Глава II. Семейная жизнь

Монахиня Нектария (Мак Лиз).

Перевод с английского.

Русский текст Вячеслава Марченко.

Консультант перевода Ричард (в крещении – Фома) Бэттс.



Счастлив тот, у кого такая мать.
В его жилах течет кровь благородного
отношения к женщине; ему свойственно
чувство возвышенного: и, как бы
судьба не обошлась с ним, он сохранит
свою душу от тлена.
                Теннисон



Александру Феодоровну очень беспокоила ее неопытность. В отличие от своей свекрови, чье вступление на Престол произошло через 14 лет после замужества, ей пришлось сразу стать Императрицей России. Все было новым для нее: традиции Семьи, народ, язык, а тут еще помехой застенчивость выше всякой меры. Но Александра Феодоровна была охвачена искренним желанием быть полезной новой стране и ее людям. Вот что писала ее близкая подруга Анна Вырубова:

“Императрице, пришедшей к нам из маленького немецкого княжества, где каждый, по крайней мере, старался заняться каким-нибудь полезным делом, не по вкусу пришлась праздная и равнодушная атмосфера русского высшего общества. С энтузиазмом принялась она в первые же дни своей власти предпринимать попытки изменить что-нибудь к лучшему. Один из ее первых проектов – организация общества рукодельниц, состоящего из придворных дам и кружков, каждый из членов которого должен был своими руками сшить три платья в год для бедных. Кружок этот, к сожалению, процветал недолго. Слишком чуждой была идея для нашей почвы. Тем не менее, Императрица настаивала на создании по всей России трудовых домов, мастерских, где могли бы найти работу безработные мужчины и женщины, особенно те несчастные женщины, которые из-за своего нравственного падения потеряли положение в обществе”.

Несомненно, такие нововведения не могли приветствоваться при Дворе, где все слишком привыкли к праздному образу жизни, и вторжение иностранки с идеями благотворительности для бедных и пользы обществу вызвало недовольство. Сразу же начались сплетни, Александру Феодоровну невзлюбили, и это продолжалось в течение всего ее Царствования. Великая княгиня Ольга Александровна, сестра Николая II, писала: “Из всех Романовых ей досталось больше всего злословия. Она вошла в историю такой оклеветанной! Я больше не могу читать всей этой лжи и гнусностей, которые о ней написали. Я вспоминаю, что многие вещи я едва выносила, будучи подростком. При Дворе моей матери считали, что она все делала не так. Помню, однажды у нее была жуткая головная боль; она вышла к обеду бледная, и я слышала, как за столом говорили, что она в плохом настроении, потому что наша мать разговаривала с Ники о каких-то назначениях министров. Даже в самый первый год – я помню это очень хорошо – если Аликс улыбалась, считали насмешкой. Если она выглядела грустной – говорили, что злится“.

И хотя среди ее новых родственников и придворных были те, на чью симпатию и понимание Александра отвечала верной дружбой, все же в основном свои чаяния и интересы она делила с людьми не своего класса. Ольга Александровна была, вероятно, одна из немногих, кто знал, какую помощь Императрица оказывала своему мужу в первое время после свадьбы:

“Она была просто совершенство в своем отношении к Ники, особенно в те первые дни, когда на него свалилось столько государственных дел. Ее мужество, несомненно, спасло его. Неудивительно, что он звал ее “Солнышко“ – ее детским прозвищем. И она оставалась единственным солнечным светом в его далеко не безоблачной жизни. Мы часто пили чай вместе. Я помню, когда он входил – усталый, иногда раздраженный после переполненного аудиенциями дня. И никогда Аликс не сделала или не сказала чего-то неподходящего. Мне нравились ее спокойные движения. Ни разу я не почувствовала, что она тяготится моим присутствием“.

В 1894 году родилась первая дочь, Ольга. Александра Феодоровна, очутившись перед натиском все возрастающего непонимания и неприязни Двора, полностью ушла в семейную жизнь и дела милосердия. Здесь она чувствовала себя нужной, это стало ее целью, поскольку общество отвергло ее.

