Сказка о Драконессе. Глава 17

Глава 17

Симон сидел посреди леса на поваленном дереве, спрятав лицо в ладони. Он плохо помнил, как оказался здесь.
Помнил, как выскочил из столовой, ослепший от ужаса, без единой мысли в голове. "Пошёл вон!" – проревела Драконесса. Он и пошёл – сразу на выход, на крыльцо и через двор на дорогу, с единственным желанием поскорее убраться из этого замка, от этого чудовища, которое ещё утром казалось ему самой лучшей в мире женщиной.
Некая неоформленная мысль или, может быть, ощущение чего-то, что он не понял, не учёл, робко щекотала затылок, но он в своём смятении не мог услышать её, и она отступила, юркнула куда-то вглубь.
За воротами, когда он едва прояснившимся взглядом обозрел дорогу к столичному шоссе, пришла первая осознанная мысль: "Как она могла!?".
"Как она могла!?" – вполголоса выкрикивал он, нелепо взмахивая руками, а сам всё шёл, то и дело срываясь на бег, в сторону шоссе. Как он без денег и без документов будет добираться до столицы – об этом он совершенно не думал. Всё, о чём он мог думать, укладывалось в три слова: "Как она могла!?".
Постепенно вспышка страха утихла, он выдохся, пошёл медленнее. Фраза "Как она могла!?" начала обрастать эпитетами, какими-то сумбурными рассуждениями, едва ли имевшими отношение к здравому смыслу.
Впереди дорога делала петлю, и Симон решил пройти через перелесок, чтобы сократить путь. Там, вроде бы, должна была быть подходящая тропинка. Он нашёл эту тропинку и пошёл по ней, вновь погрузившись в собственные мысли.
Коротко тренькнул и почти сразу заткнулся телефон. Симон вытащил его из кармана и досадливо сплюнул: вчера он забыл поставить аппарат на зарядку, и тот "сдох" в самый неподходящий момент от единственного звонка. Кто звонил, теперь тоже не узнать. "А вдруг она?" – ёкнуло что-то чуть ниже рёбер. "Да ну конечно! – саркастически дёрнул губой Симон, – если только доесть решила". Он огляделся по сторонам и сплюнул ещё раз. Видимо, где-то он свернул не туда, и теперь стоял посреди леса, в незнакомом месте, растерянный, уставший, злой. Тропинка здесь обрывалась. Дальше была только чаща.
Заблудившимся он себя не чувствовал. При желании он мог легко выбраться отсюда, пройти по тропинке назад, выйти на дорогу, а там или добираться до города, положившись на случай, или придавить гордость и вернуться в замок просить карету. Он представил, как открывает дверь родительской квартиры, навстречу бежит мать: "Сынок, она тебя отпустила?", и его затрясло. "Она не отпустила меня! – взвыл он в голос, – она меня выгнала!". Дикая смесь ярости и стыда обожгла его. В отчаянии он пнул ближайший ствол, потом ещё раз, ещё, пока припадок ярости не уступил место боли.
Неподалёку, в стороне, лежало упавшее дерево. Симон уселся на него и закрыл лицо руками. На него накатила апатия, не хотелось никуда идти, не хотелось вообще ничего. Хотелось перестать быть. Не умереть, а – перестать быть. Он не мог объяснить, в чём разница, но чувствовал именно так.
Время шло, а он сидел, сгорбившись, уткнувшись лицом в ладони, и понимал, что ничего не понимает. В первую очередь в себе. Казалось бы, вот она – свобода, которой он так жаждал. Но почему эта свобода вдруг стала ему не мила? Как и когда случилось, что он, месяц назад только и думавший о том, как бы поскорее удрать из замка, теперь готов крушить всё вокруг из-за того, что его прогнали? Да, не проводили с почётом, не пожелали счастливого пути, а грубо выгнали, но не заслужил ли он сам, хоть отчасти, такое с собой обращение? И только ли в форме дело?
На смену истеричному "Как она могла!?" пришло более трезвое "Почему?", сразу разделившееся на два: "Почему она меня выгнала?" и "Почему мне от этого так плохо?". Симон взъерошил волосы и попытался сосредоточиться.
Первое "почему" он малодушно оставил на потом, нутром чуя, что сваливать всю вину на Драконессу – значило бесстыдно выгораживать себя в собственных глазах. Второй вопрос показался ему сначала более простым. "Почему мне так плохо оттого, что придётся вернуться домой? Что меня держит?" – ещё раз спросил себя Симон и стал, как пасьянс, мысленно выкладывать перед собой возможные причины.
