10-14. Все позади

Пришел последний день моего пребывания в «Северной Стальной Компании» и вообще - на работе. Предшествующие ему недели были ужасными, вспоминать их тягостно, больше того, тогда мне хотелось забыть весь этот год работы в «ССК», как самый отвратительный в моей жизни. Это, конечно, было не так, но в те дни иначе не думалось. Я отрезала пути к возможности работать в команде Козлова на новом месте, но об этом не жалела. Сжигать за собой мосты не разумно: никто не знает, как сложится наша жизнь дальше, кроме того, умный человек умеет и должен уходить красиво. Я к таковым не относилась.

Последние были сплошной чередой мелких унижений. Теории о пользе «мелочного тирана» не помогали, на душе было плохо, потому что я предчувствовала конец. 10 января череповецкое руководство выдало распоряжение получить со всех работников, остававшихся в «ССК» уведомление об изменении условий трудового договора, подписанное датой 5 декабря. В тот день я поняла, что лично для меня 3 февраля 2006 года может стать последней днем работы. Для всех остальных производственников в «ТД Северсталь-Инвест» имелись вакансии в штатном расписании, у меня ее не было. Ничего конкретного мне тогда не сказали, но я видела, как Светлана начала вызывать к себе всех наших для согласования графика их отпусков. Меня не вызывал никто. 

Со Светланой у нас вообще отношения стали натянутыми, мы давно перестали играть роль «подруг» и говорили только по работе. Меня это очень напрягало. Было похоже, что все знали, что с моей должностью ничего не определилось. Командир тоже избегал меня и к себе не вызывал.

Приближался мой Юбилей. По договоренности с Козловым в день события я не «проставлялась» – нашей половине коллектива, перешедшей в «ТД ССИ» еще не пришли деньги на зарплату, поэтому праздник перенесли на пятницу.  В тот день производственный отдел (и опять в отсутствие Командира) только купил и вручил мне букет цветов. Я оставила его на нашем окне, намеренно не захотев унести цветы домой. Это был глупый вызов и являлось выражением обиды, которого, возможно, никто и не заметил. Я ничего не хотела нести к себе из этого коллектива. К тому же, у меня дома в вазе уже стоял роскошный букет белых цветов от Маши. А в пятницу 21-го, на которую мы договорились перенести мой Юбилей, Командир уехал в командировку. Поздравлял меня Балашов, у которого хватило фантазии только на пожелание мне здоровья. В этот день мне все почему-то желали только здоровья, от чего я почувствовала себя еще более никому не нужной.

Угостила я народ хорошо, дорого, но все получилось достаточно скомкано. Моя интуиция безошибочно говорила мне, что Командир в очередной раз выкинул меня из сферы его интересов, хотя формально выдержал все правила вежливости и имел убедительные причины для своего отсутствия. Он не хотел смотреть мне в глаза, ощущая свою косвенную вину, но не слишком огорчался нашему расставанию. Я, как была, так и осталась для него только «старым конем, который не портит борозды». Не более того. За этот год ни со Светланой, ни с Сашей, ни с Хацкелом дружеских отношений у меня не получилось, – я сама начала их сторониться заранее, а они не знали, как ко мне «подъехать», ибо я постоянно выглядела страдающей, переполненной обид, язвительной, резкой – мало приятным собеседником, подчеркнуто не желающим никому и ничем быть обязанной. А мне никто и не предлагал помощи или поддержки – ни для вывоза мешка картошки, купленной на работе, ни для подвоза продуктов к Юбилею. Я сама так захотела, сама никого и ни о чем не просила.

Саша, хотя и ненамеренно, постоянно унижал меня замечаниями по поводу моей невнимательности. Не по злу, а по справедливости, а еще – по армейской привычке. Он так исполнял роль начальника, особенно когда это происходило после получения подобного же нагоняя от Командира. В этом заключается стиль работы всех бывших офицеров. Другие ошибки допускали не реже, но в те дни я особенно остро реагировала на  его замечания. Я чувствовала, что никому не нужна и не знала, что ждет меня впереди. Все это происходило под аккомпанемент постоянного самовосхваления и утверждения своей незаменимости моих ближайших коллег – Светланы и Хацкела, который я вынуждена была постоянно слушать. Они не замечали моего состояния, делали это бездумно, но все их высказывания, их жалобы на перегруженность делами, больно уязвляли меня. У меня работы почти не было, за исключением мелких бумажных поручений, тех самых, в которых я постоянно по невнимательности делала ошибки.

