Глина

Он пристально смотрел на горизонт. Наблюдая перетекание земли в небо, а небес в землю. Их соприкосновение. Вечно приоткрытые глаза на растрескавшемся, покрытом выбоинами и пятнами лишайников каменном лице казались слепыми, но он видел. И очень остро. Пусть и не этими глазами. К нему часто приходили те, кто был ему кровными братьями. Существа из плоти и крови, некогда сотворённые из того же теста что и он. Заезжие туристы, чтобы поглазеть, сделать фото на его фоне, отколоть на память кусок его ещё живой, но мёртвой для них плоти. Дети из окрестных деревень. Они играли подле него. Мальчишки швырялись камнями или комьями грязи, стараясь попасть в глаза. Девочки иногда сплетали венок из одуванчиков и одевали ему на голову. По ночам, когда полная луна освещала его лицо, и в свете её оно словно начинало слегка двигаться, он мысленно разговаривал с отцом. Тем кто создал его тело из части собственного сердца и вложил в него часть своей души и всю свою любовь. Отец когда-то назвал его Адам. В честь первого из людей, которому и сам был одним из прародителей. Сейчас люди называли его Скала-Голем. Отца его они называли Глиняный карьер. Адам обращался к отцу Онхелэйм. Они оба всегда улыбались, думая о том, что людям свойственно давать имена лишь той части сущего, которую они способны разглядеть. А главное – то, что люди способны разглядеть, они искренне считаю подлинной сутью жизни.
*****
День не задался с самого утра. Будильник не сработал. Потом сбежал кофе, и пришлось второпях оттирать плиту.  Доводить макияж в маршрутке тоже занятие не из приятных, да и из практически невозможных. В довершении ко всему пополз чулок, зацепившись за застёжку чьей то сумки. Впрочем, она не унывала. Лилит вообще не любила и не позволяла себе этого состояния, с самого детства. Сколько себя помнила. Проверив все бумаги и рабочую почту, она наконец зашла в личную. Пожалуй, день и правда, задался. Письмо от него было довольно коротким, но ёмким. Точнее. Три слова, остальные сотни слов значения не имели. Пытаться их читать было глупо и мучительно. По крайней мере сейчас. Поэтому она распечатала письмо, сложила вшестеро этот лист бумаги и убрала в сумочку. А после удалила этот ящик со всем архивом. На работе день прошёл чудесно, всё спорилось, как и обычно, и улыбка не сходила с её лица. А дома. Что было дома, Лилит не помнила. И так шли дни, которые она даже не считала. Выходных она всеми силами старалась не брать, но когда они всё же выдавались, их она не помнила тоже. Посреди таких вот беспамятных дней, она вдруг ощутила тепло солнца на своей коже и запах расцветающих деревьев. Словно открыв давно закрытые глаза своей души, Лилит увидела лавку "товары для художников". Она зашла и купила пакет глины. С тех пор её личное время было занято Творением. Различные фигурки, животные, птицы, существа невообразимой формы. Пальцы Лилит с каким то странным ощущением древнего воспоминания и глубокой нежности создавали из глины эти творенния.  Печи для обжига у неё, разумеется,не было и быть не могло, но это ей казалось правильным. Так в них есть жизнь, настоящая, не зная почему, Лилит была в этом уверена.
*****
Сколько помнил себя, он лежал навзничь, подставив небесам обнаженную грудь. Возраст его был неисчислим, хотя он и не думал числами. Имя было непроизносимо, но собственный сын называл его Онхелэйм. Ему нравилось, когда его так называют, хотя-бы потому что так его называл только сын. Те существа, что копошились на его груди, вскрывая, называли его просто глиняный карьер. Они вгрызались все глубже и глубже, уступами, медленно продвигаясь к сердцу. Ветер щекотал его израненную плоть, солнце выжигало, дождь смачивал. А Онхелейм просто смотрел в небо и часто вспоминал далёкое прошлое, которое не было для него далёким. Время не для всех скоротечно и не для всех имеет значение. Когда мир был совсем молод, как и Онхелейм, к нему приходил Господь. Он с силой, но очень нежно погрузил свои руки в грудь Онхелэйма, в самое сердце, и извлёк кусочек плоти. Разделил тот надвое и слепил из кусочков двух существ из плоти, а затем вдохнул в Них часть своего Духа и жизнь. И назвал их Адам и Лилит. Они были созданы по образу и подобию Божьему. Всякий творец, так или иначе, создаёт по своему образу и подобию. Онхелейм помнил ,как они были прекрасны. Но истинной сутью они обладали лишь вместе, и наполняя друг друга Духом. А силой обладали и порознь. И сила была велика, но без Духа холодна и разрушительна. И они обращали её не только во благо, но и во зло. Для всего сущего и для себя самих. Тогда Господь взял Лилит и извлёк из её плоти Дух, силу и жизнь. И, разжав пальцы, выпустил их в небо, а плоть растёр в ладонях. Затем извлёк часть из Адама, и вновь погрузил руки в плоть Онхелэйма. Из части Адама и плоти Онхелейма он создал новое существо. Вдохнул в него Дух и жизнь, и назвал Евой. Адам и Ева были слабее, так как не помнили своего истинного образа и предначертания. И они не могли обрести всей своей силы, не наполнившись одним единым духом. А значит не могли и навредить себе и миру, хотя и созидать могли намного меньше. Онхелейм помнил их историю. И как они решили познать суть, не наполнившись общим духом, и как потеряли Силу, но обрели ощущение её. Как потомки их пришли к Онхелейму, и стараясь повторить дело Господа стали врезаться в его обнажённую грудь, пытаясь достичь сердца. Эти существа звали Онхелейма "Карьер" и были сильны и упорны. Но боль не пугала его, а своё сердце Онхелейм не открывал просто так никому.
