10-13. Проказы лукавого

В декабре состоялась премьера телевизионного 10-и серийного фильма «Мастер и Маргарита». Он мне понравился, оставив странное ощущение чего-то, прежде виденного. Режиссер сделал фильм точно по книге и в той же манере, что и свои прежние киноверсии произведений «Собачье Сердце» и «Идиот». Иешуа, которого в этом фильме сыграл актер Безруков, не похож на евангельского Иисуса, но Булгаков и не пытался создать этот образ. Его Иешуа - это  добрый, но бессильный перед действительностью человек, отражение Мастера, писателя интеллигента 30-х годов, жертвы советского режима с присущей ему дьявольщиной.

В полнолуние случается все. Даже такое странное, почти булгаковское явление, как немотивированный уход молодожена в дом бывшей жены от жены молодой и беременной, причем  как раз на 2-х месячный «юбилей» их свадьбы. Шурик ушел на работу вполне нормальный – накормленный и обслуженный, а вернулся хмурый и злой, с идиотским заявлением, что он уходит, ибо с момента проживания в этом доме у него постоянно болят то печень, то почки, а причина этому – Маша, что-то подсыпающая  ему в пищу. С учетом того, что все мы едим одно и то же, эта странная версия заставляла задуматься о психическом состоянии ее автора. Слава Богу, я не имела к этому никакого отношения. Каждый вечер, чтобы только не бывать дома, я уходила на занятия в Чесменский Дворец, где читались очень интересные лекции для прихожан храма. С зятем я  встречалась не раньше половины десятого вечера и то лишь, обмениваясь с ним приветствиями в коридоре. Так что, если я чем и мешала ему, то только своим нежеланием общаться  ради одной вежливости. Не интересен мне был этот тщательно обихаживающий себя, ленивый сорокапятилетний  человек, в котором признаков избалованного ребенка - эгоистичного, упрямого  и недалекого - я наблюдала гораздо больше, чем качеств взрослого мужчины.

Итак, 15-го декабря, вернувшись с лекции, я обнаружила в коридоре не заполненные их владельцем тапочки 46 размера (верный признак отсутствия в доме зятя), затемненную комнату «молодых» и заплаканную Машу. Ее рассказ о странном поступке «Шурика» показался мне диким, но вполне укладывающимся в рамки возможного его поведения – нечто похожее он сделал у нас на даче. Не травя  дочку расспросами, я приласкала ее и предложила перед сном прогуляться, оставив Шурику записку: «Ушла гулять. Твои слова меня очень обидели. Маша». Я предполагала, что он, побегав по морозу, которого он не выносит, соберет мозги в кучку и к ночи вернется. Кроме квартиры «бывшей», другого пристанища у него не было, а уйти на ночь по столь странному поводу  от беременной жены к жене бывшей, – такого даже в моей жизни  не случалось! Погуляли мы хорошо, беседуя  на нейтральные темы. По Маше не было заметно, чтобы  она очень расстраивалась. Я была уверена, что все его слова – глупый каприз и шантаж, никуда он не денется, а если и денется, так и без него мы не пропадем. Но ту ночь он так и не вернулся.

Не знаю, смогла ли бы я на Машином месте простить подобное, учитывая ее положение и выбранный день, совпавший с годовщиной ухода мамы, на месте которой поселился этот странный человек. Во всяком случае, запомнила бы. Впрочем, вряд ли эти даты присутствовали в его голове, с головой у него, как и у меня, явно не все было в порядке, а предложение остаться в ее доме, как и версию о возможной причине его нездоровья, скорее всего, подкинула его бывшая супруга. В те первые дни их семейной жизни с нами действительно постоянно происходило что-то невероятное. В этом была какая-то мистика: то ли мама так противилась появлению Шурика в нашей семье, то ли его бывшая супруга подсознательно желала нам несчастий. 

