Нехороший лес

      Снег шел так тихо и неспешно и был такой мелкий, неразличимый до подробностей, что казалось, просто сероватая вуаль наброшена на широкую ровную просеку и на два лесных массива, и лишь чуть заметное шевеление лишало картину за окном полной статичности. Все серо, скучно, и думалось, что весна, которая еще вчера так щедро впрыскивала в воздух щекочущую свежесть, спряталась, затаилась в черном безжизненном лесу, что слева. В помещении было как-то особенно тепло и уютно, хотелось шлепнуться в расслабляющее кресло-качалку и никуда не ходить, но Сергей Петрович все-таки решил пройтись, изгнать свежим воздухом остатки алкоголя — вчера они с офицерами военной части, пожалуй, чуть переусердствовали, — а потом засесть за работу.
      Он оделся и вышел на крыльцо, и сразу то, что казалось однотонным, размытым, расцветилось чуть приметными оттенками и подробностями; серая вуаль обрела реальность несильной снежной метели с мелкими, но различимыми белыми точками. Стала заметна слабая розоватость деревьев леса справа; объявились вдруг не только ажурные истуканы высоковольтной линии вдоль просеки, но и пичужки, сидящие на проводах, а главное, оказалось, что и воздух не потерял своей бодрящей остринки. Весна, все равно весна, и, наверное, даже в старости в это время человек  будет так же хотеть расправить плечи и дышать, дышать полной грудью.
       Спасибо Софрону, не только вытащил, уговорил его приехать сюда, но сам привез, перезнакомил с офицерами и солдатами крошечной, забытой начальством воинской части в пяти километрах от дома, а затем, строго-настрого наказав не беспокоить понапрасну известного писателя, на вездеходе доставил в свой «дачный домик», как он его называл. «Домик» оказался по-городскому обустроенным, практически двухэтажным кирпичным не то коттеджем, не то домом, с хорошим обогревом и некоторым подобием камина, «для уюта», cо слов Софрона. Они еще раз выпили, а когда загустели краски над лесом, гостеприимный хозяин на том же вездеходе укатил в город.
      Софрон, Сова, как звали его в школе за круглые глаза, порой с неподвижно застывшим взглядом, толстый, застенчивый мальчик, чуть ли не с третьего класса хвостом следующим за ним, безропотно отдав ему пальму первенства в дружбе, всегда смотревший на него с обожанием и готовый взять на себя вину за любое сумасбродство, творимое его бесшабашным приятелем. Это он, всегда с благоговением слушавший и приходивший в восторг от его первых литературных опусов, тайно переписывающий в заветную тетрадь все его незрелые стихи и, кажется, до сих пор помнящий их наизусть, плотным, мешковатым юнцом потянулся было за ним на физфак Горьковского университета. Бедолага, это Сергею все легко давалось, хоть физика, хоть лирика, а его завалили на первом же экзамене. Их пути разошлись, и он почти сразу забыл о нем и вспомнил лишь через большой отрезок времени в другой своей жизни, жизни успешного литератора, драматурга, пьеса которого уже была поставлена на сцене горьковского театра. Правда, поставлена его отцом, главным режиссером того же театра, но она успешно шла два сезона, а зрители смеялись и хлопали. Он работал тогда корреспондентом центральной газеты Нижнего, женился на москвичке и начал писать свой первый роман, а Сова был все тот же, с тем же восторженным взглядом круглых глаз внимающий своему школьному приятелю, который не без тайной гордости повествовал ему о своей насыщенной людьми и событиями жизни. Сергей даже не поинтересовался, где он, что он. Потом он заметил его на презентации своего романа, который сначала робко топтался  в углу, а потом, когда Сергей вытащил его оттуда, с восторгом тискал его руку.
       Какой-то сухой треск слева заставил остановиться и оторваться от своих воспоминаний. Сергей Петрович огляделся и обнаружил, что идет по тропинке в глубь того темного леса, от посещений которого его предостерегал Софрон. На его недоуменный вопрос «почему?» тот неопределенно ответил: «Место нехорошее. Местные туда не ходят».
       Тропинка была хорошо утоптана, значит, кто-то ходит. Лес вокруг был по-своему величествен; мрачноватая сумеречная красота: как будто кто-то аккуратно расставил, чтобы не мешали друг другу, высокие темные ели с пятнами лежалого снега на лапах, утянутые в небо одинокие березы и подлесок, который надежно спрятан под снежным покровом; воздух тоже какой-то застывший, неподвижный. Деревья, знакомые с детства, а выглядят иначе, не по-земному, с другой планеты — слишком все четко, угловато.
        Почему местные предпочитают обходить стороной этот лес? Из-за этой холодной неподвижности? Надо будет использовать колорит этого места в его новом фантастическом романе. Кстати, контракт на право его издания уже подписан, надо приниматься за дело.
        В сорок лет ему пришлось переключиться на фантастику, скорее, на прозу с некоей чертовщинкой ; весьма кстати пришлось его физфаковское образование. Его печатают, читают, покупают. В этом отношении Лёвка, издатель, молодец! Время такое непростое, литературная братия бедствует, тиражи журналов опустились дальше некуда, гонорары копеечные. Опять какой-то сухой треск раздался справа, как будто разорвалась плотная ткань. Может быть, обломилась сухая ветка, хотя не похоже. Идти было легко и даже хотелось идти дальше и дальше. Вдруг впереди проглянулась странная красноватая полоса, висевшая над землей и хорошо видимая между деревьями. Полоса казалась легкой, длинной, как будто великанша-красавица обронила невесомую шаль, и она повисла, зацепившись за нижние ветви. Великолепная деталь для пейзажа в его новой фантастике. Краснота где-то совсем рядом, надо добраться и посмотреть, что это на самом деле. Может быть, просто туман странного цвета. Он прибавил шаг, но полоса не приближалась, казалось, весит  все на том же расстоянии, обвиснув на кустах. Тогда он решил перекурить, а затем уже двигаться далее, тем более что справа почти параллельно тропе лежало поваленное дерево. Оно услужливо подставило ему свой шершавый бок, он достал сигарету, закурил и тут даже не услышал, а почувствовал, что кто-то идет по той же тропе, что привела его в лес. Это должен быть местный — кому еще тут ходить, можно будет расспросить о странном свечении впереди. Уже мелькал между деревьями силуэт идущего, и было в нем нечто, вызывающее тревогу, сердце почему-то заныло. Вот сейчас, сейчас незнакомец появится из-за чуть заметного поворота дорожки; действительно, идущий вышел из-за деревьев и остановился. Что-то неуловимо знакомое было в застывшей фигуре. Ба, такая же куртка, как у него, и кепи как будто его. Да это же… это же он сам, или показалось. Сергей Петрович хотел привстать, но не было сил шевельнуться, а фигура вдруг метнулась, как бы раздвоилась и… растаяла между деревьями. Навалилась неожиданная усталость, и он, кажется, уснул.

