И поведал нам рояль

                (Новелла-фантазия)
Клин ещё спал, слегка одурманенный ароматом буйно цветущей черёмухи.   Белорозовым облаком укрылись плодовые сады, сливаясь с чарующей картиной занимающейся утренней зари.
Тишина…
Дом-музей Чайковского – самая окраина города, откуда дорога  ведёт в Петербург.
Знаменитый фотограф  N специально шёл в музей пораньше, чтобы в безлюдье провести очередную фотосессию.
Ещё с вечера они договорились об этом с постоянным настройщиком рояля Петра Ильича Григорием Григорьевичем, которого все почему-то звали дядя Грэгор.
Впустив фотографа, Грэгор торопливо, шаркающей походкой вернулся  к роялю и, положив руки на струны, продолжал внимательно прислушиваться к чему-то, что N, как ни старался, уловить не мог.
Странно,  однако, подумал он: все инструменты уложены в видавший виды саквояж, никаких действий Грэгор не производит,   взгляд отсутствующий и мимика отражает какие-то сильные внутренние переживания.

Довольно удачно при нужном ему освещении фотограф  сделал ряд интересных  снимков, а когда вернулся в гостиную, Грэгор всё ещё стоял в прежней позе, будто  заколдованный, будто и усталость его не брала.

Наконец фотограф не выдержал.
Поведение Грэгора его интриговало: отсутствующий взгляд, загадочное молчание обычно приветливого и говорливого настройщика начали беспокоить.
 - Дядя Грэгор! Что с тобою происходит? Ты чем-то обижен, обеспокоен?
Какое-то время настройщик ещё «отсутствовал», потом тревожно покачал головой и с трудом «вернулся» в явь.
 - Знаешь, этот инструмент подарен Петру Ильичу в 1885 году фирмой J.Becker.
Я уже сколько лет настраиваю его  и нарадоваться не могу: прекрасно держит строй, великолепный, ясный и в то же время бархатный тон, очень качественная механика и нарядное, со вкусом внешнее оформление.
 А некоторое время тому назад я убедился, что  этот ПЕРСОНАЛЬНЫЙ  инструмент ещё и  волшебный.
 - И в чём же это волшебство, спросил N с лёгкой иронией, которую умница-Грэгор тут же уловил и с печалью в голосе продолжил свой необычный рассказ.
Мне уж немного осталось, и, наверное, я не вправе унести с собой всё тО, что услышал.
 - От кого???
 - От рояля.
 - ???
 - До 1885 года у композитора не было своего угла, своей квартиры, своего дома.
Не приобрёл он его и до конца жизни: не умел скопить на дом. Сколь бы большую сумму он ни получал,  деньги расходились с неимоверной быстротой; он был невероятно щедр: многим помогал, имел стипендиатов, платил за всех друзей в ресторанах, содержал школу в Майданово, ставшее его первым деревенским  приютом…

В каком-то состоянии сомнения Грэгор помолчал ещё несколько мгновений, быть может, ещё и ещё раз оценивая правильность совершаемого, потом тихо, как бы осторожно:

 - А теперь положи обе руки на открытые струны и слушай, отключившись ото всего мирского.
«Отключение ото всего мирского» далось фотографу не сразу, и нелегко. Ему как-то по-своему помогал Грэгор.
 Но вдруг он услышал дивные музыкальные звуки, лёгкие, как  тихий перебор струн арфы, гитары или звучание челесты. Прислушавшись, стал явно слышать и текст.
 Это было так необычно, так ново…
Стараясь уловить как  можно точнее каждое пропетое слово, N, как  прежде и Грэгор, всё глубже и глубже погружался в мир волшебных звуков:
«Сюда, к Петру Ильичу по одному или группой приезжали его музыкальные коллеги и друзья.
Они не только беседовали, но и много играли. Каждый показывал свои новые  opus-ы, проигрывали в четыре руки многие сочинения других композиторов.
Я стал привыкать к стилю игры каждого, узнавал по манере прикосновения к клавишам.
Самое проникновенное звучание мне удавалось получить под пальцами Петра Ильича, оно походило на бархат его баритона. А уж если приходилось аккомпанировать солисту, будь-то певец или инструменталист, лучшего концертмейстера не было.
А иногда вдруг ночью подойдёт и тихонько наиграет только что пришедшую невесть откуда мелодию.
 И тогда приговаривает: какое счастье иметь свой угол!

Но  совершенно своим и любимым углом Майданово не стало: зимой невозможно было отопить огромный дом, летом – одолевали соседи-дачники, а П.И, апробируя сочинённое, любил напевать, а иногда и бормотать сам себе замечания и советы, и допустить, чтобы процесс его творческой кухни достигал  чьего-то чужого уха, он  не мог.

Поэтому МЫ переехали в соседнее имение Фроловское.

Все друзья, собиравшиеся в гостиной, наперебой восторгались красотой нового приюта П.И, домом, стоявшим на горе, откуда открывался чудесный вид на запущенный сад, незаметно переходящий в густой лес.
Петру Ильичу очень нравилось Фроловское.
 Хорошее настроение  благотворно отражалось  на творчестве, рояль не закрывался.
Мы с упоением озвучивали всё новые и новые нотные листы, вслушиваясь в звуки чарующей красоты.
Композитор спешил, работая на износ: ему казалось, что время уходит…
Именно здесь, во Фроловском, написано одно из самых светозарных сочинений – балет «Спящая красавица», а «МОЦАРТИАНОЙ» отдана дань МУЗЫКАЛЬНОМУ БОГУ  КОМПОЗИТОРА.
Но, увы…
За короткое время был вырублен почти весь лес, и Фроловское потеряло былое очарование.

Последние полтора года Мы проведём здесь, в Клину.

 Рояль будет звучать реже, чередуя мотивы СВЕТА  с душераздирающими мотивами его сложной, противоречивой жизни, гениально воплощенными в его лебединой песне - «Шестой» -  «ПАТЕТИЧЕСКОЙ» симфонии, которую он завершит  не традиционно: медленной, почти траурной частью.

Собираясь в клинской гостиной, друзья  с грустью вспоминали, как при  полной тишине потрясённого симфонией петербургского концертного зала 16 октября 1893 года Чайковский медленно положит дирижёрскую палочку на пульт и неслышным шагом уйдёт в НЕБЫТИЕ».
Голос смолк.
 Челеста отзвучала, Грэгора рядом не было.
День вступал в свои права.