликнулись на призыв. Сатакэ Такаёси и Сида Ёсихиро из Хитати, Нитта Ёсисигэ из Кодзукэ мнили себя на месте Ёритомо, поэтому их покоробила сама мысль под-чиниться неизвестно откуда объявившемуся родственнику. С какой стати?! Некоторые вроде Аси-кага Тосицуны из Симоцукэ открыто выступили против Ёритомо. Мелкие же полусамураи – полу-крестьяне, составляющие подавляющее большинство в Канто, озирались на Кадзуса Хироцунэ, нарочито медлившего с принятием решения.
Привлекаемые молвой о высадке Ёритомо в усадьбу Анзай Кагэмасы потянулись самураи Авы, Кадзусы и иных провинций. Этого манила аура принца Мотихито, окутавшая покровом та-инства и величия действия Ёритомо; тот вспомнил милости, оказанные ему когда то Гэндзи, и на-деялся отплатить за них; другому по сердцу пришлось благородное происхождение Ёритомо, в жилах которого текла, хоть и заметно разбавленная, но все же императорская кровь; кому-то не-терпелось вступиться за поруганную честь главы знатного рода Сэйва Гэндзи; ну, а все вместе они видели в Ёритомо человека, способного оградить их интересы от посягательств как столичных аристократов, так и местного чиновничества. Каждый из них готов был служить ему и получать, как положено, воздаяние за это – лучше всего новыми землями, отбираемыми у побежденного врага.
Армия Ёритомо понемногу разрасталась. После присоединения Тиба Цунэтанэ у него под командой несколько тысяч самураев, но он продолжает стоять на месте. Лишь под напором Цунэ-танэ Ёритомо все-таки отдает приказ продвигаться в провинцию Кадзуса. Приближался момент истины: как поведет себя Хироцунэ, когда его земля окажется под ногами чужаков? Пропустит их? Нападет? А, может, примкнет к ним? Без поддержки крупнейшего феодала Канто шансы Ёритомо на успех выглядели иллюзорными. При желании Хироцунэ мог без труда расправиться ним и ото-слать его голову в бочонке сакэ в Фукухару на потеху Киёмори. Пошли разговоры, что восстав-шим до Симосы точно не добраться, но Тиба Цунэтанэ лишь хмыкал в усы, не думая терять бод-рость духа. Он ни на минуту не сомневался, что Минамото Ёритомо и Кадзуса Хироцунэ нужны друг другу, по крайней мере, сейчас. Старый вояка оказался прав. Армия Ёритомо благополучно миновала Кадзусу и вошла в Симосу. Девятнадцатого сентября 1180 г. происходит, наконец, зна-менательное событие – встреча Минамото Ёритомо с Кадзуса Хироцунэ на берегу Сумидагавы. Расположившемуся на ночлег после длительного перехода Ёритомо доложили о прибытии Хиро-цунэ. Ёритомо выглядит взволнованным и напряженным, несмотря на заверения Цунэтанэ в ло-яльности своего родственника. Разум Ёритомо ни в какую не хотел соглашаться с невозможно-стью вероломства Хироцунэ, вероятность которого усиливали тысяч двадцать сопровождавших его самураев. Когда Хироцунэ вошел в палатку, сидевший на походном стуле Ёритомо мрачно ус-тавился на него как господин на нашкодившего плебея. По телу Хироцунэ забегали мурашки. Всем нутром ощутив, что стоит перед благородным главой дома Гэндзи, без одобрения которого в этих краях когда-то и чихнуть не смели, он медленно опустился на колени и уперся лбом в землю. Не скрывая удовлетворения, Ёритомо нарочито спокойно и с оттенком презрения произнес: «Все же сподобился, Хироцунэ? А я ждал тебя, признаюсь, значительно раньше. Наверное, у тебя име-лись дела поважнее? Может, с заготовкой навоза завозился? Молчишь… Ну, ладно, ступай и отва-гой докажи свою преданность». У стоявшего на коленях и боявшегося поднять глаза Хироцунэ как камень с души свалился: «А Тиба то, похоже, не соврал. На этого юнца и вправду можно поло-житься».
Поступок Хироцунэ всколыхнул окрестности. И боявшиеся на что-нибудь решиться, и от-крыто боровшиеся с мятежниками поспешили последовать его примеру. Узнав о добровольной сдаче в плен Хатакэяма Сигэтады, Кавагоэ Сигэёри и Эдо Сигэнаки, Ёритомо долго размышлял. Ни кто иной, как они вынудили к самоубийству незабвенного Миура Ёсиаки. Если, как полагалось, казнить эту троицу, как поведут себя их вассалы, которых тысяч пять, никак не меньше. Примкнут к восставшим? Вернутся к плугу и мотыге? Или же попытаются отомстить? Часть из них вполне вероятно выберет последнее. Вот этого как раз и не хотелось Ёритомо именно сейчас, когда каж-дый человек на счету. Стоит ли заниматься в общем то бесполезным мщением? Что даст оно с практической точки зрения? Не лучше ли копить силы на борьбу с Хэйси? Гнев здесь не помощ-ник. Прости вчерашнего врага – завтра он превратится в надежного союзника.
Миура Ёсидзуми не терпелось поквитаться с убийцами отца, однако Ёритомо остудил его порыв: «А как тогда прикажешь поступить с отцом твоей женушки, лишившего меня сына? Из-за него утопилась женщина, которую я любил. Его дочь, между прочим! Да и он сам вряд ли бы сжа-лился надо мной, попадись я ему в Исибасияме». Ёсидзуми смутился и опустил голову, сразу до-гадавшись, что разговор идет об Ито Сукэтике. Ёритомо тем временем с немалым раздражением продолжал: «В отличие от тех, кого ты рвешься извести, твой тесть и не собирался раскаиваться в содеянном, спеша на подмогу тайровцам. Не перехвати мы его в Идзу в Коинахаме, он опять бы набросился на нас как гончий пес… Бог с ним. Пусть пока Сукэтика побудет у тебя, а там посмот-рим». Ёритомо не хотел предавать его смерти, поскольку не забыл, как много для него сделал Су-кэкиё, женатый на дочери Хикиноамы. Ёритомо пытался склонить на свою сторону Сукэкиё, пле-ненного вместе с отцом, наградив за старые заслуги, но тот категорически отказался: «Мой отец – ваш враг, поэтому мне не подобает принимать награду из ваших рук. Я останусь верен долгу и не предам Хэйси». Ёритомо, считавший Сукэкиё идеалом самурая, отпускает его. Больше они не встретятся. В июне 1183 г. Сукэкиё сложит голову в Синохаре в провинции Кага, сражаясь с Ёси-накой из Кисо. Года за полтора до этого Миура Ёсидзуми выпросит у Ёритомо помилование Ито Сукэтики, который, недолго прожив на свободе, совершит сэппуку, промолвив перед смертью: «Стыд за содеянное жжет мое сердце».
Ёритомо старался казаться милосердным. И это ему неплохо удавалось благодаря столич-ному воспитанию и глубокой набожности. Непонятную жестокость он станет выказывать позже, попадая под влияние Ходзё Токимасы и Масако, незаметно и ненавязчиво из любящей и покорной жены превращавшейся в строгого наставника. Ее постоянное присутствие рядом с мужем даже во время важных военных совещаний мало кого будет удивлять, а у некоторых вообще укоренится мысль о том, что Ёритомо попросту боится эту женщину, которую всегда называли Ходзё Масако и никогда - Минамото Масако.
Пока же великодушие Ёритомо казалось безграничным. Из сдавшихся только Ооба Кагэти-ка моментально лишился головы. Его дерзкое поведение не оставляло выбора, несмотря на отча-янное заступничество Кагэёси, старшего брата плененного. В назидание другим Ёритомо именно ему и приказал обезглавить Кагэтику. Такая же судьба поджидала и Яманоути Цунэтоси, сражав-шегося против Ёритомо в Исибасияме. Престарелая мать Цунэтоси, бывшая кормилица Ёритомо, пришла умолять простить сына хотя бы в память об отце и старшем брате, вставших в смуту Хэйдзи на защиту Ёситомо. «Именно так, батюшка, клянусь, что именно так. Только болезнь по-мешала ему выполнить самурайский долг и встать рядом с вами», принялась оправдывать сына старуха. «Так что же он не встал рядом со мной нынче то? Опять прихворнул? Но судя по отмен-ным ругательствам, которыми он напутствовал моего посланца Адати Моринагу, со здоровьем у него полный порядок. Как и с красноречием, которым он тогда блеснул. Мол, в положении Ёри-томо пытаться свалить Хэйкэ все равно, что мериться ростом с Фудзиямой. А я то, глупец, взялся мериться. И надеялся, что потомственный вассал выполнит долг перед господином. Выходит, зря надеялся». Кормилица не унималась, продолжая что-то бормотать про верность сына. Раздражен-ный подобным вздором Ёритомо перебивает ее: «Я наперед догадывался, что ты заявишься ко мне обелять Цунэтоси, поэтому кое-что приберег специально для тебя». По его знаку слуги внесли в комнату доспехи, в которых он бился в Исибасияме. В одном из наплечников торчал обломок стрелы с неказистыми иероглифами, означавшими Яманоути Цунэтоси. «Не сам ли твой сынок в спешке нацарапал свое имя, что бы ни у кого не возникло и тени сомнения в том, кто прикончил личного врага императора?!», воскликнул Ёритомо. Пораженная увиденным женщина не проро-нила ни слова и, разрыдавшись, удалилась, потеряв всякую надежду. Тем не менее Цунэтоси жда-ло прощение, за которое он отблагодарит Ёритомо верной службой.
Приток новых сил радовал Ёритомо, но не настолько, чтобы забыть о нависшей над ним опасности. Да, он отошел от края пропасти, но на полшага, самое большое – шаг. В Фукухаре должно быть уже узнали или вот-вот узнают, что предательство Кадзусы и ему подобных превра-тили шайку мятежников в настоящую армию, готовую продолжить бесчинства. Значит, в самое ближайшее время нагрянут каратели. Идти им навстречу? Развернуться и отойти вглубь Канто? Или же окопаться где-нибудь и затихнуть до поры до времени? Мрачные размышления Ёритомо прервал Миура Ёсидзуми, сделавший вид, что случайно очутился у палатки командующего.
«Никак это ты, Ёсидзуми? Не меня одного, выходит, терзает бессонница», на лице Ёритомо обозначилась вымученная улыбка. Он вознамерился что-то добавить, но вдруг осекся и надолго замолчал. Ёсидзуми даже слегка покашлял, попытавшись напомнить о своем существовании. Ёри-томо исподлобья взглянул на него и, протянув руку, осторожно коснулся плеча, словно удостове-ряясь, что перед ним реальная плоть, а не видение. «Я думаю, ты забрел сюда не сам по себе, а по воле…», тут Ёритомо, опомнившись, запнулся, не смея заговорить о странной мысли, осенившей его только что. Ему в последнее время сопутствует удача. Кто-то или что-то настойчиво и по-отечески оберегал его от напастей. Может, это и не Хатиман вовсе, а … дух левого главного ко-нюшего Ёситомо, его отца, жизнь которого трагически оборвалась в доме Осада Тадамунэ? И дух этот не найдет успокоения в стране теней до тех пор, пока предательство потомственного вассала не будет отомщено руками его наследника – Ёритомо. Когда-то правого министра Сугавара Ми-тидзанэ по ложному доносу император Дайго сослал на Кюсю, где несчастный через два года за-чах от тоски и обиды. Дух покойного, озлобленный вероломством левого министра Фудзивара То-кихиры, вознамерился отомстить своим гонителям из северного дома Фудзивара. Правда, и разъя-ренному духу самого Митидзанэ не удалось совладать с Фудзивара, а позиции Хэйкэ нынче не в пример попрочнее будут. Окажутся ли они по зубам духу Ёситомо, и не министру вовсе, а про-стому конюшему, пусть и главному. Впрочем, обошлись с ним более коварно, значит, его гнева должно хватить и на Осаду и на его благодетелей из Хэйкэ. Не обращая внимание на недоумение, изобразившееся на лице Ёсидзуми, Ёритомо ступает несколько шагов в направлении мерцающих в темноте костров и тихо произносит: «И что ты мне прикажешь делать со всем этим?». Ёсидзуми как будто ждавший именно этого вопроса, быстро отвечает: «Ждать и готовиться, но не в чистом поле, рискуя в любой момент получить удар в спину, а в надежном и безопасном месте, в котором вы сможете воссоединиться с женой и дочерью». «Уж не рай ли ты имеешь в виду?», буркнул Ёритомо. «Нет, это значительно ближе, значительно», улыбнулся Ёсидзуми. «Горазд же ты сказки расписывать. И где же эта красота?», нетерпеливо бросил Ёритомо. «Я имею в виду Камакуру», отрезал Ёсидзуми. «Камакуру?», вспыхнувшее на лице Ёритомо искреннее удивление моменталь-но сменилось краской стыда. Как он мог забыть про Камакуру?!
Тайра Наоката, внук Садамори, восхищенный подвигами Минамото Ёриёси в девятилетней войне с Абэ Садато, не пожалел для него дочери, а в качестве приданого даровал усадьбу в Кама-куре, где родился Ёсииэ, прославленный Хатиман Таро. С тех самых времен судьба напрочь свя-зала Сэйва Гэндзи с Камакурой. Там осенью 1063 г. Ёриёси заложил храм повелителя войны Ха-тимана – покровителя Гэндзи. Туда стекались самураи на зов своего господина Ёситомо, а когда тот перебрался в Киото, его дело продолжил Ёсихира. Однако, все это в прошлом. После казни Ёсихиры в тех местах воцарился клан Ооба и нога Минамото туда не ступала. «И чем же эта захо-лустная деревенька лучше сотен других? Почему именно там должна располагаться моя ставка?», раздражаясь, воскликнул Ёритомо. Ёсидзуми, попав в больную точку, разбередил чувства Ёритомо, поэтому старался выглядеть убедительным. «Камакура – не глушь какая, а настоящий и хорошо защищенный самой природой город, вполне годящийся под столицу самурайской вольницы. Ка-макура в Сагами упоминается в документах, датированных еще 735 г. В «Манъёсю» про нее сло-жены стихи, точно не упомню, но кто-то там на Камакура горе рубит деревья и мучается от любви вроде. Накатоми Каматари, совершая паломничество в святилище Касима, что в Хитати, посвя-щенное богу войны Такэмикадзути но микото, не раз выручавшего в трудную минуту императора Дзимму во время восточного похода, устроил в Камакуре привал. Так вот, по наущению явивше-муся ему видения он закопал там серпообразную алебарду, с которой никогда не расставался. Из этого и пошло название Камакура – «хранилище серпа». Правда, многие считают, что Камакура означает «долина очага». Она и впрямь напоминает кухонный очаг: с юга – выходит к морю, с се-вера, востока и запада – окружена горами, точь-в-точь очаг, лежащий на земле. По воде оттуда до-берешься до Идзу и Босо, а при надобности – аж до Тохоку и Кюсю. Сухопутных дорог там штук пять, не меньше. По ним попадешь хоть в Миуру, хоть в Мусаси. Посланный курьер по тракту То-кайдо домчится до Киото дня за четыре, а пешком это займет дней пятнадцать. Значит, и новости и слухи из столицы дойдут до вас очень даже быстро. Синтоистские храмы Ягумо, Эгара, Горё, Сасукэ обороняют город от злых сил со всех четырех сторон света. А алебарда Каматари? Что вам еще нужно, Ёритомо-доно?».
Шестого октября 1180 г. Ёритомо стоял на развалинах усадьбы отца в Камакуре, задумчиво рассматривая крохотную молельню. Еще несколько дней назад он и сам не представлял, что ока-жется именно здесь. Все произошло так быстро и неожиданно, что ему, по сути, и жить то было негде. Правда, это его особо не волновало. На первых порах сойдет и дом простого самурая. Ёри-томо мучило совсем другое. Дела складываются вроде бы неплохо, но уверенность в победе над Хэйси не крепла, скорее даже наоборот. Отойдя от края пропасти, всего на пол шага, не больше, он нуждался в моральной поддержке, опора на которую не позволит ему свернуть с выбранного пути, поэтому, едва войдя в Камакуру, Ёритомо озаботился храмом Хатимана, заложенным в 1063 г. Минамото Ёриёси и хранившем священный дух божества столичного святилища Ивасимидзу Хатимангу. Собственно, с тех пор Хатиман и считается покровителем Гэндзи. По синтоистским поверьям дух божества мог делиться бесконечное число раз, не теряя своих свойств. В этом смыс-ле часть равнялась целому подобно огню, остающемся огнем, сколько лучин от него не зажигай и куда их не переноси – на новом месте огонь вспыхнет с той же силой, что и на старом.
