Святое дело

                1.               
                Герман вытер пот со лба, час молотьбы по ростовой боксерской груше выплеснул наружу весь негатив, накопленный за день. Потряхивая руками и сбрасывая напряжение, накопленное в бицепсах, гигант ростом под два метра и плечами настолько широкими, что проходя в дверной проход, ему пришлось слегка повернуться боком, направился в душевую.
                После душа он позволил немного расслабиться своему телу и откинулся назад, однако его пытливый взгляд настороженный и недоверчивый со всем вниманием фиксировал все изменения, происходившие в раздевалке. Шумно отдуваясь, из сауны вышел худой, но жилистый мужчина с гладко выбритой головой. Это был Череп, давний приятель Германа, с которым они начинали свой «бизнес» в лихие девяностые, тогда совсем еще юные выпускники из местной секции бокса.
                Череп расплылся в сухой улыбке, увидев сидевшего приятеля и, потирая руки, направился к Герману. Низко наклонившись к его лицу, Череп, понизив голос до минимума, проговорил: «Есть дельце на десяточку бакинских».
                Герман насторожился, деньги никогда не помешают, а к «делам» он всегда относился  очень серьезно, поэтому в отличие от множества прочих дожил до нынешних времен.
                - Что за дельце?
                - Да совсем плевое. Нужно попика одного гнилого прессануть и все.
                - В каком смысле попика?
                - Да в прямом смысле. Священнослужителя местного. Отец Федор из нашей церкви. Да ты его наверняка знаешь. Ты же в церковь каждое воскресенье ходишь. Он жулик и кидала оказался. Один реально деловой на нехилую сумму попал через этого чмаря. Вот теперь хочет бабло свое вертануть. Попик этот конкретно нагрелся, а что обещал в натуре, не сделал. Вот здесь уже наша работа. Менты уже отмашку дали и встревать не будут, как я понял, у них в этой сделке доля была. Вот короче, такое дельце нарисовалось, на десяточку.
                - Нет.
                - В смысле нет? Не понял?
                - Нет. Это значит, нет. Я не в деле.
                - Герман, да ты что? Дело то чистое! Один я не могу, сам знаешь.
                - Возьми в дело Васю черного или Гошу, ребята проверенные.
                - А с тобой, что за непонятки? Ты же в таких делах спец. Лучше тебя никого нет!
                - Не могу я священника прессовать! По жизни не могу!
                - Не понял? Ты ему обязан чем-то? Я немного в курсах. Этот попик конкретно людей кинул, жулик он, а ты его жалеешь!
                - Нет. В натуре, не понимаешь ты Череп. Конкретно не в этом священнике дело. Совсем не в нем. Не можешь ты этого понять. Я всю жизнь, сколько себя знаю, по сторонам смотрю. Понимаешь? Всегда в напряжении, то засада, а то кидалово. Всегда готов глотку рвать, и сам жду, когда меня порвут. Сам знаешь, конкретных пацанов не осталось совсем, одни жулики вокруг.
                А в церковь зайдешь, сам не понимаю, что со мной происходит. Внутри все словно наизнанку выворачивается. Человеком я себя ощущаю! Понимаешь, Череп! Человеком, настоящим, живым! Там светло, чисто кругом, и на душе как-то чисто и светлее становится. Никто не спешит никуда, по фене не шуршит, не гадит. Все вокруг молятся, о душе думают, и я там душой отдыхаю. Я там ощущаю, что и у меня душа есть! Понимаешь Череп! Душа! Это единственное место на свете, где я сам себя человеком ощущаю! Вот так Череп!  А ты мне, - прессовать…
                - Так ведь поп курва самая последняя, не священник, а чисто мурло оборзевшее. Его даже если совсем не будет, даже лучше станет, воздух чище будет! Без базара.
                - Пусть хоть какой гнидой этот поп будет. Не в нем дело. Для меня это «край»! У каждого человека должно быть что-то такое, где не бабло на кону, а что-то в натуре важное. Вот такие дела Череп. Для меня все это, Святое! 
               
                2.
                Наташка привыкла, уже давно, что вокруг нее всегда пустота. Поэтому и общественным транспортом пользовалась редко. Старалась всегда пешком дойти. Когда все вокруг смотрят на тебя, как на дерьмо, жить не хочется. Ну да, не мылась давненько,  зато душой может почище, чем у некоторых прилизанных. Ну да одежка вся с помойки, так ведь греет, что еще человеку надо. Хорошо, что в маркете очереди не было, хотя конечно кассирша нос морщила. Ну, вот и дома! В подвале было тепло, тихо и уютно. Машка дрыхнет. А где Толян то? Бедолага. Зачем наружу вышел, дурила. Опять побьют, как собаку последнюю. Денег то у него вроде не было вчера. Вот зараза, небось бутылки пошел собирать. Болван, здесь территория вся забита. Зачем я в такую даль хожу-то! Эх, дурашка, хоть бы спросил. Уж дала бы я ему на пиво-то. Пропадет ведь ни за грошь.
