10-09. Все началось с колечка

30-го сентября 2005г, через 9 месяцев аосле ее ухода в иной мир, у маминого серебряного кольца с аметистом выпал камень. Мама носила его еще студенткой и очень любила это кольцо: оно приносило ей удачу. Она часто уговаривала меня надевать его, но кольцо было мне великовато. Теперь стало как раз. После ее ухода я начала его носить не снимая,и  оно действительно меня успокаивало. И вот вылетел камень… Ювелир нашей мастерской ремонтировать кольцо отказался. Старое. Можно только на переплавку. 

 Я почувствовала, что мама на меня сердится. Немудрено: в ее комнате и на ее кровати скоро будет спать тот, кого она решительно не хотела видеть в нашей семье, а свадебный наряд Маши взялась готовить Ксения, которую мама тоже при жизни недолюбливала. Я тоже испытывала нечто неприязненное по отношению к этим людям, которые, надо отдать им должное, сделали для нас много хорошего. Но это не помогало: неприязнь шла на уровне подсознания. Я помыла кольцо, вложила камень в оправу и положила его в коробочку. Носить нельзя, но моей реликвией и талисманом оно останется. Хорошо, что не взяли в ремонт, любая переделка сделает мамино кольцо другим.

На работе у меня отобрали трубку для передачи ее в пользование Гале Шульгиной, даме моего возраста, недавно принятой на должность диспетчера автотранспорта. Мне не столько было жаль трубки, к которой успела привыкнуть, сколько моих обязанностей организатора автодоставок, которые неизвестно почему собирались передать новому человеку. То, что мне больше всего нравилось в моей работе – общение с клиентом и с водителями - теперь будет делать она. Меня не спрашивали, что хотела бы делать я. Это было обидно, но если смотреть на все с точки зрения высших сил, наверное, они лучше знали, что для меня нужно. Важна не работа, а выработка смирения – надо научиться принимать любое изменение с радостью. Это пока еще шло со срывами. В то же время я научилась видеть других людей, узнавая в них себя, наблюдать во что мы все играем, как легко отождествляемся с ситуацией, как бездарно тратим свою жизнь на развлечения и пустые заботы. Очень многое в жизни мне стало казаться лишенным смысла, например, желание утверждать свою личность, привычка оценивать другого по «одежке», похвальба материальным благополучием. Что, впрочем, не мешало мне глупо переживать из-за отсутствия  такого благополучия и даже завидовать тем, у кого была крепкая семья. 

5 октября ко мне приходила Вероника. У нее были мрачные предчувствия относительно мамы. Все это время Вероника держала в себе страшный диагноз Веры Николаевны, сделанный ей после операции  по поводу онкологии. Два года ее мама жила практически без желудка, на жидкой пище, и вот снова началось ухудшение. Выглядит Вероника усталой, у нее изменилась дикция – было что-то с прикусом. Я в очередной раз поняла, насколько она мне близкий, очень родной человек.

Свадьбу дочки наметили на 15 октября 2006 года. Брак должны были зарегистрирован в родном для меня (и Шурика) Московском загсе, а праздновать решили у нас дома. Пригласили 16 человек, все – с Машиной стороны. Из родни - только я да Валера. У Шурика не было ни друзей, ни родных. На словах все это ему было не нужно, «лишь бы Маше было хорошо». Мне было его жаль – он был таким же нелюдимым и несчастным уродом, как и я. Но, несмотря на наше сходство, рядом с ним мне всегда автоматически становилось плохо. Мы практически не виделись: он приходил к Маше только, когда меня не было дома, а я, завидев его, сама пряталась в другую комнату. Объяснить этого я себе не могла.

Шурик приносил в дом продукты для Маши и давал деньги на организацию покупок к свадьбе, он вымыл и заклеил на кухне окно, повесил занавески… Не зять, а золото! А я все равно никак не могла его принять, и он не мог не замечать этого. Впрочем, Шурик никогда не стремился казаться лучше, чем есть. Как и я. Не случайно мы должны были оказаться с ним в одной семье.

Свадьба получилась красивой. Ксения Агафонова, та самая, которую не любила мама, проявила большую активность – она вместе с Машей покупала ей свадебное платье, расшивала его бисером, украшала розочками из материи, делала ей утром прическу, вполне профессионально оформила букет для невесты и  была тамадой на свадьбе. Ее постоянно было слишком много. Благодаря Ксении вместо того, чтобы говорить о женихе и невесте, гости наблюдали яркий, в народном стиле балаган - с приколами, песнями, с вручением хлеба-соли. Полина и Леша разбавили его своим спектаклем - нудно-интеллектуальным, с множеством красиво отпечатанных на компьютере документов – приказов и инструкций по эксплуатации. А еще было множество шариков, плакатов, мусорных украшений, которые уже на другой день пришлось выкинуть. Были и дорогие подарки, повторяющие то, что в нашем доме уже было. Для Маши это было важно - она любит праздники. А я... Что скрывать, я не люблю  празднеств с мишурой и застольем. В моей жизни и в мои важные для меня даты гости почему-то всегда делали только то, что хочется им самим, а желания виновников торжества совсем не учитывались. Впрочем, Маша была довольна. Выглядела она великолепно, друзья ее искренне любили. Валера, был лишен романтизма еще в большей степени, чем я. На свадьбе он был тускл, грустен и неадекватен. С ним было трудно говорить, хотя я, сидевшая рядом, пыталась изобразить видимость дружбы. Он принес деньги в конверте и тайком вручил их лично Маше. Под дочкиным нажимом  согласился покатать молодых по городу. Валера, как и я,  справедливо считал весь этот балаган напрасным: по его мнению,  достаточно было бы и гражданского брака.

