10-11. У меня есть Бог

Православная церковь обучала меня смирению. В храме возле станции Предпортовая каждый четверг собирались мои новые друзья – пожилые женщины, завсегдатаи этой маленькой церковной общины – и мы вместе с упоением пели акафисты. Если бы меня спросили, чего бы я хотела делать в жизни, будь у меня время и деньги на проживание, я бы сказала – петь в церковном хоре, причем бесплатно. И это было бы правдой, несмотря на то, что у меня нет музыкального образования, голоса и слуха. И даже должного знания молитв.

Кгодовщине маминой смерти, я поехала на кладбище. Как всегда, одна. Место захоронения моих родных – бабушки и мамы, было запорошено толстым слоем снега. Утащили бабушкину мраморную доску с ее фамилией. Стало отвратительно. Убрала могилу, украсила новыми букетами цветов. Села и власть наплакалась. Эти  два квадратных метра земли, под которыми лежали все мои близкие, было всем, что у меня осталось. И еще мертвый Ириска на даче. Маша была уже чужой – я поняла, что, сколько ни старайся, я не смогу исполнять ту роль, которую она от меня хочет, не смогу привыкнуть и принять ее мужа. Я старалась как можно меньше быть у них на глазах, хотя уйти было некуда. Разве что на кладбище.

Уткнувшись носом в ствол ивняка, я заревела. Женщине чрезвычайно полезно хотя бы иногда всласть порыдать, выпустив наружу все накопившиеся эмоции. И где, как не на кладбище, этим удобнее всего заниматься! И тут ко мне пришла мама. Нет, я не сошла с ума. Просто откуда ни возьмись, прямо на памятник, возле которого я устроилась, села синичка, устроившись прямо перед моим носом. Птичка громко что-то пискнула мне. Я поняла, что это мама прислала мне весточку: то ли сказала, что не сердится на меня за «донского казака», то ли послала знак, что скоро мы встретимся. Как тогда на даче, когда такая же синичка постучала в Ирискино окошко, и вскоре он ушел к маме. Еще раз синички прилетели ко мне, когда уже позже я пошла к могиле Саши Доронина. Только очистила от снега его фотографию, и снова прямо к моим рукам синички…

На работу ходить не хотелось. Все уже оформляли переход в «ТД ССИ», а у меня единственной не было ни вакансии, ни должного объема работы. Саша, Светлана и Хацкель были  загружены сверх головы, а мне делать было нечего. И это обстоятельство угнетало даже больше, чем перспектива скорого увольнения. Глодала обида – зачем меня брали на это место, если во мне не нуждались, работала бы в «ПМК» и работала! Ведь пока не появились доставки, я была загружена вполсилы, но и тут Командир зачем-то взял Галину, отнявшую у меня диспетчерские функции. Почему так сделали? Мне даже не предложили взять полный объем ее работы!

Командир, как человек слова, вероятно из жалости снова подберет меня в свою новую фирму, делами которой он уже занимался, и даже создаст для меня искусственную должность инженера по охране труда, но, боюсь, я и там буду не у дел. Я очень не хотела в третий раз наступать на те же грабли. К тому же, тяжело еще раз начинать все сначала. Хотелось найти для себя что-нибудь «пенсионерское», на полставки, живой работы с людьми, не требующей интеллекта. Главное, чтобы не зависеть материально от «молодых». Я снова начала входить в «вираж» - знакомое состояние неуправляемости, которое обычно и с завидной регулярностью создает во мне моя Персона «Назло батьке». От нее мне никак было не избавиться: пока эта негодница не опустошит меня до конца, не успокоится!

В те дни я жила в раздоре с собой и с миром. Не было такого человека, с которым я бы могла поговорить по душам. Когда все плохо, когда душа полна горестей, в которых некого, кроме себя, винить, а «сосуд кармы» переполнился так, что это уже стало критическим, то не хочется никого видеть. Не хочется обременять других людей своим негативным состоянием, а играть в «счастливую» или хотя бы в «смиренную и мудрую» я не умела. В таком положении лучше оставаться одной. Но мне было очень больно, что никто не приходил  ко мне, чтобы вылить на меня свой груз беды. И что я не могу облегчить душу другому. Впрочем, я могла бы позвонить маминой подруге Тамаре Барковской – ей тоже жилось одиноко. Но о чем говорить? О себе я рассказывать не хочу, о ее проблемах мы уже все переговорили – болезни, пьянство ее мужа (опекуна) Валеры. Можно еще позвонить Алевтине Григорьевне, моей бывшей ученице, положение которой не лучше моего. Можно позвонить маме Олега Птичкина, которая тоскует без общения с людьми. Но хватит ли у меня терпения, такта, умения? Не начну ли раздражаться и сворачивать разговор, не обижу ли этим человека? Как говорят наши буддисты, заслуга слушания страданий других не дается легко.

