Безымянная

- Эй, я вроде уже говорила, что не парюсь по этому поводу?
Через окно пробивается слабый свет. Его уже давно не мыли. Вижу, как в углу на тонкой паутине висит муха. Она слегка жужжит и у меня в голове возникает иррациональная мысль.
А если бы я была размером с нее, то я наверняка слышала бы пронзительный стон? Или плач умирающего существа, которое уже устало вот так нелепо висеть на краю смерти?
Мотаю головой. Нелепо. Правда, нелепо.
Взгляд натыкается на участливый взгляд.
Блин, как же вы меня достали.
Мне говорят, что я больна. Мне говорят, что я потеряла память.
- Да не теряла я ее! – пытаюсь придвинуться ближе к сестре-настоятельнице. Та испуганно шарахается от меня. Меня бесит этот страх. Неужели нельзя не притворяться, что ты понимаешь, принимаешь и не боишься? Все люди лживы. И она, сейчас сидящая передо мной – не исключение. И еще. Я не понимаю, почему меня перевезли в монастырь? Думают, что я буду молиться ему и вспомню все?
Что за чушь. Как я могу что-то вспомнить, если я ничего не забыла? Я все помню. Я совершенно нормальна. И я не понимаю, почему меня здесь держат.
- Как тебя зовут?
- Не знаю…
- Сколько тебе лет?
- Не знаю.
- Откуда ты?
- Не знаю!
Почему она задает такие глупые вопросы? Словно мне есть до них какое-то дело. Неужели человек настолько обезличен без имени? Я же существую. Значит, даже без имени, я – это я.
Меня раздражает эта девчонка. Сидит, вся такая правильная, наряженная в рясу и смотрит таким взглядом, словно говорит мне «покайся!» А не много ли ты на себя берешь, дорогая?
И это участие в ее глазах…Оно тоже бесит.
- Я совершенно здорова. – провожу пальцами по своим губам, - у меня все нормально. – руки, ненормально тонкие, с синими, просвечивающими через кожу прожилками, с длинными костлявыми пальцами, ерзают по коленям, сжимают края серого платья, - а ты… ты пытаешься навязать мне что-то. Мне это не нравится…
Если я и правда ничего не помню, то может быть, это от того, что этот ваш Бог так захотел? И вы же идете против него, пытаясь что-то сделать со мной…
Это неправильно.
И я просто делаю самый верный шаг, на который только способна.
Я разбиваю ей голову. Той самой табуреткой, на которой сидела ранее.
Сейчас все правильно. Правильней быть не может. А они дураки… раз не видят очевидного.
В следующий раз пришла еще одна. Меня почему-то связали. Глупые, что они могут? Я ведь лишь избавила ту монашку от ложных мыслей. Они были неправильны, и она тоже.
Она говорит, что она моя сестра. Мне становится весело. Если мы сестры, значит, мы похожи. Но она не похожа на меня. И дело не во внешности. Глаза, выражение в них совсем другое, нежели у меня – загнанно-умиротворенное, словно я уже почти смирилась с тем, что от меня не отстанут.
Движения ровные, спокойные – руки совсем не такие, как у меня. Я хочу показать ей свои – она отдергивается, глядя с едва сдерживаемым отвращением, как я, изворачиваясь, пытаюсь показать ей свои уродливые руки. Нет, она не моя сестра. Она мне лжет.
Родная сестра примет такой, какая есть. А мы даже не похожи кожей. У меня – с синюшным оттенком, у нее бело-розовая, здоровая.
- Какая ты мне сестра? – твержу я, подходя к ней ближе.
Страх, паника в ее глазах – сейчас это настолько явно, что нет смысла больше притворяться. А я чувствую лишь ликование, глядя, как она уходит.
Жаль, что я не убила ее.
Ей повезло, ведь она даже ничего не стала мне доказывать.
Потом приходит еще кто-то...Я не помню их имена, не помню причину, по которой они приходили. Да это и неважно. Меня лишь волнует то, что через это чертово пыльное окно я не могу разглядеть то, что там. Тот мир. Он наверняка так же красив, как и мои руки.
А муха уже перестала дергаться и жужжать. Не знаю, почему, но это приносит мне успокоение. Мысль о том, что хоть кто-то уже перестал мучиться.
Мне, наконец, развязывают руки. А я скольжу ими по этому пыльному стеклу, скребусь туда, где свет, такой слепящий, что чувствуешь себя почти счастливой… И замечаю ее. Она наверняка такая же, как и я. Тоже в этом нелепом сером платье, с накинутым на него наверняка тяжелым и страшным пальто.
Она не смотрит по сторонам, а лишь себе под ноги. Взгляд пустой, и я чувствую к ней то, что, наверное, можно назвать нежностью. Она имеет право зваться моей сестрой.



***
Первое время я рассматриваю ее руки. Они лучше, чем у меня, но такие же тонкие. Только эта тонкость не болезненна, она утонченна. И бледная кожа не просвечивает маленькие венки. Словно она родилась уже такой, утонченной. Словно она из высшего общества. И даже то, что ее голова подстрижена так же коротко, как и у меня, не лишает ее того природного очарования, которое уже с рождения заложено в ней.
Она ничего не говорит мне, лишь только иногда качает головой. Глаза грустные-прегрустные… Меня это умиляет. Мне хочется целовать ее руки, но, к сожалению, меня опять связывают.
Говорят, что я опять буянила. Ну не странные ли? Я почти смеюсь. Я не помню этого. Я нормальная. И она тоже. Мы настолько нормальные, что понимаем друг друга. Без слов.
Что могут эти лживые люди? Ничего.
Мы не врем друг другу. Я не вру ей, когда говорю, что хочу иметь такие же руки, как у нее. Я пытаюсь показать ей свои руки. Она видит, каких усилий мне это стоит. Она видит мои недостатки и нежно улыбается мне.
Она принимает меня. Я не вижу страха или опасения в ее глазах.
Она не врет мне, когда смотрит на меня. Она не врет мне, когда ее уводят от меня.
Мы не врем друг другу, когда понимаем, что больше никогда не увидим друг друга.
Эти люди говорят, что она может вылечиться. Глупые, вы ничего не понимаете! Она не может вылечиться, ведь она не больна! Она так же здорова, как и я.
А я остаюсь. В этой странной комнате с запыленным окном – когда его уже, наконец, протрут? В этом сером платье. С почти налысо остриженной головой.
Ее последний взгляд – как обещание. Может, мы встретимся. Хотя, навряд ли. Когда она выйдет отсюда, она станет такой же, как и они.
Она перестанет быть собой. Моя настоящая сестра. А пока, пусть и далеко друг от друга, но мы вдвоем.
Но я все равно буду ждать и надеяться.