Прельстился атрибутами роскошной жизни? Отнюдь. Да, конечно, он успел освоиться, привязался и к замку, и к его жителям. Но он всегда знал, что всего лишь гость здесь, и рано или поздно ему придётся отсюда уйти. Да и жизнь научила его относиться к богатству философски и не цепляться за его внешние проявления. Подспудно он воспринимал своё пребывание в замке, как нежданный подарок судьбы, путешествие в сказку, а любое путешествие, как известно, имеет свойство заканчиваться. Или он всё же об этом забыл? Нет.
Тогда что? Привык к праздности? Да чушь собачья! Он и в замке успевал работать, пусть не так много, как в архиве, но всё же. А правоведением, напротив, занимался столько, сколько никогда не смог бы позволить себе дома. Ещё неделька-другая таких занятий – и он бы смело мог сдавать экстерном экзамены за первый год обучения, если не за два. Он вспомнил, как несколько раз по вечерам Драконесса сначала сама пыталась оторвать его от учебников, а спустя некоторое время присылала за ним кого-нибудь: "Господин Анжелюс! Её милость ждёт вас к ужину!". Сразу сделалось до невозможности тоскливо, и снова захотелось что-нибудь пнуть.
Он стукнул кулаком по стволу и поднял к небу внезапно повлажневшие глаза. Вот оно! Сколько можно себе лгать и выискивать что-то второстепенное? Можно до бесконечности заговаривать себе зубы, рассуждая об интерьерах замка и удобстве жизни на всём готовеньком, главным всё равно останется – она! Не важно, где – в своих ли родных стенах, на мостках у пруда, посреди леса, посреди улицы – она. Он не к замку прикипел, а к тому, что её шаги раздавались в коридорах, её рука открывала двери, её лицо отражали зеркала. И люди, с которыми он сдружился, все они были – её окружение и в какой-то степени её отражение.
С самых первых дней он видел, не мог не видеть, что замок, несмотря на все мелкие внутренние проблемы, жил, по сути, одной семьёй. Такой семьёй, о которой он сам всегда мечтал в глубине души – где нет чужих, где все друг за друга. Он душой отогревался в этой семье, центром которой была – она.
Она!.. Её глаза, её голос. "Доброе утро, ангел мой! Как спалось, что снилось?". Их чудные вечерние разговоры, их удивительная душевная близость. "Как ты себя чувствуешь, ангел мой? Не устал ли? Всё хорошо?". Ею были наполнены его дни, ею было напоено его сердце. Почему он только сейчас понял, что она значит для него? Может быть, потому, что пока она была рядом с ним, он, как водится в таких случаях, был слеп и не замечал своего счастья?
Да, наверно, в этом была доля истины. Драконесса настолько завладела его жизнью, что прислушиваться к себе он не успевал. Он следовал за ней, куда она его вела; тяготился, и в то же время не тяготился тем "поводком", который она, как он считал, набросила на него. Но, как только она оборвала этот "поводок", он почувствовал себя осиротевшим. Неужели ему надо было потерять её, чтобы услышать своё сердце?
"Ну, так что же ты? – с горькой язвительностью вопросил он себя. – Даже самому себе не решишься сказать правду? Здесь, кроме тебя, никого нет, никто тебя не услышит. Или ты и сейчас струсишь?".
– Я... Я люблю её, – произнёс он вслух, и это признание прозвучало для него, как приговор самому себе.
"Я люблю её, а она меня выгнала". Чувство безысходности придавило плечи. Он снова спрятал лицо в ладони и глухо заплакал, стыдясь собственных слёз и будучи не в силах их остановить.
Как ему жить теперь без неё?
Почему-то вспомнилась Дворцовая площадь и неизбывная тоска в глазах короля. "Лучше бы не отпускала...". Симон уцепился за эту мысль и стал разматывать её, как нитку из клубка. Зачем, ещё не понимал, но чувствовал – надо.
