Под зорким оком самовластья

                «Николай вечно представлял остриженную и 
                взлысистую медузу с усами. Он пробовал
                беспрестанно имеет ли его взгляд свойство гремучей
                змеи - останавливать кровь в жилах... Глаза, без
                всякой теплоты, без всякого милосердия, зимние 
                глаза.»
                Герцен «Былое и думы»

        4 декабря 1825 года находившийся в ссылке А.С.Пушкин писал из Михайловского в Санкт-Петербург известному критику, переводчику и театральному деятелю Павлу Катенину: «...Как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I. В нем много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем... К тому же он умен, а с умными людьми все как-то лучше…»

       Обратим внимание на ряд примечательных обстоятельств: письмо писано 4 декабря 1825 года - за десять дней до восстания декабристов и Пушкин говорит в нем о восшествии на престол Константина не предположительно, а как уже о свершившемся и не вызывающем сомнения факте. Но Константин, как хорошо известно,  престол не занимал. Почему же поэт утверждает то, чего в реальности не было? Скорей всего, он, находившийся в глухой псковской деревушке Михайловское и отрезанный зимней непогодой от столиц, был введен в заблуждение каким-то сомнительным слухом, неведомо как достигшем  по заснеженным дорогам? Впрочем, слух тот был не таким уж сомнительным - за ним стояла абсолютно реальная, несмотря на всю свою редкую абсурдность, политическая ситуация. Константин, великий князь и цесаревич (в этот официальный титул наследника престола он был возведен манифестом отца императора Павла I), не будучи официально ни одного дня на царском троне, формально и помимо своей воли на некоторое время  тем не менее оказался в роли самодержца российского.   
 
       Когда 19 ноября 1825 года скоропостижно скончался находившийся в Таганроге Александр I и весть об этом через девять дней достигла Петербурга, великий князь Николай Павлович, а вслед за ним Государственный совет и другие властные учреждения, министры, чиновники и войска поспешили присягнуть  Константину. После короткого траура в связи со смертью Александра столичное общество начало готовиться к прибытию из Варшавы нового императора. В книжных лавках стали предлагать портреты Константина I,  министр финансов Е. Ф. Канкрин  в срочном порядке организовал чеканку рублей с изображением нареченного в спешке императором цесаревича.   

      Все эти приготовления завершатся, когда из Варшавы поступит неожиданное известие:  Константин отказывается от короны в пользу младшего брата. Но  Николай не примет этот «подарок», и будет решительно настаивать на том, чтобы именно старший брат по праву наследства занял престол. А старший брат, в свою очередь, столь же решительно будет настаивать на своем отказе. Почти три недели великие князья  будут препираться,  словно мяч, пасуя друг другу корону российской империи.

       Только накануне 14 декабря, когда  Николаю поступил донос о существовании тайного общества и о том, что его члены  решили воспользоваться ситуацией и вывести на Сенатскую площадь войска, присягнувшие Константину и считавшие его истинным императором, он согласился возложить на себя корону. Дальнейшее известно каждому школьнику: первый день царствования Николая Павловича ознаменуется грохотом картечи по мятежным частям, кровью сотен подданных. До сих пор достоверно не известно, сколько жертв потребовало восшествие на трон Николая. Площади и улицы были усеяны сотнями погибших и раненых жителей столицы.

          На основании бумаг чиновника III Отделения М. М. Попова  историк   Н. К. Шильдер писал: «По прекращении артиллерийского огня император Николай Павлович повелел обер-полицмейстеру генералу Шульгину, чтобы трупы были убраны к утру. К сожалению, исполнители распорядились самым бесчеловечным образом. В ночь на Неве от Исаакиевского моста до Академии Художеств и далее к стороне от Васильевского острова сделано было множество прорубей, в которые опустили не только трупы, но, как утверждали, и многих раненых, лишённых возможности спастись от ожидавшей их участи. Те же из раненых, которые успели убежать, скрывали свои увечья, боясь открыться докторам, и умирали без медицинской помощи».

