За кпп новороссии

          За КПП Новороссии
Ростовский таксист, опытным взглядом окинув хвост легковых автомашин, ожидающих прохождения досмотра на КПП, безошибочно определил жертву. Парень лет тридцати на ещё не «хламовой» Hyundai поджидал своей очереди прохождения погранконтроля.
– Возьми пассажира до Донецка, – сделав чересчур уж жалобное лицо, попросил его таксист. Тот внимательно посмотрел на меня и, не увидев ничего криминального, ответил:
– Возьму, вдвоём веселее, если только документы в порядке и в багаже нет запрета.
– Да всё у меня хорошо, я же не враг себе, – выговорил я не менее убедительно, чем ростовский таксист.
Вот и всё, сказано – сделано. Перегрузили мой «валенок» в Hyundai. Ростовчанин шустро сунул мне руку, не забыл вложить туда и бумажку со своим телефоном, чтобы я на обратном пути вызвал его на этот же КПП. С тех пор я его больше не видел – как говориться, дай Бог ему удачи. Зато теперь я оказался рядом с настоящим жителем самопровозглашённой республике ДНР.
Российский КПП прошли быстро – паспортный контроль, досмотр... Меня спросили о цели визита в ДНР, на что я, как таблицу умножения, повторил легенду о племяннице. Дальше сто метров – и КПП ДНР. Там примерно всё то же, что и на российском, только у сотрудников форма попроще – обычный камуфляж, и в руках у каждого – автомат Калашникова. У некоторых – по паре «капур» в куртках. Мальчишки ещё совсем, лет по восемнадцать - двадцать, но на лицах – отпечаток серьёзности. Проверяли нашу машину на КПП ДНР основательнее, чем на российском, в особенности мой «валенок». Разрезать его не решились, но крутили и нюхали, ханты-мансийская щучка благоухала, несмотря на пресс моих книг, аромат её усыплял бдительность таможенников.
– Рыбка... – как-то по-мальчишески хулигански переглядывались «погранцы». Единственный вопрос по поводу моих книг задал мальчуган в камуфляже, у которого по-ковбойски на офицерском ремне висел пистолет ТТ:
– Это не историческая литература?
Другой мальчишка, с обшарпанным «калашом», одёрнул его:
– Так он же ввозит в ДНР книги, а не вывозит!
«Ковбоя» убедила логика товарища, и он махнул рукой:
– Нехай везёт.
Мне стало интересно, и я переспросил:
– А историческая литература – это какая ?
Двадцатилетнего мальчонку, в недавнем прошлом не особо, видно, прилежного школьника, такой вопрос застал врасплох, он задумался, а потом ответил:
– Это антикварная, дорогая. Езжайте!
Мой водила переключил скорость, и мы въехали на территорию Донбасса. Парень был разговорчивый и поведал мне историю своей сегодняшней жизни. Со своей женой он разошёлся, она уехала в Киев, а с ним осталась их общая дочка. Сейчас он возвращается из Краснодара, где у него закрутился роман с молодой замужней женщиной, матерью двоих детей.
– Муж ей покоя не даёт из-за того, что я приезжаю, – сокрушался дончанин, – знает, что я сплю с ней, а всё равно думает, что он ей нужен. Разве у него с головой в порядке?..
Вдоль дороги проплывают поля, засеянные пшеницей, подсолнухами, сёла с ухоженными домами и огородами, нигде не заметно никаких признаков войны. Лишь только известный всем по сводкам новостей Иловайск, по которому мы проезжаем, напоминает о недавних баталиях кое-где изрешечнными пулями заборами и воротами да несколькими обгоревшими домами. Я каждый год бываю в Сухуми, где боевые действия закончились в 1994 году, там следов войны осталось много и по сей день, по крайней мере, больше, чем я вижу по пути от КПП Новороссии. Понятно, что это не линия соприкосновения, не Тельмановский район и не Петровский. Вот пригород Донецка, Макеевка. КПП – ровные ряды из мешков с песком. Три постовых с «калашами» в руках, один махнул нам рукой, остановились. Для проформы парнишка спросил:
– Куда следуете?
– Да в Донецк, – отвечает мой водила. Тот в знак согласия кивает:
– Езжайте, – и совсем уж по-детски просит:
– А закурить нема?
Водитель даёт ему три сигареты, и мы мчимся дальше, к Донецку. «Странно, – ловлю я себя  на мысли, – а где же война?..»
Город Донецк встретил меня стрижеными газонами, зарослями роз на опрятных улицах и бульварах. Сразу видно, что хозяева в этом городе – его жители. А это и есть великое проявление демократии, когда народ – хозяин своего жилища. Наверное, именно такая демократия, где есть народная власть, а не какая-то партийная система, руководимая олигархами, как раз и не нравится Европе. И, наверное, лишь только по этому ЕС потворствует и помогает Киеву в этой братоубийственной войне. Что говорить, не должен Донбасс, да и Россия не должна жить достойно, в цветах, достатке, радости и счастье – это, я убеждён, мировоззрение Запада по отношению к славянским и всем российским народам.
...В пригороде Донецка по чистым улицам гуляют молодые пары в пёстрых шортиках. Поспела черешня, по деревьям лазают дети. Детей здесь много, они беззаботно снуют повсюду, как будто и нет никакой войны. В тенёчке, беседках сидят пожилые мужички в белых панамках, человек по пятнадцать, и о чём-то говорят. Понравился мне баннер в Донецке: «Если ты делаешь добро, значит, ты человек от Бога».
Вот мы подъехали к дому, в котором я буду жить, по улице Шахтостроителей. У подъезда – черешня, густо обсыпанная спелыми плодами, но мальчишки и девчонки не обращают на неё никакого внимания. «Вот бы это дерево к нам в Берёзово, в Ханты-Мансийск, – улыбнувшись, подумал я, – а взамен бы сюда кедр, усыпанный шишками... »
Приехал Николай Резников, назначенный Сергеем Котькало мне в гиды. Мы проговорили в общих чертах обо всём, наметили план нашей работы. И тут, как бы в подтверждение моих ожиданий, со стороны аэропорта началась стрельба. Вдалеке заухали украинские снаряды, на сленге местных – «входящие», а через полчаса в ответ стала бить артиллерия ополчения, – «исходящие» выстрелы. Но страха и опасений не было, наверное, настроение ничего не боящихся горожан передалась и мне. Как говорится, чему быть, тому не миновать.
Николай Резников (позывной «Продюсер») – представитель интернет-газеты «Анна- ньюз». Прощаясь с ним до завтра, я уже засыпал на ходу, усталость давала себя знать. День путешествий подошёл к концу.
–Ты встал? – раздался голос моего "продюсера".
– Ну да, – соврал я, потягиваясь на своей постельке.
– Ты не торопись, Леонид, пиши что-нибудь, мне тут надо до обеда организовать пару встреч, так что в твоём распоряжении как минимум часа четыре. Кстати, рекомендую побывать в парке Щербакова, если на тебя произвели впечатление донецкие розы, – там их видимо - невидимо, каких только нет, – договорил Резников и внезапно отключил свой телефон.
– Спасибо! – улыбаясь, поблагодарил я его, и только собрался ещё подремать, как вдалеке цепочкой прогремели взрывы, похожие на ломающийся шифер. Нет, не до сна теперь, надо работать. Бритвенный станок, зубная щётка, мыльный арсенал – и я в форме.
Такси в городе работает хорошо, и я, как прилежный горожанин, следую в парк Щербакова. На улицах – девушки в белых джинсах, девушки в шортах, девушки в длинных платьях, девушки в юбках, пожилые женщины в шляпках. Люди спокойно, непринуждённо разговаривают, улыбаются. Магазины работают практически все, на улицах Донецка мирная городская суета. Я всматриваюсь в лица горожан и пытаюсь уловить на них отпечаток войны. Ан нет, люди такие же, как в Тюмени и Ханты-Мансийске, как в Москве, как в Вологде, где живёт кинорежиссёр Анатолий Ехалов. Вот только охранников с автоматами у входов в офисы много, да встретился по пути КамАЗ с солдатами, которые с любопытством выглядывали из щелей тента, – вот и все признаки войны. Кругом розы – город горит розами, они растут везде – в межрядье дорог, у офисов, у магазинов...
– По людям и не скажешь что война, – говорю я таксисту.
– Да ничего, живём. Снаряды бы не летали, а так жить можно. В сторону аэропорта съездите – и вопросы у вас сразу отпадут, или на Петровку. Люди в основной массе оттянулись оттуда, а кто-то ещё и там. Вы не местный?
– Нет, – отвечаю я, – из Ростова.
Машина переехала реку Кальмиус, ещё пара поворотов по утопающим в цветах улицам Донецка – и пред нами красивые ворота городского парка. Отдав таксисту шестьдесят гривен, что в пересчёте на наши деньги сто двадцать рублей, захожу в парк.
Не миллионом, как в песне Пугачёвой, а миллионами алых роз благоухал парк Щербакова. Река, водоросли, утки, беззаботно гуляющие поодиночке и группами люди – пары, семьи с детьми, ополченцы в форме... Работали кафе, продавалось мороженное – всё как в мирном городском парке. Я отснял розы, цветники –эту донецкую красоту, дело рук "сепаратистов" – именно так ЕС и Украина именуют жителей Донбасса за их демократическое волеизъявление, сделанное через референдум и выборы. Но как можно стрелять из пушки в девятиэтажный дом адекватному, психически здоровому человеку? Как? Ведь есть в Киеве десятки тысяч осуждённых мужчин, отказавшихся участвовать в братоубийственной войне, а есть и те, кто стреляет по осаждённому городу. Почему? Даст ли моя поездка ответы на все эти кошмарные вопросы?
С мороженым я шагал к выходу из парка, и вдруг мне стало как-то неловко: подумают ещё, что нетрадиционал, – в военное время с мороженым по парку... Но, поглядывая по сторонам, я прогнал эти мысли. Люди так же гуляли по парку, ели мороженое, читали на лавочках книги, мужчина в жёлтой шляпе сидел на скамейке с шахматами...
"Так где же война?" – опять закрутилось в моей голове. А вон она. Навстречу на костылях ковыляет ополченец, ноги нет по бедро. Рядом его товарищ в военной форме. Загорелое лицо с отпечатком тяжёлого бремени жизни – видно, что он перенёс много чего... "Дай вам Бог, ребята, победы", – пожелал я им мысленно. Ну вот и ворота – выход из донецкой сказки "Парк Щербакова". Глядя на отдыхающих горожан, я подумал: а ведь они – непокорённые. Не могут волю их донецкую "укропы" сломать пушками, пулями, фосфором, обстрелами. Не обращают на них люди внимания, плюют в спину им и продолжают жить, отдыхать, гулять в парке, влюбляться, рожать, тосковать, плакать и радоваться.
Такси – и я снова дома. Дальнейшая моя деятельность зависит от "продюсера" Резникова, а значит, надо быть в боевой готовности. И точно, упомянутый «продюсер» не заставил себя долго ждать:
– Ты где сейчас, Леонид? – послышался в трубке добрый и энергичный голос.
– Еду на такси из парка Щербакова.
– Меняй курс, езжай к гостинице «Националь», там, в летнем кафе увидишь меня.
– Понял товарищ командир, – отрапортовал я, – держу курс на гостиницу.
Машина попетляла по цветущим улицам Донецка, глядя на которые, я вспоминал информацию Виктора Заболотского, общественного деятеля ХМАО-Югры, о том, что по приглашению правительства в Ханты-Мансийск привезли на отдых детей из Донецка. Зачем? – не давал мне покоя вопрос. – Сюда, в эту красоту Донецка детей везти надо, а не в окутанный комариным роем северный город. Хотя уверен, Ханты-Мансийск не подведёт, и дети Донецка отдохнут как надо.
Вот кафе, пять столиков, за одним из них «продюсер». Стакан кваса, ноутбук. Антураж – как в Европе. Мы пожали друг другу руки и перешли к делу:
– Хочу познакомить тебя, Леонид, с Ярославом Коротенко – депутатом народного собрания ДНР. Это тебе интересно?
– Конечно.
– Тогда поехали, в Донецке с такси нет проблем.
Мы сели в свободное авто.
Штаб депутата Коротенко располагался рядом с терминалом ЖД вокзала – тем самым, обстрелянным из артиллерии Порошенко, который мы видели по ТВ. Снаружи он выглядел ещё ничего, вот только внутри зияла чёрная гарь. Обстрелы аэропортов и железнодорожных вокзалов – это, как я понял, демократия по Порошенко, демократия по-европейски. Не должны жители Донбасса пользоваться железнодорожными вокзалами, а может, и вообще не имеют права ездить на поездах. Да и на самолётах летать – тоже, ведь превратили в груду металла терминал аэропорта и взлётную полосу. Максимум, что Донбассу положено по демократическому этикету ЕС, – это жить под обстрелами.
