Часть-1
ПАРТИЯ БОМЖ
Железные двери камеры заключенных с грохотом распахнулись, и охранник грозно скомандовал:
– Хохлы, со шмотками на выход!
После кратковременного шока, в ответ последовало:
– Это еще зачем? – кто-то из пятерых осужденных обеспокоено уточнил.
–Затем, что власть переменилась. Вот зачем…
Вся братва недоуменно переглянулась, затем бросили свои взоры на Петрова. Он один среди них был украинцем. В его душу заполз страх: «Наверное, что-то неладное, – подумал он, – здесь, на Дальнем Востоке, обращение с хохлами всегда было оскорбительным, особенно с осужденными, отбывающих свой срок в здешних лагерях».
О том, что Союз распался на отдельные государства, Петров слышал, но чтобы Украина отделилась от России, не допускал даже в мыслях. Ранее он на зоне слышал по радио слова: «перестройка», «ускорение», «гласность», «консенсус» и прочие, никогда не применяемые в средствах массовой информации. Термин, окончания срока Петрову, оставался два года из десяти. Получил он его так, за вольнодумие и непочтение к «родителям». В ту пору заработать срок было сущий пустяк – за анекдот, например, или частушку с безобидным смыслом. Время стояло жуткое, но жить худо-бедно можно было, если держать язык за зубами. А у Петрова зубы были редкими, и кое-что вульгарное проскакивало.
Не любил он партийных и, поносил их, почем зря, за их хамство и казнокрадство. Будучи председателем профкома физико-химического института, беспартийным, что не укладывалось в рамки существующих правил, но избранный всенародно коллективом, он очень беспокоил коммунистических боссов. Этот фактор, куда бы ни шел, но Петров нарушал правила игры. Например: при работе месткома не приглашал на заседания руководство института и вышестоящих организаций, то бишь работников горкома партии. Это сильно их раздражало и они, всеми правдами и неправдами, старались избавиться от такого профсоюзного лидера. Но Петров исправно исполнял свои обязанности, пользовался в коллективе огромным авторитетом и, в первую очередь, за свою независимость от коммунистов. По логике вещей оно и должно было так быть.
Профсоюзы на то и профсоюзы, чтобы защищать интересы работников и находиться вне подотчетности партократов. Четыре года Петров единогласно избирался коллективом института на пост председателя профкома. Руководство горкома и райкома партии неистовствовали по данному вопросу и приходили на собрания и заседания без приглашения, по наглому садились в президиум и диктовали свои условия. В таких случаях Петров ставил на голосование вопрос о целесообразности присутствия на профсоюзном форуме, как он выражался, посторонних лиц. Члены профсоюза большинством голосов поддерживали своего лидера и, лопаясь от злости, те покидали зал под улюлюканье немного робкого, но достаточно убедительного знака неприятия непрошеных гостей. Правда, в отдельных случаях, приглашались руководители института, но без права голоса и предложений, а присутствовали, как участники событий, и лишь иногда вносили на обсуждение чисто производственные вопросы.
Против Петрова вырастал огромный зуб партийного аппарата города. И вот удобный момент наступил. В городской комитет партии поступила, явно сфабрикованная, жалоба одной многодетной особы с просьбой предоставить ей квартиру, на которую, якобы, Петров ответил: «Вы будете плодить детей, а я вам должен искать жилье?» Это было то, что надо. По тем временам большего прокола в работе такого ранга руководителя профсоюза, чья святая обязанность должна быть на выполнении подобных просьб, или хотя бы не отказывать людям в подобной форме.
Петров не говорил и не мог даже так мыслить по этому поводу. Он разбивался в доску, но своим работникам помогал, в чем только мог, отказывая себе в любом благополучии, хотя и в праве позаботиться о себе, как это процветало сплошь и рядом. Но дело сделано. С подачей коммунистов вопрос раздули на всех уровнях, вплоть до антисоветчины, преступление против идеологии коммунистической морали, и передали в суд, который полностью отвечал запросам и интересам КПСС. Десять лет общего режима. Без суда и следствия.
* * *
Но в связи с распадом СССР многие осужденные из других союзных республик были просто-напросто выдворены из российских зон заключения по негласной амнистии. Петров не ожидал, что ему придется почти нелегально пересекать установившуюся границу Россия-Украина. На таможне его порядком попинали. Одна сторона выпихивала, теперь уже как иностранца с советским паспортом, другая – не принимала с ним на свою территорию, мотивируя тем, что у нее хватит и своих зэков.
Складывалась сложная и комичная ситуация. Петров повис в «пространстве». Выручил случай. По пути следования поезда Москва-Киев, Петров познакомился с проводницей вагона Надей, молодой симпатичной девушкой лет двадцати пяти, которая и помогла ему проследовать на Родину, как земляку. Потому что и сама она была родом с Украины. В служебном купе, Надя многое поведала Петрову о вакханалии в стране:
– Пропадешь ты, мил человек, здесь со своей биографией, – с сокрушением говорила девушка, – тут с хорошим досье нет жизни.
– Это почему так пессимистично? – настороженно спросил Петров, – война, что ли произошла?
– Хуже, вступишь на грешную землю, поймешь, что к чему… всего не расскажешь… наделала перестройка… да и самостийность Украины…
-Да, незадача… кошмары ты мне поведала…
– Деньги то у тебя хоть есть? – спросила Надя.
– Рубли… немного дали на дорогу в зоне…
– В задницу твои рубли, – с горечью парировала девушка, – тут засранные купоны в цене и то их дают строго по месту жительства в ЖЕКах с местной пропиской.
– Что это за штука такая купон? Впервые слышу…
– Ты еще и не то услышишь.
Петров оглянулся по сторонам для убеждения в том, что их никто не подслушивает. Он уже раз погорел за такие разговорчики. Теперь ученый. Не обнаружив ничего подозрительного, Петров на всякий случай уточнил с некоторым укором:
– Ты, Надюша, не боишься произносить такие речи?
Девушка, взглянув в маленькое зеркальце, что висело на стене и, поймав недоуменное выражение лица своего пассажира, не без сарказма протянула:
– Э-э-э… брат, да ты вижу, запуган до смерти… сейчас можешь говорить хоть по радио все, что только тебе взбредет в голову… не те времена, сейчас гласность… слышал что-нибудь про нее? Или у вас там, на зоне, тишина?
– Ты угадала. Я был в таких местах, где Макар не пас телят… За любое вольнодумие – карцер! Сама понимаешь… политические места.
Надя стала собираться к выходу, так как поезд приближался к следующей станции, и согласно своих обязанностей, готовилась для высадки и посадки пассажиров. У двери она обернулась и посоветовала:
– Можешь отдыхать… Утром твоя станция. На столике возьми несколько купонов на первый случай.
* * *
Неприветливо встретила Петрова Украина. С первых же шагов по родной земле он почувствовал себя здесь лишним, совершенно ненужным, будучи полным сил и желания работать. Но не один он оказался на задворках перестройки. По городу бродили толпы молодых, здоровых людей в поисках хоть какой-нибудь работы. На предприятиях шло массовое сокращение работников, пустели цеха заводов, потушены доменные печи, с прилавков магазинов исчезли продукты питания первой необходимости, промтовары.
Родители Петрова отнеслись к приезду сына с неприятием и ожесточением. Отец, после инфаркта миокарда, мать домохозяйка. Проживали они на частной квартире. Вполне понятно, что сын станет им обузой. Это Петров младший понимал и сразу же предупредил родителей почти с порога, что он не сядет им на шею.
Пробыв одни сутки, немного отдохнув и ничего не сказав домочадцам, отправился на поиски своего счастья. Своей семьи тоже не было. Жена, с годовалой дочкой осталась там, в России. Еще будучи в зоне Петров получил письмо из суда, где спрашивали его согласия на развод. В письме говорилось: «… к нам, в судебные органы, обратилась вновь создаваемая семья Большаковых. Она просит развода и удочерение ребенка Ольги…». В пылу гнева Петров дал свое добро с припиской: «… имя дочери не менять! Оно должно остаться как память в моем сердце...».
Только несколько дней спустя, после своего опрометчивого шага, Петров ощутил в своей душе полнейшую опустошенность, потерю всякой надежды на встречу с любимой женой, которая питала как его силы, так и моральный дух в условиях жесточайшего произвола над узниками лагерей.
Время освобождения как бы отдалилось, потеряло смысл и нетерпение. Петров ожесточился, замкнулся, стал чересчур агрессивным, непокорным режиму. Его часто били и зэки, и охранка. Карцер сделался раем для него, где он избавлялся от побоев. Вскоре Петров совершил побег, но неудачно. Собаки проучили. Охрана не предприняла никаких мер по сдерживанию псов, а наоборот, дала им волю. Полуживого беглеца доставили в лагерный лазарет, где наложили на тело Петрова сорок один шов. Очухался он через два месяца с еще большей ненавистью к лагерным палачам, которые в основной своей массе были коммунистами.
Где-то подспудно в застенках лагеря понимал, вернее, утверждался в своей правоте, когда игнорировал партийных чиновников на профсоюзном поприще. Он органически ненавидел их, за что и поплатился. Это были отпетые жулики и воры. Но сейчас после ликвидации коммунистической системы, жизнь еще больше осложнилась. Если те же партийные боссы ранее еще как-то ограничивались в стяжательстве, то сейчас, как узрел Петров, они стали беззастенчивыми грабителями страны и народа, но уже в другом обличье.
В течение нескольких дней пребывания на свободе, Петров успел вникнуть в суть перестройки. Произошло страшное событие на Украине: приватизация имущества страны! Ее народ окрестил как «прихватизацию», потому как перелицевавшаяся партократия превратилась в бизнесменов, присвоив себе (за ничтожные гроши) заводы, фабрики, банки и прочие жизненноважные, дорогостоящие объекты, став миллионерами. Правда, при дележке имущества государства, они выдавали народу «ваучеры», которые являли собой чистую формальность, не имеющую под собой цены. Но и тут «новые» украинцы или как их еще окрестил народ «крутые», не растерялись и скупили у народа за бесценок эти несчастные документы – право на наследование части виртуального имущества.
Петров, как и миллионы других простых смертных, оставался нищим в богатой стране. Средств к существованию нет. Кое-какую работу он находил, но без прописки ему за выполненную работу не платили, а вид на жительство с его досье получить было невозможно. Петрову во всех инстанциях культурно отказывали: «В городе прописки нет, потому что нет жилья». К родителям тоже не могли прописать, так как квартира не принадлежала им, да и жилплощадь не позволяла. Петров находил других домовладельцев с позволительной жилплощадью для проживания, но и в этом случае следовал отказ государственных органов в прописке, а это паспортные столы милиции. Постепенно Петров примелькался и ему откровенно заявили, что какую бы он жилплощадь не находил его все равно не пропишут в городе.
Отметка в паспорте о судимости играла злую шутку с ним, делала его бомжем. Первые две-три ночи Петров провел на железнодорожном вокзале. Транспортная милиция его быстро вычислила. Чудом удалось избежать регистрации в милиции.
На вокзале Петров встретился с человеком точно с такой же судьбой, который уже несколько лет ведет бродячий образ жизни, и не тужил. Вся его ненависть к властям перегорела на задворках жизни, и он вел себя спокойно. Петрову был дан совет – не суетиться, не лезть на рожон, а согласиться со своим положением. Вместе они отправились в бомжатский гадюшник на окраине города.
* * *
В стране царил хаос, как в политике, так и в экономике. Украина не была готова к самостоятельности. Отсутствовало самое главное: энергетическое хозяйство. На ряде своих атомных электростанциях случились глобальные катастрофы. Украина погрузилась во тьму. Стояли заводы, фабрики. Электроэнергия в жилые дома подавалась по веерному графику. Обесточивались больницы, экстерные операции проводились при свечах. О горячей воде приходилось только мечтать. В школах ученики сидели в пальто и рукавицах, так как не было тепла, да и не только в школах, но и по всей стране.
Украину охватил кризис во всех сферах человеческой деятельности. Найти работу было большим счастьем. Позакрывались дошкольные учреждения из-за отсутствия средств на их содержание. Заработную плату работающие люди не получали по полгода, а то и больше. Вложенные денежные вклады при Союзе пропали без вести. Народ обнищал до крайней степени. Объявились спекулянты и рэкетиры, разного рода мошенники: «менялы», которые меняли рубли и гривны на доллары и наоборот. Люди несли и терпели убытки. Власти смотрели на этот беспредел безучастно, сквозь пальцы, так как сами извлекали выгоду от анархии.
Все эти жизненные передряги Петров узрел и узнал за одну неделю своей свободы.
* * *
Табор бомжей встретил Петрова с распростертыми объятиями. Они приветствовали нового члена их общества возгласами:
Братва, нашему полку прибыло!
Их было пятеро. Они сидели вокруг импровизированного очага в недостроенном здании и брошенного не произвол местных обывателей. Братва организовала на втором этаже себе приют. Окна забили изнутри досками. Костер горел по черному, прямо на бетонном полу.
В закопченном казанке, брошенного строителями, варился суп, судя по смердящему запаху, напоминавшему «ржавую» селедку. Так и есть – варился суп из ее голов. Не трудно было в этом убедиться. На поверхности казанка бурлили в кипящей воде искореженные рыбьи головы с разинутыми пастями.
– Садись к обеду, – пригласил Петрова главный повар, довольно пожилой, лет под пятьдесят, человек в рваной, облезлой от времени шапке, хотя в помещении было тепло.
Это, пожалуй, привычка на случай срочной облавы с тем, чтобы впопыхах не забыть драгоценный реликт, приобретенный на свалке. Звали его, как определил Петров по обращению его коллег, Шакалом. За что ему присвоена такая кликуха, объяснить трудно даже ему самому. Тем не менее, он прекрасно уживался в своем коллективе с этим прозвищем. Надо сказать, что в этой среде, в целях конспирации, никто не знал друг друга по настоящей фамилии, имени. И каждый пребывающий в это братство имел придуманное им самим или данное ему кем-то «псевдоним». Петров не подозревал, что с первых шагов в этой компании он получил кличку «чужак». Хочешь, не хочешь, а если думаешь прижиться здесь, то надо снисходительно отнестись к конспиративному порядку. Хлопцы не любят привередливых. Жизнь бомжей заставляла уважать свою конституцию. Люди, хотя и обездоленные, но чести своей не теряли.