       На целых три десятилетия трон займет человек, которого никто не готовил к управлению государством, человек малообразованный, деспотичный, обидчивый и бездушный.

       Но какое отношение вышеизложенный экскурс в монархические тонкости имеет к истории дуэли? Да самое прямое. С именами средних братьев Романовых связаны разные, подчас диаметрально противоположные взгляды на point d'honneur - идею чести и, естественно, на сам феномен дуэли, на ее роль в дворянской среде и влияние на духовное развитие общества. 

         Время царствования Николая I многие не без основания называют периодом упадка института дуэли в истории русской культуры. Угасанию дуэльного духа способствовала жестокая расправа с декабристами и  вольномыслием, установление политического сыска и всеобъемлющей цензуры. Пережитый русским обществом после 14 декабря шок породил устойчивое впечатление, что все лучшие люди России  казнены или сосланы в Сибирь, а те, кто избежал репрессий, оказался надолго морально сломлен. Последекабрьские поколения уже никогда не будут иметь того высокого, благородного духа, который окрылял их отцов и дедов. «Тон общества менялся наглазно; быстрое нравственное падение служило печальным доказательством, как мало развито между русскими аристократами чувство собственного достоинства», - писал Александр Герцен в «Былом и думах». А  Федор Достоевский в записной книжке (1875-1876 гг.) прямо обвинял правительство в упадке дуэли и point d'honneur.  И начало этому во многом положило царствование Николая.

        Вся деятельность российского самодержца была предопределена странностями черт его характера,  дурным воспитанием и откровенной нелюбовью к обучению. Педагоги будущего императора в своих записках не скупились на отзывы, нелестные для юного Николая. Они отмечали его грубость, коварство, жестокость. Единственно, что искренне занимало великого князя и приносило настоящее наслаждение – «однообразная красивость хорошо дисциплинированного войска». Об этом, в частности, много позже свидетельствовал близкий по духу императору человек - граф А.Х.Бенкендорф,  считавший Николая Павловича превосходным знатоком всех тонкостей фронтовой части. В качестве замечательных достижений, граф прежде всего выделял то, что Николай был отличным ефрейтором и великолепным барабанщиком. Не  маловато ли  для монарха огромной империи?!

          Из всех четырех сыновей Павла I только Николай не имел боевого опыта, хотя в служебном военном росте не сильно уступал братьям. В четырехмесячном возрасте он был произведен в гвардии полковники, потом назначен шефом гвардейского Конного полка. Все это по причине малолетства носило, разумеется, декоративный характер. Но, повзрослев, занял вполне солидный пост генерал-инспектора инженерных  войск, к которым, надо заметить, имел явную склонность. К реальному же управлению государством допущен не был. Правда, как великий князь, он должен был заседать в Государственном совете, однако выполнял в нем лишь роль статиста. И почти восемь лет  вынужден был молча сносить обидные насмешливые взгляды блистательных сановников-генералов, наделенных высокими чинами и заслуженными в боях наградами.

           В июле 1818 году Александр I назначил младшего брата командиром 2-й бригады 1-й гвардейской пехотной дивизии, куда входили  лейб-гвардии Измайловский и Егерский полки. Эту должность великий князь Николай Павлович занимал до 1825 года, вплоть до своего восшествия на престол. И тут, как нигде раньше, в полной мере проявился его характер: он настроил против себя всю гвардию. Слишком уж груб, резок и несдержан Николай был во взаимоотношениях с гвардейскими офицерами. Он допекал их за малейшие просчеты, ему ничего не стоило после утомительных маневров пустить бегом весь полк и скакать рядом верхом, осыпая ругательствами вяло бегущих подчиненных.

