Утро Адеодата. Главы 1-4

1. Краткое введение в его жизнь.

 Маттео проснулся поздно, с сильной головной болью. Он постарался как можно скорее привести себя в форму, набросив на тело приготовленную с вечера одежду - холодную и неудобную, не привлекающую восторженных и завистливых взглядов- и выпив  крепкого кофе. С вечера Маттео приготовил и бумаги: бесчисленное месиво схем, таблиц, майнд-карт, визиток, договоров и экспертных заключений; весь мусор был рассортирован по алфавиту и сложен в три папки.
 Уже был полдень- пасмурный и неуютный, следовало принять немного таблеток, чтобы не было так грустно и чтобы не болела голова. Но тогда о Курвуазье нужно забыть, пожалуй, до самого вечера, если не до следующего дня. Да, никакого Курвуазье: выпей колы или вишнёвого сока, но даже не вспоминай о Курвуазье. Всё на вкус напоминает кислую, испортившуюся воду, всякая особенность исчезла, вещи становятся одинаковыми.
 Уже был полдень: Маттео звонили с работы и спрашивали, здоров ли он. Да, здоров; абсолютно здоров. Лишь небольшая проблема с документами, которые он отыскал, так что немедленно отправляется на службу. Это был Леонард, жуткий тип в красных роговых очках. Несколько человек потеряли своё место из-за него. И Маттео он сразу предупредил, ещё когда он только устроился: "Либо ты со мной, либо для этой компании тебя уже нет". Он поднимал очки и глядел с полуулыбкой; как же он красив и умён! Его злость была сильнее ума и красоты.
 Город наводнили толпы, пробки были повсюду, и даже несмотря на относительно низкую температуру и холодный ветер, было неимоверно душно и жарко. Хорошо, что солнце не светило и ближе к двум часам начался дождь. Из машины Маттео наблюдал за синими и голубыми пятнами джинсов, за бликами стёкол, перекрытых мерзкими  силуэтами, потным влажным мясом мостовых и дешёвыми пластмассами уличных кафе, забитых донельзя. 
 Жизнь города- парабола. Трудно проснуться и ещё труднее уснуть. Больше кофе, чтобы не проспать и ещё больше снотворного - чтобы избавиться от грязной ленты дней.







  3. "Мне всё это привиделось"

  - Именно так подумал, выходя отдохнуть от метафизики в барочный развалившийся дворик коллежа, Цинциннат о горячем споре, затеянном, как уже выяснилось, лишь в его голове, с остроумным стариком. Старик этот напрочь разбил аргументацию юнца, доказав, что цинциннатовская сложная, запутанная десятью узлами теория основывается исключительно на ложной дихотомии и что неплохо бы малышу основательно подкрепить свои познания в логике. И действительно, Цинциннат загорелся желанием сразу же после занятий отправиться в библиотеку около дома (та, что в коллеже, была закрыта на ремонт уже второй месяц) и выписать пять-шесть книжек по вопросам логики и диалектики. Правда, отчасти его волнение исчерпывалось тем обстоятельством, что никакой старик в споре участия не принимал, а следовательно, вся заслуга по продвижению силлогизмов принадлежит лишь ему, Цинциннату. "Даже если и так,- подумал он,- всё равно книжки лишними не будут". Во дворе было душно, даже около всегда холодного фонтана всё нагрелось на солнце, и присесть на мраморную скамейку было невозможно. Грязно-желтые костлявые нимфы, прилепленные к ней, словно прося пощады, приподняли головы к небу и прижали руки с кое-где отколотыми и отломившимися пальцами к груди.
 В руках у него грелся Кольридж, но у Цинцинната не было совершенно никакого желания читать на жаре стихи. Гораздо больше ему хотелось сбежать с уроков, что он, собственно, и намеревался сделать, как только объявят начало лекции по итальянскому. Другое дело, что отец пообещал, несмотря на трудности с документами и на небывалую гору дел на работе, забрать его вечером и свозить на побережье, где, как пишут в газетах, выступает удивительно талантливая труппа бродячих артистов, исколесивших не только всю Европу, но побывавших также в Азии, Египте, Южной Америке и России.
 Тут раздался звонок, но не на урок, как сначала показалось задумавшемуся Цинциннату, а звонок мобильного телефона: звонил отец, чтобы сообщить, что прогулка откладывается и что ждать его с работы можно только завтра, да и то вечером. Не сказать, что сын остался доволен, однако этот звонок принес ему некоторое облегчение и относительную свободу действия. Вскоре раздался второй звонок- уже на занятия,- и Цинциннат, схватив сумку и бросив в нее разорванного Кольриджа, спустился по каменным ступенькам к воротам, перелез их и побежал в сторону парка, что в Старом городе: только там ближе всего останавливается автобус до побережья.