У подвального подъезда сидел автоматчик, рядом другой, с пистолетом:
– Куда? – спросил "продюсера" тот, что был с автоматом.
– К Ярику! – громко сказал мой «продюсер» и набрал телефон депутата. Мы прошли в подвальное помещение депутата Новороссии. Всё скромно – длинный стол, ноутбук, пяток стульев. Коротенко – сухощавый крепкий парень в военной камуфляжной футболке и таких же брюках. Мы познакомились, тепло пожали друг другу руки. Я вручил ему книгу и начал его обо всём расспрашивать. Ярослав не таил ничего, всё рассказывал как есть.
– Как, Ярослав, тебе удалось попасть в гущу событий, кем ты был до этого?
– В знак протеста против киевских событий я вышел на площадь Донецка и поставил палатку. А когда сторонников у меня набралось достаточно, мы взяли здание донецкого правительства, а потом и здание украинского СБУ.
Наверное, достаточно этого абзаца, чтобы составить мнение о Ярославе Коротенко как о патриоте своего города, своего Донбасса. Дальше Ярослав вступил в военное сопротивление, стал ополченцем, был командиром батальона в Мостино, Ларино, Новом свете. До событий на Украине работал в банке, в кредитном отеле, поработать пришлось и в в одной из коммерческих структур в качестве специалиста. Казалось бы, ничего особенного, но вот какая сила духа у этого парня!
В кабинете – иконы православных святых, на руках у Ярослава – повязки с молитвами. Такие повязки я видел потом и на передовой у ополченцев. Ополченцы имеют множество подтверждений тому, что Господь и святые берегут и хранят их.
– Они мне помогали выживать в условиях, когда выжить невозможно, – рассказывает Ярослав. – Они уберегли меня от серии выстрелов снайпера, от выпущенной по мне и моим товарищам целой кассеты "градов" в чистом поле. И от гранаты Ф-1, которая почему-то у моих ног не разорвалась... Помогает мне Ярослав Мудрый!
Перекрестившись, мы уселись на стулья. Я достал свою книгу «Рыба Обского севера» и спросил его:
– Ты, Ярослав, рыбалкой интересуешься?
– Конечно! – аж привстав со своего стула, сказал Коротенко. – Моя мечта – поймать настоящего здорового язя!
Я ответил, что это исполнимо:
– Тебе, Ярослав, останется только доехать до меня в Берёзово, что Ханты-Мансийском округе, – и язь будет трепыхаться в твоих руках.
Ярослав рассказывал о своей депутатской работе, об участии в заседаниях в комиссиях, о разработке новых законов, о живой работе с людьми и проблемах. Вот, наконец, стали выплачивать пенсии, но не хватает республике средств. Чтобы погасить задолженность по пенсиям, нужно порядка двух с лишним миллиардов рублей, а выплатили всего лишь один и шесть. Проблемы с зарплатами в социалке….
– А как прошла на Донбассе добровольная мобилизация? – спросил я Ярослава.
– Успешно прошла, ты приди и сегодня к военкомату в городе, особенно до обеда, и увидишь очередь добровольцев. Народ хочет отстоять свою независимость.
Прямо-таки драйв кубинской революции! А Ярослав чем-то напоминает самого знаменитого борца за независимость – Фиделя Кастро!
У Ярослава зазвонил телефон. От полученной информации он побледнел, громко и выразительно выругался и крикнул:
– Я еду!
Он на ходу пожал нам всем руки, и шаги его уже слышались где то на лестнице.
– Такой вот депутат, – развёл руками «продюсер» и сказал, что нам тоже пора уже ехать.
– Как ты смотришь, Лёня, на то, – продолжал «продюсер», – что сейчас приедет ополченец с позывным «Сказка» и мы съездим на передовую, в село Александровское – это в районе Петровка, цель поездки – доставить посылку с продуктами родственникам. Сразу скажу, небезопасно...
У меня, ещё не видевшему разрушений в Донбассе, интерес к такой поездке, конечно, заиграл, и я ничтоже сумняшеся ответил:
– Конечно же, я – как вы!
– Тогда поехали, «Сказка» уже нас ждёт.
И мы пошагали на выход.
После северных холодных дождей и роя комариных туч я оказался в Донбассе, где спутники граждан – жара и солнце, и как-то, скажу, непривычно. Шагая по коридору, в голове всё ещё прокручивал образ Ярослава Коротенко – воистину русского, православного человека, одарённого Богом умом, доблестью и отвагой, доброжелательностью и открытостью. В сущности, совсем ещё мальчишка, ему и тридцати нет, а столько прошёл! Такие вот, как Ярослав, и стали в Донбассе заслоном фашизму, агрессии ЕС и Америки.
– Вот «Сказка», – с ходу в карьер начал представлять стороны «продюсер», – а это Леонид из России, писатель.
Я пожал руку седому уже мужчине в камуфляжной форме с погонами старшего прапорщика. И не только позывное его было «Сказка», но и зелёная "десятка" с зашпаклёванными от миномётных дыр боками тоже называлась «Сказка», так как вместо государственных регистрационных номеров стоял номер с его позывным. Вот так в Донбассе...
Сели мы в машину и, как говорят на войне – вперёд, на передовую. Ехали по нарядным проспектам и солнечным бульварам. Стали появляться первые посечённые осколками и пулями дома, осыпавшиеся стёкла фасадов некогда фешенебельных торговых центров и представительских зданий. Война уже представлялась не телевизионной панорамой, а явью. А люди (они же, по-западному, "сепаратисты" и "террористы") мирно гуляли с детьми, улыбались и радовались дню сегодняшнему. Машина свернула с проспекта, дальше путь наш шёл по улицам, тенистым и узким, ветви черешен горели плодами, манили к себе. Развороченные снарядами дома, посечённые осколками ворота, карнизы, крыши... Тут и люди у домов своих, внимательно смотрящие на пролетающую мимо машину-«Сказку». Вот и КПП. Притормозив, мы дали ополченцам просмотреть нашу машину. Они, убедившись, что мы не "укропы" и не СБУ, махнули нам, чтобы проезжали дальше. «Продюсер» вводил меня в курс дела:
– Сейчас будет последний блокпост, а там уже нейтралка, но учти, что за нами будут наблюдать из "зелёнки". Даже во дворе человека. к которому едем, мы под прицелом снайперов и миномётчиков. Ходи спокойно, в ту сторону не гляди, а если начнут поливать из миномётов, ложись и лежи до окончания.
Ещё один поворот по селу Александровское – и последний блокпост, через триста метров от которого "укры". Нас останавливает очередной наряд, парни с обожжёнными солнцем лицами, судя по виду, осанке и взгляду – повидавшие войну во всех её красках.
– Куда? – спросил нас один из них.
– Да вот, к тётке, через три дома, и дядьке Фёдору Дементьичу.
Тот, приняв наши намерения к сведению, дал нам совет:
– Перейдёте окоп, сразу к тем тополям, и плотнее к забору держитесь, а то могут стрелять, случаи были!
– Хорошо, – поблагодарили мы и пошли к дядьке и тётке. Почему-то мне вспомнился эпизод из фильма «Калина красная», помните – когда Василий Макарович Шукшин убегал от милицейской облавы, сказав что то типа:"Где наша не пропадала!" Действительно, как бы не прятались мы за зелёными тополями, всё равно были на мушке, как у "укропов", так и у ополченцев.
Фёдор Дементьич увидел нас из сада, который на противоположной улице, и с ведёрком, полным черешни, пригнувшись и поглядывая то в сторону "укропов", то на нас, стал перебегать улицу с развороченными от прямых попаданий мин и снарядов домами. По всему было видно, что перенёс этот Фёдор Дементьич много, нисколько не меньше, чем ополченцы, которые прикрывают как могут уже далеко не мирную жизнь.
– Заходите, заходите, – увидев нас и обрадовавшись, звала нас во двор его супруга Ольга, высокая женщина с красивой причёской, в нарядном цветастом платье.
– А как же ей тут, в этом пекле, так модничать удаётся? – невольно вырвался у меня вопрос.
Немножко смутившись, она руками поправила причёску и тихо сказала:
– Стараемся, только вот эти гады, – кивнула она в сторону "укропов", – стреляют в нас! – и заплакала. «Продюсер» о чём-то спрашивал Фёдора, а жена пояснила:
– Вы в ухо кричите ему, а то снаряд под забор попал – красное облако сначала, а потом взрыв, забор уберёг нас, а его вот в эту яму волной как кинет, и в ухе перепонка, кажись, лопнула – ничего не слышит.
Но Фёдор, наш ветеран, не сдавался:
– Вчера, посмотрите, – повёл нас в огород Фёдор, – такая штуковина прилетела! От сараюшки остались одни только доски.
«Продюсер» напомнил:
– Не гляди только в сторону "укров" – они этого не любят, могут мину пустить или очередь дать.
Понял, –кивнул я в ответ и пошёл вслед за Фёдором. Действительно, воронка глубиной по колено, груда досок и обгорелое, точнее, обугленное дерево – таких после я видел много в других населённых пунктах. От взрыва дерево сгорать не успевает, но с него облетают все листья, от пороховых элементов и высокой температуры оно становится, как головешка. Неподалеку, в саду Фёдора стояла черешня с плодами, к которым рука сама тянулась. Я пригнулся к уху хозяина и крикнул:
– Можно черешни поесть?
– Да конечно, поешь, только вот покажу, – сказал Фёдор Дементьич, – там мина, не наступи! У дерева, под наклоном градусов в сорок пять, торчал хвост серебристого цвета от мины. – Не разорвалась, окаянная, – пояснял Фёдор Дементьич, – а вон ещё одна.
И точно, в помидорных рядах торчала такая же.
 – А эту вот, – объяснял Дементьич, – я оградил колесом.
И точно, третью мину Фёдор Дементьич накрыл колесом-покрышкой, чтоб случайно не наступил никто. Я ел черешню, а меж ног моих торчала из земли мина. В спину мне глядели "укры". «Прямо как на войне», – мелькнула мысль. Собираясь в обратный путь, я спросил супругов:
– А если мир наступит, признаете вы Украину и украинский флаг?
– Ни... Они дом наш разбили, посмотрите, что сделали... Чем мы перед ними провинились, за что они нас?.. – вновь разрыдалась Ольга.
Фёдор вручил моему «продюсеру» ведёрко с черешней для племянницы его супруги, и мы попрощались. Молча, прячась за тополями, мы пробирались к КПП вдоль забора, изнутри избитого осколками. Приостановившись, я ощупывал вмятины, как вдруг, точно из-под земли, раздался голос:
– А для чего вы рассматриваете?
Немного смутившись, я увидел, что подо мной, в глубокой траншее сидит ополченец в полном БК. И честно признался:
– Да впервые вижу войну, вот и смотрю…
 У КПП всё спокойно. После того сада с торчащими минами и "укропами", смотрящими тебе в спину тут – как в раю. Вот только, как и в саду Дементьича, накрыть из автомата и миномёта тебя могут в любой момент. Я сел в машину, «продюсер» за мной, и мы поехали. Появились прохожие – мальчишка лет десяти с велосипедом, беременная женщина, мужчина в очках и с бородкой... Не ушёл народ из села. "А попробуй уйти, – говорил нам Дементьич, – утащат последнее. И на кого вот этих, – у него во дворе три собаки, – как дети они мне, не бросать же их..."
Отъехали от Дементьича уже пару улиц, остановились – у дома воронка, дымится ещё. Я вышел из машины, а из-за ограды вышел мужчина с лопатой, в цементе или пыли – понять сложно; очки и шляпа, в руках лопата. Не дожидаясь вопроса (наверное, ещё шок не прошёл), он стал рассказывать:
– Вот попал сюда "укроп", перед воротами, хорошо, они из стали пять миллиметров, а так бы хана нам! Да вы зайдите...
За гаражом, в глубине участка стоит дом – целый, правда, осколками посечён, стёкла выбиты. Жена мужчины рыдает:
– Почему они в блокпосты, в ополченцев не стреляют? Боятся их, потому что будет «ответка», а с нас что спросишь?
– Действительно, – думал я, – почему армия Украины воюет не с ополченцами, а вот с такими Дементьичами, с мирными жителями… Ночью стреляют по городу, по селу, по жилым кварталам. Не есть ли это демократия по-лондонски, по-парижски, по-берлински? Глупцы, наверное, те, кто наивно думают о Европейском сообществе как о наших друзьях. Никогда ни Европа, ни Америка не были нашими братьями и друзьями, так что, кажется, воевать с ними мы будем вечно.
День дал о себе знать, и привалившись на диван, быстро уснул.
               