Ёритомо лично присутствовал на традиционной церемонии «первого взмаха теслом», спо-собствующей безопасности строительства и процветанию храма, внимательно наблюдая за тем, как ствол дерева проносят через тории и укладывают на подставки, как монахи в белых одеяниях возносят молитвы о снисхождении духа божества в новый храм, как плотники ловко орудуют, со-вершая ритуальные действия, тремя священными регалиями плотницкого искусства – металличе-ским угольником, теслом на длинной изогнутой рукояти и веревочной рулеткой с тушечницей. Церемония удалась на славу и Ёритомо вместе с Токимасой в приподнятом настроении в свое временное пристанище, где их поджидало положенное в подобных случаях угощение. Наслажда-ясь сакэ, заботливо подливаемое в их чаши Масако, они некоторое время молчали. Незаметно бла-гостная атмосфера улетучивалась, вытесняемая будничными заботами. Ёритомо вспомнил о Кисо Ёсинаке, младшем двоюродном брате. Минамото Юкиэ после встречи с Ёритомо в Хиругакодзиме направился в Синано, и в конце апреля 1180 г. вручил указ принца Мотихито Ёсинаке, вступивше-го в борьбу с Хэйси, едва прослышав о восстании Ёритомо – громит Огасавара Ёринао в Итихаре, одерживает ряд побед в других сражениях с тайровцами, и вот-вот должен был напасть на клан Дзё в Этиго, взявшего под защиту Ёринао, а затем двинуть на запад поближе к столице, однако Ёсинака, обманув ожидания многих, поступил иначе, развернувшись в другую сторону, в сторону провинции Кодзукэ. Там располагалось поместье Таго, принадлежавшее его отцу Ёсикате, сбли-зившегося в свое время с крупным феодалом Титибу Сигэтакой из Мусаси, став его зятем.
Где-то в 1139 г. Ёситомо по воле отца отправляется в Канто без ранга и должности, а его младший брат Ёсиката выбивается, чуть ли не в начальники личной охраны наследного принца Нарихито (будущего императора Коноэ). Он мог пойти очень далеко, однако в следующем году заподозренный в причастности к убийству мелкого чиновника лишается места. Ёсикате удалось вывернуться из деликатной ситуации и добиться поста вице-губернатора провинции Ното, нахо-дившейся в кормлении могущественного Фудзивара Ёринаги. Там он продержался несколько лет, пока не вскрылись махинации с недопоставками налогов. Возвратившись в Киото, Ёсиката очаро-вывает мужскими прелестями самого Ёринагу. В разгар их любви Тамэёси окончательно порывает со старшим сыном. Фудзивара не упускали случая намекнуть, что Тамэёси вознамерился лишить наследства Ёситомо в пользу Ёсикаты. Тамэёси в этом вопросе поддержали все младшие братья Ёситомо, который, оказавшись в семье в полной изоляции, почувствовал себя загнанным зверем и развил бурную деятельность в южном Канто. Ёринага, пресытившись страстью, отправляет Ёсика-ту на север Канто, строго наказав приструнить разошедшегося братца. Шестнадцатого августа 1155 г. пятнадцатилетний Ёсихира неожиданно нагрянул в усадьбу Оокура в Мусаси и покончил с Ёсикатой и Сигэтакой, прославившись на всю страну. Двухлетний Ёсинака разделил бы участь от-ца, если бы не сообразительность его кормилицы, сумевшей бежать с младенцем в Кисо, где тот будет воспитываться ее мужем, Накахара Канэто. Злодеяние сие не имело последствий, поскольку убийцы действовали с молчаливого согласия Фудзивара Нобуёри, тогдашнего губернатора. Смерть Ёсикаты осталась неотомщенный…
«И что ты думаешь про все это?». Застигнутый врасплох Токимаса поперхнулся ломтиком вяленой кеты, который только что отправил в рот. Прокашлявшись, он поднял влажные от слез глаза на Ёритомо и спросил: «Про что это вы, сукэ доно?». «Какой ты, однако, непонятливый, То-кимаса. Прежде такого за тобой не водилось. Неужели стареешь?», с изрядной долей издевки про-молвил Ёритомо. «Я спрашиваю про Ёсинаку из Кисо. Говорят, его людей видели в Кодзукэ». «Так вот вы о чем, сукэ доно», спокойно ответил Токимаса. К нему вернулось обычное хладнокро-вие. «В отличие от вас меня сразу насторожило поведение вашего двоюродного брата. Да, он сме-ло выступил против Хэйси и здорово потрепал их сторонников в Синано. Молодец! Однако под ваши знамена не спешит. Интересно, почему?». Ёритомо насупился, терпеливо сохраняя молчание. Токимаса прилично отхлебнул сакэ из чаши, причмокнул от удовольствия и с охотой продолжил. «Накахара Канэто не зря рискнул приютить младенца, но на что не пойдешь ради потомка в чет-вертом поколении самого Хатиман Таро Ёсииэ. Там у них в Синано куда ни сунься сплошные го-ры, риса выращивается мало, жизнь скудна и беспросветна, к тому же местные феодалы – страст-ные охотники позадирать соседей. А Ёсинака, глядишь, подрастет и подсобит кормильцу выбрать-ся из нужды. Вот Канэто и старался, взращивал приемыша как мог. С малолетства вбивал ему в голову ненависть и к вашему отцу и к вам. Наверняка наговорил, что Тамэёси вознамерился оста-вить Ёсикате дом Кавати Гэндзи, но коварный Ёситомо исхитрился помешать этому, подтолкнув Ёсихиру на вероломство. И вот, наконец, Канэто дождался таки своего часа. Старания его не про-пали даром. Поэтому Ёсинака и бросился первым делом в Кодзукэ. Не терпится ему побыстрее прибрать к рукам бывшее поместье отца. А что будет дальше, кто знает… Вроде бы он против Хэйкэ, а может замыслил свернуть вам шею в отместку за Ёсикату. Ёсихиры уже нет, Ёситомо – тоже, вы же тут, почти под боком. И восстал то он может статься не только и не столько против Тайра, а скорее всего в порыве неуемного желания ни в чем не уступать вам, пусть все видят, что помимо вас есть, мол, и другие достойные кандидаты на лидерство в роду Гэндзи. Мне даже ка-жется, что вы для него враг поопаснее Хэйси, выполнившим за него грязную работу – казнили Ёсихиру, отомстив убийце отца. С таким надо бы ладить, а не ссориться. Правда, людишек на-брать против вас Ёсинаке будет трудновато. Припозднился он с этим, славно припозднился. Если же сумеет убедить самураев в незаконности убийства Ёсикаты, и развеять слух о том, что его мать не дочь Титибу Сигэтаки, а дева веселья, глядишь, отношение к нему изменится. Многие захотят подсобить человеку, мечтающему отомстить за подло убиенного отца. Тем более, если этот чело-век – Минамото Ёсинака, сын Ёсикаты, вроде бы выбранного Тамэёси наследником. Поэтому…». «Замолчи», резко оборвал тестя Ёритомо, с трудом сдерживающего закипавшее раздражение пра-вотой Токимасы. Ёритомо не раз пытался тешить себя мыслями о том, что Сэйва Гэндзи, объеди-нившись, смогут достойно противостоять Хэйси, несмотря на их силу и авторитет. Получалось не очень. А тут еще Токимаса намеренно или нет, черт его разберет, довольно ловко взялся убеждать в иллюзорности подобных надежд. Не Ёритомо ли знать о кровавых распрях среди Сэйва Гэндзи, превратившихся, по сути, в обыденное явление. То Ёсииэ воюет с младшим братом Ёсицуной, то сын Ёсииэ, Ёсикуни, схватится с Ёсимицу, еще одним младшим братом Ёсииэ. Постоянно кто-то с кем-то люто враждовал: дядья изводят племянников, племянники кончают дядьев, а брат – брата. Самоуничтожение рода Хатиман Таро Ёсииэ не прекращалось. Тамэёси крепко не ладил с Ёсито-мо. Несхожесть характеров и придворные интриги делали свое дело – очередной раскол в семье нарастал. Ёсиката поддержал отца. Его примеру последовали Ёсихиро, Ёринака, Тамэтомо, Юкииэ и другие дети Тамэёси, невзлюбившие Ёситомо за вражду с отцом и нескрываемую надменность. Нелюбовь эта перешла на Ёритомо. Что бы там не болтали Ёсинака, Ёсихиро, Юкииэ и еже с ними из Сэйва Гэндзи, в душе они ненавидели его. Пока нужда заставляет их действовать заодно с ним, но когда обстоятельства изменятся… «Ну, что ж, тогда и посмотрим», неожиданно громко произ-нес Ёритомо, ударив рукой по коленке. Затем дружелюбно взглянул на тестя: «Я перебил тебя, из-вини. Так что ты хотел сказать?». В ответ Токимаса лишь недовольно буркнул: «Будь ваш братец Ёсихира порасторопней и получше бы искал, не пришлось бы нам нынче ломать голову над тем, что делать с Ёсинакой».
Порядком захмелевший Ёритомо нетвердой рукой поднял чашу и сидевшая перед ним на коленях Масако принялась наливать в нее сакэ. Он обнял ее свободной рукой за талию и игриво спросив: «Что-то Масако молчит и молчит. Раскрой рот, наконец, повесили нас, жена». Элегантно поставив кувшин с сакэ на подставку, Масако поправила оби. «Вы желаете послушать меня, что ж, извольте. Правда, не знаю, развеселит это вас или нет. Достопочтенному Тамэёси боги даровали много детей, очень много. Значит, Минамото из боковых ветвей и ответвлений столько, что и не сочтешь. И все они восприняли на свой счет воззвание принца Мотихито. И Ёсинака из Кисо, и ваши дядья Ёсихиро и Юкииэ. Есть еще Такэда из Каи, Сатакэ из Хитати. Перечислять можно очень долго. Теперь они поднялись, как и вы, против общего врага. А как все обернется, когда враг исчезнет? Учитывая ненависть потомства Тамэёси к вашему отцу, они, скорее всего, попыта-ются извести вас, затем, если это им удастся, перегрызут друг друга, столичные же аристократы непременно поспособствуют этому. В конечном счете, от Сэйва Гэндзи останутся лишь одни ле-генды. Чтобы этого не произошло, надо действовать уже сейчас, не дожидаясь разгрома Хэйси. Иначе будет поздно». Смешанная с непримиримостью ярость, сверкнувшая в глазах Масако, по-настоящему озадачила Ёритомо, посеяв в глубинах сознания семена труднообъяснимой боязни проницательности и решительности жены, которые со временем дадут мощные всходы, однако сейчас ему пришлось задуматься совсем о другом – в Канто вошла карательная армия Хэйси. Слу-хи о мятеже Ёритомо доползли до Киото во второй половине августа, наделав изрядного перепо-лоху среди обывателей.
- Напасти эти не спроста, а насылаются небесами в отместку за безобразия, вытворяемые пра-вителем-иноком и его семейкой.
- Глядите, и среди нас объявился грамотей. Что за город такой?! Куда ни сунься всюду ханьщи-ной отдает. Небо, мол, недовольно земным правителем и намекает нам, тупоголовым, что пора его задвинуть на покой. Однако Киёмори не только ведь пакостит, но и творит немало чего доб-рого. Не забывай это, дружище.
- И что же мы за это, как ты там сказал, доброе, получаем? Нескончаемую засуху, из-за кото-рой вот-вот начнем пожирать друг дружку?! Постоянные эпидемии, косящие всех подряд без разбора словно траву?! Говорят, монах Рюгё, ну тот, из храма Ниннадзи, пытаясь хоть как-то успокоить души умерших, рисовал у них на лбу первую букву санскритского алфавита и по быст-рому отпевал. До настоящих похорон руки ни у кого не доходили. Так вот, за пару месяцев только в центре города таких «помеченных» насчитали тысяч сорок, а то и больше, а сколько трупов валяется по окраинам и не счесть…
- Как он один со всем этим справился?! Видно, помогали ему. И вообще, тебя послушать, так вы-ходит, что и засуха, нещадно выжигающая посевы, не прекращается из-за прегрешений Киёмори?
- И не сомневайся! Кто заставил императора-инока посадить на престол младенца самурайских кровей? Кто принудил высочайшую семью перебраться в Фукухару, превратив в столицу какую-то захолустную дыру? Кто вышвырнул на покой императора-инока и заграбастал власть в свои лапы? И кто осмелится назвать подобные деяния добродетельными?
- Сдается мне, братцы, остряк этот прав, по-своему, но прав. Только посмотрите. На западе, житнице Хэйси, зернышка риса не сыскать, на востоке же, где чуть ли не каждый рвется свер-нуть им шею, совсем иная картина – без дождей, но с урожаем. Здесь валятся от голода, а там лопают от пуза. Неужто и впрямь само небо покровительствует бунтарям.
- Ты уж, того, загнул. Не в Киёмори тут дело. Мой дед, родом, кстати, из Хитати, как перебе-рет малость, сразу о погоде вспоминал: «У нас ведь как, зарядят дожди – особого урожая не жди, а нагрянет засуха – сильно не горюй, что-нибудь да останется на пропитание. Температу-ра там низкая, ни то, что в этих краях, поэтому, чем больше солнца и меньше дождей, тем луч-ше. У нас в Хитати как разверзнутся сляби небесные, так повсюду стенают о скором неурожае, а начнет припекать солнышко – все ликуют в предчувствии хорошего урожая».
- В климате ли тут дело, во вмешательстве сил небесных или в чем-то еще, поди, разберись, но мне кажется, что тут иное. Просто кому-то до чертиков опостылели выкрутасы правителя-инока, и он с умыслом принялся бередить пчелиный улей на востоке».
Киёмори воспринял известие о бунте Ёритомо довольно спокойно, даже апатично, посчитав его за один из многих, вспыхивающих чуть ли не ежедневно то там, то сям. Тандзо, настоятель храмов Кумано, нападает на младшего брата Танкаку, Такэда Нобуёси самоуправствует в Каи. Да мало ли чего на свете творится?! Киёмори всегда удавалось, где кнутом, где пряником заминать усобицы. Ничего страшного не приключилось и на этот раз. Подумаешь, взбрыкнул ссыльный преступник. Приструним и его!
Коварство Мотихито и Ёримасы, перенос столицы в Фукухару истощили нервную систему Киёмори и он, нуждаясь в душевном успокоении, вспомнил о давно задуманном паломничестве в Ицукусиму, что в Аки, надеясь там собраться с мыслями и, заодно, подготовиться к приезду экс-императора Такакуры. Двадцать восьмого августа в Фукухару на взмыленной лошади примчался гонец, доложивший о разгроме в Исибасияме Ёритомо, который скрылся в горах Хаконэ и вот-вот должен лишиться головы. Впервые за многие дни нервотрепки лицо Киёмори озарила злорадная улыбка. Теперь осталась самая малость – переловить разбежавшихся и поучить уму разуму люди-шек, забывших о своем месте в этом мире. Пятого сентября 1180 г. оглашается императорский указ. «Ссыльный Ёритомо и его шайка, устроив бесчинства в Идзу и соседних землях, избивают и пленяют людей, лишают владений законных хозяев, творят истинные безобразия, подрывая не-зыблемость государственных устоев. Повелеваю Тайра Корэмори пресечь беззакония, примерно наказать виновных, восстановить мир и порядок. Самураи Токайдо и Тосандо обязаны присоеди-ниться к правительственной армии во имя великого долга служения императору». Честь выполне-ния высочайшего волеизъявления возлагалась на Корэмори, старшего сына безвременно скончав-шегося Сигэмори. Выросший в тепличных условиях всевластия Хэйкэ он не обладал опытом бое-вых сражений, беря в руки лук и стрелы лишь во время торжественных выездов императора. Ну и что из того? Зато в свои двадцать пять добился третьего ранга второй степени, а за красоту и изя-щество его уподобляли Блистательному Гэндзи, герою популярнейшего «Сказания о Гэндзи». Киёмори уже виделось, как любимый внук с триумфом возвращается из дальнего похода с пона-тыканными на копья головами бандитов, как заря славы поднимается над домом Тайра, восстанав-ливая пошатнувшиеся могущество и авторитет.
