Жидкое солнце. Часть Вторая. Глава 6 Мед

За четыре года жизнь преподносит Ло не мало сюрпризов, вновь и вновь стремясь надавить в место сросшегося надлома, согнуть и сломать окончательно. Подчинить воле сильных, отсекая пути к отступлению, дабы скрипучий заплесневелый капкан на толстой, поросшей мхом цепи глубже обхватил щиколотку острыми зубьями, впиваясь в плоть до самой кости сквозь уже разодранные сухожилия и мышцы. Намертво приковать к тюрьме с пропитанной ложью и лицемерием подноготной, откуда он однажды незаметно сбегает под шумок, оставив в зубьях капкана символически обвязанную бинтами дохлую жабу, а рваную рану сшивает самолично, нисколечко не кривясь.

Но каждый раз стоя на краю обрыва, куда его, казалось бы, затравленного и отчаявшегося счастливым стечением обстоятельств загоняет злая ирония, Ло лишь смеется, вдохновенно показывая упрямой суке средний палец. Без страха ступает по скользкому камню к пустоте. Не падая, не разбиваясь, а с надменной победной улыбкой находит лазейку там, где ничего нет. И порой жизнь сдается, отпускает, разглаживая складки бесчисленных юбок, подбирает подол, размашисто, по-мужицки спешит к ближайшему трактиру, приглашающее мотнув головой. Потом, в тусклом свете свечей, под ленивую музыку нескольких скрипок, слушает и рассказывает, наполняя немытые кружки пенистым пивом.

Ло не пьет с ней на брудершафт, всегда зная, когда стоит остановиться, чтобы она, охмелевшая, обгладывающая прожаренного до хрустящей корочки кролика, опять не завела порядком опостылевшее, раздражающее: «Вернись, Ло. Сдайся. Сд-а-а-айся, мальчик».

Вот только Ло уже давно не мальчик. Не желторотый юнец, отделившийся однажды от стаи громких, ненавистных птиц. Бросив монету на грязный, испачканный жирными брызгами стол, он уходит без оглядки, спиной ощущая тяжелый, жадный взгляд, полный колючей тоски, терпеливого, ехидного ожидания.

«До встречи, пиратик». Слышится томное.

«До скорой». Привычно отвечает Ло, поправляя неизменную пятнистую шапку.

Дни тянутся неровной вереницей, потухая за горизонтом короткой вспышкой заходящего солнца. Время быстро течет сквозь пальцы, словно горная река под тихую, погребальную песню ливня, пытающегося смыть, схоронить хотя бы малую часть прошлого, которое Ло не нужно, однако липнет к подошве с успехом размякшей жвачки. Острова сменяются один за другим, а морская глубина кажется пресной и скучной, нодати все реже находится применение, и проклятое лезвие негодует в теплеющих от ладоней ножнах. Впрочем, спешить пирату некуда, он, как и ранее, четко придерживается собственных планов, а кровавый след, тянущийся за ним от самого Норс Блю постепенно выгорает, смывается соленой волной или стирается сотней других, пройденных по нему ног. Библиотеку, наполненную не раз прочитанными, изученными вдоль и поперек книгами, оживляет запах свежезаваренного кофе. Белый медведь в оранжевом комбинезоне, заботливо принося очередную дымящуюся чашку, не устает напоминать капитану, что иногда неплохо бы было поспать подольше, если капитан, увлекшись, успевает на сутки – или недели, - прописаться в оной, меняя свет настольной лампы, шелест перелистываемых страниц, на холод и звон хирургических инструментов операционной, где до жуткого мрачно и пахнет лекарствами.

Мир, раскинувшийся по водной глади яркий настолько, что у многих перехватывает дыхание, вызывает дикий, абсурдный восторг, не манит Ло тем, чем привык заманивать доверчивых простаков, мнящих себя героями, сошедшими с обложек на дамских романах, а он с заслуженной репутацией темной лошадки, откладывая в сторону испачканный алым скальпель, констатирует пневмоторакс и идет к себе в каюту, допивать остывающий кофе.