Она писала своей сестре, принцессе Виктории:

“Тебе пишет сияющая, счастливая мать. Можешь представить себе наше бесконечное счастье теперь, когда у нас есть наша драгоценная малышка, и мы можем заботиться и ухаживать за нею“.

За Ольгой последовали еще трое дочерей и сын: Татьяна в 1897, Мария в 1899, Анастасия в 1901 и Алексей в 1904. Александра Феодоровна сама кормила их – для Монаршей особы того времени это было отступлением от условностей, тогда было принято нанимать кормилицу. Дети подрастали, и она включалась в их воспитание и образование.

Пьер Жильяр, французский гувернер детей: “Великие княжны были очаровательны – воплощение свежести и здоровья. Трудно было бы найти четырех сестер с более разными характерами, и все же так совершенно едиными в любви друг к другу, что не исключало личной независимости каждого, и, несмотря на разные темпераменты, делало их самой сплоченной семьей“.

Режим для детей был обычным, не отягощенным обязанностями, привычными для Царской Семьи. Император и Императрица были верны принципам их собственного воспитания: большие, хорошо проветренные комнаты, где жили девочки, жесткие походные кровати без подушек, холодные купания (теплые разрешались вечером). Подрастая, дети обедали вместе с родителями. Еда была простая: говядина, свинина, борщ или гречневая каша, вареная рыба, фрукты. Не принимая расточительного образа жизни большей части высшего общества России, Николай Александрович и Александра Феодоровна хотели постепенно привить чувство настоящих ценностей и своим детям. Такое благотворное моральное и духовное воздействие ясно обозначилось в их короткой жизни. Как писал один близкий им человек: “Поскольку они вели такую простую жизнь, они были просты в обращении и не придавали значения своему положению, у них не было и намека на высокомерие“.

Одна из фрейлин, Софи Буксгевден, вспоминает историю с 18-ти летней Татьяной: “Они не придавали значения своему царскому положению, болезненно воспринимая высокопарное обращение. Однажды, на заседании комиссии по делам благотворительности, я должна была обратиться к Великой княжне Татьяне как к президенту этой комиссии, естественно, начала: “Если это будет угодно Вашему Царскому высочеству”. Она посмотрела на меня с изумлением, и, когда я села рядом с ней, наградила меня пинком под столом, и прошептала: “Вы что, с ума сошли, так ко мне обращаться?“ Пришлось мне поговорить с Императрицей, чтобы убедить Татьяну, что в официальных случаях такое обращение необходимо“.

Часто в комнате Императрицы проводились “семейные вечера“ детьми и близкими друзьями или родственниками. Музицировали, читали, беседовали, занимались рукоделием. Если Император мог присоединиться к ним – а он обычно был занят до полуночи, работая с государственными бумагами, – он приходил и читал вслух, причем любимым его чтением были рассказы и стихи из русской литературы или Евангелие.

Как правило, дети редко принимали участие в светских приемах, за исключением тех случаев, когда этого требовал Дворцовый этикет. Им было трудно обзавестись друзьями. Императрицу страшила мысль о влиянии на ее дочерей сильно избалованных молодых женщин высшего класса с их глупыми и подчас жестокими светскими сплетнями. Это касалось, в том числе, и молодых кузин, чье воспитание было более снисходительным. Когда родился сын, Александра Феодоровна выбирала ему друзей из числа детей дворцовых слуг, воспитателей и доктора.

Спортивные игры занимали значительное место в воспитании детей. Обычно это бывало в парке, обрамляющем Дворец, в Царском Селе и загородных резиденциях в конце лета или ранней осенью. Неделю или две проводили время на Царской яхте “Штандарт”, единственном месте, где вдали от посторонних глаз все могли расслабиться, быть самими собой. Были также вечера у тетушки Ольги, когда на чай приглашали молодежь. Позднее стали устраивать теннис, конные прогулки. Император иногда сам сопровождал дочерей в театры и на концерты.