Король... Что он знает о личной жизни короля? На первый взгляд, всё открыто и прозрачно. Эффектная, элегантная жена. Умница-красавица дочка. Никаких не то, что слухов, а даже намёков на слухи об интрижках на стороне за все двадцать пять лет семейной жизни. Множество опубликованных фотографий "Король с женой и дочерью там-то, король с женой и дочерью сям-то". Прямо-таки гордость нации, пример для подражания. Но что скрывает это глянцевый фасад? Симон не мог вспомнить ни одной фотографии королевского семейства, где бы король стоял посредине, а жена и дочь по краям. В центре всегда была принцесса Грета, а родители – по разные стороны от неё, будто она буфер. Или те фото, где король и королева – близко, но не рядом, и нет ни одной, где бы Её величество держала супруга под руку, даже на неформальных мероприятиях, хотя протоколом это не возбраняется.
Королева. Короткие чёрные волосы, вечное каре в разных вариациях, смугловатая кожа, чёрные брови, скрытые длинной чёлкой, тёмные глаза. Казалось бы, ничего общего с главной – и, похоже, единственной – соперницей, но если приглядеться... Нечто неуловимое в разрезе глаз, в форме лица, в посадке головы, в фигуре, в манере двигаться. А вспомнить старую фотографию Драконессы с короткой стрижкой? Поставь их рядом – будут если не сёстры, то кузины. Что же получается? Принц Колбаско, понимая, что на Драконессе ему жениться не дадут, а династию всё равно продолжать надо, с горя искал внешнее подобие возлюбленной? И его подозрительно скоропалительная свадьба тоже наводит на нехорошие мысли. Меньше двух месяцев от знакомства до церемонии. Да, конечно, Базиль II был при смерти, и со свадьбой торопились, чтобы потом не ждать окончания траура. Но это не вызывало бы вопросов, будь жених с невестой давно знакомы. А так... Трубадуры, особенно придворные, вдохновенно вещали о любви с первого взгляда. "Ах, как романтично!" – восторженно восклицали обыватели. Ой ли, ой ли... Что-то разуверился в этом четверть века спустя господин историк Симон Анжелюс.
И не потому ли на лице королевы так часто проскальзывает тень надменной злобы, что она с самого начала знала: она всего лишь эрзац, доступная замена, король смотрит на неё, а видит совсем другие черты. Чем она в таком случае руководствовалась, вступая в брак, Симон сейчас думать не хотел. Его мысли были совсем о другом.
Как это, наверно, горько – жить с нелюбимым человеком по велению долга, а в глубине души непрестанно тосковать о несбывшемся счастье. Но у короля есть отдушина. Каким-то чудом он сумел сохранить дружеские отношения с Драконессой и может позволить себе ездить к ней в гости. А чего ждать от жизни ему, Симону? Самое большее – раз в год, случайно, видеть, как Её милость приезжает по каким-нибудь делам во дворец. Или краем уха что-то узнавать о ней от отца – и то, если она не разорвёт с ним договор. Он этого хочет? Этого?
"А чего ещё мне ждать, что мне делать, если она наорала на меня, как на провинившегося слугу, и выставила с позором?". Снова ярость овладела им; он стиснул задрожавшие руки в кулаки, готовый опять начать пинать ни в чём не повинное дерево... И застыл с занесённой рукой, парализованный той самой мыслью, к которой так боялся подступиться: "А ты не пробовал задуматься, почему?".
...Вершина холма, изумительной красоты пейзаж вокруг. "Ангел мой, я хочу сказать тебе...". Глазищи огромные, рука робко тянется к нему, а он – отстраняется. И всё, как свечку задули...
..."Такое впечатление, что этот ваш Тьери пытался со мной заигрывать!" – "А ты притворись слепым, глухим и тупым. У тебя же это так хорошо получается!". И столько горечи было в её словах. Ведь не на пустом же месте она вот так взвилась. А он в ответ – что? "Ваша милость, позвольте мне уехать!". То есть, постыдно сбежал, не попытавшись расставить точки над i. И не важно, что обстановка не располагала к выяснению отношений. Можно было выкрутиться, хотя бы парой фраз. Но нет, проще же было удрать!..
И если честно покопаться в памяти, то найдётся ещё много подобных моментов, когда она искренне тянулась к нему, распахивала перед ним сердце, а он трусливо уходил в тень и делал вид, что ничего не замечает.
"Тебе не кажется, что она просто устала? – безжалостно спросил он себя. – Устала докрикиваться до тебя, устала наблюдать твои демарши именно тогда, когда ждала от тебя какой-то конкретики, а? Что скажешь?".
И завязался странный, ирреальный диалог с самим собой, больше похожий на раздвоение личности. Или это либидо, замаявшись наблюдать хозяйскую рефлексию, решило так зло над ним подтрунить.
