ЦОК - ЦОК

     На лесной тропинке, немного в стороне, лежала дохлая крыса.
Ему так показалось, что крыса: мокрая, рыжая, с длинной шерстью.
Егор подошёл поближе, чтобы пнуть её ногой, в сторону, подальше с прохода, но замер, внимательно всмотревшись: рыжая шерсть была ничем иным, как беличьим хвостом, а сама белка – сереньким комочком выглядывала из-под него чёрными бусинками глаз. Беспомощно раскинутые в стороны лапки, которыми зверёк едва шевелил, указывали, что случилась беда.
     «Наверно, мальчишки подстрелили из рогатки», подумал Егор, и наклонился над несчастной белкой. Её глаза-бусинки выразили испуг.
     - Не бойся, малыш, не причиню тебе вреда, - ласково проговорил парень, тихонько погладив белку указательным пальцем. – Как же это тебя угораздило?
     Он вытащил из бокового кармана большой носовой платок, сложенный вчетверо, развернул его, и постелил возле пострадавшей. Затем, осторожно, четырьмя пальцами, с двух сторон подхватил пушистый комочек, перенёс его на платок, а затем уже поднял на ладони. Белка едва шевельнула хвостом, не в силах сделать большее.
     - Ах ты, бедняга, кто ж тебя так? – снова вздохнул Егор, и ускоренным шагом направился к дому.
    
    - Опять кого-то приташшыл!.. – ворчала старая баба Маня, у которой Егор снимал комнату. – В прошлый раз, ворона нелетуча была, а щас кто?..
     - Сейчас – белка подраненная, в лесопарке нашёл. Жаль зверька, холода скоро…
     Егор осторожно положил платок с ношей на сундук, стоящий в углу, снял куртку и ботинки.
     Старуха наклонилась над белкой, силясь своими подслеповатыми глазами рассмотреть её.
- Да она неживая, вроде. Сдохла уже?.. отдай её Тишке.-
- Щас!.. Не сдохла! – Егор погладил указательным пальцем шелковистую серую спинку. – Вон, как смотрит! А Тишка твой пускай мышей ловит, совсем обленился…
     Тишкой звали бабыманиного кота, старого-престарого, кастрированного ещё при покойном деде Алёше, бабкином муже. Кот этот отъелся и отяжелел до того, что не мог запрыгнуть, даже на табуретку. Целыми днями он спал на коврике, возле бабкиной кровати, и, лишь сейчас, увидев белку, немного оживился, но, после того, как Егор на него строго «цыкнул», потерял всякий интерес, и равнодушно вильнув хвостом, снова отправился на свой коврик.
     - Может, молока белке дать?.. – вслух подумал Егор.
- А я почём знаю, будет она иль нет? – старуха отошла к печке, шаркая резиновыми галошами, одетыми поверх полосатых шерстяных носков, и принялась что-то помешивать в кастрюле.
     Егор достал пакет молока из холодильника, налил в блюдце, и поставил возле белки.
Та понюхала своим чёрным носиком, с двумя дырочками, поверх блюдца, но пить не стала.
     - Вот те раз! Не хочешь молока? – удивился Егор. – Воды, штоли?..
Он заменил молоко в блюдце на воду, осторожно налив её из ковшика, и белка, подняв мордочку, с жадностью стала лакать прохладную жидкость.
Она, с трудом, опиралась на одну переднюю лапку, беспомощно волоча вторую сбоку.
     В своей комнате, Егор отыскал старую картонную коробку из-под обуви, убрал крышку, постелил на дно рваное кухонное полотенце, каких у бабы Мани было множество, и перенёс туда белку. А блюдце поставил рядом.
Белка улеглась, кое-как, свернувшись калачиком и накрывшись хвостом, словно готовилась впасть в спячку.
Наверно, в такой позе они и зимуют в дупле, подумал Егор, однако, чем-то её надо покормить…
     - Баба Маня, я в магазин собираюсь, тебе что-нибудь купить?.. – крикнул он в сторону кухни.
     - Ничё не нужно, у меня всё есть, - буркнула старуха, по-прежнему шебурша ложкой в кастрюле.