Софи Буксгевден вспоминает:

“Императрица в самом деле воспитывала дочерей сама, и делала это прекрасно. Трудно представить себе более очаровательных, чистых и умных девочек. Она проявляла свой авторитет только при необходимости, и это не нарушало той атмосферы абсолютного доверия, которая царила между нею и дочерьми. Она понимала жизнерадостность юности и никогда не сдерживала их, если они шалили и смеялись. Ей также нравилось присутствовать на уроках, обсуждать с учителями направление и содержание занятий.

Все девочки были очень хороши собою. Великая княжна Ольга Николаевна была красивая, высокая, со смеющимися голубыми глазами, чуть коротким носиком, который она сама называла “мой курносик“. У нее были очень красивые зубы, изумительная фигура, она прекрасно ездила верхом и танцевала. Из всех сестер она была самая умная, самая музыкальная; по мнению ее учителей она обладала абсолютным слухом. Она могла сыграть на слух любую услышанную мелодию, переложить сложные музыкальные пьесы, аккомпанировать без нот самые трудные вещи, пальцы ее извлекали из инструмента чудесный звук.

Ольга Николаевна была очень непосредственна, иногда слишком откровенна, всегда искренна. Она была очень обаятельная и самая веселая. Когда она училась, бедным учителям приходилось испытывать на себе множество ее всевозможных штучек, которые она изобретала, чтобы подшутить над ними. Да и повзрослев, она не оставляла случая позабавиться. Она была щедра и немедленно отзывалась на любую просьбу. От нее часто слышали: “Ой, надо помочь бедняжке такому-то и такой-то, я как-то должна это сделать“. Ее сестра Татьяна была склонна более оказывать помощь практическую, она спрашивала имена нуждающихся, подробности, записывала все, и, спустя некоторое время, оказывала конкретную помощь просителю, чувствуя себя обязанной сделать это. Ольга Николаевна преклонялась перед отцом. Ближе всех приняла она к сердцу ужас революции: полностью изменилась, от ее былой живости не осталось и следа.

Татьяна Николаевна, по-моему, была самая хорошенькая. Она была выше матери, но такая тоненькая и так хорошо сложена, что высокий рост был ей не помехой. У нее были красивые, правильные черты лица, она была похожа на своих Царственных красавиц-родственниц, чьи фамильные портреты украшали дворец. Темноволосая, бледнолицая, с широко расставленными светло-карими глазами, это придавало ее взгляду поэтическое, несколько отсутствующее выражение, что не совсем соответствовало ее характеру. В ней была смесь искренности, прямолинейности и упорства, склонности к поэзии и абстрактным идеям. Она была ближе всех к матери, и была любимицей у нее и у отца. Абсолютно лишенная самолюбия, она всегда была готова отказаться от своих планов, если была возможность погулять с отцом, почитать матери, сделать то, о чем ее просили. Именно Татьяна Николаевна нянчилась с младшими, помогала устраивать дела во Дворце, чтобы официальные церемонии согласовывались с личными планами Семьи. У нее был практический ум Императрицы и детальный подход ко всему. Она не обладала сильным характером Ольги Николаевны, всегда была под ее влиянием, но в случаях, требующих решительных действий, принимала решения быстрее, чем ее старшая сестра, и никогда не теряла головы.

Мария Николаевна, как и Ольга Николаевна, была живая и яркая, с такою же, как у сестры, улыбкой, овалом лица, а ее темно-синие глаза – “Мариины блюдца“, как говорили ее кузины, были изумительны. Мария Николаевна одна из всех сестер обладала талантом рисования, наброски ее были весьма хороши. “Машка“, – как звали ее сестры, – была в полном подчинении у младшей, Анастасии Николаевны, “постреленка”, как звала ее мать.

Анастасия Николаевна, скорее всего, выросла бы самой красивой из всех сестер. Хорошо очерченные, правильные черты лица. Прекрасные волосы, глаза с лукавинкой, заразительный смех, темные, почти сросшиеся брови делали младшую Великую княжну совсем непохожей на сестер. У нее был свой характерный тип внешности, больше в материнскую породу, чем в отцовскую. В свои 17 лет она была маленького роста, полненькая, но это была полнота юности. Потом она переросла бы ее, как и Мария.