Как ни странно, поражение Ёритомо в Исибасияме сыграло с Киёмори злую, очень злую шутку, притупив волчий нюх настолько, что он так и не учуял сути глубинных преобразований, зарождавшихся в Канто. Окутанный далекими от реалий иллюзиями он, сам того не осознавая, те-рял поистине драгоценное время и выжидал… Выжидал, пока морские волны несли к берегам Авы утлое суденышко с беззащитным Ёритомо, выжидал, пока к тому стекались воины Ходзё, Миура, Тиба и других кланов, выжидал наверняка и дальше, если бы нежданная весточка из Канто не отвлекла его от подготовки к паломничеству в Ицукусиму – на сторону Ёритомо перешли два-дцать тысяч самураев Кадзуса Хироцунэ. Киёмори встрепенулся, рьяно взявшись за снабжение карательной армии фуражом и провиантом, казавшееся из-за свирепствовавшей засухи непреодо-лимым препятствием на пути ее формирования. Не забыл Киёмори и приставить для пущей верно-сти к внуку «дядьку», выбрав на эту роль старого и проверенного вояку – Фудзивара Тадакиё, гу-бернатора Кадзусы, резонно рассчитывая опытом одного с лихвой восполнить молодость другого. Правда, оба вообще не понимали, зачем их посылают в такую даль, искренне полагая, что восточ-ные варвары не достойны внимания столь благородных особ, и их следовало бы разогнать плет-ками таких же мужланов из местных, посулив должностишко какое да и в придачу землицы ма-лость. Донести подобные соображения до Киёмори они не осмеливались и покорно несли возло-женное на них бремя. Наконец, несмотря на все проволочки, армия во главе с Корэмори двадцать девятого сентября выступает из Киото на усмирение бунтовщиков. Не успели просохнуть слезы расставания на глазах Киёмори, как он тоже засобирался в путь, в сторону Аки, надеясь в свя-щенных для каждого Тайра пределах Ицукусима дзиндзя духовной мощью слова поддержать вну-ка, да и совместные с экс-императором Такакурой молитвы не окажутся лишними.
По провинции Оми армия Корэмори продвигалась без особых осложнений. Кое-где вспы-хивали мелкие стычки, но не более того. Спокойные воды озера Бивако радовали глаз, а жирные караси и форель – желудок. По пути удавалось восполнять запасы риса и лекарственных трав, прославивших эти края. Местные самураи в массе своей присоединялись к карателям, выполняя указ императора. Однако после пограничной заставы Осака, разделяющей Оми и Мино, обстанов-ка заметно ухудшилась. Стало известно, что волнения охватили чуть ли не все провинции Канто, а армия Ёритомо насчитывает уже десятки тысяч человек и, не встречая сопротивления, движется вдоль морского побережья в направлении Сагами. Опять пошли разговоры, что Мотихито и Ёри-маса чудом избежали смерти, укрылись в Муцу и вот-вот окажутся в стане мятежников. Кто тогда осмелится запустить стрелу в сторону принца?! Повсюду сновали монахи Кофукудзи и Энрякудзи, увещевая и крестьян и самураев отречься от тайровцев. Усиливалось дезертирство, поскольку парчовое знамя императорского воинства теряло былую привлекательность: получить то вряд ли что удастся, а вот головы заодно с землей можешь лишиться очень даже запросто - Ёритомо не пощадит отступников. Что бы хоть кем-то заменить разбегавшихся, Корэмори приказывает на-сильно забирать в армию любого крестьянина, попавшегося по дороге, хотя закон позволял моби-лизовывать лишь треть мужского населения деревень, пассивное восприятие своей участи которо-го сменялось открытой враждой – деревни пустели, запасы исчезали.
От невероятных слухов стыла кровь в жилах: рогатые страшилища, по ночам выскакиваю-щие из колодцев и творящие неописуемые мерзости; людоеды, наслаждающиеся человечинкой, особенно столичной; красавицы, в мгновение ока превращающиеся в чертей; полчища муравьев, заползающих под одежду спящего – просыпаешься от боли, а на месте мужского достоинства ка-кое-то кровавое месиво. По мере приближения к Канто, к этому осиному гнезду, тайровцы все острее чувствовали, что находятся не дома, а в незнакомой и неприветливой среде. И природа здесь другая, и погода, и нравы. А про еду и говорить нечего. Аристократизация жизненного укла-да Хэйси меняла оный и их вассалов, стремящихся подражать господам, в первую очередь в сто-лице и окружавших ее землях, где буйствовали буддийские догматы. Особым рвением отличались секты Тэндай и Сингон: кабанчика, к примеру, не убий, не то быть тебе великим грешником; это нельзя, а вот то сгодится, но не сегодня. Ту же вяленую кету, обожаемую Ёритомо, в Киото чело-век с маломальским положением и в рот не возьмет, по крайней мере, на людях – кета там слыла грязной пищей, скверна же загрязнения пугала любого аристократа не меньше пожара. Под влия-нием буддийской ортодоксии прием пищи менял смысл, превращаясь в некий ритуал, строго рег-ламентирующий, что и когда есть, и вызывающий усмешки восточных провинциалов: «Мы жрем все, что ни попадя, боясь протянуть ноги, а столичные аристократы изволят кушать, боясь прогне-вить монахов. Это у них теперь церемония такая». Поэтому случись перебои с рисом, как западное самурайство, вернее, его часть, не желавшая гореть в гиене огненной, вынужденно переключалось на грибы, ягоды и корнеплоды, после которых мечом особо не помашешь. Воинскому организму настоятельно требовались животные белки, но их то и не хватало! Иное дело восток – и монахов поменьше, и с буддизмом попроще, и аристократизация на столичный манер местной элиты тор-мозилась ее же природной мужицкой смекалкой. Рис там тоже, конечно, пользовался уважением, особенно если с кусками мяса или рыбы, но и чумизой с просо, заправленными овощами, не брез-говали, а в случае нужды съедалось все, что попадало под руку без оглядки на монахов.
Корэмори чувствовал, что вот-вот разобьет голову, налетев на неприступную стену, но ни-как не находил повода развернуться назад, сохранив лицо. Был бы порасторопнее, не растратил драгоценное время на пустые по сути препирательства с Фудзивара Тадакиё, вполне успел бы со-единиться с отрядом вице-губернатора Суруги, ждавшим его до последнего, перебрался через Асигару и Хаконэ на просторы равнины Канто, а там уже при поддержке Ито Сукэтики, Ооба Ка-гэтоки и прочих надежных друзей осадил бы зарвавшихся бунтовщиков… Но все вышло напере-косяк, и теперь он вынужден читать письмо, подсунутое ему под нос парой каких-то оборванцев, выдающих себя за посланников клана Такэда из Каи Гэндзи. «Мы давно хотели встретиться с вами, но как-то не представлялся случай. К счастью, вы самолично соизволили прибыть сюда, чтобы по-учить нас, несмышленых, уму разуму. Будьте уверены, что проделали столь долгий и опасный путь не напрасно. Препятствий для нашей долгожданной встречи у подножия Фудзиямы в Укиси-магахаре не осталось, ибо желающие повторить судьбу вице-губернатора Суруги вряд ли сыщут-ся». Оскорбительный тон письма наглядно свидетельствовал, что незваных гостей в этих краях никто не боится.
Восемнадцатого октября 1180 г. порядком поредевшая карательная армия разбивает лагерь на западном берегу Фудзигавы в провинции Суруга. Полуголодная, истощенная физически и мо-рально – столь дальний поход был для Хэйси в новинку, она замерла в тревожном ожидании. Враг приближался. Говорят, их тысяч двести, не меньше, и ведет их лично Ёритомо, а ему так нетер-пится оторвать голову Корэмори, что он выступил в поход, отложив переезд в новую усадьбу в Камакуре. Через пару дней на противоположном берегу послышался топот копыт лошадей пере-довых разъездов противника. Заполыхали костры, огненными бликами озарившие водную гладь, разделявшую врагов. Насыщенный запахами пищи дым, уносимый ветром в сторону гор, пере-полнял тайровцев близкими к паническим настроениями, готовыми выплеснуться наружу в любой момент. Ёритомо расположился километрах в двадцати от лагеря противника в полевой ставке на месте слияния Кисэгавы и Каногавы, где двадцать третьего октября состоялся военный совет, по-становивший, что первая стрела прожужжит на следующее утро. Ёритомо по обыкновению поже-лавший непременно накануне битвы помолиться здешним божествам в святилище Мисима, уже готовился распустить присутствующих, как неожиданно попросил слова Такэда Нобуёси из Каи Гэндзи, предложивший сегодня же ночью зайти в тыл врага и зажать его в клещи. В висевшем над столом бумажном фонаре потрескивало в фарфоровой чаше горящее масло из натанэ, тусклый свет которого едва выхватывал из темноты сверкавшие азартом глаза говорившего. «Горяч ты, Нобуёси, так и рвешься в бой. Мало, выходит, тебе Титибу Тосигэ, вице-губернатора Суруги. Рвешься заполучить рыбу покрупнее. Ну, а потом куда ты направишь свой пыл… Впрочем, сейчас ты прав». «Чудится мне, Нобуёри, что ты хочешь ударить в спину противника. А как же наши тра-диции?», с легкой иронией воскликнул Ёритомо. «Какие традиции?», вскипел Нобуёси. «Они ру-бят головы моим посланникам, а мне, выходит, надо перед ними расшаркиваться, договариваться об удобных для них времени и месте сражения, пускать звучащие в полете стрелы, напоминая о начале битвы, если вдруг они подзабудут об этой мелочи. А еще…». «Ладно, ладно, это я так, к слову», примирительно махнул рукой Ёритомо и, немного поразмышляв еще, отчеканил: «Пусть будет по-твоему, Нобуёси. И не медли».
Один из многочисленных рукавов Фудзигавы давно превратился в озеро, больше походив-шее на болото, прозванное в народе Укисима нума. С одной стороны к нему подступали горы Фудзияма и Аситакаяма, а с другой оно упиралось в песчаную косу, отделявшую его от залива Суруга. В заросшей камышом застойной воде Укисима нумы в несметном количестве гнездились перелетные водоплавающие птицы. По берегу этого болота и направился Такэда Нобуёси, намере-ваясь ударить в спину тайровцам. Во рту каждой лошади торчал кляп, удерживаемый белой лен-той, обмотанной вокруг ее шеи – и ржанья никакого и для своих знак приметный. Самураи Такэда незаметно подступили к лагерю противника и затаились, вслушиваясь с некоторым недоумением к доносившимся пьяным возгласам и визгам женщин. На востоке старались за три дня до сражения предаться аскете, подавляя в себе низменные страсти в надежде предстать на небесах очищенным от скверны. Даже рыба не поощрялась, не говоря уже о женщинах. Правда, половые связи с под-ростками не считались грязным делом и «мальчишники» вполне допускались даже накануне боя.
Наконец, лагерь погрузился в сон. В свете сторожевых костров отчетливо проступали спя-щие фигуры караульных. Вот он, враг, рядом и совсем беззащитен. Осталось лишь немного подо-ждать. Но вдруг наступившую тишину разрывают грохот крыльев и гоготанье тысяч гусей и уток, ни с того ни с сего разом взмывших в небо. Люди напугались не меньше птиц. Что такое? Откуда грохот? Это, наверное, ночная атака Гэндзи! Какая атака, почему? Условились, вроде, на завтра?! Паника разрасталась. Кто-то хватался за лук, кто-то стоял в полном оцепенении, кто-то носился в поисках лошади, а кто-то продолжал храпеть в обнимку с девами веселья. Многих еще вчера под-мывало бросить все и бежать куда подальше, однако страх неминуемого наказания сдерживал этот порыв. Теперь же их, обезумевших от ужаса, уже ничто не могло остановить. Началось повальное бегство с поля так и не состоявшегося боя тех, кто не хотел смерти неизвестно за что и неизвестно где. Это здешние встали за свою землю и за свои семьи, поэтому геройский дух переполнял их, а у тайровцев желание воевать по-настоящему так и не возникло. В столицу вернулись лишь остатки армии Корэмори. Основная же ее часть нет, не погибла, а разбежалась по домам, кто до, кто после «сражения», ставшего олицетворением слабости Хэйкэ, но никак не мощи Гэндзи.
Ёритомо не сразу поверил в случившееся. Почему противник бежал, даже не вступив в бой? Что его напугало? Неужели, действительно, все дело в птицах? Странно как-то… Раздумья его прервали бесцеремонно ввалившиеся в палатку главные самураи, принявшиеся горячо и несколько фамильярно поздравлять слегка опешившего руководителя, который с отрешенный улыбкой отве-чал на приветствия, не переставая ломать голову над тем, а что же теперь делать. Последние дни его занимало предстоящее, по сути, первое серьезное столкновение с главными силами Хэйкэ, и далее он не заглядывал, вернее, боялся заглядывать. И вдруг он оказался на распутье: броситься на запад, преследуя удиравших тайровцев, или же окапываться здесь, в Канто, превращая его в не-преступную твердыню самурайской вольницы. Долгие и суровые годы ссылки не истерли в памя-ти Ёритомо юношеские воспоминания о столице. Его по-прежнему манила неповторимая атмо-сфера бытия хэйанской аристократии – поэзия, музыка, утонченные беседы на возвышенные темы, пронизанный загадочным ароматом шелест платьев придворных дам… Может, дух Ёситомо вспугнул крылатую армаду, предрекая сыну путь домой, на запад? В Овари, Мино, Оми он найдет поддержку тамошних феодалов и договорится с воинствующими монахами, настроенными против Хэйси. Перед угрозой столь массового неподчинения императорский двор пойдет на попятную – облегчит бремя тяжелых повинностей и налогов, воспротивится вседозволенности Хэйкэ и, заодно, снимет с Ёритомо клеймо государственного преступника и бунтовщика, способного заметно ос-ложнить реализацию его дальнейших планов. Сердце подбивало его устремиться в родные пенаты, однако разум упорно сопротивлялся этому, банальными вопросами остужая распалявшиеся мечты. Как раздобыть провиант и фураж в незнакомых местах, вечно страдающих от неурожаев и эпиде-мий? На кого оставить Камакуру? Готовы ли его самураи, неразрывно связанные не только с ме-чом и луком, но и с мотыгой и плугом, отречься от местечковых интересов и надолго покинуть свои деревни даже во имя исполнения самого заветного желания – получения законного и неотъ-емлемого наследуемого права на владение землей, которую они обрабатывают?
Наступившая тишина заставила Ёритомо обратить внимание на то, что собравшиеся угомо-нились и выжидательно смотрят, боясь нарушить его размышления. Зачем-то, взяв со стола веер, он долго вертел его в руках, словно впервые увидел, и, наконец, решился. «Враг отступил, но не повержен. Мы можем добить его в его же логове, пока он в панике, и объят страхом. Второй такой шанс вряд ли представится. Если они опомнятся и соберутся с силами – нам придется туго. Нельзя, ни в коем случае нельзя дать им время отдышаться, поэтому …», тут он внезапно смолк, стараясь подобрать самое нужное для этого момента слово, «приказываю готовиться к немедленному вы-ступлению на столицу». Ёритомо неспешно обвел взглядом сидевших перед ним командиров, на-деясь услышать возгласы поддержки. Как он обманывался! Тиба Цунэтанэ, Миура Ёсидзуми, даже Ходзё Токимаса, не говоря о других, понуро уставились в землю, выражая тем самым иное мнение. Глаза же Кадзуса Хироцунэ сверкали искорками нескрываемого вызова: «Я преклоняюсь перед вашей логикой, сукэ-доно, но, по-моему, и она несвободна от некоторых изъянов. Надеюсь, мой возраст дает мне право откровенно и без утайки указать на них. Допустимо ли покидать свой дом в столь неспокойное время? Позволительно ли гнаться за одним врагом, напрочь забыв про других? А у нас и здесь недоброжелателей и явных и скрытых еще предостаточно. Из недобитых сторон-ников Киёмори хоть пруд пруди. В Хитати затаились Сатакэ Ёсимаса и Хидэёси, которые и не ду-мают вам подчиняться. И если бы только Сатакэ. Один клан Фудзивара из Осю чего стоит! Нет, не подобает оставлять врагов за спиной. Сначала нужно навести порядок, укрепиться здесь, а уж по-том думать о столице». Многозначительно вздохнув, Хироцунэ добавил: «Иначе не миновать бе-ды».