*****
Первые лучи солнца проникли в комнату. Лилит открыла глаза и не без удовольствия принялась рассматривать десятки диковинных существ, которыми она сама населила комнату. Они смотрели на неё с полок шкафа, прикроватной тумбочки, туалетного столика, и даже с люстры глядела, прищурив глаз, диковинная птица-Феникс, висящая на красной ленточке. Хотя все они были серыми, ведь созданы были из необожженной глины, Лилит видела их яркими, цветными и мерцающими, потому что смотрела на них глазами и душой Творца. Субботнее утро было мягким и солнечным. Воздух за окном был наполнен ароматами начинающей вступать в свои права весны.  Девушка села на кровати и потянулась к книге, лежащей на прикроватной тумбочке. Этот любимый сборник поэзии серебряного века она по обыкновению читала с первой раскрывшейся страницы. Но тут она обнаружила между страницами сложенный вдвое лис бумаги. Развернув его, Лилит начала читать. Это было письмо. То самое. Которое она похоронила в памяти вместе с прошлой жизнью. И воспоминания обрушились на неё как своды рухнувшего храма. Она читала и читала, снова и снова, без остановки. И внутри словно прокручивался запущенный на повтор фильм. Образы, запахи, вкусы, ощущения. Снова и снова. И из глаз её наконец лились слёзы. Когда Лилит наконец очнулась – уже смеркалось. Она пошла на кухню и взяла тарелку и спички. Медленно разорвала письмо на мелкие клочки и попыталась поджечь. Бумага размокла и не хотела гореть. Тогда Лилит взяла книгу и, раскрывая её в случайном месте, стала вырывать по странице.  Ровно двенадцать раз. Двенадцать листков. Потом стала читать их вслух, а затем рвать в клочья. Один, за одним. Затем смешала на тарелке кусочки страниц книги и письма. Теперь огонь занялся с первой спички. Промокшие клочки горели с лёгким потрескиванием, исторгая белёсый дым, но страницы книги помогали им не погаснуть. В комнате было уже почти совсем темно, и в отблесках пламени Лилит чудился оживающий феникс. Когда всё  было сожжено, девушка мелко растёрла пепел и смешала с глиной, а затем вылепила из этого маленькое сердце. Из-за пепла сердце получилось чёрным.  Всю ночь и весь следующий день она лепила. Лепила и вновь разминала…раз за разом. К вечеру воскресенья у неё получился грузно сидящий на камне, словно сросшийся с ним, мужчина. Он сидел, сгорбившись, словно от невыносимого груза, и скрестив руки на коленях. Лицо его было устремлено вдаль и чуть вверх, но черты были словно стёкшими. И вся фигура была изборождена замысловатыми вертикальными трещинами, словно следами многолетних дождей, или горьких слёз. Закончив, она взяла скальпель, разрезала глиняную грудь, и вложила в неё черное сердце. А после аккуратно закрыла рану. Всем своим творениям она давала замысловатые имена, вроде Азраила, Асмодея, Ориэля, и подобных. Но имя этого творения Лилит словно услышала из пустоты. Глиняный Адам.
*****
Онхелейм всё так же лежал, подставив изрезанную грудь звездному небу. Полная луна освещала изгрызенные части его тела. Дыхание было глубоким и размеренным. В такие ночи, когда луна становилась полной, он всегда вспоминал былое. И они с сыном подолгу беседовали, ведь для родных нет расстояний и не нужны слова. Когда то, очень давно, глядя на копошащихся в его груди людей, Онхелейм ощутил безмерную любовь, близость и сострадание к ним. И в его сердце зажглась искра того огня, что оставил Создатель, погрузив в него свои руки. И тогда из этой искры и части своего сердца Онхелейм создал Адама. Ему очень хотелось прикоснуться к миру людей, узнать их, помочь им. И это желание он воплотил в своём сыне. Адам был сильным, любознательным и добрым. Люди конечно опасались бродящего по округе человека из сырой, вечно покрытой капельками воды глины. И Адам прятался. Но порой выходил к людям, пытаясь говорить с ними. Люди обычно убегали. Когда их было много – пытались нападать. Но навредить ему они не могли, а он им вредить не хотел. Со временем среди жителей окрестностей родилось немало легенд о большом глиняном  человеке, которого они нарекли Холем. Легенды были разными. Добрыми и злыми... пронизанные страхом и восхищением. Их были сотни, этих рассказов. Разных, как сами люди, придумавшие их. И имеющих мало общего с реальностью. Так уж устроены эти существа, что всё, что не понимают, они облекают в свою форму и наделяют собственными помыслами и чувствами. Люди ведь были созданы Творцом по образу и подобию Его. А это означает способность Творить. Но люди чаще воплощали порождения собственных страхов и страстей, чем той искры света, что была в сердце каждого из них. Мало помалу, Адам стал для людей чем то вроде полубога. Они построили в лесах несколько алтарей, к которым приносили пищу и цветы в жертву. Жгли ритуальные костры, бросая в них пряные травы, чтобы умилостивить Духа здешней земли. Онхелейм вместе со своим сыном наблюдали за ними, слушали, смотрели, старались понимать .  Ведь они были одной плоти и одного духа в основе. Адам каждое полнолуние приходил к отцу, садился на его груди, а тот открывал ему своё сердце. И, прикасаясь ладонью к тёплой, трепещущей глине, покрытой каплями красной влаги, Адам передавал отцу всё что знал и видел.
А однажды.  Онхелейм как всегда ждал Адама, но в прикосновении его руки он ощутил тепло человеческого тела. И взглянув на сына своим сердцем, он вдруг увидел юношу из плоти и крови, очень похожего на того, первого из людей. Отец, конечно, не мог не узнать сына сердцем, но Адам очень изменился. В нём текла уже не кровь земли, но кровь земли и неба, та же, что текла в жилах людей. Та что связывала воедино плотное и невесомое, твёрдое и трепещущее. Та жидкость, в которой силой самого Творца соединено воедино всё, из чего состоит вселенная.
