Жизнь за песню

Есть такая известная штука – броуновское движение. Молекулы бегают себе, куда им хочется, а частицы побольше, воли почему-то не имеющие, отдаются на их волю и улетают в неведомое, а то – колышутся на месте в такт движению крошечных своенравных кирпичиков мироздания.
К чему я это все? Да к тому, что человек, хоть и весит он немало, и право на свободу воли отстаивает с пеленок (но, прошу заметить, все никак не отстоит), тоже иногда ложится на спину и позволяет волне нести себя. И совсем не имеет значения, если до единственной в городе речки километров пять и она промерзла почти насквозь. Потому что я сейчас о других волнах. Звуковых.
Видите ли, сознание, а особенно память, может быть устроено десятками разных способов. Я встречал людей, уносившихся в другой мир, стоило лишь повиснуть в воздухе определенному редкому речевому обороту. Видал и таких, которые не могут не рассказать дюжину эпизодов из жизни, просто глядя из окна поезда на станцию, где уже однажды выходили. Один мой приятель очень тонко чувствовал запахи и просто выходил из себя от аромата самого обычного, не отягощенного добавками мыла: оно напоминало ему о доме, откуда он сбежал сразу же, как выбил себе место в общежитии – в одной комнате со мной. Из-за него я полсеместра доводил продавцов, обнюхивая одинаковые выпадающие из рук коробочки, редко когда стоившие больше пятнадцати рублей.
А я – та самая броуновская частица, которую музыка полощет, как хочет: то извилины в голове завернет вспять, то мышцы заставит сокращаться раз в десять чаще, а то – приведет в абсолютно чужой мир и непременно предательски замолкнет: разбирайся дальше сам.
В тот вечер, однако, я пришел в храм звука своими ногами. Устал, понимаете ли, гонять взад-вперед один и тот же длиннющий набор песен, как на подбор отвечавших в моей голове за воспоминание об одном и том же канувшем в Лету эпизодическом персонаже. Впрочем, эпизодическим в той истории оказался скорее я... Не поймите превратно, просто только что кончилась богатая на психотропные эффекты весна, и следовало уже приводить мозги в порядок. Так что, применив свои знания теории шести рукопожатий, я нашел время и место, где можно будет промыть уши в ключевой (при этом слове мне ясно представлялся крюк басового ключа) воде и вывесить на просушку, и двинулся на звук.
Там, куда я забрел, собралось совсем немного людей, воспринимавших мир так, как я. Большая часть и так редкой публики задалась целью просто поздороваться друг с другом, посмеяться над знакомым, не научившимся толком держать гитару, или отойти от не успевшего поблекнуть ощущения тяжести микрофона в собственных ладонях. Я уже начал побаиваться, что толк от вечера исчерпается обменом кивками с давним знакомым, увы, не удивившим сегодня ни новизной текстов, ни качеством звука, и почти вспомнил дорогу к метро, когда фортуна решила подкинуть мне чудо.
Из слов той группы я запомнил всего одну строчку: "Жизнь моя за песню продана", остальное потом уже собирал по сети, поражаясь, как блекнет музыка в записи, как будто становясь на одно измерение плоше. Но тогда мне хватило и той фразы – я поверил. Было сложно не поверить, глядя, как размазывает по сцене солиста и как кувыркает по залу того единственного слушателя, который уже выучил, что от жизни надо брать все. До студенчества, заполняющего обычно пустые залы, такие истины еще доходят плохо. Вот и я ощущал, что ударная волна расплющит ребра, если стоять с закрытым ртом, но как будто врос в землю. Иногда самому противно, насколько сложно выбить почву у меня из-под ног: падать, конечно, не люблю, а вот воспарить не отказался бы.
После этого выступления я все-таки сбежал: ничего гениальнее я бы уже не услышал. Метро нашлось не сразу: в столице я бывал редко, и она хотела как следует пообщаться, прежде чем я исчезну в ее кишечнике. Поболтать хотел каждый не тормозящий на переходе водитель, все вывески силились что-то сказать, а указатели забывали предупредить, что название улицы не обязано совпадать с названием станции. Я, впрочем, почти ничему не уделял внимания: трафик информации, поступающей из внешнего мира, тогда явно перешагнул норму.
Глубоко за полночь, обретя способность хоть как-то соображать, я от души посмеялся над своей жизнью: музыка приводит меня к людям, а люди – снова к музыке. Видимо, больше ничего мне просто не требуется.