Давнее-давнее лето

                Рассказ
"Боже мой! Как я стар. Я стал забывать дорогие для меня имена",– с тоской подумал Василий Павлович, мучаясь бессонной ночью в своей одинокой постели. Ему действительно было много лет. И дело вспоминалось давнее. Настолько давнее,  что он уже забыл имя когда–то очень нравившейся ему девушки.

Когда–то он думал о ней поминутно. Днем или ночью, как только оставался один. Он мысленно разговаривал с ней, находил для нее самые нежные и ласковые слова.  И она слушала его всегда внимательно и заинтересованно, жадно ловя каждое его слово.

Именно так тогда ему виделось в его воображении.  На самом деле все было не так просто.  Теперь бессонными ночами он все чаще стал делать попытку восстановить в слабеющей памяти все события почти пятидесятилетней давности.

Было это жарким летом 1958 года. В марте радиометристу Балтийского     Флота Василию Сорокину пришлось выйти в море на торпедном катере.  Поскольку он не был постоянным членом команды,  ему не нашлось полагающейся в походе "канадки"– меховика,  спасающего в морском походе от холода   и соленых брызг.  Промок тогда Василий до нитки, хоть и находились в море всего четыре часа.

По возвращении в свой дивизион заболел Василий бронхитом. И привязалась к нему эта напасть основательно. Почти всю весну и начало лета провалялся в санчасти,  но чувствовал себя слабым.  Как только попадал под сквозняк – сразу изнурительный кашель с хрипом в груди и температура. От слабости ощущалась дрожь в коленях.  Не служба стала,  а мука.

И вот тут–то Василию неожиданно подвернулась удача. В одну из флотских воинских частей у поселка Мечников требовался на месяц радиометрист его профиля.  Работа предстояла – не бей лежачего.  Ночная вахта всего на час–два.  Остальное время – отдыхай сколько хочешь. И эту лафу предложили именно ему – Василию Сорокину.  Немного, мол, поработаешь, а в остальное время лечись, поправляй здоровье на свежем воздухе.
Воздух там был действительно лечебный.  Флотское подразделение,  в котором предстояло месяц кантоваться Василию, располагалось в сосновом леску почти на берегу моря. В    этом уголке земли дышалось легко и привольно.

Сразу по прибытии в часть Василий был вызван к лейтенанту   Баскакову,  командиру воинского подразделения. Лейтенант был явно не рад прибытию Василия в его часть.  Он пожаловался на плохую дисциплину среди его подчиненных. Ходят в Мечников к вдовам ночами и никакие наказания тут не помогают.

–Так что, матрос, держись от моих ребят подальше. Живи своей отдельной жизнью. Я тебе и палатку для одного прикажу поставить.  Ты прибыл ко мне на время и,  согласно предписанию,  твое задание вполне самостоятельное. К нашей части оно никакого отношения не имеет. Только ты моих ребят с толку не сбивай. Они и так разболтаны не в меру.

И зажил Василий по–настоящему курортной жизнью.  Ночью немного работал. Заканчивалась вахта– шел спать.  Спал – сколько хотел.  Часов этак в двенадцать завтракал тем,  что ему кок предлагал на камбузе, и уходил купаться в море.

Первые дни проводил на пляже в одиночестве.  Но однажды осмелел и подошел к трем девушкам.  Те тоже каждый день приходили купаться в море и загорать.  Две девушки были совсем еще юные.  Как потом выяснилось,  следующей осенью им предстояло учиться в    десятом классе.

Третья на вид была явно взрослее. Высокая,  красиво сложенная,  она притягивала к себе жадные взгляды всех отдыхающих.  Нежные изгибы ее тела при движении были изящно грациозными.

С таких фигур, думалось тогда Василию,  ваяли античные статуи.  Ими он с большим удовольствием любовался на репродукциях.  Репродукции Василий находил в своей дивизионной библиотеке.  Так что ему было с чем сравнивать, был критерий для достойной оценки.

Теперь Василию Павловичу часто кажется, что ту девушку звали Лидой. Лицо ее не отличалось броской красотой. Но оно было каким–то одухотворенным, с тонкими выразительными чертами.  Это когда девушка говорила. Когда она молчала, лицо ее было загадочно и непроницаемо.  Тогда никто не мог определить, о чем она думает и какое у нее настроение.