*****
Адам в ту ночь по обыкновению сидел у посвящённого ему же жертвенника. Это был плоский камень на поляне у края обрыва. По обе стороны стояли деревянные столбы украшенные венками из полевых цветов. Пока это позволяло время года, цветы были всегда свежими. За этим следили. Он знал что ночью сюда никто не осмелится прийти, по этому был спокоен. Ему очень нравилось сидеть вот так, на открытом месте, повернувшись спиной к лесу, и смотреть на звёзды. Он чувствовал своей влажной глиняной кожей лёгкое дуновение ветерка, а своим глиняным сердцем биение сердца земли и дыхание неба. Когда ему почудились лёгкие шаги за спиной, Адам замер. Он сидел не двигаясь, и всем своим существом чувствовал приближение чего-то очень важного.  От прикосновения человеческой ладони к спине, по его телу прошла волна дрожи, вроде той, что проходит по земле во время землетрясения.  Адам встал и медленно повернулся. Перед ним стояла девушка в длинной, до самой земли, белой рубахе. В свете луны казавшейся мерцающей, и придававшей ей вид  полубесплотного существа. Адам заглянул в её бездонные голубые глаза, так похожие на осколки сапфиров, ограненных самой пустотой космоса.  В них отражались звёзды и луна, точнее, именно там они были настоящими, а те, что в небе - казались теперь лишь отражением.  А она взглянула в похожие на кусочки яшмы с прожилками из расплавленного золота глаза Адама.  Они положили руки на плечи друг другу и долго-долго стояли так, лицом к лицу. Потом девушка опустила руку в разрез рубашки и достала висящий на груди, на тонкой шелковой нити кусочек необработанного рубина. Одним движением разорвав нить, она поднесла ладонь с камнем к груди глиняного человека и нежно, но крепко прижала, так что камень впечатался в его влажную плоть. И тогда из груди Адама, навстречу её ладони стало подниматься сердце. И когда рука девушки нежно сжала мерно бьющееся сердце из глины, камень осветился изнутри мягким алым  светом и растворился в нём. Разжав ладонь, она вновь взглянула в эти искрящиеся расплавленным золотом глаза, а сердце Адама медленно погрузилось на своё место. И они ещё долго смотрели друг другу в глаза, а потом соприкоснулись губами. В ту ночь они любили друг друга, как дано любить лишь избранным. И само небо перетекало сквозь их тела и души, замкнувшись в символ бесконечности. А утром, проснувшись, Адам взглянул на свою руку, лежащую на груди девушки, и увидел, что кожа его больше не похожа на серую, сырую глину с выступившими на ней капельками влаги. Она была такой же как и у неё, только многим более смуглой, а главное, этой кожей он ощущал мерное и непередаваемо прекрасное биение сердца в этой груди. И то кто ещё вчера был глиняным человеком, нежно провёл ладонью над телом девушки, чувствуя тепло её тела, а потом опустил ладонь на левую грудь и нежно сжал её. Девушка вздохнула, открыла глаза и улыбнулась Адаму. «Доброе утро, Лилит»-сказал Адам. «Доброе утро, Адам»- ответила Лилит. И они нежно поцеловались. Откуда они знали имена друг друга, и почему им казалось, что они уже целую вечность рядом, им даже не пришло в голову спросить себя. Они просто встали, и, обняв друг друга за плечи, пошли в сторону восходящего солнца.
*****
Уже два полнолуния Онхелейм с открытым сердцем встречал нового Адама. Сын прикасался к нему и рассказывал всё что почувствовал, узнал и понял. Все те необычайные оттенки, вкусы и понимания жизни, которые прежде были недоступны обоим, а теперь стали их общими. Они говорили словами, мыслями, ощущениями, предвкушениями и послевкусиями. Таков истинно общий язык  абсолютного родства. И Онхелейм мог видеть глазами Адама, чувствовать его сердцем, ощущать его кожей. Так старый отец узнал, как необычайно прекрасен мир, подаренный людям Творцом.  Вкус воды и воздуха, запах примятой травы, тепло солнечных лучей и холодок прохладного ветра, ласкающие кожу. Способность ощущать мельчайшие оттенки звуков, вкусов, фактур. Способность понимать и пропускать через себя любую энергию и материю. Умение изменять мир вокруг себя.  И способность любить. Не только сердцем, разумом или душой, но всем существом своим. Каждой молекулой, каждой порой нежной человеческой кожи. Каждой частицей, от кончиков пальцев до глубин сердца. Способность соединять воедино две вселенные порождать новые миры с лёгкостью самого Создателя. Людям было дано очень многое. И все что познавал Адам вместе с Лилит, познавал и Онхелейм. И лишь одного не мог понять он. За вечность, что он помнил, он видел в людях много жестокости и равнодушия. Много алчности. Каждый раз, когда они вынимали из груди карьера новые куски его плоти, чтобы сделать посуду, или материал для строительства своих жилищ, Онхелейм ощущал это. Но это было лёгкое ощущение. Себя он дарил им с радостью, ведь он был огромен. Его суть распространялась по всей земле, и он видел всё, что делали люди, и помнил самых первых из них, и знал их историю от сотворения. И вот теперь, понимая, как они чувствуют мир,  ощущая это в собственном огромном сердце,  древнем и мудром как сама земля, Онхелейм не мог понять до конца. Это не укладывалось в его понимание. Он знал, что его сын, ставший человеком, сможет ему помочь. Но пока не тревожил Адама. Ведь тот был пропитан любовью, и мир для него сиял невиданными красками и благоухал божественными запахами.  И отец не хотел смущать счастье Адама, а спешить было некуда, ведь времени почти не существовало для него. Но к третьему полнолунию новый Адам впервые не пришёл к отцу.
