Абрек и княжеская дочь

Ночь. Горы безмолвны. Тишину нарушает лишь шум горной реки, хлесткие струи привычно скользят по перекатам. Слегка пофыркивая, щиплет сочную траву тонконогий конь, и чутко прислушивается к ночным шорохам, ибо ночь – время волков и абреков.
В свете блеклой луны ясно виден силуэт горца, в задумчивости сидящего на камне. Глаза его устремлены вниз, в ущелье, где, прижимаясь друг к другу, взбираются по кручам сакли его родного аула.
Нет для горца ничего дороже семейного очага и родной земли, где покоятся кости его предков.
Но вход в аул ему давно заказан, ибо он абрек и кровник самого князя Аслангерия, владетеля здешних мест. Много месяцев за ним охотятся слуги князя, но Боташ на своем верном коне ловко ускользает от них. А когда снедает его тоска, приходит сюда, чтобы хоть издали взглянуть на родной аул, где он родился и вырос.
И тогда, в отливающей синевой тьме, рождаются мрачные картины недавнего прошлого: вот сын князя молодой и дерзкий Аскер безжалостно бьет плетью его отца – старого табунщика, за то, что ночью во время грозы жеребенка придавило упавшим со склона камнем. Вот, он, Боташ бросается на помощь отцу, но жизнь уже оставила его.
Что было дальше, Боташ помнит смутно, ибо горе помутило его разум. Опомнился он только тогда, когда рукоять его простого горского кинжала, торчала из груди лежавшего на земле княжеского сына.
Теперь в родной аул дороги нет. Да и возвращаться туда не к кому. Матери Боташ не помнил, отец пал от жестокой руки ханского сына. И путь теперь у него был один – путь абрека.

*  *  *
Наступает рассвет. Небо на востоке окрашивается багрянцем. Первые лучи солнца озаряют вершины Эльбруса. Внизу еще темно и сумеречно, а белоснежные шапки старого Шата уже горят огнем на фоне розовеющего неба.
Боташу начинает казаться, что это отблески пламени из пасти Желимаууза – дракона, что живет высоко в небе и которого крепко держат зубами гончие нарта Киллы, чтобы чудовище не могло поглотить ни луны, ни солнца.
Еще немного и наступит утро. Боташ с грустью седлает коня и по узкой горной тропе спускается к роднику.
Гнедой ступает по узкой тропе легко и грациозно, мышцы под лоснящейся шкурой, точно играют. Боташ очень гордится своим скакуном, он для него как друг. Не раз верный конь спасал его от преследования слуг князя, вихрем взбирался на такие кручи, что лучшие жеребцы из княжеских табунов, топтались на месте, а бейголям приходилось откладывать встречу с Боташем до следующего раза.
Боташ иногда мысленно сравнивал своего Желкуша с легендарным конем нарта Карашауая – крылатым Гемудой, особенно после того, как княжеские слуги загнали его на склоны Минги Тау и не хотели отступаться от желанной добычи. Сухой треск выстрелов, крики всадников, хриплое ржание измученных коней, по грудь утопающих в снегу, огласили склоны великой горы.
И Эльбрус разгневался на дерзких людей, потревоживших его покой. В считанные секунды потемнело небо, поднялся такой буран, что не стало видно ничего на расстоянии вытянутой руки.
Конь и всадник выжили лишь благодаря друг другу. В снежной пелене Желкуш безошибочно угадывал направление, а Боташ, закутав лицо в башлык, попеременно накидывал бурку то на себя, то на коня, не давая ему  замерзнуть.
Тот день оказался для его преследователей последним. Боташу же было суждено вновь увидеть солнце.
Конечно Боташ понимал, что долго игра в кошки-мышки с князем продолжаться не может. Удача может однажды изменить ему, и возмездие старого князя за смерть единственного сына будет жестоким.
Он подумывал податься в Кабарду, или уйти в горы Сванетии, где у него были кунаки. А может, поселиться на равнине, в Моздокской крепости, рядом со своим побратимом казаком Афанасием и начать жить заново.
Но была у Боташа одна причина, из-за которой он тянул с отъездом и не спешил покидать родные горы.
И именно из-за нее он каждое утро спускался к прохладному роднику, что струился неподалеку от аула, под сенью тенистых чинар. Там он, стоя, не шелохнувшись, и затаив дыхание, наблюдал, как княжеская дочь Дана приходит за водой, любовался ее прекрасными чертами лица, тонкой лебединой шеей, изящной походкой. И сердце молодого джигита прыгало в груди, точно горный тур, а горячая кровь бешено стучала в висках.
