у каждого своя звезда

Галина, Галюня, Галка – как только ее не называли, а все ласково получалось – даже банальное: Галька, имя гладенькое, как камень -голышок в реке.
Нравилось Галине ее имя. Да и сама она себе всегда нравилась. Мама называла ее: «Звездочка ясная, Галюня моя распрекрасная.»
В детстве, когда ее отец, красный командир, подхватывал ее на руки и сажал на свои широкие плечи, Гале казалось, что весь мир – под нею, у ее ножек, обутых в белые носочки на резиночке (вот так вот – ни у кого из девочек таких не было!) и лаковые туфельки – отец всегда из своих командировок привозил для своей «красавишны», как он ее называл что-то красивое и необычное…Уже будучи взрослой, Галина, с опаской оглядываясь на свое прошлое, предполагала, что отец, видимо, занимал пост дип-курьера при Генеральном штабе, потому что часто пропадал в командировках подолгу.
Отца увели ноябрьской ночью  в 37-м. Тогда чумой прокатились аресты по армейским  «верхам». Тысячи пропадали бесследно, «10 лет без права переписки» - за этими словами явно проглядывала правда о расстрельных статьях.  Мать убивалась недолго, за ней пришли через месяц.
Галюня попала в детский дом для ЧСВН –« членов семьи врагов народа». Одной их многих. Каждый день появлялись новенькие, и такие, как Галя, 7-10 летние и совсем малыши .Маленьких, тех, кому не было  3 лет, переименовывали: давали новые имена и фамилии. Иногда даже меняли дату рождения. Отец народов Сталин множил свою семью, вернее, старались его приспешники – рвались корни, выкорчевывались целые фамилии и кланы. Работала огромная мясорубка репрессий, перемалывала судьбы людские.
Галинка имя сохранила – большая уже. А вот фамилию ей поменяли, стала Ивановкая – по названию города, где был ее детский дом.
Несколько лет еще помнила маму и отца, но со временем память все более стиралась, все более сомневалась она в собственном прошлом, которое уже начало казаться ей сном, где было все светло и радостно, где захватывало дух от взлета на отцовские плечи, где она была одета, как дорогая кукла, и где остались мамины мягкие ухоженные руки, бережно расчесывавшие ее коски, запах маминых духов и ее смех…
Ей было двенадцать, когда началась война. Очень скоро с войной пришел голод. Все меньше крупинок перловки болталось в жидкой детдомовской баланде,  все время сосало под ложечкой.
По вечерам в спальне девочки вспоминали разные блюда из того, довоенного времени, многие придумывали сами разные «яства», Галинка тоже припоминала что-то вроде «кулебяка» - девчонки смеялись, им казалось, что еда с таким смешным названием не может быть вкусной, а Галочке вспоминалась вкуснющая румяная корочка этой самой кулебяки, которую, как она помнила часто пекла Дуся – женщина из ее прошлой счастливой жизни, наверное, она помогала маме по хозяйству.
Война Галине вспоминалась смутно – как долгая череда одинаковых серых голодных и тягостных будней. В 43 она, как и многие ее ровесницы пошла на завод, в «фабзайцы» - так называли тогда учащихся ФЗУ (впоследствии их назовут ПТУ). Ученическая карточка хоть и скудна была, но позволяла не помереть с голоду. Работать приходилось тяжело и подолгу – рабочих рук не хватало, подростки стояли у станков по 12-14 часов. В холодных спальнях дуло от окон, отхожее помойное ведро  примерзало к полу.  Плохо промытые волосы приходилось стричь очень коротко, чтобы не завшиветь – этой напасти вокруг хватало.
Однажды Галюня замешкалась у станка и рука попала в рабочее поле – острая боль обожгла. Кожу располосовало чуть не до кости. Упала тут же у станка, обливаясь кровью из разорванных сосудов.
Очнулась в госпитале. До больницы не повезли, побоялись, что умрет от потери крови. Госпиталь хоть и режимное учреждение, а все же медицинское, не только воинскому начальству подчиняющееся, но и бессмертному Гиппократу.
Руку лечили долго. Сказалось недоедание, организм был ослаблен ненормальным питанием и тяжелой работой – вот ткани и не заживали в положенные сроки.
Галюня была тому рада: госпиталь показался ей новой, необыкновенной жизнью – раненые, которые еще вчера были бойцами на передовой били врага, а сегодня страдали от ран, нуждались в заботе. Медсестры сбивались с ног, не успевая ухаживать за тяжелыми, где уж тут всех обиходить! Галочка начала помогать, как только разрешили вставать. Кому водички во-время подать, кому повязку ослабевшую поправить, письмо из дому почитать, или написать – сама –то она поранила левую, не рабочую руку, правая вполне «боеспособной» осталась.
По субботам в госпитале крутили кино. Галя и раньше в детдоме кино смотрела, любила «Веселых ребят», могла спеть любую песенку из этого фильма.
