О чудовище

Дороти вслушивается в звуки дома. Она напрягает слух, чтобы заметить даже самый тихий звук – едва скрипнувшую половицу, шорох ковра под ногами или шепот одежды. Все это важно, чертовски важно, но рассказать об этом некому. Дороти молчит. Карандаши иногда теряются, просто теряются. Может, уходят по своим делам, а может их кто-то крадет. «Что-то», - поправляет себя девочка. Время щелкает настенными часами, и Дороти лезет под стол, проверить, вдруг дурацкий оранжевый карандаш просто упал, закатился куда-то в пыль. Времени до сна остается мало, а без дурацкого оранжевого не закончить рисунок. Почему пропал именно он? Дороти больно стукается головой и возвращается на стул. Времени осталось так мало, что становится обидно.

*

Дороти не уверена, но время как будто идет. Куда-то торопятся люди, проходят мимо, так быстро, что она не успевает их зарисовать – только отдельные черты, наброски. Свесившееся пятно шарфа с плеча девушки. Прижатая к уху ладонь мужчины. Люди повсюду спешат, будь то в метро или в сквере, на площади или рынке. Дороти находит наиболее незаметное место и рисует, что может, пока может, пока есть еще желтое тягучее солнце и время, и пока никто не крадет карандаши, вот уже лет десять не крадет. Люди меняются, но толпа остается толпой, а Дороти остается Дороти.

Она не спешит, но и не выжидает. До прихода Чудовища нужно успеть как можно больше.
У Чудовища прекрасные глаза и завораживающий голос, но оно все равно остается Чудовищем, вот уже не одно поколение. Дороти будет последней, ей некого оставить после себя, и в этом контексте она даже рада.

Дороти вяжет нити на запястьях, вплетает в них бисер. Говорят, по его звону можно определить приближение Чудовища, когда не слышны еще шаги. В браслетах Дороти – хаос узоров, смешение цветов. Бисер блестит на солнце, когда она идет по летним улицам.

Иногда на нее оборачиваются. Редко, не чаще пары раз в неделю. Иногда провожают взглядом. Дороти чувствует взгляды, они щекочут кожу, как прикосновения травинок. Иногда Дороти смеется. Последнее время все реже.

Уличные музыканты играют мелодии, от которых хочется танцевать. Скинуть обувь и пробежаться по парку, держа одной рукой край слишком длинной юбки. Отбить пятки, скача все быстрее под ускоряющийся ритм музыки. Люди проходят мимо, кидают монеты в чехол от скрипки, Дороти отводит взгляд и садится около дерева, доставая блокнот из сумки. В тени листвы бисер не блестит, браслеты кажутся мертвыми. Дороти думает, что и она тоже.

Она позволяет себе капельку безумства, пока никто не видит. Ночью, закутавшись в связанную бабушкой кофту, выходит наружу, бредет по улицам. Вокруг ее ног крутят хороводы опавшие листья, собираются в стайки и дрейфуют в стороны урн бумажки и всякий мусор. Дороти щелкает пальцами, и светофоры изгибают свои шеи, мигая всеми цветами радуги. Движутся манекены в магазинах, сгибая-разгибая нелепые шарнирные суставы, танцуют вальс.

Когда она возвращается домой, мышцы на ногах ноют. Дороти раздевается и ложится в кровать, двуспальную одиночную кровать, и впервые чувствует себя оторванной от всего мира. Куском разбросанной по полу мозаики, залетевшим под шкаф и там забытым кускочком пазла, которому никогда уже не соединиться с остальными.

Днем Дороти вглядывается в лица, вслушивается в разговоры, притворившись тенью дерева, пылинками в лучах света. Она не представляет, как могла бы рассказать хоть кому-то из них о себе, ничего не скрывая и не меняя.
Значит, не судьба.

Звон бисера настолько тих, что Дороти слышит его не сразу, увлекшись рисунком. Он проникает в ее сознание постепенно, заполняя собой, тревожит. Кое-как Дороти запихивает в сумку блокнот, не замечая загнувшихся листов, сгребает в кулак карандаши. Ей хочется бежать, но направлений так много, что сразу не выбрать. Браслеты дрожат, мелко вибрируют, когда бисер соприкасается друг с другом. Дороти стоит, не шевелясь, замерев на бесконечно долгое мгновение. Люди, идущие по аллеям парка, движутся так медленно, словно и им передалось ее оцепенение. Вот он, момент, который Дороти с таким ужасом ждала, придумывала планы спасения, чтобы в результате оказаться в полнейшей растерянности и с пустой головой.

Единственное, что она может - это бежать, и Дороти бежит, не разбирая дороги, огибая ставших такими неторопливыми прохожих. Срывается с места, подчиняясь инстинкту спастись. Сердце колотится где-то у горла, подстрекая, сумка бьет по бедру. Слишком длинная юбка путается в ногах, Дороти спотыкается, выбегая из парка на оживленные улицы центра города. Врезается в чье-то плечо, слыша за спиной возмущенный крик, и сворачивает в переулки, ставшие почему-то незнакомыми. Горло перехватывает, дыхание сбивается, Дороти забегает в какой-то двор, и прислоняется к кирпичной стене, согнувшись пополам. Воздух, превращенный в густой кисель, Чудовищем, очевидно, превращенный, с трудом входит в легкие, отдаваясь болью в груди. Она бросает на землю осточертевшую сумку и садится сверху. Она знает, что ей не сбежать, ее столько раз убеждали в этом, теперь сомнения вызывают только смех. Дороти закрывает глаза, под звон браслетов, ставший вдруг музыкой, старается выровнять дыхание. Глубокий вдох, медленный выдох. Это сложнее, чем пытаться дышать под водой, сложнее, чем становиться солнечным лучом и оживлять манекены.

