Плата за платы

Двадцать семь рублей, пятьдесят восемь копеек!!! Настоящее богатство для школьника конца восьмидесятых годов ХХ века. Целое состояние. Капитал Карла Маркса. И весь Ленинград у твоих ног. Можно сходить сюда. Можно купить вот это. И вон то, тоже, и тогда еще вот на это деньги останутся (хотя это на хрен тебе не нужно). А можно вообще не тратить ни копейки, а, наоборот, проверить: сколько у тебя гривенников собрано в бутылке из-под шампанского? И если сложить обе суммы, то до покупки велосипеда будет уже недалеко. А самое главное, деньги были впервые заработаны мною, собственными руками, своим трудом. Вот в это мне всего меньше верилось. Я-то себя знаю.

Хоть убейте, не люблю я делать что-либо вручную, потому что все равно из этого ничего путного не выйдет. Руки у меня не золотые. Кроме того, они растут не из того места (приходится поневоле соглашаться с этим фактом, раз уж окружающие  так часто мне о нем напоминают). Да меня никогда и не тянуло к рукоделию. В детстве мне ни разу не удалось собрать какую-нибудь фигуру из деталей конструктора. Не помню, чтоб хоть однажды получилось правильно склеить модель корабля или самолета. Все мои поделки выходили лишь приблизительно похожими на то, что было нарисовано на коробках и в инструкциях. Иногда они временно выполняли функции, требуемые от изделия, но почти всегда были неказистыми на вид суррогатами. Я с годами смирился со своим ремесленническим бессилием, и, осознав, что тут я куска хлеба не заработаю, решил, как юный Ильич, идти другим путем. На уроках труда я, благодаря ненормальной гибкости своих пальцев, то и дело симулировал переломы конечностей и получал освобождение. После школы закончил гуманитарный факультет университета, начал работать, потом стал совмещать несколько работ. И всегда мне платили исключительно за то, что я писал, и за то, что я говорил. Руками я не делал ничего, потому что не умею.

Но, все-таки, я утверждаю, что однажды я получил зарплату за физический труд средней квалификации. Это было на рубеже 9-10 классов, когда мы раз в неделю ходили на УПК (учебно-производственную практику). Среди пацанов считалось особой карьерной удачей попасть на автобазу, где можно было сдать на юношеские права. Я туда не устремлялся. Мне вообще было все равно где отбывать эту производственную повинность. И меня с другом зачислили в монтажники по ремонту электронно-вычислительного оборудования.

Электронно-вычислительное оборудование доверили дикарю в халате с паяльником в руках. Как инструктировал нас руководитель практики Сергей Михайлович, с лицом популярного тогда ведущего Влада Листьева: «Что такое прямой массаж сердца в случае удара током? Это вы видите, что ваш кореш уже загибается, вспарываете ему грудную клетку, хватаете сердце и как эспандер его: шык, шык, шык… Другой рукой вызывайте неотложку и за одним разом судмедэкспертов». Живо представив все это, мы валялись под столами от смеха.

Оборудованием, подлежащим ремонту, были советские электрические калькуляторы, в профиль похожие на маленькие гоночные машины. С такими зелеными дрожащими циферками на табло (лобовом стекле) и россыпью клавиш (на капоте). Мы приходили в классы, надевали халаты и каждый получал несколько сломанных машинок с диагнозами, уже поставленными мастерами: «замена печатной платы», «обрыв провода», «ремонт вилки».
 