*****
Как давно он жил здесь - ему было не ведомо. Потому что жил Глиняный Адам на прикроватной тумбочке Лилит от самого своего сотворения. Перед сном она часто разговаривала с Адамом, разумеется если была одна. И девушке даже казалось, что маленький человечек из глины ей отвечает. Адам любил эти разговоры, так же как любил Лилит, той любовью, что она вложила в его сердце, и той, что похоронила в нём. Ему нравилось всё больше узнавать о людях, о любви, о самой Лилит. И ожидание этих ночных бесед стало для Глиняного Адама смыслом жизни и самой этой жизнью. Ожидание порой бывало долгим, но терпения глине не занимать. Лилит была просто мистически привлекательной и несла в себе печать первозданной красоты и силы творения, оставленную Создателем, по этому, редко подолгу бывала одна. И по этим же причинам никто не задерживался с ней рядом слишком долго. А Глиняный Адам внимательно и терпеливо выслушивал все её мысли и истории, ведь сердце из пепла и глины не могло отвердеть, пока рядом была та, кто создал его.  Но в последнее время разговоров давно не было. По этому, Глиняный Адам не слишком много знал о человеке, который был рядом с Лилит. Знал и чувствовал он одно, этот человек с некоторым сарказмом относился к творениям из необожженной глины, которыми была уставлена комната его возлюбленной. От мужчины исходила довольно сильная энергия творца, но в отличие от Лилит - творца формы, внешней красоты, но не жизни. Адам это ощущал очень ярко. Так же он чувствовал, что  девушка сама всё больше теряет свой взгляд на свои творения, и из ярких, живых и трепещущих, они всё больше становятся для неё лишь комочками посеревшей глины. И сами эти живые лишь любовью своего творца существа стали умирать, крошиться и распадаться. Лишь Адам всё ещё сохранял себя живым, потому что ему было подарено сердце.
И вот сейчас Глиняный Адам смотрел с тумбочки, как Лилит  бережно собирает с полок рассыпающиеся трупики и еще умирающие тела его кровных братьев и сестёр. Она аккуратно складывала их в мусорный пакет и протирала влажной тряпкой следы от раскрошившейся глины на полках и шкафах. Адам стал последним.  Лилит ненадолго замерла, сжав его в ладони, печально улыбнулась, словно вспоминая о
чём-то далёком,  потом легонько поцеловала и опустила в пакет. В пакете Глиняный Адам лежал сверху, по- этому видел свет солнца, пробивающийся сквозь отверстие в старом чёрном полиэтилене. Когда закрылась крышка мусорного бака, солнца не стало.
*****
Была ночь накануне полнолуния. Тёплая июньская ночь. Адам сидел на жертвенном камне лицом к обрыву и смотрел на горизонт. У самого горизонта он видел распростёртое тело отца. Чувствовал его мерное дыхание. И думал о том, как следующей ночью прижмётся к тёплому сердцу Онхелейма. А ещё Адам ждал Лилит. Когда он услышал за спиной знакомые шаги, его сердце привычно вздрогнуло и наполнилось теплом. Спина ощутила знакомое прикосновение нежной ладони п по ней побежали волны, как по тихой воде, если легонько коснуться её рукой. Адам нежно и едва заметно  улыбнулся.
Но вдруг его тело пронзил холод. Рука Лилит неожиданно резко погрузилась в него до самого сердца. Сердце тут же обмякло и стало глиняным. А рука сдавила этот кусок глины так, что тот стал расползаться между пальцами. Пальцы Лилит нащупали осколок рубина и сжали его. И тогда она извлекла руку из ставшего уже снова глиняным тела Адама.
Человек, снова ставший глиной, хотел было обернуться и взглянуть в глаза любимой, но почувствовал, что начинает становиться камнем. Он знал, что сможет сделать лишь одно движение. И Адам подумал, что Лилит вряд ли хочется видеть, как будут угасать и сереть его глаза, снова ставшие похожими на кусочки яшмы с прожилками расплавленного золота. И он лишь  оперся локтями о колени, сгорбив под непомерной тяжестью спину, и постарался сосредоточить взгляд на горизонте, в той стороне, где был его отец. Глиняное тело превратилось в камень, который тут же начал крошиться, и за секунду стал похож на обветренную  и растрескавшуюся за сотни лет гранитную глыбу, напоминающую формой человека, сидящего на камне.  За спиной Адам слышал удаляющиеся лёгкие шаги Лилит, и шуршание ветерка в кронах деревьев. Самого ветерка он уже не ощущал, как и многого другого.
*****
Когда сын не пришёл, Онхелейм стал искать его. Огромное сердце древнего карьера поднялось и зависло в нескольких метрах над землёй. С него стекала чёрная вода, образовав большую лужу, в которой отразились все звёзды всех небес. И отец увидел сына, ставшего камнем. Тогда сердце резко погрузилось в самые глубины земли, по которой прошла волна дрожи. Волна докатилась до каменного Адама и в его опустевшей груди, в той пустоте, где прежде было сердце, прошли несколько трещинок. Небольшие частички гранита откололись от цельного камня и упали, образовав в этой внутренней пустоте маленькую кучку мелкой каменной крошки, похожую на могильный курган. И  тогда Адам услышал голос отца. С тех пор они каждое полнолуние разговаривали, несмотря на расстояние. Ведь в том и есть сила истинного родства, что над ним ничто не властно. Про то, как Адам стал камнем, сын рассказал отцу сразу. И больше они никогда об этом не говорили. Оба, не сговариваясь, просто приняли всё как есть и не стали пытаться что-то понимать. Каменного человека люди уже не опасались. А легенды и сказки со временем стали забываться. И спустя столетия на поляне, что прежде была святилищем, уже разбивали лагеря туристы. По ночам Адам слушал всё, о чём говорили люди, и что они делали. И очень многое узнал о них и понял, помня те времена, когда сам был живым. А вместе с  Адамом познавал людей всё глубже и глубже и его отец. И так текли века, которые для камня и глины безумно медленны, но и абсолютно бесконечны.