– Лёня!.. – услышал я в трубке сквозь утренний сон энергичный голос «продюсера». И недовольно буркнул в ответ:
– Ну…
– Что «ну»? – возмутился он. – Вся Россия уже работает на победу Донбасса, а ты всё спишь! Короче, через десять минут мы у тебя…
Ну, а мне что? Как говорится, голому собраться – только подпоясаться. Голову под кран, зубная щётка, брюки, рубашка, туфли – и я на донецком солнцепёке.
А всё-таки красиво в Донецке – цветы пламенем разгораются на утреннем солнце. Какая может быть война в такой красоте? Казалось бы, живи, люби, любуйся, земля плодоносная, растёт практически всё… Ан нет. Откуда-то появился «укроп» и стал бомбардировать, атаковать донецкую землю. На днях зашёл я в Донецке в разбитую школу, а там, на стене плакат: «Правила поведения во время бомбардировок и обстрелов». Вдумайтесь, в цивилизованной стране в наше время в школах висят вот такие плакаты!
Мысли прервала зелёного цвета «десятка» – Сказка за рулём, улыбка.
– Вы что спите так долго? – приветствовал я шуткой парней, на что «продюсер», сделав серьёзное лицо, сказал:
– Сейчас поедем в общежитие ГРУ, сильно там не болтай, слушай и на писательский ус мотай всё.
– Понял, товарищ начальник, – ответил я и попытался вникнуть в суть телефонных бесед моего «продюсера».
– Ну всё.. всё! – говорил он кому-то раздражённо. – Я им такие сюжеты дал, а в ответ ни копейки, – завершив разговор, он повернулся ко мне и стал рассказывать:
– С ГРУшниками взяли в трофеи наркоту и таблетки. На ампулах написано: «Только для армии АТО». Представляешь, ширнулся – и вперёд, или таблеток глотнул…
«Сказка» же своим флегматичным голосом подтвердил:
– Случаев много было на передовой. Солдат идёт «укроповский», снайпер в него бьёт, а он всё равно идёт, тот ещё несколько раз в него – всё равно идёт, падает только после тог, как ему в голову попадает. Когда подошли после боя, оказалось, что все выпущенные пули – в нём. А он их не чувствовал из-за этих фиолетовых таблеток. Их изучили потом медики, и вывод такой: когда пьёшь их, они стимулируют, а потом, после того как соскочишь с них – инфаркт. Сразу два дела, сначала боец крепкий, а потом он как свидетель самоликвидируется. Такая вот у них война…
Есть у нас место одно, Чистые озёра, недавно там девочка утонула, – продолжает «Сказка». – Позвали водолаза, чтоб найти её. Тот приехал, надел свою амуницию, нырнул – и сразу выныривает с заполошными глазами. Спрашивает: «Кого вытащить-то? Там много народу на дне». Потом, когда стали вытаскивать, оказалось – к ногам солдат АТО привязывали груз и топили их, а самое главное – у всех органы вырезаны: почки и прочее, у кого что...
За разговорами подъехали к КПП общежития ГРУ. Вышли, «продюсер» попросил часового позвать отца Серафима, тот по рации кого-то спросил, ещё немного постояли. Следы разрушений от взрывов вокруг этой общаги были везде. Напротив – детский спортивный корпус, посечённый осколками, стёкла обсыпаны, в крыше дыра, а внутри всё черно от сажи. Смотришь на это и пытаешься представить того, кто стрелял: кто он, кто мать его, есть ли у него ребёнок? Как можно в город, где люди, стрелять?
Между тем я стал за собой замечать, что уже вжился в условия военного времени и начал слушать людей по-военному, стараясь понять, где я могу пригодиться.
Из-за тополя в центре территории ГРУ появился отец Серафим – фронтовой батюшка в выгоревшей добела рясе. Его задача – поднимать боевой дух солдат, совершать службы и церковные таинства: крестить, исповедовать, причащать бойцов. Отец Серафим лечить умеет и словом Божьим, и руками – позвоночники правит.
– Люди идут к нему не только служивые, но и со всего города, – шепнул мне «продюсер».
Отец Серафим за руку поздоровался с каждым, я же свои ладони, как учил меня отец Сергий берёзовский, сложил лодочкой и попросил громко:
– Батюшка! Благословите меня на дела праведные!
Отец Серафим улыбнулся, обнял меня и перекрестил. Для верующего это значит как минимум душевное спокойствие, без которого на войне никак нельзя. Воспалённый от людских печалей и горечи судеб взгляд батюшки говорил о невероятной сложности несения им тут, на передовой войны, духовной службы.
– Ко мне они, – сказал отец Серафим постовым автоматчикам на КПП, и мы пошагали в общежитие донецкого ГРУ. На площадке перед входом сновали военные, и я, гражданский с Югры, глядя на них, почему-то чувствовал себя маленьким и беззащитным человечком. Они же, наоборот, даже походкой выдавали твердость духа военного. И будто спрашивали своими насквозь пронизывающими взглядами: «А вы что здесь, миряне? Идите домой и живите, ведь мы стоим за вас».
Скорый на ногу отец Серафим привёл нас в тёмный прохладный вестибюль, полный военных, были там даже девушки с кобурами на поясе и портупеями. Мы зашли в зал, приспособленный под молельную комнату, с маленьким алтарём, купелью, иконами. В конце зала – длинный стол из досок, накрытый добротным белым полотнищем.
– Чай пейте, – отец Серафим посадил нас за стол и поставил каждому по стакану. Подсел к нам военный с рыжей бородой – на плече рация, на шее платок, точь в точь как у Ясира Арафата, «Продюсер» представил меня всем:
– Писатель из России, Леонид.
В ответ я поумничал и, кивнув бородатому с рацией, сказал:
– Мне понравилось изречение Арафата: «Истинные евреи – это арабы». Тот задумался и, видно, до конца не поняв, к чему эта фраза, ничего не ответил мне и начал разговор с «продюсером». Из беседы их понял я лишь то, что боец в арафатке занимается беспилотными аппаратами, наблюдает за «зелёнкой», под прикрытием взвода корректирует огонь артиллерии. Говорили они и о политике, о партиях, о качестве и наличии боекомплектов в частях, и позывные в их разговоре звучали один за другим: Советник, Остап, Лютый, Румын, Багира... Подсела к нам девушка лет тридцати пяти, ростом метр восемьдесят, а то и метр девяносто, в камуфляже, с офицерским ремнём. В кобуре пистолет марки ТТ. Поздоровалась. Она подала мне руку, крупную и тяжёлую, представилась: «Рысь». Села, чайную чашечку в руки взяла. Ладони белые от перчаток, лишь кончики пальцев тёмные, загорелые. Лицо от загара шелушится. Не трудно догадаться, чем такая Рысь занимается на войне. Мой «продюсер» спросил её про каких-то друзей, на что!
  она решительно отчеканила:
– Я вообще никому не верю тут, кроме своего командира и товарищей в погонах, которые рядом со мной. Остальные для меня попросту цель, – при этом Рысь резко выбросила вперёд указательный палец.
– С чем будешь чай? – спросил её отец Серафим.
– Мне чай только с укропом!
А военный в арафатке добавил:
– Порезать его только надо помельче, укроп, а потом ещё резать и резать!
Фронтовой батюшка, доставая пакетики с чаем, угомонил их воинственный порыв, поправив:
– Не резать, а чистить! Чистить, чистить и чистить землю от этих сорняков!
Спорить с ним никто не стал. У «продюсера» основной разговор пошёл с парнем в арафатке, обсуждали какой то предстоящий съезд, патриотов Днепра, Запорожья… А я притих, каким-то маленьким стал сам себе казаться на фоне этих военных, беззащитным. Хотя три тысячи километров прошёл от Берёзово до Москвы с блокнотом и ручкой, падал на самолёте, когда летал, и выжил; охотник, рыбак уроженец Крайнего Севера... Может, оружие и форма дают о себе знать? Политическое брожение в Донецке есть, про это говорят везде, но ярче лидера, чем президент Захарченко, нет. Ко мне подсел мальчишка лет десяти в очках, ему заботливо подали чай и конфетки, очки на нём были большие, а одна линза заклеена лейкопластырем.
– При взрыве снаряда мальчишке в глаз комок земли попал, – пояснил Серафим, – в Ростов его глаз могли бы спасти, но кому везти? Отец у него боевой ("боевой" – это ополченец), постоянно на передовой, а он у нас как сын полка, мать при обстрелах погибла… Ты поговори с ним, он тебе много расскажет о войне окаянной этой, – посоветовал батюшка и побежал встречать группу гражданских женщин из города.
– Скажи, молодой человек, наверное, ты больше всего хочешь, чтобы скорее наступило мирное время? – спросил я мальчишку. Тот кивнул:
– Я мечтаю, чтоб побыстрее закончилась война, чтоб ополченцы убили всех укропов, которые убили мою маму, чтобы освободили от них моё село, чтоб я приехал домой и на воротах нарисовал Российский флаг!
Громко, заученно проговорил это мальчонка и сосредоточенно принялся за свой чай, не забывая раскручивать обёртки от карамелек. Заулыбались все, растопил суровые сердца этих военных мальчишка в крупных очках.
Отпустив женщин, отец Серафим подсел к нам и стал рассказывать:
– В селе, где этот мальчик жил, нашли тетрадку с записями девочки, его ровесницы, которую завалило от прямого попадания в доме, погибла она. Тетрадь ту сохранили как доказательство преступлений укропов. Девочка писала, что маму забирали укропы, её не было два дня: «Я кушать хотела, у нас в доме не было покушать совсем ничего. Потом мама пришла, в платье порванном, и не такая была, как всегда. Мама говорила мне, что надо потерпеть, что пока будет плохо, а потом придут наши – и мы снова будем жить хорошо». Последняя запись была о том, что маму снова забрали военные, а девочка опять хотела кушать. И на этом тетрадка заканчивается. Записи эти нашли вместе с телом девочки, теперь эта тетрадь у властей ДНР.
– Поехали на улицу Стратонавтов, – скомандовал «продюсер» мне и Сказке и, испытующе посмотрев на меня, спросил:
– Знаешь хоть, где она находиться, эта улица?
– Нет…
– Она идёт параллельно взлётной полосе, до знаменитого терминала, оттуда метров пятьсот, не больше, всё простреливается из любого оружия. Едешь? А то смотри, по освобождённым сёлам поездим, если боишься…!
– Поеду, конечно, – сказал я и пошагал вместе со всеми на улицу. Отец Серафим провожал нас и по дороге о чём-то шептался с «продюсером» и бородачом в арафатке. Рысь подошла ко мне и сказала:
– Подойдём к моей машине, я тебе фотки кое-какие кину, есть флэшка?
Она листала фотографии и говорила:
– Вот, посмотри, Леонид – на фотке этой игрушка, плюшевый тигр, на полке детского сада, разбитого в хлам артиллерией укропов, рядом с игрушкой предмет от какого-то боекомплекта и пара горстей патронов от автомата, – Рысь грустно опустила голову. – Эта игрушка видела всю бомбардировку садика, детскую кровь…