"Понимаешь теперь, почему она тебя выгнала?".
"Понимаю".
"И, заметь, она не выбросила тебя на полдороге, как щенка на обочину. Она тебя покормила и дала возможность уйти достойно. Но ты и тут начал мямлить".
"А если я до этого неправильно понял её? – попытался он поставить давно заезженную пластинку. – Если она просто добрая и заботливая, а я незнамо что навоображал?".
"Нелогично! Просто добрая и заботливая, она не стала бы так срываться только из-за того, что ты – ах, мы неженки какие! – не позволил до себя дотронуться. И тупицей бы тебя вчера тоже не называла".
"Ладно, хорошо, допустим. А кто сказал, что у неё ко мне... эти... нежные чувства? – он запнулся, покраснел и понял, что даже мысленно боится произнести то единственное слово, которое бы точно охарактеризовало её возможные чувства к нему. – А если она всего лишь поиграться мной захотела, так, от скуки?".
"С чего ты взял, что только поиграться? Откуда такой цинизм?".
" Откуда? – переспросил он с горечью и с силой зажмурился от внутренней боли. Впервые он, пусть лишь перед самим собой, облекал в слова то, что осознал, на самом деле, далеко не вчера. – Все женщины, с которыми я когда-либо связывался, либо использовали меня, либо игрались мной, именно что от скуки. Ни одна меня не любила".
"Так уж и ни одна. А ты не передёргиваешь? Вспомни...".
Та же невнятная мысль, которую он не услышал во время бегства из замка, снова осторожно заскреблась где-то в районе затылка. "Вспомни, вспомни, вспомни..." – настойчиво шептала она. Вспомнить – что? Он машинально провёл по затылку ладонью. Пронзительная вспышка...
..."Можно, я тебя в щёку поцелую? На прощанье...". Затопленные болью до краёв глаза Кэтрин, её немой крик: "Любимый мой, за что казнишь меня?"...
"Та, которая была готова принять тебя, какой ты есть. И любить тебя, какой ты есть. А ты жестоко оттолкнул её от себя. Почему?".
"Я тогда тоже испугался. Много чего. В том числе, того, что она просто хочет меня использовать. Думал, что подвернулся ей в подходящий момент, она и... Потом жалел, но...".
"Но опять струсил. И не попытался ничего выяснить. Или хотя бы извиниться. Но суть сейчас даже не в этом. Вспомни!".
Он потёр лоб, легонько похлопал себя по щекам. Разгадка где-то рядом, надо только напрячься. Ведь не просто так он вспомнил Кэтрин, её помертвевшее лицо, остекленевшие от боли глаза... Глаза... Господи ты Боже мой!!!
..."Чего уставился? Пошёл вон!!!". Крылья взметнулись под потолок, хвост дёргается, зубы щёлкают. А в глазах – та же тоска смертная: "Ангел мой, за что так больно ранишь меня?". И, когда он выбегал из столовой, он успел оглянуться и заметить, каким взглядом она провожала его. Словно надеялась удержать, вопреки всему...
Господи, Боже ты мой! Как жить теперь? Что делать? Он обхватил голову руками и застонал, раскачиваясь взад-вперёд. Почему он не понял ничего в дверях столовой? Почему не опомнился в воротах, когда ещё не поздно было вернуться? Вернуться, и будь что будет. И пусть бы съела она его, раз он такой дурак!
"Но зачем я ей? – снова подняли голову сомнения. – Я же никто. Не знатен, не богат, не одарён, и всего лишь человек к тому же. Что она могла во мне найти?".
"А разве обязательно надо быть кем-то выдающимся, чтобы тебя полюбили? Взять того же Жоффруа, основателя её рода. Полудракон, изгой, сын изгоя, но одна из лучших дочерей того времени сочла за честь назвать его своим мужем. Как ты думаешь, почему? Не потому ли, что сердце не выбирает? Вернее, выбирает, но по своим законам, далёким от корыстных расчётов. Так что тебя смущает?".
"Жоффруа был хотя бы красив. А я?".
"Не смеши. Истинно красивых людей мало. И частенько за внешней красотой скрывается гнилое нутро. Тебе напомнить, как ты сам на этом обжигался? Красивый, некрасивый – это всё относительно. Или ты забыл ещё одну историю о драконах, когда признанная красавица души не чаяла в невзрачном отшельнике? "Красота в глазах смотрящего" – фраза избитая, но, тем не менее, верная, как ни крути. А уж как госпожа Драконесса смотрела на тебя, так чего тебе ещё надо?".