Ёритомо щелкнули по носу, четко указав на шаткость его положения – последнее слово за местными феодалами, а не за ним. Не уладив дела в Канто, не покончив, прикрываясь его именем, с заклятыми соседями, они не тронутся в дальний путь, сколько не уговаривай. Когда же покончат, будет ли он им нужен? За ними тысячи вассалов, а что у него? Только то, что он есть «муж благо-родный» из главной линии Гэндзи. Этого могло оказаться мало. Пока самураи довольствовались спокойствием собственных владений, дарованным Ёритомо, но одних лишь моральных стимулов надолго не хватит, потребуются наверняка и материальные. Выходит, Хироцунэ прав, до обидного прав. Прежде всего, нужно навести порядок здесь, в Канто. Злорадно ухмыльнувшись, Ёритомо слегка ударил Хироцунэ веером по плечу. «Ты дал дельный совет, дружище, и не сомневайся, я достойно воздам за него. Вижу, и другие согласны с тобой. Что ж, будь по-вашему. Совесть не по-зволяет мне идти наперекор воли сотоварищей. Да, вот еще что. Назначаю тебя, Такэда Нобуёси, губернатором Суруги, а под начало твоего младшего брата Ясуда Ёсисады отдаю Тотоми. Вы за-служили это. Пусть все знают, отныне земли к востоку от Тотоми недоступны для Хэйси и их при-спешников из императорского окружения». Плечи Ёритомо поникли. Закрыв глаза, он с трудом скрывал охватившее его разочарование.
Токимаса терпеливо выжидал, переминаясь с ноги на ногу, пока на него обратят внимание. «А, это ты. Ну, что еще вы надумали, мудрецы?», неожиданно спокойно изрек Ёритомо. «Я при-шел извиниться за непочтительное поведение, но осмелился на это всецело ради вас, стараясь убе-речь от опрометчивого шага. Надеюсь, моя самоуверенная откровенность не подорвала вашего до-верия ко мне. Если же сей поступок оскорбил вас, готов немедленно искупить позор кровью и …». Токимаса пытался переубедить Ёритомо не ради сиюминутной выгоды вроде того же Хироцунэ. В его голове дозревали, принимая конкретные очертания, куда более грандиозные замыслы, и он не мог допустить их перечеркивания эмоциональным всплеском Ёритомо. Окажись его зять в Киото, зачем, спрашивается, ему будет нужен захудалый феодал из Канто. Там у него появятся совсем другие советчики, не чета Токимасе. Нет уж, Ёритомо требовался ему здесь, ибо только здесь тот без него не обойдется. Токимаса напоминал справного крестьянина, дальше урожая репы на ого-роде носа не совавшего, однако внешняя личина простоты скрывала удивительную проницатель-ность и поистине звериное чутье.
Когда Ито Сукэтика проведал о связи дочери со ссыльным Ёритомо, его обуял страх, как, впрочем, и любого другого трезвого человека на его месте, - страх перед гневом Киёмори, за-ставивший утопить первенца Ёритомо. Ходзё Токимаса в похожей ситуации повел себя иначе, не только одобрив свадьбу Ёритомо и дочери, но и негласно способствуя ей. Конечно, никто не отри-цал незаурядности Масако, которую привлекали чтение китайских книг, гадание, история и про-чие науки, а не соседи – самураи, неспособные написать даже собственное имя. Ее характер до-пускал своенравный поступок, но вряд ли бы она отчаялась на него без хотя бы молчаливого со-гласия отца, еще в 1177 г. почувствовавшего в подувшем из горной усадьбы Сисигатани ветерке запах перемен. Придавленная жизненными обстоятельствами гордыня, затаившаяся в глубинах подсознания, рвалась наружу, подталкивая к опасным авантюрам – лишь за подозрительные раз-говоры Сайко казнили, Наритику и Сюнкана вышвырнули из столицы в ссылку, а это птицы со-всем иного полета с могущественными покровителями. Так что Токимасе за одну мыслишку про-тив Хэйкэ могли запросто оторвать голову и не только. В Канто люди особым тактом не отлича-лись. Тем не менее на следующий год Масако в мраке ночи, под дождем бежит из усадьбы Ямаки к Ёритомо, и не одна любовь тому причина: ее отец вступил на путь, ведущий… Об этом ведал лишь он сам. Сложись все иначе у Минамото Ёримасы, в жизни Токимасы вряд ли что поменялось. Заняв место Киёмори при новом императоре Мотихито, Ёримаса продолжил бы правление в стиле Фудзивара из дома канцлеров регентов, напрочь забыв о бедах самураев, которые вряд ли бы ополчились против новой власти. Судьба же распорядилась иначе. Ёритомо, правда, не бросился стремглав выполнять указ принца, но выжидал и выжидал бы неизвестно сколько, не подоспей указ об уничтожении Гэндзи. Сам того не ведая, Киёмори пробудил лихо, спавшее двадцать лет и, в общем-то, не собиравшееся просыпаться. В сложившейся ситуации Токимаса мог преподнести голову Ёритомо на тарелочке, справедливо рассчитывая на достойную награду. А мог, чтобы не расстраивать до слез любимую дочку, по-тихому сплавить молодых в Осю, как, кстати, советовали некоторые, и дело с концом. Скрылся, мол, мятежник, и дочь любимую силком уволок. Благодар-ности за это, понятно, никакой, однако семья и землица сохранятся в целостности. Токимаса же совершил нечто невообразимое – взял за уздцы и подвел к Ёритомо запряженную лошадь, и тому пришлось без особой охоты сесть на нее и тронуться в предначертанный тестем неблизкий и смер-тельно опасный путь. И теперь, когда все так удачно складывается, разве мог Токимаса допустить, чтобы ездок сбился с пути и заблудился?! Ему уже не хотелось быть одним из многих, он хотел стать первым из них.
«Высказавшись откровенно, ты поступил как истинный друг. И извиняться тебе не за что, а про кровь ты это зря. Куда я без тебя? Впрочем, как и ты без меня. И хватит об этом», оборвал тес-тя Ёритомо, дав знак удалиться. Оставшись в одиночестве, он почувствовал сонливость, и чтобы разогнать ее принялся бродить по палатке, чуть не столкнувшись с вошедшим Миура Ёсидзуми: «Сукэ-доно, к вам посетитель, называющий себя вашим братом из Муцу. На вид лет двадцать, низкого роста, торчащие вперед зубы, держится дерзковато, в обносках, но на перекати-поле не похож. Что-то в нем есть. Хотя, кто только к вам не рвется, прослышав о Фудзигаве». Ёритомо сразу подумал о Ёсицунэ, самом младшем сводном брате, нашедшем приют у Фудзивара Хидэхи-ры. «Он один?». Услышав про несколько человек, Ёритомо нахмурился. Не похоже, что власти-тель Муцу сподобился придти на помощь и прислал подкрепление. Какой прок от горсти самура-ев?! «Пусть войдет», буркнул он.
Появление Ёсицунэ не удивило Ёритомо. Его почему-то переполняла уверенность, что именно тот примчится первым, хотя и обитал подалее остальных. Марэёси скитался где-то в Тосе, и одному небу известно, когда выберется оттуда. Нориёри сцепился с Хэйкэ в Тотоми и вроде должен бы уже добраться сюда. Прочие братья – монахи, и привлекает ли их бренный мир? Вос-питанные кто аристократами, кто в монастырях братья представляли загадку для Ёритомо, почти ничего не ведавшего о них, впрочем, как и они о нем. Что у них на уме? Поймут ли старшего брата или затеют собственную игру? Заранее он мог полагаться лишь на единоутробного Марэёси, серд-це которого не подтачивал червь гордыни. Несомненно, родной брат последует за ним без оглядки.
Ёсидзуми вышел и замешкался с возвращением. Ёритомо хорошо знал этого человека. На-верняка, еще раз, опасаясь подвоха, тщательно обыскивает пришельца и подбирает охрану. Так и произошло. Ёсидзуми вошел в сопровождении Дои Санэхиры и трех самураев, обступивших Ёси-цунэ. Ёритомо, взяв брата за руки, усадил перед собой и долго вглядывался в него, пытаясь найти что-то родное и близкое, но к великому огорчению это ему не удалось: черты отца расплывались в тумане памяти, теряя отличительные особенности. Одно лишь было очевидным – Ёсицунэ ликом в мать не вышел. Присутствующие с умилением наблюдали за этой сценой, по обыкновению того времени, не стыдившись слез. «Так вот ты какой, Ёсицунэ», в задумчивости промолвил Ёритомо. «Какие ветры занесли тебя в наши края?». Ёсицунэ пытался сдержать эмоции, комком подступив-шими к горлу. «Когда весть о вашем выступлении докатилась до Хираидзуми, посчитал святым долгом помочь поквитаться с врагами Гэндзи. Уже в Канто услышал про Исибасияму и победо-носное возвращение в Камакуру из Авы. Рассчитывал оказаться в Суруге до битвы с Хэйкэ, но об-стоятельства сложились не вполне удачно. Миновав Хаконэ, добрался до Идзу, где распространи-лась молва о бегстве Корэмори, поэтому направился к берегам Кисэгавы, уповая на встречу с вами. И небеса не воспрепятствовали мне». Замолкнув, Ёсицунэ сложил ладони рук и покорно склонил голову.
Ёритомо показалось естественным, что брат и словом не обмолвился о своем покровителе. Зачем говорить о вещах и так очевидных: Фудзивара Хидэхира не намерен противостоять Хэйси и примется тянуть время. Хатиман Таро Ёсииэ много лет назад утихомирил северных дикарей, и с тех пор ворота заставы Сиракава ни разу не закрывались, демонстрируя стабильность и покой в Осю. Ради этого покоя Хидэхира будет юлить и извиваться, пытаясь встать над схваткой Гэндзи и Хэйси, но если у него ничего не выйдет, отважится на что угодно. «Отец нашел погибель от веро-ломства прихвостней Хэйси. И не только он. Пролито море крови наших сородичей и союзников. Опьяненные безграничной властью Хэйси творят беззакония и мы должны остановить их. И отом-стить, прежде всего, отомстить». Ёритомо посмотрел в глаза Ёсицунэ. «За долгие годы ссылки не раз слышал о тебе, а свидеться удалось лишь сейчас». Поднявшись, он вышел из палатки, дав знак Ёсицунэ следовать за ним. По проторенной среди сакуры дорожке, словно по сотворенному при-родой тоннелю, они направились к синтоистскому храму Хатимана, прошли через тории, и усе-лись на плоские камни под ветвями хурмы, согнувшимися под тяжестью вызревших плодов. «Ко-гда-то Ёсииэ, прослывший в народе за отвагу сыном Хатимана, вел тяжелые бои в Муцу с Иэхи-рой из клана Киёхара. В самый их разгар Минамото Ёсимицу, бросив в столице должность стар-шего стражника левой дворцовой охраны, устремился на помощь Ёсииэ. И Гэндзи одолели про-тивника! Сколько воды утекло с тех пор… И вот, все повторилось! В трудную минуту младший брат подставляет плечо старшему, добавляя ему уверенности». Глаза Ёритомо заволокли слезы. Они еще долго беседовали и, наконец, поклялись друг другу уничтожить Хэйкэ.
Неожиданное появление Ёсицунэ не то, чтобы расстроило Токимасу, но озаботило основа-тельно. По зову ли сердца тот объявился здесь или по чьему-то наущению? И каким прытким ока-зался! Остальные братья еще неведомо где, этот же пострел тут как тут, готов постоять за честь Гэндзи. Может, и вправду, родная кровь тому причиной, забурлила, поди, останови, а может… Нескрываемая настороженность тестя к Ёсицунэ становилась неприличной и грозила вызвать кри-вотолки, поэтому Ёритомо как-то на привале, выбрав подходящий момент, укоризненно спросил: «Что гложет тебя, дружище? Это мой брат, такой же Минамото, как и я». «Такой же, да не совсем», возразил Токимаса. «В нем течет кровь Минамото. Это факт. А воспитан ли он в духе самурая, воина из славного рода Сэйва Гэндзи, вот тут-то я сомневаюсь, сильно сомневаюсь. Ёсицунэ еще был сосунком, когда погиб его отец, незабвенный Ёситомо, и Гэндзи подошли к краю бездонной пропасти. Бесподобная Токива Годзэн, увы, недолго тешила Киёмори, шустро подыскавшего ей мужа, Итидзё Наганари, захудалого придворного из Фудзивара, в доме которого Ёсицунэ рос уж точно ни как самурай. Там боялись упомянуть даже имя Ёситомо, а его деяния – тем более. Кто его окружал? Кто наставлял? Кто внушал манеры, приличествующие сыну дома Гэндзи? Вот вы, Ёритомо-доно, впитали их с молоком кормилиц из достойных самурайский семей. А чему могли научить Ёсицунэ всякие там Фудзивара?! Придворным штучкам, и только. Или же, о чем и поду-мать то неловко, из него лепили приспешника Хэйси?! Разность в воспитании рано или поздно обязательно проявится, и кто-то непременно попытается ее использовать. Против вас, Ёритомо-доно. В этой истории много странного и непонятного. Из усадьбы Наганари Ёсицунэ попадает в храм Курамадэра, готовясь встать на путь служения богам. Особым прилежанием он не отличался и, в конце концов посчитав монашескую рясу слишком тяжелым уделом, метнулся в Осю к Фуд-зивара Хидэхире, которому зачем-то вдруг понадобился знатный отпрыск дома Гэндзи, не монах, заметьте, а воин. Поговаривают, что Токива упросила Наганари от греха подальше пристроить Ёсицунэ в Хираидзуми. Хотя вряд ли ему что-то грозило, если не брать в расчет нравы учителей-монахов в отношении молоденьких учеников. Какое дело Киёмори, пьяневшему от власти, до мальчишки по фамилии Итидзё?! Скорее всего сами Фудзивара что-то замыслили: авось приго-дится или против Хэйси или против Гэндзи – как сложится. Наганари пошел на поводу ненагляд-ной женушки, снесся с двоюродным братом, Фудзивара Мотонари, и все чудесно сладилось. Мо-тонари этот, скажу вам, довольно темная личность. Когда в должности губернатора Муцу он объя-вился в Хираидзуми, город навеял на столичного аристократа вполне объяснимую грусть. Это те-перь Хираидзуми блестит от золота и переполнен купцами, а тогда лишь строился и напоминал деревню, большую, но деревню. Губернатор ловко встрел в спор о налогах между левым минист-ром Нобунагой и кланом Фудзивара из Осю, и, воспользовавшись старыми знакомствами, уладил дело в пользу местных, став для них незаменимым. Постепенно Мотонари обвыкся в глуши, обу-строился и, прослужив с десяток лет, ушел на покой, осев в Хираидзуми. Выдал дочь за Хидэхиру и всячески пособлял расцвету «золотой культуры». Затея с побегом Ёсицунэ скорее всего принад-лежит этому самому Мотонари, без подсказки которого Хидэхира и не пернет, извините, чихнет. Он же, наверняка, причастен и к тому, что Ёсицунэ стал послушником именно в Курамадэре. Ма-ло ли в Киото достопочтенных святынь, где сей отрок получил бы образование, достойное и его происхождения и уготованному предназначению, но он очутился в Курамадэре, храме седла и ло-шади. Добавьте сюда меч, и перед вами, нет, не монах, но воин! Всегда в седле на лошади и с ме-чом. И на обучение в такой храм отправляют потомка главы Гэндзи?! Представляю, какого из него служителя закона собирались лепить. Тамошние монахи умеют не только показать, куда и чем пырнуть или ударить, но и толково разъяснить, как обмануть врага, превзойти его не числом, а умением. Может, они и вправду якшаются с длинноносыми лешими?! Однако для Ёсицунэ на-стоящим тэнгу стал Киити Хогэн, уважаемый в Курамадэре наставник, взявшийся втолковать ему премудрости военного искусства. Чем уж там он приглянулся Хогэну, неведомо, но тот свел уче-ника со старшей дочкой, сразу потерявшей голову от любви. Она то и рассказала в порыве откро-венности Ёсицунэ о хранившейся в доме отца где-то в Итидзё Хорикаве книге из Китая, посвя-щенной шести тайным учениям Тай-гуна, советника основателя царства Чжоу. Никто эту дикови-ну и в глаза не видывал, тем не менее бытует поверье о ее чудесных свойствах – прочитавшему и ухватившему суть прочитанного она даровала магическую силу, способную одолевать врага и не сколько мощью оружия, а внезапностью и смекалкой. Как она досталась Киити Хогэну знает, на-верное, лишь он сам, как и то, кто привез ее из Китая. А это было непросто, ибо любая попытка вывести книгу за пределы Поднебесной каралась лютой смертью. Отчаяться на подобное безрас-судство мог только один человек – знаменитый маг и гадатель Абэ Сэймэй, числившийся на офи-циальной службе в Управлении темного и светлого начал при Государственном совете. По слухам его матерью являлась обратившаяся в женщину лисица, наградившая сынка сверхъестественными способностями, без которых он вряд ли бы раздобыл книгу Тай-гуна.