*****
Городская свалка жила своей собственной жизнью, как две капли воды походившей на жизнь города, который её породил. Здесь доживали свой век отторгнутые городом существа. Живые и не живые, и те, кто думал, что жив, но мёртв, и те, кто думал, что мёртв, но оказывался живее прочих. И все они здесь были свободнее, чем там, в горниле алчности и цинизма, в котором ковались тесные твердые футляры для нежных живых душ. В тот вечер она как обычно брела вдоль мусорных отвалов, высматривая что-нибудь полезное для быта, или годное в пищу. Ассортимент был весьма широк, но первое что учатся делать жители свалки - видеть не внешнее, а внутреннее. Это была женщина без возраста. В выглядящей на удивление опрятно грязной и бесформенной одежде, скрывавшей её тело, которое бережно хранило и скрывало душу. Слой спёкшейся грязи на коже имел странный тёмно-золотистый оттенок, делавший лицо женщины в лучах заходящего солнца похожим на лицо ожившей бронзовой статуи, с бездонными, искрящимися и живыми, сапфировыми глазами. Когда один из местных жителей нашёл её тело, он не был удивлён. На свалке часто находили мёртвых людей. Так город прятал неприглядные части своей сути. Пытаясь скрыть их среди ставших ему не нужными вещей и существ. Но тело это, несмотря на грязь и вонь, к которым жители свалки впрочем, быстро привыкают и перестают обращать внимание, излучало какую то необъяснимую красоту. И Каин, бывший семинарист с довольно символичным библейским именем, затем успешный бизнесмен, а ныне один из самых опытных старожилов свалки, не смог не подойти и не дотронуться до него. А дотронувшись, почувствовал тепло, и понял, что женщина жива. Тогда он отнёс её домой, в свою хижину из фанерных листов, разобранных картонных коробок и прочего мусора, отогрел, накормил и напоил. А поскольку женщина ничего не помнила о себе, назвал её Евой, в чём то, возможно, в память о неоконченном когда то образовании.
С помощью Каина Ева довольно быстро освоилась на новом месте, и даже обзавелась небольшим жилищем. И хотя оно, как и у всех прочих было выстроено из хлама, внутри царил какой-то своеобразный уют, что отмечали все местные жители. Несмотря на замкнутость, Ева располагала к себе всех местных жителей своей тихой и какой-то неземной уверенностью в себе, в сочетании с отрешённой покорностью. В особенности сдружилась она с  Авелем, сыном Архиерея и в прошлом довольно известным художником, оказавшемся на свалке по причине разгульного пьянства, вызванного в своё время широкой популярностью и богатством, и абсолютно-детской доверчивости. Несмотря на преклонный возраст и порядком разрушенное здоровье, Авель сохранил и талант, и навыки, и даже полную ясность ума, в том, что касалось его профессии. Ева же, как то сразу потянулась к нему и они дни напролёт украшали окрестности забавными композициями из имевшегося в избытке вокруг хлама, ярких тканей, картонных коробок и прочего. К тому же, женщина показала весьма недурные способности к живописи и скульптуре, благо среди отбросов всегда можно было найти хоть и не профессиональные, но вполне пригодные материалы и для того и для другого.
И вот, в этот тёплый вечер в начале осени, во время своих обычных поисков чего-то полезного, Ева наткнулась на разорванный мусорный пакет, из которого просыпались разнокалиберные кусочки сухой глины. Пакет был абсолютно не примечательным, но что-то заставило женщину разорвать его. И среди черепков и пыли она обнаружила небольшую скульптурку. Странную фигурку сидящего на камне обнажённого мужчины, со словно смытым дождями лицом. Ева взяла её с собой и в тот же вечер они с Авелем расписали фигурку разными оттенками охры, что придало ей вид обожжённой, а также более чёткую форму. А после, уже в одиночестве, женщина прописала на фигурке черты лица, кое-где процарапав перочинным ножом. И так Глиняный Адам, по наитию наречённый Евой тем же именем, что он получил от рождения, поселился на сломанном табурете в изголовьи кучи тряпья, служившей хозяйке жилища постелью.
*****
Лилит стояла на маленьком автовокзале, в городке названия которого уже и не помнила. Всего несколько дней назад она продала всё своё имущество и жильё, и, ткнув пальцем наугад в карту железнодорожного сообщения, отправилась в этот Богом забытый городок, название которого стёрлось из её памяти сразу после покупки билета. Прибыв на место, она направилась на автовокзал, и точно так же, ткнув наугад в расписание пригородных автобусов, купила билет в какой-то отдалённый посёлок, у старого глиняного карьера. Причин своих поступков Лилит не пыталась искать, а о последствиях даже не задумывалась. Просто, однажды утром, проснувшись, она поняла, что должна оставить всё и ехать куда-то. Туда, куда подскажет сердце. А сердцу своему Лилит верила безоговорочно.
И вот подъехал покрытый засохшей грязью старенький автобус. На заднем сидении, в самом углу, было даже как то уютно, и девушка заснула. Ей снился диковинный лес, и странные, словно сотканные из сотен переплетённых лучей света всех цветов и оттенков, звери и птицы. Когда Лилит вышла на маленькой станции в неприметном посёлке, пошел дождь. Вода, льющаяся с неба мгновенно смешивалась с глинистой почвой, превращая её в вязкое, желтовато-серое мессиво. Но, как и следовало ожидать, единственное место, которое можно было назвать гостиницей, в этом небольшом посёлке находилось прямо возле автовокзала, поэтому Лилит добралась и разместилась, почти не вымокнув и не испачкавшись. Над стойкой администратора девушка увидела фотографию странной каменной глыбы поросшей мхом и лишайником. Она отдалённо напоминала формой сидящего на камне, сложив руки на коленях и опустив плечи человека, сидящего спиной к зрителю и повернувшего то, что должно было быть лицом в сторону обрыва. С обрыва открывался вид на поросшую редким лесом равнину. На горизонте заходило солнце, окрашивая всё в пурпурные и алые цвета. На вопрос Лилит администратор ответил, что это местная достопримечательность, именуемая Скалой Голема, и расположенная километрах в двадцати от посёлка, почти на полпути к старому глиняному карьеру.