– Ну что, мил человек, – обозвался все тот же кашевар, пронзительным взглядом упершись в Петрова, – давай знакомиться. Это – Петруся, добрый малый, самый младший из нас, но довольно шустрый, как говно в унитазе. Вон тот, что с бородой и баками – Гусь, рядом с тобой – Копченый. Ушедший в гальюн – Борыга, ну, а я – Шакал, ты уже слышал. Мы тут посоветовались, дали тебе кликуху «Чужак», потому как ты на него смахиваешь. Будешь спать вон там.
Шакал показал грязным пальцем в дальний угол комнаты и продолжил:
– Постель соорудишь себе сам. На третьем этаже лежат тюки шлаковаты. А питание у нас артельное. Усек?
– Да, что уж тут не понятного, – без энтузиазма ответил Петров. – Вот только на банк мне сейчас положить нечего.
– Не горюй, рассчитаешься. А пока в долг.
Шакал достал из костра обгорелый сучек и на стене сделал отметку, с какого числа Чужак поставлен на довольствие. Затем позвал всех на трапезу. Петров сидел в углу, в своей привычной позе зэка, на корточках, и внимательно созерцал свое новое пристанище.
– А тебя что не касается команда старшего? – участливо, добродушно спросил Борыга, – у нас особых приглашений не делают.
– Что-то не хочется, братцы, – сокрушенно парировал приглашение Петров.
– Не ломайся, как красная девица, у нас ведь коммуна, сегодня я угощаю, завтра – ты. Селедки на мусорке хватает, только не ленись… Привыкнешь… Голод не тетка… Чай благородных кровей?
– Да уж… благородней не бывает… там, на зоне, ее вмиг перекрасят…
Петров распалялся, слыша сладкие речи собеседников.
– Сравнил, – лукаво протянул Копченый, – на зоне не надо добывать себе баланду. По расписанию, минута в минуту, ее дадут. А тут, брат, надо самого себя обеспечивать. Поди, хуже любой зоны. Поживешь недельку, тогда узнаешь почем лихо. Не ломай дурака, садись… вон и миска, освободил Борыга.
Петров не стал обострять ситуацию. Как-никак, а придется смириться с действительностью. Пока других вариантов нет, он сел на пирамиду из кирпичей, взял нечто подобное миски, поставил на колени, и стал пренебрежительно гонять по посудине голову селедки, приговаривая шутя: «…ловись рыбка большая и маленькая…». Юмор пришелся впору и все дружно рассмеялись. Когда обед завершился, началось обсуждение планов на дальнейшее. Спросили в первую очередь у Петрова:
– Чужак, на чем будешь промышлять?
Слово Чужак, больно резануло по его самолюбию. Но пришлось с трудом согласиться с его определением и смыслом. Он, действительно, по чьему-то меткому психологическому наблюдению, принадлежал к чужим на своей Родине. Обижаться не стоит.
– Итак, слово за тобой, маэстро, – повторил главарь сообщества блатных и нищих, обращаясь к Петрову.
Установилась напряженная пауза. Вопрос застал Петрова врасплох. Подумав, он огласил свою точку зрения:
– Есть произведение у А.Пушкина о Емельяне Пугачеве, кажется, «Капитанская дочка», в котором бунтарь сказал: «…лучше питаться живой кровью и прожить год, чем падалью и жить триста лет, как ворон…». Это не дословно сказано, но смысл остается точным. Думаю, поймете, о чем я хочу сказать…
– Что заниматься мокрухой? – испугано изрек Копченый. – Я, пас… Хочу жить триста лет и есть падаль, чем греметь на шконках, питаться той же самой бурдой.
Комментарий не последовало. Все настороженно переглядывались друг на друга как бы, спрашивая ответ на предложение Петрова. Наконец, молчание прервал Шакал:
– Ну, какие еще будут мнения?
– Надо гнать отсюда Чужака с его идеями, – кто-то выкрикнул из полутьмы, оставшись вне поля зрения Петрова.
– Может и впрямь выйти из окопа, – строго заявил Шакал, – что вот так и сидеть до конца своих дней? Хуже этой жизни не будет. У тебя есть дельное предложение Чужак?
– Есть! Только вначале ответьте мне на несколько вопросов.
– Не тяни, дело говори, потом вопросы наши будут.
– Нет, вначале мои, чтобы не было кривотолков.
– Задавай…
– Как вы жили при Союзе?
Полутьма помещения затаила молчание. Вопрос не заставил врасплох. Каждый вспомнил недалекое прошлое. Там не было особых проблем с работой, жильем и прочими житейскими делами. В сравнении с настоящим, обостряло память, росло негодование, заползавшее в душу колючим холодком. Вновь пробуждалось сознание своей отрешенности и самых элементарных человеческих благ. Росла жгучая ненависть к своим обидчикам. Но изъявить желание громить их не хотелось. Еще сохранялась тайная надежда почти у каждого на хорошее будущее. Думалось, вот пройдут новые выборы в правительство и все измениться к лучшему. Но они уже были, и не одни, а «воз и поныне там».
Простительно Петрову, он не в курсе прошедших событий, но уже уяснил ситуацию в безнадежности ожиданий манны с небес… Добавляли ожесточенные годы, проведенные в заключении за правду-матку. Требовалось возвращение долга.
Пока его компаньоны обдумывали вопросы Петрова, он прокрутил в своих мыслях почти всю свою прожитую жизнь. Что в ней было? Одна серость. Школа, уроки… затем начались передряги, разочарования. Словом, неудачное вступление в жизнь. Но все же есть что вспомнить.
Петров вздрогнул при вспоминании города детства «Энска». Защемило сердце, сдавило грудь. Как-никак это была столица его юности. Здесь встретился он с будущей женой, которая оказалась неверной…
Чтобы снять напряжение воспоминаний, Петров встал со своего импровизированного ложа и подошел к догорающему очагу. Все спали, мирно похрапывая в разных углах. Петров позавидовал их безмятежному бытию. «Неужели и ему уготовано такое существование?» – с ужасом подумал он. Ожесточала мысль это жалкое пристанище, убогость жизни, самодовольство и беспечность вот этих здоровых мужиков без дома, семьи и Отечества.
Больно было осознавать свое положение на родной, и вместе с тем чужой земле. Как никогда ощущались одиночество и незащищенность. В зоне как-то легче было, хотя трудно переносить унижение. Кормежка – не главное, жить можно, а вот моральная поддержка друг друга – дело другое. Она существовала даже у непримиримых врагов. Могут подраться, избить один другого, но при падении духа, всегда поддержат, окажут помощь. Здесь, на свободе, при декларируемой демократии и равноправии, этого не ощутить, особенно в перестроечном периоде. Только беда сплачивает людей.
Петрову отказали в поддержке даже родители, в боязни, что их сын запятнает их честь. А ему, ох(!) как нужна она сейчас! Ни жены, ни родных, ни близких людей сейчас рядом с ним нет, кроме вот этих, обездоленных членов, не понятно какого общества. Их много. Кто пропил свое счастье, кто прозевал его, а кто случайно оказался, как и Петров, на улице. Лазить по помойкам он не захочет.
Неожиданно вспомнилась ему аналогичная ситуация еще тогда, в молодости, и он не спасовал. Картины прошлого отчетливо прорисовывались в его памяти все в той же столице своей юности. Но вспоминать свое прошлое ему помешали… Кто-то из бомжей проснулся, что-то прохрипел невнятное в сторону Петрова. Это, как показалось ему, был Шакал.
– Что не спишь? – спросил шепотом у главаря компании Петров.
– Что-то не спится, – ответил тот, зычно зевая, – неверное не к добру и потом, муди зудятся, наверное, мои родные пить чай садятся.
Петров усмехнулся, ответил укоризненно:
– Ну и приметы у тебя, брат, позавидуешь…
– Вообще-то ты не правильно выразился, – поправил Шакала Копченый, – слишком откровенно, грубо. Надо говорить так: «Чешь плешится, зуди мудятся, наши, наверное, пить чай садятся».
Перефразировка вызвала всеобщий смех. Братва, чутко дремавшая по известной причине – ожидания облавы, повскакивала. Один Борыга возмутился:
– Огольцы! На улице ночь, а вы балагурить вздумали.
– Ладно тебе, спи! – сурово прикрикнул на него Шакал, – Накройся и сопи себе в две дырочки…
Сон был нарушен. Все стали перекидываться шуточками. По-прежнему всеобщее внимание вызывал Петров, то есть Чужак.
– Расскажи что-нибудь, – кто-то изрек из темноты, – видно у тебя судьба аховская. Ладно мы, горемычные, а про тебя этого не скажешь…
– То так вам кажется, – с горечью и тяжелым вздохом парировал Петров, – правда, есть свои особенности, как зона. Восемь лет из десяти отпахал. Научился кое-чему, познал почем лихо стоит. Теперь моя очередь раздавать долги.
– Никак ожесточился на Президента, – сочувственно заметил Шакал, – пропадешь от ненависти. Мы вот тут вместе тоже трепыхались, да утерли сопли и ша… сидим, как мыши на помойке… А что делать?
– Теперь да, а что раньше думали, когда голосовали за него?
Петров шел в наступление. Его так и подмывало в упреках за головотяпство, за ротозейство и…
– Вот и живете по принципу: жизнь бекова, вас сношают, а вам некого.
– Да так оно и есть, – согласился Шакал, – но после драки кулаками не машут. Что уж говорить об этом.
Установилось тягостное молчание. Кто-то закурил, пахнув в сторону Петрова ядовитым дымом, словно гексогеном.
– У тебя, что за курево? – возмутился Петров в адрес источника зловония.
– Не кубинские, конечно, – ответили с сарказмом из темноты, и тут же последовало долгое объяснение по поводу табака, – у нас табак «Сборная Украины», слышал такую марку, Чужак?
– Пожалуй, нет, – стыдливо признался Петров, – на зоне курили махорку, наполовину с высушенным конским кизяком. Другого курева не было. Это изобретение зэков, чтобы заболеть чахоткой в надежде на досрочное освобождение или усиленное питание.
– И что, удавалось?
– Удавалось уходить на тот свет, после трех-четырех затяжек, а ваш дым от табака итого злее… Как вы сказали – «Сборная Украины» ваш табак? Расшифруйте.
– Извольте, – согласился Копченый, который, как выяснилось, был автор изобретения этой марки, в силу которой и получил свою кликуху, – собираю, где только можно, окурки разных марок, вытрушиваю их в одну кучку, сворачиваю «козью ножку». Вот и весь рецепт.
– Я то не курю, – похвастался Петров, – поэтому в этом деле профан. А что в магазинах сигарет нет или на них не хватает денег?
– Ну, ты и даешь, паря! – воскликнул Копченый самодовольно, – Ты, наверное, с луны свалился. Объясняю для не грамотных – в продаже давно нет этого товара. Курят махорку даже «крутые»…
– А это еще кто такие? – удивленно перехватил монолог Копченого Петров.
– Ты смотри, и этого он не знает! – завелся Копченый и, обращаясь к своим коллегам, с ядовитым возмущением добавил, – Братва, да наш Чужак отбывал срок никак на Луне!
Те молча прореагировали издевку Копченого, затем раздался тревожный голос Шакала:
– Заткнись там «смоленный-раскопченный», пока я не пустил твой дым через твою задницу…
– А что объяснить корешу нельзя, что «крутые» – это воры с лысиной! – обиженно парировал Копченый.
На этом ликбез Петрова заканчивался. Предстояло решение вопроса о житье-бытье на день грядущий. У Петрова возник план, но озвучивать его пока он не решался. План состоял в организации из бомжей бригады по уборке урожая, с поездкой в какой-нибудь колхоз. Благо наступала страда.
Петров, изучающее обвел взглядом в проступающее из оконных щелей солнечного света, измученные от бессонницы лица, и подумал: «Куда им дистрофикам на тяжелый труд?» Потом поймал себя на мысли, что он и сам такой же. Но идея была настолько реальной, что он все-таки предложил ее на суд своих компаньонов:
– Есть, братцы, план. Чем лазить по помойкам, поедем в колхоз работать. Будет хоть крыша над головой и харч.
Идея тут же вызвала громкий идиотский смех почти в единый голос:
– Какие колхозы?! Их давно уже разогнал наш Президент, Кучма…
Петров почувствовал неловкость. Как оказывалось, многого он не знал о происходящем в стране. Он словно проснулся из долгого летаргического сна и выглядел беспомощным человеком в этом, не похожем на прошлое, мире глобальных потрясений, некогда могучего государства. Тогда было плохо при коммунистическом режиме, а сейчас и того хуже.
Извиняющимся голосом Петров объяснил своим товарищам, что тюрьма, в которой он отбыл свой срок, вытравила из него все знания. Он сравнил свое положение с математикой. Если там пропускать один, два урока, то дальнейшее решение задач становится непосильным.
До сознания Петрова доходила истина в том, что он преувеличивал свои возможности в этой жизни, и тотчас сбросил свой гонор, а также предполагаемое лидерство в компании, и уподоблялся рядовому бомжу. Эти люди из помойки, как Петров определял гражданский статус Шакала, Копченого, Борыги и других товарищей, сейчас вырастали в его глазах на голову выше его. Какой бы сферы человеческой деятельности не касался он – попадал впросак.
Уязвленный самолюбием, Петров тактично удалился в свой угол. Им одолевало чувство своей неполноценности. Чтобы разобраться в мире государственного хаоса и беспредела, требовалась адаптация, по крайней мере, с полгода. Но это время надо как-то жить, бороться за свое существование и для начала хотя бы как вот эти его товарищи. Скоро рассвет. Начнется новый день. С чего его начать?
Мысли Петрова, как встревоженные стаи птиц, метались в сознании полной неопределенности: «Неужели помойка?» Чтобы хоть на время отвлечься от тревожных мыслей, Петров предался воспоминаниям, будто бы там, в далекой юности, находился ответ на сегодняшние насущные вопросы. Он всегда в критическое для себя время, обращал свой мысленный взор в свое прошлое. И сейчас, за пару часов до начала дня, Петров не отказал себе в этом, как он всегда считал, успокоительной процедуре. Вспоминался Амур со своими плесами и перекатами, и путь до земснаряда, в первый день начала трудовой деятельности кочегаром.
Закончив мысль, Петров задремал. Сидел он по лагерной привычке, на корточках, прислонившись к стене. Голова его покоилась на руках, обхватывавших колени. Что-то снилось ему тревожное, потому как он часто беспокойно вздрагивал и выкрикивал. Его товарищи уже встали, начали балагурить и хамить в его адрес.
– Вы, жертвы неудачного аборта! – вмешался Шакал. – Пасти порву до задницы, если услышу хоть одно слово в сторону Чужака. Разве вы не видите, что этому человеку туго пришлось в жизни. Человек он порядочный, а вы тут скалите зубы… Ша! Помочь ему надо выбраться из трясины.
