Пляска эльфов

Юджин Дайгон         Пляска Эльфов
Эльфы весело плясали прямо на моей голове – и я ничего не мог с этим поделать. Золотые и серебряные, алмазные, изумрудные – они превращались в сполохи, в змейки-молнии, срывались с моей макушки, чтобы, мелькнув перед глазами, удалиться на свои орбиты. Медленно дрейфуя вокруг почти незаметными светлячками, они были похожи на звезды, слетевшие с неба и оставшиеся при этом микробами-огоньками. Траектории их движений подчинялись, видимо, только их прихоти. Иногда они вспыхивали, привлекая внимание. Иногда, ослепив меня видением бабочки, рыбки или жука, они запрыгивали на меня – все больше на голову. Но некоторые – на руки, на лицо, и сидели и бегали, забираясь под кожу и вылезая обратно, пробираясь в мышцы, кости и внутренности. Но большинство из них избрали лоб и темя, прыгая на них так, что голова моя гудела, словно танцплощадка лилипутов (если бы они решили вдруг устроить танцы на обычном барабане). И во время плясок, и забираясь в мой череп и мозг, они, пожалуй, больше походили на маленьких человечков. Я почему-то видел, вернее, ощущал все вокруг без помощи глаз. Глаза мои съели две улитки, которые теперь, свернувшись в моих глазницах, крепко спали. Единственное, что мне удалось сохранить, это веки. Крепко сжатые веки.
Кто-то окликнул меня, войдя в комнату. Кто-то расплывчатый и туманный, неопределенного, мутного цвета – не то что воспринимаемое зре-щущением – яркое, четкое, даже ослепительно-резкое.
-Зомби! Ты спишь?
Это была одна из соседок. А может быть, родственниц. Я давно уже перестал различать существ из обычного мира. Про эту помню только, что она молодая, и что, кажется, играет на дудке. А может быть, медсестра.
Чтобы видеть ее получше, мне пришлось разжать веки. Улитки, проснувшись от яркого света, стали слепить ее в четыре своих фары.
Соседка вскрикнула и запнулась.
-Зомби, мне на секунду показалось, что в каждом твоем глазу – по два желтых зрачка и какие-то черви.
Она ничему не удивлялась, потому что была наркоманкой. Я видел опиум в ее крови.
Еще мгновение она озиралась, словно заметила моих точек-эльфов, круживших вокруг хищным роем пчел-вампиров, пожирателей земных душ, питаясь, естественно, моей душой. Или душами – у меня их много, и все время отрастают новые. Или скоплением мыслей – но это было бы возможно, если бы я являлся гением. Тогда я, конечно, имел бы настолько яркие мысли, что они бы кружили вокруг меня, настолько похожими на звезды-светлячки, что их можно было бы принять за ангелов. А может, это я сам летаю вокруг своего тела? Настоящий я, большой, не вмещающийся в это тело целиком (пару раз попробовал я втянуть эти точки-звезды в себя все вместе – и оторвался от пола, став вдруг невесомым). Наверное, они вселяются в меня, когда я сплю. Все вместе, или большая их часть – те, кто свободен от других занятий. А занятий у них много – им необходимо присматривать за множеством дел, происходящих вокруг. Когда их во мне оказывается достаточно много, я летаю и свободно перемещаюсь из одного места в другое. Но это происходит во сне. Мое обычное сознание не может вместить сознание моего настоящего я, а только один из летающих вокруг кусочков. Из-за этого я похож на зомби. Который каждые несколько минут или часов одержим новым духом.
-Слушай, может они просто ангелы? – спросил я медсестру, которая, кажется, играет на дудке.
-Кто, эти уроды? – она очень удивилась, потому что в этот момент жаловалась на своих сутенеров. Те, в самом деле, похожи были больше на чертей. Еще они изображали из себя агентов какой-то спецслужбы – наверное, для того, чтобы дурить полицию и молодых наркоманок (тем они объясняли, что те завербованы и что их занятие – это оперативный прием для сбора информации).
-Если только очень уж падшие, - добавила дудочница.