     По своему опыту, и её недовольному тону, Егор уже знал, что купить бабке обязательно что-нибудь надо, какой-нибудь гостинец, а иначе  ворчания будут продолжаться до вечера.
    Он прошёл к вешалке у входной двери, снова надел куртку, и зашнуровал ботинки.
    На улице дул ветер, разметая в стороны бледно-жёлтые листья, и начал моросить мелкий дождь. Егор поёжился, поднял воротник, и, невольно втянул голову в плечи.
    Надо зайти на рынок, за семечками или орехами, подумал он, и посчитал деньги в кошельке. Денег было немного, но до стипендии дотянуть хватит. В крайнем случае, можно было занять у бабы Мани.
Так уже случалось иногда, когда съестные запасы Егора заканчивались, а до стипендии оставалась целая неделя. Тогда-то и выручала баба Маня, ворча в адрес его родителей.
     Егор учился в монтажном техникуме, куда поступил три года назад, приехав из деревни.
На родителей, а, точнее, на мать с отчимом, он надеялся не сильно. Два раза в год – летом и зимой – в каникулы, он привозил от них, из дома, копчёного сала, да несколько банок с консервированными овощами, но деньги просить стеснялся: у матери их и так было мало, а кроме Егора – ещё двое детей, младших, Маша и Даша – Егоровы сводные сёстры.
Отца Егор плохо помнил, тот утонул на рыбалке, на озере, запутавшись в сетях. Говорят, пьяный был… Егору тогда шесть лет исполнилось, и в памяти наиболее сильно запечатлелась картина похорон: в гробу – неузнаваемо синее лицо отца, и плачущая мать над ним…
     А живой отец запомнился ему – с белым кроликом в руках, которого он, откуда-то, принёс однажды, и подарил ему, Егору, на шестой день рождения.
Кролик, довольно долго жил потом, у них в сарае, уже после отца, пока его не загрызла пробравшаяся ночью лисица, передушившая, заодно, и нескольких кур…

       …Ветер налетал краткими порывами, швыряя, словно из лейки, струйки дождя, вперемешку с мелкими листьями.
Добравшись, наконец, до здания рынка, Егор прошёл внутрь, где кипела, не смотря на непогоду, своя суетливая жизнь. И, хотя, народу было не сильно много, людской гомон заглушал шум ветра и дождя.
      Егор походил по рядам, взирая на пунцовые горы помидор, зелёные пирамиды антоновских яблок, и красные – аппорта, возвышавшиеся над прилавками; посмотрел на висящие для показа и светящиеся янтарём гроздья винограда, за которым смуглые, улыбающиеся чёрными усиками продавцы, в каракулевых фуражках, наперебой предлагали свой товар; понюхал сладко-приторный аромат золотистых дынь, вповалку лежащих на цементном полу; и, наконец, добрался до прилавков с терпкими специями, сухофруктами и орехами. Горки орехов, в скорлупе и без, чищенных и нечищеных, грецких, кедровых, арахиса, фундука и кешью, на прилавках и мешках, привлекали своим отборным видом.
Здесь уже продавцы в тюбетейках, с гладкими, лоснящимися от пота и жира лицами, улыбчиво зазывали к себе, смешно коверкая русские слова.
У них Егор и купил стакан кедровых орехов, ядрёных, перекатывающихся звонко, когда их ссыпали в кулёк. Взяв один орешек, парень неумело разгрыз его, кое-как выковырял содержимое и сплюнул скорлупу. И как только белки ловко справляются с ними?, подумал он, а что справляются, так это по телевизору показывали.
      Немного поразмыслив, Егор купил ещё и очищенного арахиса, два стакана, тем более что арахис был намного дешевле. Лиловые зёрна этого земляного ореха оказались более податливыми, и парень остался доволен.
      На обратном пути, купив в киоске полкило мятных пряников для бабы Мани, Егор упаковал всё в полиэтиленовый пакет, и, больше нигде не задерживаясь, пошёл домой.