Но в детский дом кино привозили только по праздникам: 1 мая и 7 ноября, в госпитале – показ был каждую неделю, командование заботилось о поддержании боевого духа раненых.
Тогда, затаив дыхание, при просмотре очередного фильма, она пообещала себе, что обязательно сделает так, чтобы кино в ее жизни было как можно чаще.
Нет, она даже не мечтала стать артисткой – куда уж, с ее –то биографией! Но вот работа кассира в кинокассе где-нибудь в доме культуры – вот бы куда устроиться на работу! Ведь тогда, продав билеты на сеанс, можно было и самой смотреть фильмы. Это ли не счастье?!
Рука после травмы двигалась с ограничением. Ее комиссовали, с завода пришлось уволиться и освободить место в заводском общежитии (детский дом давно остался в прошлом).
Галина обратилась к начмеду госпиталя, попросила принять ее санитаркой. Военврач, который лечил ее руку, похлопотал за нее,- разрешили. Комнатуху выделили, крохотную, но отдельную. Ее каморка рядом с прачечной, была сырой, но теплой. Да и некогда ей было сидеть в своей комнате – дежурила сутками, работы было много.
Война окончилась. Госпиталь направили на Дальний восток, в поселок Буенки, в Приморье.
Галина ехала в теплушке, вместе с ранеными, -оборудованных вагонов на всех не хватало-, круглые сутки топила печь, кипятила воду, стирала бинты…
Не смотря на пережитые тяжелые голодные и холодные годы, Галина к своим 18 расцвела какой-то необычной хрупкой красотой –«польская ясная панна», назвал ее однажды кто-то из раненых. И руку поцеловал. Ее руку – изуродованную шрамом, шершавую от щелока, с въевшимся запахом карболки…
Сладко заныло сердце. Должно быть тогда в ней проснулась Женщина. Галина словно заново взглянула на себя, на мир, на мужчин. И поняла: ей хочется быть красивой, желанной, той, кого вожделеют.
Буенки оказалось богом забытым местом. Близко китайская граница. В Манжурии -военный конфликт, в госпиталь опять началось поступление раненых. Это казалось нелепым и чудовищным: война закончилась, а люди гибнут, их ранят…
Но Галину это уже не занимало: она окунулась в водоворот страстей. За ней ухаживали, ее домогались, она купалась в комплементах и подарках… Гарнизонные дамочки косо поглядывали вслед и перешептывались: «То же еще, звезда!».
В этом бесшабашном угаре пропустила Галочка первые признаки нежелательной беременности. Узок круг в заштатном гарнизоне, кота в мешке не утаишь – аборт сделать невозможно (еще действовал приказ правительства от 38 года о запрете абортов, и даже близость к медицинским кругам Галине не помогла – никто не согласился рисковать свободой и репутацией).
Через положенное время родился мальчишечка – беленький, как ромашечка.  Аккурат,  ко дню Победы подгадал – к вечеру 9 мая 1947 года. Поэтому с именем не напрягалась – врач сразу сказал: «Победитель родился, Виктором назови»
Витек рос тихим, но сообразительным. Если чего замыслил, не требовал, но получал «не шилом, так мылом», как народ говорит.
Материнство не испортило внешность Галины, напротив, в глазах появилось что-то такое, чертовщинка какая-то, мужики мимо пройти спокойно не могли. Да и она не пускала – чего уж, одного мальца не известно от кого родила, девочку что ли из себя строить?
Время послевоенное новую мораль выстроило: мужиков мало, а рожать надо.
И хоть старухи губы поджимали, да вслед плевали, Галина несла себя гордо – чего прятаться, коль есть что показать.
Витька подрос, все больше от рук отбивался – да и бог с ним, вырастет как-нибудь…
Галина снова пропустила сроки. И снова нехотя родила мальчика. На этот раз черненького, как уголек. Тут уж ни для кого секретом не было отцовство – восточная кровь сказалась, явно не только руку приложил майор Хабибуллин, один из завзятых гарнизонных бабников. Столь очевидное сходство, видимо, и заставило биологического папашу срочно подать рапорт на перевод куда-то на Сахалин.
Из роддома Галю никто не встречал. Витьку на время ее пребывания в роддоме взяла соседка, подруг Галина, как-то не завела.
Перехватив сверток с Олежкой покрепче, зашагала пудовыми валенками в сторону своего дома.
Жизнь продолжалась. Да только, видать, майор Хабибуллин крепко зацепил  «ясну панну».  Через год уволилась она из госпиталя в Буенках и отправилась за отцом Олега на Сахалин.
Как сложилась ее судьба там, Галина в последствии предпочитала помалкивать. Но известно, однако, что третий ее сын, Вовка, родился наполовину корейцем. Отец его признал и у Галины забрал. Никто не знает, по-доброму ли мать от сына отказалась, иль тот кореец пригрозил ей чем-то, а только вернулась Галина в Приморье с двумя подросшими сыновьями, какой-то притихшей и увядшей.