      – Вставайте, здесь нельзя спать. — Кто-то настойчиво тряс его за плечо, но придавливающее полузабытье никак не хотело отпускать. — Нельзя сидеть, вставайте. — Глуховатый с хрипотцой голос раздражал.
      Что она хочет от него и почему не разлепляются веки, а крепкие руки все трясут и трясут, оживляя затухающее сознание. Наконец он сделал усилие и проснулся. Черные, пронзительные глаза показались ему огромными, щеки, иссеченные морщинами, вытертая меховая шапка на седых волосах. Сразу вспомнилось, где он. Это что, злая ведьма здешних мест и почему такая тяжелая, не свежая голова. Веки опять начали слипаться.
     – Да вставайте же. — Она почти с силой стащила его с поваленной березы. — Надо идти.
     Ноги ватные, непослушные, но мир вокруг уже обрел реальность: вот тропинка, по которой он пришел, знакомые, неподвижно застывшие деревья.
     – Идемте, идемте. — И она начала подталкивать его, заставляя идти быстрее.
     Постепенно все вокруг стало ясным и четким, только с головой было не все в порядке — мысли обрывочные, тут же куда-то уплывали, звуки доносились как из ваты. Она что-то спрашивала, он что-то отвечал, плохо соображая, что говорит. Теперь они довольно быстро двигались по той же утоптанной тропе, он впереди, она позади. Постепенно сонливость сползла, ему захотелось оглянуться, спросить у спутницы, кто она, почему оказалась в этом мертвом лесу, но старуха не давала ему остановиться, мягко подталкивая его сзади, вела к просеке. Сергею Петровичу показалось, что они неестественно быстро выбрались из леса, а к поваленной березе, судя по часам, он шел не менее получаса.
      Просека, залитая откуда-то взявшимся солнцем, ослепила и окончательно разбудила его. На какое-то мгновение он забыл о своей спутнице, а когда спохватился и оглянулся, то увидел лишь темную фигуру, мелькнувшую между деревьями. Что с ним было? Может быть, он просто заснул, сидя на поваленном дереве, и ему пригрезились и его двойник и эта колдунья, что вывела из леса. Нет, старуха точна была — кто-то же мелькал между стволами. А вообще, великолепная страничка для его новой книги. Он обязательно расспросит Софрона или военных об этом странном месте. Голова все-таки болит, и ноги слегка заплетаются. Сейчас домой, выпить рюмку коньяку, согреться. Есть хочется.

              _______________________________________________

      Следующие два дня были так перенасыщены ослепительным солнечным светом и звенящим воздухом, что просто невозможно было оставаться дома, писать о чем-то постороннем, а не об этом чуде вечного весеннего пробуждения. Сергей Петрович сразу же после завтрака выбирался из дома и бездумно брел или по просеке, или уходил в правый, бродящий весенними соками лес. Удивительное дело — людей в округе никого, а ему все время попадались хорошо утоптанные, куда-то ведущие, порой пересекающиеся тропинки. Вот по одной из таких троп на третий день своего пребывания он и прибрел в лес, что тянулся справа от просеки. Лес был совсем другой, непохожий на тот, куда он случайно забрел сразу после приезда: здесь каждая веточка, даже тонюсенькая, была оконтурена золотым ореолом, воздух просто дрожал от птичьего треньканья, посвистывания, щебета. Чем только кормятся все эти свистуны и щелкачи? У самого края лесного массива он обнаружил прогалину, строго круглой формы, как будто кто-то прочертил циркулем и повыдергивал все деревья, что попали внутрь обведенного пространства. Снежный покров на поляне был совсем тонкий, идти было легко; под высокой березой он увидел остатки кострища, припорошенные снегом, а к дереву был прислонен остов большого, сколоченного из досок ящика. Сидеть, прислонившись к стволу березы, было удобно; солнце, нежно покалывая, грело кожу; расслабляющее умиротворение мешало двигаться и думать о чем-нибудь серьезно. Хотелось отдаться этому льющемуся с небес потоку света и тепла, сделаться частичкой окружающего мира.
      Потом он брел дальше, иногда останавливался, гладил нежные стволы молодых березок, легко гнул пружинистые, как будто живые тоненькие веточки кустиков и дышал, дышал золотисто-голубоватым воздухом. Вечером он вышел на крыльцо террасы, сел, закурил и слушал, как падали капли с сосулек; что-то лопалось, журчало, и все вокруг пело осанну пришедшей весне. Небо высокое, чистое, с яркими звездами и легкими облачками, покрывало землю. Это — неправда, что так хорошо думается в деревне. Нет, сначала какая-то прострация, ты еще не можешь отрешиться от привычного шума, мерцания, движения, мысли разбросаны, разжижены от непривычной тишины, ты еще не научился слушать шум ветра, журчание талой воды, дыхание ночного неба, это потом все придет, и мысли станут глубже и чище, чем в городе. Вот тогда он и возьмется за работу; единственный соблазн связи с внешним миром — телевизор — они с Софроном по приезду запихали на второй этаж.
     Софрон, Софрон, естественно, в его доме думаешь все время о нем. В последний раз он вынырнул из забытья восемь лет  назад, когда практически прекратил свое существование один из толстых литературных журналов Нижнего, где он обычно печатался, а издательство «АСТ» за его последний роман заплатило копейки. Они встретились в театральном кафе, куда он, по старой привычке своего драматургического прошлого, заехал перекусить перед встречей с редактором. Привлек внимание громкий разговор за соседним столиком, и, обернувшись, он углядел толстые щеки Софрона. Тот тоже его заметил и буквально рванулся к нему с радостным воплем, тут же забыв о двух солидных мужиках, с которыми только что беседовал. Его искренняя радость, подкупающая осведомленность о последних литературных делах Сергея Петровича растопили холодноватую сдержанность писателя, который вообще-то был рад видеть старого приятеля, и в то же время чему особенно радоваться — их пути давно разошлись. Конечно, как всегда, они говорили только о его делах. Он, подкупленный повышенным вниманием школьного приятеля, по привычке начал ругать издателей, а заодно и современных читателей, которые воспринимают только детективы и прочую белиберду. Однако он не мог не заметить перемену во внешнем облике бывшего одноклассника — плотная коренастая фигура была спортивно подтянута, темно-серый костюм сидел так ловко, что можно было предположить наличие собственного дорогого портного; тонкий, чуть ощутимый парфюм вполне сочетался с элегантным темно-красным галстуком с ненавязчивым золотистым проблеском. Сергей Петрович торопился, поэтому обиды были высказаны далеко не все, но этого оказалось достаточно, чтобы через неделю Софрон приволок к нему главного редактора и одновременно издателя некоего получастного журнала, который тут же подписал с ним договор на издание его последнего романа и более ранней небольшой повести отдельной книгой. Презентацию книги тоже организовал Софрон, а еще было несколько хвалебных статей, заказчиком которых мог быть тот же вечно преданный друг. Больше он никуда не исчезал — всегда внимательный, готовый помочь, «подхватить знамя из рук ослабевшего», как он сам говорил.
      Какое темное и одновременно высокое легкое небо, и звезды призывно мигают, яркие, как будто омытые талой водой; похрустывает оседающий снежный покров. И вдруг Сергею Петровичу показалось, что кто-то смотрит на него, он повернул голову и увидел нечто, заставившее его тут же закрыть глаза в надежде, что наваждение исчезнет.
      Слева, где-то в районе просеки, перед темным «нехорошим» лесом висел круглый оранжевый шар, висел совершенно неподвижно. Он был ровного красноватого оттенка и лишь на периферии чуть-чуть светлее. Казалось, кто-то взял и повесил бутафорскую луну, придав местности вид искусно выполненной декорации. Сергей Петрович изумленно уставился на желтоватое явление, и шар вдруг дернулся, как будто смутился от его внимания, а потом начал постепенно светлеть, и лишь центр оставался ярко-оранжевым. Человеку сделалось неуютно, как бывает под недобрым взглядом чужого, но Сергей заставил себя встать, сойти с крыльца и пойти навстречу непрошеному гостю. Что за хреновина такая, сейчас он подойдет ближе и рассмотрит лесное чудо. Похоже на шаровую молнию, выглядит скорее дружелюбно, чем враждебно, но откуда молния: небо чисто, ни грома, ни дождя. Шар, по мере его приближения, качнулся, а затем медленно поплыл в сторону леса, как бы приглашая человека следовать за собой. В это время под его ногой громко треснула ветка, Сергей Петрович опомнился, резко повернулся и пошел к дому. Когда на крыльце он оглянулся, шар исчез, а «нехороший» лес стал еще мрачнее и неприветливее.