Я, конечно, расстроилась. Мало того, что меня выталкивали из участия в служебной деятельности, было вообще не понятно, что будет  с моей работой, Машин декрет был на носу, а тут еще и этот несчастный тип, на которого ни в чем нельзя положиться…  Мотив поведения Шурика мне, как тоже больной на всю голову, был более, чем объясним и понятен, но от этого не становился ему оправданием. Более значимым и полезным было наблюдение за моей реакцией на событие. Она получилась в точности такой же, как и в то утро в Пери, когда я узнала о побеге Шурика с дачи. Голова печалилась, а сердце радовалось. И ничего с этим я поделать не могла. Все мои прочие трудности сразу же стали казаться крошечными и несущественными – я была уверена, что мы со всем прекрасно справимся именно благодаря его уходу. У меня появилась цель и  желание работать. И даже пол и  внешний вид будущего ребенка стал несущественным: он будет только нашим! Странное это было ощущение – полное раздвоение головы и сердца. Голова приходила в ужас: «Опять безотцовщина! Что подумают люди! Как будет трудно материально! Какой несчастный  ребенок!». А сердце упрямо говорило обратное: «Все будет хорошо, разве так уж важно, что скажут люди, зато у нас опять будет наш дом, наш ребенок, наша жизнь, в которую не жаль ничего вкладывать, ради которой ничто – не жертва, а радость!». В душе жили одновременно два страха: что он действительно не вернется, и что он не только вернется, но еще и никогда не уйдет окончательно.

Я уже ясно слышу моралистические советы и упреки моего читателя, но, дорогой мой читатель, у меня нет задачи порадовать тебя своей мудростью или добродетелями! Я, как умею, о честно описываю все то, что во мне присутствовало.

На другой день Маша позвонила  мне на работу и сообщила, что Шурик,  как будто ничего не случилось, прислал ей СМС-ку нелепого содержания: «Привет, ну как жизнь молодая?». К подобному я была готова. Я посоветовала Маше  не принимать его игру «ничего не случилось», но и не идти на ссору: он виноват, пусть сам и выкручивается. Она со мной согласилась и на письмо никак не ответила. Вечером снова раздался его звонок на трубку и снова, как ни в чем не бывало, Шурик предложил: «Встреть меня, мы погуляем!». Маша отношений выяснять не стала, но более, чем холодно, ответила, что гулять ей не хочется. Ему видимо, тоже гулять было холодно, и вскоре, пройдя по их коридору, я увидела знакомые зимние сапоги 46 размера. Их владелец, ссутулившись, сидел с понурой головой в Машиной комнате. Ограничившись «Добрым вечером» я пошла по своим делам.

Хорошо, что он пришел, и хорошо, что Маша - ни в слезах и не в гневе – спокойно и сдержанно дала ему понять, что не одобряет его поведения и не понимает. Она была готова выслушать его объяснения, но кидаться на шею от радости не собиралась. Я в ее годы была гораздо менее сдержанной и мудрой. Позже Маша поведала мне, что Шурик сам не знал, как это получилось, что его вдруг понесло, потому что было очень плохо физически, а теперь было стыдно, и он сожалел о случившемся. Как раз это мне было более, чем понятно, я сама очень на него похожа и тоже захожу в «виражи», причем по тому же самому сценарию. Отвечать за других и думать о последствиях своих настроений Шурик, двадцать лет проживший под опекой взрослой женщины, не был приучен. И в этом мы опять были с ним  похожи. Я тоже всю жизнь прожила под мамином крылом, любимая и балуемая, отчего мучаю даже тех, кого люблю, исключительно из-за своего эгоизма и вседозволенности.

На исходе 2005 года Командир договорился с «ТД ССИ», что до 30 апреля «Северная Стальная Компания» будет существовать наравне с этим череповецким «дурдомом», в который перешли всего 14 человек нашего коллектива - Светлана, Дмитрий Хацкелович, весь отдел Учета, ставший «товароведами», и еще трое наших реализатора, остальные подали на увольнение. Генеральным директором «ССК» стал Командир, наш прежний генеральный директор – Владислав Сергеевич Смирнов  увольнялся по собственному желанию, а директором филиала «ТД ССИ» назначили Николая Павловича Сюнина, нынешнего директора филиала «Метизы». С окладами и с договорными отношениями оставалась полная неразбериха: ни череповчане, ни наша бухгалтерия не владели ситуацией и все ерекладывали на производственный отдел, на Командира как руководителя и на Светлану как делопроизводителя. Я по-прежнему была мало задействована – почти все, что прежде в «Петербургской Металлургической» делала я, теперь поручалось Светлане. Вся эта нервотрепка, переполнявшие меня страхи и обиды и еще чувство непереносимой вины за свое неуравновешенное поведение и неумение жить в эпоху перемен, убили во мне веру в собственную способность что-либо делать. Я не представляла, какую работу я могла бы  делать  хорошо.