-Нет, я про звезды. Ты разве не видишь эти звезды вокруг? Они летают вокруг, посмотри, вон, в темном углу, одна особенно заметна. Вот она разделилась на три и они разлетелись в разные стороны. Вот две крохотные слились в одну, побольше.
-Ты что, микроскоп? – хрипло удивилась сестра-соседка. – Ты видишь броуновское движение молекул? Ты «Зигзаг» принимаешь? Это такие таблетки, от которых вокруг видишь звезды.
Кто-то особенно тучный запрыгал по моему темени. Спрыгнув на пол, он оказался мульти-медвежонком Вини. За ним спрыгнули мульти-тигр, мульти-поросенок, мульти-кролик. Они издавали нечленораздельные звуки и кувыркались вокруг нас, строя рожи. При этом им удавалось соблюдать подобие хоровода.
-Зомби, ты видишь ангелов, - продолжала рассуждать соседка.
В этот момент медвежонок врезался мне своей плюшевой башкой прямо в голень. За ангела я бы точно его не принял. Если только за ангела для олигофренов – тупых придурочных дибилов.
-В Средние Века спорили, сколько ангелов (или чертей) может уместиться на острие иглы. Наверное, они спорили как раз про таких звезд-светлячков, - добавила соседка.
Ну вот, мне удалось внушить ей придуманное мною название. Хотя еще я мог проболтаться во сне. Но она ведь раньше ничего не знала о звездах вокруг. Или слышала, как я бормочу во сне: «Звезды-светлячки». А теперь я сам объяснил ей, что имеется в виду. Или она сама их видит, но не обращает внимания – наркоманы не обращают внимания на необычные видения. Они имеют универсальное объяснение для всего необычного – «это глюк».
-А может быть, ты буддист и достиг просветления? Тогда это дхармы. Или скандхи – я точно не помню.
Она была такой расплывчатой. На миг я посмотрел на нее теплозрением – странно, но она и так казалась симпатичной. Чтобы то, что я слышал, соответствовало тому, что я видел, я вслед за внешностью изменил и ее голос. Теперь она глухо бубнила, тихо шуршала и ревела, как труба. Потом я сделал все обычным – и сразу же вернулись мои эльфы, а медвежонок и его команда, выстроившись и раскрыв рты, внимали бреду этой наркоманки, как первоклассники – словам своей первой учительницы.
-Смотрите, дети. – она ткнула в меня указкой, похожей на вертел, - это типичный пришелец, колонизатор, осваивающий планету Земля. Мы специально пришли на него посмотреть – это один из тех тружеников передовой, которые создают здесь наш мир, мир, в котором мы можем жить. Для этого им приходится жить в скафандрах – материальных телах. Своим сознанием они расширяют, выращивают нашу среду, и мы можем материализовываться в ней в телах и судьбах, которые нам удобны. Эти герои маскируются под туземцев, потому что если туземцы вычисляют одного из них, этих пионеров, они делают его своим рабом, отводя ему по возможности низшее место в своей иерархии – ведь эти герои для них существа иного вида. Жадные материальные организмы стараются выжать все, что можно из наших пионеров – из их сути и из их тел-скафандров. Они сажают наших братьев в яму и не дают им выбраться из нее. Но нашим героям все равно удается выстроить высший мир, в котором живем настоящие мы и даже создать что-то, похожее на него в обычном мире.
-Материализовывать? – спросил мульти-поросенок и рассыпался на семь разноцветных пластиковых хрюшек.
-Да, правильно, - подтвердила сестра-учительница.
Семь цветов поросенка по очереди довольно хрюкнули.
На самом деле вся эта мульткомпания являлась душами – автоматами, роботами, созданными для выполнения функций сервиса в Том Мире. Но определенные права и свободы они имели. В том числе – право на туризм. Соседка сама была такой же, как я, просто отключила свое земное я, чтобы выполнить свои обязанности. По-нашему. Она экскурсовод для духов иных миров. Наркоманам это удобно – они часто живут в других мирах.