"Того, что я слишком несолиден для неё. В смысле, что сопляк совсем".
"Ах, это?! Ну, это и вовсе смехотворно – загонять в одни рамки возраст человека и дракона. Если непонятно, то возьми и подсчитай. Просто подсчитай, что будет через десять лет, через двадцать... Как пересчитывается возраст драконов, помнишь?".
Будто подталкиваемый чьей-то невидимой рукой, он подобрал с земли прутик, ногой расчистил место и прочертил на земле линию. Слева поставил вертикальную отметку и написал два числа.
"Так, сейчас мне двадцать три, ей – ну, допустим, около тридцати. Через десять лет...". Он поставил следующую отметку. "Через десять лет мне тридцать три, а ей, положим, слегка за тридцать. То есть, вот мы и сравнялись. А дальше...". Он поставил ещё одну отметку. "Мне сорок три, ей – тридцать пять или тридцать шесть, потом мне пятьдесят три, ей – не больше сорока, мне шестьдесят три – ей слегка за сорок, мне семьдесят три – уже старик, а ей не больше сорока пяти, а дальше... А будет ли это "дальше"? Доживу ли я до восьмидесяти трёх? Вот и вся арифметика. Мне прожить бы на этом свете, дай Бог, ещё лет пятьдесят, и всё, а ей судьбой отпущено не меньше ста пятидесяти. Если она свяжется со мной, то, когда я умру, она будет ещё не старой, и оставшуюся добрую сотню лет рискует провести одна, без спутника жизни.
Она знала это с самого начала, причём гораздо лучше, чем я! И, тем не менее, она готова биться за эти пятьдесят лет вместе и платить за них дорогую цену. А я? А я тут сижу распинаюсь, когда сама моя жизнь не имеет без неё смысла. Так что я тут расселся? Может быть, ещё не поздно. Вернусь, объясню ей всё, брошу свою жизнь – эти жалкие оставшиеся мне пятьдесят лет – к её ногам, а там будь что будет! Один раз я уже струсил, хватит! Второй раз жизнь мне этого не простит, да и я сам себе – тоже. Только... Только нужен ли я ей после того, что произошло? Примет ли она меня теперь?".
Симон поднял голову и обнаружил, что солнце вот-вот зайдет, а он до сих пор сидит на поваленном дереве и не знает, как быть дальше.
"Ну, хорошо. А если я вернусь и увижу, что ей уже нет до меня дела? Я приду – а она там веселится... Вдруг она выгнала меня, потому что я ей надоел? Вдруг я на самом деле ей больше не нужен? Приду, а она рассмеется мне в лицо... Что тогда?".
Он машинально потянулся рукой к шее, поправить платок – становилось холодно – и обнаружил, что платка нет. Сначала он подумал, что обронил платок где-то в лесу. Потом вспомнил, как по возвращении с прогулки поднялся в свою – в свою! – комнату, развязал и снял платок, потом прошел в столовую. А после обеда, когда Драконесса указала ему на дверь, ушел, в чем был.
"Вот и предлог! – обрадовался Симон. – Если окажется, что я вернулся зря, скажу, что пришел за платком. Глупо, конечно, и мелочно. Выглядеть буду, как идиот. Можно подумать, я и так не идиот... А ну и плевать!".
Он вскочил на ноги и тут же охнул, обнаружив, что напрочь отсидел себе и ноги, и зад. Идти сперва было больно, приходилось держаться руками за оставшиеся на стволе ветви. "Ничего, это всё мелочи!" – думал он, воодушевленный.
Он быстро, почти бегом, шел к замку, а перед его мысленным взором разворачивалось воспоминание. Самый первый робкий звоночек её любви к нему.
...Его второй день в замке, прогулка по окрестностям.
– Какой красивый у тебя платок! Можно посмотреть?
– Можно.
Он развязывает платок и неуклюже подаёт ей.
Драконесса разворачивает платок, ветер играет с ним, пытается свернуть.
– Стильная вещь, я бы тоже от такого не отказалась, – она задумчиво разглядывает платок. – Где купил?
– Да ничего особенного, – ему становится неловко. Обычный платок; что она в нём нашла? – Я его на барахолке купил, совсем недорого.
– Ну, не скажи. Я вообще заметила, что у тебя очень недурной вкус в одежде. Вещи, на первый взгляд, обычные, но ты их так носишь... Чувствуешь их. Понимаешь?