          В 1822 году в Вильно на смотре Егерского полка великий князь публично грубо оскорбил боевого офицера, кавалера многих наград за храбрость капитана Василия Норова. «Я вас в бараний рог согну!», - кричал не нюхавший пороха солдафон на участника войны 1812 года. Этот инцидент имел для будущего императора неприятные последствия: член Тайного общества Норов - небывалый случай! - потребовал от великого князя сатисфакции. Поскольку Николай  от дуэли отказался, несколько десятков офицеров полка, принявшие оскорбление товарища и на свой счет, решили в знак протеста демонстративно уйти в отставку и стали методично подавать рапорта об отставке - через каждые два дня по два рапорта. Коллективное недовольство членом императорской семьи - это был более, чем смелый поступок, вызвавший реакцию во всей гвардии. Получив широкую огласку, он сильно ронял в глазах военных и без того невысокое реноме великого князя. Пришлось обращаться к посредничеству авторитетных генералов, чтобы замять конфликт.

         Обратим внимание на примечательный момент: оскорбление офицера воспринимается сослуживцами как собственное оскорбление со всеми вытекающими последствиями. Тут нужно заметить, что сам по себе вызов на дуэль рядовым офицером члена царской фамилии формально был вполне возможен, ибо перед законами чести все дворяне были равны. Но в условиях официальных запретов на поединки император и члены его семьи фактически освобождались от требований дуэльный правил. Потому сам факт сатисфакции к великому князю, то есть, демонстративное нарушение установившихся норм являлся тем поступком, который в какой-то мере нивелировал нанесенное офицерам полка оскорбление. Подобного рода примеры проявления военного братства, поступки, защищающие честь и достоинство офицера от оскорбительного хамства зарвавшегося начальника, к сожалению, давно и, видимо, навсегда ушли из Российской армии в небытие.

        В отличие от младшего брата боевая биография Константина Павловича началась с 20-летнего возраста. Он участник Итальянского и Швейцарского походов А.В. Суворова,  походов 1805, 1806-1807 годов. Боевое крещение принял в битве на берегах реки  Треббия (Северная Италия), в которой были разбиты французские войска генерала Жака Этьена Макдональда, за что получил лестный отзыв Суворова, направленный императору Павлу. Именно после получения этого отзыва Константину был дарован титул цесаревича  «во мзду и вящее отличие» за его подвиги храбрости и примерного мужества на войне. Позже командовал лейб-гвардии Конным полком, Отечественную войну встретил во главе 5-го резервного военного корпуса, вошедшего в состав 1-й Западной армии.

        Цесаревич был не согласен с планами ведения войны М.Б. Барклаем-де-Толли и составил ему оппозицию («вражда с немцем Барклаем», по Пушкину). Дело закончилось тем, что главнокомандующий потребовал от императора  немедленно убрать своего брата из армии, что и было сделано (весьма показательный и для нынешнего времени совершенно немыслимый случай). После изгнания французов из пределов России командовал гвардией в Бауценском сражении, отличился в сражении при Дрездене, за битву при Лейпциге был награжден орденом Святого Георгия 2-й степени. Впоследствии  главнокомандующий польскими армиями и фактический наместник императора в Царстве Польском.

       Внешностью и характером  Константин напоминал отца  Павла I. Уже в раннем детстве он, по воспоминаниям придворных бытописателей, отличался «крайнею живостью, переходящей в буйство», частыми «вспышками самого необузданного гнева». Необычайная горячность и пылкость нрава сопровождала всю жизнь великого князя. Вместе с тем он имел добрую душу, был способен на благородные поступки, старался строго следовать правилами дворянской чести и, как человек военный, всеми способами, подчас не совсем достойными, поддерживал эти правила в офицерской среде.

        В 1817 году по служебному поводу поссорились офицеры лейб-гвардии Волынского полка полковники Ралль и Ушаков. Свой спор решили завершить дуэлью. Но  до барьера дело не дошло - сослуживцам удалось примирить офицеров. Казалось бы, история с благополучным концом должна была устроить всех. Всех, кроме великого князя Константина. В отличие от гвардейцев она его крайне возмутила. Цесаревич не преминул отправить к обоим офицерам своего адъютанта с дуэльными пистолетами,  приказав передать их  вместе с напоминанием, что военная честь шуток не допускает: если уж  дошло до вызова, то надо стреляться, а не мириться. Потому Ралль и Ушаков должны дело либо окончить дуэлью, либо уйти в отставку. Полковники предпочли дуэль. Результат ее оказался трагичным: любимец офицеров полковник Ралль был убит.