Но мне уже стало казаться, что моим зрением смотрит кто-то другой, уменьшено, тускло и на экране какого-то монитора. И вялые жесты моих рук включаются чьими-то движениями через кнопки или вирт-перчатки, а то и просто телепатическим управлением. Я снова ощутил себя роботом, телом-скафандром, зомби. Туристы станут вселять свои сознания в мое, поглощая его. Для них жизнь на Земле, в этом теле – шоу. Теперь я снова – чертово колесо, скоростной катер – с каким аттракционом мне еще себя сравнить? Похоже, что сначала я буду оземществленным мульти-тигром – он самый храбрый. И то, что часть моего сознания сохранится, это дополнительный плюс – для туриста это все равно что прокатиться за спиной автогонщика вместо того, чтобы пытаться управлять машиной самостоятельно, так и не узнав, на что она способна. Ведь туристу придется или еле ползти, или разбиться.
Иногда мне кажется, что вся Земля это парк развлечений для туристов из других миров. И только это – правда. А все остальное – ложь, входящая в сценарий, в текст и в осведомленность (в то, как думает герой, в его ментальность) розданных ролей.
Все наши слезы, вся наша радость, все успехи и несчастья – балаган, комнаты смеха и пещеры ужасов, кундсткамеры.
Когда оставшаяся крохотная часть меня научит тигра управляться со скафандром, я покину свое тело – и тигр примется развлекаться, пока не разобьет, не поломает мой скафандр. Тогда мне заменят носителя, и я проснусь в новом теле – точно таком же, но новом.
Туристы специально помогают прогрессу цивилизации и росту уровня жизни – чтобы часть существ на Земле, не отягощая себя чрезмерно заботами обычного мира, могла бы жить, наблюдая жизнь в других мирах, меняясь сознанием с их обитателями.
Включив музыку, я послушал «Пляску Святого Эльфа». Но ее перекрыл крик с улицы. Я выглянул в окно – по улице (почт весна, хоть и январь месяц), по слякоти шла девушка и тащила за собой санки с ребенком. И то, и другое она взяла в пункте проката – всем известно, что там берут в прокат детей. Их достают из коробок, прикручивают к санкам крупными болтами и включают. Дети почти как настоящие – их не отличишь от живых. Они даже могут пошалить, если их открутить от санок. Но тогда они начинают бегать по потолку и быстро устают – батарейки-то у них слабенькие. Еще они могут исполнить народную кибернетическую песенку: «Зомби пляшут и поют, очень весело живут».
-Здравствуй, Зомби! – оглушил меня еще один точно такой же ребенок, недавно открученный от санок по причине того, что вырос. Скоро это дитя придется прикручивать к  сидению велосипеда. Подросток, оформленный пластическими хирургами под девочку. А что делать? К нам их присылают из будущего андрогинами, в обмен на наших мертвецов, которых там оживляют, присылают по собственной моде, обоеполыми, так что здесь приемщикам приходится выбирать, кого из них делать – мальчиков или девочек. Присылают их еще младенцами, с картой развития и потенциальных способностей. В будущем их выращивают из биополимеров. И присылают в обмен на наших натуральных, экологически чистых мертвецов.
-Зомби, покатай меня на санках!
Я пару раз брал ее в пункте проката, чтобы поизображать почтенного отца семейства. Улицы полны охотников, которые ловят незнакомцев, как экологически чистый ресурс. Дети избавляют от них в дальних поездках – семейных охотники не трогают.
Я все это знаю, потому что меня самого так прислали, только не ребенком, а взрослым, внушив и имплантировав мне легенду моих предшественников – не любят нас здесь, быстро сходим на нет. Приходится заменять. Нахальный ребенок считал себя моим, поэтому я поспешно спрятался за штору.
