Вопрос времени

Вальяжный Константинов, как всегда, курил что-то невообразимо дорогое и пахучее, и этот аромат простегивал облако табачного дыма, брезгливо отталкивая прочие плебейские струйки. Автобус с черной каймой загораживал курильщиков от ледяного ветра, они инстинктивно жались друг другу, как пингвины, и так же смешно переминались с ноги на ногу. Семен Борисович стоял поодаль, покручивал вконец замерзшей шеей, пытаясь найти для нее оптимальное положение, и никак не мог найти.
Семену Борисовичу отчаянно хотелось курить, причем именно то, что курил Константинов, но, во-первых, у него с утра ныло сердце, а во-вторых, в присутствии Константинова он съеживался и терял дар речи. По правде говоря, во-вторых было во-первых.
- Слушай, - сказал Кот, - Да подойди ты к нему и стрельни. Это просто.
- Цыц, - огрызнулся Семен Борисович, - Не лезь. У меня сердце болит, мне курить нельзя.
- Ой-ой-ой, - мявкнул Кот и потянулся, расправив коготки на передних лапах, - Нежные мы какие. Ладно, мучайся. Я, кстати, вообще могу уйти.
- Сиди, - буркнул Семен Борисович. – Черт с тобой, стрельну, пожалуй.
- Докладывать не обязательно, - Кот свернулся клубком и прикрыл глаза, - Делай, что хочешь. Я сплю.
Семен Борисович вздохнул и подошел к Константинову. Тот как раз отдавал распоряжения – это у него всегда получалось хорошо.
- Что тебе, Семен? – спросил Константинов, в его голосе звучали раздраженные нотки. Он был занят.
- Дай закурить, - выдавил из себя Семен Борисович и поразился собственному голосу – тот от замогильного хрипа на первом слове поднялся до высот петушиного крика на втором.
- Господи, Семен, - поморщился Константинов, и Семен Борисович понял, что он, как обычно, не вовремя, - какое тебе курить? С твоим-то сердцем?
Семен Борисович молчал.
- На. – Константинов не глядя протянул ему пачку, - Ты с нами едешь?  Если едешь, кури скорее, мы через минуту отъезжаем. – Так. Все, садимся, садимся – скомандовал он, и пингвины, побросав окурки, послушно затопали в автобус. Последним забрался Семен Борисович. Он успел затянуться пару раз, не почувствовал никакого вкуса, зато сердце заныло еще сильнее.
Кот или действительно спал, или делал вид, что спит.
Автобус продирался сквозь пробки, Константинов сидел рядом с вдовой и шептал ей что-то успокаивающее, остальные тихо переговаривались. Семен Борисович прогрел ладонью полынью в морозном узоре и смотрел в окно.
“Скоро уже Петина улица”, - подумал он, и вдруг понял, что к этой улице Петя не имеет более никакого отношения. И к своей квартире, в которой Семен Борисович так любил бывать, Петя тоже не имеет отношения, и к ледяному узору на стекле, и к голым веткам, которые теребит северо-восточный ветер, не имеет. Это была очень простая мысль, но Семен Борисович не смог ее осилить и заплакал.
- Эй, - сказал Кот, который, как выяснилось, и не спал вовсе, -  а хочешь, я тебе мышь поймаю?
- Вот дурной, - улыбнулся Семен Борисович, и ему стало легче.
- Ну, смотри, - Кот принялся вылизываться, - я два раза предлагать не буду.
- Вопрос времени, все это, в сущности, вопрос времени, - донесся до Семена Борисовича бархатный баритон Константинова, - все мы, дорогая Анна Марковна…
- Пошляк. – Кот перестал вылизываться и брезгливо дернул передней лапой, - Господи, какой пошляк… На твоем месте я бы вызвал его на дуэль. Или хотя бы написал в тапочки. 
Семен Борисович на секунду представил, как он писает в шикарные тапочки Константинова, и чуть не расхохотался на весь автобус.  Кот смотрел куда-то в сторону и всем видом демонстрировал, что к этому безобразию он лично никакого отношения не имеет.
Он вообще часто так себя вел – собственно, с самого начала.
 