   4. Ракушки


    "Здешние лесополосы богаты живностью, от ракушек до коз и коров. Около  заросших ряской прудов мне попадались медленно ползущие к своей смерти улитки, мне было любопытно  гладить их скользкие холодные  тельца, съеживающиеся при каждом прикосновении. 
  Говорят, живность - не единственное достояние этих мест. Помимо этого повстречавшиеся аборигены смогли вспомнить несколько случаев жестоких убийств и похищений. – Цыгане,- убеждали они. Я спрашивал, какое место нашли себе бродячие  преступники в этих холодных лесах, а в ответ мне пожимали плечами: они не узнавали, они не знают..."-
    Вот что читал Цинциннат в полупустом автобусе номер семнадцать. Жара, казалось, спала, и даже в обыкновенно душном машинном салоне было терпимо. От улицы Амореля, 17 (конечной остановки маршрута) до побережья- три минуты неспешной ходьбы, но ехать нужно было около сорока-пятидесяти минут, учитывая здешние пробки, так что Цинциннату пришла в голову идея перечитать фрагменты дневника, который он вёл на протяжении вот уже трёх лет. Эта первая запись была особенно дорога Цинциннату: тогда ещё его мать, Галесвинта, хоть и спешно увядала, теряя живой цвет и аромат жизни, но всё же была жива, и втроём они отправились в забытую итальянскую провинцию, в которой даже дешёвое пристанище было найти трудно. Семья решила на месяц почувствовать дух беззаботной пустоты и отдать себя на попечение глухого края. При всей своей любви к жене Маттео ненавидел природу, поэтому ежедневно в утренние и вечерние часы она прогуливалась с сыном по окраинам города. Цинциннат, хоть и был очень молод, всё-таки замечал ступающую по пятам за Галесвинтой  тень смерти, он чувствовал запах тухлой рыбы (ибо ещё не знал, как пахнут мертвецы)и на лицах окружающих видел только скорбное сочувствие. Сначала они шли к рыночной площади и, накупив рододендронов и фиалок, направлялись к тянувшимся нескончаемой полосой тишины садам и лесу. Очень редкие прохожие- видимо, иностранцы- встречались им по пути, тут же приподнимая шляпы или причудливо склоняя голову в качестве приветствия. Ближе к часу ночи мать и сын возвращались в квартиру дель Сарто (который был удивлён такой неожиданной удаче и согласился сдать на месяц-другой сдать комнатку и даже вызвался выступить в роли их персонального чичероне совершенно безвозмездно)и устраивали вместе с Маттео ужин. Цинциннат аккуратно заносил "опыт дня", как он называл свои записки, в громадную тетрадь, подаренную ему на Рождество, а затем уже все ложились спать. Это было время, когда до дрожи в руках и до бессонных ночей возбуждения хотелось жить, хотелось дышать этим теплым и сладким воздухом счастья, повсюду бродить как сумасшедшему и искать страшных историй от горожан, которые, конечно, незлобиво потешались над "страньери" и выдумывали разные жуткие небылицы. Хорошо бы, думалось Цинциннату, увидеть эти края глубокой осенью, когда от красоты глаза слепит и вымолвить ничего не можешь. Он знал, что обязательно вернётся сюда позже и гораздо подробнее изучит город.
   Галесвинта умерла через две недели после возвращения. Цинциннат с тех пор даже и не думал об Италии.