Стоит отодрать от подушки заспанное лицо, серый потолок виновато бьет по слипающимся векам. В такт глухим очень четким ударам сердца в висках забытым голосом стучит коварное, садистски-сахарное «Знаешь..?», а пальцы сминают край одеяла, сбрасывая на пол источник тепла. Зубы сводит кислой досадой, бессилием перед почти ритуальными обрывками тех воспоминаний, что бомбят опухший от принимаемой нагрузки, ослабивший защиту мозг. Потом – умывальник, ледяной душ, и отражение угольно-черных прядей в запотевшем от горячего дыхания зеркале. Татуировка язвительно хмыкает: капля прозрачной влаги стекает по коже, будто слеза, задержавшись под нарисованной глазницей. Ключ от стальной, съедаемой ржавой кровью решетки - и скрипучая дверца ее отнюдь не спешит открываться, - неподъемной тяжестью холодит грудь. На кончике языка – яблочный привкус тошноты, желудок цветасто сетует на льющую по пищеводу горькую жижу.

Третье утро: шесть лет свободы от гнета, а петли порванных нитей ноют с переменным успехом доводя до исступленной, беспочвенной ярости. Просочившаяся наружу слабость крошится робким постукиванием в дверь. Приходится, сжав кулаки, откликнуться на зов хриплым «сейчас!», отвлекаясь от вырастающей внутри пустыни, блуждающих зыбучих песков – оступишься, и россыпь серебристых песчинок потянет на самое дно, откуда под весом совершенно ненужных мыслей выкарабкиваться труднее. Гораздо труднее, чем подниматься после долгой, бессонной ночи, проведенной за очередными исследованиями, кипой книг и выстраиваемым по крупицам из тысяч обломков мозаики планом, ведущим к конечной цели, возможно, последней в его жизни. На радость ей же. То бишь, жизни. Но равнодушие, умело выточенное из старых детских кошмаров приобретает новую, весьма внушительную форму, усиленную желанием мести и правильной расстановкой приоритетов, чтобы опять, в лучших традициях установленных им же канонов продемонстрировать всем, кто против, вышеупомянутый жест еще не получившим личную букву пальцем.

Сырое полотенце выжатой тряпицей ложится на простыню, в иллюминаторе – полуденное небо, затянутое тонким слоем пепельных облаков, а от изумрудной полосы, виднеющейся за стеклом вьется серпантином бежевый дымок. Ло хмурится; тревога крутится под солнечным сплетением, словно ядовитая гадюка, кусающая себя за хвост. Интуиция – зараза хуже тех, что имеешь все шансы подхватить беспорядочными связями в борделях или с портовыми шлюхами, решив однажды снять напряжение, месяцами скапливающееся в штанах. Чувство мерзкое, пускай и весьма полезное, репьем цепляющееся за душу. Ах, да, Ло и в душу-то верит не особо…

Визг пролетающей мимо окна чайки сгоняет остатки сонливости, повторный стук в дверь, и Ло, тоскливо посмотрев на смятую постель, выходит из комнаты, пока верный медведь ждет снаружи, услужливо протягивая примятый лист бумаги.

Следующая высадка: банальное пополнение припасов, заманчивое отсутствием обычного для команды риска быть замеченными дозором, возможностью избежать непредвиденного мордобоя или погони, в список запланированных дел капитана не входящих. Местечко довольно мирное, а подавляющая часть населения к пиратам должна относится нейтрально. Капитан скептически выгибает брови, прислушиваясь к восторженной трескотне Шаччи, размахивающего обрывком вчерашней газеты перед собравшимися ребятами: они надеятся оторваться на полную, невзирая на суровые взгляды Ло, который, конечно же, в простых радостях им не откажет. Поэтому, дабы не омрачать воцарившуюся на палубе не в меру веселую атмосферу, тот кивает в молчаливом согласии. Пират по-прежнему не верит в судьбу, не верит в совпадения, лишь изредка, в порядке исключений, допуская случайности. Он знает ради чего дышит, задыхается, а потом, прочистив легкие низким кашлем, дышит вновь. Он готов сражаться, готов топтать падающие ему под ноги трупы - таким, каким его видят враги - вдыхая сладковатый запах разлагающейся плоти, остается при этом верным себе, и пускай мало кто знает, чего ему это стоит.

