Bruises

- Мяу, то есть - алло? - женский смех. - Нет она не может сейчас подойти к телефону, нет, даже и не проси, что? Что? Где она сейчас? - снова женский смех, вешает трубку.

Впервые я познакомилась с Нюёрк в октябре 2011 года. Нюёрк - так звали мою кошку.

- Как зовут твою кошку? - спросила она. - Зови меня так же.

Кошка в фуражке капитана дальнего плавания с погрызенным козырьком. Первый снег за окном.

- Охотиться на снежинки - всё одно, что охотиться на маленьких девочек: открываешь рот, запрокидываешь голову, стоишь и ждёшь. Только не дыши, а то ни одна до языка не долетит. Тебя, что, не учили с незнакомками на улице не разговаривать?

С незнакомцами - про незнакомок речи не было.

- Дай я с ним поговорю: она сейчас в школе, мобильник выключен, с вами говорит автоответчик. Её отец? Папа? С чего вы в этом так уверены? Моё имя? Что в имени тебе моём - то есть вам, простите, оговорилась... На возьми, это твой отец, просил передать тебе все кары небесные и земные.

- Папа? Это моя подружка, прости её пожалуйста, у нас двух уроков нет, гуляем. Да, потом ещё физкультура и всё. Люблю тебя.

- Козёл он, видишь синяки на руках, знаешь, как по-английски пишется? Это он меня схватил. Алло?

Мы играли с ней в такую игру: я набирала её номер и говорила, пока деньги не закончатся на трубке, а она потом перезванивала и говорила, пока деньги не закончатся у неё, - только я не могла отвечать, пока она говорила, и наоборот, она молчала, пока говорила я. Фокус был в том, что тебе надо было молчать, что бы ты ни услышал.

- Алло, это я. Семья Каденцци всё-таки добралась до меня. Они подослали ко мне карлика-вегетарианца, он ждал в шкафу, пока я не начну примерять нижнее бельё перед зеркалом... Ужасный запах изо рта... Я успела сломать ему челюсть, но он всё-таки достал меня, по-моему это конец... Передай дяде Изе, что я была неверна ему, пусть забудет всё что было между нами, и тот незабываемый вечер во Фриско, когда мы охотились на побережье на ночных бабочек для его нового романа, пусть забудет всё, а мои письма сожжёт... Я предала его, передай, что мне очень жаль... Я изменила ему с балероном из Санкт-Петербурга, за то короткое время, что их труппа гастролировала у нас в городе... Скажи, что я не думала, что мимолётное увлечение может обернуться гибельной страстью, уничтожившей самую мою суть - но в постели мальчик выделывал такие па, что и не снились нашему дяде Изе, мерзкому грязному старикашке... Скажи, что я знаю про его коллекцию похабных офортов, что хранятся за шифоньером, и прощаю его - у всех у нас есть эти маленькие стыдные секреты, которые мы хотим унести с собой в могилу...


*  *  *


– Почему Роза?

– Я скажу тебе, если ты скажешь, почему Нюёрк.

– Потому что окно моей кухни напоминает мачту корабля. Почему Роза?

– Есть масса причин, но, во-первых и в главных, мне кажется, чтобы любая собака мечтает, чтобы её назвали именем цветка – лютик, незабудка, орхидея, тюльпан, – и когда входишь в волшебный сад, цветы кидаются к тебе и сбивают с ног – что, в конечном счёте, и произошло. Стая волков-незабудок, встреченная в лесу. Дикий мак, перегрызающий горло незадачливому, задремавшему в поле, путнику. И маленький кактус, в очередной раз обмочивший коврик в прихожей. Но роза? Должна признать, имя ей очень шло. Как она каждый раз оглядывалась на хозяйку, стоило кошке, вроде моей Нюёрк, перебежать дорогу, или какому-нибудь смелому незадачливому Лютику встать на защиту своего, как он искренне был уверен, палисадника. Можно? Нельзя? Это был кивок? Точно кивок? Ты уверена? Потому что я всё ещё пребываю в сомнениях, с гораздо большим удовольствием я бы сейчас, но если ты настаиваешь… Гав – так это сейчас говорят? Или вав? Звучит как-то слишком по-детски, по-моему…

– Роза Девяносто Девять, Девяностодевять – фамилия, и её я говорю только очень близким людям, тебе ещё пока нельзя меня так называть. Чем ближе ко мне, тем тяжелей становится. В конце концов ты увязнешь и не сможешь выбраться, тогда я возьму эту твёрдую каплю и повешу себе на шею. Ты станешь украшением вечера, внимание всех, и гостей, и хозяев, будет приковано только ко мне, они даже не смогут понять – почему, что было во мне такого особенного. Потом понапридумывают себе, что то ли от меня исходил какой-то особенный аромат, то ли я как-то по-особенному заразительно смеялась, пошутила так тонко, что только сейчас до них дошёл истинный смысл моего замечания, и только теперь, с уже закрытыми глазами, почти заснув, они посылают мне лодочки своих невидимых в темноте улыбок… Однако истинный секрет моей привлекательности будет по-животному прост: блеск янтаря на шее, неслышный крик безвинной жертвы. Возможно, я чересчур увлеклась – смертоносная Роза – я рассказываю только то, что уже произошло и до сих пор происходит со мной самой. Скорее же всего ты, как и большинство, предпочтёшь быть свободной.

На фотографии, сделанной в тот день, Роза (сейчас я говорю о собаке) почти не видна, только хвост, и поводок и рука хозяйки тянется за край кадра, поводок несколько раз намотан вокруг руки, хотя Роза и не нуждалась в этом. Фотография подписана мною: Роза, одиннадцатый год, первый снег. На ней мы стоим с запрокинутыми к небу лицами, виден даже кончик моего языка. Синее пальто, жёлтые волосы – я, зелёное пальто и чёрные – Роза, на фоне ослепительно серого неба, голых ветвей – а ещё несколько снежинок попали в кадр между нами и фотографом и навсегда застряли в воздухе. Иногда, рассматривая фото, я бессознательно пытаюсь стереть одну из них (одну и ту же?), после чего у меня начинают слезиться глаза.

Нюёрк всегда оказывается в этот момент рядом, моя кошка, которую я назвала так из-за того, что она очень любит сидеть на кухонном подоконнике вместе со мной, я даже, когда была на море, купила для неё капитанскую фуражку в одной из сувенирных лавок, и она, сразу распознав подделку, сначала сталкивала её на пол, отгрызла ей пол козырька, после чего всё же смирилась с прихотью упрямого ребёнка, – и теперь это одна из самых настоящих капитанских фуражек в мире. Сидя на кухонном подоконнике, мы плывём сквозь дни и ночи, над листвой под облаками, мимо солнца и луны – плывём сквозь время.

Для Розы время остановилось в одна тысяча девятьсот девяносто девятом, так её полная фамилия звучит, 1999 – год, когда она потеряла девственность. Однажды, когда я пришла к ней в гости, она заперла за мной дверь и вынула ключ, она хотела сделать из меня Нюёрк-Двенадцать, как аэропорт, представляешь? Она хотела олимпийских игр, и я заперлась у неё в ванной и сидела там до тех пор, пока не услышала щелчок поворачиваемого обратно ключа.

Фотограф сделал и ещё несколько фотографий в тот яркий серый день, в основном неудачных. Роза – любительница янтаря, вдоволь позабавилась с ним, но он не захотел застывать навсегда, так что… Мне кажется, я видела его не так давно на улице, он сделал из своей застывшей слезы пирсинг, и вдел его в правую бровь. Нет, Нюёрк, не в глаз, а в бровь! Не смеши меня. Ничего смешного.