*****
Несмотря на то, что осень уже перевалила за половину, ночи стояли тёплые. И лишь когда проходил дождь, было уже довольно прохладно. На кануне полнолуния Адам всегда радовался, тепло улыбаясь под каменной оболочкой. Он любил эти ночи, когда при свете полной луны они с отцом подолгу разговаривали о прошлом и будущем, о людях, их пути, обо всём живом и о связи, делающей одухотворённым и живым всё, даже то, что люди считали неодушевлённым. В этот вечер, в той пустоте что была спрятана в груди Адама словно проскочила искра, и он ощутил странное покалывание, тем самым странным образом, которым может ощущать камень. И когда вечером пошёл дождь, ему на мгновение показалось, что вместе со струями дождя из его растрескавшихся, выщербленных ветром каменных глаз текут настоящие слёзы, даря облегчение и покой.
*****
Осень выдалась на редкость тёплой и сухой. Жители свалки были вполне довольны этим. Дожди превращали их место проживания в довольно вязкое и еще более дурно, чем обычно, пахнущее болото. Да и холодные ночи вызывали необходимость жечь костры, сухое топливо для которых к дождливому сезону следовало заготавливать впрок. И в такой вот тёплый октябрьский вечер Ева вдруг обнаружила среди мусора яблоко. В яблоке не было ничего удивительного, кроме того что оно было абсолютно свежим, и настолько ярко зеленым, что казалось светящимся изнутри. И запах. Аромат, который оно источало, был похож на смесь ароматов множества плодовых деревьев и декоративных растений и полевых трав. А ещё яблоко было тёплым на ощупь и слегка пульсирующим. Изумлению женщины не было предела. Она поднесла фрукт к лицу, вдохнула запах, и ощутила пальцами биение, похожее на биение человеческого сердца. Вдруг в ней возникло страстное желание впиться зубами в это яблоко, и почувствовать, как его сок стекает по губам и по горлу. Яркой вспышкой предстало перед её глазами видение. Ева откусывает кусок этого яблока, и по её лицу и внутрь её стекает ароматный сок, который вдруг приобретает вкус, запах и цвет человеческой крови. Наваждение спало. Трясущимися руками женщина завернула яблоко в истёртый носовой платок и спрятала за пазухой. Потом она повернулась и пошла к дому, хотя только начала свой ежевечерний обход свалки и почти ничего не успела найти. Дома она развернула платок, достала яблоко, и  положила на сломанный табурет, рядом с глиняным Адамом. Тихонько и нежно улыбнувшись, Ева поцеловала в лоб глиняную фигурку, а затем и пульсирующее яблоко. А потом улеглась на кучу тряпья и заснула, обняв саму себя за плечи.
В ту душную ночь на свалке случился пожар. Так бывало не редко, летом, или душной осенью. Когда нечистоты были сухими, хозяева свалки часто немного платили бездомным, чтобы те поджигали мусор. И так экономили на утилизации. Едкие клубы ядовитого дыма не беспокоили жителей богатых кварталов, потому что поджоги устраивались лишь при благоприятном направлении ветра. Все живущие на свалке знали это, и поздним летом и ранней осенью всегда спали машинально принюхиваясь к обычной вони, чтобы успеть даже во сне ощутить запах дыма и проснуться. В ту ночь все, как обычно в подобной ситуации, встретились под раскидистым старым дубом, росшем на краю пустыря, медленно переходящего в окраины свалки и граничащего со старой деревушкой, в которой ещё жило несколько стариков, не имевших средств покинуть это место, и тем самым предотвращающих распространение свалки в эту сторону. Довольно быстро они обратили внимание на отсутствие Евы. Но никто не захотел возвращаться в едкие клубы дыма и всполохи огня чтобы отыскать её.
В тот душный октябрьский вечер многие жители города наблюдали на горизонте столбы густого чёрного дыма и ощущали запах гари. Ветер неожиданно стал менять направление. Некоторые разглядели, что сплетающиеся столбы дыма были до странности похожи на стоящие рядом, обняв друг друга за плечи, фигуры женщины и мужчины. Совсем немногие смогли увидеть совершенно необычное маленькое облачко, которое зависло над этими фигурами из дыма. Ярко-белое, чёткое, и очень похожее на лежащую на боку восьмёрку – знак бесконечности. И уж совсем никто не знал, что в этот самый вечер, где-то в совсем другом пространстве и времени, перед Евой и Адамом наконец вновь открылись врата Эдема.
Утром, среди обгоревших и оплавившихся остатков мусора, жители свалки обнаружили то что осталось от Евы и Адама. Свернувшийся в позе эмбриона обгоревший женский скелет. Кучку обожжённых глиняных черепков, в центре которой лежал маленький влажный комочек , скатанный из рваной бумаги. И лежащее между ними абсолютно свежее, ярко-зелёное, и источающее аромат, перебивающий запах гари яблоко.
*****
Первые лучи восходящего солнца скользнули по желто-красным, уже на треть сыпавшимся кронам приземистых деревьев. Лицо Адама, освещённое ими, всегда приобретало оттенок старой, окисливщейся бронзы, из-за странного оттенка камня из которого он теперь состоял, и пятен высохших лишайников. Тем утром он уже ждал ночи и полнолуния. И новой беседы с Отцом. А ещё Адам чувствовал, что в груди его, в той пустоте где прежде было сердце, происходило что то необычное. Ощущение было очень лёгким, едва заметным ,но сильным и тревожащим. А если бы кто-то мог заглянуть внутрь скалы, то он бы увидел, как в маленькой камере, словно окаменелом пузырьке воздуха среди прежде мягкой, а теперь отвердевшей породы, зародилось движение. Мельчайшие частицы каменной пыли поднялись и медленно закружились, сформировав из себя подобие вытянутой неправильной арабской цифры восемь, или скорее символа бесконечности, который плавно вращался в трёх плоскостях, то ускоряя, то замедляя вращение.