 _____________________________________________________

      Куда-то запропастились обе зажигалки, правда, одну, газовую, он тут же нашел, но в ней закончился газ. Спички в доме Софрона отсутствовали, а курить хотелось и на прогулке. Тогда он решил сходить к военным. Перед контрольно-пропускным пунктом ВЧ он заприметил крошечный магазинчик, нечто вроде деревенской лавки, там наверняка можно будет разжиться каким-нибудь зажигательным средством и, кстати, потолковать с офицерами о странном лесе и о его вчерашнем визитере.
      Дорога, наезженная вездеходами, с серо-черными подтаявшими проплешинами в раскисшем снежном покрове, шла по краю неглубокого, но с крутыми склонами оврага. Опять было буйство оранжево-голубого света, солнце уже не только нежило, а покалывало жгучими иголочками кожу, слепило глаза, и Сергей Петрович с сожалением вспомнил о черных очках, которые забыл дома.
Постепенно дорога начала забирать влево от оврага, Сергей Петрович послушно было повлекся за поворотом полотна, как вдруг заметил на дне оврага перекинутые мостки, а за оврагом группу деревенских домиков с садами и огородами. К мосткам с его стороны вела хорошо утоптанная тропинка. Сергей замешкался, а потом почему-то решил завернуть в эту будто вынырнувшую из-под земли деревеньку. Кто-то же там живет, вон из трубы крайнего домика поднимается дым.
     При ближайшем рассмотрении дома оказались нежилыми, возможно, только на зимний период: закрытые ставни, а у некоторых окна и двери заколочены досками, да и сами дома были явно с большим жизненным стажем, крайний слева совсем покосился. Однако через поле стала видна еще группа домиков, может быть, даже целая деревенька, и нечто вроде улички намечалось между строениями. Дом, из трубы которого шел дым, стоял почти у самого оврага и казался более крепким и подновленным по сравнению с соседями, да и забор, по-видимому, ставили недавно. Калитка была не заперта, и Сергей Петрович направился к крыльцу. Было очень тихо, и только капли со звоном падали с сосулек на крыше. На крыльце сидел пушистый серый кот и с любопытством смотрел на приближающегося человека, а когда тот подошел к крыльцу, встал, мяукнул и тоже направился к двери. Где-то на задворках или внутри заблеяла коза. Сергей постучал, никто не выглянул в окно, никакого ответного движения. Подождав, он постучал снова, и тут дверь распахнулась так бесшумно и внезапно, что Сергей Петрович растерялся, застыв молча перед стоящей на пороге женщиной. Она тоже молчала, вопросительно глядя на незнакомца; кот между тем не спеша проследовал в дом.
    – Извините за вторжение, но я бы хотел… хотел купить у вас козьего молока, — растерявшись, ляпнул он первое, что пришло на ум.
    – Но я не продаю молоко. — И дверь стала прикрываться.
    – Простите меня великодушно, но, может быть, вы пожертвуете мне коробок спичек. Я курю, не могу не курить, а зажигалки куда-то потерялись. Я ваш временный сосед, — дверь прекратила свое движение, — а в доме моего приятеля Софрона спички, по-видимому, не водятся. — Что за чепуху он несет, но ему почему-то не хотелось отпускать неприветливую хозяйку.
    И тут случилось чудо — дверь снова широко распахнулась.
    – Вы живете у Софрона Николаевича? Проходите в комнату, сейчас я принесу вам спички и молоко. — И она растаяла в полумраке сеней.
    По-видимому, Софрон здесь царь и бог, если одно упоминание его имени так меняет поведение местного люда.
    Комната небольшая, но благодаря светлым занавескам на окнах, розоватой скатерти и почти белым обоям кажется просторной; на деревенское жилье мало похоже — на стенах несколько картин весьма не плохих, масло, а одна — одинокое дерево, раскисшая осенняя дорога, а на заднем плане улетающая птичья стая — вообще в манере Саврасова; три больших портрета в массивных рамах: красивая женщина в ажурно вязанной перелинке-воротнике, как носили сразу после войны московские интеллигентки; пожилой мужчина с усталым лицом за письменным столом и улыбающийся мальчуган лет пяти-семи; в углу большой книжный шкаф. Дверной проем, ведущий в соседнюю смежную комнату, задернут плотной тканой занавеской. Вернулась хозяйка с пакетом.
    – Здесь банка с молоком, закрыта плотно крышкой, донесете, и пара коробок спичек.
    Седые густые волосы собраны в небрежный пучок, нос с горбинкой и тонко вырезанными ноздрями; резкие носогубные складки и опавшие щеки делают ее совсем старухой. Стоит вполоборота, как бы давая понять: я принесла все, что вы просили, а теперь убирайтесь-ка поживее.
   – Сколько я вам должен?
   – Я же сказала, я не торгую молоком.
Ну и глазища, черные, жгучие и лицо неожиданно помолодевшее в гневе.
   – Как там Софрон Николаевич? Не собирается приехать?
   – Он привез меня три дня назад. Обещал недельки через две, к концу моего пребывания, заехать.
   – А… — явное разочарование. — Будете говорить по телефону, передавайте привет. — И совсем отвернулась, потеряв интерес.
   И тут он узнал ее — эта та самая старуха, что нашла его в том мрачном лесу.
   – Это же вы выводили меня из леса, что за просекой?
   – Туда вам лучше не ходить. Разве Софрон Николаевич не предупреждал?
   – Предупреждал. Я и сам не знаю, почему в первый же день по приезду отправился туда. Наверное, потому, что Софрон не объяснил свой запрет.
   – Туда лучше не ходить. Это особое место, лес особенный, не всех принимает.
   И замолчала надолго, как бы дожидаясь, когда он наконец уйдет. Что оставалось делать, Сергей еще раз рассыпался в благодарностях, попрощался и отправился восвояси, хотя его мучило любопытство: кто она, почему живет здесь одна и откуда знает Софрона.
   Вечером он долго сидел на крыльце, курил и в конце концов поймал себя на ощущении ожидания какого-то нового чуда, но все было обыденно, хотя и очень красиво под четко вырезанным, ясным месяцем. А на следующий день, когда озорное солнце начало опускаться за лес, приехал Софрон.