– А мы, что в лучшем положении? – возмутился Борыга, потроша запас селедки. – Кто за нас побеспокоится? Ты, что ли, Шакал?
– Вы уже в курсе всех дел, а он, как слепой котенок, шарахается.
Шакал был как никогда сейчас рассудительный и строг. Многое он переоценил за эту ночь. Чужак оказал на него серьезное воздействие. Себя он считал человеком, потерянным для общества, но судьба новичка раскрывала более глубинные социальные потрясения. Что ранее, что сейчас человек, попавший в беду, обречен на жалкое существование. Его вынуждают делать выбор: или стать на преступный путь, или, не найдя своего места в горле перестройки, просто сгинуть.
Такова позиция реформаторов. Шакал владел информацией: за время самостийности Украины, исчезло более четырех миллионов человек! Вот их истинная цена реформирования! Теперь и он кандидат на вымирание. Помойка не прокормит, они приватизированы, и вход в них надо платить. Других источников пропитания нет. Рассуждения Шакала прервал Копченый:
– Что-то ты, расчувствовался, коллега. Неужели поддался эмоциям? Никак хочешь громить «крутых» вместе с Чужаком? Он ведь предлагал такую идею. Лучше уж просить милостыню на углу…
– Дурак ты, Копченый, – злобно оскалился Шакал, – спроси у Борыги, как ему морду намылили за то, что он, несанкционированно мафией, позволил себе занять удобное место на рынке. Ты знаешь, что мафиозы контролируют всех попрошаек от мала до велика, и забирают у них львиную долю заработка?!
– А магазины, что лакомый кусочек? – съязвил Копченый.
Спор двух бомжей прервал Петров, слышавший их перебранку.
– Друзья не спорьте. Давайте спокойно разберемся в ситуации. Из ваших разговоров я усек, что мы в западне. Обществу мы не нужны. Нас считают его отбросами. Действительно, что остается нам делать? Воровать? Стыдно… Остается потрошить «крутых»…
– Э… э… э…, что удумал! – возмутился Копченый. – Смотри, так тебя там и ждут. Вона какие решетки в магазинах, что твоя тюрьма. Двери бронированные, охрана с пушками… А ты, потрошить… потрошить их…
– А может тогда нам создать свою партию бомжей? – неожиданно осененный гениальной мыслью предложил Петров. – А?
– Опять у тебя прокол, Чужак, – злорадно заметил Копченый, – этих партий в Украине столько, сколько блох у собаки. Они дерутся между собой не за твое благополучие, а за «корыто».
– Только один блок «Наша Украина» действенная. Если мы объединим всех обездоленных под ее флагом, то у нас полстраны будет в партии! А это ох(!) какая силища!
Петров говорил с пафосом, с задором, с уверенностью на успех. Он еще там, на зоне, вынашивал мысль о создании содружества освобожденных из лагерей, чтобы отстаивать свои права на жизнь, зная, что все они обречены на нищее существование или рецидив. Все же Петров отважился поведать свои планы одному Шакалу, видя в нем сподвижника. Они уединились на втором этаже, решив, что с этой братвой каши не сварить.
– Идея хорошая, – согласился Шакал, – выслушав внимательно Петрова, – вот только в партии могут оказаться истинные бандиты, уголовники, да и ты сам предлагаешь грабеж….
– Под этим словом я подразумеваю экспроприацию своей доли богатства. Иными словами по принципу французского мальчишки Гавроша: «…если от многого берут понемножку, то это не кража, а просто дележка…».
Шакал усмехнулся логике героя французской революции, и доводам Петрова. В ответ он привел свой пример:
– Я беру свои слова назад по поводу присутствия в общине амнистированных бандитов, вспомнив, что глава правительства Украины сам из того числа.
Об этом Шакал поведал Петрову.
– Премьер-министр Украины имел две судимости. И теперь в камере, где он сидел, музей.
– Ну, вот видишь, коллега, а мы сомневаемся. Этого я не знал. Спасибо, что просветил. В зоне нас держали в черном теле. Я ведь отбывал, как политический, а там таких, сам понимаешь, преследуют по строгости.
– Э… э… э… сейчас, брат, в моде уголовники, а политических съедают, как и прежде при союзе, как волки ягнят. Раз, два и в дамки. Киллеров развелось больше, чем звезд в небе. Остерегаться надо. А партию бывших зэков – это ты хорошо придумал. Может быть, обратят внимание на эту проблему там, в верхах. А о блоке Виктора Ющенко надо подумать.
– Обратят или нет, а нам с ним по пути. Правда, придется повкалывать на каком-нибудь поприще, пусть даже в селе, с идеями «Нашей Украины».
– А что тут думать, дружище, – сказал восторженно Шакал, похлопывая панибратски по плечу собеседника, – земли то пустует сколько, что на ней можно вместить какое-нибудь государство. В стране полнейшая бесхозяйственность.
– Но кто дает ее вот так задарма?
– Это, конечно, вопрос.
Шакал обречено махнул рукой и подошел к проему окна. Затем резко обернулся и сокрушенно проговорил:
– Однако скоро осень. О жилье надо подумать. Эта стройка не спасет. Подвалы все закрыты бронею. Мусорки бедны. Народу самому нечего есть, тем более выбросов.
Петров ничего не ответил. Доводы Шакала его омрачили. Ситуация аховская. Скоро холода. У него одежонка ветхая. Можно пропасть не за грош. Его грустные мысли прервал Шакал:
– Не горюй, дружище, как-нибудь пробьемся все вместе. На хлопцев не держи зла. Они, в сущности, мужики надежные, правда, с гонором, но это не такая уже и беда. Жизнь их здорово поломала. А партию бомжей я приветствую. Давай, командуй. Кстати, как звать-то тебя по-настоящему?
Шакал дружески обнял за плечо Чужака и произнес:
– Не удобно же называть своего лидера паскудной кликухой.
– Зови ЭНГЭ.
– Что это за имя? – удивленно переспросил Шакал, – Не слышал никогда…
– Николай Григорьевич, сокращенно, – спокойно, с дружеской улыбкой пояснил Петров.
– Тогда называй меня ЭМГЭ, это означает – Михаил Григорьевич. Правда звучит странно, не привычно, отвык от настоящего обращения. Вот уже какой год только и слышишь: Шакал! Шакал! Что я похож на зверя? И потом, кого бояться? Мусоров?
– Наверное, нет. Сам говорил, что в Украине гласность, демократия, свобода слова и действий.
Петров отреагировал на опасности и конспирацию болезненно. Он добавил:
– Если будем действовать нелегально, то нас быстро накроют.
– Ну а как работать официально? – спросил ЭМГЭ, – если у тебя нет нормального аусцфайса, то бишь паспорта?
– Да, это проблема номер один.
– Впрочем, не тужи, – успокаивающе заметил Михаил, – раз задумали большое дело, то что-то придумаем.
* * *
Михаил, сразу же после разговора с Петровым, отправился на рынок к своим коллегам по «бизнесу». Среди них были и знакомые товарищи, у которых дела шли более менее удовлетворительно. Одни процветали за счет транспортировки товаров с камер хранения до мест торговли. Они назывались рикшами. Другие собирали макулатуру: разные упаковки, коробки, оберточную бумагу и сдавали своему «боссу», который реализовывал ее и платил бомжам, хотя и скудно, но все же это доход. Были и третьи, и четвертые, находившие себе пропитание на разных поприщах: кто собирал обмылки, окурки, которые пользовались успехом, ибо мыло и папиросы были большой редкостью. Окурки стоили в зависимости от величины остатка – бычка. Унизительное мероприятие. А что делать в эпоху всеобщего дефицита! Заядлые курильщики были рады такой возможности удовлетворить свои никотиновые потребности.
Да и сам рынок не избалован изобилием товара и продуктов. Торговали, кто, чем мог: изделиями в виде брелков из пластмассы, кошками-копилками из гипса, старыми вещами и прочей утварью. Пользовался спросом тройной одеколон для алкашей, так как водку не продавали в связи с внедрением «сухого закона». Пили сапожный крем, ели зубную пасту. Денатурат вообще, самый дефицитный продукт. Устроители «сухого закона» уничтожали по всей территории Украины виноградники, в виду чего закрывались ликероводочные заводы за ненадобностью.
Политиканы надеялись приостановить таким образом окончательную деградацию общества. Но этим самым навлекли себе только ненависть своего народа. На этом фоне мафия сколачивала солидный капитал, находясь на летательном положении, безнаказанно и процветающее. На рынках господствовали воры, жулики, аферисты, наперсточники, кидалы, рэкетиры и прочая гадость. По сравнению с ними бомжи – народ хоть и обездоленный, но в основной своей массе порядочный, безобидный. В каждой группе подобных «предпринимателей», существовали свои вожаки, наподобие волчьей стаи.
Среди процветающих «бизнесменов-бомжей» были «окурочники» ибо тяга к никотину довлела над разумом и привычками. Бычки собирались везде, где только можно: на дорогах, в общественных туалетах, и разного рода урнах – на транспортных остановках, вокзалах, словом, в местах общественного пользования. На центральном рынке бизнесом такого рода заправлял некий Костя, по кличке «Никотин». Вот к нему и обратился Шакал, отыскав его в его «резиденции» – разваленном контейнере.
– Привет, Никотин! – с порога крикнул Шакал в сторону, едва заметного силуэта, маячившего на фоне света в дыре на одной из стен контейнера.
– Кто там? – последовало грубо в ответ.
– Шакал…
– А, привет, дружище, послышалось из глубины гадюшника.
– С чем пожаловал?
– Дело глобальное, в двух словах не скажешь…
– Тогда подожди минут пять.
За пару минут глаза Шакала адаптировались в полумраке, и он смог рассмотреть «царские палаты» Никотина. Зрелище прямо таки удручающее. Импровизированная подвесная кровать, которую с трудом можно назвать таковой, но все же жить можно, правда, с большой натяжкой. Под ней столик, на котором кучки рассортированных окурков-сигарет и самокруток. У каждой кучки стоит цена: 100 купонов, 500 купонов и просто – для поощрения. На одной стене, закрывающей пробоину, висел портрет Мао-Цзе-Дуна. Шакал усмехнулся, видя китайского кормчего, и подумал: «К чему бы это увлечение?» Никотин поймал взгляд гостя и восторженно произнес:
– Я хоть и не знаю биографию этого человека, но хотел бы быть с ним рядом…
– Ты, что… у тебя совсем съехала крыша?..
– А что… это соратник Сталина… его как раз сейчас и не хватает… он бы враз навел в стране порядок… – убежденно заявил Никотин.
– А мы вот думаем иначе, – вставил Шакал, – хотим создать свою партию… партию Бомжей, я за этим и пришел к тебе…
– Партию Бомжей? – удивился хозяин офиса, – это что за фирма?
– Да как тебе сказать? Я точно не знаю… к нам пристал один зэк, который и блатует нам вступить в нее.
– И что делать там? Мочить?
– Да нет… ты сразу, мочить... Есть дела куда важнее. Будем что-то делать…
Шакал умолк, подбирая понятные для Никотина слова. Но они, как назло, выскочили из головы… немного подумав, он тут же вскрикнул:
– Будем заниматься бизнесом.
– А мочить не бизнес?
– Да, но нам он не подходит. Будем работать. Вот, например, ты кто по профессии?
– Сборщик бычков… – выпалил не задумываясь Никотин.
– Нет же… твоя гражданская профессия до перестройки. Кем ты работал?
Никотин закатил глаза под лоб, вспоминая то время, когда у него была работа, семья и родители. Он помрачнел и, собравшись с мыслями, ответил:
– Работал маляром, штукатуром… Да когда это было-то… Уже забыл как и кисть держать в руках.
– Ничего, вспомнишь, – подбодрил Шакал своего коллегу по несчастью, – главное у тебя есть руки и голова.
– И кости, – с сарказмом добавил тот.
– Нужны и кости… Начнем работать они обрастут и мясом.
– Что от меня надо сейчас? – в разрез разговора вставил строго Никотин.
– Не буду темнить… Нужно помочь одному человеку…
– Партийному, что ли?
– Да, ему. У него проблема с паспортом. Запись там паскудная. Он отбывал срок на зоне. Сам понимаешь, что это значит.
– Ну, а я чем могу помочь? – с повышенной интонацией в голосе уточнил Никотин.
– Нужны мусора, у которых можно добыть новый паспорт. Я знаю, что у тебя есть кое-кто.
– Зачем мусора? Паспортишко можно сообразить у здешних барыг. Баксы и все дела, – заметил Никотин.
– В том-то и дело, что их нет, этих баксов. Я к тебе и пришел за этим. Помоги дружище.
– Без проблем. Сразу бы так и сказал. Давай фото, фамилию, имя, отчество, год рождения и прописку.
– Это все есть, а вот с пропиской нелады…
– Ты что без образования? Назови любой адрес…
– Хорошо… Завтра принесу, – обрадовано заявил Шакал и тот же час покинул убежище Никотина.
* * *
Весть об организации партии Бомжей быстро разнеслась по городу. Еще только-только появились хрупкие ростки организации, а слава пошла гулять среди не только бомжей, но и тех, кто добровольно ушел из дома. Это была в основном, подростковая категория. Но никто не знал, где можно примкнуть к партии.
Петров боялся обнародовать ее из-за боязни репрессий. Вроде бы демократия, свобода организаций, но верить в них, в это смутное время очень рискованно. И потом, не знал он, как организовать эту разношерстную свободолюбивую публику в единое целое, в мощную дееспособную структуру, в основу которой мыслилась взаимопомощь, направленная на выживание в криминальном, коррумпированном и бесшабашном обществе. Кому нужны эти обездоленные люди? Государству? Нет его! Бомжи нужны только сами себе.
Вот почему Петрова волновала эта проблема. Ночи на пролет он обдумывал ее. Но с чего начать? Как заявить о себе? Как можно существовать с криминалом, рэкетом, милицией? У тех есть стартовый и действенный капитал, а у нас? Требуется хоть какой-то финансовый трамплин. Взять кредит? Найти спонсоров, меценатов? Вряд ли… Не для этих целей произошел развал мощной державы!
К такому выводу пришел Петров в последнюю бессонную ночь. На утро прозрело решение: взять в аренду все городские свалки, упорядочить их и брать плату с любителей чем-нибудь поживиться. Имелось в виду городское население. Дело в том, что на свалки вывозят заводы, фабрики и организации ценные вещи. Шакал рассказывал, что там можно найти и запчасти к машинам целыми ящиками, бочки, шланги, линолеум, паралон, доски и даже целые агрегаты. Идея понравилась. Требовалось их приватизировать официально. Городские власти должны бы с удовольствием воспринять затею бомжей, но и в этом случае потребуется дача мзды высокопоставленным чиновникам. Ни одно мероприятие в этом государстве не проскочит между их пальцев без взяток, даже если наняться чистить уборные. Опять деньги.