Анастасия Николаевна была заводилой во всех проделках, и настолько же остроумна и весела, насколько ленива в уроках. Она была быстрая, исполнительная, с хорошо развитым чувством юмора, и единственная из всех сестер не знала, что такое робость".

Атмосферу семейного тепла и счастья тех ранних лет создавала Александра Феодоровна – мать и жена. Вот как пишет об этом Анна, ее подруга:

“Какой бы монотонной ни казалась жизнь Императора и его Семьи, она была безоблачной и счастливой. Никогда, за двенадцать лет жизни с ними, я не слышала, чтобы Император и Императрица обменялись бы раздраженным словом, не видела сердитого взгляда. Для него она всегда была “солнышко“ или “родная“, и он входил в ее комнату, задрапированную лиловым, как входят в обитель отдыха и покоя. Все заботы и политические дела оставлялись за порогом, и нам никогда не разрешалось говорить на эти темы, Императрица же держала свои тревоги при себе. Она никогда не поддавалась искушению поделиться с ним своими треволнениями, рассказать о глупых и злобных интригах ее фрейлин или о неприятностях, связанных с учебой и воспитанием детей. “Ему надо думать обо всем народе“, – говорила мне она“.

Собственная роль Александры Феодоровны в государственных делах была в то время ограничена. Она предоставляла заниматься ими самому Императору, а на себя брала попечение о детях, Дворце и многочисленных благотворительных делах. В конце она приняла на себя правление страной, хотя и неофициально, как повелось со времен Петра Великого; в России это было в порядке вещей: и она сама, и общество смотрели на это как на естественное продолжение ее обязанностей во время участия Императора в военных действиях в период I Мировой Войны. Нападки на нее в то время носили личный характер, это не были попытки обвинить ее в желании занять Престол.

Александра Феодоровна полностью посвятила себя Семье, России, и вместе с тем росло и углублялось ее православное благочестие. Она особенно почитала Богородицу, любила молиться перед иконой Казанской Божией Матери в московском Соборе. Одна из ее приближенных вспоминает:

“Императрица часто приходила в этот Собор между службами с одной из своих фрейлин. Она преклоняла колени в тени одной из колонн, и никто не догадывался, что это за дама, которая скромно молится, купив свечи и поставив их перед иконами“.

Она устроила небольшую часовенку около своей комнаты для уединенных молитв и обращала особое внимание на вечерние молитвы детей перед сном в детской. Вся Царская Семья посещала Божественную литургию по воскресным и праздничным дням и Великим Постом. С первых дней своего вступления в брак с Императором, Александра Феодоровна поддерживала теплые отношения с отцом Иоанном Кронштадтским. После смерти отца Иоанна она стала получать духовное окормление у царского духовника архимандрита Феофана (позднее – архиепископа Полтавского). В те времена окрепла ее вера в Бога и Его бесконечную доброту, которая не оставляла ее в дни тяжких испытаний – болезни сына, отречения Царя и предания в руки революционеров.

Ее часто упрекали в фанатичной религиозности, полуистерической мистичности. Но эти обвинения беспочвенны.

Едва ли можно назвать фанатичной любовь Александры Феодоровны к церковной истории, к святым, к иконам, ее попытки воплотить религиозные ценности в жизни общества путем благотворительности и милосердия. Все это делало ее общение с дамами высшего света напряженным, больше и больше увеличивая разрыв между ними.

Ее благочестие воспринималось как “преувеличенное“, и ей часто приписывали увлечение спиритизмом. Многие из кругов высшего света в то время отрицали традиционное православие в угоду агностическому материализму или всякого рода модной эзотерической практике и при этом вели аморальную жизнь. До нас дошли сомнительные истории из вторых и третьих рук, что Александра Феодоровна принимала участие в спиритических сеансах, и достоверные свидетельства из первых рук о ее непричастности к этому.

Анна Вырубова пишет:

“С самых первых дней моего знакомства с Императрицей, еще с 1905 года, я получила от нее серьезное предупреждение: если я хочу ее дружбы, я не должна иметь ничего общего с так называемым спиритизмом“.