Змеиный клубок? Интересные взаимоотношения. Своих следует остерегаться больше, чем тех, кто на тебя не похож – тех, кто живет в узах кровной солидарности, в страстях и тесно привязан к ближним. И хотя тот, кто начал свой Путь с боли – своей и того, от кого происходит – никогда не поймет того, кто начал свой Путь без боли и был одинок еще до рождения… Все равно они не могут без нас. И ненавидят нас за это еще больше, ведь над нами не властно то, что делает их рабами. До смешного доходит – они пытаются нас укротить, подвергают нас дрессировке. И не понимают того, что нам дорого. Они калечат нас, а мы друг к другу равнодушны. Пытаемся имитировать человеческие страсть и глупость, и давим друг друга. Вла-а-асть…
Хотя все это не относится ко мне. Мои маски – в стороне (еще один предмет всеобщей  охоты) – летящие. Жуткий, омерзительный от собственного к себе презрения, неестественный гибрид крыс и птиц. Еще есть в них что-то от холодных мудрецов глубин. И безжалостный многохвостый яд их – это только форма. Мои создатели скорее из тех, кто не имеет собственного я. Если бы мое содержание могло свободно изменять мой материализованный футляр, я был бы похож на нечто среднее между муравьем, пауком и шершнем. Поэтому я всем здесь чужой и никогда не стану для людей своим. Мои начала – задолго до того, как придумали всех тех, кто здесь, на Земле, представлен. Мои концы – далеко после того, как их забудут.
-Хоть ты лопни, хоть ты тресни, будет только интересней, - заявила дудочница-медсестра и ушла.
Интересно, какая версия Лолиты воодушевляет эту мартышку? Кто-то запрограммировал ее на оживление моих эмоций. Она вносит нужную толику хаоса, элемент суматохи в мой внутренне четко отмеренный внутренний мир. Развлечение? Помеха? Помощь в решении отсроченных задач? Признаюсь, чем-то иногда я старомоден – во мне постоянно оживают романтики девятнадцатого века. Их безнадежно разочаровывать. Они посылают свой дух сквозь время и заполняют подходящие модули в нашем времени – для них прекрасном, идеальном Грядущем Мире. А настоящее будущее (мой отправитель? подставная родина?), похоже больше на улей или полностью автоматизированный биоэлектронный завод. Или оранжерею. Или космодром-радиостанцию, с которого запускают передачи-ракеты. Куда? В волны-реальности. В спектры миров. И там все нематериально в том смысле, как это понимают в теперешней реальности. То, что здесь считают реальным, там – нечто вроде пасмурного дня по степени освещенности. Или круг света вокруг ночного фонаря. Предмет и существо (иногда сложно определить, то или другое, или что-то еще) может существовать в аналоге здешней «физической реальности» одной своей частью (стороной), а то и вовсе только появляться иногда – произвольно или циклично. Соответственно и сознание – мысли, чувства, память, воля, знания, восприятие. Их эквиваленты и в этой то «физической реальности» занимают только тех, кто способен взглянуть на них со стороны. Те, кто внутри «физической реальности» - словно крысы в лабиринте, в лучшем случае знают, где какой поворот. Им никогда не увидеть свой лабиринт целиком. Для этого нужно быть выше него. Зато они лучше всего умеют бегать по лабиринту.
Еще по одной причине я опасаюсь выходить на улицу: как-то раз случайно я женился. Жену свою любил безумно – даже выкрал ее из детского садика. Потом, правда, хотел вернуть ее обратно, но родители не разрешили. Пытался, но не позволили. Ее родители – сам-то я появился из ящика, когда его распаковали, ящик – из контейнера, а всего в том контейнере нас насчитывалось четыреста штук. И каждый – в ящике, похожем на гроб младенца. То есть мой первый носитель (или первый я?). Вообще, я скорее – программа для схем скафандра-киборга. У меня даже в каждом глазу по камере – иногда я вижу ими. Чаще ими видит тот, кто сидит за пультом управления. А я вижу то, что он видит. По-моему, здесь я – какой-то Большой Дух. По крайней мере, когда развернусь и расправлюсь. Меня периодически достают какие-нибудь религиозные деятели. Я был бы не против сотрудничать с ними – но они не хотят признавать меня официально. А об аборигенах у меня сложилось такое мнение, что бескорыстно (беззащитно) я для них уже ничего делать не могу. Они пытаются принудить меня к праведной (по их меркам) жизни, к постоянному донорству и унижению. А я отвечаю им, что по их вероучениям они давно уже живут в Апокалипсис-ленде и спасать никого уже больше не надо. Кого надо было, тех уже спасли.