Про таких, как Рысь, Голливуд снимает фильмы, а она – просто так, рядом со мной. Рысь продолжала листать военные снимки в своём ноутбуке. Я спросил её:
– А помодничать, по городу погулять в гражданском, в ресторане посидеть тебе хочется, наверное?
Неожиданно вопрос мой попал «в десятку». Сконфузилась как-то Рысь, задумалась, вся её суровость куда-то исчезла, совсем по-девичьи она намотала на палец хвостик своей косички и смущённо ответила:
– Конечно, охота, только… не в этом же! – и, помолчав, добавила, – а красивое-то и не помню когда носила.
– Ты красива и в этой «военке», – сделал я ей комплимент.
И мы расстались. Я пообещал ей прислать свою книжку.
Я вглядывался в лица военных, и как-то всё не укладывалось в голове, что вокруг идёт война. Глаза видят, а ум – нет. Открылись расписные ворота напротив, из них выехала машина с номером «Багира», в которой сидели две девушки, так же экипированные, как и моя Рысь. За той машиной ещё одна, там ополченцы в бронежилетах и куртках, обвешанные гранатами и рожками от БК. Из-под стекла одной машины глядит фотография улыбающегося президента Чечни Рамзана Кадырова. Всё-таки ореол защитника, храброго человека Кадыров сумел завоевать за годы своей политической жизни. «Продюсер», видя, что мы со Сказкой притомились от долгого ожидания, примчался к нашей машине и заторопился:
– Садимся и едем, время впустую теряем!
Захлопнулись дверки нашей боевой «десятки», мы поехали, как и обещал «продюсер», на передовую. Мчались по красивому городу Донецку. «И почему тут война? – опять думал я, – ведь надо жить и радоваться в такой красоте, среди этих роз, влюбляться, картины писать и стихи». Однако новые пейзажи, мелькающие за окном, изменили ход моих мыслей. Навстречу нам попадались расстрелянные и разбитые украинской артиллерией жилые дома, кафе, автозаправки. Руины некоторых зданий были покрыты сажей не от пожара, а от огня рвавших их боеприпасов. Нашу машину наполнил запах пороха и сладкой гари от веществ, которые рвались тут. А вот и Митсубиси-центр, который показывали в новостях по ТВ. Шоссе, ведущее в аэропорт, обрушившийся мост – всё в осколках.
Сказка то и дело выходил из машины и носком ботинка откидывал осколки снарядов, чтобы не проткнуть колесо. Воронки, снаряды от «градов», торчащие хвостики мин, посреди дороги – чёрные от сажи деревья, которые уже никогда не начнут цвести. Вот она, война. Кто эти люди, которые бомбардируют мирный Донецк, его жителей, убивают детей, стариков, женщин? Неужели это и есть та самая демократия по-европейски, по-американски? За что вы так ненавидите дончан и выжигаете их фосфором, бьёте «градами», пушками, самолётами и вертолётами, вооружаете солдат? Лишь только за то, что демократия в Донецке, референдум людей и их выбор вам не понравились? Или вы любите демократию не в полном смысле этого слова, а только такую, на которую укажет ваш жирный перст? Может, не прав я, тогда объясните, за что сеют смерть в мирном городе пушки ваших друзей – Порошенко, Турчинова и Яценюка – в Донецке, Горловке и Луганске?
Сегодня мне стало понятно, что никакой дружбы со странами ЕС у нас не было, нет и не будет. Мы враги исторически, они периодически на Россию нападали, Россия с такой же периодичностью давала им по зубам, так было, так есть и так будет. Никак Европа не может оценить российские народы и понять, что они сильнее европейских, умнее и храбрее. Вышла ошибочка и с Донбассом, не смогли укропы, вооружённые до зубов Европой и Америкой, победить ополченцев и не победят никогда. Слава героям, защитникам Донбасса, которые не дали нацистам поработить свой народ! Скажу тем, кто ездит в Европу отдыхать, совершать экскурсии: никогда не были мы у них желанными гостями и не будем, поэтому мои маршруты – мимо. Пусть лучше мои родные армяне угощают меня шашлыками в Сочи (кстати, шашлыки у них намного вкуснее, чем у европейцев, к тому же мы отлично понимаем друг друга и уважаем), чем смотреть в Париже и Праге в глаза тем, кто тебя ненавидит.
 Сказка крутил руль своей машины, объезжая осколки и мины, торчащие и из асфальта или щебёнки. Вокруг стоял запах пороха, не смолкала стрельба разной силы из разных орудий, до терминала аэропорта оставалось метров пятьсот. Вот здание, девятиэтажка, два танка с выгоревшей краской и курган стреляных гильз возле них, у входа в здание – блокпост. «Продюсер» вышел к часовому и показал удостоверение представителя пресс-службы МО ДНР. Тот изучил документ и по рации позвал командира, который тут же появился на шестом этаже и спросил раздражённо:
– Что вам тут надо?
– С нами писатель из России, Бабанин, хотим ему показать улицу Стратонавтов, вас и ваши посты снимать не будем, с людьми пообщаться хотим!
Тот улыбнулся нам с высоты этажа и сказал:
– Езжайте. Только одежда у вас хлипковата для этих мест. Москвичи одеваются обычно так, что встать с места не могут.
Я улыбнулся ему в ответ и сказал:
– Я из Ханты-Мансийска, морозостойкий, и к выстрелам привык, правда, к охотничьим!
– В Нягани у меня тётка живёт, – крикнул мне человек с рацией. Я вышел из машины, свободной рукой достал вяленую щуку, отдал часовому и крикнул на шестой этаж обугленной от обстрелов девятиэтажки:
– Щуку тебе оставляю вяленую, считай, что от тётки!
– Спасибо! – поблагодарил командир, и мы поехали.
Около аэропорта располагались одноэтажные улицы, застроенные людьми на свои кровные, заработанные и скопленные за всю трудовую жизнь деньги. Теперь это, скорее, напоминало полигон. Дома разбиты напрочь украинской артиллерией, превращены в горы мусора. Но больше всего удручали жители, которые не уехали, потому что уезжать им было некуда. И кроме этой груды обломков, в которую превратили укропы их дома, у них не было ничего за душой. На улице Стратонавтов мы остановились возле одного мужичка. Вышли. Поздоровались. Я спросил:
– Как вам удаётся выживать в этом ужасе?
Он, не сильно задумываясь, под звуки стрельбы в стороне терминала аэропорта сказал:
– Мы ж русские, поэтому не выживаем, а живём тут! Ждём, когда их порешат всех – и укропов, и европейцев, и америкосов. – И, со злостью посмотрев в сторону терминала, где как раз грохнул снаряд со звуком, напоминающим ломающийся шифер, крикнул, – кто к нам с мечом пришёл, тот от меча и погибнет!..
У меня даже мороз по коже пробежал от голоса этого мужичка, который выжил и стоял перед нами у своего исхлёстанного снарядами дома. Подошёл ещё один мужчина, одетый по-дачному, в шляпе и шортах, присоединился к разговору:
– Мы выросли тут, это всё наше – и бросить… Да никогда! Пусть укропы тикают, – вдруг всхлипнул он со слезами и добавил, – жену убило тут у меня, волной кинуло её на пол от взрыва снаряда, и всё, больше не встала…
Тяжело было говорить и сними и, скажу я вам, рядом с этими сильными духом людьми было не страшно. Я не боялся, что могут в любую минуту накрыть нас укропы, мужики ведь не боялись…
– Я из России приехал, из Ханты-Мансийска, – сказал я. Один из мужчин тут же ответил:
– А я был в Ханты-Мансийске, рыбачил на озере, щук наловил целую кучу!
– Тяжело у вас тут, грохает часто?
Тот, что в шляпе и в шортах, показал рукою:
– Вон снаряд и яма, вон от «града» труба, вон снаряд не разорвался…
Действительно, на улице, среди мусора снаряд нужно ещё разглядеть. И лишь только когда я подошёл к нему, то убедился: торчит, гад, из земли, и кто его знает, может ещё и рвануть.
А мужичок продолжал говорить:
– Как – не боимся? Прячемся, укрытия есть у каждого, а что сделаешь?
Тот, который в Ханты-Мансийске бывал, сказал мне:
– Пойдём, покажу. В огород вчера снаряд прилетел, там яма, и обгорело всё, – и, улыбнувшись, добавил, – вся трава выгорела, полоть не надо!
Мы зашли в его огород, он показал нам ту яму:
– Вон как всадило вчера, и всадило конкретно! Мы крепкие – и в Донецке, и Луганске! У нас русский дух, а это много, нас не сломать! Нам что в бой идти, что под землю в шахту – всё равно. Вы помогайте нам, русские, и мы выстоим. Видите же, тут стоим, не уезжаем никуда!
– Я тоже русский, и никто меня сюда не звал, на Донбасс. Я собрал вещички, купил билет на свои и приехал только лишь с одним желанием – посмотреть и сказать слово за русских, за россиян, потому что говорить печатно умею, – ответил я.
– А, – махнул он рукой, – пойдёмте лучше, я вас напою кофе!
«Вот это да, – подумал я, – кофе на Мальдивах, кофе в аэропорту, кофе на кухне… А вот кофе на передовой под обстрелами – даже не предполагал, как это будет. У разбитого снарядом крыльца на двух кирпичах стояла кастрюлька, под которой дымил костерок. У входа в дом – ещё один мужичок в чёрной футболке и кепке. Мы поздоровались.
– Вы писатель? – спросил он меня.
– Да, я прозаик.
Он выпрямил спину, отчего приобрёл гордую осанку, и сказал:
– А я поэт, и сейчас расскажу, как было от СССР и до сегодня своими стихами!
Под грохот разрывов, стрельбы у терминала Донецка зазвучали стихи:
           Вспоминаю я Невский широкий, он угрюмый в ту пору стоял!
           Прогремел залп «Авроры» зелёной и народ кандалы разорвал.
           В нашу пору она на причале, обливает Неву красотой,
           Со всех стран народ привлекая своею флотской красой.
           Проходят по ней экскурсанты, кто завидует, а кто попросту злой,
           Так что помни, кто смотрит со злобой, «Аврора» не будет шутить,
           А если кто посягнёт на Россию, она будет снова народу служить.
           Через семьдесят лет мы узнали, что напрасно с «Авроры» стреляли,
           И напрасно матросы кичились…
Сиплый голос крупного мужчины в чёрной футболке, как флаг, реял над осаждённой укропами улицей Стратонавтов, ровный и складный стих нёсся над осаждённым Донецком, его не заглушали ни уханье пушки, ни разрывы снарядов. Нет, господа укро-фашисты, не победить вам мужика русского, никогда!
Мы пили кофе без сахара, с дымком костерка, говорили про жён, детей, войну, урожай и мир, по которому соскучились все. И у меня не было страха. Наверное, потому, что не было его у этих мужиков, которые на развалинах улицы читали стихи, глядя в лицо смерти.
   15 июня 2015г., Донецк.