– Может одолжить их у мафии под проценты? – предложил Шакал, – Я знаю одного, в крайнем случае, отдам ему в залог свою жизнь ради стоящего дела, ради товарищей.
Петров, предложенное Шакалом, не одобрил:
– Слишком дорогая цена, дружище.
– А что если всем миром, я имею в виду нашу компанию, начнем собирать металлолом?
– Дело говоришь, Чужак, – поддержал мысль Петрова Копченый, – я вот давно думал об этом. Но где его брать? На дороге не валяется, во дворы не пустят, на предприятия тоже...
– А почему во дворы не пустят? – возмутился Петров, – Многие хозяева всегда рады избавиться от ненужного хлама. Надо же с чего-то начинать.
– Но мы впятером и без транспорта далеко не продвинемся, огорченно заметил Шакал, – хотя бы тачку приобрести.
– Да, не мешало бы…
– Что вы там шепчетесь? – раздраженно вмешался Борыга, – Тачку я могу заделать хоть сейчас, у рикшей… Но у меня другое предложение.
– Говори.
– Собирать бутылки…
– Ишь, что придумал, бутылки, – бросил язвительный упрек Шакал, – это товар пенсионеров, надо соблюдать этикет…
– А мы что не такие? – не сдавался Борыга, – У них хоть пенсия есть, а у нас шишь в кармане…
Спор разгорался. Мнения были самые разные. И если бы не вмешательство Петрова, то спор перешел бы в свою критическую фазу. Он строго, на правах старшего по партийному штабу, заявил однозначно:
– Только метал нас сможет спасти, други мои… Тачка на совести Борыги. И потом, что это за кликухи: Борыга, Шакал, Копченый, Петруся, Гусь? Черт знает что! Давайте называть друг друга по имени. Вот ты, Борыга – твое имя?
– Борис, – как-то нерешительно произнес он.
– А Копченого как звать?
– Сеня, – выкрикнул раздраженно Копченый.
– А меня – Петька, – ответил самый юный член группы.
– Ну а я Гога, – отозвался из дальнего угла Гусь.
– А почему тебя прозвали Гусем? – не без интереса полюбопытствовал Петров, – Что гусей любишь?
– Обижаешь, Чужак, – обиделся Гога и тут же в разрез, – тебя-то как звать?
– Зовите ЭНГЭ, это мое сокращенное имя, отчество. Оно не являет собой что-то порочащее. Мне еще надо чувствовать себя осторожно, ибо я зэк, с волчьим документом. А Шакала, прошу, величать – Михаилом Григорьевичем.
– Это почему ему такие почести, – возмутился Копченый, – что он авторитет? Ты что насаждаешь зэковские порядки? Здесь не зона и существуют свои законы, чуть чего и порешить можем…
– Ты, недоносок, паршивый! – взорвался Шакал, – Хочешь нажить себе проблему? Не забывай, что мы теперь живем единым духом. Ты этому человеку и в подметки не годишься. Смотри, расхорохорился: порешить он может! Кишка тонка!
– Не надо его уговаривать, – вмешался в моральную экзекуцию Петров, – не хочет соблюдать порядок, пусть отваливает на все стороны.
Копченый урезонился, отошел в дальний угол и, едва сдерживая натиск ответных эмоции, часто и зычно засопел. Про себя он ругнулся: «Мать его туды, где он взялся!» Вполне понятно, что Копченый относил слова к Петрову. Через пару минут он отошел и виновато спросил:
– На когда нужна тачка?
– На завтра, – почти хором ответили все.
* * *
Спать не ложились долго. Сидя у костра строили планы: как выжить в это смутное время, а идея объединиться в партию, пока еще витала в воздухе. Она (идея) заманчивая, но как на практике ее осуществить – задача сложная, со многими неизвестными, и в первую очередь, проблема с финансами. Сбор металлолома дело реальное, но кропотливое. Все же решили пустить клич в среду бомжей о его сборе, а там посмотреть, что из этого получиться.
Кто-то из пятерых «партийцев», а то, что они должны признать эту организацию, сомнений не вызывало, уточнил:
– Братцы, я слышал, что в бешеной цене алюминий, медь и чугун…
– Э… э… э… куда хватил, – огрызнулся Борыга, который хорошо знал конъектуру рынка, – за этот цветмет зоной попахивает, во дворах его нет, самолетов тоже, остается провод электрических электропередач, бидоны на молочных фермах, мойки в столовых…
Как и решено с вечера было идти на сбор чермета, вся группа отправилась за город ранним утром. По их всеобщему мнению именно там, на не обустроенных, стихийных свалках, можно что-либо найти. Рыскали по посадкам, оврагам, балкам в непосредственной близости к дачным застройкам, которые росли на окраине города, как грибы. Здесь встречалась масса разного металлического хлама и даже кузова автомашин, кабины тракторов, брошенные лемеха, гусеницы тракторов, но все это было не транспортабельно. Что можно унести, было уже кем-то ранее откручено, отвинчено и забрано.
Возникло решение обследовать водоемы. Вот тут целый ряд металла. Первым нырял Копченый. Он-то и сообщил, что на дне можно найти все что угодно, только глубоко.
– У меня не хватает воздуха и на десять секунд. Легкие слабые, – пожаловался он.
– Неслабые, а прокуренные, – кто-то сострил.
– Ну, кто смелый? – бросил клич Петров.
Все переглянулись, как бы читая на лицах желающего. Взгляд Петрова остановился на Петьке, самом молодом члене партии, пока еще виртуальной.
– Не могу, я тубик, – потеряно ответил он, – третья группа.
– Ладно, полезу я, – изъявил желание сам Петров, заметив с досадой, – с вами, я вижу, каши не сваришь. От того вы и бомжи, что воли к жизни у вас нет.
Произнеся обвинение своим коллегам, Петров, раздевшись до гола, стал медленно заходить в мутную воду, заросшего тиной пруда. Быстро окунувшись, он исчез под зеленью ряски. На поверхности пруда около минуты клокотали пузырьки воздуха, потревоженной донной топи. Наконец появилась голова Петрова, а следом в его руках колесо от трактора с шипами, видимо, от старомодного «ЧТЗ», времен НЕПа. Вес в нем составлял около ста килограммов. Естественно, что Петров его катил по дну пруда. Дальше требовалась помощь товарищей. Когда находка оказалась на берегу, стали думать, как ее доставить на пункт сдачи металлолома.
– Давай его катить? – предложил Шакал.
– Только так, – поддержал Петров, – другого не дано. Двое с одной стороны, двое с другой, чтобы колесо не падало плашмя, и заодно катить. Сто килограммов не валяется на дороге, а это уже наш общий капитал. На дне еще много разного добра.
Так и решили катить находку. На это мероприятие потребовалось почти четыре часа. За что труд и был вознагражден. Вечером держали совет: куда с большей пользой израсходовать заработок. Мнения выдвигались самые разнообразные: от покупки продуктов питания, до сохранения его до следующего похода за металлоломом с тем, чтобы средств хватило на оформление лицензии, на право владения городской свалкой.
Походы за черметом продолжались в течение недели. К группе Петрова примкнули бомжи с других группировок, прослышав об организации партии бомжей. Несмотря на разруху в стране и ужасное материальное положение не только свое, но и общенародное, политика все же имела место во всех сферах жизни. Создание партии бомжей было делом молодым и престижным. Но не многие понимали ее истинного предназначения. Все они имели на то время формальные объединения любителей тусовок. Действенность их и влияние на политику страны равнялась нулю, по принципу: «Собака лает, а ветер уносит». Власть имущих засела глубоко и прочно. Народ прозевал момент истины.
В отличие от других, Петров точно знал, чего он хочет, в первую очередь обратить внимание правительства на бесправное и бедственное положение тех людей, которые по разным причинам оказались на свалке исторического этапа самостийности Украины.
Ранее, до своего осуждения, Петров занимал пост председателя профсоюзного комитета, и он понимал роль общественной организации в жизни государства, знал, как поставить дело и как вести борьбу за свое существование. Тогда он пострадал за правое дело, которое оправдалось спустя десять лет.
Иногда Петрова посещали крамольные мысли: «А стоит ли увязать в политику с этой обездоленной массой людей? Что ему больше всех надо? Он мог бы найти Надю – проводницу, которая предлагала ему руку и сердце, и жить безбедно. Зачем тащить это бремя, нырять в воду и выискивать там ржавое железо, сдавать его за бесценок, спать, где придется. Ему достаточно тех восьми лет, проведенных за колючей проволокой. Может смириться с положением дел в стране, копаться где-нибудь в земле на захудалой даче в четыре сотки, которыми наделяют городские власти, в боязни дать больше, чтобы не дай Бог, появились в стране помещики или буржуи, с которыми потом греха не обберешься». Но Петров сжился с бомжеской средой, врос в нее и, предать эту стихию, было бы мучительно больно. А партия, если она видит свою цель, огромная сила.
Как-то вечером, после очередного сбора чермета, у очага, Петров решил проверить политическую подкованность своих собратьев по свалкам. Ему было интересно знать, к какой партии примкнуть, потому как до своей, очень и очень далеко и вряд ли возможно. Росли сомнения несвойственные воли и характеру Петрова. Где надломились они? Вопреки всем ожиданиям, пробить бюрократическую брешь трудно. Но его настроение в пух, и прах быстро разнесли товарищи. Что стоило только обвинение Шакала:
– Ты, что же, дружище, скис от первых же неудач, ударов судьбы? Мы все поверили тебе и шли за тобой, а ты предаешь нас?!
Петров не оправдывался и не перечил, и не вступал в спор, а только внимал каждому слову товарищей и стыдился своей сиюминутной слабости. Не остался безучастным и Борыга, не пропустивший упрекнуть босса в малодушии. Обида проскочила и у Петруси с Гусем. А Копченый так и сказал:
– Можешь отваливать, если сдрейфил. Сами как-нибудь управимся. Жили без тебя и дальше проживем, и без твоей партии…
Последние слова больно задели Петрова за живое. Все можно было стерпеть, но только не упрек в дело партии. Он встал из своего импровизированного сидения, прошелся по помещению, заломив руки за спиной и, с тяжестью на душе, произнес не оправдательное, а глубоко продуманное резюме:
– Создать свое идейное сообщество в условиях президентского режима, значит обречь вас всех на репрессии. Нас терпят до тех пор, пока мы копаемся в помойках, никому не причиняя вреда. Но стоит поднять головы, тем более что-то потребовать, то не видать нам даже этих мусорных свалок. Я лично не боюсь, но согласны ли вы, нести этот крест?
Помолчав некоторое время, Петров сконцентрировав мысли на Копченом, строго спросил его:
– Вот ты, Семен, говорил и требовал, чтобы я ушивался из вашей компании. Я знаю, что ты с первого дня взъелся на меня, невзлюбил. Уйти я могу хоть сейчас, дело нехитрое. Но мне жаль остальных ребят. Если и они такого же хотят, то я готов исполнить вашу волю.
– Что ты слушаешь этого гавнюка, – возмутился ЭМГЭ, – пусть сам убирается отсюда. А ты правильно мыслишь Мыкола Григорьевич. Разве с этим барбосом можно что-либо сотворить. Он первый сдаст нас с потрохами. Я вот предлагаю просить тебя ускорить процесс организации партии. А кто не желает, флаг им в руки.
– Ты кого имеешь в виду, – послышалось огорченное с разных углов «офиса». Мы же давно приняли решение вступать в нее. Вот только не знаем ее названия.
– Есть предложение назвать ее, нашу партию так: «Беспартийные бомжи».
Эта формулировка Борыги не понравилась всем. Слово «бомжи», слишком резало ухо.
– Есть еще предложения? – спросил Михаил, отыскивая по сумеречным углам авторов своих мнений.
– КПУ…
– Не годится, она уже себя дискредитировала, – отверг Петров и, не услышав больше никаких предложений, сам огласил свое решение, – если уж создавать нечто свое, так лучше не придумать как: «Партия обездоленных людей Украины», сокращенно «ПОЛУ», а если вдуматься в это слово, то из него отчетливо явствует: «полулюди», так оно и есть.
– Годиться, – одобрили все хором.
– Билеты организуем, как только забурем*, – заключил Петров.
* * *
После очередного сбора металлолома, вернувшись в свои «апартаменты», бомжи не обнаружили даже признаков своего проживания. Вся утварь и предметы быта были выкинуты за окно. Их подстерегала милиция с «черным вороном». Всех забрали без сопротивления. Повезло только Петрову, который в этот момент ходил за пропитанием. Придя, он понял, что произошло. Печаль и горечь охватили его. Но чувства не питались ненавистью, а лишь сожалением.
Петров давно уяснил, что в этом полицейском государстве выжить дано не каждому. Политика зиждется на геноциде. Где, в каком государстве, заработная плата, а вернее семейный доход, ниже в два раза прожиточного минимума? А что делать бомжу? Кроме всего прочего, его еще и преследуют. Он вне закона. Друзей Петрова отправили не иначе как в места не столь отдаленные. Там места и прав хватит для всех. «Но что делать ему, Петрову, оказавшемуся без товарищей и места приюта. Когда-то он помышлявший встретиться с проводницей поезда Надей, тем более что она обещала ему чем-нибудь помочь. Но чем? Когда она сама влачит жалкое существование. Быть ей обузой?» – так, или примерно так, размышлял Петров.
Надвигалась ночь, ночь прохладная, осенняя. Вокзал отпадает. Там можно погореть. Требуется что-то безопаснее. Встреча с Надей не состоится, так как она в рейсе. По подсчетам Петрова она должна появиться дня через два-три. А это время требуется где-то скоротать. Партийные деньги остались у него, но они общественные и он не имеет права их тратить. Быть может просто одолжить и после, при удобном случае, вернуть долг. Петров взял некоторую сумму и, в почтовом отделении, написав расписку, положил ее в общий котел. Так будет морально оправданное действие и поступок.
Когда стемнело, Петров, после долгих мытарств, наконец, нашел место для ночлега. Правда, не совсем комфортное, но все же с крышей над головой. Это был заброшенный, полуразрушенный частный дом в глубине, заваленного всяким хламом, двора. Дом состоял из двух комнат и кухни. Сейчас он облюбовал дальнюю комнату с одним лишь маленьким оконцем с уцелевшими стеклами, засиженными мухами и густой сетью паутины. В углу хранился сгрызенный мышами матрац, развалившаяся односпальная кровать.