Когда-то – тысячу лет назад – от Семена Борисовича ушла жена. На память о разрушенном брачном союзе остался кастрированный рыжий кот, которого экс-супруга обещала забрать, как только обустроится. Обустройство прошло успешно, но кот продолжал жить у Семена Борисовича. Они сосуществовали на одной территории, не мешая друг другу и не испытывая друг к другу особых симпатий. Семен Борисович исправно кормил кота, кот принимал это как должное. Так прошло несколько лет, пока кота не доконала болезнь почек.
Отчаявшись справиться собственными силами, Семен Борисович вызвал знакомого ветеринара.  Тот осмотрел кота и вынес приговор – усыплять. Семен Борисович взял день на размышление, выбросил в мусоропровод три пепельницы окурков и согласился.
Ветеринар пришел снова и сделал коту первый укол. Тот очень обиделся,  немного побегал по комнате, а  потом вдруг зашатался и неловко опустился на бок. Взгляд его поплыл куда-то, но в последний момент стал совершенно осмысленным.
“Может, все-таки не надо? ” – как бы спросил кот. “Может, все-таки не надо?” – эхом отозвался Семен Борисович.
- Пожалуйста, выйдите, - попросил ветеринар. – Я вас позову.
Вскоре он позвал Семена Борисовича, а потом ушел и унес с собой кота.
В тот вечер Семен Борисович выпил бутылку портвейна – в первый раз в жизни в одиночку. Не помогло, стало только хуже.
Кот появился как раз в тот момент, когда Семен Борисович стоял на коленях над унитазом.
- Ну что, - спросил Кот, - как ты?
- Плохо. – честно признался Семен Борисович. – Очень плохо.
- Ясно. – сказал Кот. – Мне тоже не больно весело. Если хочешь, я могу остаться.
- Хочу. – сказал Семен Борисович.
- Вот и славно. – Кот потянулся и выгнул спину. – Со мной теперь вообще никаких хлопот. Физически я отсутствую, значит, кормить не надо. Диваны когтить, в тапочки писать – со всем этим покончено.
- Действительно, – согласился Семен Борисович, - Очень удобно. Но лучше бы ты физически присутствовал, честное слово.
Кот как бы потерся о штанину Семена Борисовича, а тот как бы почесал ему за ушами.
 
Так Кот вторично определился на жительство к Семену Борисовичу и постепенно начал принимать в жизни последнего весьма деятельное участие. Советы Кота были по большей части дельные, но Семен Борисович следовал им далеко не всегда, чаще робел. Кот оказался радикалом, никаких полутонов не признавал и периодически устраивал Семену Борисовичу разносы.
- Кулаком надо было по столу, - учил он, путаясь у Семена Борисовича под ногами, - И сказать ему все, что думаешь. В лицо. А лучше в морду.
- Тебя, знаешь, с работы ни разу не выгоняли, - пытался огрызаться Семен Борисович, но делал это вяло и неубедительно.  Он вообще, получалось, жил вяло и неубедительно. “Невкусно существуешь,” – сказал ему однажды Кот и был прав, как всегда.
 
А вот Петю Кот обожал. В его присутствии он млел, принимал самые трогательные позы, страстно мурлыкал и вообще был само смирение, умиление и совершенство. Петя, разумеется, ничего не замечал.
- Вот и шел бы ты… к Пете, если он такой расчудесный! – взорвался однажды Семен Борисович, когда Кот в сотый раз провел точное и язвительное сравнение его и Петиного жизненных путей.
- Нет, - спокойно ответил Кот. – Ни к кому я не пойду. Я твой Кот. Твой, понял?
- Понял, - пробормотал Семен Борисович и больше эту тему не поднимал.
 
В тот вечер, когда Семен Борисович снял телефонную трубку, молча выслушал известие да так и остался стоять с трубкой в руке, Кот не сказал ни слова. Они  сидел не шелохнувшись и смотрел куда-то вдаль.
- Ну, видишь? – наконец, уже под утро, спросил Семен Борисович.
- Нет. – хмуро сказал Кот. – Никого я не вижу и видеть не могу.
- Что мне делать? – губы у Семена Борисовича дрожали, под глазами за ночь набрякли мешки. – Что делать-то? Без Пети я не знаю…
-Жить. – оборвал его Кот. – Жить наконец – вот что надо делать. Ты думаешь, у тебя сто лет впереди? Все, старик, разминка закончена, и так затянул дальше некуда.
- Я не умею,  - признался Семен Борисович. – Я не знаю как.
- Знаешь, - уверенно сказал Кот. – Все ты знаешь. Просто ты трус.
 