Неожиданно у Сэймэя объявился достойный конкурент по имени Асия Доман. Мог ли он брошенным листиком ивы раздавит жабу, или отпугивать чертей от столичных врат, неизвестно, но то, что ему удалось изрядно попортить нервы Сэймэю, это уж точно. Споры их сторонников нередко заканчивались потасовками, содействовавших популярности Домана среди простых киот-чан. Терпение властей лопнуло и в императорском дворце в присутствии самого императора уст-роили соревнование Сэймэя и Домана. Победитель провозглашался учителем, проигравший же становился его учеником, признавая тем самым свое поражение. «Ну, мудрецы и провидцы, по-пробуйте угадать, что в ней находится», промолвил император, указывая на коробку перед ним. Первым выпало отвечать Доману: «Мандарины, числом шестнадцать». Сэймэй немного подумал и, улыбнувшись, громко воскликнул: «В коробке мыши, шестнадцать штук». По рядам сидевших аристократов прокатился вздох разочарования – они желали победы придворному гадателю, а не какому-то бродяге, и, разумеется, ведали про уложенные в коробку мандарины. Когда же ее от-крыли все, напрочь забыв про манеры, широко разинули рты от охватившей их неподдельной ото-ропи – из коробки шустро вылезли и бросились врассыпную мыши. Шестнадцать мышей! Превос-ходство магической силы Сэймэя не вызывало сомнений, и Доману ничего не оставалось как, за-таив обиду, смириться с унижением в ожидании своего часа.
По приказу двора Сэймэй отбывает с посольством в танский Китай. Доман в отсутствии учителя сближается с его женой, склоняя на порочную связь. Без нее он вряд ли бы сумел вы-красть эту самую книгу у Сэймэя, исхитрившегося каким-то образом привезти ее домой. Кончи-лось же все тем, что Домана за эти проделки сослали в Хариму, а книга куда-то подевалась. Впол-не вероятно, она превратилась в святую реликвию секты его последователей и передавалась из рук в руки, пока не попала к Кити Хогэну выходцу, кстати, из Харимы.
Перед самым обрядом пострижения Ёсицунэ наталкивается в Курамадэре на какого-то мо-наха из самураев, поведавшего ему про настоящего отца, Ёситомо. Новость не настолько ошара-шила Ёсицунэ, чтобы безоговорочно поверить в нее, но тут очень даже кстати откуда не возьмись подвернулся Китидзи, торговец золотом. Интересная, скажу вам, личность. Появился на свет в Осю в Каннари в лачуге угольщика, мать его – обыкновенная бродяжка, правда, из столицы и не-дурна собой, перебивавшаяся чем бог пошлет, то станцует, то споет, то переспит с первым встреч-ным. И человек столь незамысловатого происхождения выбился в люди, став ищейкой Хидэхиры, рыскающей по стране и вынюхивающей все, что сгодится хозяину. Китидзи в два счета доказал Ёсицунэ, что никакой он не Итидзё, а истинный Минамото. У послушника забурлила кровь, мигом смывшая из души жалкие надежды последовать примеру родных братьев.
Неожиданно исчезнув из обители, Ёсицунэ объявился в Хираидзуми лет в семнадцать. И где же его носило два года? Чем занимался?». Ёритомо, с интересом внимавший тестю, самодо-вольно ухмыльнулся: «Для тебя это может и загадка, но мне он все открыл. И почему бежал из храма, и где скитался, и как добывал миску жидкой похлебки, снося грубости и унижения. И лишь одна мысль укрепляла его дух – отомстить Тайра за отца. Что здесь зазорного, Токимаса?». «И кто же, позвольте спросить, надоумил его сподобиться на такое?», с определенным вызовом выпалил Токимаса. «Не матушка ли Токива? Мол, над головой занесен меч кровожадного Киёмори и, пока не поздно, надо бежать. И бежать в Осю. Сообщил же ей о занесенном мече не иначе как Наганари, ее благоверный?». «В общем, так», произнес Ёритомо в некотором замешательстве. Ему даже по-чудилось, что Токимасе каким-то образом удалось подслушать их разговор с Ёсицунэ в Хатиман дзиндзя. «Все-таки хорошо, что Токимаса на моей стороне», вдруг подумалось ему. Тот же про-должал удивлять зятя. «Киёмори тут не причем. Зачем ему служка, мнивший себя Итидзё?! На се-вер Ёсицунэ кинулся ведь не прямиком из обители, а еще долго отирался в столице. И не просто ради укоренившейся привычки шататься по улочкам замечательного города, но с особым умыслом, навеянном, наверняка, тем самым Китидзи. Это мне доподлинно известно от проверенных людей, не раз лицезревших в Итидзё Хорикаве странно одетого юношу, пробиравшегося тайком к не чу-равшемуся и бренного мира Кити Хогэну, подрабатывавшему на пропитание гаданием и ворожбой, да за одно верховодившему шайкой метателей, которые так наловчились швырять заостренные по краям голыши, что могли зашибить или покалечить любого. Отслужившие в Киото самураи слу-чайно встретили юношу здесь. Это ваш брат! Поначалу Ёсицунэ скрытно посещал дом Хогэна, а затем вроде бы поселился там на правах мужа его дочери. Получив, наверное, долгожданный шанс внимательно прочитать и выучить наизусть книгу Тай-гуна. Когда он бесчестным путем добился цели, нужда в притворстве исчезла. Несчастная девушка открылась отцу, в гневе приказавшему метателям поквитаться с обидчиком, подкараулив того в храме Годзё Тэндзин. Вскоре у себя в са-ду Хогэн обнаруживает валявшиеся в траве головы метателей, и клянется жестоко отомстить. Ока-завшись в действительно опасном положении, Ёсицунэ при пособничестве Китидзи уносит ноги в Осю, куда уже никакой Хогэн не доберется. Вот так!». Лицо Токимасы расплылось в горделивой улыбке. «Так или нет, увидим», задумчиво проговорил Ёритомо, который не очень то поверил в услышанное, но и полным бредом тестя не посчитал. Тот же не унимался: «Теперь Ёсицунэ у вас под боком, и наверняка уверен, что мщением Хэйси все закончится. Выполнит сыновний долг, по-лучит придворный ранг, должность какую, младшего конюшего, к примеру, и этим удовлетворит-ся. Способен ли он осознать, что разгром Хэйси только начало. Если не осознает, пусть не сразу, со временем хотя бы, нам, простите, вам трудно будет ужиться с ним. Хитрец Хидэхира самураев то не прислал, а это значит …». «А это значит», Ёритомо перебивает Токимасу, «Хидэхира четко дает понять, что не намеревается нападать на нас, и за тыл нам пока опасаться не с руки. К тому же пойдут слухи, что сто семьдесят тысяч воинов Осю вот-вот последуют за Ёсицунэ и примкнут к Гэндзи…».
В Камакуре Ёритомо отдает приказ готовиться к войне с кланом Сатакэ, хотя сама эта идея почему-то претила ему. Тут еще Ёсицунэ встревал со своими доводами – мол, прежде всего, нуж-но поквитаться с Хэйси, тогда их сторонники в Канто поумерят пыл, а Сатакэ, глядишь, изъявят покорность новой власти. Они ведь как-никак тоже из Гэндзи. Ёритомо лишь раздраженно бросал в ответ: «Так надо», ибо самому себе не мог толково разъяснить причину нападения именно на Сатакэ. Предотвратить союз с Осю? Не дать сговориться с Хэйси? Но Сатакэ пока не высовывают-ся и вполне вероятно ломают голову над теми же вопросами. Они еще наверняка не определились, а мы, даже не переговорив, рвемся их извести. Пытаясь разобраться со всем этим, Ёритомо по обыкновению излил душу Токимасе, который, выслушав зятя, оглянулся по сторонам, еще раз убеждаясь, что они одни, и уверенно заговорил. «Ёсимицу здорово подсобил Хатиман Таро Ёсииэ. Что верно, то верно. Вернулся в столицу, и тут его словно подменили. Связался с женщиной из Хитати Хэйси и давай мутить воду, стравливая Сэйва Гэндзи между собой, что было совсем не трудно, учитывая их характер. Ведь столько императорских отпрысков высочайшим волеизъявле-нием переведено на положение простых подданных с фамилией Минамото, т.е. Гэндзи, и не со-считать. Первыми подобной «чести» удостоились Макото, Токива, Тору и прочие дети императора Сага. И пошло, поехало. Ниммё Гэндзи, Сэйва Гэндзи, Уда Гэндзи, Мураками Гэндзи, Сандзё Гэндзи… Всех и не упомнишь. Жили они, надо сказать, тихо и мирно, погруженные в быт хэйан-ской знати, лишь Сэйва Гэндзи места себе не находили. Изворотливости, этакой политической прыти тех же Мураками Гэндзи, им заметно не хватало, хотя и числились постарше оных, да и буйная кровушка покоя не давала. Чуть что не по ихнему вскакивали на лошадь и ну молотить и чужих и своих. Своих, пожалуй, чаще. Кровь непокорности бурлит в Сэйва Гэндзи и сейчас. Вот вы, Ёритомо-доно, по праву возглавляете главную ветвь Сэйва Гэндзи, корнями уходящую в про-винцию Кавати, где нашли вечное успокоение Ёринобу, Ёриёси, Ёсииэ, заложившие основу могу-щества вашего дома. Но вряд ли с вашим верховодством запросто смирятся, скажем, Гэндзи из Тады и Каи, мнящие себя прямым потомством императора Сэйвы. Ёсимицу-сама слыл умельцем на все руки – и славную интрижку заварит, и на флейте так сыграет, что душа замрет. Оружием владел превосходно, но и с безоружным я бы с ним не стал препираться – поговаривают, что он какую-то там борьбу придумал. И наследство оставил на зависть – кланы Такэда, Сатакэ, Огасава-ра, Намбу его ведь корня. Пока у власти Хэйси, норов особо не выказывают, но и признавать ваше старшинство что-то не спешат. «Но почему именно Сатакэ? Неужели с ними нельзя договориться? Хотя бы попытаться», недоумевал Ёритомо. «Масаёси, внук Ёсимицу, как-то узрел в храме Сатакэ бамбук с единственным коленцем, и, посчитав это счастливым предзнаменованием, поменял фа-милию Минамото на Сатакэ, дав начало новому клану. Масаёси не ошибся – судьба действительно благоволила ему, ниспослав и земли и вассалов. И сам он старался как мог ради клана. И на краса-вице из Осю Фудзивара женился, и подарочки Хэйкэ в столицу засылать не забывал. Естественно, Сатакэ для многих поперек горла встали, особенно для Тиба Цунэтанэ, поэтому он так и горячится. Было у него когда-то немалое поместье, кормившее монахов из храма Исэ дзингу. После смуты Хэйдзи и гибели вашего батюшки поместье ловко прибрал к рукам Ёсимунэ, сынок того самого Масаёси. Удача, видимо, по-прежнему оставалась на его стороне. Понятное дело, для возвращения сей житницы Цунэтанэ рвется переступить через Сатакэ. Да не только он. Тем же Кадзусе и Миуре есть, за что ненавидеть этих баловней судьбы. Правда, их голова Такаёси, говорят, сейчас в столи-це, выслуживается перед Тайра Киёмори, но и дети его не подарок. Так просто не поддадутся. Но вы должны проявить решимость. Не забывайте, диктат Киёмори порожден постоянным раздраем среди Сэйва Гэндзи. И если теперь, именно теперь смалодушничать и не поступить жестоко, они опять сами себе выроют могилу. Участь Сатакэ остановит эти распри и сплотит ваших сторонни-ков. Тогда уж Хатакэяма из Мусаси вряд ли осмелятся конфликтовать с Миура из Сагами, а «ста-рики» - спорить с «молодыми». Все возбоятся вашего гнева. И вот еще что. У этих Сатакэ земли видимо-невидимо. Хватит и Тибе и Миуре и Кадзусе. И еще останется, чем отблагодарить верных людей. Иначе их верность может поколебаться. И куда они метнутся – только богу известно. По-лучив же землю от вас, они станут служить не Кадзусе или Тибе, а вам, лично вам. Такие сейчас времена».
Токимаса был прав, тысячу раз прав. Только каждый десятый из набросившихся на Ёрито-мо в Исибасияме лишился головы вместе с владениями. Обстоятельства принуждали его к велико-душию по отношению к противнику. Число переходящих к нему стремительно росло. И чем он мог подпитывать их преданность? Гарантией сохранения уже имеющегося, приобретенного, кста-ти, не от его милости? Да и гарантией какой-то сомнительной – бунтовщика, ополчившегося на центральную власть. Требовалось что-то более ощутимое, подкрепленное традиционным автори-тетом закона, иначе ему так и сидеть на коротком поводке местных вожаков. Как сполохи молнии разрывают ночную мглу, так и в сознании Ёритомо неожиданно для него самого на мгновенье вы-светились контуры будущего политического устройства, манившего самурайские массы востока. И война с Хэйси, безжалостная и кровавая, всего лишь одно из препятствий на пути реализации этого устройства, своего рода расчистка местности перед возведением фундамента, которое по-требует уже не столько силы и мощи, а ума и прозорливости. На душе Ёритомо вроде бы полегча-ло: действия приобретали логическую завершенность, и он уже знал, что ответить Ёсицунэ.
Нескончаемая казалось бы вереница всадников неспешно покидала Камакуру, держа путь в сторону Хитати. Для подобных начинаний день выдался не совсем благоприятный, однако Ёрито-мо проявил непреклонность: «Что бы не сулила ворожба, как бы не располагались звезды я полу-чил указ принца Мотихито именно в этот день, который навсегда останется для меня счастливым». Из резиденции Сатакэ в Оотэ на северо-востоке доходили слухи об усилении противостояния в их лагере: старший сын главы клана, Ёсимаса, склонялся к союзу с Ёритомо, но младший, Хидэёси, выступал категорически против. Правда, самого Ёритомо это не волновало – он нуждался не в со-юзнике, а в его земле.
На военном совете в Исиоке в провинциальной управе Хитати Ёритомо прибывал в при-поднятом настроении: « Ну, как вам корюшка из лагуны Касумигаура? Хоть и не нагуляла еще жирка вдоволь, но хороша, и, действительно, запахом сливы отдает. А рыба-лапша вообще пре-лесть. Теперь о деле. Кадзуса Хироцунэ, насколько известно, приходится родственником Сатакэ. Вот пусть и разберется с ними, по-родственному, пока они без отца не разберутся что к чему». Ёритомо злорадно ухмыльнулся. Сатакэ Такаёси вряд ли предаст своего благодетеля Киёмори, но Ёсимаса, его наследник, вроде бы колебался, и при определенных условиях, в отличие от Хидэёси, мог примкнуть к Ёритомо.
Ёритомо, которому после совета хотелось побыть одному, с нескрываемым раздражением взглянул на Ёсицунэ, нарушившего его одиночество: «Что еще там, брат?». «Я совсем недавно по-знакомился с Кадзусой, но чувствую наперед, как он примется разбираться с Сатакэ. Прикрываясь вашим именем, он и ему подобные улаживают свои делишки. И вы потворствуете им. А как же месть за отца? Я искренне полагал, что Гэндзи схватились с Хэйкэ именно ради нее, но выходит, я ошибался. Как же так?», недоумевал Ёсицунэ. «Гэндзи, говоришь. Где ты их видишь то? И там и здесь сплошь Тайра из ближних и дальних ветвей Камму. Им дела никакого нет до Ёситомо. Хоть спи с ними в обнимку, хоть хлебай из одного котла, хоть высасывай гной из ран как китайский полководец У-ци из царства Вэй, преданности не дождешься. Только земля, только она, родимая, их влечет. Уцелевшие же Гэндзи даже в минуту опасности по-прежнему скалятся друг на друга. Сатакэ - против нас, Ёсинака – тоже, в ту же сторону поглядывают и наши дядья – Юкиэ и Сида Ёсихиро. Ради удовлетворения гордыни они пойдут на кого угодно – хоть на Хэйкэ, хоть на нас. Никак не уразумеют хилым умишком того, что добейся местные Тайра своего прямо сейчас, не-медленно выкинут нас за ненадобностью, как рухлядь какую, болтающуюся под ногами. Что бы этого не произошло, что бы последние Гэндзи окончательно не сгинули с этого света, разношер-стную свору надо приучать, понемногу прикармливать как собак. Сытые же псы не бросятся на хозяина, лишь ему одному будут служить, имея одинаковый со всеми шанс отхватить лишний ку-сок мяса. И если ты этого не осознаешь, если не поймешь, что все равны перед хозяином – и род-ственники тоже, ничего у нас не сложится. А что касается Сатакэ…», Ёритомо никак не находил подходящих случаю слов, «им просто не повезло, они просто жертва обстоятельств».