 __________________________________________________

    Был он плотный, шумный, как всегда, заботливый. Приволок кучу еды, суетился, привычно извинялся, полез растапливать камин. Сергей Петрович, следя за его шумной возней, неожиданно для себя обнаружил, что рад приезду приятеля. В нем проснулось любопытство не только к особенностям здешних мест и местных жителей, но и любопытство к самому Софрону. Когда-то он был лишь его тенью, послушно следующей за ним, а сейчас? Что он знает об этом весьма удачливом бизнесмене, который не только ловко и споро, но и с явным достоинством решает все свои дела, еще и сострадая обиженным и обделенным.
    Камин перестал дымить, дрова загорелись ровно и красиво, за окнами сумерки зажгли синеву, Софрон наконец прекратил переставлять тарелки с закусками, и они сели за стол.
    – Угощу я тебя сейчас чудо-рыбкой под маринадом, жена делает отменно, и свиными отбивными, — моя повариха, кормилица нашего офиса, приготовила. Мы с тобой тяпнем коньячку «Кизляр», сейчас только дагестанский и можно пить, остальные перепортили. Ты извини, что мешаю, но решил проверить, как ты тут устроился. Между прочим, мне твой издатель звонил — ты же мобильный отключил — волнуется, как двигается новая фантастика.
   – Да никак, я еще за работу и не принимался. Просто гуляю, дышу.
   – Ну и правильно. Как говорит мой сын-двоечник: «Голову надо тоже проветривать». К сожалению, этим он занимается слишком часто.
Сергей Петрович был удивлен, даже несколько уязвлен, обнаружив у Совы молодую, изящную жену, взирающую на своего благоверного явно с обожанием, — а раньше, по его мнению, Сова успехом у женщин никогда не пользовался.
  – Как тебе здесь? Удобно?
  – Прекрасно, не могу надышаться.
  – Да, воздух здесь отменный, а сейчас особенно. Коктейль из запахов антоновских яблок с натертым на терке зеленым огурчиком.
  – Места у вас любопытные. Что, за оврагом деревенька есть?
  – Деревенька! Когда-то большое село было, потом все в Нижний подались, но сейчас земли скупают, коттеджи строят.
  – Слушай, а что за старуха живет у самого оврага?
  – Вы уже познакомились. Таисия, Таисия Александровна Храповицкая, удивительной судьбы человек, да и женщина любопытная. Интеллигентка, умница, преподавала у нас в Сосновке, когда там школа была. Давай мы с тобой выпьем, и я расскажу тебе всё по порядку.
   Сама она волжанка, из Нижнего. Дед по материнской линии из поволжских немцев, а бабка — цыганка из московских Ром-Лебедевых. Глаза у нашей Таисии цыганские, такие век не забудешь. Это, конечно, отношения к делу не имеет, только и сейчас видно, что в молодости она настоящей красавицей была. Она мне свои фотографии показывала, действительно, Сережа, хороша. Окончила наша Тая Горьковский университет, она, между прочим, математик, рассказывала, работала на какой-то полупроводниковой фирме, даже диссертацию начала писать. И жених сыскался ей, не королевич, конечно, но молодой профессор из Лобача, короче говоря, образцовая советская семья, но тут встретился ей другой человек, Алексей Николаевич Берников, и вся ее упорядоченная жизнь рассыпалась в прах. Короче, влюбилась до беспамятства, бросила семью и удрала к Берникову в Держинск. Я с Алексеем Николаевичем познакомился, когда он  работал в Дзержинске, выдумщик страшный, автор десятка изобретений, придумал какой-то новый метод выращивания кристаллов, они там сапфир получали. Наверное, эти годы были самые счастливые в жизни Таисии, мальчик у них родился. Но, брат, ничто не вечно под луной, бах, взрыв одной из ростовых установок, да так, что два трупа: лаборантка и оператор, а Берников — главный специалист и в это время опыты какие-то на этой установке проводил. Громкое дело было, ему и впаяли пятнадцать лет. У нас, знаешь как, главное найти виновника, лучше самого последнего стрелочника. Бедная Таисия металась по судам, чуть ли не собственное расследование начала, да толку чуть. Как она теперь полагает, посадка Берникова была кому-то из его коллег на руку — метили на его место.
Пока она пыталась помочь мужу, случилось новое несчастье. Действительно, есть какой-то закон — беда часто тянет за собой новую беду. Погиб ее пятилетний сын, несчастный случай, по недосмотру. Она мне никогда об этой трагедии толком не рассказывала — до сих пор душа болит. Сломалась женщина, сильнейшее нервное расстройство: ноги, руки отказали, мать кормила ее с ложечки. Тут и объявился ее первый супруг, видно, любил очень, всё простил. К тому времени он был директором одного из крупнейших институтов Горького.
    Пришло письмо от Берникова. Он в Мордовии на лесоповале свой срок мотал; письмо с жестокими упреками, что сына не уберегла и ему не сумела помочь, что отпускает её на все четыре стороны. Совсем плохо стало несчастной, поняла, что прежняя жизнь закончилась. Её первый супруг сделал всё, чтобы вернуть неверную жену: перевелся в Москву и уговорил, уломал, увез туда Таю.
    Лет через восемь-девять в Дзержинске новый взрыв, опять на ростовой установке и опять с жертвами. Стали разбирать, вспомнили, что такое уже было на аналогичном оборудовании; серьезно покопались и обнаружили крупную ошибку в конструкции самой установки. Короче, Берникова освободили, извинились, как у нас принято, мол, ошибка вышла, даже какую-то денежную компенсацию выплатили. Он вернулся в Дзержинск, а как чуть-чуть очухался, рванул в Москву за Таисией. Она мне рассказывала, как он в один из осенних вечеров вдруг возник около подъезда их дома. И опять, как много лет назад, она всё бросила и ушла с ним. Извечный сюжет, ты скажешь, но не многие бабы на такое способны. Вернулись они в Горький, стали налаживать жизнь, только и прежде это был трудный человек, а после лагеря особенно: надломленный, обидчивый, подозрительный, ревнивый. А потом хуже — оказалось, лагерь для него не прошел даром — туберкулез. Вот тогда-то они и купили дом в Егорьевском, так это село называлось, Таисии Александровне одна местная присоветовала, микроклимат тут особенный. Сначала жили только летом, зимой изредка наезжали, а потом совсем здесь обосновались — задыхался он в городе. Тут одна бабка-ведунья жила, собирала какую-то особую травку в нашем заповедном лесу, она и Таисию научила. У Берникова оказалась неоперабельная опухоль в легком, врачи определили ему жить несколько месяцев, а он прожил семь лет и лучше всего чувствовал себя в этом лесу, «подпитывался от него», как сам говорил.
   – Что это за лес такой? Он какой-то странный.
   – Странный! Мало сказать, принимает не всех. Ты туда не ходи, мало ли что. Нет, ты мне пообещай, а то волноваться буду.
   – Не пойду, не пойду. Но все-таки, что это за место такое?
   – Тут целая группа геофизиков приезжала, смотрели, что-то мерили, месяца два возились. Сказали, что здесь проходит геоактивная зона, якобы они зафиксировали мощнейшие электромагнитные выбросы. Этот лес давно пользовался дурной славой. Он идет таким клином, когда-то лет пятьдесят  назад за ним было одно небольшое село, вернее, выселки; баяли, там в доисторические времена староверы жили. Так обезлюдело совсем, кто уехал, а часть жителей вообще поисчезала куда-то. Чего только в этом лесу не видели, то огни какие-то странные, то туман красно-кровавый идет, а Берникову в этом лесу было, наоборот, хорошо. Он и похоронить себя просил на старом кладбище, от староверского села осталось, а Таисии наказал никуда отсюда не уезжать. Через пару лет умерла её матушка, и осталась она одна. Лес принял ее, она к мужу на могилу спокойно ходит.
   – Как же она одна тут зимой живет? Ты её опекаешь, я понял, но все равно.
   – Я — чуток, военные что надо подбросят, а летом народ из города подтягивается в деревню, начали строиться. Тут правда особый микроклимат: месяц поживешь, и многие хвори исчезают; речка, не то приток Вяксы, не то сама Вякса; рыбалка отличная.
   Просидели заполночь, а утром пошел настоящий дождь, и Софрон заторопился в город, опасаясь застрять по дороге.
 ________________________________________________