– Ничего особенного, вещи как вещи, – он окончательно смущается и от волнения не находит нужных слов. Только повторяет, как попугай, то, что сказал раньше.
Её неожиданное желание сфотографировать платок и вовсе ставит Симона в тупик. Он настолько ошеломлён, что безропотно позволяет втянуть себя в немного сумасшедшую импровизированную фотосессию. Но всё это, как выясняется чуть позже, ещё цветочки. Потому что дальше...
– Держи, – Драконесса возвращает ему платок и вдруг говорит такое, от чего его бросает в жар. – Давай помогу завязать.
Он заливается краской, не может пошевелиться. "Не надо, я сам" – хочет он сказать, но язык неожиданно прирастает к нёбу...
И теперь, когда он словно заново, совсем другими глазами, видел руки Драконессы у своей шеи, то, как ласково и бережно она завязывала и поправляла узел, как нежно улыбалась и буквально обволакивала его взглядом, Симон клял себя последними словами за собственную тупость и трусость, а его ноги всё убыстряли шаг.
На опушке порыв ветра швырнул ему в лицо ворох сухих листьев. Симон машинально прикрыл глаза рукой. И вдруг до боли отчётливо вспомнил: утро, карета, Драконесса внимательно смотрит вперёд, воротничок куртки топорщится, а на спине виден краешек аппликации в виде... Листья!.. Её куртка! Она была в своей куртке с листьями, той самой, которая талисман. И вовсе не из-за дел на заводе она надевала эту куртку. Те дела яйца выеденного не стоили, простая формальность. Она из-за него куртку надевала. Ждала, что он... Надеялась, что... Какой же он дурак!
Последние сомнения исчезли. Симон стряхнул с головы мелкие кусочки листьев, нанесённые ветром, и стремглав побежал в сторону замка.

Ничего не менялось. Бог знает, сколько времени прошло, а ничего не менялось. Иногда Рейно казалось, что Её милость начинает шевелиться и вот-вот встанет. Но стоило ему сморгнуть и вглядеться вновь, как глазам представала прежняя картина. И часы, на которые Рейно то и дело косился, словно нарочно не желали передвигать стрелки, залипшие на одних и тех же цифрах.
Звонок Янссона стал для него как манна небесная.
– Мальчишка идёт в сторону замка, – полушёпотом доложил тот. – Готовьтесь перехватывать наружными камерами. Как только он выйдет на опушку и пойдёт по открытой местности, мне придётся оторваться от него, чтобы не засветиться. Подтянусь позже.
– Принял! – отозвался Рейно, невольно прижимая руку к левой стороне груди. – Сейчас предупрежу ребят.
– Всё, отбой, – Янссон резко выключился на полуслове.
– Отбой... – пробормотал Рейно и ещё раз взглянул в монитор. "Господи, пошли этому мальчишке хоть маковое зёрнышко ума!" – мысленно повторил он фразу синьора Филиппе.

Замок черным бумажным трафаретом на фоне закатного неба предстал перед Симоном. Не горело ни одно окно, только в надвратной башне, в комнате охранников, мерцал призрачный голубоватый свет. Ворота, обычно запиравшиеся с наступлением темноты, были открыты.
Никем не задерживаемый, он пробежал через двор и распахнул парадную дверь. Ни во дворе, ни в передней никого не было. Коридоры тоже были пусты. Разыгравшееся воображение немедля вытащило из памяти прочитанные в детстве сказки о страшных замках и заколдованных принцессах. Это было, конечно, совершенно глупо, но у Симона волосы шевелились на голове при мысли о том, что могла наворотить Драконесса в расстроенных чувствах.
Первым делом он метнулся в её покои. Пусто. Он опять выскочил в коридор. Где она может быть? Ноги подкашивались, сказывалось напряжение. Так где же? Он оперся о стену и постоял в раздумье несколько секунд. Куда может пойти женщина, самолично прогнавшая дорогого ей мужчину? Всё так же придерживаясь рукой за стену, он пошел в свою... уже не свою... малую гостевую комнату.
Всё оказалось и проще, и страшнее, чем он думал. Драконесса неподвижно сидела на его кровати. Сумерки затягивали комнату и скрадывали мелкие детали, но Симону хорошо были видны покрасневшие глаза Драконессы с распухшими веками, остановившийся взгляд, следы от слез на щеках. И руки, судорожно прижимающие к груди платок. Его шейный платок.