Стряхнув рукою пыль, Петров, испытывая омерзительный запах мышиного испражнения, задремал. Сон был тревожным, поверхностным и настороженным. Порою Петров вздрагивал от кошмарных сновидений, просыпался, блуждал бессмысленно окрест себя в полумраке. В одну из таких пробудок, ему почудилось, что в прихожей комнате раздаются какие-то звуки, шорохи. Он напрягся и стал внимательно прислушиваться. Вначале Петрову показалось, что происходящее ему приснилось. Но вот он в полном сознании, в ощущении яви. Тихонько, осторожно, на цыпочках, он стал приближаться к дверному проему. Сердце стучало учащенно и так сильно, что казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Напряжение росло, а вместе с ним и страх. Обычное явление при таких ситуациях. И никто не застрахован от подобного состояния организма. Вполне естественная реакция.
Набравшись смелости, Петров выглянул. Прихожая имела четыре окна, по два с каждой стороны. Свет прорисовывал в средней части силуэт какого-то человека, стоявшего на коленях и что-то делавший. От присутствия пыли, Петров, едва сдерживая бешеный приступ чихания, все же издал, сдавленной гортанью, звук, который походил на скрип половицы. Он наполнил все существо Петрова ужасом. Полностью войдя в себя, прильнув к косяку и закрыв лицо руками, Петров простоял неопределенное время, давая возможность улечься испугу. Вроде бы пронесло, обошлось без последствий. Он вновь прислушался. Все те же звуки повторились. Несколько осмелев, Петров выглянув в наглую, в расчете будь что будет. Любопытство брало верх над страхом. Теперь он понял, что человек, сорвал несколько трухлых досок в полу, подкопал под оставшимися досками углубление и, засовывал в него весьма объемистый саквояж или солидную сумку. Работал неизвестный спокойно, уверенно, не оглядываясь по сторонам, затем он восстановил доски на место, встал, отряхнул колени, и вышел.
Петров увидел его в оконном проеме и, убедившись, что ночной гость поспешно удалился, подошел к месту исчезнувшей поклажи. Разбросав доски, он извлек ее, раскрыл и, ужаснулся. Там лежали, аккуратно сложенные пачки долларовых купюр. Вот это да! С восторгом обрадовалось все нутро Петрова. Появилась растерянность, омерзительное чувство не то стыда, не то неслыханной удачи, не то состояние вора.
Петров выбежал на улицу, чтобы убедиться в отсутствии опасности и заодно отыскать при лунном свете какой-нибудь мешок. На счастье такой оказался в кладовой со щепой, некогда приготовленной для разжигания печки. Переложив в него все содержимое сумки, Петров замаскировал его там же, стараясь не вызвать подозрения при первом же осмотре. Сам он вышел через огород на соседнюю улицу.
Взошедшая в зенит полная луна, предательски освещала окрест, и идти по пустынным улицам было опасно по разным причинам. Существовала возможность наткнуться на милицейский наряд, или на хозяина клада. Возле одной усадьбы, где росли густые кусты давно отцветшей сирени, Петров просидел до раннего утра, когда город уже начал просыпаться и, в нем было легко затеряться, но и оставаться здесь ему рискованно по нескольким причинам.
Одна – поиск его хозяином клада. Другая – воспользоваться находкой Петрову опасно. Если деньги ворованы, а это бесспорно, то их номера, наверняка, известны и, все торговые точки города об этом оповещены. Значит, необходимо длительное время сохранять тайну, или, покинув город, уехать как можно дальше и то же какое-то время подождать.
Теперь общественные деньги можно тратить, расходовать безбоязненно. Но они мизерные и вряд ли помогут обеспечить продолжительное существование здесь или на чужбине. Петров решает встретиться с Надей и с ее помощью покинуть пределы Украины, хотя бы на время.
* * *
Поезд Москва-Киев прибыл точно по расписанию, что соблюдалось в это время экономической разрухи и беспредела очень и очень редко. Причин существовало великое множество. То отсутствовала для локомотива электроэнергия, то не хватало денежных средств железной дороги расплатиться за энергоресурсы, да и масса других существовавших причин.
Петров встречал состав поезда с волнением. Какое-то тревожное, трудно объяснимое чувство преследовало его в эти минуты. Надя, кто она для него? Человек, с которым он виделся всего-то один раз и то мимолетно и, потом, возрастная разница с ней превышала двух крат. Что может быть у него общего с молодой, красивой и статной девушкой-проводницей? На этот и другие вопросы Петров ответить не мог. В нем пробудились те чувства, которые он погашал за колючей проволокой в молодые годы, в годы расцвета любви.
В ожидании прибытия поезда, Петров барахтаясь в пучине своих неожиданно нахлынувших чувств, поймал себя на мысли – а была ли она тогда любовь, когда он женился на Лиде. Сравнивая сиюминутное состояние души и то прежние, Петров уловил колоссальную разницу. Что стоили те чувства, не опьяненные любовью? Просто было какое-то влечение, и как ему тогда казалось, подневольное, потребное истечением возраста, дурацкая поспешность, не уверенность в будущем, в боязни прозевать время или удовлетворение тех девичьих чувств, которые действительно теряли лимит времени. Это было поощрение, благодарность им, односторонне, жест доброты и смирение перед случайным стечением обстоятельств. Сейчас, совершенно отличное от тех, ожидание встречи, появление некоторой, вполне объяснимой робости перед ней, даже страдания, если хотите, онемение слов в признании своих чувств.
Чем быстрее истекало время прибытия поезда, тем сильнее стучало сердце, и отчетливее проступала необходимость именно этой встречи с Надей, занявшей с некоторого времени все его существо. Петров подбирал необходимые слова для произношения этих, самых трудных в жизни каждого, томящегося в омуте любвеобильных чувств признания, слова – люблю. Оно еще звучало в его сознании грубо, не созревши, чем-то невозможным и абстрактным. Вот так сходу их выпалить в одно дыхание, означало верный крах.
Девушке требуется иной подход, иные условия, время для осмысления происходящего. Но где его взять. Оно не растяжимо, не позволительно растрачиваемое по пустякам, на временное увлечение, на флирт, на любовные похождения. У Петрова времени нет, если не сейчас, то никогда не будет возможности. Он должен на какое-то время раствориться в неопределенном житейском пространстве, так как обречен на безвестные скитания, на разлуку с Родиной.
Но вот сигнал локомотива прервал размышления Петрова, вывел его из состояния абстракции. Никогда он так не волновался, как в эти минуты, когда медленно проплыл мимо него вагон под номером восемь. Это вагон Нади. Она стояла на подножке, держа в руке флажок. Увидела ли она в этой разношерстной толпе встречающих и отъезжающих своего знакомого Николая? Сам он Надю прозевал, считая вагоны. И потом, она вышла тогда, когда вагон промелькнул мимо него. Петров устремился вслед за проплывающим вагоном, словно гонимый слабым порывом ветра парус. Вот состав несколько раз дернуло, заскрежетав буферами, и он остановился. Толпа хлынула вдоль состава в поисках или вдогонку своих вагонов. Бежал и Петров.
В тамбурах скопились нетерпеливые пассажиры в желании скорее вырваться из удушливых купе и успеть захватить такси. Надя провожала их с миловидной улыбкой, желая им всех благ. Сейчас Наде недосуг рассматривать окрест и тем более ожидать неожиданных встреч. Сейчас уже началась посадка. Стоянка поезда полчаса. Время бежит стремительно, а Петров чего-то ждет. Но вот толпа пассажиров рассеялась, оголив одиноко стоящего человека в спортивной форме с сумкой того же содержания на перевес через плечо. Узнать его было трудно.
Составу поезда дано отправление, и он медленно пополз вдоль перрона. Увидев на перроне стоящего человека, Надя крикнула:
– А вы что стоите? Разве не едите?
Обращение было явно к Петрову. Появилась растерянность, дурацкая нерешительность, быть может, обида за то, что его не признала. Уже на ходу Петров, догнав вагон, крикнул:
– Надюша! Это же я, Николай!
В этот момент, она, откинув площадку тамбура и, спустившись на нижнюю ступеньку, растерянно протянула руку и радостно выкрикнула:
– Петров, давай же скорее свою сумку и прыгай! Ну!
* * *
Состав скорого поезда Киев-Москва подходил к границе. Началась проверка паспортов и регистрация пассажиров, въезжавших в Россию. Эта процедура обязательная и унизительная. Делалась отметка, когда прибыл и когда будет тот или иной человек отбывать с территории государства, при этом испрашивается цель поездки.
Катя, закрыв свое служебное помещение вместе с Петровым, присутствовала с таможенниками. Они уже знали Надю, были с ней знакомы, поэтому девушка пользовалась уважением и полным доверием. Ее купе не проверяли.
Когда вся возня с проверкой документов закончилась, и поезд тронулся, Катя, войдя в свое служебное купе, облегченно вздохнув, радостно выдохнула:
– Ну, здравствуй, скиталец! Где же ты столько времени пропадал?
А так как побеседовать с Петровым они не успели (по известным причинам), то он смущенно, с томным взглядом в сторону девушки пространно ответил:
– Где придется…
– Что было трудно?
– Не то слово, Надюша…
– А сейчас куда?
– Не знаю… хотел повидать тебя. Кроме тебя у меня с близких никого нет. Если что не так, можешь меня прогнать… не обижусь…
Произнеся сокрушенный монолог Петров погрустнел, отвернулся к окну и, всматриваясь в мелькающие за ним березовые рощи, добавил:
– Я вот так, как эти березки за окном, мелькаю в жизни…
– Ты что Петров, совсем расклеился. Нельзя же так жить. Вот ты при параде, приоделся, наверное, при деньгах, а клянешь свою судьбу. А меня, зачем захотел видеть?
Вопрос Нади обескуражил вмиг Петрова. Слово «зачем» больно резануло по самому живому. Сказать правду он не решился и, собравшись с мыслями, ответил с достоинством:
– Хочу вернуть тебе долг, когда-то ты меня здорово выручила, теперь очередь за мной.
Петров достал из сумки сто долларовую купюру и протянул ее девушке. Больше он дать побоялся. Могло сложиться о нем плохое мнение, нехорошее впечатление, если не подозрение о нечестной деятельности.
Надя удивленно взглянула на бумажку, и воскликнул восторженно:
– Никак забурел?
Выражение ее, явно из криминального лексикона, но оно прозвучало с юмором.
– Немного, – потеряно парировал Петров.
– Ну, спасибо тебе, если это от чистого сердца…
– Именно так, даже от любящего сердца…
Катя пристально взглянула на своего гостя, и недвусмысленно полюбопытствовала:
– Никак ты мне в любви признаешься?
– Хотелось бы, но, увы(!) возраст мой не позволяет это сделать…
Шуточный диалог постепенно переходил в серьезную фазу разговора, и Надя уточнила:
– Возраст? Э… какая досада… возраст не помеха. Тут другое дело… девушка умолкла, как бы подбирая нужные слова, более подходящие в данный момент, чтобы ни обидеть собеседника.
Ничего не подобрав из изощренных слов признания, Надя, в силу своей врожденной прямолинейности, пояснила:
– У меня уже есть избранник. Раньше надо было подумать.
– Раньше, не мог, ибо был голодранцем. А сейчас, как ты поняла, при деньгах, правда, не совсем честно заработанных, но это в наше время вполне объяснимо и в порядке вещей.
Петров ожесточился от признаний Нади и, как бы в отместку, но не явно выраженную, добавил:
– Да, я украл у одного вора энную сумму, в полмиллиона, наверно. Еще не считал.
Петров расстегнул сумку и сказал:
– Взгляни сюда!
Надя онемела от увиденного, несколько от лютой зависти, сколько от испуга. Она тут же замахала руками, как бы отмахиваясь от содержимого и самого обладателя богатства, в нежелании быть причастной ко всему. Едва оправившись от неожиданности, она, потеряно, чуть слышно, прошептала, пересохшими от стресса губами:
– Нет, нет… только не это… я не хочу иметь дело с такими делами…
– Напрасно ты отказываешься… это могло бы быть твоим достоянием…
– Нет и еще раз нет! Я хочу жить честно…
– А я не хочу? – уже в повышенном тоне произнес Петров, сдерживая более ожесточенное возмущение. – Вот ты упрекнула только что меня в неблаговидных делах, а гуманно ли поступает государство по отношению к нам? До осуждения у меня на сберегательной книжке в сберкассе лежала тысяча рублей. Где она делась? Когда я их хотел снять, то мне ответили: «Плакали ваши денежки».
Петров распалялся, наступал, расшибая вдребезги девичьи упреки в свой адрес:
– Вот еще два-три дня назад я жрал все то, что выкидывалось на помойки: хвосты, головы, плавники селедок, объедки со стола буржуев… мне было очень больно и обидно за свою державу, за своих товарищей-бомжей, с которыми я спал и делил помои. Эти люди куда благороднее душой и сердцем…
Выпалив терраду слов в одно дыхание, Петров смолк, подавляя в себе чувство горечи и подкатывающихся слез. Едва их сдерживая, он вышел из купе, прихватив с собой сумку в желании сойти на ближайшей станции. Катя следом за ним, уже в тамбуре, догнав его, дернула весьма небрежно за плечо и бросила с язвительным упреком:
– Раскис, как на солнце коровья лепешка! Я видела когда-то волевого человека с мощным зарядом оптимизма и даже была тогда готова соединить свою судьбу с ним. А теперь, вижу другого человека. Можешь сходить! Тебе ведь все равно, что творится у меня на душе…. Нельзя же брать сразу быка за рога, как это ты пытаешься сделать…
Петров ничего не ответил, но многое понял и казнил сейчас себя за опрометчивость своих суждений и высказываний, за поспешность, за нетактичность в поведении, и готов был просить прощение. Но гордость в характере, непокорность играли сейчас с ним злую иронию судьбы.
– Хорошо, Надя… Я все понял… Не поминай меня лихом… А тебе желаю счастья в личной жизни. Прощай!
Вслед пронеслось размазанное быстрым набором скорости поезда сокрушенное:
– Ду-ра-чок, ты…
* * *
Время! Это – самая объективная форма существования бесконечно развивающейся материи. Продолжительность. Длительность чего-нибудь, измеряемая секундами, минутами, часами. Промежуток той или иной деятельности, в которой совершается что-либо. Последовательная смена часов, дней, лет. Определенный момент, в котором происходит что-нибудь. Период, эпоха, пора дня, года; подходящая, удобная, благоприятная пора…
Для Украины, как впрочем, и для России, она не благоприятная во всех отношениях, а для Петрова тем более. Сплошные невезухи. Неопределенность в отношениях с Надей, внесла в его жизнь определенную сумятицу, разброд мыслей, действий и поступков.