Составленная навигатором карта с оборванными углами красуется кривыми линиями. Старательно пестрея пометками, изображает контур острова, куда держит курс субмарина. По мнению Трафальгара, напоминает отпечаток рыбьего хвоста на влажной разделочной доске. Судя по наброскам ландшафта – изрядно обкусанного; исходя из полученной ранее информации про объект временного пристанища, у города, занимающего нехилую площадь с востока вплоть до южного побережья имеется всего два, тянущихся по береговой дуге порта, куда могли причаливать приходящие корабли. Остальную часть занимают численные бухточки, рифы с севера, поля корнеплодов и раскинувшийся по второй половине острова лес с чернильной кляксой посередине.

Бепо, виновато почесывая ухо, называет кляксу руинами, а пририсованную морду тигра со смешной стрелочкой – опасной для высадки зоной. На всякий непредвиденный, чтобы капитан, по понятным причинам направивший корабль в сторону от портов, не высадился там, где не то чтобы не положено, а малость нежелательно. Сам Ло светить субмариной не собирается: число дозорных в триста рыл слегка напрягает, и вступать в незапланированную драку ему не с руки. Хотя, чем черт не шутит? Наготове нужно быть всегда, считаясь с любыми непредвиденными обстоятельствами, вычислять их задолго до проявления, даже если это представляется предельно невозможным.

Говорят, остров представляет собой некое сжатое королевство, где правит отнюдь не король, законный и властный правитель, а по-обыкновению избранный горожанами мэр с горсткой призванных в помощь «вассалов», усиленно поддерживающий процветание всего, что в этом городе было, не скупясь привлекать сюда не только туристов, но и разнорабочих, потому что ввиду явного богатства и процветания остров от лишней рабочей силы не отказывается.

В дальнейшие подробности Ло не вникает. Ему хватает общей картины - определить себе и команде занятие на ближайшие дни. Однако, ступив на твердую землю, практически сразу хмурится – интуиция тревожно ноет. Выгибает спину рассерженной кошкой, предупреждающе шипит, охаживая бедра пушистым хвостом, пока пират обдумывает, чем вызвана столь бурная реакция внутреннего питомца на стаю поднявшихся с соседнего дерева птиц, огласивших местность беспокойным клокотанием.

Шаччи, дергая Пена за куртку, указывает куда-то пальцем, и Ло всматривается в ведущую от прибрежных скал тропу, замечая неясное движение, глухую возню, лязг стали и уже вполне различимые человеческие крики, с нотками негодования в голосе. Бепо принюхивается, оповещая о наличии пороха, и как по сигналу, воздух прошивают несколько выстрелов, ругань становится более слышимой, а полное безветрие внезапно оборачивается резким порывом ветра, едва не снесшего вовремя перехваченную в полете шляпу.

Интуиция выпускает когти, подражая медведю, принюхивается, рычит, сквозь плотно сжатые клыки; едва различимый голос, растворяющийся мятной таблеткой в стакане минералки на фоне многих, чужой, но, почему-то знакомый, мажет мохнатой лапкой по нервам. Не смешно: Ло хочет думать, что ослышался. Не может быть; мир не настолько тесен, чтобы здесь и сейчас поверить в совпадения… впрочем, довольно коварен, чтобы вынудить снизойти до «веры» в них. Правда в том, что Ло снисходить не собирается ни под каким предлогом, даже если услышанный голос принадлежит той, кого он постарался забыть четыре года назад.

Ло говорит себе не вмешиваться. Ло говорит себе пройти мимо, но бойко шагающие позади ребята замирают, всецело поглощенные зрелищем. Никто не полезет в чужую драку без команды капитана, а вот поддержать ободряющими возгласами тех, кто в явном проигрыше умудряется держать оборону, успевая подкладывать противнику то одну, то другую подлянку в виде не совсем честных приемов – с удовольствием.

Смотреть капитан тоже не запрещает. И там действительно есть на что посмотреть: двое против пятнадцати вооруженных до зубов… нет, не дозорных, скорее охотников. Рослых, загорелых, с ружьями и саблями наперевес, по пистолету в свисающей с бедер кобуры, просторных шароварах, кожаных безрукавках на голое тело – скорее всего пошитых из убитых ими же зверей, - и маскировочными, темно-зелеными полосами на багровых от неприкрытого возмущения лицах, буграх вздувшихся мускулов.