   Дождь шел два дня, практически не переставая, и съел б;льшую часть снежного покрова. Просека, возможно из-за небольшого уклона в сторону леса, еще как-то держалась, а вездеходная дорога размякла, разъехалась, цепляла ноги идущего. На тонких веточках деревьев и кустов приусадебного сада дрожали стеклянные капли. Все вокруг журчало, пенилось, стекало, отмывалось от остатков зимы. Гулять невозможно, и Сергей Петрович наконец-то принялся за работу.
   Сюжет новой книги, одобренный издателем, был не то что оригинален, но давал возможность импровизировать; развязку не оговорили, Лёвка на этот раз дал ему полную свободу.
   2052 год; обнаруживается, что к Земле на большой скорости летит огромный не то метеорит, не то комета. По всем расчетам, столкновение неизбежно. Ученые всего мира думают, как спасти Землю, предотвратить гибель цивилизации, а может быть, и всей планеты. Думают и приходят к выводу, что единственно возможное решение — это создание в космосе перемещаемых, управляемых с Земли прозрачных для солнечных и космических лучей, многослоевых отражающих экранов. Вспоминают, что в 1985 году некий инженер-ученый из Новосибирска предложил для предотвращения возможных роковых столкновений Земли с небесными объектами хитроумную, но вполне реализуемую конструкцию таких трехступенчатых экранов, меняющих траекторию летящих к Земле метеоритов и комет. Если бы в то время было начато такое строительство, то завершение его могло произойти раньше, чем в 2040—2050-е годы. Но тогда человечество легкомысленно отказалось от гениальной идеи сибирского ученого, зато теперь из-за нехватки времени мировое правительство решает отправить в прошлое экипаж из пяти-шести человек, чтобы исправить допущенную ошибку и начать строительство защитных оболочек непосредственно тогда, когда было выдвинуто это предложение. Проблема машины времени решена. Десант в прошлое отправляется и высаживается в России на платформе 1992 года, а далее начинаются детективные похождения прибывших.
    Поначалу работалось плохо, и лишь на вторые сутки профессионализм помог изгнать ненужные мысли и сосредоточиться на пришельцах из будущего. Какие они будут, люди из середины XXI века? К этому времени наверняка уже построят станции на Луне, слетают на Марс, объем доступной информации возрастет многократно и, может быть, представление о Вселенной изменится настолько глобально, что человек будет другим. Чем те Софроны будут отличаться от современных и что произойдет, когда эти два Софрона встретятся.
    Сергей Петрович в раздумье закружил по комнате. Хотелось курить, но  выходить на крыльцо в сердито моросящий дождь не тянуло. Впрочем, дождь, кажется, прекратился; ясная темная синь за окном. Девять часов, сейчас он заварит белый цейлонский чай и постарается сделать портретные зарисовки членов команды, заброшенной в 1992 год. Этот его прием — прорисовывать — он неплохой художник, — чтобы зрительно представить своих героев — всегда ему помогает. Кстати, его наброски с удовольствием используют художники, иллюстраторы его книг. А курить все-таки хочется. Куда он дел спички? Сергей Петрович зашарил рукой по столу, перебирая разложенные бумаги, и вдруг почувствовал чье-то пристальное внимание. За ним кто-то наблюдал. Он замер, а затем, не вставая, осторожно начал оглядывать комнату. Нет, в помещении он один, но тогда откуда это чувство чужого взгляда. Он встал, еще раз оглянулся и увидел.
    В окне, где еще пять минут  назад было темно-синее полотно ночи, висел огромный белый шар и… и смотрел на него. На какое-то мгновение Сергей Петрович застыл не в силах оторвать взгляд от огненного чуда, а затем, не одеваясь, бросился на крыльцо, опасаясь исчезновения наваждения, но ночной гость не собирался никуда пропадать. Шар был совсем близко, шагов пять-шесть от ограды Софрониного хозяйства. Он не дернулся, не двинулся, когда Сергей, вцепившись в перила крыльца, уставился на него, только оранжево-красная полоса поползла по его поверхности снизу вверх, доползла до края и пропала. Ослепительно-белый, как расплавленный металл, края ровные, не рваные. Заломило в висках, хотелось двинуться, и не было сил. Шар между тем дернулся, и Сергею показалось, что что-то вроде темного коридора открылось за ним. Затем коридор исчез, а шар медленно поплыл в сторону леса.