Она не знает, сколько проходит времени, когда в памяти всплывает воспоминание. Настолько старое, что его легко можно принять за фантазию. Но она решает попробовать.

Она даже не встает с места и пытается не шевелиться, только тянется всем своим существом к городу, пробуждая его ото сна. Дороти делает то же, что и на своих ночных прогулках, только отчаянней, только в последний раз. Шумит полотно крыш, хлопают двери подъездов и гудят автомобили. Пыль завивается у ее ступней, словно приглашая, зовя пуститься в пляс на разогретом асфальте, под аккомпанемент шелеста деревьев и сработавших сигнализаций, вместе с рекламными проспектами, сорвавшимися с прилавков газетами и яркими пятнами журналов, под вспышками взбесившихся светофоров, меняющих цвета с быстротой дискотечных стробоскопов, в последний танец, на глазах у пораженных людей, под восторженными детскими взглядами. Дороти улыбается, сил совсем не осталось, но она натравливает на Чудовище все, что подвластно ей в городе. Обломки досок и кирпичей у развалин, прогнившие пни, что так весело выкорчевывает ветер, брошенные на окраинах автомобили с усеявшими их нутро осколками стекол и снятыми покрышками. "Найдите", - шепчет Дороти и смеется, понимая, что все получилось, чувствуя отзвуки в своем теле, веселую злость ветра и энергию мертвых моторов. Получилось.

Воспоминания Дороти - хрупкая вязь из снов и услышанных слов давностью в двадцать лет. Именно тогда погибла ее мать и город взбесился. Сорванную черепицу, разбитые окна на нескольких улицах, обломки на улицах - все это объясняли ураганом, штормовым ветром, внезапным землетрясением. Дороти казалось, что только она знает правду. Ну и еще бабушка. У матери не получилось спастись, так может выйдет у нее самой? Она прислоняется к стене. Сил совсем не осталось.

Свист ветра и грохот вырывают ее из полудремы, заставляя распахнуть глаза. Прямо на нее несутся обломки штакетника – увенчанные гвоздями доски. Дороти закрывается руками, сжимается в комок, защищаясь от обрушившихся ударов. К доскам прибавляется еще что-то, накрывает тяжелым, придавливает к асфальту.
Когда удары затихают, она открывает глаза, пытается выбраться из-под завалов. Тело ноет синяками и ссадинами, встать не получается. Все еще плохо соображая, оглядывается по сторонам, не сразу понимая, что видит.

Чудовище – сгусток темноты, утренняя длинная тень, вставшая с асфальта. Только глаза выделяются светлым. Оно движется к Дороти, не перебирая ногами, одним усилием воли. Беги, беги – колотится кровь в голове у Дороти. Чудовище приближается и она наконец видит его глаза. Самые прекрасные в мире – глаза ее матери.

Чудовище протягивает не руку даже – отросток из темноты, стремясь прикоснуться к Дороти. Их разделяет шаг и шиферные обломки. Гул в голове становится все нестерпимей, толчки крови сливаются в один. Браслеты на ее запястьях, тонких кистях, измазанных в пыль и кровь, порвались и больше не звенят. Дороти делает последнюю попытку встать, но правая нога отзывается болью.

Чудовище прикасается к ее волосам. Глядит материнскими глазами и, если сконцентрировать внимание и смотреть только в них, можно представить…

Дороти тянется навстречу, прикасается рукой к этой темноте, сама не зная зачем. Просто бежать больше не получается, а сопротивляться так же сложно, как просыпаться после тяжелого длинного сна. Город застывает, перестав шуметь.

Дороти тянется навстречу и распадается на пылинки, танцующие в солнечном свете, на шелуху каштановых скорлупок, пыльцу амброзии . Она уже не видит, как Чудовище втягивает ноздрями эту пыль и глядит на мир изменившимися, серыми глазами. Ее, Дороти, глазами.

*

Дороти вслушивается в звуки дома. Она напрягает слух, чтобы заметить даже самый тихий звук – едва скрипнувшую половицу, шорох ковра под ногами или шепот одежды. Дороти рисует, сидя за столом в своей комнате, цветные карандаши разбросаны рядом. Некоторые сточены настолько, что их неудобно держать в руке. Такие Дороти бережет - использует редко.

На часах без четверти десять – скоро настанет время ложиться в кровать. И лучше не опаздывать.
Дороти встает из-за стола, с сожалением оставляя незавершенный рисунок. Бредет в ванную, минуя череду темных комнат (свет надо экономить, так говорит мама), стараясь не вглядываться в тени. Мимо комнаты мамы она проходит на цыпочках, задержав для верности дыхание. Дороти стремится стать незаметнее, превратиться в пыль на ковре, в трещины штукатурки. Если мама услышит ее, непременно будет кричать, а может и стукнуть. Дороти минует опасный участок и переводит дыхание.

Мама злится нечасто. Нужно просто соблюдать все ее правила, не шуметь, не получать в школе плохих оценок. Дороти справляется.