Баронесса Софи Буксгевден:

“Это была чистая выдумка – никогда Императрица не занималась спиритизмом, – наоборот, она часто говорила мне, что считала неправильным “вызывать души мертвых, даже если это было бы возможно””.

Сестра Николая II, Великая княгиня Ольга Александровна, твердо заявляет, что “слухи об этом были бы смешны, если бы не были такими злобными. Аликс была истинной православной христианкой, а Православная Церковь исключает подобную деятельность“.

Ее знакомство с мсье Филиппом, французским духовным целителем, а позднее с Распутиным было основано на вере в то, что Господь откликается и исцеляет по молитвам истинных христиан, каковыми она обоих считала.

Разве можно поверить, что женщина, получившая классическое образование, скрупулезно подготовившая себя к обращению из лютеранства в Православие, легкомысленно променяет свои выстраданные религиозные убеждения на вычурные спиритические глупости, столь популярные в обществе.



12 августа 1904 года Император Николай Александрович написал в своем дневнике: “Великий, незабываемый день: милость Божия явно посетила нас. Сегодня в час Аликс родила сына. Мальчика назвали Алексеем“.

Наконец-то появился Наследник Престола. Самый младший из детей Императрицы Александры Феодоровна был первым Наследником, рожденным Царствующей четой со времен XVII века. Долгожданным рождением Цесаревича Царская Семья была – по вере – обязана молитвам преподобного Серафима Саровского: Александра Феодоровна совершила паломничество к раке с мощами Преподобного, просила о сыне.

Ребенок родился крепким, здоровым, “с густыми золотыми волосами и большими синими глазами“. Это был милый веселый мальчик, и только спустя несколько месяцев родители стали замечать с беспокойством первые признаки гемофилии. Носителями этой болезни обычно являются женщины, наследуют же ее их сыновья. Александре Феодоровне этот генетический дефект достался от бабушки, королевы Виктории, и она передала его Алексею. Даже когда удавалось контролировать внешние кровотечения и уберечь мальчика от малейших Царапин, которые могли бы оказаться фатальными, ничего нельзя было сделать с внутренними кровоизлияниями – они вызывали мучительные боли в костях и суставах.

Это был страшный удар для всей Семьи – никто не мог облегчить страдания ребенка. Родители никогда не оставляли надежды на улучшение, но всем было ясно, что Алексей может не дожить до восшествия на Престол.

Так начались годы напряжения и тревоги для Александры Феодоровны. Ее бдения около кроватки сына будут длиться дни, а то и недели, во время повторяющихся приступов болезни.

Она часто отказывалась от помощи няни и соглашалась лишь немного прилечь, если около Алексея дежурила одна из ее дочерей. Описания приступов душераздирающи. Вот как описывает баронесса Буксгевден один из них, происшедший в Спала, в Польше:

“Сначала бедное дитя громко плакало, но, по мере того, как силы покидали его, начался непрерывный вопль, переходящий в хриплый стон. Он не принимал пищи, не мог найти удобного положения в постели.

Иногда его дядька Деревенко часами носил обессиленного бедняжку на руках, когда мальчику казалось, что движение облегчит его боль. Иногда он лежал на подушках, худел день ото дня, его слабость усиливалась, а его большие глаза горели как угольки на изможденном, истощенном личике. Императрица была в отчаянии, видя все это и не будучи в силах облегчить его невыносимые страдания. Мальчик плакал и звал смерть как избавление; до этого никто не представлял себе, что ребенок всего восьми лет от роду, защищенный от всех бед и печалей, мог так хорошо знать истинное значение слова “смерть“. Он просил похоронить его днем, когда светло, и чтобы синее небо было над ним.

“Когда я умру, будет уже не больно, да ведь?“ – спрашивал он мать. “Мамочка, помоги!“ – был его беспрерывный плач, потому что Императрица всегда умела успокоить его и как-то облегчить боль. Но теперь она была бессильна. Она только могла взять его на руки, как малое дитя, утешая его, стараясь найти наиболее удобное для него положение, чтобы хоть чуть ему было полегче, а его душераздирающий вопль все продолжался“.