    Ночью он долго не мог уснуть, лежал, глядя в темноту, и думал об этих посланцах темного леса. Он знал, он чувствовал, что это «нехороший» лес посылает ему чудища. Почему к нему такое внимание, может быть, эти бело-красные штуковины наделены сознанием, тогда что они хотят сказать. Софрон говорит, что его жена с сыном иногда по месяцу живут здесь и с ними ничего странного не происходит, никто не пугает их своим появлением. Может быть, это весна виновата, какие-то энергетические потоки идут из земли, рождая круглых уродов.
    Поворочавшись, он наконец уснул, но посредине ночи проснулся с тем же ощущением чужого присутствия в комнате. Страха не было; из плохо занавешенного окна пробивался лунный свет, подсвечивая немногочисленные предметы обстановки. Вон тумбочка, на которой до его приезда стоял телевизор, этакой сжавшейся кошкой чернеет у противоположной стены, за ней потянулся диван, а дальше в углу… рядом с окном. Что это? Будто более светлый, чем сумерки в комнате, столб. Колеблющееся, размываемое нечто. Еще он не мог понять — это сон или явь. Оно, это нечто, как будто струится и двигается? Оно приближается к нему и вот оно уже рядом с его кушеткой и кажется то женским силуэтом, то скрученным дымовым жгутом, уходящим в потолок. И тут что-то коснулось его волос, мягко, нежно. Прикосновение ребенка или ласковое касание материнской руки. Да, да, он узнал, это из детства, когда мамины руки гладили его по волосам, утешая или убаюкивая. Мамы давно нет, но ощущение этого прикосновения он, оказывается, не забыл. И такое неотягощенное никакой заботой чувство спокойствия и легкости  влилось в его душу, что он заснул крепким здоровым сном, каким не спал давным-давно.
                ____________________________________________

     На следующее утро дождя как не бывало, а было опять буйство солнечного света и снежное половодье. Сергей Петрович сначала решил выбраться на просеку, но все чавкало, тянуло ноги в разные стороны, а у огромной лужи, которую он попытался обойти, не спасли даже высокие зимние ботинки, и левая ступня промокла насквозь. Пришлось вернуться в дом. Он честно пытался взяться за работу, но острое желание человеческого общения и воспоминания о вчерашних посланцах «нехорошего» леса мешали сосредоточиться. Он уже решил идти с мокрыми ногами, но тут вспомнил, что Софрон говорил ему о маленькой дверце в углу кухни: «здесь всё про всё». Действительно, в неожиданно просторном чулане отыскалась пара мужских резиновых сапог, в которые Сергей Петрович облачился и отправился к своей единственной на данный момент соседке Таисии Александровне.
     Она встретила его более чем приветливо — видно, Софрон постарался — сразу пригласила в комнату, усадила за стол.
     – Я почему-то чувствовала, что вы непременно заглянете на печной дымок. — Она кивнула в сторону печи. — Между прочим, низкий поклон Софрону Николаевичу, привез мне печника хорошего, теперь это большая редкость. Он мне не то что переложил, можно сказать, сложил по-новому печь. Третий год забот не знаю. Я тут пирог с брусникой испекла, сейчас будем пить чай и беседовать. Я привыкла одна, но иногда тоскую по общению с людьми.
    Комната, залитая заходящим солнцем, казалась особенно светлой и просторной, да и сама хозяйка будто помолодела, посветлела ликом. Сергею Петровичу, которой поначалу испытывал неловкость из-за своего неожиданного визита, очень быстро сделалось легко, необременительно; чай пах какими-то травами, пироги истекали темно-красным соком. Сначала разговор шел обо всем понемногу, при этом тень Софрона всё время витала над столом, но очень скоро Сергей Петрович не выдержал:
    – Таисия Александровна, как я понял, вы давно здесь живете. Что это за странный лес, где вы меня нашли? Софрон меня застращал, чтобы я не смел туда ходить.
    – Говорят, там проходит геоактивная зона. Тут одно лето геофизики приезжали, перемерили все, что можно и нельзя тоже, на старое кладбище полезли, а мертвых тревожить богопротивно. — Резкая борозда прочертила лоб между еще совсем черными бровями.
    – Это мне Софрон рассказал. Вы-то сами что думаете?
    – Это действительно странный лес. Он кого-то принимает, кого-то нет. Мужу моему покойному он продлил жизнь лет на шесть. Они чувствовали друг друга. Последние месяцы он мог дышать легко только там, в лесу.
    – Значит, он вас тоже принял?
    – Мне кажется, — она помолчала, — он мне позволяет ходить туда из-за мужа.
    – А шары, огни, вы видели что-нибудь?
    – Он что, посылал их к вам?
    Его не удивило, что она воспринимает все эти огненные чудища как посланцев леса.
    – И да и нет. Что-то странное было. — Ему почему-то не захотелось подробнее рассказывать о своем двойнике и прочих визитерах. — Видел кое-что или показалось — какие-то странные светящиеся объекты, — все-таки пояснил он.
    – Знаете, вы, конечно, воспримете с улыбкой, посчитаете фантазией ненормальной старухи, но порой этот лес мне кажется живым существом, наделенным разумом. Нечто вроде океана у Лема.
   – Вы хотите сказать, тот посылал фантомы, муляжи умерших, а этот — светящиеся шары.
   – Я так и думала, что вы с иронией отнесетесь к моей гипотезе, но что мы вообще знаем о Земле, на которой живем. Но как бы то ни было, вы туда не ходите. Там действительно пропадают люди. Вот Софрон Николаевич поначалу решил помериться с лесом. Он человек отчаянный. Ходил туда, пару раз даже ночевал в лесу. Как-то они поладили с ним.
    Они засиделись за разговором допоздна, а когда Сергей возвращался домой, темные лесные великаны и справа и слева казались такими мирными, спящими под нарождающейся луной.                _____________________________________________________
 
