Начало 50-ых. О том, чего не помню

                Говорят,  мемуары интересны только тем, кто их пишет. Вот и я с большим интересом вглядываюсь в  существо, завернутое в розовое байковое одеяло, перевязанное красной атласной ленточкой. Верхний уголок одеяла, окутывающий и прикрывающий головку существа,  украшен белоснежной накрахмаленной пеленкой с кружевами.
                Оно, вот это крохотное, хлопающее ресницами, с личиком бордового цвета, со сморщенным носиком, пухлыми губками – станет старушкой, и к нему будут обращаться: «Бабушка»? Да бросьте, не смешите людей. Сколько времени для этого должно пройти? Вечность?
                Оказывается, вечность проходит быстро.

                Огромное серое здание. Темные, украшенные орнаментом, дубовые двери с позолоченными ручками, на концах которых  - круглые шары,  над ними - львиные головы. Двери очень тяжелые, открываются с большим усилием. Когда выходишь, если руки заняты, можно прижаться и изо всех сил толкнуть дверь плечом. А вот при входе надо обязательно дождаться, чтобы кто-нибудь помог и открыл дверь, ведь руки у бабушки заняты все время: она несет  юнyю кареглазую  особу  в одеяле, перевязанном красной лентой.
               
                Год - пятидесятый, конец лета, возможно, начало осени.  Послеродовый отпуск - 56 календарных дней - у мамы закончился, и бабушка приносит грудного ребенка для кормления к маме на работу.   
                Милиционеры на посту давно изучили всех входящих в эту дверь.
- У-тю-тю... – толстый добродушный дядька в милицейской фуражке и с бордовым носом, похожим на перезревшую сливу, склоняется над девочкой. – Сейчас, сейчас позовем твою маму.
                Несмотря на схожесть цвета их лиц, девочка смотрит на дядьку сердито. Во-первых, ей жарко в одеяле и она крутится изо всех сил, пытаясь вытащить  из пеленки ручки, во-вторых, очень нужна мама, а ее почему-то так долго нет.  На личике появляется сморщенная гримаска, еще минута, и все здание Госбанка, огласит мощный детский рев, но мама уже бежит по ступенькам. На ходу сбрасывает форменный китель, прижимает малышку к себе...

                Такова уж специфика профессии, в Госбанке работают в основном женщины.  Послеродовый отпуск не долог и для кормящих мам отведена комната на первом этаже, рядом с милицейским постом. Дважды в день бабушки или няни приносят туда  ребятню.  Время, которое сотрудницы проводят в комнате для кормления – на строгом учете, поэтому мамы стараются покормить детей быстрее. И нечего тут прикрывать глазки и задремывать, прижавшись к теплой маминой груди, надо быстренько сосать, сосать, сосать...
- Вырастешь, узнаешь, что такое работа, - говорит мама, поглаживая упрямый затылочек, и поглядывая по сторонам.
                Рядом с ней в комнате молодые, двадцатилетние мамы. Ей одной перевалило за сорок. Мама и стесняется своего возраста, и гордится. А бабушка, склонившись над мамой, шепчет ей: «Знаешь, мне милиционер сегодня сказал, что наша малышка – самая красивая»...
               
                Ничего этого я, конечно, помнить не могу. Но, и, не закрывая глаз, вижу – дядьку склонившегося над свертком с кружевной пеленкой, чувствую, как запах его «Шипра» наконец-то перебивается долгожданным запахом маминого молока, зажмуриваюсь от огорчения, когда бабушкины руки осторожно забирают меня у мамы.

                Это – жизнь. Так она началась.


                Девица, завернутая в одеяло, выросла, уже ползает, и ее отдают в ясли.               
                Квадратный двор, похожий на колодец, ограничен со всех сторон серыми трехэтажными домами.  По периметру двора – на втором и третьем этаже железные балконы.  По лестницам с железными ступеньками и невысокими перилами можно со двора подняться на второй или третий этаж,  можно обойти все дома по кругу. Во двор ведет арка, перекрытая железными воротами с калиткой, которую никто не запирает, ни цветов, ни деревьев  во дворе нет. 
                По балкону ползают детишки из яслей.  Железо балкона нагревается солнцем,  и детвора в разноцветных кофточках, ползунках, с цветными косынками на головках,  медленно копошась, сталкиваясь, пытается переползти  на затененную  часть балкона, туда, где тень от здания навевает прохладу и не так горячо маленьким ладошкам и коленкам.
                Один малыш, перепутав направление, просовывает головку между прутками ограждения балкона.  Ни вскрикнуть, ни испугаться он не успевает.
                Как это можно помнить? Не знаю, но вот такие причуды памяти. Потом спрашивала у мамы, она удивилась, сказала, что действительно был такой случай.


                Испуганная мама решила забрать дочку из яслей. Бабушки по каким-то, неизвестным малышке  причинам, дома нет, очевидно, она уехала к другим внукам, и появляются няни. Несколько, пожилых и молодых, сменяют друг друга, не задерживаясь в памяти ребенка. 
                Зато в памяти осталась первая кукла. Кажется,  ее подарили в мае, на первый день рождения.  Ростом почти с девочку, в голубом платьице, она сидит на кровати, протягивая свои кукольные ладошки. На целлулоидном личике нарисованы глазки, бровки, реснички, краснеет румянец на щечках...  Девочка немного побаивается «вот этого», и, проверяя, живое ли оно, тычет пальчиком в глаза то себе, то кукле. Себе – больно, а кукла – не плачет. Почему?


                Так проходит еще год. Брат, который на пятнадцать лет старше сестренки, окончил школу и поступил в институт в другом городе.  По воскресеньям он приезжает домой, идет гулять с подругой, а чтобы «не слишком загулял», мама навязывает ему в компаньонки сестру, которую «надо вывести на свежий воздух». 

                По Буденновскому проспекту, засыпанному нечастым в городе снегом, спускаясь к Дону, идут парень и девушка. Оживленно беседуют. Парень «в лицах» показывает, как готовился к первой сессии, как сдавал экзамен, девушка хохочет, а следом за ними несется крик: «Молодые люди, вы ребенка потеряли».  Это младшая сестренка, одетая в толстую шубу из цигейки, вязаный капор, перевязанная крест-накрест серым бабушкиным шерстяным платком, каким-то образом выпала из санок, которые, не оглядываясь, тащил за собой студент-первокурсник. Не в силах подняться под тяжестью одежды, она лежит на спине, задрав кверху ноги в вязаных рейтузах и валенках, разбросав руки и не издавая ни звука.  «Господи, она же убилась», - пугается девушка, но тут же натыкается на веселый взгляд, и слышит твердое: «Нетя, не билась»...  О том, как девочка чуть не потерялась, брат с сестрой расскажут маме только лет через десять.  Сестра всегда будет защищать брата. Как, впрочем, и он ее.
                Именно брат попытается защитить сестру от очередной няни, молодой девицы, погруженной в любовные романы. Он расскажет маме, как ласковая при хозяйке няня силой кормит его сестру, называя при этом далеко не самыми нежными именами. «Ешь, дрянь», - самое мягкое из этих выражений.
                Вздохнув, мама устроит дочку в детский сад при своей работе. Так закончилось детство. Началась «рабочая жизнь», в которой надо было вставать вместе с мамой рано утром, еще по темноте, чтобы мама не опоздала, ехать на дребезжащем трамвае туда, где ее ждали тридцать таких же чумазых ребятишек и строгая воспитательница.