Перевод производственного подразделения в «ТД ССИ» пока откладывался. Я надеялась, что у меня еще было в запасе целых три месяца, чтобы обрести в себе гармонию, а там – кто знает, как сложится обстановка! Либо мне найдут вакансию в Торговом Доме, либо вообще весь «ТД ССИ»  лопнет, либо я добровольно перейду в «бабушки и домохозяйки» до момента, как Командир организует новый плацдарм на новом месте, где вновь соберет наш коллектив. По отдельным высказываниям наших подводников я догадывалась, что все они чего-то выжидали («шел этап согласований и переходить еще некуда»), чувствовалось  настроение временности пребывания. Командир столбил новый фронт работы и поддерживал ситуацию продления существования «Северной Стальной», чтоб сохранить свою команду. Я все еще надеялась, что я член  его команды, но ничего конкретного ни от кого не слышала.
 
До сих пор не могу понять одного поступка Командира – приема на должность автодиспетчера Галины Шульгиной с сыном Иваном, ставшим водителем шаланды. У Ивана не было должного опыта работы на шаланде, Галина была женщиной, пенсионного возраста, без образования и по всем проявлениям - человеком не его круга, к тому же хитренькой. На должности Шульгиных  можно было найти людей среди имеющихся у нас работников. Например, предложить должность автодиспетчера мне, а должность начальника автохозяйства – Хацкелевичу. Но Командир этого не сделал. Более того, в самый пик нашей тряски с переводами, Командир принял  на должность начальника автохозяйства бывшего начальника Галины - Мохарева, мужика 68 лет, который, как и Галина, был сокращен с его предыдущей работы. И это в то время, когда «ССК» считалось временным образованием и перевод их в «ТД ССК» оставался проблематичным! Все это было не похоже на Командира, необъяснимо с точки зрения интересов фирмы и непонятно, зачем ему были нужны эти далекие от его круга общения люди!

У Шульгиной и Мохарева было  много полезных знакомств – потенциальных потребителей нашего металла в среде работников кранового и авто хозяйств. Командир, похоже, был заинтересован в них, либо повязан отношениями «ты мне, я тебе». Скорее всего, именно они обеспечили Командира полезными связями по части «формирования его будущего плацдарма».  Очевидно было одно – я совсем не знала Командира, всегда предпочитая думать о нем лучше, чем он есть. Только сейчас, по прошествии времени, я начинаю догадываться, что он был не так прост и не так порядочен, как мне представлялся. Светлана давно догадывалась об этом, хотя почти никогда не высказывала своих мнений вслух.

В те дни я все еще пребывала в святом неведении по поводу истинных планов Командира.  Хорошо помню, как после коллективной пьянки, организованной на средства Галины Шульгиной по случаю ее 55-летия, я ушла домой в прекрасном настроении. Командир на том вечере был потрясающе интересен и ярок. Мне тогда показалось, что он сдаваться не собирается, о будущем своей команды думает и меня не бросит. Я все еще считала себя членом его команды, даже при том, что ни черта не понимала в его игре и почти не владела информацией. Кто знает, не было ли то внезапно сложившееся во мне убеждение в хорошем исходе еще одной проказой Лукавого?

О том, как плохо мы встретили Новый год, поссорившись с Шуриком за пять минут до курантов и «отпраздновав» его в разных комнатах, а также о том, с каким настроением я ходила на работу в эти последние месяцы моего пребывания в «Северной Стальной компании», писать не буду. Надоело копаться в своих отрицательных состояниях и в не проходящем чувстве одиночества. Верующие в Бога, не бывают одиноки, утверждают православные. Но вера моя была слабой, если  каждый день я засыпала в слезах и уже не имела никаких желаний. К счастью, ничего в нашей жизни не длится долго. Настроение человека не может не меняться. Хорошее сменяет плохое, а вслед за ним снова наступает пробуждение. Человек, погруженный в собственные проблемы, тщетно пытающийся их решить собственными силами, как правило, обречен на поражение. Я слишком любила планировать свою жизнь, надеясь на ее стабильность. Но стабильности нам никто не обещал.