Напряжение не спадало и в периоды затишья. Стараясь предотвратить беду – а в то время в таком возрасте 85% больных гемофилией умирали, – к Алексею приставили нянькой матроса с королевской яхты, чтобы не спускал с него глаз. Но, как пишет Пьер Жильяр, учитель французского языка Царских детей и наставник Алексея, это тоже имело нежелательные последствия. По словам Жильяра, Алексей был очень ласковый мальчик. Природа наделила его проницательным умом. Он был чувствителен к страданиям других людей, потому что сам так много страдал. Но постоянный надзор раздражал и унижал его. Боясь, что мальчик начнет хитрить и обманывать, чтобы ускользнуть от постоянного надзора опекуна, Жильяр попросил для Алексея больше свободы для выработки внутренней дисциплины и самоконтроля у мальчика.

“Родители – только они одни – могли принять решение, которое повлекло бы за собой серьезные последствия для их чада. К моему великому удивлению, они полностью согласились со мной и сказали, что готовы пойти на этот рискованный эксперимент. Я и сам приступал к нему с великой тревогой. Они, несомненно, понимали, как важна правильно подобранная система воспитания для формирования лучших качеств их сына, и, хотя они безумно любили его, сама эта любовь давала им силу скорее пойти на риск возможного несчастья, нежели впоследствии видеть сына бесхарактерным и безнравственным“.

Алексею, конечно, было по душе желание родителей, и он обещал оправдать их доверие.

Сначала все шло хорошо, и я уж начинал про себя радоваться облегчению, как вдруг произошла случайность, которой я так боялся. Царевич стоял на стуле в классной комнате, пошатнулся, упал со стула и ушиб об угол правую коленку. На другой день он не мог ходить. А еще через день ушибленное место распухло, под затвердевшим местом собралась кровь, она давила на нерв, вызывая стреляющую боль, и эта боль с каждым часом все усиливалась. Меня как громом поразило. Но ни Царь, ни Царица не сделали мне ни малейшего упрека. Более того, зная, насколько опасна болезнь Наследника, они, казалось, старались смягчить мое отчаяние. Они как будто хотели собственным примером показать мне, как надо встречать неизбежное страшное испытание и приняли меня в союзники в своем долгом изнурительном подвиге. Они делились со мною своими тревогами с искренней и трогательной добротою.

Царица была у постели сына с самого начала. Она сама ухаживала за ним, окружала его нежной любовью и заботой, придумывала тысячи способов облегчить его страдания. Царь заходил, как только находилась свободная минута. Он старался утешить и развеселить мальчика, но боль была сильнее ласки матери и рассказов отца – стоны и плач возобновлялись. Дверь постоянно открывалась; то одна, то другая Царевны входили на цыпочках, целовали маленького брата, принося с собою в комнаты волны свежести и здоровья. Иногда мальчик открывал свои огромные глаза, обведенные темными кругами, которые нарисовала болезнь, и закрывал их снова“.

В то же время пошатнулось здоровье и Александры Феодоровны. Она с детства мучительно страдала болезнью ног и вынуждена была иногда передвигаться на коляске. Это, в сочетании с трудными частыми беременностями, когда она неделями порою была прикована к постели, усугублялось необходимостью участвовать в официальной жизни Двора и общественных делах, несмотря на болезнь. В 1908 году, когда Алексею был поставлен диагноз гемофилии, это вызвало у нее хроническую болезнь сердца. Сестра ее мужа Ольга Александровна писала, что порою Александре Феодоровне было очень плохо. “Ее дыхание учащалось, часто я видела, что губы ее синели. Постоянная тревога за Алексея окончательно подорвала ее здоровье“.