Так вот, та самая случайная жена подстерегает меня на улице и идет рядом – делает вид, что мы гуляем вместе. А нанятый фотограф нас вместе фотографирует. Так она всем доказывает, что муж у нее все-таки есть. Хотя по-моему, браки, заключенные в детском саду, в этой стране недействительны.
Еще один страх меня преследует – что она добудет мою ДНК и понаделает «моих» детей. И будет вместе с ними преследовать меня всю жизнь.
Но это все, видимо, входит в программу соглашения с властями этого конгломерата реальностей – нам позволяют наблюдать и даже что-то иногда делать, используя наши возможности в качестве арендной платы – по своему древне-дикарскому разумению. Они даже  наше естественное этим возмущение используют, но моя часть меня об этом ясно ничего не знает (закрытая подпрограмма), какие-то карательные, кажется, функции.
Завтра надо пойти к психиатрам, попытаться официально зарегистрироваться в качестве пришельца. Я так устал от всех этих недоразумений. В общем-то, мы все строго засекречены. Один из тех, кто знает этот секрет, сказал: «Они настолько засекречены, что даже сами не знают, кто они такие».
Я боюсь тех функций скафандра, о которых лично я (а не функциональное под-я, зомби-я) ничего точно не знаю. Иногда я так боялся потерять сознание, что просто падал в обморок от страха. Еще я боюсь своих – тех, кто приспособился в этих реальностях и кто не исчезает из-за порчи скафандра так часто, как я. Мне кажется, что они сбежали из нашего Там, потому что их преследовали – как нарушителей наших норм. И нас посылают наблюдать за тем, чем они здесь занимаются. Поэтому они ненавидят нас и стараются получить выгоду из того, что они знают о нас. В этом узком слое мироздания я могу спроецироваться, как правило, только в скафандр – свой собственный, со своим автономным сознанием, которым я себя и представляю. Вообще-то я целиком не влезаю в этот слой – не то, что в скафандр. У меня много таких выходов в разных слоях – это если рассматривать скафандр в качестве двери. Но даже когда я ухожу из скафандра, в нем что-то остается от меня. И сам скафандр – он очень отличается от тел аборигенов. Им даже наши скафандры нужнее, чем мы. Иногда мне кажется, что аборигены чего-то добились только за счет нас и наших пустых скафандров. Сами они – среднее между животными и более простыми биороботами. Из них потом эволюционируем мы. Если никто не помешает.
Снова вошла соседка.
-Как дела? – ей было весело, очевидно, она приятно проводит время.
-Меня показывают, меня рассказывают, меня учат наизусть. Я психоз.
-Тобою можно заразиться?
Я подумал и согласился, что, пожалуй, вполне заразен. Если меня выучить наизусть, то мною можно заразиться. И тогда возникнет эпидемия меня. Меня даже назовут, как любой недуг.
-Тогда я первая тобою заболела, - сообщила соседка-экскурсовод и удалилась дальше весело проводить время.
Экскурсоводы всегда дружат со своими главными достопримечательностями. Я, словно дракон, пожираю всех этих экскурсантов, заражая их собой – и живу везде, куда они меня разносят.
Я уже был в гостях у психиатров – они убедили меня в том, что я сумасшедший и по секрету рассказали, что они борются со всеми пришельцами, убеждая их в том, что они – обычные сумасшедшие. Так что потом посланцы инопланетян смотрят на корабли своих братьев и считают их галлюцинациями. А их космическое начальство удивляется, почему их агенты  сомневаются в их существовании. Тем более, что этих агентов, лицензировано произведенных в будущем Земли, забрасывают в прошлое через временные порталы. Просто ссыльные борются с теми, кто за ними наблюдает и контролируют их, используют их ресурсы, стараются подчинить их. Сложность в том, что преступников ссылали в это настоящее из нашего будущего из разных миров. А эволюционировали из этой смеси затем мы, как полноправные партнеры этих миров.