Последним моим унижением оказалось мое неосторожное выражение Командиру своего желания занять освободившуюся вакансию в отделе Учета -  на рекламу. Оттуда совсем недавно уволились сразу три наших девочки, недовольные новыми условиями труда. Козлов тут же попросил Филатова подумать о приеме меня  на их место. Я не знала, чего боялась больше – что меня не возьмут на рекламу, или что меня туда возьмут за неимением лучших и тогда, пусть и за хорошие деньги, мне придется нести этот тяжелейший крест в еще более чужом для меня коллективе. Трудно брать на себя новую обузу там, где меня не особо хотят, но где в первое время без помощи других мне будет не обойтись. Но меня и не взяли.

После недолгих переговоров, подробности которых я не слышала, новое руководство предпочло не связываться с сотрудниками вечно напрягавшего их Командира, а взять со стороны молодых девочек. Это был еще один плевок в мою сторону – меня даже не вызвали на переговоры, не было даже оснований сказать, что я чего-то не знаю или не справлюсь, я просто сразу же не вошла в сферу их интересов. Неожиданно для себя я поняла, что Командира на предприятии все, не входящие в его команду, не любили и боялись, и это отношение автоматически перекладывалось на его подчиненных. Нас не хотели не потому, что мы были не молоды, а потому, что мы были людьми из его команды. Командир сам этого добился своими вызывающими высказываниями, слишком яркой, сильной энергетикой и самодостаточностью. Итак, в другой отдел, где была вакансия, меня  не взяли, о чем я опять же только догадалась,  ибо Командир не вызвал меня для сообщения результатов его переговоров. К счастью, сама я ни с кем из нового руководства «ТД ССИ» на эту тему не заговаривала.

И вот в мой самый любимый день года - 1 февраля, я нашла на своем столе написанный Светкиной рукой приказ о своем сокращении по ст. 81.п.2 (сокращение штатов). Листок появился на столе во время моего отсутствия. Светлана не нашла для меня добрых слов, а  Командир не вызвал к себе для личного вручения приказа. Я не ожидала, что все было так запущено, не думала, что заслужила всего этого. Подписав приказ, я положила его на стол Свете, и сообщила Саше, что в последние два дня буду заниматься своими делами.

На другой день, 2 февраля, я пошла в Храм к отцу Сергию. Компания наших «хористов», исполняющих акафисты, не менялась – мы все были знакомы. Меня там знали, мне улыбались и звали по имени, включая и отца Сергия. На душе стало тепло и радостно. Одна из прихожанок Чесменской церкви, которую недавно бросил муж, тоже оставшаяся без работы по причине к счастью не подтвердившегося у нее страшного диагноза, уверила меня, что Бог все устроит как надо. Она радовалась  возможности узнать Бога, посещая православный университет и занятия в нашей Чесме. Мне не следовало дергаться, нужно считать подарком судьбы возможность пожить для себя и отдохнуть от работы, которая унижает и высасывает силы.

В мой последний рабочий день, 3 февраля 2006 года в Церкви Николая Чудотворца  на Предпортовой служили Литургию. Погода стояла солнечная, но морозная, в помещении  церкви было очень холодно, народу пришло мало. «В трудных условиях  лишь самые верные доказывают свою любовь к Богу», - заметил отец Сергий. «И самые несчастные», - подумала я.

В час дня я получила свою трудовую книжку и бухгалтерскую справку. Делать на работе было окончательно нечего. Командир, как всегда, находился в Череповце, в командировке. Оказалось, что он все же вспомнил обо мне. Неожиданно в комнату вошли Хацкел, Галя и Леня Самдуров с букетиком цветов. Саша произнес достаточно нелепую речь о моем большом вкладе в эту организацию. Слушать это было смешно и грустно.