                Ага, Машка продрыхлась. Зенками то хлопает.
                - Ну что моргаешь то, чувырла! Говорила я тебе, у порога не ложись. Первый же патруль тебя заметет.
                - Да кому я нужна, такая зачуханная! Они ко мне подходить даже боятся. Брезгуют людя белая. Все носы воротят. На расстоянии обычно вякают, чтоб мол ихейную территорию очистила и все на этом.
                - А где Толян то?
                - Да все тряндел энтот алканафт, что по пивку соскучился, вот наверное и поперся за бутылями! Алкаш недоделанный. Чего ты с ним Наташка вошкаешься. Это же анекдот ходячий, а не мужик. Толку то от него никакого. Маета одна.
                - Если честно, и сама не знаю, зачем. Человек все-таки. Жалко его. Служил вроде где-то. Хотя может и наврал. Да не важно это, Машка. Не понимаешь ты. Я вот о нем забочусь и вроде как нужна я кому-то. Пусть хоть ненадолго. Получается, не зазря живу. Смысл какой никакой в жизни появляется. Вроде как бы и я нормальный человек получается.
                - Не смеши, Наташка. Типа семья что ли?  Это с этим-то мурлом? Да эта падаль тебя за бутылку продаст в любой момент. Это же не мужик, а глотка прожженая.
                - Зря ты так, Машка, о человеке. Вот я так считаю, какой бы ни был человек плохой да никчемный, а всяк хочет хорошим быть. Пущай и душа у него черная, да злыдень он распоследний, ан нет, тянется он вверх. Шею бедолага из последних сил то выворачивает. А если к нему как хорошему относится, он вроде как старается дотянуться до этого краешка, до самого верха из этой черноты подземной, чтоб хоть глоточек то воздуха чистого хлебануть. Ведь у кажного человека душа есть и это понимать надо, Машка.
                - У Толяна то душа? Откедова? Это же мрак чернушный, а не душа в энтом чмошнике!
                - Ну не веришь, не надо, Машка. А по -моему, каждый человек если будет о душе думать, да помогать ближним людям, то и жизнь совсем другой покажется. Светлее что ли на душе будет, не знаю,  Машка, как сказать то правильно. Но если без этого-то быть, и жить то тогда зачем? Думай как хочешь, Машка, а для меня забота о человеке, который находится рядом, подмогнуть ему ну хоть чем-то, что в моих силах, это Святое!

                3.
                Васек расстроился, что так получилось. Рассматривая со всех сторон ковригу черной, как ночь буханки хлеба, он долго раздумывал, как теперь быть. Все внутри у него дрожало и сознание словно в оцепенении было. Коленки тряслись от напряжения после быстрого подъема, грудь вздымались с шумом, запуская недостающий воздух в легкие.  Поднявшись на последний этаж, Васек потуже подтянул ремень и, заранее сделав мученическое лицо, войдя в спальный отсек, жалобно проговорил на одном дыхании пока его не прервали.
                - Диду Сергей. Не было белого. Я и так и эдак, да еще сразу сказал Фархаду, что сам диду Сергей просил. А эта зараза ни в какую, бери черный и все тут!  Зажрался там совсем в хлеборезке своей!
                Вальяжно возлежавший на кровати старослужащий дембель по сроку службы «дед» с расстегнутой до пупа форменной курткой и ремнем, висевшем на уровне паха, строго посмотрел на худого молодого солдатика, вытянувшегося в струнку. Старослужащий, протянув руку, проверил, насколько туго затянут ремень вытянувшегося перед ним молодого солдатика. Неожиданно он задумчиво улыбнулся, словно вспомнил что-то хорошее, отчего стоявший перед ним солдатик облегченно вздохнул, словно пловец, вынырнувший из глубины. Старослужащий, не спеша, и даже несколько благоговейно развернул бумажный сверток, лежавший на его коленях. С восхищением рассматривая смачный кусок сала молочно белого цвета с розоватыми прожилками, он, словно в задумчивости и не отрывая взгляда от сала, проговорил.