Давала себя знать и неизвестность его друзей по партии. Тревожила мысль о присвоении и расходовании общественных денег. Больше всего Петров боялся их осуждения и, не приведи Господи, подозрения по наводке на них милиции. Кто-кто, а Копченый, непременно подумает так. Скажет: «Сблатовал всех на калым с металлоломом, а сам заныкал выручку и дал деру». И Петров решил: «Буду искать друзей. Теперь есть баксы, и я осуществлю план организации партии бомжей».
Но искать друзей-бомжей: Копченого, Шакала и других дело стало не из легких. По некоторым сведениям они находятся в КПЗ милиции. На кануне их ареста, в городе была ограблена сберкасса. Похищена солидная сумма. Подозрение пало на бомжей. Брали всех, кого могли выловить в городской черте. Петров был уверен в непричастности своих товарищей. Неожиданно он поймал себя на мысли: «А не эти ли деньги, что у него в спортивной сумке?» Но тут же отверг свое предположение. «Нет, слишком крупная сумма, не для сберкассы».
На рынке Петров узнал, что многих бомжей вывезли за черту города с тем, чтобы они ни позорили его. Так распорядились городские власти. Может быть, кого-то из них и следовало бы наказывать, но только не Шакала со своей братвой. Это добропорядочные люди, оказавшиеся в силу разных обстоятельств на задворках жизни.
Петров отправился за город на одну из свалок. Его «аборигены» встретили агрессивно. Хозяин здешних мест строго спросил гостя:
– Кем будешь? Какого рода и племени? Что привело сюда?
– Ищу своих друзей, – спокойно ответил Петров и добавил, – из зэков я с восьмилетним стажем…
Ответы были приняты без дополнительных вопросов. Зэк на языке бомжей весьма почитаемо.
– Ну что ж заходи, гостем будешь, – проявил любезность хозяин, – выпьешь? Правда, горилка местная, но мы употребляем и ничего. Только закуска дерьмовая, чай на зоне была лучше? Если брезгуешь, значит, ты не годишься в нашей компании.
Монолог хозяина велся в доброжелательном тоне, поэтому не вызвал у Петрова неприятного осадка и он согласился:
– Я не из нежного десятка, наливай…
Хозяина, как позже познакомились, звали Цыганом, ну а Петров представился как Чужак. Он нарочно назвался так, в надежде, что это прозвище вызовет в окружении Цыгана чей-нибудь интерес и, в первую очередь, из числа его друзей. Для большей значимости Петров с особой интонацией в голосе усилил значение слова Чужак. Расчет был верным. Цыган оживился и, напрягая память, задумчиво произнес:
– Где-то я уже слышал эту кликуху… Постой, постой, кажись в нашем «полку» было пополнение давече, по-моему, упоминал некий Шакал…
– Шакал? – тут же ухватился Петров за сообщение, не дав опомниться Цыгану, и не спросил, а нагло потребовал тот же час указать местонахождение его друга.
– Ты что сдурел? – испуганно вскрикнул от неожиданности хозяин. – У нас не требуют, а просят и, потом, мы справок бесплатно не даем…
– Сколько?
– Триста! – выпалил Цыган.
– Чего, триста?
– Понятное дело, рублей…
– Это можно, – добродушно согласился Петров, – но у меня есть другое предложение. У тебя есть офис?
Петров явно переборщил с офисом. Но это было сказано в шутку. Цыган поморщил лоб, как бы разгадывая смысл сказанного и, ничего не придумав, счел офис за горилку. Он предложил:
– Есть, только динатурка…
Петров осторожно усмехнулся. Естественно хозяин не мог знать это слово, впрочем, как и многие другие городские обыватели. Со времен перестройки русско-украинский лексикон засорила масса иностранных слов. Все предприятия обратились в фирмы с английскими литерами и словами, значение которых не знают даже их владельцы…
Бывает называние фирмы громкое, а содержимое ее пустяшное, вроде «Сэконд хэнд», в переводе – барахло. Но зато модно по-европейски, клево. Кстати изменился и жаргон обывателя. Появились слова: клево, тусовка, круто, продвинуто и так далее, синонимы которых: сборище, встреча, хорошо, очень хорошо и так далее.
Понятное дело, культура Украины упала на полсотни лет назад. Есть еще современные приметы, позаимствованные «оттуда», это: почти поголовное курение женщин, и точно такое же положение с брюками, а также принятие алкоголя на ходу. Что удивительное, так это то, что в скверах, на улицах и других общественных местах отдыха горожан, увидеть кого-нибудь за чтением книги или журнала, газеты, такая же редкость, как и увидеть на луне растение.
А вот с бутылкой пива и дешевого рома – пожалуйста. Так что претензии к бомжу-Цыгану не состоятельны.
Петров расшифровал слово офис простыми словами, при этом извинившись:
– Я спрашивал не динатурку, а место, где ты находишься вне своих занятий.
– А, понял, – спохватился цыган, – так бы и сказал сразу. Пошли… тут рядом… посмотришь мои апартаменты… там и отдашь мне гроши, а заодно и поговорим по душам. Вижу ты человек стоящий…
Апартаменты, как изволил охарактеризовать Цыган свое обиталище, располагалось метрах в ста от его рабочего места, с которого он руководил раскопками мусорных куч. Чувствовалась здесь слаженная работа. Офис Цыгана представлял собой будку с автолавки, залатанную со всех сторон кусками железа, фанеры и рубероида. Внутри стены обклеены обнаженными дамами из макулатурных журналов, среди которых красовался в ядовито-синих тонах портрет ныне действующего Президента страны с дорисовкой на нем кошачьих усов и редкой, как у китайца, бородкой. Посредине помещения – буржуйка для отопления. В углу кровать с никелированными набалдашниками на спинках, времен НЭПа. Столик, у крохотного с решеткой оконца, сродни «черного ворона». Рядом шикарный стул, с высокой резной спинкой и подлокотниками в виде звериных морд. Вот и вся обстановка.
Сам Цыган присел на край кровати, заправленной поверх одеялом из лоскутов, а гостю предложил свой «трон». Хозяин включил прожектор, освещающий лицо посетителя точно также, как в следственных органах при допросах преступников. Петров зажмурился от яркого света, вспыхнувшего неожиданно, и прикрыл глаза ладонью, отставленной на некотором расстоянии. Он тут же было, возмутился, но счел процедуру «допроса» лояльной ибо, как Петров понял, она применялась в целях своей безопасности, так как ослепляла собеседника столько времени, сколько этого было необходимо хозяину. Его удивило наличие в этой трущобе столько электроэнергии, но понял, что в осенне-зимние дни наступление темноты начинается очень рано, и для мусоровозов работа затруднена. Правда, это роскошь в условиях энергетического кризиса Украины и мера парадоксальная, особенно когда город погружен во тьму, из-за ее нехватки.
– Ну, о чем мы будем гутарить? – первым начал свой «допрос» Цыган на ломаном украино-цыганском языке-диалекте…
– О Шакале… Вот тебе триста гривен, как ты и просил за информацию.
– Я передумал, – послышалось из мертвой световой зоны, с некоторым сожалением…
– Что не устраивает цена? – спросил с твердостью в голосе Петров.
– Нет, не цена… это для меня ценный работник. Он у меня на дальнем участке, взамеет меня… бригадиром… Если ты при деньгах, можу уступить Шакала за тысячу гривен и то с условием…
– Каким?
– Мне нужна замена. И как я понял, ты его хочешь забрать…
– Да, и не только его, а всех моих друзей, которых выселила из города милиция во главе с Шакалом, и которых ты прибрал к своим рукам.
Петров переходил в наступление, ибо нахальству Цыгана не было предела.
– Хамишь? – злобно процедил Цыган. – У меня привыкли все ходить на четвереньках, а я тебя принимаю, как видишь и понимаешь, на троне. Честь оказываю, как зэку. Но ты не благодарен. Пошел вон!
Последняя фраза больно задела Петрова за живое. Даже на зоне он не слышал в свой адрес подобного обращения к себе. Он тут же с ожесточением сорвал, едва державшийся на своем месте, увесистый подлокотник со звериной мордой и швырнул его в источник света, который тут же погас. В эту же минуту, в полумраке Петров мощным ударом в челюсть, свалил Цыгана с кровати на пол. Завязалась драка. Хозяин оказался не из слабаков, хотя на вид этого не скажешь.
Чем бы все закончилось, не известно, если бы не вошел по чистой случайности Шакал по служебным делам. Увидев барахтающихся на полу двух людей, он бросился их разнимать. И тут его удивлению не было границ, когда он с ужасом узнал Чужака. Тот лежал с кровоточащей раной в области правого плеча под телом Цыгана. В руках Шакала была монтировка для бортировки автомашин, которой он разделывал колеса, извлекая из них металлические диски. Не раздумывая, он нанес удар по голове Цыгана этим предметом. Хозяин тут же свалился на бок в предсмертных судорогах.
В этой среде люди были бесхозными, как и мусор на свалке. Борьба за свое существование сродни хищникам. Кто сильнее, тот и выживает. Шакал выручил своего друга, такой ценой. Здесь смерть так близка, что ее можно ожидать в любую минуту и не только от ножа, но и от отравлений испорченными продуктами, что вывозят десятки мусоровозов из точек общественного питания и магазинов, с истекшим сроком хранения и потребления.
На счастье рана Петрова оказалась несерьезной. Ножевое ранение нанесено в плечо. Боли не чувствовалось, а только сожаление, что все закончилось трагично. Возле Петрова растерянно стоял Шакал, не зная, что делать. Не то радоваться встрече с Чужаком, не то огорчаться по поводу его ранения, не то сокрушаться относительно убийства барона.
Время близилось к обеду. К полудню вся братия свалки собирается к месту восседания Цыгана, который распределяет продукты, в зависимости от трудовых успехов рабочих. Кто ничего существенного не приносил, тот еды не получал. Условие жестокое, но справедливое. Собравшись, и не обнаружив барона, кто знает, как поведет себя эта орава голодных и нищих.
– Что будем делать? – с тревогой спросил Шакал.
– Надо спрятать тело от греха подальше, – не менее обеспокоено ответил Петров.
– А что скажем им? Или смотаемся вовремя, – предложил Шакал.
– Нет, Миша, – Петров впервые назвал Шакала по имени, чем выразил признательность и искренность своих отношений к товарищу.
Такое обращение вызвало у Шакала настоящую сумятицу. Он услышал свое имя впервые за много лет и с трудом его воспринял.
– Нет, Михаил Григорьевич, – вновь повторил Петров свое обращение к товарищу, – раз так получилось, то свалкой завладеем мы. А людям скажем, что Цыган их предал, продав всех с потрохами за тысячу баксов и в придачу свалку. Я, думаю, тебе поверят. Пошли к ним.
На лобном месте, где обычно происходила трапеза, уже все собрались, разложили все свои трофеи и хвастались друг перед другом, кто больше и ценнее нашел вещей и продуктов. Среди собравшихся были и Копченый, и Борыга, и Гусь, и Петруся. Увидев Чужака, они обрадовано, на перебой закричали:
– Привет, Чужак! Ты опять с нами? А где наши гроши? Что опять партия?
Остальные не понимали, что происходит, и они выкрикивали:
– А где Цыган! Давай его сюда! Хотим жрать!
Улучив момент, Петров поднял руку вверх в знак просьбы тишины. Голоса постепенно смолкли и десятки чумазых физиономий устремились в его сторону.
– Граждане! – начал свою речь с некоторым волнением Петров, – Вашего босса уже нет, и не будет. Теперь опекать вас буду я. Время рабского труда для вас закончилось. Работать будем по мере возможностей каждого. Больные есть?
– Мы все здесь спирохеты*, – раздалось из топы…
– Значит, будем лечиться…
– Чем? Тормозной жидкостью?
В разговор вступил Шакал:
– Бросьте хамить! Вас по делу спрашивают, а вы базарите. Человек с вами на полном серьезе…
– Не надо их уговаривать, Михаил Григорьевич, пусть вкалывают, пока не отбросят коньки…
В толпе зашикали друг на друга, а когда угомонились, подошли Борыга с Петрусей и подтвердили:
– Братцы, с вами общается человек – золото. Трепаться не любит. Раз спросил больных, значит поможет.
– Чем, – кто-то выкрикнул злорадно.
Поддержал Петров:
– Тем, чем нуждается больной. Завтра здесь будет доктор для обследования всех до единого. Так что приведите себя в порядок.
– Подмыться? – съязвил Копченый, который почему-то возненавидел Петрова с первых дней.
– Тебе бы не мешало, – с усмешкой предложил Шакал, – и голову намылить надо бы…
Копченый знал крутой нрав Шакала, поэтому не стал перечить, а спрятался за задний план толпы, за спины товарищей. В коллективе начались суды-пересуды. Никто не верил в обещание Петрова. В их сознании давно вытравились человеческие отношения к себе, а тем более медицинская помощь. Петров располагал деньгами, поэтому был полон желания для начала часть из них потратить на бомжей.
Обед прошел. Перекусили, чем Бог послал, вернее мусорка. Петров узнал, что среди этой братвы, обязанности строго распределены. Одни занимаются сбором металла, другие посудой, третьи шмотками, как они сами назвали «сэконд хэндом» свою деятельность, а кто продуктами питания. На этот раз находки были удачными. Пищевой мусоровоз привез списанные полукопченые колбасы, сыр, банки консервации и прочее.
За трапезой никто не вспоминал своего прежнего хозяина – Цыгана. Петров оказался намного привлекательнее и сразу же расположил к себе эту запуганную массу людей, возраст которых от пятнадцати до сорока лет. Народ полный сил и энергии, самый производительный и репродуктивный.
После обеда Петров на правах уже хозяина, разрешил всем отдых, а к ужину провел собрание. Бомжи недоумевали такой резкой сменой руководства и сбоем в работе. Им никогда Цыган не давал поблажек, не баловал отдыхом, кроме ночи. А тут тебе сплошная блажь.
– Вот так друзья, – начал свою речь Петров издалека, – будем жить по-человечески. Завтра, как я обещал, проведем медицинский осмотр всех. С помойки харчи есть запрещаю…
– А что кусать будем? – выскочил с репликой Копченый, – Твои слова?