Вот и в этот раз пришла прекрасная горянка к роднику. С легкостью и изяществом набирала она в кувшин ключевую воду, настолько чистую, что та казалась хрустальной.
И Боташ решился. Дана повернулась, поставила кувшин на плечо, сделала шаг. Коршуном налетел на нее молодой абрек, накинул на нее свою черную бурку.
- Адамла, болушугъуз!!! (Люди, помогите!!!) – только успела крикнуть красавица, как уже, завернутая в бурку, оказалась поперек седла Желкуша.
Легким прыжком оказался Боташ в седле. Тревожно захрапел конь, предчувствуя опасность.
Треск ружейного выстрела прорезал утренний воздух. Боташ закусил губы, но не издал ни стона. Левый рукав черкески начал буреть от крови.
Из зарослей с дымящимся ружьем показался отец девушки князь Аслангерий. Раздался резкий свист, и по тропе к роднику зацокали копыта – слуги князя спешили на помощь своему господину.
Как молния блеснула мысль у Боташа: видимо, княжеская дочь давно заметила, что он наблюдает за ней у ручья, и вот в одно прекрасное утро здесь появился жаждущий крови Аслангерий.
Но ничто не могло изменить мыслей и поступков Боташа.
Не стал стрелять он в князя, стиснув от боли зубы, повернул коня и помчался вверх по тропе.
Погоня устремилась за ним.
Когда же они поднялись на гору, всадник со своей драгоценной ношей, уже спускался вниз по крутому склону.
В страшном гневе, посылая проклятья на голову своего врага, метался князь на своем скакуне вдоль крутого склона. Один из его слуг попытался, было, последовать путем Желкуша, но оступился конь, подогнулись его ноги. Поднимая клубы пыли, оставляя кровавые следы на острых камнях, покатились они к подножию горы. И предсмертное ржание коня, заглушало крики умирающего всадника.
- Тысяча проклятий на его голову! – вскричал взбешенный князь, - Это не человек, а шайтан! А где вы видели коня, который смог бы спуститься по такому крутому склону?! О Дана, дочь, моя, как я мог так рисковать тобой!
Трясущимися руками князь вскинул ружье и выстрелил. Пуля пробила папаху Боташа.
Пронзительно свистнув, Боташ понесся к выходу из ущелья.
- За ними, за ними! – подгонял своих слуг плетью озверевший князь.
Погоне пришлось спуститься с горы к роднику, после чего, возглавляемые князем, всадники галопом помчались за отважным беглецом и его драгоценной ношей.
Высокие горы остались позади. Стены ущелья расступились. Начиналось предгорье, где на сочных лугах пасли свои несчетные табуны и стада удалые кабардинцы.
Расстояние между тем сокращалось. Погоня была на хвосте. Силы были на исходе. Даже сильный и резвый Желкуш не мог так долго нести на себе двойную ношу.
Вновь затрещали выстрелы, вокруг Боташа засвистели пули.
- Быстрее, быстрее, Желкуш, - шептали его пересохшие губы, - где же твои крылья?
Кровавая пена показалась на губах его скакуна. Не в силах на это смотреть, Боташ принял решение дать бой. Да и быть убитым в спину, считал позором.
Он остановился, повернулся лицом к врагу. Ни тени страха не было на нем. А перед его взором раскинулся во всей красе могучий белоснежный Эльбрус.
Вскинув ружье, ждал Боташ пока слуги и сам князь зарядят свои ружья. Ждал и чувствовал каждый удар своего храброго сердца.
И вдруг увидел Боташ, что враги повернули назад и помчались обратно в ущелье. А через минуту мимо Боташа пронесся большой отряд удалых конников-кабардинцев.
Один из них придержал угольно-черного жеребца, и, гарцуя, подъехал к Боташу.
- Салам алейкум, Боташ, - поприветствовал он беглеца.
Глаза Боташа блеснули.
- Алейкум салам, Черим! – ответил Боташ, и почувствовал, что силы оставили его.
- Рад тебя видеть, кунак,  - успел сказать он, падая с коня.
Надежные руки друга подхватили его.
Черим снял ношу с Желкуша и развернул бурку. На него смотрели печальные и холодные глаза прекрасной княжны, и струйка крови стекала по бледной щеке из пробитого отцовской пулей виска.