Кадзуса Хироцунэ предложил братьям Сатакэ встретиться и по-родственному обсудить создавшееся положение. Хидэёси, почувствовав подвох, отказался, Ёсимаса же согласился, и по-платился за чрезмерную доверчивость. В обусловленное время, взойдя на мост «Большая стрела», перекинутый через небольшую речку, он медленно подошел к стоящему в одиночестве Хироцунэ. «А, Ёсимаса-доно, давненько же мы не виделись. Негоже родственникам чураться друг друга. Особенно нынче». Хироцунэ загадочно улыбнулся. «Армия Корэмори разгромлена в Фудзигаве, и какой вам прок идти против Ёритомо. Сукэ-доно преисполнен добрых чувств и предлагает вам достойный мир и дружбу. Он станет как старший брат бережно относиться к вам и вашему роду, прекрасно помня, какая кровь течет в вас. Надеюсь, собственноручно написанное им послание развеет ваши последние сомнения». Когда Ёсимаса принялся разворачивать письмо, из кустов прожужжала большая стрела. Он пошатнулся и припал на колено, и в этот момент Хироцунэ нано-сит удар коротким мечом…
Едва прослышав о печальной участи брата, Хидэёси покинул родовую усадьбу и засел в считавшейся непреступной горной крепости Канаса, к которым по рисовым полям и виноградни-кам уже неслись четыре тысячи всадников Хироцунэ. Наткнувшись на отчаянное сопротивление, он уговорил одного из крестьян, доставлявших провиант осажденным, передать весточку дяде Хи-дэёси, Сатакэ Ёсисуэ, человеку хитрому и алчному, много чего повидавшему на этом свете, но да-же у него глаза полезли на лоб от удивления. Еще бы! Сам Ёритомо обещает ему несколько уездов в Хитати. Не мешкая, Ёсисуэ доносит Хироцунэ о потайном проходе в крепость. Преданный дядей Хидэёси ускользает от расправы и бежит в Осю. Раздав отобранные у Сатакэ земли, в середине ноября Ёритомо возвращается в Камакуру.
В сознании самураев намечался очевидный перелом. До Фудзигавы мятежная армия являла собой некое вольное объединение самостоятельных дружин местных феодалов, опутанных разно-образными кровными связями и интересами. Они считали Ёритомо не господином, а, скорее, со-юзником, что заметно стесняло его действия или даже заставляло подчиняться их воле. После раз-грома Сатакэ самураи увидели в нем не только защитника от произвола центральной власти, но и господина. Пришло время осторожно и постепенно превращать разношерстную и непостоянную по характеру массу в четко структурированную, дисциплинированную организацию его личных потомственных вассалов (названных в последствии гокэнинами), предводителем которой будет он, Минамото Ёритомо, и никто иной.
«Вызывали, Камакура-доно?», чуть прищурившись, спросил Вада Ёсимори». «Как, как ты меня назвал? Камакура-доно? Господин Камакуры? А, что, неплохо. И кто придумал это?». Ёри-томо не мог скрыть приятного удивления. «Даже и не знаю, но в городе вас величают именно так», смутился Ёсимори. «Ладно, ладно, не тушуйся, и садись-ка рядом со мной». По знаку Ёритомо служанки поставили перед ним гостем столики с вяленой кетой, маринованными сливами и кув-шинами с молодым сакэ. «Видишь, что происходит, Ёсимори? Пополнение прибывает и прибыва-ет, и мне уже трудно одному управляться – и руководить в походах, и оценивать их участников, и за порядком следить… А отдавать это на откуп командирам дружин, скажу откровенно, мне бы не хотелось. Сегодня они со мной, а завтра? Да и норов у них суровый. Попробуй, угоди! Поэтому я подумываю учредить ведомство, занимающееся от моего имени, разумеется, вопросами, связан-ными с самураями, этакое ведомство самурайских дел. И поставить во главе тебя. И ты, и твой род Миура заслужили это». Ёритомо угадал давнишнее заветное желание Ёсимори, сразу смек-нувшего, что к чему. Самурайское ведомство предназначалось для личных вассалов Ёритомо, ко-торый давал понять, отныне те, кто последует за ним, должны подчиняться ему и никому другому. Принятие и хранение письменных клятв верности он поручает Вада Ёсимори, выказывая ему вы-сочайшее доверие. «Ты возглавишь моих самураев и помимо прочего должен растолковать им, что личный вассал не только ловко управляется с мечом и луком, но и предугадывает малейшее поже-лание господина и, не дожидаясь приказа, старается его осуществить. Ничто не ускользает от его взгляда. Его уши слышат все. И о чем болтают в деревне, о чем судачат в уезде, какие слухи вита-ют в провинции. Это важно особенно сейчас, когда…», тут Ёритомо остановился. Ему не хотелось упоминать родственников из Гэндзи, хотя сказать было что. Кисо Ёсинака вот-вот вырвется из Синано, как река, выходящая из берегов во время половодья. Нитта Ёсисигэ горделиво затаился на юге Кодзукэ. И тот и другой вряд ли согласятся подчиниться Ёритомо. Клан Такэда вдруг ввязался в игру, затеянную императором-иноком Госиракавой, и вроде бы помышляет выступить против Ёритомо. Сида Ёсихиро на юге Хитати, всячески выказывающий недовольство племянником, вел себя крайне вызывающе. Отнял земли у святилища Касима, сдружился с ярым недругом Ёритомо в Симоцукэ – Асикага Тадацуной, и, говорят, лишь ждал сигнала Хэйси, чтобы заодно с ними на-пасть на Камакуру. Нельзя забывать и мятущуюся натуру Минамото Юкииэ, способную толкнуть его на любую авантюру. И это не просто самураи, а родственники Ёритомо, пользующиеся к тому же немалым влиянием в этих краях. Их упертость ставила перед ним жизненно важный вопрос – как с ними поступить?
«А помогать тебе будет», Ёритомо выдержал долгую паузу, «Кадзивара Кагэтоки». Услы-шав это имя, Ёсимори слегка поморщился – без году неделя при Ёритомо, а как развернулся! Не обделенный образованием, красноречием, поэтической сноровкой Кагэтоки пользовался исключи-тельным доверием Ёритомо, став для него и телохранителем, и осведомителем, и управляющим делами, и исполнителем деликатных поручений, и советчиком, и еще незнамо кем. Вроде бы все-гда в тени Ходзё, Миуры, Тибы, однако по влиянию им не уступал. В этом Ёсимори не сомневался, но вот откуда взялся этот Кадзивара, где его отыскал Дои Санэхира, чем занимался после подвига в Сугияме, оставалось загадкой. Может, проворачивал для Ёритомо какие-то делишки? Как бы там ни было, Кагэтоки всплыл неспроста и наверняка приставлен присматривать за мной. Не в духе Ёритомо пускать на самотек столь важное начинание, и в этом смысле его любимчик, далекий от межклановых склок, незаменим. Вскоре, в только что отстроенной в Оокуре усадьбе, где нашло временное пристанище и самурайское ведомство, его глава Вада Ёсимори передал ее хозяину спи-сок личных вассалов, содержащий триста одиннадцать фамилий. Вассализация самураев Канто под эгидой Ёритомо сделала первый шаг по дороге, конец которой окутывал густой туман неведе-ния. С трудом верилось, что Фудзивара Хидэхира, Дзё Сукэнага из Этиго, Асикага Тосицуна из Симоцукэ, едва прослышав про судьбу Сатакэ, бросятся, толкаясь локтями, на поклон к Ёритомо. Скорее, наоборот, ощетинятся, почувствовав нависшую опасность. А есть еще Ёсинака, Сиба Ёси-хиро, Юкииэ и прочие родичи, грезившие главенством в Гэндзи. Сегодня судьба благоволит Ёри-томо, а завтра? Что он может дать самураям такого, что не по зубам другим Гэндзи? Он, бунтов-щик и личный враг императора! Минует ли его участь предшественника – Тайра Масакадо?! Од-ного указа принца Мотихито вряд ли хватит для обуздания такой оравы людской. Да и сам указ, если присмотреться повнимательнее, являлся своего рода эмоциональным всплеском доведенного до отчаяния человека, но никак не легитимным приказом, который следовало принимать к испол-нению во имя священного самурайского великого долга. И предназначался он, откровенно говоря, не лично и конкретно Ёритомо, но всем Гэндзи. Таковых же обнаружилось немало, и поди, разбе-рись, кто из них главнее и правильно ли поубивали друг друга. Уполномочивал Гэндзи указ, меж-ду прочим, лишь на уничтожение ненавистных Хэйкэ. Падут они, Мотихито вряд ли удосужится вспомнить про Ёритомо, Ёсинаку и иных Гэндзи с мест – пусть там и пребывают, тем более один Гэндзи у него под боком уже имелся – Минамото Ёримаса. И этого вполне достаточно. Ныне ни того, ни другого уже нет, но сомнительный, в общем-то, указ есть и вовсю гуляет по просторам Канто. Указ покарать Хэйкэ, и только! Сгинут они, победные ликования стихнут, что останется у Ёритомо? То, что он муж благородный и законный наследник Ёситомо? Убедит ли это самураев? Кого-то да, кого-то вряд ли, тем более, если вспомнить, что Ёситомо сотворил с братьями и отцом, Тамэёси, не горевшего желанием передавать ему главенство в доме. Значит, Гэндзи опять бросятся на Гэндзи… Чтобы не допустить этого Ёритомо должен выделиться среди них, и выделиться чем-то очень и очень весомым в глазах самурайства. Складывалась парадоксальная картина – Ёритомо восстал против Хэйси, стремясь их уничтожить, а уничтожив, терял пусть и шаткую, но хоть ка-кую-то моральную подпорку своей власти. Выходит, надо что-то побыстрее придумать, пока Хэй-си еще здравствуют на этом свете. Миура, Кадзуса и даже Ходзё здесь Ёритомо не советчики, ибо замкнуты, как он полагал, на собственных местечковых интересах. Правда, до конца Хэйси было еще далеко. Киёмори использовал любой шанс выправить пошатнувшееся положение: вернул им-ператора в Киото, жестоко проучил нарских монахов Кофукудзи и Тодайдзи, восстановил экс-императорское правление, подавлял мятежников на ближних подступах к столице, подстрекал Фудзивара Хидэхиру на карательный поход в Канто. Казалось, еще чуть-чуть и колесо удачи, пусть со скрипом, развернется в сторону Хэйкэ, однако невзгоды последнего времени тяжким бременем навалились на Киёмори, «сгоревшего» буквально за несколько дней не то от диковин-ной горячки, не то от апоплексического удара. Все, Хэйси крышка, злорадствовали многие.
Утрату столпа дома Тайра усугубили бушевавшие голод и эпидемии, косившие людей ты-сячами. Стаи одичавших собак в Киото пожирали трупы, разбрасывая повсюду окровавленный внутренности, источавшие непереносимый смрад. Расцветало людоедство. Подвоз продовольствия из Канто и Хокурику фактически прекратился, сковав действия Хэйкэ. Пыл противостояния осты-вал, и Ёритомо, наконец-то, мог вплотную заняться обустройством Камакуры.
Изрезанный холмами город превращался в строительную площадку. Рядом с резиденцией Ёритомо возводились усадьбы его приближенных. Самураи попроще осваивали небольшие лощи-ны, каковых насчитывалось штук пятьдесят. Повсюду стучали топоры, звенели пилы, разносились вопли погонщиков быков, волочивших здоровенные бревна. Камакура выстраивалась вокруг Ва-камия одзи, улицы молодого храма, пересекавшей на манер Судзаку одзи в Киото весь город. На юге, вблизи побережья, она начиналась огромными вратами-тории, и на севере, самой сакральной части Камакуры, «упиралась» не в дворцовый комплекс как в Киото, а в храм Хатимангу, симво-лизируя его особое значение как для Ёритомо, так и самураев Канто. Этой улице отводилась роль не только главной, ни в чем не уступающей знаменитому аналогу, но и… последнего и непри-ступного рубежа обороны. Основным противником Ёритомо по-прежнему оставались Хэйси. Не-смотря на преследующие их неудачи, они еще контролировали немалые экономические и военные ресурсы западных провинций и, наверняка, поднакопив людей и провиант, попытаются напасть на Камакуру, в первую очередь, с запада. Осторожный по натуре Ёритомо всегда помнил об этом, по-этому и его резиденция, и самурайское ведомство, и прочие важные постройки располагались с восточной стороны Вакамия одзи, которая должна была остановить прорвавшегося в город с запа-да врага и не дать ему добраться до политического сердца Камакуры. Попробуй, доберись, когда ширина улицы - тридцать метров, а по бокам – трехметровые рвы глубиной с лошадь. Если вдруг все-таки переберешься через ров, непременно упрешься в напоминающий стену мощный забор с тремя лишь воротами – в начале, середине и конце улицы. Но это еще не все! Связь с внешним миром Ёритомо замыслил ограничить семью пробитыми в окружающих город холмах проходами, столь узкими, что по ним с трудом могла протиснуться лошадь с седоком, а подступы к ним из-нутри застроить усадьбами и дачами клана Ходзё. Пусть наслаждаются чудесной природой, и за-одно приглядывают за проходами. Так будет надежнее. Склоны холмов, ведущие в город, надле-жало срезать и превратить в отвесные стены. Пусть враг и заберется на гребень холма, но вниз ему пути уже не будет, ни пешему, ни конному. Грунт и камни, сдираемые с холмов, пойдут на засып-ку расселин и неровностей в лощинах для расширения столь необходимой площади равнинных участков.
Кряхтя под тяжестью мешка с камнями для подсыпки дороги от собственной усадьбы к храму Хатимана, Ёритомо узнает о сражении в Суноматагаве шестнадцатого марта 1181 г. «Все-таки добился своего», буркнул он, подумав о дяде, Юкииэ, искавшего приключений в надежде хоть как-то выделиться среди Гэндзи. И нашел их! Армия Хэйкэ, ведомая Сигэхирой и Корэмори, вторглась в провинцию Мино и не собиралась останавливаться. Урок Фудзигавы не прошел для них даром – другой настрой, полная сосредоточенность, иное отношение к врагу, однако Юкииэ не почувствовал этого, ибо уже грезил победой и видел себя повелителем Токайдо, великодушно простившим и отправившим племянника на покой куда-нибудь в Идзу. Насобирав тысяч пять са-мураев Микавы и Овари, и даже не соизволив снестись с Ёритомо, Юкииэ бросился наперерез тайровцам. Завидев на противоположном берегу Суноматагавы в Мино красные полотнища, он с ходу направил самураев прямо в реку, полагаясь на их удаль и внезапность атаки. Одним из пер-вых до вражеской позиции добрался родной старший брат Ёсицунэ, Гиэн, поменявший монаше-скую рясу на латы. Безрассудством он не уступал Юкииэ, но этого оказалось мало. Храбрецов ждали… Началась настоящая резня. Вода уносила сотни трупов вперемежку с кусками превра-тившихся в тряпки белых знамен, налипших на обломки древков. На воде еще долго покачивалось обезглавленное тело Гиэна, пока тяжелые доспехи не утянули его на дно реки.
«Вот дурак!», невольно вырвалось у Ёритомо. Теперь Хэйси раструбят о разгроме армии Камакуры, завлекая к себе новых сторонников. И, поди, разберись, что ни одного самурая Канто и близко там не было. Правда, и победа Юкииэ не порадовала бы Ёритомо, ибо не только укрепила бы авторитет дяди, но и с новой силой поставила вопрос о том, как поступить с родственниками. «Наверняка вот-вот объявится как побитая собака и заскулит что-нибудь в оправдание», пытался успокоить себя Ёритомо.