Иногда инопланетяне заменяют мои скафандры своими, внутри которых в оболочке, имитирующей человеческое тело, находится инопланетянин в собственном физическом теле – или скафандр для особенно сильного духа инопланетянина. Тогда мое сознание смешивается с чужим.
То же самое происходит и с окружающими – часть из них меняет свои тела и души, иногда становясь совершенно на себя не похожими. Их заменяют Другие – для своих целей. Помогая или корректируя. Иногда это происходит совсем незаметно.
Дребезжащий герцами вызов пришел со стороны неба. Меня информировали. Чужие мысли облекались воображением в привычные слова, превращающиеся в мультипликационные образы искаженных существ, строений, механизмов и пейзажей. Многое из нарисованного – это то, как все выглядит на самом деле, если смотреть другими глазами или не глазами, а полем, мыслью, антенной – в проекции для зрения.
Две вспышки оранжевого света разбились об окно. Это было подтверждение вызова. Свет возник. как молния, на стекле, переплете, подоконнике.
Я ощутил сознание техника – он где-то в соседнем доме, вместе с пультом управления. Его тоже отправили Оттуда, но меняется он гораздо реже, чем я. Я его никогда не видел, хотя возможно, он попадался мне на глаза. Они обычно незаметные. Однако к той шайке, которая «официально» занимается наблюдением за мной (хотя скорее, их деятельность можно назвать эксплуатацией) он, кажется, отношения не имеет. Часть сознаний (душ) и тел, проходящих через мои координаты (заменяющих мой скафандр и внутренний мир) транзитные – они останавливаются, перемещаясь в другие – прошлые, будущие и параллельные реальности, иногда отдельно, чаще – вместе. Я, как локус континуума (судьба, дух) подпитываю их, комбинирую их опыт и выпускаю его в виде передач – меня можно сравнить с корреспондентом в этом мире, или с режиссером программ для духовных средств информации. Когда мне не мешают этим заниматься. Шайку интересуют больше вспомогательные возможности скафандров. Энергия трансляторов. Сама функция интересует их только тогда, когда нужно в округе создать атмосферу психического ужаса или праздника. Или изменить погоду. Вот еще одна причина (кроме зависти), почему они надо мной издеваются. По традиционным оценкам этого мира, они демоны и порчи почти не боятся. Они стараются быть вокруг нас, потому что такие, как мы для них – источник света, энергии, тепла. На что еще похоже то, чего они не способны создать без нас? На еду или наркотик, на отпущение грехов. Они жаждут нашего внимания, а когда им удается его привлечь, стараются обратить его на то, что мы, по их мнению, должны «подпитать». Они торгуют нашими скафандрами – целиком и отдельными кусочками. Они считают нас животными, машинами, пытаются дрессировать нас и управлять нами. При этом они поклоняются тому, что идет от нас. Но не нам – нас они стараются уверить в том, что мы обычные люди, даже хуже, не дотягиваем до обычных. Вы видели праведников, у которых руганью и угрозами вымогают благословение, стараясь при этом унизить их, растоптать, но так, чтобы остался «плодоносящь»?
 Как сбор урожая с дерева. И так – во всех проявлениях жизни. Наше участие в каком-либо деле приносит ему успех, но не нам – за этим тщательно следят. Также, как за тем, что мы должны стремиться к успеху «общего дела». По мне, так сгорели бы все они разом. Мерзкая реальность. Эта шайка выкрала меня из другой реальности – меня готовили не к этой.
Мутные круги перед глазами вспыхнули и погасли – это отключились камеры в моих глазных яблоках.
Самое страшное – это те, кто раньше был таким же, как я, но потом забыл об этом – заразился этой реальностью (сгорел, отцвел, покалечился). Они то знают все наши уязвимые стороны. И постоянно поддерживают нас в состоянии психоза. Мало кто из нас может себе позволить жить в нормальном режиме – и то это возможно только, если это входит в планы той шайки, к которой он приписан.
Еще одна большая крупная подробность. Я бы даже выразился – крупнопанельная. Каждый раз, когда соседка, приходя ко мне, снимала трусы, из них выпадал кирпич и больно бил меня по ноге.