Имена тогдашних юных своих подруг Василий даже приблизительно не мог назвать. Ну просто ничего на ум не приходило.  Теперь для себя он их мысленно именовал школьницами.

О чем они тогда говорили? Обо всем,  но ни о чем существенном.  Помнится, с медноволосой школьницей Василий с жаром обсуждал очень модный в те годы роман Галины Николаевой "Битва в пути".

Василий был тогда на коне. Этот роман он очень любил и ценил, а посему прочел о нем бесчисленное число критических статей.  Так что было чем затуманить воображение еще и не вступивших в самостоятельную жизнь девочек.

Из школьниц самой начитанной оказалась медноволосая.С ней–то и вел Василий свой спор о   романе.Теперь ему вспоминается только один эпизод:  он старался объяснить девочкам, зачем автор заставлял одного из своих героев в момент    наивысшегонервного напряжения гладить рукой собственный выдающийся подбородок. На школьниц такая "подкованность" Василия произвела впечатление.  Теперь они все время держались рядом с ним, что немедленно стало предметом подтрунивания для Лиды.

Школьницы барахтаются в море. Лида с Василием стоят на берегу.  К тому времени Василий уже знал,  что Лида в детстве тонула и с того времени боится воды до потери сознания.  По этой причине заходить в море ей никто и не предлагает.  И Василий остался на прибрежном песке только чтобы она не скучала в одиночестве.

– Ну чего замялся? Тебе же к ней хочется.  Иди в море,  с ней веселее.

– Мне с тобой больше нравится.

– А мне как раз хочется побыть одной.

 Василию ничего не оставалось как отправиться в воду к школьницам.
Дни шли за днями, такие солнечные,  знойные и очень для Василия желанные главным образом из–за трех девушек,  с которыми он так весело и беспечно проводил служебное время. А если уж быть до конца откровенным,  то главным образом – из–за одной.

Вскоре в компанию влился Дима Карп – матрос из воинского подразделения Баскакова.  Стройный,  чуть выше среднего роста,  смуглый горбоносый парень,  по мнению Василия, красавец с обложки иностранного журнала.  Дима откровенно бравировал тугой бугрящейся мускулатурой.  Он ходил по влажной кромке песка у самой воды вкрадчивой походкой амурского тигра. В те далекие годы    не было моды накачивать себе бицепсы только ради красоты своего собственного тела. А Дима Карп уже тогда был именно таким. Он не занимался каким–то одним видом спорта.  Он пробовал себя во всем.  И главная цель была одна– сделать красивой    свою фигуру.
Школьницы при виде обнаженного тела Димы просто млели. Лида,  как тогда думал Василий, умело прятала свое восхищение.

Девушки сначала недоумевали,  как Дима Карп ухитряется валяться на прибрежном песке,  в то время как его сослуживцы горбатятся в своем подразделении.  Дима счел нужным объяснить,  что у него очень хорошие отношения с Баскаковым,  а "отпуск" себе он охлопотал благодаря медику. Тот дал ему освобождение от несения службы будто бы по болезни.

Компания играла в карты в подкидного дурачка.  Все кроме Лиды до посинения барахтались в море.  Потом часами жарились на солнце.  Девочки бурно восхищались тому, как красиво Дима плавает, как он бесстрашно ныряет в волну при   редком в те спокойные дни шторме. И надо отдать должное: Карп блестяще владел различными стилями плавания.
   
Однажды школьницы принесли волейбол. Все встали в круг и началась игра. И тут Дима просто блистал. Картинно падая, он брал сложные мячи, резко гасил "свечи". И каждый раз сокрушительный удар мяча приходился именно по беззащитному телу Василия. Рос и воспитывался Василий в деревне. В волейбол ему доводилось играть только на школьных уроках. Так что волейболист из него был явно никудышный.

Девушки тоже играли не ахти. Но на Василия смотрели с нескрываемой жалостью. Он чувствовал себя оплеванным, но не находил достойного способа выйти из этого дурацкого положения. Мучительно хотелось, чтобы все это откровенное издевательство немедленно прекратилось. Но Дима был в ударе. И наконец Василий   набрался решимости без всяки;;х дипломатических уловок молча выйти из круга. Медленно он зашел в воду и также медленно поплыл от берега.