        Император Александр прислал брату гневный рескрипт, но вряд  ли он мог изменить отношение к дуэлям военного до мозга костей цесаревича. В шкале ценностей, которые исповедовал Константин Павлович,  вопросы чести занимали главенствующее положение. Нередко он и сам попадал в «барьерные» ситуации, чем-то напоминавших ту, которая случилась с Николаем, оскорбившем в лице капитана Норова офицеров всего полка, но в отличие от брата вел себя не в пример по рыцарски благородно.

        В 1815 году на полковом учении  Константин, разъярившись за какой-то промах на конногвардейского поручика Кошкукля, замахнулся на него палашом. Поручик парировал удар, выбил палаш из руки великого князя со словами: «Охолонитесь, ваше высочество!» Константин тут же  ускакал. А через некоторое время  извинился и лично перед Кошкулем, и перед офицерами кирасирской бригады, в которую входили кавалергарды и конногвардейцы.
        На поступки подобного рода будущий император Николай был не способен.

         Что же касается Константина, то он принес извинение офицерам «и после разных любезностей прибавил, что если всего этого им мало, то он готов каждому из них дать личное удовлетворение» (примечательно, что впервые в печати сообщение об этом инциденте появилось в 1859 году в герценовском «Колоколе»). Возможно, слова Константина были всего лишь фразой, рассчитанной на эффект, на то, что никто не посмеет воспользоваться готовностью великого князя обнажить шпагу. Но такой человек нашелся. Это был известный своим бретерством будущий  знаменитый декабрист Михаил Лунин. Он выехал из строя со словами: «Ваше высочество, честь так велика, что одного я только опасаюсь: никто из товарищей не согласится ее уступить мне».

         Великий князь был поставлен в неловкое положение. Но он нашелся, сумев разрядить  одной фразой неприятную обстановку: «Ну ты, брат, для этого слишком еще молод».

        Будь Константин человеком злопамятным  мстительным как его брат,
рано или поздно он непременно нашел бы повод «отплатить» Лунину за  минуту испытанной неловкости. Да и отплатил, но по-своему, истинно по-царски: он назначил Лунина своим адъютантом. Кто-нибудь из читателей может вспомнить в нашей истории  еще военачальника, тоже совершившего подобный поступок? Лично мне такой случай неизвестен.

        Не менее рыцарски вел себя Константин и в конфликтной ситуации с польскими офицерами, находившимися в его подчинении.
         
        На одном из парадов, недовольный действиями двух офицеров 3-го польского полка, цесаревич  приказал им взять солдатское оружие и занять место в строю рядовых. Офицеры исполнили приказание без малейшего признака неудовлетворения и прошагали два круга вокруг площади. Только после этого великий князь разрешил им сдать оружие и вернуться на прежние места. А как только парад завершился, собрались офицеры полка и приняли решение: считать двух сослуживцев, позволивших безропотно унизить себя на глазах всего личного состава, разжалованными в рядовые и таким образом исключенными из числа офицерского сообщества.

        Решение было беспрецедентным, но таковым было и случившееся. Офицеры, находясь в рамках субординации, ожидали, что о принятом решении в надлежащей форме Константину доложат представители генералитета, с тем, чтобы побудить его загладить необдуманный поступок, но старшие начальники медлили, не решаясь портить отношения  с цесаревичем. И тогда  капитан  Виличко, адъютант генерала Красинского, явился в совет, где  все еще продолжали заседать генералы, и обвинил их в бесчестном поведении. По мнению капитана, они, будучи высокопоставленными военными чинами, заботятся лишь о собственных выгодах, а не интересах отечества и своих подчиненных, более того, ведут себя с русскими с таким же малодушием и покорностью, с какой вели себя недавно с французами. Потому лично он, офицер Виличко, являясь всего лишь капитаном, считает своим долгом действовать далее так, как подобало бы действовать им, генералам, если бы они были честными людьми.