Сколько она сидит здесь? Неужели с тех пор, как он ушел? У Симона сжалось сердце. И первый шаг от порога, казалось, дался ему тяжелее, чем весь прошедший день.
Она не сразу заметила его. Симон дошел до середины комнаты, прежде чем она перевела на него взгляд.
– А, это ты... – Голос сухой, безжизненный. Как те листья, что принёс ему ветер на опушке леса. – За платком пришел?
Она смотрела на него без всякого выражения. Она даже не удивилась. Не разозлилась. Ничего. Говорящая кукла. Это было так непохоже на всегда эмоциональную Драконессу, что Симону стало по-настоящему страшно. Не за себя, за неё. "Господи, какое счастье, что у меня хватило ума вернуться!".
Он подошел к кровати и опустился на колени перед любимой женщиной... драконом... какая разница...
– Дракошенька, прости меня! Я знаю, что я дурак...
Он осторожно погладил её онемевшие от напряжения пальцы. Робко протянул руку к её щеке. Её взгляд ожил, заметался по его лицу, как бы ища подтверждения услышанному. Задрожали губы. Мелко затряслись руки. Вся она напряглась, как сжатая до предела пружина. И зарыдала.
Пружина разжалась, плотина рухнула. Она сползла к нему с кровати, обхватила за шею, прижала к себе изо всех сил и уткнулась носом в ямочку над ключицей, задыхаясь от подступивших к горлу слез. Платок Симона оказался между ними и постепенно сполз на пол, но они этого не заметили. Симон суматошно гладил Драконессу по голове и по лицу, вытирал слезы, целовал щеки, волосы, глаза и, кажется, плакал сам. Он пытался сказать ей, чтобы она успокоилась, что он вернулся и никуда больше не уйдет, но у него получалось только:
– Ну, что ты... Что ты...
Драконесса тоже хотела ему что-то сказать. Она начинала говорить, сбивалась, всхлипывала, пыталась снова. Потом взяла себя в руки, несколько раз глубоко вздохнула, и Симон услышал то, что стало для него дороже всех признаний в любви:
– Меня зовут Александра.

Господин Рейно устало потёр ладонью намечающуюся лысину. Вот и закончились неприятности, толком не успев начаться, слава тебе, Господи! Не хотел бы он ещё раз пережить пять лет тёмных пустых коридоров, занавешенных окон, холодного очага в кухне, испуганных перешёптываний арендаторов, под большим секретом рассказывающих друг другу самые невероятные и, что противнее всего, совершенно беспочвенные слухи.
Но в этот раз судьба, похоже, смилостивилась над ним. Всё закончилось, мальчишка вернулся, можно расслабиться, выключить, наконец, эту чёртову аппаратуру...
Отъехала в сторону стенная панель, и в каморку бочком протиснулся Янссон. Рейно показалось, что глаза у него как-то странно поблёскивают.
– Уф-ф, задрался я бегать! – шумно выдохнул Янссон, и Рейно уловил лёгкий, но несомненный запах спиртного. – Прямо боевую молодость вспомнил. Как тут, нормально всё?
– Да, нормально, – лениво ответил Рейно. – Можешь давать отбой своим дармоедам.
– А, успеется, – отмахнулся Янссон. – Я по дороге сюда на кухню забежал, водички попить...
Рейно окинул его скептическим взглядом, но смолчал.
– Так вот, италиец наш приглашает нас с тобой к себе. Говорит, раз такое дело, пленник нашёлся и вернулся, то не грех по этому поводу выпить. Грозился выставить какой-то там офигительный коньяк чуть ли не двадцатилетней выдержки. Так что вырубай давай эту машинерию и...
С этими словами Янссон кинул взгляд на монитор.
– Так, я не понял, а почему комната пустая? – напрягся он.
– Да успокойся ты, в ванной они, – усмехнулся Рейно. – Я же сказал – всё в порядке. Всё в полном порядке. Понимаешь?
В это время на экране отобразилось, как открывается дверь ванной комнаты.
– Ух, ты! – Янссон подался к экрану, разве что не влез туда.
– Отвернись, бесстыдник! – Рейно одной рукой попытался оттащить его за плечо, а другой торопливо хлопнул по кнопке выключателя.
– Ну, чего ты выключил, чего ты выключил? – напустился на него Янссон. – Кто бы узнал-то? А там самое интересное началось!