Уплыл он тогда далеко в море. Может, на милю от берега, а может, и намного дальше. Его жгла обида на Диму. За то. что тот так откровенно и жестоко демонстрировал   свое физическое превосходство. Он изо всех сил презирал себя. Привык в колхозе чертоломить так, что по ночам жилы сводило судорогой, а ловкости не обрел никакой. Каким был неуклюжим увальнем, таким и остался. И флотская служба не расправила, не разгладила деревенскую корягу.

Точила душу обида на девушек. Их неприкрытая жалость была намного страшнее самого страшного унижения.    Вся глубина его падения во всей своей неприглядности была до конца тогда осознана Василием. Не хотелось возвращаться на берег. Тянуло плыть и плыть, пока маслянистая спокойно и плавно дышащая гладь моря не поглотит его обессилевшее тело.

Потом он услышал, что за ним   кто–то плывет, кто–то стремительно и легко его догоняет. Ну конечно же, это Дима. Через минуту Дима уже был рядом:

 –Обиделся?

Василий чувствовал себя последним идиотом. Хотелось кинуть в физиономию Димы что–то жесткое и обидное. Но в голове одна сумятица и Василий хрипло произнес:

 –За что?

–Ты пойми, я ведь пошутил. Давай повернем обратно. А то до берега не дотянем.

Оба   понимали всю лживость этого   разговора, а потому оба больше не находили слов. Молча развернулись и поплыли к берегу. Карп мог легко оторваться вперед, но он все время держался рядом с Василием до тех пор, пока их ноги не коснулись донного песка.

Даже теперь, по прошествии стольких лет Василий Павлович никак не может уверенно сказать, что побудило Диму поступить так жестоко. Иногда он думает одно, иногда другое, а нередко вообще не способен понять и объяснить мотивы поведения своего товарища по давнему летнему отдыху.

Своей мужественной красотой и спортивным видом Дима наповал сразил девушек. Тут он был просто на недосягаемой высоте и соперничать с ним в этих статях никто бы просто не посмел. А вот по другим статьям...

Теперь Василий Павлович склонен иногда думать в минуты сокровенных воспоминаний, что виной тогдашнего унизительного происшествия стало его чрезмерное пристрастие к художественной литературе. Несмотря на страшный книжный голод послевоенных лет он с самого раннего детства очень много читал. С самого раннего детства обладал отличной памятью. Это был его главный козырь. Он им пользовался неумышленно. Когда заходил разговор о литературе Василий просто не знал удержу.

Эта несдержанность его тогда и подставила. Дима считал себя первым во всем. Он пробовал удивить девушек и своей обширной эрудицией. Но при этом неизменно возникала дискуссия и неизменно выяснялось, что осведомленность у Василия более внушительная. 

Однажды на пляже произошел даже курьезный случай. В компанию девушек   Дима неизменно приходил с томиком Бунина под мышкой. Он часто говорил, что это его любимейший писатель. Как–то после купания он попросил одну из девушек почитать Бунина вслух. Девушка согласилась. Она открыла томик и начала читать вслух "Деревню". Все слушали с большим вниманием. Бунин тогда был не в почете, издавался он мало. Поэтому молодежи очень хотелось приобщиться к опальному.

Но тут произошло неожиданное. Ценитель творчества эмигрантского писателя звучно захрапел. Девушки запрыскали, стараясь задавить рвущийся наружу смех. Дима проснулся. Все постарались сделать вид, что ничего не произошло. Но чтение повести на этом прекратилось.
Да, Дима не был большим знатоком и ценителем литературы. Но простить кому–то другому превосходства по этой части никак не мог. Его лидерство во всем должно быть незыблемо.

На другой день   Василий силком заставил себя пойти на берег моря. К его удивлению ни Димы, ни школьниц там не оказалось. Была одна Лида. Как и всегда она стояла на песке у самой кромки   воды, загорала. С Василием поздоровалась по обычному сдержанно. Сказала, что школьницы уехали еще вчера в областной город поразвлечься.