        Страстная обличительная речь капитана возмутила генералов. Красинский распорядился арестовать подчиненного,  что и было незамедлительно исполнено. Но как только весть об этом разгласилась, многие офицеры полка отправились к Виличко, который содержался под домашним арестом. Здесь собравшиеся  дали друг другу слово умереть за достоинство товарища, если с ними не переменят унижающего честь обращения.

         Данное слово не было простой угрозой. В течение ближайших трех дней лишили себя жизни офицеры Трембинские, Герман и Бржезинский. Вслед за ними, написав письма великому князю и генералу Красинскому, застрелился капитан Виличко. В письме Константину он написал: «Если бы я последовал первому внушению моего чувства, то я сошел бы в могилу не один. Но так как ни один поляк не запятнал еще себя преступлением против членов семейства своего монарха, то я оставил эту мысль, чтобы не сделать родину мою еще несчастнее. Я считаю долгом предупредить вас, чтобы вы не доводили моих соотечественников до отчаяния, которое легко может довести кого-либо из них до преступления, от коего  я отказался по зрелом обсуждении. Всякий поляк дорожит честью более жизни и не переносит оскорбления ее. Несколько товарищей уже лишили себя жизни; я следую за ними и уверяю вас, что многие еще последуют моему примеру...»

          Последовали... Вслед за капитаном застрелились еще два офицера. Так необдуманный поступок великого князя, затронувший честь офицеров полка,  вызвал цепную реакцию протеста, выраженную самым радикальным в офицерской среде способом. Естественно, это не могло не затронуть самого цесаревича Константина. Он распорядился навести справки и узнал, наконец, истинную причину происходящего, которую, по-видимому, даже не предполагал. Великий князь поручил своему адъютанту, генералу Тулинскому, извиниться от его имени в присутствии всего полка перед двумя офицерами, которых опрометчиво приказал исполнить роль рядовых солдат.   

       Генерал исполнил поручение Константина. Затем обратился к офицерам полка с вопросом, удовлетворены ли они принесенным извинением? Ответ был вполне ожидаемым: офицеры согласились считать имевший быть место факт не совершившимся. Лишь Шуцкий, один из двух офицеров, маршировавший с солдатским оружием, имел отличное мнение.

      - Общество офицеров, разумеется, должно быть удовлетворено объяснением великого князя, так как он своим заявлением смывает оскорбление, нанесенное им офицерскому званию, заявил он. - Но для моей личной чести этого мало,  и я прошу для себя личного удовлетворения.
      - Уж не хотите ли вы выйти на поединок с великим князем? - вскрикнул генерал Тулинский. 
      - Да, разумеется, - ответил Шуцкий.               
       Взволнованный генерал приказал адъютанту подвергнуть офицера домашнему аресту.
        - Итак, и мой час настал и я последую за моими честными товарищами, но, к сожалению, умру неудовлетворенным, - сказал, прощаясь с сослуживцами, Шуцкий.

       Чтобы предотвратить самоубийство, к арестованному был приставлен офицер. Но Шуцкий, выбрав момент когда офицер задремал, повесился на собственно галстуке. К счастью, раздался шум, разбудивший офицера, который без промедления принял меры для спасения сослуживца. А через некоторое время препроводил его по приказанию полкового командира на гауптвахту.
       Известие о случившемся достигло великого князя. Константин тут же отправился к арестованному и приказал собраться на гауптвахте всем офицерам полка.
       - Вы объявили, что желаете стреляться со мною; генерал Тулинский арестовал вас, исполнив тем самым мое поручение иначе, чем я того желал, - сказал великий князь. - Я явился сюда с тем, чтобы исполнить ваше желание; смотрите на меня не как на брата вашего монарха и генерала, а как на товарища, который очень сожалеет, что оскорбил такого хорошего офицера. Все мои дела приведены в порядок и моему адъютанту поручено на случай моей смерти распорядиться  всем тем, что я желал бы еще устроить.