Поселилась в Уссурийске, втором по значимости и величине городе Приморского края. Госпиталь , в котором раньше Галина работала, к тому времени из Буенков перебазировался сюда.
В госпиталь Галина не пошла. В Уссурийске было три кинотеатра и Дом офицеров. Через какое-то время устроилась кассиром при Доме офицеров – полдня свободна, последний сеанс можно бесплатно кино посмотреть. Крутили трофейные ленты «Багдадский вор», «серенаду солнечной долины», каждый вечер новый фильм – мечты порой сбываются…
Парни росли как сорняки при дороге. В школу уходили – мать еще спала. Она с работы приходила – они уже спали.
Скудное хозяйство много времени не отнимало, мужчины мало интересовали, да и они перестали баловать ее вниманием: быстротечно время женской красоты. Галину теперь нельзя было назвать красивой, про таких, как она говорят: «миловидная»
Тихо катилась жизнь, без всплесков и событий, незаметно подступала старость. Галину все устраивало. Однажды даже приехал погостить Вовка, его отец разрешил повидаться с матерью.
Мальчик был ухоженным, но слишком экзотическим, что ли…Галина смотрела на него спящего и безрезультатно пыталась найти в себе хоть капельку материнского чувства.
Вовка уехал к осени. Проводила его Галина без сожаления.
А в октябре грянула беда.
Витьку взяли за участие в групповом изнасиловании. Ему исполнилось  к тому времени 17. Пошел по малолетке, но на полную катушку, « на строгач». Через год перевели во взрослую колонию.
Вернулся Витек через десяток лет таким, что мать порой ловила себя на мысли, что меньше бы пострадала, если бы он совсем не вернулся.
На зоне, учитывая его статью, его «опустили». Передние зубы выбили. Что ему там пришлось пережить, и как исковеркали его личность – Галина предпочитала не думать.
По дому скользила как тень, быстро что-то готовила и убегала на работу за долго до начала рабочего времени.
И снова ее «слепота» сыграла в ее судьбе роковую роль. Витек быстро младшего брата подсадил на «герыч». Из красавца Олега, по которому в его 17 лет «сохли» все девчонки в округе, за несколько месяцев остался живой скелет, обтянутый пергаментной, как будто старческой кожей.
Витька, который пытался верховодить на районе, даже сбил свою «кодлу» из пацанов, для которых он представлял романтику зоны, в пьяной драке  был «подрезан».
До больницы не довезли. Он первым из семьи лег на бугорке, на окраине уссурийского кладбища, «на Крупской» - так принято было в городе называть погост.
После его смерти Олег пропал. Мать отнесла заявление в милицию – но то ли не слишком радели «милицейские» искать наркомана, то ли действительно сгинул с концами, да только Олега больше никто не видел.
Галина продолжала свою незаметную для окружающих жизнь.
Часто местной ребятне бесплатно ссужала входные билеты – чем для нее это было, может, своеобразной милостыней за помин души некрещеного (кого тогда крестили?!) убитого старшего сына?
Однажды, на излете долгого июньского дня, когда и в десять вечера еще светло, Галина возвращалась после работы домой.
Ее путь, как всегда лежал вдоль бесконечной ограды из чугунных пик – за нею темнел парк ДОСА (дома офицеров советской армии).
Что-то темное заворочалось внизу ограды. Собака? Галина потянулась открыть сумочку – пирожок от обеда остался, угостить, что ли?
Она протянула руку с угощением к собачьей морде. Та глухо заворчала. Волной накатила паника, липкой, тянучей, темной волной. Что-то не так…не так…Не так!!
Острая боль в руке – вот оно: из глубин памяти: травма на станке, поцелуй после слов «ясна панна»…
С ужасом Галина смотрела на свою руку – вмятины от зубов собаки быстро заполнялись кровью.
Правой, здоровой рукой несла она свою травмированную левую руку, с которой капала кровь. Дошла до двора, соседки обступили, кто-то за Йодом сбегал, наложили бинт.
Дома поставила чайник, прислушиваясь как дергает и немеет место укуса.
К утру стало совсем плохо – появилась ломота в челюстях, мутило, голова раскалывалась от вибрирующей боли…
Галина умерла через неделю. Диагноз: бешенство. Укус собаки, которую она хотела угостить пирожком был роковым поворотом в ее судьбе.
Ее похоронили рядом с Витькой. Через год приехал Вовка, поставил матери памятник. С фотографии на памятнике  смотрит молодая смеющаяся женщина, светящаяся редкой, «ясной» изысканной красотой….Галина, Галочка, Галюня…
Р.S. через два месяца после установки памятника кто-то или что-то  разбил стекло: трещины расположились звездой – мрачный знак.  Или нераскрытое предназначение?