Если   судить по лицу Лиды, вчерашнего словно и не было. Василий тоже не осмеливался затрагивать неприятную для него тему. Но Лида всегда была непредсказуемой. Не изменила она своей натуре и на этот раз:

–Скажи, а Дима еврей?

– Да бог его знает. По виду – похоже. Но, говорят,    по документам он украинец. А зачем   это тебе?

–Да так. Все–таки он еврей.

–Возможно. Его ведь по–настоящему не Димой, а Давидом зовут.

–Ну вот видишь?

 –Да какое это имеет значение?

 –Никакого.

–Он тебе нравится?

–Видный парень, ничего не скажешь. Да только кроме себя никого не любит. И никогда, видно, не полюбит.

–А ты откуда знаешь?

–Я, Вася, женщина. Да–да, парень. Я ведь   замужем успела побывать. Вот за таким же Димой. С виду– картинка, а внутри– труха. Год вместе мучились.    А потом к обоюдному удовольствию разбежались.

Василий и до этого разговора       предполагал, что у Лиды в жизни уже многое   бывало. Но чтобы она успела побывать замужем?   И он спросил несуразное:

–И где вы встретились?

 –На целине. Я туда сразу после десятого класса поехала. Сразу втюрилась по самую макушку.    Да сразу и обожглась. Так что в вашу   невинную компанию   я мало подхожу. Как бы сказала моя бабка: оскоромилась я.

Она попала в самую точку. Василий был призван   на флот не целованным.    Его отношения с девушками до военной службы дальше разовых невинных провожании не заходили Да и школьницы, судя по всему, с   мальчиками не встречались.

В тот, да и в последующие дни Василий почти не купался в море. Они лежали   на песке рядом, близко– голова к голове– и сдержанную на слова   Лиду словно прорвало. Она рассказывала о себе много и   предельно откровенно. Перед Василием внезапно предстал совершенно не знаемый им человек. А он–то считал, что умеет разбираться. в людях. И Лида до этого дня казалась ему понятной. Он думал, что несмотря на кажущуюся скрытность девушки, он неплохо разбирается в ее спрятанной от постороннего глаза душе.

Оказалось, Лида была совсем незащищенной перед жестокими реалиями жизни при выпуске из средней школы. Она безоглядно верила в добропорядочность окружающего мира, в светлые идеалы и благородство живущих рядом людей. Она всей душой рвалась к возвышенному, благородному, героическому. Поэтому после окончания средней школы для нее не было повода размышлять: как дальше строить свою жизнь. Только ехать на целину. Туда отправлялась лучшая молодежь страны.

И там Лида действительно нашла много таких, как она сама, романтиков. Но   очень часто судьбы людей, прибывших на целину, решали не они. Там же очень много   откровенных негодяев встретилось   девушке. Да по сути дела, тогда еще несмышленой девочке. На целине шла жестокая борьба. И фронтов было много. Романтики, не щадя себя, боролись за снабжение   страны   хлебом. Всякого рода проходимцы, уголовники и карьеристы ехали на целину по другим причинам. Вот они–то исковеркали невинные души   многих романтиков. Попала под эти страшные жернова и Лида. Она совсем недавно вернулась из Актюбинской области. Приехала настороженной, недоверчивой, на все окружающее смотрящей с горькой иронией. Она   замкнулась в себе, тщательнейшим образом прятала свою природную застенчивость, наивность и безоглядную   доверчивость. Она создала в себе образ женщины решительной, скрытной и в меру циничной. Она приучила себя держаться на людях уверенно, и по большей части сдержанно. Лида считала, что именно так ее   не распознают настоящую.

В минуты заманчивых воспоминаний Василий Павлович очень хотел бы восстановить те очень давние разговоры дословно. Но в проклятой памяти все окончательно выцвело и выгорело под беспощадным солнцем времени. Больше всего воскрешались в памяти   только темы разговора, их тональность, степень внезапно возникающей и также внезапно пропадающей доверительности. Всплывали в памяти лишь обрывки бесед да отдельные эпизоды. Те, которые теперь Василию Павловичу кажутся самыми сокровенными.