Наши скафандры… А ведь каждый из них, обладая мозгом, а следовательно, разумом, являлся предшественником моей настоящей (теперешней) личности. Дикари пускали их на мясо. Они не считали это каннибализмом – ведь мы не были людьми. Они не считали даже умервщление скафандра убийством – ведь мы не умирали, а появлялись тут же, в неизменном виде. Хотя скафандры, будучи несколько разных моделей, имели свои особенности анатомии, нервной системы и психики. Мертвое (без меня внутри) мог населить другой обитатель просторов космоса, жаждущий ощущений физического (материального, земного – как хотите) мира. Или, оставшись пустым, скафандр оживлял след моего пребывания, как вокруг меня оказывался скафандр, когда мне нужно было вернуться в эту реальность (Земля – не планета, не шар – а всего лишь одна поверхность одного лепестка розы, которая вдобавок еще не развернулась – ну так, ледниковые периоды, погружения континентов, потопы – все это часть этого разворачивания, заметная с поверхности лепестка; относительно других космических объектов дело еще сложнее). Бывало, что иной дух (и даже не относящийся к смежным с этим конгломератом реальностей) делил скафандр – мой костюм – со мной. Иногда скафандр больше похож на инструмент – куклу в наших руках. Хотя правильнее было бы назвать то, при помощи чего мы приводим наш «манипулятор»-тело в движение, полем или мыслью.
Так что, когда меня убивали, я сопротивлялся (я скафандра всегда умирало – обычное, земное я). Можно рассматривать появление (рождение), как концентрацию атомов в форму, определяемую моей энергетической природой. Тогда мне должно быть все равно – просто штампуют моих зомби. Иногда заменяя мою жизнь и тело на жизнь и тело зомби, увозя меня настоящего и вновь погибшего, включая сформированную педагогами и психиатрами с раннего детства вторую, более выгодную для землян, личность – подозреваю, что где-то я так и живу параллельной жизнью, возможно, более успешной и удобной для опекающей меня шайки, которая на нас зарабатывает (таких, как я, здесь немало), не параллельных меня (зомби-линия – моя настоящая линия и другая зомби-линия – мой близнец), а разных по внешнему облику. А если скафандры – штучная работа лабораторий иных цивилизаций? Хотя часть тел приволакивают сами аборигены – чтобы оживить их моим транзиторным влиянием (после того, как я поношу их, они остаются живыми, в них остается мой след, формируя психоэнергетическое подобие души). И так они живут долго – пока их не убьют. А если бы им дали жить спокойно, то жили бы они и до глубокой старости. Шайка поручает этим зомби грязную работу убийц, проституток, подставных жертв и тренажеров для отработки техники убийств. И вот зомби убил и исчез, а меня, от которого за два часа до этого получили этого убийцу, видели в это время. Или бросился зомби под колеса машины. Водителя судят за убийство (и документы все у зомби есть). Или садо-порнофильмы. Мне было бы все равно, но аборигены-то считают, что все это был я. И у них сотни оправданий для того, чтобы поступать именно так. Зомби вживляют в голову электроды и выдают за биороботов (так получаются примитивные киборги, управляемые аборигенами, из киборгов высококлассных, ими не управляемых). Иногда вместо электродов бывают и другие приспособления. Но настоящий я тоже должен быть на этой линии жизни (судьбе) – я имею в виду этот свой Большой Космический Дух. Сколько раз скафандр призывал меня и я приходил, населяя его. Как правило, я разделяюсь между всеми своими телами. Но большая часть меня находится в других мирах. Все это напоминает историю с благодатью – аборигены сделали из меня нефтяную скважину и качают «Бога». Настоящих биороботов, сделанных из моих клонов в процессе роста, они тоже одушевляют, помещая их на места моего во сне изъятого тела, потом их забирают. Иногда этим заместителям кости заменяют самостоятельным полностью электронным роботом – по частям, пока они растут. Шрамов от этих процедур не остается – кожа зарастает идеально. Иногда я ломаю этих роботов, убивая свои тела. А сколько усилий стоит привести их к идентичности! Иначе мой дух не переходит из поломанного скафандра в находящийся в рабочем состоянии.