Через несколько дней Юкииэ действительно стоял перед ним, явно не собираясь садиться туда, куда ему указали – на место вассала. «Вот те на», удивлялся он, «не ошибся ли ты, Ёритомо? Ведь это я, Юкииэ, младший брат твоего отца. Или ты запамятовал, племянник, усаживая меня на место ниже своего?». «Хоть ты и назначен архивариусом Хатидзёин, сестры императора-инока, а я никто, но как был, так, видимо, и остался все тем же хитрющим Ёсимори из Муцу, рвущимся от-хватить кусок не по зубам». Сказав это, Ёритомо встал и направился в соседнюю комнату, дав знак Юкииэ следовать за ним. «Узнаешь, дядя?», назидательно спросил он, указывая на доспехи и длинный меч, лежавшие на подставке. «Только обладающий тремя священными регалиями импе-раторской власти почитается законным правителем страны. У дома Гэндзи тоже есть регалии – эти доспехи и меч. Тебе ли не знать этого?! Только тот законный глава дома, кто владеет ими. Мой отец, твой старший брат, прилюдно передал их мне. Выходит, именно я, и никто другой, потомст-венный глава рода Сэйва Гэндзи, которому ты должен беспрекословно подчиняться, хоть и дово-дишься дядей. Все, и в первую очередь ты, должны смириться с этим и занять подобающее ваше-му положению место вон там, пониже моего. Если же не захочешь… Излишне, наверное, напоми-нать, как поступают с нашкодившим вассалом». В глазах Ёритомо сверкнул гнев. «Если ты и Сида Ёсихиро усвоите это – добро пожаловать в наши ряды, если нет, то прощайте, но запомните, что встаете поперек моей дороги».
«Отсюда сразу же кинется к Ёсинаке или своему брату Ёсихиро, и давай наускивать против меня», подумал Ёритомо, глядя вслед уходящему Юкииэ. «Но и пусть». Неопределенность больше не томила его. Он уже не сомневался, как будет поступать с упорствующими в своих заблуждени-ях сородичами. Первым ощутил твердую руку вассалитизации Такэда Нобуёси, герой Фудзигавы, считавшийся скорее союзником, но никак не вассалом Ёритомо. Когда до Камакуры докатилась молва о заигрывании император-инока с Нобуёси, Ёритомо в гневе приказывает, не просит, не предлагает, но именно приказывает тому предстать перед его очами в Камакуре, а не то… И тот предстает, убеждая Ёритомо, что никакого высочайшего указа об его уничтожении и в глаза не видел, однако, если таковой и существовал, никогда бы его не выполнил, предав своего господина. Откровенно удовлетворенный подобным проявлением вассальских чувств Ёритомо великодушно прощает Нобуёси, приняв от него письменную клятву верности, украсившую архив самурайского ведомства.
Миура Ёсидзуми от имени клана давно приглашал Ёритомо погостить у них, но как-то не складывалось. Теперь же можно и отдохнуть, заодно лично понаблюдав за настроением в саму-райской среде после случая с Нобуёси. В Сага Окахаме на полуострове Миура наслаждавшегося вечерней прохладой Ёритомо встречал, как заранее обговорили, Кадзуса Хироцунэ. Его вассалы, человек пятьдесят, не меньше, едва завидев Ёритомо, «попадали» с лошадей, уткнувшись головой в песок. Сам же Хироцунэ и не подумал спешиться, ограничившись поклоном, походившим на не-брежный кивок головы, уместный для друга, но никак для господина. Сопровождавшие Ёритомо неодобрительно зашумели и громче всех Миура Ёсицура, принявшийся напоминать Хироцунэ о приличиях. Тот, вскипев под градом осыпавших его упреков, ослабил поводья, привстал на стре-менах и медленно произнес: «Вот уже три поколения клана Кадзуса не встают на колени ни перед столичными аристократами, ни перед местными чиновниками. Я уважаю Ёритомо-сама и не раз доказал это на деле. Или вы запамятовали, кто подставил ему и всем вам плечо в критическую ми-нуту?! И что, за это я должен, по-вашему, ломать перед ним шапку? Такого не было и не будет. Я готов и дальше помогать Ёритомо-саме, но не прислуживать на коленях. И без меня ему хватит вассалов, а вот надежных друзей…». Хироцунэ внезапно замолк, расплывшись в улыбке, призван-ной смягчить атмосферу. Правда, наиболее прозорливые, а к ним, несомненно, относился и Ёри-томо, увидели в этой улыбке, проступающую насмешку – мол, сообща мы побили Хэйси, а там уж разберемся как-нибудь сами, без посторонних.
Ёритомо ни чем не выдавал отношения к перепалке, снисходительно наблюдая за происхо-дящим. Постепенно волнения улеглись, и процессия двинулась в усадьбу покойного Ёсиаки, старший сын которого, Ёсидзуми, постарался не зря. Сакэ и закуски, особенно вяленая скумбрия Японского моря, удались на славу. Ёритомо к тому же поджидал сюрприз – маленькая форель из Нагарагавы. Ёсидзуми лично проследил, как из нее аккуратно извлекли кости и внутренности, смочили уксусом и уложили на рисовые колобки. Ставя глиняное блюдо с сохранившей перво-зданный вид рыбой перед гостем, он как бы невзначай обронил: «Те самые, из Нагарагавы». Хотя это случилось очень давно, в смуту Хэйдзи, Ёритомо сразу вспомнил как отстал от отца, уходя от погони, долго блуждал по берегу этой реки, теряя последние силы, пока не наткнулся на рыбака, который дотащил его до дома и угостил форелью, выловленной прирученными бакланами… Из прошлого в настоящее Ёритомо вернул Окадзаки Ёсисанэ, охмелевший настолько, что осмелился попросить у него охотничий костюм. И получил! Когда он принялся прилюдно примерять его, Хироцунэ не выдержал и поддел бесстыдника: «Столь щедрый и знатный подарок впору мне, а не такому старикану как ты, Ёсисанэ. Разве ты достоин его? Ну, признайся, что нет». Окадзаки по-своему истолковал слова Хироцунэ и по-настоящему вскипел: «Я признаю твои заслуги, Хироцунэ. Да, ты привел под знамена Камакура-доно огромную толпу самураев, но когда? Когда самое труд-ное и опасное осталось уже позади. И где же ты отсиживался, дожидаясь своего часа? А вот я, как и многие из присутствующих здесь, удостоился чести стать рядом с Камакура-доно в самом нача-ле его неравной борьбы с узурпаторами Хэйси. И после этого ты смеешь утверждать, что более меня достоин щедрого подарка со знатного плеча?!». Разгоревшийся спор грозил закончиться кро-вью, но Ёритомо и бровью не повел, поэтому на правах хозяина застолья вынужденно вмешался Миура Ёсидзуми: «Ты что, Окадзаки, совсем сбрендил? Скачешь тут в исподнем и орешь как на пожаре из-за какой-то неудачной шутки, когда я принимаю у себя дома дорогого и именитого гос-тя?! Да и ты, Хироцунэ, хорош. От сакэ совсем подзабыл нормы приличия. Прекратите немедлен-но пустую перебранку, или я сделаю это сам». Все затихли, украдкой поглядывая на гостя, с доб-родушной усмешкой созерцавшего происходящее. У него не было повода расстраиваться, по-скольку он слышал то, что хотел услышать. Ёритомо взял в руку чашу, наполненную до краев сакэ, давая знак продолжить застолье.
Отдохнувший и посвежевший он вернулся в Камакуру, объятую слухами о несносном по-ведении Ёсицунэ. Ёритомо держал его в жестком теле, не подпуская к серьезным делам, поэтому в Ёсицунэ накапливалось недовольство своим двойственным положением, которое нередко проры-валось наружу, особенно в отсутствие старшего брата. Доставалось всем, даже Ходзё Токимасе, пытавшегося не раз через Масако как бы в шутку намекнуть Ёритомо о недопустимости подобно-го поведения младшего брата и необходимости окоротить выскочку. Заносчивость Ёсицунэ тре-вожила давно и самого Ёритомо. Заносчивость не к нему, а к его окружению, на которое Ёсицунэ стал поглядывать с высока. Пора указать ему на место, указать доходчиво и наглядно, четко про-ведя между ним и собой такую толстую линию, что только дурак мог ее не заметить. Приближа-лась церемония окончания сборки каркаса храма Цуругаока Хатимангу, на которою прибудет ог-ромное количество людей. В голове Ёритомо вызрел сценарий будущего представления.
Как и ожидалось, на холме Цуругаока собрались толпы зевак, наблюдавших за тем, как за-таскивался на самую верхотуру каркаса и закреплялся коньковый брус. Синтоистские священно-служители пышно проводили положенные по такому случаю обряды очищения, встречи нисходя-щего божества, жертвоприношения. Когда отзвучали молитвы во имя процветания храма, служи-тели принялись разбрасывать рис, отваживая злых духов и иную нечисть. Церемония близилась к концу, и наступало время награждения трех отличившихся плотников из Мусаси. Предназначен-ные для этой цели лошади беззаботно паслись в самом углу храмовых угодий, куда и отправились Хатакэяма Сигэтада и Саэки Хироцуна. Кто-то еще должен был последовать за ними. Ёритомо медленно огляделся, остановив взгляд на Ёсицунэ. «Куро, третья лошадь твоя». Ёсицунэ оторопел от неожиданности. Неужели ему брат поручает презренную роль конюха, и он, сын самого Ёсито-мо, должен перед всеми подвести лошадь к какому-то мужику из Мусаси. Не может этого быть. Его размышления прервал громкий голос: «Я говорю, приведи лошадь». На Ёсицунэ уставились глаза, наполненные, нет, не слезами как когда-то на берегу Кисэгавы, а гневом. Так, наверное, хо-зяин смотрит на провинившегося слугу. «Что ты возишься?», не унимался Ёритомо, чуть ли не пе-реходя на крик. «Осмелюсь заметить, что выводить лошадь…», не успел совсем опешивший Ёси-цунэ закончить, как его прервал Ёритомо: «работенка не по тебе, ты это имеешь в виду. Выходит выполнение моего приказа ты считаешь ниже своего достоинства. Хатакэяма Сигэтада и Саэки Хироцуна, значит, могут запачкать руки, а ты – нет? Чем же ты лучше их? Тем, что мой брат? Ошибаешься. Это у Хэйкэ или Фудзивара важно, брат ты или сват, а предо мной, главой дома Гэндзи, все равны – хоть родственник, хоть простой самурай. И награждать, и миловать буду не по крови, а по делам, по преданности мне и моему потомству». Ошарашенный Ёсицунэ уныло побрел к лошади, взял ее за уздечку и повел к оцепеневшему от страха плотнику, размышляя над тем, за-чем брату потребовалось прилюдно поиздеваться над ним, поставив на одну доску с Сигэтадой и Саэки.
Ходзё Токимаса с недоумением посматривал на Ёритомо. Только сейчас до него дошла глубина замысла зятя, о котором тот не обмолвился ни словом ни ему, ни Масако, хотя прежде не таился от них. «Да ты, братец, оперился быстрее, чем я думал. И с головой у тебя, как я вижу, пол-ный порядок», не то с досадой, не то с одобрением тихо прошептал Токимаса, переставший преду-гадывать логику поступков Ёритомо, еще раз удивившего тестя, выказав желание поскорее отпра-виться в Идзу в синтоистский храм Хасирю гонгэн. Именно там он надеялся найти окончательный ответ на еще один мучавший его вопрос, да заодно навестить свою пассию, ненаглядную Камэно-маэ, дочь мелкого феодала из Идзу, Ёсихаси Таро. Ёритомо сошелся с ней довольно давно, сразу же после рождения Оохимэ, и не собирался рвать эту связь. Простоватый вид Камэномаэ с лихвой компенсировался мягкостью характера и душевностью, так не хватавших ему в общении с закон-ной женой. Токимаса заторопился, чтобы пораньше добраться до Идзу и встретить там Ёритомо, однако подобная прыть не на шутку озаботила последнего. Тесть мог невольно расстроить его планы, не говоря уже о Масако. Отговорить ее удалось без труда, как-никак на сносях. А вот с То-кимасой вышло посложнее. Приказами Ёритомо мог усугубить некоторое охлаждение между ни-ми после публичной выволочки Ёсицунэ в Цуругаоке, поэтому и так и этак он ненавязчиво пытал-ся убедить Токимасу остаться на правах его заместителя в Камакуре. Кто проследит за стройкой? Кто понаблюдает за Ёсинакой, о котором в последнее время ни слуху, ни духу. Что-то готовит, а в городе нет ни Ёритомо, ни Токимасы. Так нельзя…
Манъёбо Какуэн, заранее предупрежденный о визите именитого гостя, не удивился, запри-метив Ёритомо в дверях кельи. Обменявшись положенными приветствиями, они уселись перед скромным деревянным с изогнутыми ножками, на котором лежала темно-зеленая плитка. Отрезав от нее два куска, Какуэн бросил их в чашки, сначала Ёритомо, потом в свою, медленно залил их кипятком из глиняного чайника, и накрыл незатейливыми крышками. Через пару минут, сняв их, он протянул чашку Ёритомо. Тот взял ее и, не понимая, что надо делать, недоуменно уставился на Какуэна, вместо ответа преподнесшего чашку к губам и отхлебнувшего мутноватую жидкость, причмокнув от удовольствия. Ёритомо, преодолев некоторое замешательство, поступил точно также. Приятная теплота постепенно разливалась по телу, наполняла его энергией, вытесняя следы усталости от длительной дороги. «Это чай», с улыбкой заметил Какуэн, «полезная, надо признать, штука, особенно для нашего брата, вынужденного бодрствовать ночи напролет. У нас это еще ди-ковинка, а вот в Китае давным-давно научились выпаривать чайные листы, толочь в ступе и прес-совать в плитки. Отломил кусочек, ошпарил кипятком и пей на здоровье, забыв про неприятный привкус тамошней природной воды. Можно, кстати, имбиря добавить, хуже не будет. Чай сей мне подарили монахи Хиэйдзана. Говорят, он с той самой плантации в Сакамото, заложенной досто-почтенным Сайтё». Необычайный напиток пришелся по вкусу Ёритомо, отпивавшего его малень-кими глотками. Видя это, Какуэн удовлетворенно произнес: «Я рад, что чай Сакамото понравился не только императору Сага. Вообще-то мы исстари тянулись к заморскому, стремясь перетащить оттуда все подряд – и полезное, и не очень, порой вредное. Даже основы правления пытались пе-релатать на китайский лад». Какуэн вдруг замолк, поджал губы и внимательно посмотрел на гостя, внутренне напрягшегося, ощутив на себе проникновенный взгляд. «Неужели монах догадался, за-чем я примчался сюда, бросив неотложные дела в столь тревожное время. Может, он и вправду одарен предвиденьем. Я ломаю голову над тем, как подступиться к этому вопросу, а у него, что, уже готов ответ, ответ на вопрос, который еще не задан?!».