Вечером, чтоб куда-то уйти, я ушла гулять. Замерзла. Пошла в Чесменскую церковь – больше некуда и не к кому. Там почитала книжки Александра Меня на витрине свечной лавки, захотелось купить, но стоили они дорого. Потом отец Сергий пришел. Я застеснялась – почему-то было стыдно, что из церкви не вылезаю, совсем как старуха. Что из йоги не вылезала, стыдно не было, а тут – стыдно. Вышла из храма. А домой ноги не идут – там мне еще хуже. Вообще-то мне хотелось еще раз на службе постоять, послушать заявленный на тот вечер акафист. Почти возле самого дома я встретила пару, которая утром тоже была на литургии, они направлялись в Чесму. «Почему они идут, а я нет?» – подумала я. И пошла обратно. Будем считать, что Бог послал мне знак, приглашение показал. В Чесменской церкви я встретила нашу Веру из церкви на Предпортовой, поздоровалась. Спросила про взрослый хор для прихожан, который по понедельникам и четвергам ведет Александр Александрович Говоров. Вера говорит: «Приходи, не пожалеешь, я тоже нот не знаю, и слуха у меня  нет, но это так здорово! И молитвы все быстро выучишь!» Я обрадовалась хоть одна моя мечта, кажется, сбудется. Буду ходить на занятия, а там и  друзей себе найду.

Невыносимо, невозможно, нестерпимо, до отвращения не хочется  описывать подробности моей потери работы. Ничего ужасного не произошло. Меня просто в очередной – в третий раз за мою жизнь, сократили в связи с реорганизацией фирмы. Это случилось так же, как и тогда, в администрации, абсолютно неожиданно для меня. Еще раз я убедилась в том, что то, чего больше всего боишься, непременно случается наперекор всем логическим умозаключениям. По Свияшу, так меня учат за мою идеализацию «я – хороший работник». Попробую непредвзято разобраться в причинах произошедшего.

Я никогда не была хорошим работником. Всегда, на любой работе в моей жизни было что-то для меня более важное и значимое, чем производственная деятельность – йога, книги, философия, литература, дневник самонаблюдений. Я всегда умудрялась найти в своем рабочем графике дырку, которую использовала для этих дел, очень значимых  для меня. Использовала для нужд ума и души, - не для тела, не ради развлечения и не корысти ради. Все остальные тоже имели такие дырки, но они помещали в них исключительно заботы о домашнем хозяйстве, разговоры или игры на компьютере. Я тоже использовала служебный компьютер в личных целях – распечатывала на нем тексты интересующих меня книг.

 Моя идеализация состоит в том, что я считала служебную деятельность важной частью моей жизни. Это не совсем так. Я всегда хотела быть на работе полезной предприятию, делу, у меня были свои идеи и желания что-то сделать по-новому или лучше. Но это всегда оказывалось неуместным и ненужным другим. Любая перестановка, систематизация и новая организация сложившихся порядков, которую я затевала  по своему почину, желанию и бескорыстно, всегда кого-то раздражала – люди привыкли к сложившимся условиям и не хотели ничего менять, даже в лучшую сторону. Мне никогда не поручали ничего большого, самостоятельного и ответственного – я не казалась другим для этого подходящей или казалась недостаточно умной. И любила спорить – не умела принимать решения вышестоящих без высказывания собственного мнения по ним. С возрастом я стала еще и рассеянной, невнимательной и нервной, особенно, когда чувствовала чье-то недовольство. Это тоже не нравилось. Так что, какие бы объективные причины ни возникли в «ССК», с точки зрения Создателя меня сокращали не по случайности, а  вполне  закономерно.

 Я всегда любила свою работу не такой, какова она есть, и даже не как способ заработка, а как идею, которую мне хотелось развить творчески, как место и способ приложения моей энергии. И еще – как возможность уходить на нее из дома – в теплое, светлое и удобное для моих личных занятий место. Место, где я училась чему-то новому (не обязательно нужному работе), где осваивала новую оргтехнику, современные пакеты программ, новую информацию. Это было не так нужно по работе, как было важно мне. 

Мне всегда хотелось, чтобы мой рабочий день был забит нужной работой до отказа, но он не был забит, а остающиеся «дырки» я заполняла так, как нравилось мне, а не как заполняли их все. И еще хождение на работу давало мне чувство удовлетворенности. Дома я была никем, в семейной жизни – тоже никем. Единственным местом, где я была кем-то и где я отдавала себя  полностью, была моя группа йоги. И еще дача. Мне нравится видеть результаты своего труда, даже если они не приносят мне личного воздаяния: переставленную мной мебель, капитально убранную квартиру, переделанную планировку грядок, перекопанную землю, выполотые заросли сорняков, перепиленные и переложенные дрова, пересаженные кустарники. Физически все это трудно, но очень радостно, а захватывает так, что  не оторваться.