– Отвечу, – спокойно произнес Петров, сверяя своим острым взглядом автора нетерплячки, – нормальную пищу. Деньги валяются на свалке в виде металла, стеклотары, макулатуры. Будем собирать и сдавать их, а покупать мясо, молоко, хлеб и прочие продукты, в зависимости от предписания врача, индивидуально каждому. Тебе же Копченый могу сразу сказать, чем ты будешь питаться. Тем, сколько заработаешь. А трудиться ты не мастак. Вот тебе и весь мой сказ.
– Ну что съел, Копченый? – с подначкой добавил Шакал, – Так тебе и надо.
– Ладно тебе подлизываться, – огрызнулся Копченый.
Петров понимал, с кем имеет дело. С первых минут дал понять всем о жесткой дисциплине в коллективе, беспрекословном подчинении и соблюдении правил поведения в таком сложном обществе.
– Теперь план на завтра, – предложил Петров, когда улеглись комментарии среди бомжей по поводу нововведений, для одних из которых они казались болтовней, для других – вера в хорошее завтра, для иных лучше бы их не было:
– Тебе Борыга и тебе Петруся насобирать кирпичей. Для чего скажу потом. А вам, тебе и тебе не знаю, как звать, – Петров показал на двоих пожилых людей лет по сорок, верзилам, рукою, – отыскать нечто плиты для печки и духовку. Здесь этого добра должно быть в достатке. Остальным требуется найти листы железа или рубероида. Будем строить кухню.
– А жилье? – кто-то выкрикнул из толпы.
– Будет и жилье. Все по порядку. Сдачу металлолома, стеклотару и макулатуру поручаю Шакалу, извините, Михаилу. Ему требуется договариваться, естественно за плату, с мусоровозами. Вот так, други мои. Начнем потихоньку уживаться. Зима не за горами.
* * *
Вечером в будку, теперь уже ставшую Петрова, осторожно, почти крадучись, чтобы никто не видел, нырнул Славка – парнишка лет семнадцати, худощавый с голубыми глазами и веснушчатым лицом. Это был, как выяснилось позже, «шестерка» Цыгана. Он приблизился к изголовью отдыхавшего Петрова и, встав на коленки, заговорческим тоном стал ему излагать суть своего визита:
– Я знаю, где барон прятал драгоценности…
– Какие? – с полным безразличием спросил Петров, прервав дремоту, – Что еще за драгоценности?
– Золото и серебро, – тихо прошептал Славка.
– Откуда тебе известно об этом?
– Знаю и все тут… не верите и не надо…
– Хорошо… говори…
Славка оживился, обиженную физиономию сменил на восторженную:
– Клад здесь! Под вашей койкой, в подполье…
Петров по-прежнему отнесся с недоверием к словам Славки. «Какое может быть золото на этих свалках мусора?» – спросил он сам у себя. И тут же ответил: «С чем черт не шутит… от Цыгана ожидать можно все». Петров переспросил в интригующем тоне:
– Больше никто не знает про сокровища?
Славка скривился, как-то передернул в нервном тике плечи и ответил:
– Могила… никто…
– Ну что ж, бери сзади за спинку кровати, и будем отодвигать ее… посмотрим, что за чудеса…
На месте стоявшей кровати под резиновым ковриком виднелся едва заметно контур предполагаемой крышки, ведущей в подполье. Теперь сомнений не вызывало. Славка не врал.
* * *
К моменту наступления темноты, задание Петрова было исполнено на половину. Сумятицу внес Копченый:
– Не слушайте вы Чужака, – говорил он среди бомжей, – не верьте ему, он все делает для себя. Уже один раз он наколол нас: мы насобирали немало металлолома, сдали его, а денежку он и заныкал.
Петров на этот раз стерпел выходку Копченого, но не оставил ее без внимания. Не то время, не то место, где можно сводить счеты. У костра в тот же вечер, Петров собрал всех до единого и строго предупредил:
– Кто сеет ко мне недоверие, может покинуть наш коллектив. Впредь буду наказывать за невыполнение заданий.
– А кто ты такой? – раздалось недружелюбное из толпы, – Откуда ты взялся? – вторил в поддержку другой выкрик, более возмущенный.
– Хорошо, – спокойно ответил Петров, – давайте проголосуем. Кто за то, чтобы я покинул вас?
Установилось тягостное молчание, но ненадолго. Вверх взметнулась масса рук. Их было преобладающее большинство. Больше всех сопровождал свои обе поднятые руки и истерическим криком: «Вон отсюда Чужак!» – Копченый. Не голосовали только Шакал, Петруся, Борыга и Славка. Разошлись сразу же без дополнительных дебатов.
Петров отправился к себе в будку и позвал с собой Славку.
– Вот что Слава, – начал издалека Петров, – ты парень хороший и не место тебе в этом балагане. Тебе надо учиться и начинать жить по-человечески. Я помогу тебе, если хочешь этого.
– Конечно, хочу, – без раздумий и с восторгом ответил Славка. Вот только как начать ее, эту жизнь. Ведь я с семи лет брожу по белому свету и другой жизни, как бездомную, не видел.
– Я наставлю тебя на истинный путь. То, что мы нашли сокровища Цыгана, мы поделим по-братски.
Славка засуетился, занервничал. Чувствовалось что у него на душе неспокойно. Что-то мучило его. Петров понимал парня, не торопил его, зная, что он все равно поведает то, что его мучает. Так оно и случилось.
– Знаете, Чужак, есть у меня одна тайна. Но вам о ней я расскажу. В одном заброшенном доме в городе Цыган прятал деньги, много денег. Когда он их прятал, я стоял на шухере. Мы вместе с ним бомбанули одного крутого. Дом я могу показать, но где барон заныкал чемодан, не знаю, не видел.
– А где этот дом находиться? – несдержанно и с интригующим интересом уточнил Петров, явно понимая, что этот клад у него.
– Вы город хорошо знаете? – с лукавством во взгляде спросил Славка, явно испытывая нетерпение Петрова.
– Примерно да.
– Улица Пирогова вам встречалась?
– Да, помню.
– А аптеку на углу знаете?
– Да…
– От угла пятый частный дом. Вот там он должен прятать деньги. Цыган оттуда выходил…
Петров смекнул сразу. Это тот самый дом, где он ночевал и взял саквояж, но вида не подал, а только осторожно спросил:
– А что ж ты растерялся? Надо было завладеть кладом барона.
Славка, помрачнев, сказал:
– После его смерти я ходил туда, но ничего там не нашел… наверное кто-то опередил меня. Словом денежки тю-тю…
– А кто мог опередить? – с детской наивностью уточнил Петров, возгораясь своей безнаказанностью, – ведь барона нет, только ты знал.
– Вот в том-то и все дело, что кто-то подследил нас, или я просто не нашел клад. Может, вместе сходим, поищем, может и найдем…
– Нет, извини, брат, не хочу иметь дело с грязными деньгами…
Петров явно лукавил, не желая Славку посвящать в свои поступки. Парень еще молодой, не искушенный в перипетии жизни, не разведенный каверзами лжи. У него еще не все потеряно.
– Слава, я дам тебе денег, а не золотые вещи, так как тебя сразу же сцапают и упрячут на долгие годы. А с банкнотами, если сам грамотно распорядишься ими, то будешь, цел и невредим. Сколько бы ты хотел их иметь?
Славка обалдел от заманчивого предложения. Он закатил глаза под крутые надбровные дуги, силясь прикинуть ту сумму, которая его бы устраивала. Но, не зная суммы источника, он назвал совершенно скромную цифру. Петров дал вдвое больше и предложил исчезнуть немедленно со свалки. Перед уходом Славка спросил с застенчивостью:
– Почему вас невзлюбила братва?
– Потому, что она не хочет жить по-людски. Ее устраивает беспризорность, бомжевание, грабеж, воровство и прочая дрянь в виде помоек.
Объяснив Славке свое мнение, Петров поторопил его с уходом:
– Постарайся покинуть свалку незаметно. Эти обормоты, если заподозрят тебя в чем-либо, пришибут, не моргнув глазом… Сейчас уже можно. На улице темно. Знаешь куда идти?
– Знаю, к сестре… других у меня нет никого… А вы?
– Я уйду с рассветом. Надо еще кое-что сделать. Пока… Может быть, еще свидимся.
* * *
Несмотря на полночь, в будку Петрова постучали. Она была закрыта изнутри. Петров предусмотрительно обезопасил себя от покушения бомжей. Открывать дверь не торопился. В жилье Цыгана существовала потайная дверь, которую Петров обнаружил чисто случайно. Не спрашивая «Кто там?», он выскочил наружу через нее тихо и осторожно. Отойдя метров пять от будки, Петров зашел со стороны входной двери и, напрягая зрение, пытался узнать кого-то из бомжей. По его определению стучался Копченый. И когда ему никто не открыл, он стал ломать дверь какой-то железякой.
А в помещении осталась спортивная сумка с деньгами и золотыми вещами: кольцами, часами, брошами, цепочками и… Странное дело, что среди мусорных куч можно найти подобные дорогие ценности. Как они попадают туда? Можно только предположить: или дети бросают их в мусорные ведра, или неряшливая хозяйка по рассеянности, или по чистой случайности. Так или иначе, золото или серебро находится на свалках.
Цыган мастер был на поиски драгоценностей и несколько он сам лично, сколько его рабы за кусок хлеба или бутылку вина ему продавали. Состояние собралось приличное. Вначале Петров хотел поделить все это добро между бомжами, но поскольку они отнеслись к нему по-хамски, то сейчас решение резко изменилось. Возможно, поутру он бы что-нибудь подарил бы, если не всем, то хотя бы своим старым друзьям, но вот в этот неурочный и полный неожиданности час, резко повлиял на исход дела.
Когда уже полетели щепки от двери, Петров незаметно подкрался к непрошеному гостю и мощным ударом в челюсть свалил его на землю. Это действительно был Копченый. Он оказался трусом и не стал сопротивляться, а подхватился и стремглав убежал. Скорее всего, за помощью. Это уже серьезно, если Петров правильно оценил обстановку.
Быстро собрав свои вещи, он поджег изнутри будку и скрылся в ночной тьме.
* * *
Оставаться Петрову в этом городе было рискованно. Копченый со своей братвой попытается найти его и отомстить. Такова круговая порука бомжей. Сев на первый попавшийся ночной поезд, он поехал куда придется. И ему было все равно где скитаться. Бомжей Петров найдет где угодно, ведь их по всей Украине за время независимости развелось, как по осени опят. Тогда еще Петров не знал, что осень в этом городе будет последней в его жизни. Чем дальше уносил его поезд, тем сильнее одолевала тоска по родным местам. Он уезжал в неизвестном ему направлении, в неизвестные ему края.
Прижавшись к вагонному стеклу, Петров пытался осознать все те обстоятельства, которые делали его изгоем. Он еще и еще раз перелопачивал свою жизнь. В ней не было ничего отрадного, одни невезухи, даже в среде бомжей: «Живут же себе люди-бомжи и не тужат, – отметил в мыслях Петров, – хотелось помочь им, облегчить их существование, а, поди ж, не понравилось. Ну и пусть всю свою жизнь лазят по помойкам». На этих рассуждениях Петров задремал. Прошли контролеры-ревизоры, но его тревожить не стали. Проводница объяснила:
– Человек сел ночью, билет есть. Пусть поспит. Ему надо скоро сходить…
Последнюю фразу она придумала от себя для большей убедительности. На самом деле, где будет сходить пассажир неизвестно ни ей, ни ему. Билет взят до конечного пункта. Это за полтысячи километров. Это сутки, двое езды.
Проснувшись, Петров обнаружил напротив себя в купе молодую симпатичную девушку, которая, видимо, села на одной из остановок. Она пристально смотрела на Петрова и удивлялась тому, как он мог спать сидя в такой неудобной позе. Ее взгляд, скорее всего и пробудил его. Петров, еще не придя от тревожного сна, невпопад спроси ее:
– А где мы сейчас едем?
Девушка смущенно ответила:
– Подъезжаем к Москве.
– Вот те раз, – возмутился Петров, – хотел сойти до столицы, а вышло... В ней мне делать нечего…
– Это почему еще? – полюбопытствовала не без интереса девушка, – И что теперь вам делать? Назад ехать?
– Назад не назад, а сойду на ближайшей остановке.
– А что, вам безразлично, где встать? – вновь спросила девушка.
– Почти так… Я человек, как и художник, вольной профессии, и… я лишний обществу в это смутное время…
– Очень мрачно вы рассуждаете. Кстати как вас зовут? Меня Таней.
– Павел, – как-то неохотно соврал Петров, – но это нас ни к чему не обязывает. Вам нужна столица, а мне место под солнцем вдали от нее. Лишние хлопоты и проблемы.
– А вы бывали когда-нибудь в Москве?
– Бывал и не один раз. Сейчас она не та, что была когда-то, лет пятнадцать назад. Бывало, въезжаешь в нее, и аж дух захватывает от ее таинственности, от гордости за державу. А сейчас не на что смотреть, одна процветающая буржуазия и влачащая жалкое существование основная масса людей.
Девушка удивленно блеснула белками глаз и спросила:
– По-вашему и я буржуазия?
– Кто вас знает. С виду вроде бы нет, а там что внутри, один Бог знает, кто вы и что вы? Сразу сходу понять сейчас людей трудно.
– Я среднее звено между первыми и вторыми, – обиженно вставила Таня, – я студентка, и ездила домой на каникулы.
– Тогда извините, студентов я обожаю. Они чем-то сродни мне. И они, и я живут одним днем. Есть что поесть – поел, а нет, значит лег спать так.
Слово по слову разговор завязывался. В каждом из них скрывался глубокий смысл о житье-бытье каждого. Разговор зашел и о возрасте. Первой об этом спросила девушка:
– Скажите, Павел, если это не секрет, сколько вам лет?
Петров не задумываясь, ответил пространно:
– На вид я вдесятеро старше выгляжу, а в душе еще юность, которую я прозевал в трудовых бдениях и в местах не столь отдаленных.
– Вы, что из заключения? – всполошилась Таня, явно огорченная таким оборотом дела.
– Да, не скрою. У меня это событие написано на лице. А возраст без шуток, в два раза, если не больше вашего.
– Я ничем не хотела вас обижать, Павел, – взволновано произнесла девушка, – для знакомства с вами, возраст мне ни к чему. Важнее душа, которую вы называете юной, не искушенной. Мне импонирует этот фактор.
– К чему такие нежности? Вы не знаете обо мне ровным счетом ничего. Скажу, что я бомж, вас это не расстроит?
– Я поняла это сразу, но не посмела озвучить свое предположение, чтобы не обидеть вас.
– Меня, наверное, обидеть уже чем-то трудно. Жизнь вытравила это чувство, вернее перестройка. А у вас?
