Тайны

ОДНАЖДЫ ДЕВУШКА ПОЛУЧАЕТ ПИСЬМО

Девушка получает письмо, роза на конверте. Девушка открывает и читает его. Кроме слов на бумаге – лишь пустота. То есть девушка – по-прежнему в своей комнате, а тень от тополя по-прежнему плещет на противоположной ярко освещённой стене над кроватью, – но теперь пустота между строчками, между словами письма – она расширилась и затопила собою всё, лишая всякого смысла. Как если бы ты только что находилась у себя дома – и секунду спустя уже заглядывала через окошко игрушечного домика, точь в точь такого же, как твой. А вот и ты: сидишь на подоконнике, рука опустилась, отпуская листы, разлетевшиеся по полу. Некому больше играть в тебя, та, что делала это – уже далеко, у неё теперь совсем другие игрушки.

Ты достаёшь из кармана игрушечный сотик. Несколько голубых пластиковых шариков, твои слёзы, стучат, падая на подоконник. Ты звонишь мальчику, с которым когда-то играла вместе, и, конечно, у него теперь другая игрушка, и он так боится её потерять, ни секунды лишней не может на тебя потратить. Он боится даже представить, что будет, если рука, сжимающая его фигурку, хоть на секунду разожмётся.

Погода за окном стремительно портится. Судя по тучам, сегодня твой домик унесёт потоком. И больше он никогда и ни во что не превратится. Пластиковый мусор, погребённый под потоками стремительно застывающей грязи. Конец волшебного мира... Сотик в руке высвечивает незнакомый номер, играет Baby You'Re The Rich Man. Сейчас они поймут, что ошиблись номером.

– Алло, да, алло...

– Посмотри только, какая замечательно отвратительная погода стоит за окном! Как насчёт прошвырнуться до горы и обратно в моей компании? Завтра я уезжаю, возможно – навсегда, и я подумал, что было бы нечестным уехать, не попрощавшись!

– Привет. Конечно, было бы нечестным, – домик может лететь ко всем чертям, он и летит прямо сейчас, как и городок за спиной девушки, садящейся в такси. Она слышит этот длинный, протяжённый во времени, удар, слышит его снова и снова в ушах теперь, удары сердца, глухой стук падающих на доску фигурок – когда-то казавшихся живыми, оказавшихся шахматными. Когда партия проиграна, никто не досчитается пешки, сбежавшей с поля.

Девушка стоит и ждёт. Дождь уже начинает накрапывать и здесь. Она чувствует прикосновение его холодных пальцев, пальцев джазового музыканта. Сейчас она уйдёт, сейчас. Он уже и думать о ней забыл. Просто позвонил кто-то ещё, и он...

– Привет! Издалека я не понял, что за дико красивая незнакомка стоит, подошёл по-ближе, а это ты! Мороженного хочешь?

– Привет, – и тут девушка называет его по имени, небо становится фиолетовым с перламутром, листва – вдоль аллеи, по которой они идут рядом – тёмно-зелёной. Сотрясаясь и дребезжа, проезжает трамвай. Старший брат, младшая сестра.

– Я тут тебе несколько книжек напочитать принёс, смотри, – зачем я тебе нужна, боже, как хорошо, ветер приносит с собою морскую свежесть, хоть и очевидно для всех, кроме этих двоих – море находится за сотни километров отсюда. Ты великолепен, дождь пяти гор.

Они идут до конца аллеи, сворачивают в парк и поднимаются в гору, к колоннам галереи. В свете молний камень вспыхивает белым. Плечи девушки укрыты курткой, обладатель которой прижимает девушку к себе, говорит и смеётся непереставая, потом замолкает – руки девушки проникли под его свитер.

Однажды девушка получила письмо, в письме была пустота. Пафф! – и девушки не стало. И пришёл смеющийся мальчик, сошедший с ума от жажды. Он открыл в пустоте дверь и вышел под дождь.



ГОВОРИ СО МНОЙ НА ОДНОМ ЯЗЫКЕ

Я хочу поговорить о защищённости. Слова вылетают из меня как огромные мусорные бабочки. Я хочу рассказать о своей жизни на скрипучем пластиковом языке заводной куклы.

Я была с Ларсоном на Машуке вчера. Он позвонил, предложил встретиться. Опаздывал, как всегда, я извелась вся. Никогда до этого я не была с мужчиной.

Всё не так определённо. Может показаться определённым – но это не так.

Ларсон старше меня на девять лет. И сейчас он уже далеко. Я, может быть, никогда не увижу его больше.

Тем утром я получила письмо. Иногда всё-таки бывает полезным заглядывать в почтовый ящик. Там, в этом письме, говорилось, что всё, чем я жила последние несколько лет – неправда, неправда.

Я была одна в своём опустевшем доме. Мама была на кухне, сосед под окном пытался завести машину. Всё это было огромной ложью, говорилось в письме. Ветер, пригнавший тучи, гнущий тополя за окном. Кошка усевшаяся среди листков письма на полу, глядящая на меня: «Иногда молчание красноречивее слов, ну что тут скажешь?»

Я открыла для себя пустоту, как открывают кока-колу или спрайт в рекламе. Некому заполнить, никто не придёт. Сотовый объявил, что абонент неприступен и недоступен.

Когда Ларсон позвонил, я уже видела, как эти дни и ночи, словно чёрные и белые клетки, будут сменять друг друга, пока пешка не станет королевой – и не слетит с доски, потому что это игра уже давным-давно проиграна, все комбинации её.

Я промолчала об этом Ларсону, он промолчал, что знает об этом. Погода продолжила портиться, и мы были испорчены, как погода. Казалось, что это мы устроили грозу, испортили пятигорчанам чудесный летний денёк – жулики, которым раньше платили за вызов дождя, сегодня устроили его для собственного удовольствия.

Ларсон говорил бесконечно – о своей новой группе, о жизни в питере, о том, что мне надо поступать на французский, когда же я дам прочесть ему свои рассказы. Ларсон не переставал заливать, и моя жажда постепенно утихала. Мы поднимались на Машук.