Утреннее и вечернее чтение молитв по Молитвослову, безусловно, начало оказывать на меня влияние. Во мне постепенно вызревало Царство Божье, которое, подобно закваске, которую женщина кладет в тесто, действует медленно. Закваска  постепенно проникала в мое «тесто» и делала его благодатным.

Постепенно я начала замечать положительные подвижки в наших отношениях с Шуриком: он приучался сам накладывает себе пищу в тарелку, сам убирать грязную тарелку в мойку. По вечерам он помогал Маше в ее работе - писал квитанции для школы. Я по-прежнему считала его лодырем, хотя на самом деле он просто был консервативен, делал только то и только так, как приучила его бывшая жена. Всякое творчество, инициатива, а точнее, принятие на себя ответственности, его пугало, и он предпочитал бездействие. При всех своих странностях, он был очень послушен, но боялся всего нового. По сравнению со мной, он оказался достаточно терпим – смотрел  по телевизору те фильмы или передачи, которые смотрели  мы, не выставляя своих требований. Это было странно, учитывая его возраст. Хотя иногда и в самый неожиданный момент он мог взорваться и совершить нелепый и мало обратимый поступок, в том числе, сильно нахамить, не считаясь с последствиями. Если принимать его как данность, то и к этому можно было привыкнуть. Как все «дети», он был обучаем, а Маша с ее терпением и педагогическим даром, была способна не только из него сделать нормального человека, но даже и из меня.

Тем временем продолжалось мое проникновение в православие. Несмотря на то, что основные идеи христианского пути повторяли уже знакомые мне идеи восточных школ, именно на этом пути  я почувствовала защиту свыше. Если в прежних школах  я отвечала за себя полностью – пыталась тяжкими усилиями и преодолением невежества изменить себя и свою жизнь, то в христианстве я впервые почувствовала себя защищенной. Я не привыкла доверяться другим, а мне  предлагалось довериться Отцу Небесному и просить Его о помощи. Предполагалось, что Бог хочет мне блага, и я стала верить, что Он поможет мне, причем не так, как я это себе представляю, а как для меня действительно будет лучше. Христианство не любит самонадеянных, предлагая высшей добродетелью смирение: «сердце сокрушенно и смиренно Бог  не уничижит» (Пс.50).

Все десять дней рождественских выходных я провела в православных занятиях – ходила на службу в Новодевичий монастырь, на занятия Воскресной школы в Чесму, на акафист в Церковь на Предпортовой к отцу Сергию (Григорянцу). Решила провести полную исповедь по десяти заповедям, что было невозможно сделать за один раз. Частично исповедовалась отцу Антонию из Новодевичьего монастыря, частично – нашему Сергию. Последнему я очень подробно рассказала обо всей моей эзотерической жизни, об астрологии и о посещении разных школ. К счастью, пресвитер понял меня правильно и посоветовал сделать выбор, чтобы  играть по правилам одной игры. Если я православная, сказал он, значит должна начать мыслить по православному. Возразить было нечему. Еще не считая большим грехом свои прежние мировосприятия, я почувствовала облегчение после исповеди. Я сделала выбор и никого не обманывала. 

Путь православия отличается от других, мне известных, не только терминологией и  «правилами игры». Есть некоторые существенные отличия, которые мне пока еще было очень трудно принять. Во-первых, эсхатологию – учение о конце мира, об истории, движущейся не циклично, как мне привычнее думать, а к конечной цели и по определенной линии, определяемой волей Бога и свободным выбором людей. «Библия в отличие от языческих концепций Вселенной, проникнута мыслью о незавершенности мира, его движение не круговое, а восходящее. Пророкам открылась динамика становления твари и история борьбы Сущего за свое творение, за изживание демонического богоборчества. Служение Высшей Воле требовало от пророков деятельного включения в жизнь окружающего мира» (А.Мень «Вестники Царства божия»).