Behind New Russia’s checkpoint


 Having surveyed a train of cars awaiting an inspection at the checkpoint, a Rostov cabbie unfailingly spotted out his victim. A guy of thirty or so, an owner of a Hyundai in a still workable condition, was waiting for his turn to pass the border inspection.

“Pick up a passenger to Donetsk,” the cabbie asked him, making a face full of tears. The latter looked at me very carefully and, finding nothing criminal, replied:
“I don’t mind. Two will be more fun, if his documents are all right and luggage cleared.”
“All is fine by me. I’m not my own enemy,” I uttered with no less conviction than the cabbie of Rostov.

So said, so done. My “bale” went into the Hyundai. The Rostov man swiftly thrust his hand toward me, not forgetting to put a scrap of paper into it with his telephone number so that I’d call him to the same checkpoint on my way back. I had never seen him since then. Good luck to a good boy, as the saying goes. So thanks to him, I found myself face to face with a real citizen of the self-proclaimed Donetsk People’s Republic.

We passed through the Russian checkpoint quickly. Passport control, customs inspection… Asked about the purpose of my visit to the DPR, I promptly recited, like a multiplication table, my cover story about the non-existent niece. The DPR checkpoint is a hundred meters away. The procedure there is almost identical to that at the Russian one except that its personnel’s uniform is plainer, just an ordinary fatigue, and everyone holds a Kalashnikov rifle. Some conceal a couple of holsters under their coats. They are still boys, aged eighteen to twenty, but their faces bear an imprint of seriousness. Our car, especially the “bale”, was checked at the DPR checkpoint more thoroughly than at the Russian one. They did not dare to cut it open, but fingered and handled it with the uttermost care. The pike of Khanty-Mansiisk emitted an exciting aroma, probably provoked by the pressure of my books. The sweet fragrance dulled the customs officers’ vigilance.

“That’s fish!” murmured the bodyguards like prankish boys, exchanging knowing glances. The only question about my books was asked by a fellow in a camouflage who sported, in a cowboy’s fashion, a TT pistol on an officer belt:
 
“Is this historical literature?”
Another fellow, with a badly scuffed Kalashnikov, made things clear to him.
“He’s bringing his books into the DPR, not taking them out!” 
Convinced by his comrade’s logic, the Cowboy flourished his hand:
“Ah, let him pass.”
Getting interested, I asked again:
“What do you mean by historical literature?”


The twenty-year old, obviously not a particularly diligent schoolboy in the recent past, was taken unawares. He thought for a split second and replied:
“It’s old and expensive stuff. Go ahead!”


My driver changed gears and we drove into Donbas. The guy proved to be talkative. He told me all about what was going on in his life. He had divorced his wife who had left for Kiev, leaving him with their daughter. Now he was coming back from Krasnodar, where he had had a brief romance with a young married woman, a mother of two kids.
“Her husband harasses her because I keep coming to her,” the man of Donetsk said sadly with unconcealed distress. – “He knows that I sleep with her, but still thinks she needs him. Hasn’t he a screw loose?”

The road passes through the fields sown with wheat and sunflowers. We drive past the villages with well tended houses and gardens. No signs of war anywhere. The town of Ilovaisk we go through reminds us of the recent hostilities by fences riddled with bullets and a few half-burned houses. Each year, I visit Sukhumi where fighting had ended in 1994. But there still remain a lot of traces of the war, more than I watch on the way after I leave the checkpoint of New Russia, a newly coined name for the insurgent regions of Donbas. Understandably, this is not the contact line, not the Thaelman or Petrovsky district. Here is Makeyevka, the suburb of Donetsk. The checkpoint is made of even rows of sandbags. Three guards with Kalashnikovs in their hands stand nearby. One holds up his hand as a signal for us to stop. For form’s sake the guy asks:


“Where are you heading?”
“Donetsk,” my driver replies. The guard nods by way of approval:
“You go!” – and then, just like a boy on the street:
“Could you spare me a cigarette?”
The driver gives him three cigarettes and we drive on to Donetsk.
“How strange!” I think. “Where’s that war?” 


The city of Donetsk met me with trimmed lawns and thickets of roses on tidy streets and boulevards. Obviously, the residents of this city love and care for it. And this is a sure sign of democracy, a manifestation of popular love for the place of habitation. That is probably the kind of democracy – built on people’s power, not some party’s structure maintained by oligarchs – that displeases Europe. This must be why the EU encourages and aids Kiev in its fratricidal war. I think that the Western powers that be believe that neither Donbas, nor Russia for that matter, have the right to live in dignity, in peace and plenty. This, I presume, is the West’s attitude to the Slavic and all of Russia’s peoples.

On the outskirt of Donetsk, young couples in gay-coloured shorts stroll along the clean streets. Cherries have ripened. Children climb in the trees. There are many children here. They swiftly scurry about everywhere as if there’s no war. Elderly men in white panamas sit in groups of fifteen or so in the shade, discussing something. A banner caught my eye “If you do good, you are the God’s man.”
 
Finally, we approached the house in Shakhtostroitelei Street where I would stay. A cherry tree, profusely studded with ripe berries stood at the entrance. The local boys and girls ignored them completely. 
“If only this tree grew in our Beryozovo or Khanty-Mansiisk,” I thought with a smile. “And it would be great if this were replaced with a cedar tree with lots of cones on it …”
 
Nikolai Reznikov had come, a man appointed by Sergey Kotkalo as my guide. We had discussed the situation in general and our immediate plan in particular. And that’s when, as if to confirm my expectations, shooting broke out near the airport. The Ukrainian shells, the incomers, as the locals say in their parlance, started to bang in the distance. Half an hour later the militia’s artillery returned fire, sending the “outgoing stuff.” However, there was no fear in the air. The fearless citizens’ fighting spirit seemed to have gripped me too. As they truly say, there’s no escaping the fate.
 
Nikolai Reznikov (call sign the Producer) represents the Internet newspaper Anna-News. Parting with him till tomorrow, I was almost falling asleep from tiredness. A day of travels had ended.
In the morning my mobile phone snatched me out of my sleep in the apartment.
“Are you up yet,” I heard my “producer’s” voice.
“Up and about,” I lied, stretching in my bed. 
“Take your time, Leonid. Write something. I’ve got to fix a couple of appointments before dinner. So, you have at least four hours free.  Incidentally, I advise you to visit the Shcherbakov Park, if you were so impressed by the roses of Donetsk. There are lots of them there, all sorts of roses,” Reznikov said and suddenly broke off. 
“Thank you,” I told him with a smile and, just as I was about to sink into sleep again, I heard a series of blasts in the distance, as if somebody somewhere was breaking roofing slates. No, no sleep now. Now I must work. A shave, teeth brushing and … I am fighting fit.

The taxi service in the city operates well. I take a taxi to Shcherbakov Park. In the streets are girls in white jeans, girls in shorts, girls in long dresses, girls in skirts, elderly ladies in bonnets. People talk quietly. They smile a lot. Practically all shops are open. The streets of Donetsk are alive with a peaceful bustle. I look into the citizens’ faces, trying to detect traces of war in them. Oh, no! They look exactly like the people in Tyumen and Khanty-Mansiisk, Moscow and Vologda, where the film director Anatoly Yekhalov lives. It’s only that there are too many guards with submachine guns at the office entrances and that we encounter, on the way, a KamAZ truck with soldiers, a sure sign  of war, who curiously peep from behind the tent opening. There are roses all around. The city is full of these red flowers growing everywhere, between the roads, near offices and shops…

“Judging by the people, there’s no war here,” I said to the taxi driver.
“We get on somehow. But for the shelling, life would be alright. You go to where the airport is or to Petrovka and you’ll know everything directly. People have come mostly from there, though some still remain. Are you from these parts?
“No,” I said. “I’m from Rostov.”
 
Our car had crossed the Kalmius River, turned a couple of times on the streets of Donetsk, buried in flowers, and stopped at a beautiful gate of the city park. I gave the driver sixty grivnas, an equivalent of our one hundred twenty rubles, and entered the park. 

A sweet scent of a million of roses, like in the famous song of Alla Pugachova, filled the air in the Shcherbakov Park. A river with waterweeds, ducks on them, people cheerfully sauntering to and fro in small groups and singly, young couples, families with children, uniformed militiamen... Cafes at work, ice-cream on sale… Everything is like in a peaceful city park. I took snapshots of roses and flowerbeds, the gem of Donetsk, the product of “the separatists”, as the EU and official Ukraine call the residents of Donbas for their democratic determination voiced via a referendum and elections. But how can a psychologically adequate man fire cannon at a nine-storey building? How?! After all, there are tens of thousands of condemned men in Kiev who refused to participate in the fratricidal war. Also there are those who fire at the besieged city. Why? Will my trip answer all those nightmarish questions?

I bought an ice-cream and made for the park exit. Suddenly I felt embarrassed.  Wouldn’t people take me for a queer hanging around the park in wartime with an ice-cream? Looking around, however, I dismissed those thoughts. Just like me, people were walking about in the park, eating ice-creams, reading books on the benches… A man in a yellow hat was sitting on the bench bent over a chessboard.