  Еще год назад мне очень хотелось  работать в этом коллективе, причем работать много и добросовестно, мне было очень важно чувствовать себя нужной организации, потому что больше нигде и никому я не была нужной. Но этого не случилось. Меня не звали работать по выходным, не давали особых поручений, как Свете, Саше и Хацкелу, мой объем работы, и так небольшой, почему-то все время растаскивали другие, плотно державшиеся за свои стулья и оклады. Я ни разу не просила здесь денег для себя, я хотела только работы, причем она была, и была та, какую я знала, могла и хотела делать, но ее  поручали  другим – с переработкой и с оплатой сверхурочных. Светка постоянно цеплялась за все, что ее касалось и не касалось, не желая поделиться со мной своими обязанностями. Не удивительно, что из нас двоих сократили именно меня. Она пришла сюда первой, и ее можно было понять. Дело было не только в моем возрасте, и даже не только в моем неласковом характере. Командир не мог этого не знать. А может быть, он сам хотел освободиться от меня? Об этом не хочется думать.

Цветы от коллектива подкосили меня окончательно. Когда все ушли, и  в комнате осталась одна Светка, я уже с трудом сдерживала слезы. Светлана ни одного слова не сказала мне по поводу случившегося. Есть люди добрые внешне, по форме, а есть по содержанию. Светлана никогда не была добрым человеком, сколько бы она ни играла эту роль. Когда я вижу человека в трудном положении или в плохом состоянии, сострадание к нему мгновенно стирает во мне все прежние непонимания, я бы обязательно сказала другому что-то доброе, попыталась бы ободрить. Поменяйся мы местами, я бы вела себя абсолютно иначе. Светлана просто молчала и внутри злорадствовала. Я это почувствовала. За что!? Что я ей сделала? У меня опять к горлу начали подкатываться  слезы, руки тряслись так, что я не могла попасть в сумку, которую начала собирать. Я оделась, изо всех сил пытаясь не разреветься. И все это происходило под молчаливым взглядом Светланы. Наконец, я собралась окончательно, пошла к дверям и  попрощалась. В ответ прозвучало короткое «До свиданья!» Чем я вдруг стала так ненавистна этой женщине, тоже не слишком удачливой, немолодой и нездоровой? Откуда такое холодное неприятие, эта жестокость? Бог ей судья. 

Сама себя я осуждала гораздо больше. За свое полное неумение притворяться, играть и скрывать истинные эмоции, за свою неприспособленность к жизни, за свои красные, заплаканные глаза, мешки под ними, за сутулую спину, и ощущение полной ненужности, за неверие – невозможность поверить в помощь Бога, который попустил мой позор, мою слабость, мое бессилие над своим состоянием…

Я так и ушла в два часа дня,  ни кого о том не спрашивая, ни с кем не попрощавшись. Все это было так не похоже на мой последний день в «петербургской металлургической», откуда я так неосторожно сбежала, польстившись на магнетизм Командира. Мой второй букет тоже остался в Светкиной вазе в нашем производственном отделе. Нет, я не забыла его. Это был еще один мой дурацкий вызов людям, в общем-то, не виноватым в моих несчастьях. А еще я не хотела иметь ничего из «Северной Стальной» в моем доме – мне нужно было время, чтоб забыть весь этот позор, во многом мною же придуманный. Что-то во мне слишком любило быть страдающей и несчастной.

В автобусе я снова ревела – как тогда, когда ехала домой к мертвому Ириске. Мне было не совладать с собою. А дома неожиданно  поняла – как хорошо, что все позади! Я не хочу больше искать никакой работы. Я не пойду работать к Командиру, даже если он позовет меня. В третий раз не стоит наступать на те же грабли. Я вообще не хочу работать. Я буду заниматься домашним хозяйством днем и ходить на всяческие православные занятия вечером, а потом родится наш малыш и ему понадобится мой труд. Я живу в своем доме. Хватит мне страдать по поводу своей зависимости от других. Пусть молодые работают, а я устала на протяжении стольких  лет «пахать за папу и за маму» и бороться с ветряными мельницами за свое место под солнцем. Все позади.