Во всяком случае, именно эта ассоциация напрашивается Трафальгару в голову, поскольку остров славится сезонами охоты, проводящимися дважды в год почти нерушимой традицией, и сейчас для них самая пора. Зато удивляет обозначенная охотниками цель. Люди? История острова об этом умалчивала, да и наличие дозора охоту на людей бы не одобрила. Или же две группы попросту не поделили добычу, решив выяснить кому она достанется, посредством грубой силы? Только вот на изувеченной земле в радиусе добрых двадцати метров не прослеживалось ничего такого, что можно было бы добычей назвать: вырванная с корнем трава, обрывки чьей-то обугленной рубахи, поломанные ножи и трое из пятнадцати горе-охотников, валяющихся в отрубе позади пышущих праведным гневом товарищей.

Странным кажется то, что возведенные ружья, регулярно палящие на открытой местности по двум, медленно отступающим к лесу мишеням, не причиняют им вреда – что хорошо просматривается с места, где остановился Трафальгар со своими людьми. И при ближайшем рассмотрении, становится ясно почему: девушка, с копной агатовых волос, стоявшая перед прикрывающим ее спину неким, разодетым в подобие растянутого по швам карнавального наряда мужчины… или огромной, мускулистой женщины, отражает атаки, выставив вперед руку. Напоминает невидимый щит, поглощающий звуки выстрелов, а залп пуль, спружинив о него, врезается в землю возле теснящих эту пару головорезов, изрыгающих проклятия, вперемешку с грязными ругательствами.

Шаччи подходит к капитану ближе, вероятно, пытаясь что-то сказать. Слышится отборный мат. Пенгвин зажимает руками уши, но взгляд Ло прикован к девушке. Где-то на задворках сознания эхом отзывается злорадное хихиканье, от которого Ло отмахивается нодати, словно от назойливой мухи.

А в следующее мгновение происходит нечто непонятное: кудрявый парень втыкает в землю свой огромный тесак, крепко хватаясь за рукоять, девушка заслоняет его собой, проводя по воздуху ладонью. Круговое движение кисти - песня завывающего ветра проносится по округе… раскаты грома стелятся по примятой траве, от середины, разделяющей охотников и жертвы спиралевидно вырисовывается собирающий дорожную пыль смерч. Сила Дьявольского Фрукта… взрыв невидим, но ощутим; в центре проявления смерча вырастает воронкоподобный кратер около полуметра глубиной. Охотники, живописно разбросанные по кратеру, прикрыты слоем песка. Живые, хоть и потрепанные. В сознание придут не скоро.

Парень с тесаком, невредимый, чуть ли не за шкирку вытаскивающий девушку из вырытой ею же ямы, замечает пирата первым. Делает рывок вперед, решительно пробираясь к невольным свидетелям произошедшего, волоча прихрамывающую подругу следом. Останавливается метрах в пяти. Разодетый в вульгарное тряпье, смотрит на Ло, будто заранее зная, кто он, хотя, по мнению последнего, высоким интеллектом тот не блещет. По перепуганным лазурным глазам читать трудно. В них есть боль, толика страха, еще меньше надежды, и восхищение, кстати, не ему, Ло, предназначенное.

Неестественный голубой похож на чистое небо, поделившееся своими оттенками с простым смертным, отчего, вероятно, ничего другого, кроме захлестнувших в разгар битвы эмоций, парень не испытывает, крепко прижимая к себе раненую девушку. Смотрится довольно забавно, до смешного нелепо: окама, защищающий условную проститутку. Что может быть более бессмысленным?

- Эй! – парень глядит на Ло в упор, а лазурь затягивают предвещающие скорый шторм тучи. Стянутый ниткой бус кадык дергается, - среди вас… у вас есть доктор? - Почти молящее.

Затем, не дожидаясь ответа, выпускает девушку из объятий, с размаху плюхаясь на колени.

- Умоляю, помогите ей!

Низкий, приятный голос переполняют ломающиеся ноты отчаяния, будто та, за кого он просит, не стоит рядом, изумленно пялясь на товарища, а валяется едва живая, где-то в центре образовавшегося взрывом кратера, истекая брызжущей фонтаном кровью.

Трафальгар не находит ответа сразу, замирает, уставившись на склонившегося в правильном коутоу мужчину, понимая, что она – не просто друг, если он готов за чью-то жизнь перетерпеть унижения, не задумываясь о последствиях и возможной цене. Глотая гордость, которая наверняка была в этом холеном, рельефном теле, пускай и укутанном в подпорченное саблями платье.