Царь, предупрежденный докторами, вывез ее в Германию на лечение. Он был очень обеспокоен ее болезнью и впоследствии говорил: “Я бы все сделал, хоть в тюрьму пошел, лишь бы она выздоровела“. Лечение в Германии было не очень успешным, но Александра Феодоровна переносила свою болезнь с присущим ей мужеством. В письме к своей старшей сестре Виктории она писала:

“Ты не думай, что моя болезнь угнетает меня саму. Мне все равно, вот только мои дорогие и родные страдают из-за меня, да иногда не могу выполнять свои обязанности. Но если Бог посылает мне этот крест, его надо нести. Наша милая мамочка тоже потеряла здоровье в раннем возрасте. Мне досталось столько счастья, что я охотно отдала бы за него все удовольствия; они так мало значат для меня, а моя семейная жизнь так идеальна, что сполна возмещает все, в чем я не могу принять участия“.

Нетрудно проследить непонимание в обществе и растущую непопулярность Царицы. Не желая афишировать свое ухудшающееся здоровье, Александра Феодоровна поневоле становилась добычей дворовых пересудов, которые пережили ее саму. Морис Палеолог, французский посол, сидел напротив нее однажды на приеме и так отозвался о Царице:

“Довольно долго на лице у нее была застывшая улыбка, на висках набухли вены. Она каждую минуту кусала губы. От ее прерывистого дыхания переливались бриллианты колье на груди. До самого конца долгого официального обеда бедная женщина едва сдерживала слезы”.

Для сравнения можно привести высказывание баронессы Буксгевден: “Она постоянно испытывала боль, часто задыхаясь, а тут еще почти хроническая невралгия лицевого нерва вдобавок к радикулиту, от которого она так долго страдала“.

Лили Ден, ее близкая подруга, утверждает:

“У нее было слабое сердце из-за частых родов, а иногда ей было очень трудно дышать. Но никогда я не видела ни малейших признаков истерии“.

Есть еще примеры неправильного толкования поведения Императрицы людьми, не знавшими ее лично, но это лишь их досужие домыслы. А поскольку они имели некоторый вес в обществе, то их свидетельства с готовностью и как факт приняли журналисты, превратив в миф, и теперь это уже почти невозможно исправить.

Частые роды, слабое здоровье, забота об Алексее – все это значительно уменьшало ее возможности выполнять многочисленные общественные дела. Она очень хорошо знала Россию, но не любила помпезности и всякого рода церемониальные обязанности Двора; кроме того, ее застенчивость часто вызывала слухи о ее высокомерности, а также преувеличенные, доходящие до абсурда, злословия о ее прогерманских симпатиях и нелояльности к России.

Вот взгляд на застенчивость Александры Феодоровны Чарльза Гиббса, учителя английского языка Алексея, делившего с Царской Семьей тяготы ссылки и заключения:

“Я думаю, ей недоставало чувства “театральности“, присущего русской натуре. Императрице, выросшей под попечительством своей бабушки, королевы Виктории, это было чуждо. Неудивительно, что такая фундаментальная разница между нею и людьми при Дворе и была основой того отчуждения, которое отмечают почти все те, кто писал о ней. Она видела это и, не сознавая причины, укрывалась за своею природною застенчивостью, о которой сожалела, но преодолеть не могла“.

Жильяр, еще до того, как узнал о болезни Царевича Алексея, вспоминает один из таких обязательных государственных приемов во время одного из приступов болезни:

“Я мог видеть Царицу в первом ряду – она улыбалась и весело говорила с кем-то из рядом сидящих. Когда официальная часть бала окончена, я вышел через служебную дверь в коридор напротив комнаты Алексея Николаевича, откуда доносились громкие стоны. Вдруг я увидел Царицу – она бежала, неловко подхватив руками мешающее ей бежать платье. Я отпрянул к стене, а она промчалась, не заметив меня. Взгляд у нее был отчаянный, полный ужаса. Несколько минут спустя Царица появилась снова. На лице – светская маска. Она мило улыбалась гостям, обступившим ее. Но я увидел и Царя: будучи занятым разговором, он встал таким образом, чтобы видеть дверь, и я заметил, какой отчаянный взгляд бросила на него только что вошедшая Царица. Я вдруг со всей глубиной понял трагедию двойной жизни“.