Я вспомнила, как однажды меня на работе на неделю отправили строить ангар на проспекте Гагарина. Работа была физически очень тяжелой – мы замешивали цемент, носили кирпичи, делали кладку стены. Не женская работа. Но в итоге на ровном месте образовалось новое помещение. С каким удовольствием я вспоминаю эту неделю! А дни, когда мы достраивали «Розу ветров»? А наши уборки в новом корпусе административного здания  НПО «Пирамида»? А стройотряд? А работа в колхозе по уборке картошки? Почему я  всю жизнь лезла в «белые воротнички»- в инженеры, в делопроизводители? Мне и эта работа нравится: нравится думать, улучшать, наводить порядок в документах, но здесь мой труд почему-то никому не был нужен. Предприятию нужно было что-то, что  реально приносило прибыль, а мне такого не поручали. Видимо то, что у меня «светлые мозги», было моей иллюзией. Они работали слишком сложно, замысловато и непрактично для окружающих. Возможно, со стороны я кажусь людям непроходимо тупой и вдобавок, самоуверенной. Когда-то нам молодым такой казалась Аля Гертиг – одинокая женщина 35-и  лет, с математическим университетским образованием, бывшая мастер спорта, объездившая пол Европы. Мы считали ее глупой и самоуверенной, не понимающей, что она давно уже не специалист. Если бы тогда была компания сокращений, ее могли бы сократить, и нам, молодым, это бы не показалось несправедливым. А вот Але бы показалось – у нее за плечами была трудная жизнь, за которую ей хотелось получить признание, ведь когда-то она действительно была заслуженной. И еще у нее, кроме работы, ничего не было, никаких мужчин-спонсоров, и была пожилая мать. Ее было жаль, но ее сокращение показалось бы мне правильным. Чем я лучше Али? Я ведь, теперешняя, даже старше той, тогдашней Али!

Сейчас я хотела бы найти себе дело, связанное с конкретным физическим трудом, полезным и нужным окружающим. Обидно, конечно, будет перейти в рабочие - самолюбие начнет играть, но там я буду на своем месте. Я уже не могу и не хочу из последних сил пыжиться над заданиями очередного Командира, превозмогать себя, бороться с утомляемостью, со своей рассеянностью и постоянным паническим страхом что-то забыть, сделать ошибку, нарваться на бестактное замечание молодого начальника и быть им униженной.

 Многое, что вспоминалось из прошлого, вспоминалось с отчаянием и с омерзением. Сколько сделано ошибок, неправильных реакций, промахов. Во всех своих неудачах я видела свою вину, в чем резко отличалась от  Светланы, с увлечением пересказывающей коллеге очередной эпизод ее трудного, героического прошлого, когда  все было против ее, но она выдержала испытания с честью, превозмогла, оказалась молодцом. Судя по ее рассказам, она из всего выходила победителем, а я выхожу из социальной жизни проигравшей. Светлана далеко не добрый человек и далеко не то, что пытается про себя сыграть. Она не близкий мне по духу, не симпатичный, хотя понятный и заслуживающий уважения человек. Не важно, какая она, важно, что я не расставалась с ней в любви и согласии, что в итоге, как и с Кисонькой, я не нашла с ней общего языка, не завязала дружбы – полезной мне, но тягостной для души, что наше расставание наполнено взаимной обидой друг на друга.

 У меня все всегда не так. И мои проблемы – мелочи, на фоне возможных (от чего они не становятся менее болезненными), но в общей жизни  я вечно не от мира сего, вечно не включена в общую игру, вечно нелепа, отторгаема и изгоняема из коллектива, причем по своей собственной воле.

Можно посмотреть и иначе. Судя по трудовым книжкам других, все  когда-то теряли хорошую работу, и многие при увольнении оказывались в конфликте с остающимися. Одно мое «Спектрэнерго» чего стоит: сто двадцать человек прошло через мои руки при их увольнении, и из них половина ушла со скандалом. Как раз я, почему-то, ушла от них мирно и с уважением, несмотря на множество совершенных там мною промахов. Многие люди легко меняют работу, уходят в никуда, не планируя, и ничего не боятся.

Почему я воспринимаю именно эти ситуации так остро? Не в голод ведь ухожу, не в нищету. Не в деревне живу, в городе найти работу всегда можно. И никто не знает, в чем мое счастье и где мое место. Кроме того, в отличие от многих, у меня есть Бог, который лучше знает, что для меня благо.