Ло прокручивает в уме последние минуты сражения, приходя к интересному выводу: окама так не двигаются. Не было попыток скопировать женские жесты, поведение, поменять тембр голоса. Парень дрался, как заправский мужик, наотмашь, не боясь сломать ноготь или каблук, говорил зычно, ругался, и, пока не заметил текущую по платью девушки кровь, раскатисто ржал. Если бы не слащавая внешность, съехавший набекрень кучерявый парик, то назвать его трансвеститом у Ло не повернулся бы язык. Вместе с тем, пират может поклясться, что слышит звук удара о землю, когда согнувшийся в поклоне парень смачно придавливает ладонями дорожную пыль.

- Роджерс! – наконец вмешивается девушка. Она не пытается его поднять, только стоит чуть склонившись, зажимая рукой глубокую рану на правом боку. Глубокую – слишком очевидно. Алая жижа сочится из-под пальцев, разрастаясь широким до уровня колен пятном по низу длиннющей юбки, пачкая и пятная, словно разлитое по безупречно вымытому полу вино. Уголки ее губ подрагивают, однако ожидаемой гримасы боли нет, мраморная бледность медленно заливает покрывающееся испариной лицо.

И Ло узнает. Пускай для этого ему требуются еще секунд десять. Ло корит себя за то, что не обратил внимание на сумку, переброшенную через ее плечо. Потрепанную… прошитую блестящими чешуйками старой, пробитой пулями кольчуги. Руди.

Противный скрежет громким гулом поднимается со дна сознания, царапая черепную коробку на славу заточенными когтями. Отвратительный, гадкий, он тянется морской тиной, плотной, стекающей по срубленному дереву смолой. Разливается внутри уже кипящей, бесформенной лужицей; Ло едва сдерживается, чтобы нервно не засмеяться, ни одним жестом не выдать, что помнит. Помнит, невзирая на тогдашнее желание забыть. Невзирая на черные волосы с вплетенными в напомаженные пряди цыганскими побрякушками. На огромные клипсы и вшитые в блузку, звенящие в такт движениям монетки, безвкусную одежду распутной девки, на размер больше положенного. Нелепо свисающую с худых плеч. Не менее алую, чем кровь, юбку, расшитую цветами, кружевами и одним порвавшимся в драке бантом.

Ло рассматривает ее, как не рассматривал еще две минут назад, собираясь пройти мимо. Пытается уловить, насколько сильно повлияло время на несчастье, покинувшее корабль четыре года назад – относительно долгий срок либо измениться, либо остаться прежней. И первое, что по настоящему притягивает серый холод его собственных глаз, что, возможно, вопреки всем убеждениям, не забывал никогда – ее глаза. Медовые, полные сумасшедшего блеска, разбавленного стремлениями и волей жить, терпеливым спокойствием, тихим бесстрашием. Теплый взгляд, пламя которого он сам добровольно погасил в своей памяти, дабы заноза, тогда врезавшаяся в кожу с упорством паразитирующего в цветущем саду сорняка, отпустила. А теперь, память услужливо оживает, с напором голодной, получившей на халяву миску отборного мяса собаки, вгрызается пожелтевшими клыками в оставленный занозой шрам, тщательно скрытый под черным рисунком татуировки.

Ло напрягает челюсти, опускает нодати, перехватывая рукой ноющее запястье, усмехается: жизнь мстит с размахом, со вкусом, изощренней некуда.

- Я сделаю все, что угодно! – вновь говорит парень, не отрывая лица от земли, - только помогите!

- Мы не по мальчикам. – Ло прищуривается, ехидно так, следя за реакцией собеседника; отчего-то, хвостатый питомец внутри затихает, уступая место глумливому веселью.

Парень смотрит исподлобья до хруста костяшек сжимая кулаки. Лазурный взгляд выражает искреннее желание взмахнуть тесаком поближе к шее пирата, а еще лучше – пройтись по ней тупой стороной, вспоров сонную артерию, и долго наблюдать за мучительной его кончиной. Смерть была бы не из приятных, Ло знает, поэтому мысленно аплодирует сдержанности кудрявого, не гнушаясь, впрочем, продолжать беседу, где сильный открыто унижает «слабого».

- Сопроводи моих ребят в город, раз уж мне придется отвлечься на несколько иное… - серый взгляд скользит по пошатывающейся девушке, которая, прикрывая рану затянутой в перчатку ладонью, осторожно опирается о товарища, часто-часто выдыхая, - иное времяпровождение. - Да. Ло не шутит. - Заодно подскажешь им дорогу в заведения, скажем так, развлекательного характера.