Каждая операция стоила разных денег. Выгоднее всего было менять плату – такую плоскую фигню с кучей блестящих металлических дорожек и непонятных, разноцветных компонентов. Но, должен отметить,  это же было и самой трудной операцией.  Такой ремонт тянул на десятку. За целый год я лишь однажды сумел справиться с заменой платы, да и то с грехом пополам, мастер вносил последние штрихи олова. Чаще же всего мне выпадало лечить «дребезг клавиатуры». Бывшие владельцы бывших калькуляторов бывшего СССР, знайте, что, стоившее вам 3,5 рубля устранение дребезга в ваших калькуляторах, кое-как осуществлял  я. С калькулятора снималась верхняя крышка, что делало «гоночную машинку» похожей на кабриолет. После чего отверткой подковыривались и извлекались клавиши. Из их желудков порой выпадали пружинки. Иногда на пол и с концами. Что никого не смущало, поскольку парк списанных машинок давал безграничный запас комплектующих. Я брал баночку с вазелином и смазывал им нутро клавиш, после чего насаживал кнопки обратно и свинчивал каркас. В общем, этим я овладел. Иногда в урочное время мне удавалось таким образом починить до трех изделий. Хотя, с моей точки зрения, не было никакой видимой или слышимой разницы между калькулятором до того, как он побывал у меня в ремонте, и после того, как я возвращал его на склад.

Так или иначе, шло время, менялись калькуляторы, проходила практика. А в конце ее, ближе к лету,  Сергей Михайлович однажды объявил, чтобы мы пришли за зарплатой. Мы приятно взволновались, еще бы! Я мысленно подсчитал количество моих ремонтных удач и на починенном калькуляторе вычислил возможную сумму причитавшихся мне денег. На всякий случай, разделил надвое. Вышло что-то около двух червонцев.  Реальность превзошла мои ожидания на семь с полтиной рублей, что в моем трезвом понимании было почти чудом.

Напарник и друг получил значительно больше. При расплате с ним руководитель практики оперировал зелеными пятидесятирублевками, которых было несколько. Это была заслуженная награда, поскольку Игорюха реально умело копался во внутренностях калькуляторов, с легкостью менял там платы, диоды, транзисторы, паял. И мне еще успевал помогать.
 
Он вообще был мастером на все руки. То сигнализацию на фотоэлементах в шкафу, где хранилась его копилка, придумает, то сделает советские занавески раздвижными на основе действия электромоторчика и батареек. И зачем он пошел в историко-литературный класс, если был по сути своей техником? У него и фамилия была соответствующая – Токаренко. А мы его звали Токарем.

Когда Сергей Михайлович рассказывал про прямой массаж сердца, мы ржали от, сводящей душу, натуралистичности повествования. Через два года после этого Токарь ушел в армию, где вскоре погиб. От удара током. Мылся в бане с сослуживцем. А там электропроводка между помещениями бани и раздевалки с явным нарушением проложена была. Прямо меж верхним косяком и цинковой дверью шла. Наспех, что ли, делали? Бог знает.

Дверь открывали, закрывали, хлопали ею, изоляция постоянно подрезалась, пока, наконец, не остался лишь один, последний шанс живым выйти из помещения.  И этот шанс пришелся на двоих. Оба мывшихся солдата имели одни и те же инициалы, оба были Игорями Николаевичами. И вот один Игорь Николаевич домылся раньше второго. Распахнул дверь, вышел и прикрыл ее, чтоб не выпускать тепла. Образно говоря, с гранаты снял чеку. И следующее открытие двери стало уже роковым. От воздействия тока, да еще стоя на влажном полу, мой приятель практически обуглился. По крайней мере, такова была официальная версия.

Хоронили Токаря на десятый день в закрытом гробу. Выживший Игорь Николаевич сопровождал гроб. Я поразился тому, насколько он внешне походил на Токаря. Приехавший вместе с ним старшина, неудачно пытался утешить бабушку: «у вас же еще, я знаю, осталось пять внуков». Потеряв друга, на его поминках я впервые выпил водки и жутко напился. Меня едва дотащили до дома.
 
Грустно вспоминать все это. Лучше уж вновь перенестись в 1989-й год, ощутить радость своего богатства, счастье безграничных возможностей. Мы выходим с Игорюхой из школы. Наши карманы полны денег.  Мы строим планы на жизнь. Это была моя первая зарплата, заработанная физическим трудом. И пока - последняя…