*****
Утром Лилит проснулась со странным предчувствием. Обычно она хорошо помнила свои сны и даже давно научилась почти безошибочно их трактовать, но в это утро она не помнила ничего. Только странное ощущение чего-то значимого. Забрав спортивную сумку, в которой были все её вещи и выписавшись из гостиницы, она направилась к лесу. Ей захотелось взглянуть на эту Скалу Голема, хотя больше хотелось просто побродить по лесу. По словам местных, маршрут был очень лёгким, просто довольно долгим и не слишком популярным, как и все окрестности. Довольно редкий лес, каменистая почва, несколько ручейков, да пара полянок с останками старых деревянных идолов, вот и все достопримечательности. Но тропа, как говорили, была довольно протоптанной, и заблудиться было не просто. Всё так и оказалось, но лилит всё же удалось заплутать, совершенно непонятным ей самой образом. Солнце уже перевалило заполдень, а к Голему она так и не вышла. Впрочем, девушка не сильно беспокоилась, места были совсем не дикими и наличествовала даже сотовая связь, которая без проблем позволила бы ей выйти к какому-нибудь посёлку при помощи навигатора. Ей просто нравилось блуждать по этому лесу, казавшемуся ей довольно приветливым. А к тому времени как она уже стала подумывать завершать свой поход, Лилит вышла на поляну, в самом конце которой, у края невысокого обрыва, она увидела большой камень.
Собственно, скалой Голема называлась именно скала. Точнее, среди холмов, поросших редким лесом был один, со словно отсечённой половиной. И вот на вершине этого, абсолютно лишенного растительности обрыва и стоял камень, похожий на человека. Сам камень был не намного больше человеческого роста. И если бы не странная форма, и то, что он до сих пор не разрушился и не покрылся полностью растительностью, его бы вряд ли кто приметил. А вот снизу, с равнины, над которой возвышался этот обрыв, камень должен был выглядеть очень необычно. Словно и вправду человек, сидящий на краю обрыва, глядя на горизонт. Потому и смотреть на этот камень, было принято снизу. Но вот Лилит каким-то образом забрела на вершину по очень пологому противоположному склону.
*****
Душной октябрьской ночью жители посёлков по близости от старого глиняного карьера явственно ощутили серию подземных толчков. Не слишком сильных, но четко ощущавшихся. Это было странное явление, потому что ближайшие горы находились более чем в тысяче километров. На это странности не окончились. Примерно с полуночи в небе наблюдались цветные всполохи, явно напоминающие северное сияние. В столь южных широтах оно не наблюдалось никогда. А поутру пошёл дождь, что само по себе тоже было странным, ведь всю ночь небо было ясным. Но помимо этого, после дождя в воздухе, вместо обычного запаха озона витал аромат цветущих яблонь. Такая цепь странных событий в густонаселённом районе имела бы большой резонанс. Но в этом захолустье не было даже местной прессы, по этому факт сей не получил огласки. Да и сами жители тех мест довольно скоро почти перестали об этом вспоминать.
*****
Лилит долго смотрела на камень, который всё больше и больше напоминал ей фигуру человека. Потом подошла вплотную и дотронулась. Поверхность была сухой, выщербленной и теплой на ощупь. Участки покрытые сухим мхом и лишайниками напоминали коротко остриженную густую шерсть. От камня веяло теплом и какой-то внутренней силой, как от живого существа. Повинуясь странному но очень явному импульсу, Лилит засунула руку за пазуху и нащупала висящий на груди на кожаном шнурке амулет. Это был  небольшой, каплевидной формы  необработанный рубин, зажатый узкой частью в серебряной птичьей лапе. Девушка носила его на груди, сколько могла себя вспомнить. Мать рассказывала ей, что с незапамятных времён этот амулет всегда принадлежал младшей женщине в роду. Лилит была единственным ребёнком в семье, а своих детей никогда не хотела, по этому, этот рубин явно должен был остаться с ней навсегда. И вдруг серебряная лапка разжалась, и рубин остался у неё в ладони. Несколько минут Лилит крутила камень в пальцах, ощупывая его со всех сторон, и ощущая странное тепло, исходящее от него. А потом приложила к спине каменного человека и накрыла своей ладонью, опершись на неё всем телом. Ладонь девушки ощутила легкое покалывание, а потом каменная поверхность под ней стала быстро нагреваться и становиться мягкой. Лилит даже не успела удивиться, лишь инстинктивно сжала руку в кулак, чтобы не выпустить рубин, когда та стала уходить внутрь камня. Рука по локоть вошла в мягкую тёплую жижу и уперлась в твердь. В этот момент перед глазами девушки стали поноситься какие-то размытые образы, а в голове возникли словно бы обрывки множества чужих воспоминаний. Лилит пошатнулась, разжала ладонь, звлекла руку и пристально посмотрела на неё. Все вены под кожей руки и линии ладони светились изнутри ярким оранжевым светом, а рука по локоть была покрыта густой, почти черной человеческой кровью. Девушка медленно отвела глаза от руки и посмотрела перед собой. Её глаза встретились со странными, напоминающими цветом тёмную яшму, с прожилками расплавленного золота и до боли знакомыми, глазами абсолютно не знакомого человека. Человек еле заметно улыбнулся уголками губ, так словно делал это впервые в жизни и медленно и с трудом произнёс: «Здравствуй, Лилит.» А лилит неожиданно ответила, удивляясь звуку собственного голоса: «Здравствуй, Адам»
Лилит и Адам долго-долго смотрели друг другу в глаза,  держась за руки. Перед их внутренним взором проносились миллиарды разрозненных воспоминаний. Сотни жизней самых разных живых существ, их собственные воспоминания из разных времён и миров. Все это вдруг стало общим, единым, словно частицы одной безумно долгой жизни. Потом они нежно обняли друг друга, поцеловались, и, обняв друг друга за плечи, направились к тому самому уединённому месту в этом лесу, которое каждый из них помнил всегда.