Девушка уклончиво, бросая беглые взгляды на мелькающие за окном вагона пригородные дома, сокрушенно ответила:
– У меня жизнь, тоже не сахар. Учусь на последнем курсе и работаю в газетном киоске, немного подрабатываю. Москва здорово обирает. Муж есть, но он все время на севере на заработках.
– Он помогает?
– И да, и нет. Он живет сам по себе, я сама по себе. Странное супружество. Ладно, хоть нет детей, а то можно умом тронуться. Родители мои пенсионеры. Едва сводят концы с концами. Приходится помогать и им.
– Да, невеселую картину и вы мне нарисовали. Я думал, что вы та самая дама с камелиями, а оказывается, мои первые впечатления ошибочны. А может, вы прибедняетесь?
Таня явно обиделась. Несколько помолчав, справившись с горьким чувством, спокойно, чтобы не выдать его ответила вопросом:
– Это что вам подсказало? Мой внешний вид?
– Нет, ваши манеры, сродни аристократки.
– То вам показалось. Обычное воспитание. Москва делает таковыми. Пожалуй, надо собираться. Скоро выходить. А вы проехали свою остановку. Будете возвращаться?
– Нет, поживу здесь, в столице пару дней и вернусь вновь на Украину. Какая ни есть плохонькая, а все же своя родная.
– Мы можем встретиться в Москве? – неожиданно спросила Таня, готовясь к выходу.
Поезд замедлял скорость. Проводница прошла по всему вагону, раздавая пассажирам билеты, и объявляя:
– Через пять минут Москва!
Петров не спешил с ответом. Предложение не имело для него значения. Оно не располагало к более тесному знакомству, а, попросту говоря, девушка не понравилась и к тому же их возрастная разница заметно бросалась в глаза. Петров не мог представить себя в роли любовника или ее отца.
– Не знаю, Таня, может это неудобно, – подавленно произнес Петров.
– Все удобно… Сегодня в шесть вечера, я вас буду ждать на Крымском мосту…
Это все, что успела сказать на ходу девушка. Петров же не соизволил даже проводить ее к выходу.
* * *
Петров сошел с вагона последним. Торопиться ему было некуда. План своих дальнейших действий он построить, за разговором с Таней, не успел. Приезд в Москву не входил в него, по крайней мере, в этот раз. Петрову хотелось остановиться в каком-то провинциальном городке, купить домик с мезонином и прожить остаток своей жизни в покое. Но события резко поменялись. Они почти постоянно преследовали его, превращаясь в несносное существование.
О работе с его то профессией топографа, которую Петров утратил по причине долголетнего отсутствия практики, найти в цивилизации невозможно. И потом, клеймо зэка отпугивает всех работодателей. Если и можно избавиться от него куплей нового чистого документа, то у спецслужб оно припечатано навеки. Уж чего-чего, а эта часть в этой стране развита неистребимо, четко и слажено. Досье составлено на каждого заранее. Стоит сделать шаг в сторону – и ты под колпаком. Вся твоя подноготная сразу вылезет наружу. На предприятиях, заводах и фабриках незримо присутствуют чьи-то глаза и уши.
У Петрова политическая статья. За ним ведется слежка и тоже незримо, неслышно и неосязаемо. Здесь, в столице, Петров не успел сойти на перрон, как «они» тут как тут. Документы, цель приезда, куда и зачем? При нем была только справка об освобождении с направлением на Украину – место рождения. А тут – Россия.
– Почему оказались здесь? – строго спросил офицер.
– Я провожал одну женщину, которая здесь живет, и которую хочу забрать на Украину, – соврал, не раздумывая Петров, что подтверждало правду.
Стоило ему замешкаться, как угодил бы в немилость.
– Но вы провожали ее сюда, а не обратно…
– Она должна выписаться и забрать вещи, – продолжал сочинять небылицы Петров.
Он давно уяснил психологию ментов. Надо бить на жалость.
– Хорошо… В таком случае даем вам срок двое суток, – заявил начальник, – после обязательно отметьтесь в органах эмиграции. Если не сделаете этого, то объявим розыск, и тогда сами понимаете, что может произойти. А что в сумке?
Петров на мгновенье онемел. «Это все», – с ужасом промелькнуло в его голове. Не теряя хладнокровия и наглости, соврал, даже не моргнув глазом:
– Да тут, кое-какое барахло моей будущей жены, бюстгальтеры, трусы, что она купила, это же страшны дефицит. Хотите посмотреть, пожалуйста.
Петров потянул руку, чтобы открыть змейку на сумке, но тут офицер его остановил:
– Не надо! Такое добро мы видели… Идите и помните о нашем предупреждении.
Петров облегченно вздохнул. За свою свободу он не боялся, а натерпелся страху за содержание сумки. Ведь это прямая улика, особенно золотые вещи, да и банкноты в солидном количестве. Тюрьма не минуема. От такого стресса Петров отходил долго. В мыслях поселился хаос. Трудно было сосредоточиться на своих планах, что возникли у него в самый последний момент при выходе из вагона. Сейчас они разлетелись, как испуганная стая птиц.
Существовала еще и другая опасность. За ним могут установить слежку. Требовалось на всякий случай, запутать свои следы. А это может получиться только в многоликой толпе. Петров тут же спустился в метро, сел на первый попавшийся поезд, проехал две остановки, пересел в обратную сторону.
Словом, курсировал полдня. Затем зашел в ГУМ, купил себе приличный костюм, обувь. Затем в парикмахерскую, привел в порядок свое лицо и голову. Затем вновь отправился на вокзал и спрятал там свою сумку в автоматической камере хранения, взяв с собою кое-какие золотые безделушки, немного денег и отправился в паспортный стол одного из районов.
Дождавшись обеденного перерыва, предварительно узнав личность начальницы, стал поджидать ее. Увидев ее, он следовал за ней до удобного места для разговора. Им оказался продуктовый киоск, где начальница покупала себе на обед какую-то снедь. Место оказалось малолюдным, и Петров решил использовать представившуюся ему возможность. Он преградил начальнице-паспортистке дорогу и сразу же показал ей золотой браслет с драгоценными камнями.
Изделие заиграло всеми цветами радуги на лице начальницы паспортного стола. Она долго смотрела с изумлением на изделие «Фаборже» и выражала беззастенчиво свое восхищение. Придя в себя, она без всяких обиняков спросила сорвавшимся голосом от восторга:
– Сколько?
– Паспорт! – тут же ответил Петров. – Вот фото.
– Вы шутите?!
– Нет, какие могут быть шутки, продать эту вещицу я мог бы кому-нибудь другому, не из вашего департамента и намного дороже. А паспорт – это корочки.
– Но это еще и тюрьма! – иронически добавила она.
– За такую вещь можно и отсидеть пару лет. Дадут два, отсидка – полгода, у нас такая система.
– Хорошие перспективы вы мне рисуете.
– Ну, так как с обменом, баш на баш? – поторопил Петров начальницу-паспортистку.
– Надо подумать…
– Но мне некогда раздумывать. Завтра утром будет?
– Не знаю…
– Словом, к десяти часам утра здесь же, у киоска. Я, думаю, вам не выгодно меня арестовывать. А, впрочем, – Петров, осененный шальной мыслью, изменил план. – Наверное, так будет безопаснее и для вас и для меня. Я позвоню вам через час и укажу номер и шифр ячейки автоматической камеры хранения и вокзал. Вы положите туда паспорт и отойдете на две-три минуты, не теряя из виду меня. А я тот же час положу туда браслет. Вы его там и возьмете. Думаю, так никто не заподозрит. И еще прошу учесть, что в случае чего, мне терять нечего. Я там уже восемь лет отпахал. Да, еще сделайте и временную московскую прописку по не существующему адресу.
* * *
Сделка состоялась. В это смутное время такая мизерная услуга ничего не стоит по сравнению с олигархическими, у которых по десятку фиктивных паспортов. Конечно, заказ Петрова не стоит того предмета. За него можно было приобрести целое состояние. Но безвыходное положение заставило Петрова пойти на этот безумный шаг. Особо за ним он не жалел. Ведь вещь то ему досталась даром, без особых натуг. Словом, как пришла, так и ушла.
В кармане Петрова лежал новенький паспорт с московской фиктивной пропиской, выданным задним годом и числом, и с одновременной выпиской наперед. В его распоряжение двое суток. Сроки устраивали. Сегодня он встретиться с Таней, а завтра уедет. В Москве ему делать нечего. По пути к ней у Петрова не возникло никаких иллюзий на будущее с девушкой. Просто время провождение.
Но при встрече с Таней, все изменилось. Девушку словно подменили. Ее трудно было узнать. Наряд, макияж, прическа и вообще вид неотразимый. Она по-прежнему мила и обходительна. Таня первая заметила Петрова и издали помахала ему рукой, в знак дружелюбного приветствия. Петров смутился. Не верил своим глазам в феерическую метаморфозу с обликом девушки.
Он грешным делом подумал: «Неужели эта красота может соответствовать ему – бомжу?» Еще там, в купе вагона, Таня не представляла даже малейшего интереса, а сейчас он клял себя за нетактичное обхождение с ней. Петров готов сейчас тысячу раз принести свои извинения, но что это даст? Зачем утруждать себя любовными похождениями, ни к чему не обязывающие, прежде всего его. Завтра он покинет Россию.
При встрече Таня бросилась в объятия Петрова. Этот жест со стороны девушки был проявлением симпатии, дружеским, если не большим, расположением к своему чувственному выбору, а для Петрова обычная, ответственная, благодарственная, и не более того, реакция. Таня почувствовала это сразу и сокрушенно с чувством досады произнесла:
– Вы не рады нашей встрече? Зачем же вы тогда пришли?
– Таня не буду лукавить, – подавленно, с огромным внутренним напряжением ответствовал Петров, – не хочу обременять ваши чувства необоснованностью наших сердечных порывов. Вы прекрасны, но завтра нам предстоит разлука. Мы живем в разных государствах. Но и это еще не беда. Вы знаете, что я бомж, и отбыл срок осуждения…
– Нет, нет, – Таня от этих слов встрепенулась, как подстреленная дичь, тут же прикрыла уста Петрова нежной и теплой ладонью, – нет, нет, только не это, – стенала девушка, – зачем вы говорите ерунду… Все это не имеет значения… Вы для меня стали очень близким и дорогим человеком. Ваше прошлое не интересует меня. Мне хорошо с вами и приятно общение.
Петров мрачнел. Его доводы не возымели никакого воздействия на Таню, а наоборот, все больше воспаляли ее чувства. Он видел это и пытался хоть как-то разгрузить их. Новые увещевания тоже лопались, как мыльные пузыри.
– Таня, вы молоды, красивы, вы еще встретите своего принца…
– Что? – протянула с сарказмом девушка, – принца, говорите вы? Да есть ли они сейчас? Им с первого знакомства подавай секс, у них нет чувства такта, приличия и чувств… Это пустышки, наркоманы… У нас на курсе ИНЯза пять парней, но от них несет мертвечиной, в переносном, конечно, смысле. Они какие-то инертные, словно мумии.
Петров мысленно был далек от девичьих дифирамбов в свой адрес. Его сейчас больше занимал вопрос ночлега и ужина. С самого утра у него во рту не было и маковой росинки. Уже смеркалось. Движение пешеходов заметно убавлялось. Кое-где на зданиях зажглись огни иллюминаторов, которые отражались в спокойном течение реки. Оба, опершись о перила ограды моста, понуро смотрели вниз, как бы любуясь ее разноцветьем палитры. На душе каждого силуэта был полнейший хаос.
Напряженная пауза тяжелым грузом давила на сознание. Тане по праву можно молчать и слушать своего собеседника. А Петрову было еще и неловко за молчание. Он напряженно искал подходящие слова, чтобы вывести паузу из тупика. В мыслях крутилось дельное, на его взгляд, предложение и он его озвучил:
– Знаете, что Таня… Вы когда-нибудь посещали престижные рестораны столицы?
Девушка удивленно бросила взгляд на Петрова и в полном недоумении переспросила:
– Престижный ресторан? Да я отродясь не была даже рядом с ним…
После интригующей паузы, Таня задала вопрос:
– Вы что хотите меня пригласить туда?
– Да, – не раздумывая ответил Петров, – не хочу, а приглашаю… Правда, я и сам там никогда не бывал… Видите, Таня как мы живем… Не знаем даже, что существуют рестораны и для чего…
– Они не нужны порядочному человеку, – поддержала девушка.
– Так-то оно так, – согласился Петров, – вот только берет зло, что мы стоим на обочине жизни. Вот вы, Таня, проучились в центре цивилизации пять лет, а что вы взяли от нее? Французский язык, который годиться только во Франции. Бывали ли вы в оперном, в большом или малом театрах? А на останкинской башне в ресторане «Седьмое небо»?
Таня с восхищением смотрела на Петрова и поражалась его осведомленности в культуре столицы, и она еще сильнее прониклась уважением к нему. Девушка мечтала о таком принце, который бы скрасил ее жизнь. Она действительно не бывала в этих местах. Куда можно пойти на ту мизерную стипендию без родительской дотации?
Чем больше Петров и Таня общались, тем больше они узнавали друг о друге. Несмотря на возрастную разницу, они смогли бы составить идеальную семейную пару. Но что-то мешало это претворить в жизнь. Именно сейчас, в эти драгоценные минуты можно коренным образом изменить свои судьбы.
Что же лично Петрову мешало сделать свой удачный выбор? Мешало то, что, пребывая в местах заключения, его пичкали препаратами против половой возбудимости. Говорили, что это витамины. Его сделали евнухом. Если бы они (заключенные) знали, какое преступление свершала охранка зон против своего народа.
Вот почему Петров так холоден к женскому полу. Но разве мог он объяснить девушке, именно эту причину своего воздержания от заманчивой возможности устроить хорошо свою жизнь! Нет! А если да, то испытать такое посрамление, что его хватило бы на всю оставшуюся жизнь.
Таня ждала решения своего кумира. А время стремительно убегало, рассеивая и круша все девичьи надежды. Уже настала полночь. Она подкралась незаметно, усилив душевные распри. Требовалось дать ответ. Обман не приемлем. Слишком дорогая цена человеческих судеб.
Петров принял компромиссное решение: повременить, имея ввиду свое излечение.
Проводив Таню до общежития, он пообещал ей скорую встречу. На прощанье, как залог на нее, он надел на палец девушки драгоценный перстень.
Конец І книги
Лишние люди
© Copyright: Власов Николай-2, 2015
Свидетельство о публикации №215061400428
Свидетельство о публикации №215061400428
Рецензии