“Where’s that war?” I wondered. Ah, here it is. Hobbling on crutches towards me was a militiaman, with a leg amputated at the hip. Next to him was his comrade in a military uniform. A sunburned face that bore the signs of a hard experience. Obviously, he’d been through many harsh things. “Lord, give victory to those boys!” I wished them in my mind.

Now here is the exit from the fairy tale of the Shcherbakov Park. Looking at the citizens having a rest, I thought that they were the really undefeated people. The Ukrainian nationalistic bigots could not break the determination of Donetsk by their cannons, bullets, phosphorus bombs, and shellings. People ignored all this. They spat at those who sent them. They continued to live, enjoy themselves, walk in the park, fall in love, give birth to children, cry over some things and laugh over others.

I took a taxi home. My subsequent activities depended on the “producer” Reznikov, and I must be battle-ready. And, indeed, the said “producer” reminded me of himself really soon.
“Where are you, Leonid?” I heard his good-natured but forceful voice in my handset.
“I’m going in a taxi from Shcherbakov Park.”
“Change your course. Head for the National Hotel. You’ll see me there in the summer caf;.”
“Yes, Sir,” I retorted promptly. “Straight to the hotel.” 

As our car was meandering through the flower-lined streets of Donetsk, I looked at them and pondered the information provided to me by Victor Zabolotsky, a public figure of the Khanty-Mansiisk Autonomous  District, that at our local administration’s invitation some children of Donetsk had been brought over to Khanty-Mansiisk for rest.
“Why?” I wondered. “Children ought to be brought here, to this beautiful Donetsk, rather than our northern city, plagued by hordes of mosquitoes. For all that, Khanty-Mansiisk will not let down. It will give the children of Donetsk a fine rest, I’m sure. 

Here is the caf;. Five tables. The Producer sits over one of them. A glass of kvass and a laptop, the background and accessories of a European gentleman. We shake hands and get down to business.
“I wish to introduce you, Leonid, to Yaroslav Korotenko, a deputy of the Donetsk Republic popular assembly. Are you interested?”   
“I sure am.”
“Let’s go then. No problem with taxi in Donetsk.”
We quickly took a taxi.

Deputy Korotenko’s headquarters was near the railway terminus, the one that had been shelled by the Poroshenko artillery. We had seen it on TV. It looked more or less whole on the outside. But inside it was all covered with black soot. The shelling of airports and railway stations was, I realized, the democracy as Poroshenko and the European politicians understood it. So the residents of Donbas are prohibited to use railway stations and travel by railway. Nor are they allowed to fly by air, judging by the crippled runways and pile of metal into which the airport building had been transformed. What is kindly allowed for Donbas, pursuant to the EU standards of democracy, is life under shell fire.

A man with an assault rifle sat at the entrance to the basement. By his side was a guard with a pistol.
“Where are you going?” the man with a rifle asked the Producer.
“To Yaroslav!” answered the Producer loudly and dialled the deputy’s number on his handset. We entered the basement that served as an office of the deputy of New Russia. All was modest and unpretentious here. A long table, a laptop, and five (or so) chairs. Korotenko appeared to be a strongly-built, wiry fellow in a camouflage undershirt and military pants to match.  We introduced ourselves to each other and shook hands cordially. I handed him my book and started asking him questions about how they were doing. Yaroslav did not conceal anything. He was telling me the entire truth.

“How did you get into the thick of things, Yaroslav? What were you doing previously?”
“To protest against the Kiev developments I came out onto a square in Donetsk and pitched a tent. Once I got enough supporters, we took the building of the Donetsk administration, and then the building of the Ukrainian security service.” 

I suppose that this paragraph alone describes Yaroslav Korotenko as a true citizen of his city and a patriot of Donbas. After that, Yaroslav joined the armed resistance, became a militiaman, and then a battalion commander in Mostino, Larino, and Novy Svet. Before the Ukrainian crisis he had been a credit department manager at a bank. Also, he had worked in the capacity of an expert at one commercial organization. This is not a particularly impressive record, but what a powerful fighting spirit that fellow possessed!

On the walls of the office are icons of the Russian Orthodox Church’s saints. On his arm sleeves Yaroslav bears bands with prayers.  I’d spotted such bands later on militiamen at the frontline. The militiamen have plenty of proof that God and saints protect and keep them safe.

“They helped me to survive when survival seemed impossible,” Yaroslav tells me. “They’d saved me from a sniper and a volley fired at me and my friends in the field by a multiple launch rocket system. They also saved me when an F-1 grenade misfired at my feet. Saint Yaroslav the Wise himself helps me!”
   
Crossing ourselves, we sat down on the chairs. I produced my book “The fish of the Ob in the North” and asked him:
“Are you keen on fishing, Yaroslav?”
“Of course!” Korotenko replied promptly, almost rising from his chair. “My ambition is to catch a real hefty ide!” 
I told him it was quite implementable.
“You’ll only have, Yaroslav, to come to me in Beryozovo, Khanty-Mansiisk district. The ide will flutter in your hands.”
 
Yaroslav told me about his deputy work, about the sittings on commissions, elaboration of new laws, daily association with people and their problems. At last, the pensioners started getting their pensions. But the republic is short of funds. To clear the pension arrears they need well over two billion roubles. To date they have paid only one point six billion. Also, problems stand out in the social segments.
“How did the voluntary mobilization proceed in Donbas?” I asked Yaroslav.
“It was a success. Come to the military commissariat any time, especially before noon, and you’ll see a queue of volunteers. People are resolved to defend their freedom.” 

This looks to me like the turbulent popular revolution in Cuba! Yaroslav himself reminds me of Fidel Castro, the most famous of freedom fighters.
 
Yaroslav’s cell phone rang. As he listened, he turned pale. Cursing loudly and expressively, he shouted:
“I’m coming.”
He shook our hands as he left and his footsteps were soon heard on the staircase.

“That’s a deputy for you,” the Producer said, lifting his hands and making a sign that we too should go.
“Suppose, Leonid,” continued the Producer, “a militiaman with the call sign Magic Tale is coming to take us to the frontline at Aleksandrovskoye village near Petrovka. The aim of the trip is to deliver foodstuffs to the militiamen’s fighting relatives. Will you join us? I warn you, it’s dangerous…”

I hadn’t seen the destroyed areas of Donbas yet, which is why my interest in this trip peaked instantly and without hesitation I replied:
“Sure. I’m with you!”
“Let’s go then. Magic Tale is waiting for us.”
We headed for the exit.

After the northern cold rains and swarms of mosquitoes I found myself in Donbas, where the sun and the heat are customary to the locals but new to me. Walking along the corridor I turned over in my mind the image of Yaroslav Korotenko, a truly Russian man, a devout follower of Orthodox Christianity, endowed by God with intellect, courage, a friendly disposition, and openness. Actually, he’s still a boy, not yet thirty. But he has been through so much! Men like him have become Donbas’s barrier against fascism and aggression from the EU and the US.
 
“Here’s Fairy Tale,” the producer started directly to introduce the parties. “And this here is Leonid, an author from Russia.” 
I shook hands with a gray-haired man in army fatigues with shoulder marks of a senior non-commissioned officer. His green car, whose sides were pockmarked with bullet holes and hurriedly calked over, sported a license plate with his call sign instead of a standard registration number. So it is in Donbas…   

We got into the car and headed for the frontline. We drove along neat avenues and sunlit boulevards. The first houses damaged by shrapnel and bullets and shattered show windows of upscale malls and businesses started appearing. The war no longer looked like a scene on TV. This was the real thing. As for the people (called “separatists” and “terrorists” by the Western media), they were peacefully sauntering about with children, smiling and enjoying a good day. Our car turned off the avenue and made its way through narrow shady streets lined with cherry trees offering their purple berries. Buildings mutilated by shells, gates riddled by fragments, broken eaves, and shattered roofs created a ghastly landscape… People near their houses watched our car as it flew past them. Then we arrived at the checkpoint. We slowed down and let the militiamen examine our vehicle. After making sure we were not the Ukies or Ukrainian secret agents, they waved to us on. The Producer filled me in.

“We’re coming to the last checkpoint. There’s no-man’s area after it. Mind you, we’ll be watched from the green zone. We’ll be in snipers’ and mortarmen’s crosshairs even in the yard of the man we’re going to. Walk around quietly and don’t look that way. If they start mortar fire, lie down and wait till they finish.”

Another turn in Aleksandrovskoye village and we come to the last checkpoint. The Ukrainian foe is a mere three hundred meters away. We are stopped by a new security detail, guys with the sun-scorched faces and, judging by their looks and bearing, used to the war with all its nasty signatures.

“Where are you heading?” one of them demanded.
“To my aunt. She lives three houses away. And to my uncle Fyodor Dementich.”
On hearing our intentions, he advised us:
“Cross this trench and head straight for those poplars. Keep closer to the fence because of firing. You might get shot!” 
“Okay!” we thanked and walked towards the uncle and the aunt. I don’t know why I recalled an episode from the film “Red guelder rose”.  Do you remember? It’s when Vasily Shukshin, the main character of the movie, shouting “We only live once!” flees from a police roundup.
Indeed, hard as we tried to hide behind the green poplar trees, we still remained in the sights of both Ukrainian troops and militiamen.
 
Fyodor Dementich spotted us from the garden on the opposite street. Holding a bucket full of cherries, bending and looking now in our direction, now in that of the Ukrainian troops, he started crossing the street, crippled by direct hits of shells and mines. Judging by the look of him, Dementich had been through a loot of harsh things, no fewer than the militiamen who are protecting now by far not peaceful life.
“Come on in,” his wife Olga, a tall woman with a handsome hairdo and in a smart colourful dress, cheerfully called to us, beckoning to her yard.   
“How do you manage to look so cute in this hell?” I involuntarily asked her.
A little nonplussed, she adjusted her hairdo and answered softly:
“I’m doing my best, despite those bastards.” And then, nodding towards the Ukrainian troops, she added “They shoot us here” and began to cry.
As the Producer asked Fyodor about something, his wife explained:
“Shout into his ear!  A shell had hit our fence, there was a red cloud and then an explosion. The fence saved us, actually, but he was hurled into this pit here. It injured his eardrums, it seems, so he’s nearly deaf since then.”
    
But our veteran Fyodor was willing to continue. Leading us to his kitchen garden, he said:
“Look at an interesting thing that has flown to us yesterday! It’s left only boards from our shed.”
The Producer came up with a reminder. 
“Don’t look toward the Ukrainians. They don’t like it, can launch any moment a mine or fire a burst.”

“Understand,” I nodded a reply and followed Fyodor. Indeed, there was a knee-deep pit, a pile of boards and a burnt, or rather charred, tree. I had seen many like it in other settlements. A blast doesn’t completely burn a tree. So it sheds its foliage while the powder compounds and high temperature turn it into a piece of charred wood. Nearby, in Fyodor’s garden, stood a cherry tree with berries, to which my hand reached out all on its own. I bent closer to the owner’s ear and shouted:
“May I have some cherries?”
“Help yourself, but be careful!” said Fyodor Dementich. “There’s a mine there. Take care not to step on it!” A silvery tail of something was sticking out the ground at roughly forty-five degrees near the tree. “It didn’t go off, damn it,” explained Fyodor. “And there’s one more.” Indeed, exactly the same thing protruded from the ground on the tomato bed.
 