Автобус наконец дотащился до Петиного дома. Приехавшие долго топтались в прихожей, стараясь говорить полушепотом. Потом расселись. Семену Борисовичу досталось место в самом углу, но ему было все равно.
За столом распоряжался Константинов. Что-то он такое говорил – напыщенное, возвышенное – Семен Борисович слушал вполуха. “А ведь он Петю никогда не любил, - думал он, - Никогда. Завидовал, пакостил по мелочи, а теперь ишь как распелся…”
- Семен, - раздался над ухом бархатный баритон, - твоя очередь. Скажи что-нибудь.
- Я не умею, - пробормотал Семен Борисович, но встал и взял рюмку. Слова немедленно провалились на дно памяти, в голове было темно и мутно.
- Ну, Семен, давай – бархатный баритон начал распухать от раздражения,
- Да у него кровь течет! Он рюмку раздавил! – крикнул кто-то из присутствующих.
К Семену Борисовичу, который продолжал стоять, сжимая осколки стекла и не чувствуя боли, бросились сразу несколько человек. Все оживились, Семена Борисовича усадили, вытащили осколки из ладони, залили всю руку йодом. Константинов посматривал на него с брезгливостью патриция, в присутствии которого раб испортил воздух.
Потом курили на кухне.
- Ничего ты по-человечески сделать не можешь. – сказал Константинов, то ли случайно, то ли намеренно выдохнув Семену Борисовичу дым прямо в лицо. – Все испортил.
- Нет, - вдруг тихо, но спокойно сказал Семен Борисович. – Я ничего не испортил. Петя бы не обиделся, я точно знаю.
- Знает он! – ухмыльнулся Константинов.
- Давай. – сказал Кот, который все это время молчал. – Давай!
- Отойдем. – решился Семен Борисович и первым вышел на лестничную площадку. Константинов изогнул брови домиком, но последовал за ним.
- Значит, так, - четко и раздельно проговорил Семен Борисович. – Не хочу, чтобы Таня еще из-за этого переживала. Поэтому говорю здесь. Но завтра могу повторить при ком угодно и сколько угодно раз. Мне противно тебя слушать. Мне противно то, что ты говоришь. Меня тошнит от того, что и как ты делаешь. Ты Петиного мизинца не стоишь. Ты всегда ему завидовал и никогда его не любил. Ты пошляк и… И ты мне надоел, понял? Мне плевать на последствия. Я просто хочу, чтобы ты знал – ты мне надоел.
- Да ты понимаешь, - Константинов побагровел и начал набухать, как грозовая туча. – Да ты вообще представляешь, что…
- Понимаю. – сказал Семен Борисович. А  потом подошел к Константинову вплотную, взял за пуговицу пиджака, покрутил ее, как будто ввинчивая в живот, посмотрел прямо в глаза и тихо, раздельно произнес: “Пошел на …”
- Ни фига себе, - мяукнул Кот. – Ты даешь. Не ожидал.
Не глядя на Константинова, Семен Борисович вернулся в квартиру, попрощался со всеми, сказал Тане, что будет звонить каждый день, и вообще она так просто от него не отделается, и вышел на улицу.
- Давай посидим, - сказал Кот. – Мне надо с тобой поговорить.
- Давай. – согласился Семен Борисович и присел на первую попавшуюся скамейку.
- Знаешь, - сказал Кот, - Мне пора. Теперь ты точно сможешь сам. Сегодня я это понял.
- Погоди, как это пора?! Как это? Я же совсем один остаюсь, - Семену Борисовичу стало невыносимо жарко, хотя на улице был очевидный минус.
- Ты не один. И еще. У тебя все будет хорошо. Года не пройдет.
- Что ты несешь? Куда мне?!
- Туда. Ты что, хуже других? В общем, я тебе говорю – справишься. Только не трусь. Ну, все. Счастливо!
- Еще придешь?
- Не знаю. Может, загляну как-нибудь. Если что, придумаешь меня еще раз, ты же теперь знаешь, как это делается.
Кот потерся о брючину Семена Борисовича и исчез.
- Кот! Кот! – крикнул Семен Борисович. – Кот! Спасибо!
- Мужик, ты в себе? – Рядом с Семеном Борисовичем сидел какой-то шкет с планшетником на коленях. – Какой кот?
- Мой, - тихо сказал Семен Борисович. – Рыжий такой.
Шкет покрутил пальцем у виска и впился взглядом в экран. Там что-то стреляло, визжало и взрывалось.
- Что там у тебя? – зачем-то спросил Семен Борисович.
- Игра, - не отрываясь от своего занятия буркнул шкет. – Монстров мочу. У меня еще пять жизней в запасе.
- Везет, - сказал Семен Борисович, - А у меня одна всего, и та неполная.
- Ну и дурак, - огрызнулся шкет.
- Ага. Дурак. – И тут Семен Борисович расхохотался так, что шкета сдуло на самый край скамейки, а потом и совсем прочь. А Семен Борисович легко поднялся и молодым, пружинистым шагом пошел по аллее, в конце которой – он практически в этом не сомневался – гордо реял рыжий хвост трубой.