– Я бы узнал, – холодно посмотрел на него Рейно. – Угомонись, Никлас. Если тебе так порнухи не хватает, то в сети её навалом. Или ты хочешь, чтобы Её милость превратила тебя во что-нибудь весёленькое? Например, в ту самую собаку, об отсутствии которой ты сегодня так сокрушался. А что, двойная польза: и ты останешься при прежней работе, и в замке, наконец, появится собака, которая не будет шарахаться от Её милости. Ну, так что, будешь дальше смотреть?
– Дурак я, что ли?
– Вот и я надеюсь, что нет.
– Слушай, а король, случайно, не заявится сегодня к Её милости? – вдруг обеспокоился Янссон.
Рейно мотнул головой в сторону малой гостевой и с мрачной язвительностью вопросил:
– Это что, третьим, что ли?
Янссон непристойно заржал и хлопнул управляющего по плечу.
– Ну, ты шутник, Петер!
– Да, хорошо, что напомнил, – буркнул Рейно, – мне же ещё Его величеству надо отзвониться. А то, и правда, приедет. Сейчас позвоню, и пойдём.
Он набрал номер. Король ответил после первого гудка. Видимо, сидел и гипнотизировал трубку, ожидая новостей.
– Добрый вечер, Ваше величество! Нет, всё нормально. Господин Анжелюс вернулся. Он пришёл сам, и Её милость с ним помирилась. Да, полагаю, именно то, что вы подумали. Ваше величество, пожалейте честного служащего! Я и так рисковал, включая эти камеры. Пожалуйста, не заставляйте меня сплетничать. Наверняка Её милость завтра сама расскажет вам всё, что сочтет нужным. Да. Благодарю вас. Да. Доброй ночи, Ваше величество!
Рейно убрал телефон в карман и облегченно выдохнул.
– Всё, Никлас, пошли. Выпьем за здоровье Её милости. Ну, и этого мальчишки тоже, дай Бог ему сил... Двадцать лет выдержки, говоришь?..

Его величество отключил телефон и подпёр подбородок кулаком. Он сидел в своём кабинете за рабочим столом и не испытывал ни малейшего желания куда-либо идти, хотя давно должен был присоединиться к королеве на её вечерней прогулке. "У меня полно работы. Подойду, когда смогу" – огрызнулся он час назад на вопрос жены, когда его ждать. Он никого не хотел сейчас видеть. И сам себе не хотел признаваться, почему.
"Да пошло оно всё в ... и на ...! Задолбался я жить по протоколу!" – в конце концов решил он и нажал кнопку вызова секретарши.
Секретарша, неброская, вышколенная женщина, за глаза называемая во дворце "госпожа Робот" вошла со своим обычным деловито-спокойным видом.
– Велите подать сюда бутылку красного "Санже", оливки, сыр и два бокала, – приказал король. Он хотел попросить ещё сладкого перца, но почему-то постеснялся. – И соедините меня с архивом.
– Слушаюсь! – ни единый мускул не дрогнул на лице секретарши. Королю всегда было любопытно, правда, исключительно теоретически, сохранила бы она свою профессиональную невозмутимость, если бы он приказал принести ему на блюде чью-нибудь голову.
Секретарша вышла. Вскоре раздалось треньканье аппарата внутренней связи.
– Добрый вечер, Ваше величество! – послышался в трубке чуть глуховатый голос Старого Крыса. – Вам понадобились какие-то документы?
– Добрый вечер, Кристофер! – король обратился к Олдрету по имени. – Я так и думал, что вы сегодня на работе. Нет, никаких документов мне не нужно. Но вы, наверно, уже домой собираетесь, да?
–Куда мне торопиться? – философски вздохнул Старый Крыс. – Живу один, дома никто не ждёт...
– Тогда не хотели бы вы подняться ко мне в кабинет, выпить по бокалу вина, побеседовать?
– Мне его личное дело с собой захватить или как? – деловито осведомился Старый Крыс.
Король негромко засмеялся.
– Да, Кристофер, что ваша хватка, что чутьё – всё осталось прежним. Я начинаю жалеть, что когда-то согласился с вашей просьбой о переводе на эту работу.
– Нет, Ваше величество, вы всё сделали правильно. Прежнюю должность я бы уже не потянул, а здесь я на своём месте.
– Что ж, не буду с вами спорить. Личное дело не надо, так поговорим. О нынешних делах, о минувших...  Так я жду вас.


Продолжение следует.