Очень хорошо вспоминается, как он каждый день мысленно готовился к трепетному объяснению в своих заветных чувствах перед любимой девушкой. Ему тогда казалось, что Лида ждала и хотела этого. Иногда     у Василия   даже появлялась непоколебимая уверенность, что   девушка подбадривает его к решительному объяснению. Долгими, теплыми и томительными летними вечерами в своей одинокой палатке он мысленно прокручивал всю картину прожитого дня, старался понять и объяснить для себя каждый Лидин взгляд со   значением, каждое сказанное с намеком   слово. В такие минуты Василий обзывал себя рохлей, размазней, телком нелизанным и принимал твердое решение завтра окончательно и бесповоротно сказать Лиде о своих чувствах. Сказать и встретить взаимность.

Эта непоколебимая решимость не покидала его и поздним утром, когда он отправлялся на берег моря. Они по неизменно заведенному распорядку встречались с Лидой на своем кусочке пляжа. Причем девушка всегда приходила первой. Василий, уже готовый начать с заранее заготовленной фразы, встречался с Лидой взглядом и его тут же охватывала такая неуверенность в себе, что все заготовленное вечером в  палатке становилось жалким, смешным и неуместным.

Теперь у него появлялась твердая уверенность в обратном. Лида снова поинтересовалась как бы вскользь: почему перестал ходить на пляж Дима. Что–то, похоже, она по Карпу сохнет. А он–то, дурак, раскатал губы.
Василий весь собрался, чтобы не выдать своих истинных чувств и деланно   безразличным голосом сказал:

–Ему теперь лафа кончилась. Медик   определил его в здоровые.    Теперь у него мало свободного времени.

 –Ну   это и к лучшему, – закрыла очень скользкую тему Лида. И у   Василия в голове мгновенно созрело: на   всех его маниловских мечтаниях поставлен жирный крест. Не нужен он этой замечательной девушке ни при каких обстоятельствах.

И Лида была какая–то притихшая, грустная, ушедшая в себя. И Василию весь этот день казалось, что  любимая им девушка читает все, что сейчас творится в его душе, как по открытой книге. Он чувствовал себя совершенно голым перед очень дорогим для себя существом. Хотелось провалиться сквозь землю. Только бы не быть раздетым до такой постыдной степени.

Но как и всегда в такие крайне неловкие и щекотливые моменты, Василий не мог найти достойного выхода из сложившейся ситуации. Он лежал рядом с Лидой на песке, близко– голова к голове– и чтобы хоть как–то сгладить неловкость, нудно жевал жалкую словесную жвачку.

А море было спокойным, теплым и притягательно ласковым. Его маслянистая, ослепительно сверкающая на жарком солнце гладь бесшумно дышала. Поверхность воды   медленно вспучивалась и так же беззвучно медленно опадала. Море манило в свои теплые и ласковые объятия. Море сулило покой и умиротворение. Но Василий, как прикованный кандалами лежал на песке и   мучительно выдавливал из себя околесицу. Только бы не молчать. Только бы не молчать.

Дни пролетали стремительно. Из областного города возвратились школьницы. Остаться наедине с Лидой теперь почти не удавалось. Да и, нередко казалось Василию, Лида к уединению особенно и не стремилась. Она стала суше в общении. Часто делала так, чтобы Василий держался поближе к медноволосой.

За это время попритихли воспоминания о недавней болезни. Василий как–то обратил внимание, что он почти совсем перестал кашлять. Прошла слабость в организме. Его потянуло к движению и он часто увлекал школьниц   на дальние заплывы в море.

А потом настало время Василию возвращаться в свой дивизион. И тут Лида нашла предлог остаться им одним. Школьниц под каким–то пустяковым предлогом она отправила в поселок Мечников. И как только они остались одни, сама начала так взволновавший Василия разговор:
–Пожалуй, это даже хорошо, что у нас с тобой так все невинно закончилось.

–Не думаю, что так уж хорошо,– хрипло сказал Василий.