     …Белка повернула мордочку, когда Егор, цокнув языком, положил возле неё три кедровых орешка и горстку арахиса. Потянув носом, полулёжа, она схватила арахис, и принялась точить его зубками, придерживая здоровой лапкой. Потом – второй, третий, четвёртый.
Егор наблюдал за ней, стоя поодаль.
Вскоре, от арахиса осталась только лиловая шелуха, а кедровые орехи грызунья закатила под тряпку, под себя.
    
     …Шли дни, недели. Мало-помалу, белка начала поправляться. Она уже могла стоять на задних лапах, пила и ела в нормальном положении, и, лишь передняя левая лапка ещё не совсем пришла в норму – была слабой и слегка провисала.
     Егор, приходя из техникума, открывал дверь своей комнаты, которую всегда запирал от кота, (мало ли что!..), подходил к белке, цокал языком: «цок-цок!», и насыпал ей горстку орехов или семечек.
     Зверёк оживал, начинал шустро шевелиться, и, казалось, улыбался, глядя на парня блестящими бусинками глаз.
     Парень гладил пушистый рыжий хвост, серую спинку, приговаривая: «Да ты, красавица какая пушистая, скоро совсем поправишься!..»
И в самом деле, белка выздоравливала быстро. Она уже садилась на угол коробки, и начала спрыгивать на стол и подоконник. Вторая лапка тоже приходила в норму. Белка всё активнее поддерживала ей орехи, и даже цеплялась коготками, когда вылазила из коробки.
     Егор стал сажать белку на руку, и расчёсывать старой зубной щёткой, вдоль по шёрстке, ей спину и хвост. Вначале она противилась, но потом «вошла во вкус», и стала сама запрыгивать парню на руки.
     Ела она всё, что давал Егор, даже хлеб и овощи, лишь от конфет всегда отказывалась, и от жареных семечек или орехов, смешно фыркая при этом. Запаха горелого не выносила совсем.
    Как-то, парень угостил её грецким орехом. Белка обхватила его двумя лапками, скребла по нему зубами долго, но безрезультатно, да так и замерла, в нерешительности, не зная, что с ним делать дальше. А когда Егор отобрал орех, понуро опустила голову, и отошла в угол коробки, сделав вид, что обиделась. Пришлось Егору расколоть орех, и просить у зверька прощения.
     Так прошла зима.
Белка окончательно поправилась, и стала шустрить: бегать по комнате, лазать по шторам, карнизам и шкафам, заслужив тем самым, немилость бабы Мани.
     - Да угомони ты её! – упрекала старуха Егора. - Носится как угорелая. Принёс сатану в дом... Был бы Тишка помоложе, задал бы ей перцу!..
Кот Тишка, лёжа на своём коврике, полностью оправдывая своё прозвище, лишь лениво поднимал голову, когда белка мелькала над ним, прыгая с кровати на шкаф, а оттуда, по настенному коврику с оленями, на шторы.
     Егор цокал языком, протягивая руку, и белка, в ту же минуту, по руке забиралась к нему на плечо. Он уходил в свою комнату, и плотно закрывал дверь, чтобы не слышать ворчания бабы Мани.
     …Однажды, когда Егора не было дома, старуха зачем-то зашла в его комнату.
Белка сидела на подоконнике, возле горшочка с геранью, и грызла найденный на полу орешек.
     Сослепу, бабе Мане показалось, что зверёк грызёт её любимую герань. Старуха заохала, взяла на кухне веник, и принялась гонять белку по комнате, понося последними словами. Та спряталась сначала на карнизе, над шторами, а потом запрыгнула на шкаф, куда баба Маня уж точно, не могла добраться.
    С тех пор, они стали злейшими врагами.
За покушение веником белка начала мстить старухе.
Тайком пробравшись к входной двери, она прогрызла голенище бабкиного сапога, а когда старуха рассвирепела и взяла кочергу, белка спряталась от неё в её же шубе, на вешалке, и, немного погодя, выгрызла дыру, на спине, размером с апельсин.
Негодованию бабы Мани не было предела, но оно не остановило месть. Ночью, в довершение ко всему, пробравшись в старухину комнату, белка, со всего маху, прыгнула на лицо спящей бабки, поцарапав ей лоб и щёки.