Перешептывающаяся команда за плечами парня синхронно прыскает, кто-то для полноты картины и выражения общего мнения о возможном проводнике, похабно присвистывает.

- А их не смутит сопровождающий в платье? – парень демонстративно пробует тесак на вес, коротко замахиваясь. Команда умолкает, моментально делая вид, что вообще ни при делах. - В облегающем, с оборочками… и чулки кружевные…

Невзирая на видимый дискомфорт, девушка хихикает, старательно прикрывая улыбку второй ладонью.

- Они не брезгливые. - Теперь серая, сгустившаяся по радужке мгла смеется, безжалостно проедая остатки выдержки несчастной жертвы до внушительных дыр. Слышится хруст вдавливаемых в рукоять тесака пальцев. - Потерпят. – Ло перехватывает нодати другой рукой, хамовато усмехаясь. Всевидящий взгляд принимает вызов лазури, вьется всюду липкой осязаемой субстанцией, концентрируясь то на багровом от стыда лице парня, то на бледнеющем с каждой прошедшей минутой лице девушки.

Оказывать ей помощь пират не торопится, хотя стоило бы: кровь из раны разрастается красивым маковым цветом по грязной юбке, почти завораживая. Больно? Разве не больно? Но девушка остается безучастной к ране, совсем как тогда, на субмарине, подставляя ему пробитую кинжалом ладонь. И Ло самонадеян достаточно, чтобы заподозрить ее в… В чем конкретно?

- Ты… - кудрявая златовласка не выдерживает, отворачивается, придерживая подругу под локоть, - если ты Сайв…

- Нос припудри. Не мы к вам за помощью обратились, - перебивает Ло морщась, словно от желудочных коликов. Прячет гримасу вялой досады под фирменной ухмылкой заправского ублюдка. Незнакомое прозвище – Ло принципиально отказывается называть именем, - ложиться на язык комком жеваной бумаги, дразня вкусовые рецепторы фальшивой ванильной примесью. "Почему не Адонис?". Вопрос не вяжется, обрываясь вместе с подсознательно гонимыми прочь догадками о… - Идти сможешь? - Слишком много недосказанности самому себе, за последние четверть часа. Раздражает.

Он обращается напрямую к девушке, откладывая рвущиеся мыслесплетения на потом. Сейчас не до них. Сейчас ему до стоящего совсем рядом несчастья, зачем-то примерившего на себя образ потасканной девки, звенящей пришитыми к скромному декольте монетками.

- Вам правду, или соврать? – Девушка делает шаг навстречу, красноречиво выгнув брови.

Не дойдет, это заметно. Знает, что не дойдет. Но держится достойно; а выдержка-то за годы не изменилась.

- Бепо. – Медведь заранее понимает, что от него требуют. Оттеснив кудрявого в сторону, легко подхватывает ничуть не смутившуюся – зато смутившую его девушку - мгновенно прильнувшую всем телом к мохнатой груди, и запуская пальцы в белую шерсть. - Возвращаемся…

Бепо морщит нос, сопит, настороженно пялясь на уже во всю тискавшую его щеки ношу, казалось, позабывшую о ране, и вообще подозрительно светящуюся детским, солнечным счастьем.

- Ты… - повторяет парень Трафальгару, не сводя глаз с ковыляющего в обратном направлении медведя. - Ты трогать ее не смей… она не такая.

От него исходит угроза, в этот конкретный момент вспыхнувшая из крохотной потухающей искры лесным пожаром. Напряженные плечи, раздувающиеся ноздри, вздувшиеся от тяжести тесака мускулы, согнутые в коленях ноги – сама поза вещает о жажде сорваться и выдрать девушку из лап полярного зверя, окружая защитой из подавляющей ощутимой ауры. Разорвать всех, кто окажется в пределах досягаемости заточенного лезвия… Что его удерживает от подобных действий, останется загадкой, пока пират не спросит напрямую. Но спрашивать Ло не станет.

- Вот уж не обещаю, - говорит он, не спеша направляясь за медведем, пока спину сверлит отравленная подавляемой яростью лазурь. - Сшивать раны не прикасаясь, весьма проблематично…

С жизнью и ее каверзами он готов потягаться.