“And this one I’ve enclosed with a wheel,” Fyodor explained. 
It was precisely as he said. Fyodor Dementich had covered the third mine with a tire so that nobody could inadvertently step on it. I was eating cherries, with a mine sticking out of the ground between my legs. The Ukies were watching me from behind. “War is war,” flashed through my mind. Getting ready for the return journey, I asked the spouses:
“What if peace comes? Will you recognize the Ukraine and her flag?”
“Never… They’ve bombed our house. Just look what they’ve done. What is our fault? Why treat us so?” Olga burst into tears again. 

Fyodor handed the Producer a bucket of cherries for his niece and wife and we parted. Silently, hiding behind the poplar trees, we wove our way to the check point near the fence, all riddled with fragments. Halting, I groped the dents and that’s when suddenly a voice rang out, as if from under the ground.
“Why are you inspecting that?”
Taken aback somewhat, I spotted before me, in a deep trench, a squatting militiaman with a full complement of ammunition. I honestly replied: 
“It’s the first time I see a war. That’s why I look.”

All is quiet at the checkpoint. After the garden with mines sticking out of the ground and Ukrainian troops watching your back, this place is almost a paradise. However, here too, like in Dementich’s garden, you can be hit any moment by a burst of rifle fire or a mortar volley.

I climbed into the car. The Producer followed me and off we went. Some pedestrians appeared, a boy of around ten on a bike, a pregnant woman, a bespectacled man with a goatee beard… So, people had not left the village after all.

I recalled Dementich say bitterly: “How can we leave our place? They’ll loot what little is left. And then, what about those?” he pointed to the dogs. “We’ve got three in the yard. They’re like kids for us. We can’t throw them away, can we?”   

We had driven through a couple of streets after Dementich and stopped short. There was a shell-hole on the road near a house, still smouldering. A man came out from behind a fence with a shovel covered with what looked like cement or dust. He was bespectacled, with a hat on and a shovel in his hands. Without waiting for our inquiry (probably still shell-shocked) he began to explain the situation.
“That’s where the Ukies hit us, right before the gate. It’s good it’s five millimetre steel. Otherwise it would be our undoing. Come on in!”

Behind the garage, deep in the depth of the lot stands a house. It’s whole, though riddled with bomb fragments and the windows are smashed. The man’s wife can’t resist sobbing.
 
“Why don’t they fire at checkpoints and militiamen? Afraid of response, that’s why. Prefer to harass defenceless people like us.”

“Indeed,” I thought. “Why is it that the Ukrainian army fights peaceful residents and people like Dementich rather than militia? At night they shell the town, the villages, the residential quarters. Is this London-, Parisian-, and Berlin-style democracy? Those who think that the European Union is our best friend are probably fools. Neither Europe nor America have ever been our brothers and friends and it looks like our war with them will never end.”

The strains of the day had taken their toll on me and, collapsing on the sofa, I fell fast asleep.
               
“Leonid!” I heard the Producer’s voice in my phone through the morning slumber. Disgruntled, I replied:
“Well?”
 “Well what?” he flared up. “The entire Russia works towards Donbas victory while you’re asleep! In short, in ten minutes we’ll be with you…”
What about me? As they truly say in Russian, a naked fellow is always ready for action. I put my head under the faucet, brushed my teeth, put on my shirt and shoes and out was I under the scorching sun of Donetsk.
 
And still… What a beautiful place Donetsk is! The flowers burst out in flames as the sun rises. Can there be any war in such beauty? It seems one should just live and enjoy living. The land is ever so fertile. Virtually everything grows on it serenely… As you were! Suddenly, Ukies sprang from somewhere with their bombardments and attacks on the Donetsk soil. The other day I’d dropped by a destroyed school in Donetsk and read a poster on its wall. “Rules of behaviour during shelling and bombardment.” Just think! In a civilized country of today such posters hang at school! My thoughts were interfered by appearance of the familiar green car with smiling Fairy Tale behind the steering wheel.

“Why slumber so long?” I jokingly hailed the guys. The Producer, making a serious face, promptly replied:   
“We’ll go now to the Intelligence Service Centre. Don’t blabber too much there. But as an author, take in everything you’ll see and hear.” 
“Yes, Sir,” I retorted and tried to grasp the essence of the Producer’s telephone talk.
“That’s it! No more!” he was angrily saying to somebody. “I’ve supplied excellent stuff for their stories and didn’t get a kopeck for all that.” He turned to me and began to relate:
“The intelligence boys and we seized drugs and tablets. The ampoules had labels that read “For Anti-Terrorist Operation Troops.” Imagine! They get a shot of drug or swallow a tablet and throw themselves into hell fire.”
The Fairy Tale confirmed in his phlegmatic voice:
“It happens quite a lot on the frontline. As a Ukie soldier walks, our sniper hits him, but he walks on just the same. More hits, but they are nothing to him. He falls only when he gets a bullet in his head. After the fight we came up to him and saw all those bullets in his body. But he didn’t feel them, all thanks to those funny tablets. Our medics studied them and said that once one gets on them, he feels nothing, they stimulate like hell. But as soon as one quits them, heart failure is assured. Two good things at a time. First a strong fighter, and then a witness eliminated by himself. That’s how they fight this war…”

“We’ve got a place we call Clear Lakes. A girl drowned there recently,” the Fairy Tale continues. “We called in a diver to find her. So he arrived, put on his gear, dived and immediately came up with his eyes popping out. Asked – who am I to recover? There are lots of people on the bottom. Later on, as they were taken out, it was discovered that the anti-terrorist soldiers had weights affixed to them for drowning. What matters above all is that none had their internal organs with them, kidneys, or anything. Some were empty of everything…”

Talking all the way, we approached a checkpoint of the Intelligence Service stationed at the hostel. As we got out, the Producer asked the sentry to call out Father Serafim. The sentry talked over the walkie-talkie to somebody while we waited. The traces of bomb blasts were everywhere around the hostel. Opposite it stood a children’s sports centre, riddled with shrapnel, windows smashed, and a hole in the roof. Everything inside was black with soot. Looking at this, I tried to imagine the one who had caused this havoc and destruction. Who is he? Has he a mother? A kid? How on earth can one fire at a city full of people?

Meantime, I noticed that I’d settled into the rut of war. I’d started to heed people in terms of the war, trying to realize how I could come in useful for them.

Father Serafim, a frontline priest in a cassock almost white from wear and exposure, has emerged from behind a poplar tree in the middle of the Intelligence Service site. His job is to inspire soldiers, to officiate and perform church rites like baptism, confession, and communion of fighters. Father Serafim is good at treating both with the Lord’s word and hands. He fixes back problems if one has any.

Father Serafim smiled, embraced me and made the sign of the cross over me. For a believer this implies at least a spiritual quietude without which one cannot face a war. The priest’s look, marred by the people’s sorrows and their bitter fate, bespoke the ultimate complexity of the spiritual service he was performing here on the frontline.

“They’ve come to me,” Father Serafim said to the men with submachine guns at the check point and we made for the Donetsk defence intelligence headquarters. Servicemen scurried to and fro on the site in front of the entrance. Looking at them, I, a civil man from Yugra, felt myself a small and defenceless creature. To me, however, even their walk was part and parcel of the rampant fighting spirit. It was as if they were asking, with their penetrating looks, “What are you doing here, laymen? Go home to live. We protect you here.”
 
Father Serafim, a fast-moving character, had led us to a dark and cool vestibule full of servicemen. There were, among men, girls with holsters on the waistband and shoulder harnesses. We entered a hall, adapted to a prayer room, with a small altar, a font, and icons. At the end of the hall was a long table made from boards, covered with a white sturdy fabric.

“Have some tea,” said father Serafim, seating us over the table and offering each a glass. A serviceman with a red beard sat down next to us. A walkie-talkie on his shoulder, a Yasser Arafat kind of head scarf on his head. The Producer introduced me to all those present.

 
“Leonid, a Russian author.”
Wishing to look smart, I nodded to the bearded fellow and said:

“I like Arafat’s saying that the real Jews are Arabs.”
The fellow became thoughtful for a while, probably trying to take in my phrase, and, failing to do so, started talking to the Producer. From their talk I realized that the man in the Arafat headscarf was concerned with drones, monitored the brushwood, and corrected the artillery fire under protection of a platoon of militia. They spoke about politics, parties, the quantity and quality of military hardware at the units. Call names sounded in their talk all the time. Adviser, Ostap, Fierce, Romanian, Bagheera and what not…

A young woman of about thirty-five, a meter point nine if not two meters in height, sat down next to us. She wore camouflage fatigues and an officer’s belt that carried a TT pistol in the holster. We greeted each other. Holding out a large and heavy hand she introduced herself:
“I’m the Lynx.”

Then she sat down, took a tea saucer. Her hands, protected by fingerless gloves, showed dark, suntanned fingers. Her face peeled from sunburn. It was easy to imagine what this Lynx woman did at war. The Producer asked her about some friends to which she rapped promptly:
“I don’t believe anybody here except my commander and people with shoulder marks who are with me. All others are just my targets.” Saying so, the Lynx thrust out her forefinger, as if aiming her pistol.   
“What will you have for tea?” Father Serafim asked her.
“I prefer Ukie blood!”
The serviceman in the Arafat headscarf added:
“It should be fresh blood of a Ukie. Blood for blood! We won’t give in!”
The frontline priest, taking out the teabags, tried to alleviate their militancy. Said he:
 
“No! Human blood is thicker than water. We ought to seek the ways of stopping this bloodshed instigated by nationalist morons. May our soil burn beneath their feet!”

Nobody argued with him. The Producer carried on talking with the guy in the Arafat headscarf. They discussed some forthcoming congress of the patriots of the Dnieper and Zaporozhye regions. As for me, I quieted down, shrank all over, and became tiny and inconspicuous among those men of war. All this despite my outstanding record, despite three thousand miles I had at one point walked from my hometown of Beryozovo to Moscow with a writing pad and pen in hands, despite my crash landings as a chopper pilot, despite my harsh adventures of a hunter and fisherman in the Extreme North. Is it weapons and uniform that makes them what they are? The political turmoil in Donetsk goes on. It is obvious to everybody. And everybody here agrees that there is no other president like Zakharchenko.

A bespectacled boy of about ten sat down by my side. Tea and sweets were caringly offered to him. His spectacles were large; one cracked lens was glued with an adhesive plaster.

“As a shell exploded, a clod of earth hit the boy’s eye,” Serafim explained. He’s got an eye injury. Not sure he’ll see well again. His father is a fighting fellow (which means a member of militia in local parlance). His mother died from shell fire. You talk to him and he’ll tell you lots of things about this cursed war,” the priest said and ran off to meet a group of women from the city.

“Tell me, young man, what do you want more than anything? The coming of peacetime, I believe? ”
The boy nodded. 
“I want the war would end as soon as possible. I want our militia would kill all the Ukies who had killed my Mom. I want my village to be free from them so that I’d come there and see the Russian flag on the gate of my house!”

The boy said all this loudly and almost mechanically, after which he got down to tea, unwrapping the caramel sweets. Everybody smiled. Obviously, this boy wearing large spectacles had melted the harsh hearts of the military.