     По случаю его скорого отъезда пили чай с фирменным Таисьиным земляничным вареньем. Прошло около трех недель его пребывания на «ранчо» Софрона. Почти каждый день он отправлялся в дом у оврага на приятные вечерние чаепития. До обеда он прилежно работал над своей новой книгой, а вечером непременно в гости к гостеприимной хозяйке. Дважды приезжали военные, привозили свежие продукты; совместными усилиями выпивалась бутылка водки из запасов Софрона, и размягченные возлияниями офицеры отбывали восвояси, а он садился за писанину, и всё шло своим чередом.
    Таисия Александровна оказалась удивительно интересным собеседником, со своим непривычным для него видением мира, с непривычными приоритетами и интересом к непривычным для него вещам. У него уже зародился замысел нового романа об этой женщине. Странно, они почти не касались тайн здешних мест: она не начинала разговор, а он уже давно ловил себя на мысли, что, как и Таисия, стал воспринимать нехороший лес как живое существо. Обсуждать его было небезопасно, поскольку у Сергея не пропадало ощущение, что это лесное чудо наблюдает за ним. Нет, никаких новых светящихся загогулин не являлось ему по вечерам и ночам, но порой уж очень остро чувствовался чей-то нехороший взгляд в спину. Он резко оборачивался, и иногда мерещилось что-то мгновенно чиркающее в направлении лесной чащобы. Пару раз, разозлившись, он шел все по той же тропе в царство мрачных деревьев, доходил до поваленной березы, садился и ждал, но ничего не происходило, кругом было также сумеречно, хотя и ощущалось весеннее пробуждение, и возвращался домой.
   – Вот и вы уезжаете, грустно, я уже успела привыкнуть к нашим задушевным беседам по вечерам. — Таисия Александровна явно была огорчена его предстоящим отъездом. — Ну, ничего, в мае соседи начнут наезжать и до октября здесь будет довольно шумно.
   – Таисия Александровна, может быть, зимой вам перебираться в город, вы здесь совсем одна.
   – Какой город, дорогой! Я там и жить не смогу, и мои меня никуда не отпустят. Муж и сын, я же сына тут перезахоронила.
   – Их давно нет, а одной трудно и тоскливо.
   – Их души не отпустят меня. Да я привыкла к зимнему одиночеству. Софрон Николаевич наезжает, помогает, Господь его благослови за доброту. Вот уж сколько лет, раз в месяц зимой обязательно заглянет.
   – А меня ваш лес не принял, более того, — у меня такое ощущение, что он шпионит за мной.
   – Следит, а не шпионит. Вы меня когда-то спрашивали, что я думаю о здешних странностях: об огнях, шарах. Я вам сейчас скажу. Я думаю, что все эти световые круги — души умерших.
   – Умерших?
   – Да. А почему нет? Ведь сейчас уже показано наличие души, некоего энергетического сгустка, который покидает физическое тело в момент смерти. Не удивляйтесь, в одиночестве хорошо думается, да Софрон Николаевич подбрасывает мне кое-какую околонаучную литературу. Я думаю, это души тех, кто умер здесь или погиб по чужой злой воле, которых что-то удерживает, они почему-то не могут оторваться, уйти в космическое пространство. Впрочем, это лишь мои домыслы.
  – Вы хотите сказать, что душа вашего мужа не отпускает вас.
  – Ждет моего прихода в тот мир.
  Потом она пошла провожать его до калитки. Снег лежал только в овраге, да и его каждый день подъедал веселый ручеек. Было почти тепло и по-настоящему грустно.
  – Летом я приеду обязательно, мы с Софроном уже договорились, недельки на две. Так что увидимся, привезу вам свою новую книгу.
  – Спасибо, дорогой вы мой. Храни вас Господь. — Она размашисто перекрестила его, а затем резко повернулась и быстро пошла к дому.

   Он медленно возвращался в свое временное жилище; шел по почти просохшей вездеходной дороге и думал. Завтра или послезавтра Софрон приедет за ним, и он покинет это странное место, этот загадочный сумеречный лес, который, кажется, только и ждет его отъезда. «Не принял ты меня, и остались загадкой твои световые сигналы. Может быть, действительно это посланцы потустороннего мира, энергетические сущности человека, не превращающиеся в пыль и прах после смерти, может быть, это представители тонкого, параллельного мира, о котором столько пишут и говорят сейчас, которые только именно в этой точке земли могут зрительно являться живым. Ревнивая душа мужа Таисии не допускает даже дружеских отношений со своей живой женой», — размышлял Сергей.
   Какая великолепная теплая ночь! Мир вокруг кажется таким ясным, реальным. Небо чистое, эта неполная, слегка скособоченная луна делает все видимое пространство четко прорисованным, какие там светящиеся шары! Все материально, все осязаемо. И тут, будто насмехаясь над ним, как-то очень обыденно впереди зажглась цепочка красных фонарей, словно кто-то включил освещение, гирлянду красных шаров, пять-шесть, расположенных на равном расстоянии друг от друга и уходящих в нехороший лес. Сначала шары были тусклые, но постепенно они разгорались все ярче и ярче. Они освещают ему дорогу, приглашают в гости в затаившийся лес. Ему бросали вызов. Кто включил этот зовущий к контакту коридор? Ну что же, он примет вызов, пусть он будет даже из потустороннего мира. Ведь Софрон ходил в лес, ночевал там. Ты ждешь, зовешь, так я приду на твой зов.
   Он стал пересекать просеку, направляясь к темному лесу впереди. Огни звали, услужливо клали под ноги уже знакомую тропу, и он шел и шел, разозленный этим новым наваждением. Вдруг гирлянда пропала, будто ее выключили, а остался один шар размером с автомобильную фару, который плыл где-то впереди, любезно показывая дорогу, и тут Сергей опомнился. Что он делает, он не мальчишка, чтобы ночью идти неизвестно куда. Это просто галлюцинация. Он резко развернулся и пошел назад, к дому. О, чудо, шар начал следовать за ним как собачонка, которая тянет хозяина за полу в противоположную сторону. Что-то треснуло или надломилось, и рядом с шаром возникло нечто вроде слабо очерченного прямоугольника, широкого и высокого, выше, чем он, и это чудище двинулось в его сторону. Сергей Петрович оцепенел, глядя как эта дверь, неизвестно куда ведущая, приближается к нему, плывет и голубоватые искры проскакивают под ней у самой земли. И тут пришел страх, непреодолимый, безумный, тогда Сергей бросился бежать, чувствуя, как этот гроб следует позади.
    Луна-спасительница высвечивала дорогу, но шар вдруг сделал рывок, обогнув бегущего, и завис, преграждая дорогу. Они преследуют его. Инстинкт сработал сам: спасительный зигзаг в сторону, налетая на деревья, и они разминулись с красным монстром, а вот и просека. Но страх гнал дальше и дальше, и он, задыхаясь, с выпрыгивающим сердцем буквально пролетел последние двести метров и почти вполз на крыльцо дома. Только тут он опомнился и оглянулся. Сзади никого не было, все было спокойно и мирно под скособоченной луной. Сергей Петрович закурил, чувствуя, как противно дрожат пальцы, и не было сил, которые могли бы оторвать его от этой спасительной двери и заставить двинуться хотя бы к просеке. Потом он вошел в дом, тщательно занавесил окно в комнате и лег спать, стараясь ни о чем не думать. На следующей день они с Софроном уехали в Нижний.