В ту ночь они любили друг друга, словно в первый раз, и словно все, когда либо любившие друг друга живые существа, в этот момент были ими. Сама великая сила, которая связывает воедино всё живое вошла в них и потекла медленной полноводной рекой, в которой текут слитые воедино все чувства, мысли, желания, страданья и радости всех кто живет, хил когда-то, или ещё только будет жить.
*****
В ночь полнолуния, когда Онхелейм не услышал голоса Адама, в сердце отца возникло волнение. Оно несколько раз резко сжалось и вновь разжалось, пустив по земле волны дрожи. Мысленным взором Онхелейм поглядел в сторону того необычного холма, на вершине которого всегда сидел его сын, и не увидел там ничего. Смотреть пристальнее отец не стал. С него было довольно того, что разрушить созданное им из собственного сердца существо не мог никто кроме самого Творца. По этому, Онхелейм решил подождать, а это он умел как любой, кто почти вечен и совсем иначе ощущает время. И всю ночь, мерно дыша изрезанной грудью, старый карьер созерцал звёзды и странное сияние почти затмевающее их.
*****
Адам и Лилит провели ночь и день, не разжимая объятий и не отводя глаз, друг от друга. Им нужно было многое рассказать и показать друг другу, многое открыть и разделить. А ночью они пошли к карьеру. Ровно в полночь из глубин Онхелейма понялось его сердце и зависло в полуметре от земли. А Адам и Лилит, сняв одежду, обняли его, крепко прижимаясь телами и обхватив руками. Сердце чуть сжалось, и они смогли соприкоснуться друг с другом кончиками пальцев. Так они и простояли, не двигаясь до самого утра. И за это время сквозь них пронеслись миллиарды жизней и миров. Каждый из троих совершал для себя невиданные открытия, всю суть которых мог понять лишь он один, но разделив своё открытие с другими, он прождал в них собственные открытия, так же не до конца понятные им, но несущие новые откровения. Все три души объединились, не став одной, но слившись максимально возможно. Так что то, что каждый из них никогда не мог и не сможет понять и ощутить, становилось понятным без понимания и ощутимым без ощущения. Им открылась великая тайна жизни и творения. И то, что никто кроме Создателя не способен до конца вместить её в себя. Но вместе – они и есть та самая тайна. Любовь, связывающая их и всё живое, была той самой великой силой, из которой Создатель сотворил всё, и которая сама была им самим. Утром Лилит и Адам разомкнули руки, и сердце Онхелейма медленно погрузилось вглубь земли. А мужчина и женщина оделись, и, взявшись за руки, направились в сторону железной дороги. А высоко в небе маленькое белое облачко следовало за ними попятам. Оно было полупрозрачным, и напоминало два соединённых острыми концами сердца, такие, какими их рисуют дети.
*****
Эта странная пара всегда привлекала внимание тех, кто умел видеть не только глазами. Внешне довольно неприметные, эти люди излучали какое-то мягкое тепло и ели заметный свет. Адам и Лилит колесили по свету, нигде не останавливаясь надолго. Они выбирали маленькие городки и посёлки, всегда меняли имена, и нигде не жили более 10 лет, чтобы никто не замечал, что они не стареют. Возле каждого из домов, создаваемого ими, Адам и Лилит разбивали маленький сад. В котором, сами собой вырастали яблони, уже через год покрывавшиеся небольшими, ароматными зелёными яблоками. Мужчина и женщина всегда с радостью угощали плодами детей, но сами не ели этих яблок. И это было не мудрено. Это были почти те самые яблоки, что росли в эдеме. И в них заключались частички Познания. Детям эти частицы были только на пользу, ведь частица познания, полученная до того как тачал её вожделеть порождает благо. И вырастая в душе, позволяет в будущем не желать многого, а медленно идти путём собственного понимания. Ну а сами Лилит и Адам уже познали всё, что может познать существо из плоти, и очень трудным и сложным путём. Так что для них  это были лишь обычные яблоки.
Раз в 10 лет, в полнолунье, в октябре, меняя место жительства, Адам и Лилит всегда приезжали к Онхелейму. И каждый раз из земли поднималось сердце Отца Глины, и они проводили всю ночь втроём. Так же, как когда-то, когда впервые встретились вместе. И эти ночи всегда были рубежом, новой вехой их общего пути. Жизнь в них была сильна. И все трое еще многое и многое должны были прочувствовать, ощутить все мельчайшие оттенки, собрать их воедино. В этом было их общее предназначение, и они знали его. А что будет дальше, им было неведомо. Но осознание единого смысла и абсолютной правильности происходящего, позволяло им встречать каждое новое утро с улыбкой уже долгие и долгие годы.
*****
А где то там, на границе пустоты и наполненности, всё так же, продвигая грань наполненности в пустоту, продолжал свой вечный путь сам Создатель. Он чувствовал за собой весь этот нескончаемый многомерный пазл, который трепетал и вибрировал в попытке сложить самоё себя в единую форму. И так и должно было быть, потому что так задумано. Создатель лишь засевал пустоту жизнью и вкладывал в эту жизнь способность осуществиться. И реализация этой способности и была смыслом этой жизни. И в ночь, когда в одном из бесконечного множества маленьких миров, Лилит, Адам и Онхелейм стояли, соединившись воедино, Создатель в очередной раз улыбнулся всей своей сутью. Это был один из множества моментов, в которые он ощущал, как ещё несколько частей вселенского  пазла встали на место. И в который раз увидел Творец всего сущего, что это хорошо.