Во-вторых, активное, личностное отношение Бога к человеку, отличающееся от моего представления о Боге как безличном, абсолютном начале, присутствующем во всем, из которого мы вышли и в которое вернемся. Я привыкла исповедовать  пантеизм. В христианстве Бог и мир были  разными вещами. В природе и в мире Бога нет, он есть только в человеке, в которого Бог «вдунул» свой дух и через него действует. Но действует по нашей доброй воле, уважая наш выбор.  Бог сам привлекает к себе человека по его прошению, без Бога мы неспособны ничего в себе изменить, хотя свободны в выборе поддаться Лукавому или предоставить себя Божьему промыслу. Этот промысел всегда нацелен на наше благо, но наше неверие в это и наше желание действовать самому («быть как боги») делает нас порабощенными силами зла. 

«Мы нигде не встречаем такого ясно выраженного единобожия, которое сочетается с признанием реальности тварного мира - свободы как от язычества, так и от пантеизма, от смешения Бога с природой. …Философы, размышлявшие о Начале, спорили, строили предположения. Для брахмана приблизиться к Богу означало войти в него, оставив мир и самого себя. Философы представляли себе Божество умопостигаемым, а созерцатели – мистически досягаемым. Пророки отрицали возможность постигнуть Бога разумом или достигнуть его экстатическим восхождением. Они жили в присутствии Вечного, находясь в его поле. В философии и в мистике мы находим не любовь, а благоговейное восхищение перед величием Духа, живущим чуждой человеку жизнью. У достигших просветления – гордое сознание победителя. У пророков нет чувства достигнутой победы, они знают, что их провозвестие не их заслуга, оно исходит от Бога. Пророки стали рыцарями веры, потому что сама Высшая Реальность захотела им открыться. И открылась не как безликое Начало, а как Бог Живой, как Личность. Она вложила в них свое Слово. «Ты – это Он», говорили индийские мистики, стремясь отождествиться с божественным. Пророки не восходили к Богу, он властно вторгался в их жизнь. Пророк мог противиться небесному зову, страшиться его, но оставался свободным человеком, следуя призыву Бога во имя любви к нему. (А.Мень «Вестники Царства божия»).

 И все-таки наилучшее объяснение миропонимания иудеев я нашла у  Николая Бердяева: «В историческую жизнь на земле евреи внесли религиозный смысл, в то время как арийские народы ставили проблему индивидуальной судьбы. Ариец строит свой дом для вечности, семит же хочет, чтобы добро пришло, пока он жив. Семит верит в Бога, ариец – в вечность человека».

 «Человек спасается, когда смотрит на Бога, а не когда копается в себе». Эту больно задевшую меня фразу я услышала от Марины Валентиновны Михайловой, ведущей  занятия по катехизису в Чесменском приходе. Всю жизнь я, считая это правильным, копалась в себе, но это мне не помогало. Я отыскивала корни своих проблем, своих реакций, я честно называла свои недостатки их именами, я запрещала себе лгать, чтобы не потакать эго-Личности, но не только не победила свое эго, но убила веру в себя, надежду в лучшее для себя. Я стыдилась просить Бога помочь мне не потому, что была горда, а потому, что не считала себя вправе это делать – каяться во вполне явной, понятой и осознанной собственной ошибке можно единожды. Если же ты повторяешь одни  и те же ошибки, причем, прекрасно зная их суть и последствия, то просить о помощи и о прощении уже стыдно. Тем более перед Богом. Но именно это мнение в православии считают гордыней, неверием в  милосердие Бога. С самого детства меня не воспитывали в духе прошения, в надежде на милосердие других. Может быть поэтому я сама не люблю слабых, глупых и беспомощных людей, всю жизнь только просящих у других милосердия и помощи. «Прости…, яко же и мы прощаем…», говорится в молитве. Я прощаю, но не сострадаю, я понимаю, но… не уважаю и не люблю ленивых и глупых. И не находя себе основания для прощения, сама становлюсь все более глупой и ленивой. Эффект зеркала налицо.