                _____________________________________________________

    Сергей Петрович в теплом плаще, под зонтом неторопливо двигался по улице Горького, размышляя над тем, что природа Центральной полосы России заставляет своих жителей чаще находиться в грустно-лиричном состоянии, чем восторженно-радостном. Действительно, редкому человеку не взгрустнется, не тронет неизъяснимая тоска душу, когда ветер уносит последние, уже пожухлые, иссохшие листья; с утра моросит нудный мелкий осенний дождь, а небо над головой серо-слизистое. Умница Ленка уговорила его слетать на десять дней на Багамы, передохнуть, покупаться. Через неделю они сядут в самолет и улетят от этих безлистных деревьев, неба, будто упавшего тебе на голову, в край вечного солнца и легкого морского бриза. Вчера он подписал сигнальный номер своей новой книги, закончил возню с конференцией писателей Поволжья, где председательствовал, теперь можно и нужно расслабиться.
    Его новую книгу читать будут — динамична, есть все: и любовь, и интрига, и загадочные убийства: как же, все прилетевшие из будущего в конце концов погибают, даже главный герой. По этому поводу они препирались с Лёвкой, но Сергей отстоял — прилетевшие из будущего, попав в ненормальный мир 1990-х годов, незаметно для себя превращаются в людей конца ХХ века. Другая интрига: строительство защитных экранов все-таки начато, а в эпилоге метеорит-убийца сам из-за внезапного чудовищного выброса с одной из газовых планет Солнечной системы резко меняет свою траекторию и уже не угрожает Земле.
   На самом деле его новый роман — серятина, на потребу публике. Один профессионализм, ловкость пера, и больше ничего, но ведь надо как-то жить. Конечно, по большому счету это не оправдание, но настоящий «большой счет» для него, кажется, кончился давным-давно — слишком привык сытно есть и мирно спать. И все-таки, может быть, пора кончать с фантастикой и браться за свое, что вынашивалось годами, новый роман, где героем будет его дед, купец второй гильдии Курдюмов из богатого русского города Нижнего Новгорода начала ХХ века. Весь его крестный путь.
   А вот и театральное кафе, давно он тут не был. Официантка Валентина принесла его заказ, в помещении было тепло и уютно, и приятно грели, поблескивая золотыми полосками, крутые бока графинчика с коньяком. Сергей Петрович уже приготовился подцепить ложечкой аппетитную сырную корочку жульена, как вдруг услышал стук какого-то металлического предмета по стеклу широкого окна, у которого он расположился. Он поднял голову и увидел Софрона, радостно улыбающегося ему с улицы, а через пять минут тот уже тискал его в своих объятиях. Софрон, Сова, плотно упакованный в дорогой темно-серый костюм, в белоснежной рубашке, оттеняющей явно нездешний загар. «Как же я рад тебе, приятель», — действительно, что-то теплое таяло в груди  Сергея Петровича при виде щекастой мордуленции приятеля.
   – Откуда ты, прелестное дитя. Полгода тебя не видел, звонил несколько раз, говорят, в командировке. С какого модного курорта ты привез этот красно-медный цвет кожи?
   – Какой к чёрту курорт. В Южной Африке проторчал пару месяцев по делам фирмы. Я безумно рад тебя видеть. Я тут в банке был, а потом по старой привычке решил перекусить в театральном, а тут ты сидишь. О тебе все знаю, разговаривал со Львом, говорит, уже готов сигнальный номер.
   – Да, я подписал его сегодня.
   – Ну и чудно. Лев считает: будут читать и покупать. Ты — талантище, тебе писать и писать надо. Какой счастливый день — в банке все сложилось, тебя встретил!
   – И, правда, хорошо. Я недавно вспоминал, как жил у тебя под Нижним. Время как летит, уже два года почти прошло. Слушай, а давай зимой махнем туда вдвоем. Возьмем лыжи. Недельку выкроишь?
   – Офигительная идея, давай махнем. Я еще утеплил дом, всякие прибамбасы пристроил для удобства. Правда, теперь там народу крутится всякого, воинскую часть почти ликвидировали. Коттеджей за эти два года понастроили. Помнишь Егорьевскую деревеньку?
   – Ну и что, что понастроили, все равно там тишина и спокойствие. Будем ходить чай пить к твоей Таисии. Надеюсь, помнит меня еще. — Обоим приятелям идея поездки понравилась, и оба загорелись ею.
   – Она тебя часто вспоминала, привязалась к тебе.
   – Удивительная старуха.
   – Была.
   – Почему была? Что значит была?
   – Нет больше Таисии, этим августом похоронили.
   – Подожди, она же крепкая старуха была. Что случилось?
   – Не знаю, слышал ли ты, у нас там, у военных, ЧП было, на их территории размещался склад старых боеприпасов, вот снаряды и начали рваться. До сих пор разбираются, кто виноват. Сначала один взорвался, детонировало около десятка, и грохнуло. Пострадали двое: солдат, что в карауле стоял, и наша Таисия. Славу Богу, что только двое, могло вообще все к чёрту снести. Таисия в магазин при ВЧ шла, её и задело. В общем, насмерть.
   – Господи, какая дурацкая, нелепая смерть.
   – Слишком много дурацких смертей сейчас. — Софрон помолчал. — Она, между прочим, чувствовала свой скорый уход. Козу отдала, якобы на лето, соседке, той дети мальца подбросили, чтобы козьим молоком поила. И мне приблизительно за пару недель говорит: «Если со мной что случится, кота моего пристройте, чтобы ему хорошо было». Теперь у меня котяра живет.
  – Конечно, похоронили ее на старообрядческом кладбище?
  – Да где же еще, рядом с мужем, она мне много раз наказывала.
  – В этом странном, нехорошем лесу.
  – Сейчас там спокойно, местные даже стали туда ходить, землянику собирать. Я могилы поправил, мужа, сына, ей крест поставил.
  – Давай действительно поедем туда, сходим на её могилку. Удивительная женщина была.
  Они просидели еще около часа, а потом Софрон вспомнил о назначенной встрече.
Прощаясь уже на улице, они полуобнялись, похлопывая друг друга по плечу, и Софрон заторопился в сторону банка. Дождь прекратился, но было ветрено и влажно, и даже уличные фонари не могли прогнать промозглость. Сергей Петрович смотрел вслед удаляющемуся Софрону, и ему вдруг показалось, как будто смягчилась всегда прямая линия плеч его приятеля, будто обмякнув, или это свет фонарей размывает контуры идущих. Вдруг светлая нежность к школьному приятелю родилась в его душе — в нужную минуту он всегда оказывался рядом. Эгоизм молодости, крупные и мелкие события разводили их, а жизнь упрямо сводила. Теперь он даже представить не может, что они вдруг никогда больше не встретятся. Честно сказать, их дружба была несколько однобока — помогает всегда Софрон, а он лишь принимает эту помощь, и обсуждают они чаще его проблемы. Что привязывает этого толстяка к нему? Нет, не желание похвастаться знакомством с модным писателем; это верность дружбе, их светлому детству, этакое рыцарство, благородство души. Он чувствует, что Софрон по-своему, по-братски любит его, да и он сам, тронутый этой преданностью их прошлому, тоже по-настоящему привязался к нему. Они уже прошли б;льшую часть отпущенной им жизни, прошли, неизменно находя друг друга после продолжительных разлук, и самое невероятное приключение в его жизни тоже связано с Софроном. Тут ему вспомнилась цепочка красных фонарей, что звала его в тот таинственный лес, и это прямоугольное чудовище с хвостом из голубоватых всполохов. Было это или привиделось? Почему тот лес не принял его или просто пытался что-то сказать, предупредить. В декабре ему стукнет сорок пять, пока лишь приближение к главному, важному в его жизни, а может быть, уже поздно, он не сумеет написать ничего по-настоящему значительного, растратив силы, а главное, душу на ерунду. Кто знает, как повернется жизнь дальше. Нет, надо успеть, успеть написать, успеть сказать Софрону, что он его тоже нежно любит и безмерно благодарен ему за всё: за помощь, за неизбывную веру в него, за преданность дружбе. Они непременно поедут вдвоем туда, на окраину этого странного лесного чуда, поживут там в тишине, в ладу с окружающим миром и самими собой, и, может быть, тогда душа Таисии поведает ему нечто сокровенно важное о себе, о них и о жизни вообще.

                Из книги "Было-не было"
                Издательство "Нестор-история"