–По крайней мере, расстанемся– души мотать себе не будем. Ну поскучаем немного, а потом все и забудется.
У нас ведь и встречаться наедине возможности не было. Днем   от людей нигде не спрячешься. Все как на ладони. А вечером тут пограничная зона. К родственникам в дом я пригласить не могла. Я с ними не особенно близка. А они люди строгой   морали. Не разрешили бы нам у них по вечерам встречаться. Так что, не судьба

Сердце в груди Василия отбивало бешеный ритм. Мозг затягивала пелена полуобморочного состояния. Хотелось Лиде возразить умно, убедительно и весомо. Но в полуобморочных мозгах была каша, и Василий хрипло выдавил из себя первое, что пришло в смятенную голову:

–Зачем же окончательно рвать?  Можно обменяться адресами, переписываться. А после   моей службы, если ты, конечно, согласна, мы могли бы пожениться. Поехали бы жить в село к моей маме. Она у меня добрая.В глазах   у Лиды появилась горькая   ирония:

 –В селе я уже пожила. Ну да не это главное. Ты, парень, сейчас весь во власти пляжного очарования. Я тебе кажусь если не принцессой или феей, то чем–то близким к этим воздушным созданиям. Только все это очарование первого знакомства со временем проходит. И предстану я перед тобой самой   отъявленной стервой,    охмурившей неопытного парня. Ты же потом сам и будешь   мне глаза колоть, что пошла за тебя замуж вторым заходом.

–Нет уж. Мне если теперь кого и искать для совместной жизни, то такого, как и я сама,– с надкусом.
И давай на этом поставим точку. И тебе пора отбывать из поселка, и меня теперь уже ждут родственники. Они пригласили в город за покупками.

И остался Василий потерянно стоять на пляжном песке, хотя в части Баскакова его дожидалась машина.

В дивизионе Василия встретили с бурным ликованием. В то щедрое на солнце лето до черноты загорели все. Но чтобы до цвета тела настоящего негритоса получилось только у Василия. Старшина   команды даже запретил ему вечером ложиться в постель без тельняшки.    Чтобы   не смущать своим видом сослуживцев.

О своем бронхите к тому времени Василий совсем забыл. Ни кашля, ни температуры совсем не ощущалось. В теле была бодрость необыкновенная.
Только душа теперь постоянно пребывала в беспокойстве и неуютности.    В дивизионе – не в баскаковской шараге. Никакой самостоятельности. Весь световой день на людях. А летом световыми бывают чуть ли не целые сутки.

Весь день насыщен до предела. И на вахте и при исполнении других служебных обязанностей один на один с собой не останешься. Уединишься лишь под легкой простыней после отбоя. Только отряхнешься от дневных забот– и начинают душу скрести кошки горьких воспоминаний, тягостных сомнений и беспощадного самоедства. Василию часто казалось: не будь он таким растяпой, все бы у них с Лидой сложилось наилучшим образом. Убедил бы   ее после своей демобилизации поехать к матери в село. И   тогда была бы впереди только ладная и счастливая жизнь.

Но приходила другая ночь. И появлялось другое настроение. На этот раз Василий твердо был уверен, что у Лиды к нему никаких чувств не было. Просто от скуки поигралась с неопытным и нерешительным недотепой, другого выбора не было. Карп– несомненно, завидная фигура. Но он мало вращался в их обществе. Да и Лида его, судя по всему, если и   привлекала, то очень поверхностно.    Своим физическим совершенством   Дима покорял всех девушек, а не одну конкретную персону.

В одном Василий тогда был твердо уверен: девушки   уходят под крыло   только к решительным   и настойчивым парням. А этими бесценными качествами в отношении со слабым полом он никогда не обладал. Вот и потерпел позорное поражение.

Да тогда он воспринимал случившееся как свое унизительное поражение. В силу своей молодой жизненной неопытности Василий считал, что парень с толковой головой просто обязан заранее разобраться, нравится ли он избранной им девушке. Если возникают сомнения– то нечего и копья ломать. Василий казнил себя за то, что он пренебрег этим непременным правилом. За что и жестоко поплатился. Ему часто казалось, что Лида торжествует теперь свою несомненную победу и вовсю потешается над его неуклюжестью и беспомощностью.

В другой раз он обзывал себя самым последним негодяем. Лида девушка тонкая, благородная. Она ждала и хотела получить от него нежные слова признания. А он мямлил несуразное в своих глупейших и трудно понимаемых нормальным человеком намеках. Вот и получил то, на что нарывался.

