Осень в Калифорнии. Стихия в прозе

Кисситата




Беловатый сумрак окутал тьмой слепящую пустыню, сплошь испещренную саксаулами и верблюдами ню… 
Беспристрастное ее лицо выглядело озабоченным. Она упала навзничь и так прихрамывала до самого обеда...
Странно то, что все стало ясно и без велеречивого молчания.

Это был сон, все тот же яркий, наливавшийся пастелью сон, краешками уходящий в неизведанные края.  Оглушительной пустотой вдруг налился весь желудок, Макрель проснулась, а в голове прояснилась странная, неуемная тень отсутствующих воспоминаний и свербела там, не просыхая. 

Молния бесшумно громыхнула над самым ухом и весь день у неё беспорядочно шевелились волосы.  Она надела туфельки на босу ногу и так бежала по древнему песку одичавшего пляжа. Она соперничала с ветром, ее волосы, красиво взбитые сквозняком, послушно покоились на плечах и в привлекательной ложбинке в груди. 

Модный купальник, чуть устаревшего фасона плотно удерживал нежные соблазнительные ягодицы от обвисания. Она уже давно не боялась целлюлита. 

Подставляла ладони сжатые изо всей силы в кулаки навстречу невзгодам счастливой супружеской жизни.  Глаза ее подернуло рябью от зюйд-веста, который неумолчно опрокидывал тонны волн на гавань, притихшую после штормового ненастья.

 А из зеркала на нее смотрела молодая прелесть с почти нетронутой осанкой.  Лишь расческа вызывала у нее недоумение своими сложными изгибами зубьев, в которых запутался такой неуклюжий вчерашний день и остатки волос, по обыкновению очень крепких как стальные тросы трехмачтовых шхун.
 Ее семейный корабль спокойно могло разворотить о пирс ненастья в тихую погоду, но что-то помешало нахмуриться мрачному небосводу супружеских уз, столь понятных, как броуновское движение в свежезаваренной чашке.
 Он был тощим как блестящий биллиардный шар и его лоснившаяся от сухости плешь тускло блистала в свете прожекторов.  Её гаметы устремлялись к нему всей душой, туда, туда, вдаль...и обвивали ногами его чресла, так спокойно дышащие на диване перед телевизором.

В порыве страсти они замерзли...    

Она мыла посуду некоторое время спустя, не опережая события всей ночи, но и не обоняя аромата увядших от засухи цветов счастья. Свежее лучше коричневого.
   
На одной из тарелок висел намертво прилипший кусок мяса, еще до обеда бегавший в каком-нибудь крестьянском дворе. Она плакала, слезы умиротворения все больше волновали ее самое, при мысли о том, что он остался немножко голодный после сытного возлияния с ней. 

Жизнь была прожита вся. И ей, в свои шестнадцать, хотелось вернуться обратно, хотя бы на десять лет и вновь нестись на Харлее по ночным, не проснувшимся еще улицам, которые изголодались за утро по своим мельтешащим офисами ларькам.
 По своим героям и плебеям, провидцам и провокаторам, котам и кошкам… 

Полисмен знакомо произрастающий на пыльном углу Мейн-стрит, жевал огрызок беломорканала и делал вид, что он совершенно не при чем.  Его кобура скрипела, намекая всем, невзначай намеренно по неосторожности ранее задуманного.
 
Но всем было некогда, и они вальяжно мельтешили бейдевиндами, улицами, арондисманами и площадями, на которых околачивались статуи бедуинов в арабесках, призывно расхваливающих свой новоиспеченный загар. 

Солнце устало в зените и ночь послушно отступила, слизывая людские крохи с улиц и клумб.
 По улице с ревом промчался виндсерфер, от его турбонаддува глохли все телевизоры в округе. 

А из моря, пылая, появился закат, обжигая разгоряченные тела. 

Она любила этот край до изнеможения, до черных полос в жизни, до немоты, до истеричных вскриков по ночам со страстными нотками по отношению к беспокойным соседским котам.  Она присела на балюстраду и задумалась о хайвэе, приглаживая виски к волосам влажными от спокойствия ладонями.  Повсюду торчали оголенные шапки пальм и терлись друг о друга, как будто говорили "привет".  На некоторых пальмах сидели мартышки живописно расставляющие мордочки досужим японским туристам, которые как всегда вешались фотоаппаратами, камерами, женами и неугомонными детьми.  Она насчитала сразу десяток мартышек, все они кривили рожицы и лузгали шишки под хохот и клацанье японских фотокамер. 

Но надо было идти пылесосить кильватер. Она горестно чихнула, ковырнула локтем притолоку и от нечего делать пошла восвояси. Там уже шумело. 


А море все продолжало свою трель, вздымая и опуская пловцов на пляже… 

Тучи рассосались по небосклону и вновь наступила осень в Калифорнии.