Тут уже баба Маня заверещала благим матом, вскочила с кровати, и с кочергой носилась за белкой по всему дому. Кое-как успокоилась, выбившись из сил; приказала Егору избавиться от зверька, пригрозив выгнать парня из дома, вместе с белкой.
        Утром, Егор подошёл к коробке и поцокал языком: белка заскочила к нему на плечо, распушив свой рыжий хвост.
       - Что же ты проказничаешь, а?..- спрашивал он её, расчёсывая, как всегда, зубной щёткой.- Выгоняют нас с тобой на улицу. Хорошо, уже весна за окном, а если б мороз, что тогда? Совсем бы «труба» была… Придётся отнести тебя, откуда взял.
       Он покормил её орешками, терпеливо ожидая, пока она наестся вдоволь, взял на руки, и вышел из дома.
      На улице всё вокруг цвело, пахло и пело. Черёмуха, усыпанная белыми гроздьями – так что листьев не видно – особенно терпко источала свой аромат. Из палисадников кусты сирени – синими и фиолетовыми вкраплениями проглядывали меж одетых в белое и розовое яблонь. Дома посёлка скромно виднелись из всего этого буйства цветущих садов. А птицы неумолчно щебетали и свирестели, радуясь тёплому, яркому солнцу.
     Белка, из рук Егора, с любопытством поглядывала на всю эту возрождённую после зимы, жизнь, и всю дорогу, пока они шли, сидела смирно, прикрытая широкой ладонью парня.
     На опушке лесопарка Егор остановился, посмотрел на выступающую вперёд, раскидистую сосну, у подножия которой чернело множество шишек, сквозь которые уже вовсю пробивалась молодая зелень.
Он выпустил зверька возле этой сосны, и отошёл метра на три.
Белка, замерев на минуту, посмотрела на парня, и радостно вскарабкалась на дерево. Усевшись на большой сук, она ещё раз огляделась, и, шурша коготками по коре, стремглав помчалась выше, на другие сучья и ветки. Её рыжий хвост мелькал средь зелёной хвои, всё удаляясь. Перебравшись по веткам на соседнее дерево, она снова взглянула с высоты в сторону Егора, и потом, уже окончательно, скрылась в кронах сосен.
      Парень постоял с минуту, высыпал под дерево кедровые орешки из кулька, и, глубоко вздохнув, пошёл прочь, не оглядываясь.
      Прошёл месяц.
Егор, сдав экзамены в техникуме, готовился к отъезду в свою деревню.
Прогуливаясь, он, скорее из любопытства, заглянул на знакомую опушку леса.
Ярко светило солнце, и было довольно жарко, хотя недавно прошёл дождь. Земля парила, и ароматы прелой листвы и хвои наполняли воздух.
     Постояв возле развесистой сосны, он уже хотел было идти дальше, как вдруг вверху, в кроне дерева, заметил какое-то движение. Вроде бы, рыжий хвост мелькнул средь зелени.
     Егор цокнул языком: «Цок-цок!», и, через минуту, на большой нижней ветке появилась белка, а, чуть выше, на другой ветке – вторая.
      Парень протянул руку, и его знакомая рыжая красавица прыгнула ему на плечо.
     - Привет, милая! – улыбнулся Егор, и погладил белку указательным пальцем. – Вижу, ты здесь уже освоилась, и даже друзей завела!
     Вторая белка, замерев, смотрела на них сверху.
Егор достал из кармана кедровые орешки, и протянул своей подружке. Та взяла орешек лапками, разгрызла его, съела, взяла второй, и, спрыгнув на ствол дерева, отнесла другой белке. Потом, снова вернулась к Егору, энергично помахивая хвостом.
     Как и месяц назад, Егор высыпал орехи из кулька к подножию сосны, и отошёл на несколько метров.
Обе белки собрались возле гостинца, и, благодарно поглядывая на парня бусинками глаз, принялись за трапезу.
А вокруг пели, чирикали и свиристели на все лады разноголосые птицы, заполняя тишину леса весёлым гомоном.