Была ли счастьем эта неожиданно случившаяся свадьба? Я не знаю. Общей семьи у нас пока не получилось. Утром и вечером нас с зятем соединяло только вежливое «Добрый день(вечер)!». Я осталась совсем одна. Шурик чувствовал себя нормально, он заботился о Маше, но все остальное в доме своим не считал. Я понимала, что он вполне мог бы принять решение уйти с ней куда-нибудь на квартиру, и я бы уже ничего с этим не поделала.

Без какого-либо участия молодых, я, наконец, закончила дачный сезон и укутала елками яблони. Валера по моей просьбе вывез меня домой с последней коробкой яблок. Это было хорошо – шел дождь, было холодно, а в машине было тепло и спокойно. Мы ехали в полной темноте и почти не разговаривали. За неделю до этого в кухонное окошко на даче, где обычно обедал Ириска, постучала клювом синичка. Я поёжилась: уж не по мою ли душу она стучит? Но оказалось, не по мою. У нас серьезно заболел Ириска.

В день свадьбы кот, у которого последние две недели были трудности со стулом, еще ходил по квартире. В последние дни он плохо ел, шерсть свалялась в колтуны, но спал он по-прежнему в Машиной комнате. Сразу после свадьбы Ириска перешел ко мне и  слег окончательно. Он ничего не ел (мы кормили его с помощью шприца и только жидким – бульоном либо кефиром). Пил мало и редко. Пока еще мочился, когда я приносила  и ставила его  в ванную, но стула не было. Целый день он лежал на моем диване, обложенный шунгитовыми пирамидками. Пригласила  знакомого ветеринарного врача - Андрея Анатольевича Махова. Он обнаружил опухоль на почке. Словом, все шло в точности так, как было у мамы, причем в то же самое время года. Мама его забирала к себе. И я оставалась совсем одна.

Маша работала на два фронта, пытаясь быть ласковой и со мной, и с мужем. У нее это хорошо получалось. Я с Шуриком  контакта так и не нашла. И не надеялась его найти. Однажды, пока мы с Машей вдвоем кормили кота, Маша попросила мужа проследить за макаронами на плите. Обычно он до кухни не касался – сидел и ждал, пока Маша ему сварит, положит в тарелку и посуду за ним вымоет. Хотя, когда ее тошнило, а меня не было дома, все делал для нее сам. Я пришла на кухню - макароны выкипели, не слиты. «Что, трудно было проследить, ведь просили же вас?» Ответ зятя оказался неожиданно груб и неадекватен. Маша об этой его особенности меня предупреждала. Я обиделась и ушла из кухни. Потом они ругались в своей комнате, Маша плакала, а я переживала.

В итоге они помирились. Маша медленно, но умело его дрессировала, вырабатывая полезные рефлексы. Вечером он встречал ее с работы, а потом они целый вечер сидели вдвоем на кухне за столом, ничего по дому не делая. Мне было очень плохо. Я не выдержала экзамена. Разбитую чашу уже не склеишь. И даже внучка, о которой я так мечтала, теперь казалась мне чужой. Я перестала ходить к ним в комнату, и  впереди у меня не было ничего хорошего. Со мной Шурик практически не общался, я тоже перестала что-либо для них готовить, тем более, что Ириска меня беспокоил гораздо больше, чем все остальное. Много плакала. С ужасом ждала конца.

Ириска спал на моей кровати, обложенный шунгитовыми пирамидками. Я зажигала лампадку. Очень хотелось, чтоб он не страдал, чтобы пожил еще немного. Хорошо, что он лежал со мной, а не в их комнате. К концу октября котик стал совсем плох, он таял с каждым днем, есть не мог, а потом перестал пить, и изо рта пошел запах, как тогда, у мамы. А в черных, родных глазах были слезы… Все проявления болезни повторялись в точности, как у мамы в ее последние дни. Я много плакала, хотя уже смирилась с неизбежностью. За что мне такое: пережить весь этот кошмар  еще раз - ровно через год после ухода мамы?