       Шуцкий был тронут искренностью слов Константина и стал уверять, что теперь он более чем удовлетворен оказанной ему милостью. Но великий князь непременно требовал поединка и тогда против этого требования дружно выступили присутствующие офицеры.

      - Ну, если вы удовлетворены, то обнимите меня, - наконец произнес великий князь, - и докажите, что вы мне друг; только обнимитесь по русскому обычаю, поцеловавшись в губы.
      После объятий Константин продолжил:
      - В доказательство того, что вы мой друг, вы должны не оставлять службы, чтобы я имел случай доказать вам мое расположение.

      - Я не могу этого обещать, - ответил Шуцкий, - ибо семейные обстоятельства вынуждают меня выйти в отставку; но я прослужу еще год, чтобы доказать вашему высочеству, что я  не имею никаких задних мыслей.

     Не до конца довольствуясь удовлетворением, данным в присутствии офицеров, великий князь прибыл на следующий день на полковой смотр, еще раз попросил у Шуцкого извинения и обнял его перед всем личным составом полка.

      Таким был наследник престола цесаревич Константин Павлович, которому судьба и закон давали право на трон и от которого он решительно отказался, считая себя недостойным титула российского императора. Достойным титула  посчитал себя Николай Павлович, у которого, по словам А.Пушкина, было «много от прапорщика, и немного от Петра Великого», и за которым с легкой руки Льва Толстого закрепилось прозвище Николай Палкин.

       В ноябре двадцать шестого года, через три месяца после казни пяти декабристов, появилась брошюра анонимного автора «Подарок человечеству, или лекарство от поединков», отпечатанная в типографии императорского воспитательного дома. На ее титульном листе значилось «Посвящается нежным матерям (от родителя же)».

       «Родители!
       Великий государь наш и Отечество вопиют к нам гласом мудрости, гласом совета, обратить внимание ваше на коренное домашнее воспитание детей ваших, без чего никакого усилия одного правительства не в состоянии отвратить возродившееся зло самонадеяности и вольнодумства века сего.

       Стихийная мысль, включающая в себе зародыш буйства, есть защищение себя самим собою, не правами, не законами, а поединком или лучше назвать привилегированным убийством себе подобного.

       Прилагаемая мною при сем выписка исторических событий даст вам некоторый способ с сосанием молока ребенка вашего внушить ему все омерзение к поединкам. Приговор строгий против ложного понятия о чести; примеры  исторические, освященные волею и разумом самодержавных особ, отцов своих народов, и без сомнения, согласно с волею и мудрою дальновидностью и нашего Отца Отечества; все сие будет служить подкреплением нравоучению нашему... Употребите сие как предупредительное средство против эпидемической болезни вдали грозящей детям вашим.
       Русский».               
               
      Основной рефрен этого сочинения - попытка в очередной раз навязать обществу идею о безнравственности, гордыне и глупости  дуэлянтов, отстаивающих личные амбиции и ложно понимающих правила чести. Подобранные «родителем» для вящей убедительности примеры сводились к противопоставлениям воинской добродетели, то есть государственной целесообразности и дуэльной кровожадности, то бишь бессмысленности «барьерной» храбрости. Естественно, сама идея дуэли представлялась результатом «стихийной мысли, заключавшей в себе зародыш буйства», что есть  крамола, напрямую связанная с «возродившимся злом самонадеянности и вольнодумства века сего». Между тем как рисковать и жертвовать жизнью, по уверению автора, надлежит лишь во имя царя, отечества и общественных интересов.

       Читатели  сочинения быстро уловили,  откуда дует ветер и куда направляется вектор, определивший  отныне отношение властей к делам чести, в которых дуэль при всех ее издержках укрепляла дух храбрости и благородства, способствовала очищению офицерского корпуса от негодных элементов, холопского сознания, прислужничества и низкопоклонства.

       Наступали иные времена...