Все эти поздние вечера душного августа так и продолжались в душевных метаниях, пока последнюю ложку дегтя в сомнения молодого матроса не плеснул сослуживец Василия Толик Погорелов. По воскресениям   он, как только предоставлялась возможность, ходил в увольнение.    Дело   было несложное. В морской базе, вполне естественно, преобладали военные. Девушек почти не водилось. Те, что ходили на танцы летом в матросский парк в основном перезрелые дамы, которые больше походили на бабушек. В основном они работали в местных госпиталях.

Но коренной москвич   Погорелов этим не смущался. Из "бэушной" танцующей женской публики он всегда находил для себя наиболее удобоваримое.

В последнее увольнение ему несказанно повезло. На танцах он встретил Лиду. С ней и протанцевал весь вечер. Толик проводил ее до гауптвахты, откуда автобус уходил в Мечников. А потом, придя в дивизион, во всех подробностях рассказал Василию о происшедшем. Толик предлагал Лиде встречаться. Она   очень мягко и доброжелательно, по утверждению Толика,    объяснила ему, что карта   уже не в масть. Завтра она уезжает из Мечникова. Вот если бы раньше, она, возможно, и подумала бы   над его предложением. Тем более что танцор он отменный. Жаль, что раньше она не посещала танцплощадку.

Толик был хорошо осведомлен, как Лида и Василий проводили время в Мечникове. Но он нисколько не пощадил и без того уязвленное самолюбие парня. Рассказал все в самых ярких красках. То ли   совершенно не догадывался о душевных муках Василия. То ли в Погорелове взыграли победно–злорадные чувства молодого самца.

У Василия после этого, во всех подробностях, рассказа было очень пакостно на душе. Он воспринимал случившееся как зловещую и пакостную оплеуху.    Она была намного больнее и обиднее той, что в свое время нанес Дима Карп при той неудачной и крайне оскорбительной       игре в волейбол.

Но он нисколько на Толика не обижался. Он понимал, что на его месте, вполне возможно, поступил бы точно так же. Безудержное торжество победителя, если на него вовремя не надеть смирительную рубашку, может перехлестнуть за всякие рамки приличия. Что с Толиком и произошло в тот воскресный вечер.

Было горько и обидно, что   за все проведенное с Толиком время Лида ни разу не упомянула о нем, не поинтересовалась, как он там.  "Сказала прощай– и тут же забыла"– не выходила из головы убивающая наповал мысль.

Почти всю ночь Василий прометался без сна. Море было абсолютно спокойным и ничто не нарушало тишину. Душный воздух застыл в неподвижности. А в лихорадочной голове парня были тропические вихри. Почему она о нем не вспомнила ни на долю секунды?   Потому что встреча с ним была мимолетным дорожным приключением, какие сплошь и рядом случаются в поездах. О них походя рассказывают многие матросы– отпускники, возвращаясь из отпуска.

Почему так безжалостно откровенен был   сегодня Толик? Судя по всему, он совершенно не брал его в расчет как потенциального соперника. Выходит, их шансы на расположение этой статной и привлекательной девушки просто несопоставимы?   Василий никогда не обольщался в отношении своей внешней привлекательности. Но и совсем уж безобразным   себя тоже не считал. В успокоение своего самолюбия взял себе на вооружение расхожее изречение: мужчина должен быть немного красивее обезьяны.

А может, и не во внешности вовсе дело? Возможно, и так. Единственно, чем он хоть как–то заметен– много читал. В остальном обычная серая посредственность. Часто нерешителен в общении с незнакомыми людьми. Особенно– с женщинами. Не в меру застенчив. И в духоте августовской ночи Василий подвел неутешительный для себя итог: шансов привлечь внимание симпатичной девушки у него никаких нет.

Такой   страшный по своей сути вывод   от ночных душевных метаний убедил Василия, что по части женской взаимности, высоких и сильных по чувствам взаимоотношений   ему ничего не светит. Это горькое   откровение давило своей чудовищной несправедливостью. Неужели он такой обделенный, что им не может заинтересоваться ни одна девушка и ему отведено судьбой пожизненное одиночество?