Dismissing the women, Father Serafim, rejoined us and started to relate:
“In the boy’s village they’d found a copybook with notes of a girl, his contemporary, who had been covered up with direct hit debris. She’d died. The copybook has survived, now an evidence of the Ukie crimes. The girl wrote that her Mom had been taken away by the Ukies and she’d stayed by herself for two days. Her entries read: “I was hungry. There was nothing to eat in the house. Then Mom came back, in a shredded dress and not like her normal self. She told me that we must be patient and stick it out. That initially it would be hard, but then ours would come and we’d live well again.” The last entry said that Mom had been taken away by the military for a second time and the girl was angry again. That’s where the copybook ended. The notes were found with the girl’s body. Now this book is with the Donetsk administration.”
 
“Off we go to the Stratonauts Street,” the Producer commanded to me and the Fairy Tale. Then, looking enquiringly at me, he asked:
“You know where that street is?”
“No…”
“It stretches parallel to the runway, as far as the famous terminus. Mind you, the entire area is exposed to all types of fire. Are you coming? Or we’ll visit only liberated villages, if you’re scared!”
“I’m coming, of course,” said I and strode off with others into the street. Father Serafim had accompanied us. On the way he whispered with the Producer and the bearded fellow in the Arafat head scarf about something. The Lynx approached me and said:
“Come to my car. I’ll download some photos for you. Have you got a memory stick drive?” 
As she leafed through the photos, she said:
“Look, Leonid,” the snapshot showed a toy, a stuffed tiger on a shelf of a kindergarten erased by the Ukie shells. Next to the toy lay some component of military hardware plus a handful of rifle cartridges. The Lynx sadly lowered her head. “This toy has witnessed the bombing of the kindergarten, the children’s blood…”    

Hollywood makes movies about those like the Lynx, a woman sitting by my side. She continued to look through the military snapshots in her laptop. I asked her:   
“Don’t you feel like hanging around the city for a time, maybe having a good time at a restaurant?”   
My unexpected question struck home. The Lynx looked embarrassed and thoughtful. Then her utterly severe appearance suddenly changed. She girlishly twirled a strand of hair round her finger and gave a rather confused answer.
 “Sure, I’d like to, but … not in this uniform. Ah, I can’t remember the last time I wore nice clothes.”
   
“You look nice in these fatigues,” I complimented her.
That’s how we parted. I’d promised to send her a copy of my book.
 

Looking into the faces of the military, I still couldn’t believe there was war on all around. The eyes did see it, but the mind refused to accept. The flamboyantly painted gate opposite us flung open and a car, sporting the Bagheera license plate, came out with two young women in it. They too were outfitted like the Lynx. The car was followed by another one that carried militiamen in body armour, laden with grenades and ammunition magazines. Smiling Ramzan Kadyrov, the head of Chechnya, looked from a photograph of the windshield. Obviously, through the years of his political struggles this man had won himself the halo of a protector and a brave warrior. Seeing that the Fairy Tale and I had got tired of waiting, the Producer hurried to our car, saying:
“Get in fast. We have no time to lose!”
The doors of our combat vehicle, a peaceful Zhiguli 9 car, slammed shut and we went, as the Producer had promised, to the frontline. We were driving through the beautiful city of Donetsk. “Why are they fighting here?” I kept thinking. “One must live and enjoy the surrounding beauty, the splendid roses, fall in love with pretty girls, paint pictures and write poetry.”
However, the new landscapes flickering behind the window changed my train of thought. We passed by residential buildings, cafes, and filling stations destroyed by the Ukrainian artillery. The ruins of some buildings were covered with soot not from fire, but from ammunition blasts. The sickly sweet smell of gunpowder and explosives that detonated here filled our car. And here is Mitsubishi centre that had repeatedly been shown in TV news. The highway leading to the airport and the collapsed bridge are chipped all over with shell fragments.
 
Every now and then the Fairy Tale got out of the car to kick a shell fragment off the road to save our tires from a puncture. Shell-holes, fragments of missiles launched by rocket systems, tails of mortar shells sticking out of the ground. Trees covered with soot on either side of the road will never bloom again. Here is the real war. Who are those who bombard the peaceful Donetsk and its residents, killing the children, old people, and women? Is it the European and American style of democracy? Why do they hate the residents of Donetsk? Why exterminate them with phosphorus bombs, multiple launch rocket systems, fixed- and rotary wing military aircraft? Why send the troops for bloodshed? Just because the democracy of Donetsk and the people’s decision displease you? Or are you fond of democracy that is to your liking and that you graciously dole out? I may be wrong. Explain to me why the cannons of your sidekicks, Poroshenko, Turchinov, and Yatsenyuk sow death in the cities of Donetsk, Gorlovka, and Lugansk?
 
Today I realized that we have never been friends with the EC countries, we are not, and shall never be. We are historically enemies. They have periodically invaded Russia and, just as periodically, got it in their teeth. It has been so and shall always be. Europe still fails to understand the Russians. She is unable to realize that they are stronger than the Europeans, smarter and braver. As it happens, Donbas, too, has proved that Europe is wrong. Though armed to the teeth by America and Europe, the Ukies fail to defeat the militia. And they never will! Glory to heroes, to the defenders of Donbas who did not let the Nazis conquer their people. I  must tell those who go to Europe for rest and excursions and entertainment – we have never been their welcome guests and will never be. Therefore our itineraries must go past those places. I’d much rather my dear Armenians would treat me to shashlyk in Sochi (incidentally, the shashlyk there tastes much better than in Europe), than watch – in Paris and Prague – the eyes of those who hate me.

The Fairy Tale manipulated the steering wheel, bypassing the fragments and mines sticking out of asphalt and debris. A smell of gunpowder pervaded the air. The firing of different intensity from various cannons went on. There remained about five hundred metres to the airport. Here is a nine-storey building with two tanks in front of it. Their paint is burnt. Spent rounds are scattered around them. There is a check post at the building.
The Producer got out of the car to produce to a sentry a certificate of a representative of the Donetsk Republic Defence Ministry press service. On studying the document, the sentry called via walkie-talkie for a commander who immediately appeared.       
“What do you want here?” he asked rather angrily.
“Here’s an author from Russia with us, Leonid Babanin. We want to show him the Stratonauts Street. We won’t film you and your posts, we’ll just talk to your people.”
The commander looked at us and said:
“Go on. But mind you, your clothes are way too light for these parts. Muscovites usually dress themselves so heavily they can hardly get up.”
I smiled back to him and said:
“I’m from Khanty-Mansiisk, a frost-hardy type. And I’m quite used to shots too, so long as they are hunting shots.”
“I know your places,” said a man with the walkie-talkie. “I’ve got an aunt in Nyagan.”
I went to our car, got out a dried pike, handed it to the sentry. 
“Here’s a present for you, guys! Let it be from your aunt in Nyagan!”
“Thanks a lot!” said the commander and off we went.


Near the airport were the streets of singe-storey houses built by people with the hard-earned savings accumulated over the course of their working lives. Now the whole place looked rather like a firing range. The houses were totally destroyed by the Ukrainian artillery, turned into heaps of debris. But the most distressing sight was presented by the people who had not left the locality since they had no place to go. They had nothing left except these heaps of debris to which their houses have been reduced by the Ukrainian troops. We stopped in the Stratonauts Street near one man. We got out of our car, greeted the man. I asked him:
“How do you succeed to survive in this hell?”
He didn’t think hard over his reply. Said he to the bang of firing wafting from the airport:
 
“We’re Russians, we’re not just surviving, we live here! We look forward to the end of them all, all those Ukies, Yankees, and European bastards.” – Looking indignantly towards the airport, where a shell had just detonated with a sound like a roofing slate shattering, he exclaimed:
“Those who come to us sword in hand, will die by the sword!”

The voice of that man who had witnessed the horrors of war and now stood before us at his house crippled by shells, sent shivers down my spine. Another man approached, dressed for work on his dacha, in shorts and a hat. He joined our conversation.
   
“We’ve grown up here. Can we give up all this around us? Never! I’d rather those Ukrainian bastards got away.” He gave a sob and added:
“They’ve killed my wife. A bomb blast threw her up and hurled on the floor. She never got up again.”   

It was hard to talk to those people. But as I stood near them I feared nothing. I didn’t fear being hit any moment by a Ukrainian shell. If those men were not afraid, why should I be?

“I’ve come from Khanty-Mansiisk, Russia,” said I. One of the men immediately responded.
“I’d been there fishing on a lake. Caught a heap of pike, I did!” 
“It’s a hard life you live here. Do they bomb you often?” 
The man in a hat and shorts pointed with his hand:
“There’s a shell and a pit. There’s a fragment of a shell. And there’s a blind round…”
 
Indeed, spotting a shell among debris on the street is not easy. I approached it to make sure the damn thing was sticking out all right, possibly prepared to go off. 
The man continued to speak.
“We’re not foolishly brave. Everyone here has got a shelter. We can’t do without it.”
The man who had been to Khanty-Mansiisk addressed me.
“Follow me. I’ll show you something. A shell fell in the backyard yesterday. It made a hole and charred everything.” Smiling, he added:
“The grass is all burnt. No more weeding.” 
We entered the backyard. He showed us the hole:
“That’s how it hit us last night! Very hard indeed! But we’re strong. The men of Donetsk and Lugansk really are! We’ve got the Russian spirit not to be conquered. It makes no difference to us, miners, whether we’re going down into the mine or into the thick of battle. You, Russians, help us. And we shall overcome. Can’t you see that we stay where we are! Not a step back!”
“I too am Russian, and nobody invited me here, to Donbas. I’d just packed up, bought a ticket with my hard-earned money, and arrived here with the sole desire – to see the Russian people and stand up for them in print, because that’s what I can do well,” I replied.
“Ah,” he waved his hand. “Better let me treat you to coffee!”

“That’s how it is,” I thought. “Coffee on the Maldives, coffee at the airport, coffee in the kitchen… And here’s coffee on the frontline under shellfire… I’d never thought it could be so. Next to a broken porch, on two bricks, stood a pot over fire. Near the entrance to the house was a man in a black jersey and with a hat on. We greeted each other.
 
“Are you a writer?” He asked me head on.
“Yes, a prose writer.”
He straightened out his back, which made his bearing very portly, and said:   
“And I am a poet. I’ll tell you now with my verse all about how it’s been from the USSR till this day today!”

Verses break out to the thunder of blasts and shots near the Donetsk terminus:
          
I remember the Nevsky Avenue, a grim and gray sight!
As the Aurora fired its volley, did the people get their rights!   
On the Neva she’s standing fast anchored, pouring beauty in every direction, 
From all countries folk come to survey her, all amazed by her naval perfection.
As excursionists walk o’er her, they wonder, some with delight, some with obvious spite,
All aware that the Aurora is a vessel of fearsome might. 
Should anyone encroach on Russia, she will come again in good stead
Again, on passage of seventy years, we’ll learn that the Aurora   
On passage of seventy years, she’s still ready to lead us ahead.

A husky voice of a big man in a black jersey was fluttering like a flag, wafting over the Stratonauts Street of Donetsk, besieged by Ukrainian troops. A steady and well rhymed verse drifted over it, resisting the cannonade, the whacks of the shells. No, Ukrainian fascists, no gentlemen, you will never defeat the Russian man. Never!
We were drinking coffee without sugar, with a taste of smoke, talking about our wives and children, about the war and the harvest and peace we all craved. I had no fear. Probably because there was no trace of it in those men who, confronted with death, were reciting verses in the ruins of streets.

Donetsk, 15 June, 2015.