Улыбку недоумения на лице Ёритомо Какуэн воспринял, как знак продолжать. «У них там главное – добродетель. Обладаешь таковой - свергай недобродетельного императора и заступай на его место. И небо не разгневается на основателя новой династии, наоборот, замирит страну и пре-кратит природные напасти. Династия Хань обязана появлением Лю Бану – старосте захолустной деревушки. У нас, помнится, императрица Сётоку пыталась уступить престол монаху Докё, а Фуд-зивара Накамаро вознамерился силой взойти на него. Что же из этого вышло? Тайра Масакадо во-зомнил себя новым императором. И чем закончил?! Они запамятовали, что в нашей стране главное не добродетельность, но кровь, кровь потомства Аматэрасу. Течет в тебе эта кровь – подходишь для занятия престола, остальное же, добродетели и прочие таланты – досужие разговоры. Предна-чертанное небом не изменить, а вот договориться с ним не только можно, но и нужно. Кто сейчас реально представляет небо? Без всякого сомнения, император-инок Госиракава, обладающий не-зыблемой властью. И опирается она не на военную силу, ее то как раз у него и нет, а на авторитет сына неба, пользуясь которым можно признавать или не признавать тех, у кого в руках военная сила, т.е. таких, как вы. Именно в его воле осенить законом ваши действия. А это жизненно важно. Что у простого самурая в голове на самом деле, он и сам толком не разберет, с одной стороны и рад последовать за вами, но с другой – страшно, вдруг прогадает. Он как будто зарится на мясо фугу: и съесть хочется, и боится отравиться. Не заставишь ведь каждого, поклявшись в верности, опустить руку в кадку с кипятком и достать со дна камень: рука ошпарена – врет, нет – говорит правду. Даже если он в синтоистском храме сожжет листок с клятвой верности и выпьет святую воду с ее пеплом, страх божьей кары за нарушение клятвы может и не отвратить его от предатель-ства. Вот если бы обладать правом назначать на придворные посты и снимать с них, казнить и ми-ловать, правом не самозваным, как у Тайра Масакадо, а дарованным императором-иноком – тогда другое дело. Самураи востока всегда желали получить хоть какую должность, пусть самую ник-чемную, но столичною, например – смотрителя императорских курганов. В тех местах и курганов то никто в глаза не видел, одни непролазные леса и горы, однако Насу – смотритель император-ских курганов звучит намного приятнее и весомее, чем просто самурай Насу. Да и перед родичами и слугами он будет выглядеть намного солиднее. Ведь они служат не какому-то Насу, а смотрите-лю курганов – чиновнику двора! И жалованья никакого не потребуется. Наоборот, сам заплатит кому надо и сколько надо за оказанную милость. Если же еще ранг какой обломится, не забудет благодетеля и останется верен ему до конца дней своих. Таким благодетелем должны стать вы, Ёритомо-доно, и не по праву силы, но по праву, дарованному вам самим императором-иноком. И кто тогда, скажите, осмелится вам перечить? Госиракава, разумеется, хитер и ловок. Наобещать может все, что захочешь, но в случае чего вмиг откажется от обещанного под любым предлогом. В переговорах с ним потребуются и воля и терпение и гибкость. Да, да, гибкость, скорее даже по-датливость. Однако я не сомневаюсь в ваших способностях, Ёритомо-доно. Вряд ли вы позволите себя обмануть, забыв про выгоду рыбака». «О чем это вы?», недоуменно вскинул брови Ёритомо. «Устрица грелась на солнышке, беззаботно раскрыв створки, и не обратила внимания на призем-лившегося рядом бекаса, без долгих раздумий вцепившегося в нее. Устрица не растерялась и сомкнула створки раковины, крепко зажав клюв птицы. «Без воды долго не продержишься, и не сегодня, так завтра я непременно полакомлюсь твоим мясом», выдавил из себя бекас. «Вряд ли», возразила устрица, «с зажатым клювом ты вряд ли протянешь до завтра». «Да я», не унимался бе-кас… Спорщики так увлеклись перебранкой, что потеряли осторожность. Этим воспользовался наблюдавший за ними рыбак, дождавшийся своего часа – проворно схватил бекаса и бросил в кор-зину вместе с устрицей… Вашими неладами непременно попытаются воспользоваться Хэйкэ. Может быть, они не очень хорошие воины, но по части хитрости не глупее того рыбака будут». «Это уж точно», буркнул Ёритомо, забывший и про время и про остывший чай. Тихий, вкрадчи-вый голос монаха завораживал. «Я не утомил вас болтовней, Ёритомо-доно?», поинтересовался тот. «Что вы, учитель, я готов слушать вас до самого утра», энергично замахал руками Ёритомо, испугавшийся, что беседа подходит к концу и сидящий перед ним источник мудрости вдруг ис-сякнет, оставив его наедине с сомнениями и переживаниями. «Тогда вот еще что. Вас нередко на-зывают вторым Масакадо, что, конечно, не может не тешить самолюбия. Тайра Масакадо из Си-мосы слывет храбрецом и отчаянным рубакой. Кто с этим поспорит?! Но если бы он не только размахивал мечом, но и работал головой, она еще долго бы оставалась на его плечах. Умоляю вас не повторять его ошибок. Не наступите на те же самые грабли! Ведь как все было. Масакадо влек-ла столица – только там можно выбиться в люди на службе при дворе. Он едет в Киото и устраи-вается к регенту Фудзивара Тадахире. И что? В Симосе каждый старался ему угодить, а тут только успевай кланяться любому встречному. И про подношения не забывай! Иначе не видать тебе при-дворного ранга. Казавшаяся издалека красивой и заманчивой жизнь в столице разочаровала Маса-кадо, который возвращается домой другим человеком. Там его поджидали не менее честолюбивые соседи. Полилась кровь. Закончилось все тем, что Масакадо подмял под себя Канто, назвавшись «новым» императором. Создал двор в Иваи, назначал в провинции губернаторов, напрочь забыв про самурайские нужды, и никто пикнуть против него не смел. «Старому» императору Судзаку, которому с превеликим трудом удалось наскрести кучку воинов для охраны ворот дворцового комплекса, Масакадо был не по зубам. «Новое» императорство казалось нерушимым даже самому Масакадо, но его неожиданно быстро переубедили в этом. И не пришлые каратели Фудзивара Та-дафуми, а его земляки вроде Тайра Садамори и Фудзивара Хидэсато, за какой-то пятый придвор-ный ранг превратившие в пепелище громадную усадьбу, рядом с которой валялся пронзенный стрелой ее хозяин – «новый» император. Масакадо обрек себя на смерть, напрочь забыв про саму-райские нужды, а в самурайском государстве, построенном самураями и для самураев, они долж-ны участвовать в управлении, иначе не миновать вам печальной удали предшественника, опыт ко-торого, надеюсь, станет для вас хорошим уроком».
Глаза Ёритомо по-прежнему светились искорками интереса, поэтому Какуэн продолжал наставлять его. «В Китае, недалеко от крепости на границе с северными варварами, жил старик, искушенный в гаданиях. Как-то одна из его лошадей убежала к варварам и, как водится, соседи принялись утешать его, но он лишь загадочно молвил: «Это к счастью!». Через несколько месяцев кобыла вернулась, да не одна, а с красавцем-жеребцом. Соседи пришли с поздравлениями, но ста-рик опять удивил их: «Ох, не к добру это». Совсем скоро его сын падает с лошади и ломает ногу. Выслушав утешения соседей, старик улыбнулся: «К добру это». И вот в страну вторгаются север-ные варвары. Люди поднялись на защиту с оружием в руках. Большинство из них погибло, но не сын старика, из-за сломанной ноги оставшийся дома. Что из этого следует? Лишь одно – горе и радость в нашем мире переплетаются как пряди в веревке. Где найдешь? Где потеряешь? Не ока-жись вы в ссылке, разве узнали бы как живут самураи, что их волнует, к чему стремятся? Познали бы вы все это, находясь в столице? Вряд ли. Нашли бы вы такого человека, как Ходзё Токимаса? А Масако? Поверьте мне, Ёритомо-доно, любовь, преданность и ум этой женщины немало стоят и не раз послужат великому делу самурайской вольницы. «Именно так, учитель», Ёритомо стукнул ру-кой по коленке и собрался вставать, но Какуэн остановил его. «Не могу же я попрощаться с вами, ограничившись разговорами о бренном и суетном?! Сейчас никак нельзя забывать о духовном, и я, ваш, смею надеяться, наставник, по долгу службы обязан напомнить об этом. Чего люди должны бояться прежде всего? Эпидемий? Войн? Предательств? Нет уж! Месть озлобленных духов, вот что самое страшное. Плоть незаслуженно убиенного гниет в земле или разлетается пеплом по вет-ру, дух же его не отправляется в мир теней, оставаясь здесь, среди нас, чтобы мстить обидчику, и не только ему. Чем влиятельнее и знатнее человек, чем несправедливее с ним обошлись, тем суро-вее возмездие. Забили, к примеру, кнутом без особой причины крестьянина, вас ждет, скажем, расстройство желудка или любимая собака вдруг сдохнет, а случись обидеть незаслуженно благо-родное лицо, возмездие будет несравненно страшнее, я уже и не говорю о членах императорской семьи, которых лучше вообще не трогать. Вот откуда напасти, сотрясающие землю. И все это они – мстительные духи. Фудзивара Фухито не знал этого или, скорее, не хотел знать, поэтому с за-видной расчетливостью принудил к самоубийству принца Нагаяо, внука императора Тэмму. Когда на страну обрушились подряд голод, эпидемия натуральной оспы, землетрясение, многие припи-сали эти напасти духу принца. Смерть от оспы четырех сыновей Фухито развеяла последние со-мнения на этот счет. А что случилось с гонителями Фудзивара Митидзанэ?! А как все боятся даже упомянуть экс-императора Сутоку?! Задача правителя», тут Какуэн сделал паузу, бросив много-значительный взгляд на Ёритомо, «привести страну к согласию, замирить ее, как завещал великий Сётоку Тайси, ибо это самое верное средство предотвращения появления мстительных духов. Правда, поступки государственных мужей не всегда, к сожалению, ведут к согласию и часто не совпадают с логикой морали. Несправедливость для одного – необходимость для другого, порой жестокая и бесчеловечная, но необходимость. Поверьте, и на вашем пути будут несправедливо убиенные, озлобленные духи которых непременно попытаются навредить вам и вашему делу. Помните об этом! К счастью, эти духи очень самолюбивы. Сей порок не миновал и их. Выкажите им уважение, знаки внимания и они успокоятся, ублажайте их постоянно – глядишь, они сменят гнев на милость. Чего только не бывает! Вы никогда не задумывались над тем, почему святилище Идзумо такое громадное? Покрупнее и императорского дворца и храма Тодайдзи, главного храни-теля государства… Когда-то и Идзумо и другие земли принадлежали богу Оокунинуси – «хозяину великой страны». Как только не пытались извести его старшие братья – то столкнут на него с горы раскаленный до красна огромный камень, то сплющат в расселине дерева. Все напрасно. Оокуни-нуси воскресал снова и снова. Но даже он не мог устоять перед богиней солнца Аматэрасу, возна-мерившейся вверить страну своему потомству. Считается, что Оокунинуси то ли добровольно пе-редал ее, то ли уступил… Не верьте! У него отобрали ее силой, и он против своей воли отправился в страну мертвых очень и очень обиженным. Оокунинуси – потомок в шестом поколении Сусаноо, младшего брата Аматэрасу, т.е. относится к императорскому роду и его озлобленный дух мог жес-токо мстить, поэтому двор и приказал возвести эту громадину, пытаясь ублажить дух: твой дом больше императорского, службы в твою честь – самые пышные. На всякий случай Аматэрасу при-ставила к нему пять доверенных богов, которые не должны выпускать его из святилища – пусть там сидит вечно в блаженном покое, устремив взор не куда-нибудь, а на запад, в сторону мира те-ней». Сказав все, что хотел, Какуэн с вздохом поднялся и, немного выждав, спросил: «Надеюсь, вы поняли, к чему я веду?» Ёритомо встал, тепло обнял наставника и тихо промолвил: «Разумеет-ся, учитель – проливший невинную кровь да убоится духа убиенного!».
Посчитав разговор оконченным, Ёритомо развернулся было к двери, но Какуэн удержал его рукой. «Сейчас всякое болтают об ослаблении императорского дома, сочиняя одну небылицу кра-ше другой, но вы, надеюсь, не заблуждаетесь на сей счет. Чтобы там не судачили, истинная при-чина сего печального явления кроется в проклятии экс-императора Сутоку. Незаслуженно оби-женный и сосланный в Сануки он, приняв монашество, смиряется со своей участью и, подтвер-ждая это, переписывает пять священных сутр в надежде, что они окажутся в столичном храме, а сам он обретет долгожданный покой. Однако Госиракава воспротивился, испугавшись якобы скрытого в свитках проклятия. Еще раз оскорбленный Сутоку страшно разгневался: «Оборотясь величайшим демоном Японии, сброшу с постамента власти императорских отпрысков и возведу на него простой народ». Он умирает в тоске и озлоблении, и через три года великим министром назначается Тайра Киёмори по происхождению самый, что ни на есть народ. Сутоку не успокаи-вается: император-инок попадает в заточение, а в императоры выбивается внук Киёмори. Куда уж дальше… Реальная власть, полагаю, более не вернется к потомкам Аматэрасу, которыми примутся помыкать кому не лень, и, как зарекался Сутоку, останется у народа, т.е. самураев под вашим, на-деюсь, предводительством. Еще раз заклинаю вас – в пылу борьбы не повторите ошибки Госира-кавы. Относитесь к нему и его наследникам с должным почтением, не забывая, кто они и кто вы. Не обременяйте себя могущественными врагами из потустороннего мира, и в этом у вас таковых предостаточно. И, напоследок, вот еще что. Власть – штука вертлявая, так и норовит бросится то к одному, то к другому. Чтобы надолго зажать ее в своих руках, найдите подходы к императору-иноку, добейтесь его вольной или невольной благосклонности, ибо в Японии не было и не будет стабильной власти, оторванной от традиционного авторитета императора».
Переосмысливая заветы Какуэна, Ёритомо неожиданно вспомнил о Камэномаэ, развернул лошадь и, стеганув ее плеткой, поскакал по хорошо знакомой дороге. Вскоре показалась усадьба Ёсихаси Таро. Ёритомо не отважился побеспокоить ее проживальцев на виду у всей деревни, по-этому решил переждать до темноты в полуразвалившемся шалаше в зарослях орешника на опушке леса, где они не раз миловались с Камэномаэ. Однако там уже кто-то сидел, судя по доносившимся голосам и колымаге с хворостом. Грустные глаза помахивавшего хвостом осла слезились, выражая усталость от постылой жизни. Отогнав взмахом руки охрану подальше, Ёритомо присел на пенек, став невольным свидетелем беседы двух угольщиков, расположившихся в шалаше перекусить.
-…И я о том же. Хэйкэ превратились в что-то навроде загадочного нуэ, подстреленного Мина-мото Ёсимасой – и не самураи уже, и до настоящих аристократов далеко. Восстать же против такого чудища пуще простого. Будь у власти Фудзивара, разве осмелились бы Гэндзи повылезать из щелей? Они испокон веков были цепными псами Фудзивара, цепной же пес не бросится на хо-зяина без крайней нужды, а уж чтобы занять его место - никогда! А напасть на такого же пса – совсем иное дело. Почему бы не свернуть шею тем же самым самураям, чем мы хуже?! И ника-кое заложенное с молоком матери извечное преклонение перед аристократией нас не остановит – воюем то не с ней, а с такими же мужиками, как и мы.
-Ты как по писанному излагаешь, хотя и читать то не умеешь. Тебе бы не в шалаше сидеть, но в уездной управе. Там такие смышленые не помешали бы. Неужели своим умом до всего дошел или же поднабрался у других?
-Свояк меня надоумил. Что я вижу окромя хвороста и оборванцев наподобие тебя? А он сегодня – здесь, завтра – там…
-Наслушается бредятины всякой и давай тебе, простаку, заливать.
-Ты это зря. Свояк мой и читать может. Выучился грамоте с измальства. Не с руки ему брехать просто так, для легкости общения. Его не чурается сам деревенский староста – чуть что бе-жит советоваться с ним. И сейчас, наверное, у него торчит, выведывает новости из Камакуры.
-Чего он там забыл, свояк то твой?
-Повез редьку продавать и заодно прикупить кое-что по мелочи. Народу там теперь, говорит, видимо-невидимо, раскупают все подряд. Роют, строят, перекапывают, копошатся как черви в земле. Там у них новая столица будет.
-А как же старая?
-Кто их разберет. Минамото ополчились на Тайра, закусили удила, а расхлебывать нам придется – все пожгут, все потопчут и оберут до нитки.
-Хватит стращать, давай лучше собираться. И так задержались со своей болтовней.
«Не Ёсимаса, а Ёримаса, дуралей», глядя им вслед, подумал Ёритомо. «Головы бы вам по-отрывать за эти разговоры, или хотя бы выпороть, как следует, и свояка в первую очередь, хотя…». Поливший дождь прервал его размышления, позволив свояку избежать прилюдной порки.
Факел в руке хозяина усадьбы вырвал из темноты с десяток всадников, месивших грязь на лужайке перед домом. Поначалу он никак не мог уразуметь, то ли с испуга, то ли спросонья, кто перед ним – волосы растрепаны, одежда, набухшая от воды, сердитый взгляд. Уразумев же, рух-нул на колени, боясь поднять голову, но Камакура-доно было не до него – на веранде стояла его ненаглядная…
Еще не растаяла утренняя мгла, а Ёритомо уже сидел в седле. Отдохнувшая лошадь нетер-пеливо переступала с ноги на ногу, норовя побыстрее рвануть домой. Осаживая ее, Ёритомо при-казал охране трогаться. Едва она скрылась за воротами, он подозвал заплаканную Камэномаэ и склонился над ней, прошептав: «Готовься к переезду, скоро за тобой приедут. Будешь жить подле Камакуры, рядом со мной».
(продолжение следует)
На заре самурайской вольницы
© Copyright: Александр Альшевский 2, 2015
Свидетельство о публикации №215061401288
Свидетельство о публикации №215061401288
Рецензии