С тех пор много воды утекло. Василий Павлович теперь живет далеко от моря, на котором пришлось служить срочную службу и где случилась его самая первая и такая до сих пор непонятная   для него любовь.    Он был женат. Жил в семье, как все. Временами у них с женой царили лад да любовь. Так что соседи им завидовали.

Временами из–за пустяков вспыхивали такие дикие ссоры, что хоть святых выноси. Нажили единственную дочку. Она теперь замужем,    живет вполне самостоятельно и далеко отсюда.

С женой к почтенному возрасту как–то охладели друг к другу. Она уехала к дочери ухаживать за внуком, который почти с самого рождения болел неизлечимой болезнью, да так там и зажилась. Она регулярно писала Василию Павловичу обстоятельные письма   с подробными советами чисто житейского характера, беспокоилась о его нарушенном прожитыми годами и житейскими невзгодами здоровье. С большими   подробностями излагала все о семье их дочери.

Но по этим письмам   Василий Павлович безошибочно угадывал, что он теперь в сердце жены на второстепенном плане. Вся ее душевная боль и все ее   устремления отданы только   больному внуку.
Да так оно и должно быть, резонно делал вывод Василий Павлович. Судьба итак жестоко обошлась с их горемычным внуком. Пусть хоть бабка, как может, скрасит его убогую жизнь.

Вот и коротал Василий Павлович свой пенсионный   удел в одиночестве. Горе, постигшее их семью с рождением внука, не уходило из сердца.    Но оно с годами стало   привычным. К нему все притерпелись, смирились с неизбежностью.

А у Василия Павловича теперь шла своя одинокая и занудливо однообразная жизнь. Днями, если позволяло здоровье,    он возился во дворе по хозяйству, готовил себе нехитрую еду. Вечерами от бессонницы и одиночества так и эдак перелопачивал свою жизнь.    Нередко в своих воспоминаниях заходил так далеко, что многое зримо представилось из самого раннего детства.

Вот и первая, по–настоящему сильная   любовь вспомнилась. Иногда уже между явью и сном перед глазами Василия Павловича вдруг появлялись карие глаза Лиды, ласковые и внимательные. Они были так близко, как давным–давно на пляже у поселка Мечников. Ветер слегка трепал ее черные волосы и они ласково щекотали его лицо. В душе возникали волнение и радость. Но той остроты ощущений, что были в молодости при одном воспоминании о любимой девушке,    уже не было.

Теперь Василию Павловичу, как, впрочем, и в пору молодости, очень хотелось заглянуть в душу той молодой и очень привлекательной Лиды. Чтобы понять потаенные причины ее поведения в то давнее–давнее лето 1958 года. Раньше Василию Павловичу казалось, что со временем, когда он душевно заматереет, когда с возрастом наберется ума и опыта, обязательно поймет во всех мельчайших деталях нюансы своих давних взаимоотношений

с Лидой. Напрасно надеялся. И сейчас он не может утверждать, как к нему тогда относилась девушка. Как и тогда он был твердо уверен лишь в одном. В то далекое–далекое лето он чисто, свято и трепетно относился к той теперь бесконечно далекой и безнадежно недосягаемой Лиде. Тогда казалось, что очень любил   и очень долго страдал от неразделенного чувств. В старости все воспринимается с меньшей остротой и категоричностью.

Теперь Василий Павлович нередко предполагает, что то было просто сильное юношеское увлечение, которое по неопытности он принял за настоящую любовь. Да страдал душевно он тогда очень сильно. Но потом, с годами, очень привлекательная девушка   Лида совсем была вычеркнута из его памяти. Теперь он даже не совсем уверен, так ли ее звали на самом деле.

Думал, с годами появится ясность и четкость в оценках. На самом деле все еще больше запуталось.

Человеческая натура – вещь странная и не всегда объяснимая. Василий Павлович умом понимал, что тогдашнее его влечение было односторонним. Но нет–нет да и вспыхивает иногда надежда, будто Лида   была к нему неравнодушна. Все сложилось бы просто замечательно, окажись он более решительным. Но в действительности неуверенность в ответной реакции подвела их обоих. Как говорят, надежда умирает последней.               

                19 июня 2015 года