                - Что же ты так непочтительно о дедушке бакланишь. Зелень! Не забывайся, что ты есть на самом деле. Но откуда Фархад узнал, что у меня сало! Вот ведь нюх ветеранский! Зелень, запомни! Сало только с черным хлебом едят! Это важно! Подошедшие «деды» приняли буханку черного хлеба из рук молодого солдатика, ловко растворившегося за рядами коек и, не спеша, расстелив на ближайшей табуретке чистое вафельное полотенце, стали нарезать хлеб на крупные ломти. Внезапно заблеявшая сирена боевой тревоги заставила вскочить с коек и всех «дедов», и засуетившихся «черпаков», и «молодых» на всех четырех этажах здания казармы. Дробный топот сотен каблуков застучал по лестнице, вслед за вылетающими, словно вихрь из казармы, солдатами быстро и четко строившимися на плацу в аккуратные и ровные квадраты взводов.
                Молодой лейтенант лет двадцати пяти вытянул длинную, как у гуся, шею и нервно вертел головой во все стороны. Он высматривал своими выпученными, словно в удивлении глазами, все ли солдаты его взвода успели на построение. Пересчитав свой взвод, лейтенант со вздохом облегчения снял фуражку и, вытирая платком ее внутреннюю сторону, с удивлением покачивая головой проговорил: «Ну чего только я не видел за эти свои три месяца службы, но чтоб деды впереди молодых на построение бежали в первый раз наблюдаю. Это же фантастика какая-то! Да вас же всегда даже на обед битый час собирать надо. Пока всех «шерстяных» соберешь, щи в лед превращаются».
                Стоявший ближе всех к офицеру старослужащий солдат сощурил глаза и, нахмурившись, словно в озадаченности от такой простоты командира взвода, степенно и даже как-то свысока  процедил сквозь зубы: « То щи, а то боевая тревога! А вдруг Отчизну нужно защитить! Что дед, что черпак, когда до дела дойдет, мы все солдаты и за Родину всех порвем! Это же Святое!»

                4.
                В цеху было жарко, несмотря на холодный и пронизывающий ветер снаружи. Толстые стены завода еще советской постройки хорошо держали теплый и вкусный жар хлебопекарных печей. В многочисленных цеховых печах, выложенных из давно прогоревших красных кирпичей, подобно пресловутому вечному двигателю, неспешно крутились барабаны с покачивающимися и прожженными до черноты металлическими формовыми прямоугольными коробочками, в которых белели запекающиеся квадратные буханки пшеничного хлеба. Поперек всего цеха по бесконечному конвейеру от огромного жерла опрокинутой тестомешалки в сторону жарких печей в круглых металлических тарелках плыли кругляши сырого теста.               
                Инженер технолог по хлебопечению, плечистая женщина в коротеньком белом халатике, фигурой больше похожая на крепко сбитого  мужика, с объемной грудью и выбивающейся из под белого платка здоровенной черной косой, похожей на лошадиный хвост, по-хозяйски и не спеша  шла вдоль конвейера. Наметанным взглядом женщина оценивала вязкость теста, не забывая при этом зорким взглядом присматривать за крутящимися барабанами в печи. Отеческим взглядом прошлась по  молоденьким практикантам из пищевого колледжа, которые переворачивали прогоревшие формы и вываливали свежеиспеченные буханки на металлический конвейерный желоб, уносящий их в открытый проем склада. С любовью проводив взглядом благоухающие непередаваемым ароматом свежего хлеба квадратные буханки, женщина вздохнула: «Не хватает квалифицированных кадров на хлебозаводе». Неожиданно одна буханка выскочила из рук одного паренька и по крутой траектории упала прямо ему под ноги. Ругнувшись от  неожиданного такого кульбита, словно ожившей буханки, паренек от досады пнул непослушную буханку ногой.
                В первую секунду женщина от возмущения замерла на месте, словно вулкан перед выбросом лавы. Но это длилось одно мгновение. Широкими и стремительными шагами переместившись к месту инцидента,  она вытянула руку и цепко схватила паренька за ухо. Разъяренная женщина слегка провернула свои железные пальцы, отчего ошалевший от боли и согнувшийся, как знак вопроса, паренек тихо завыл, словно нашкодивший пес. 
                - Это что такое ты вытворяешь? Паршивец!
Прогремел громовой голос женщины на несколько секунд заглушив обычный шум многочисленных механизмов в цеху.
                - Никогда так не делай! Никогда! Неужели твои родители никогда не говорили тебе, что так с хлебом нельзя делать. Это же хлеб! Неужели твои родители никогда не говорили тебе о ценности хлеба! Отец мой до сих пор вспоминает случай, когда ему хлеба не хватило! Мальцом еще был, огромную очередь отстоял, а хлебушек то кончился. По карточкам тогда хлеб выдавали. Не всем хватало. Голод был послевоенный. На рынке шкурки картофельные продавали, из них похлебку варили. А хлеб величайшая ценность была. Эх ты! Не понимаешь такой простой и важной вещи, что хлеб всему голова. К нему с уважением надо. Понимаешь?
                Это ХЛЕБ! Это Святое!