Кроме Маши у меня в мире не оставалась никого, зять казался  жестокой и тупой машиной в нашем доме, абсолютно безгласной со мной и чужой. Я старалась его не замечать. Так мы и жили по разным углам. Однажды я случайно разбила зеркальце в ванной. Расстроилась. Я уже смирилась с неизбежным, но хотелось, чтоб это случилось чуть позже. Уходить с работы было сложно. А мне важно было  проводить Ириску самой и проводить его достойно. Отвезти его на дачу. Отдать дань своей любви. Самой, без чужих рук… В те дни Маша написала мне письмо. Великолепное, умное. Она была мудрой женщиной, и она меня любила. По ее просьбе я начала разговаривать с ее мужем, делая это  ради Маши, которая, страдала и хотела выносить здорового ребенка. Я была невправе причинять ей зло. Она и так делала все, что возможно, чтоб укрепить нашу семью. А я ее не хотела разрушить. В эти дни я начала всерьез полагаться на Бога: Он милосерден, Он не оставит меня, все сделает правильно.

 У Вероники с мамой начались те же проблемы, что и у меня год назад, нервы тоже были на взводе. Мне было отчасти легче – самое трудное у меня было уже позади. Впрочем, кто знает. Ее Валера недавно опять сорвался в запой (его подшивали уже во второй раз). И это действительно было страшно. Видимо, алкоголизм до конца не лечится. Хоть этой беды я не знала. Грех мне жаловаться на судьбу. Я выбрала ее сама, ведь возможность Вероникиной судьбы у меня была, но я выбрала другую. Ошибка ли это? Не знаю. Каждому свое. 

В ту осень я съездила в Пушкин к маминой подруге Нине Антоновне Барковской. Она попросила меня выслать ей последнюю мамину фотографию. А я приехала сама, привезла ей заодно наших яблок, коробку конфет… Несмотря на перенесенный инсульт, Нина Антоновна держалась молодцом,  даже щеки нарумянила. Жила она с бывшим мужем Валерием, который был моложе ее на 30 лет. С ним они были вместе двадцать лет, а потом разошлась - он начал пить. После инсульта Нина Антоновна снова прописала бывшего мужа к себе – ему достанется квартира, а ей нужен был опекун и  помощник. Относился Валера к ней по-доброму, честь ему и хвала.  Мы смотрели ее альбомы. Мне показали фотографии множества ее родственников, племянников, двоюродных братьев и сестер. Почти всех их уже не было в живых, и сознавать это было удивительно грустно. Своих детей у Нины Антоновны не было, сын умер совсем маленьким. Мать и отца она потеряла в детстве, ее растила тетка. И, тем не менее, в свои 85 она казалась бодрее и добрее, чем мама в последние годы своей жизни.   

А еще я позвонила Гале Патрахиной. По рассказам Фаины, у нее опять начались проблемы с сыном Максимом, заболевшим неизлечимой болезнью мозга, старший сын Андрей начал пить. Галя работала ночным сторожем в Центре Залманова, жила трудно, но со мной о плохом говорить не захотела – «не хочу обсуждать негатив, это против Бога». Мы говорили только о хорошем, нашла же она такое! - о Боге, о Библии. У меня осталось светлое чувство от этого разговора. Наверное, так и нужно – позитивно говорить, позитивно мыслить, находя мир внутри себя, вместо того, чтобы искать его вовне. Потом я позвонила Наташе Семеновой. Полная противоположность. Обстоятельства ее были лучше, чем у Гали, но во всем, о чем она рассказывала, слышалась ее обида на жизнь и большая беспомощность. Сколько я Наташу знала, столько она ждала, что кто-то к ней придет и ей поможет. Сейчас, когда у нее на руках была больная мать, ей действительно трудно что-либо изменить. Но ее сын рос таким же интеллигентным, но не приспособленным к жизни мальчиком. Не то, что Лена, дочка Гали Шибут. Галя никогда не теряла оптимизма и крутилась по всякому. Ей ведь тоже рассчитывать было не на кого.
                _____________

Маленькая церковь Николая Чудотворца была воздвигнута три года назад возле железнодорожной станции Предпортовая. Она находится  возле самых наших ворот склада «Северной Стальной Компании». Прихожане почти одни и те же – 12-16 женщин, регулярно посещающие  четверговые акафисты.. Со всей нашей работы на них бывала одна я. Светлана больше говорила о православии, чем участвовала в церковной жизни. Руководил приходом знакомый мне священник из Чесменской церкви – отец Сергий. Я уже примелькалась тамошним прихожанам, некоторых знала по именам.  Помещение церкви было маленькое, но очень уютное. В акафистах участвовали все присутствующие – раздавались книжечки с текстом, и каждая по очереди прочитывала по два абзаца, потом все пели хором, прославляя какого-нибудь Святого, Богородицу или Господа. Текст акафиста произносился на старославянском, слова, даже в современном написании прочитывались трудно и смысл доходил не сразу. Но мне нравился процесс: возникало удивительное состояние, как будто сам Бог помогал. С акафистов я уходила совсем другим человеком.

 Все зависит от нас, от нашего выбора и от наших активных действий. А главное – от позитивного отношения к ситуации. Нечего размазывать слезы по щекам. Ничего плохого не случится, если только я сама не создам в своем уме страшную картину.