Все дело в той части, что не на Земле – аборигены стараются вытянуть как можно больше ее, отмывая свои грязные души. Это напоминает использование икон вместо туалетной бумаги. При этом нас все время уверяют в нашей обычности. Сказка об Аладдине не дает им покоя. Нет той подлости, которой бы они не сделали за это – за возможность овладеть Джинном. Боясь нас, они придумают сотни мифов, пойдут на любые зверства, лишь бы продолжать эксплуатировать то, чего, по их утверждениям, нет. Летай, читай мысли, побеждай сотни противников, зарабатывай миллионы – только ничего не знай об этом. Иголки под ногти в гипнотическом трансе, провода в центры мозга, чтобы иметь управляемого «Бога». А сколько других ухищрений придумано за предыдущие века и тысячелетия одной только их описанной истории? Есть, конечно, конкуренция среди таких существ, но есть и искусственное стравливание, игра и войны Сил, представляющих иные миры и духов тех миров. Существует обмен душ между мирами. Наемные актеры, разыгрывающие роли родителей и прочих родственников (хотя, по-моему, без спецслужб все это обойтись никак не может). Иногда один ребенок, пока не вырастет, кормит десятки проходимцев, которые «занимаются» им. Так что нет ничего удивительного в тех катастрофах, которые здесь случаются – все-таки безнаказанно оскорблять этих духов нельзя. Они материализуются в нас, свои земные формы (воплощения) не для того, чтобы над ними издевались – а чтобы чувствовать реальность, подвластную им, как рецептор вкуса или датчик светового реле.  Обнаружив такое воплощение, аборигены начинают его разработку – словно нефть, газ или уголь. Для этого воплощение доводится до психоза и дух, обеспокоенный судьбой своего произведения, начинает принимать участие в его судьбе, влияя на окружение своего воплощения – благотворно или пагубно. Аборигены признают только то, что им полезно. Они бы лизали зад младенцу, если бы его кровь становилась от этого слаще. Они бы прибили его к стене гвоздями, если бы он, умерев и ожив после этого, оказался бы способен убить взрослого, не ожидающего от него нападения. А те, кто таков же – у них другие, более страшные резоны: ритуальные жертвоприношения – работа с заложниками, через которых они ведут свой торг с Вечными Созданиями, звездами, тенями от которых они являются в этих реальностях, подкрепление падших верований чужими, более сильными чистыми душами; создание непобедимых убийц, камикадзе, способных уничтожить кого угодно, мстя этому миру за все его преступления, совершенные в отношении их самих.
Великие духи слепы в этом мире – сами по себе, без своих глаз и ушей. Поэтому, вызванные в этот мир для защиты своих окончаний в нем, они часто не могут понять, в чем дело. Это и используют аборигены – пока их не уничтожают полностью, со всеми их дикарскими глупостями.
Вспоминаю один сон – я пришел в какую-то баню, меня обыскали, и вот я. В одном полотенце стою у края бассейна, купаюсь. Вылезаю, подхожу к столику, за которым едят арбуз, хватаю арбузный нож, вспарываю себе живот (до этого гладкий, без шрамов), достаю оттуда измазанный в крови пистолет и стреляю прямо в ошалевшие лица. Все трое, сидевших за столом, умирают. Дальше конец фильма – утро, подушка и будильник, включившийся на чем-то тяжелом и электронном (я предпочитаю, чтобы меня будила случайная песня из собрания нескольких альбомов).
Однажды я вспомнил, как я впервые здесь появился. Я был огромным разумным облаком, которое летело к Земле. Потом облако стало сжиматься и, когда достигло поверхности планеты, материализовалось в младенца. На других планетах я принимал вид других существ. Да и на Земле я не каждый раз становился человеком. Есть и другие формы жизни: собаки, дельфины, обезьяны, тигры и львы, черепахи, кенгуру и все остальные – и рои пчел, и муравьиные семьи. Всегда можно разделить себя на человека, нескольких людей, акул, десяток змей и тучу мух. Все это происходило во исполнение предначертанных ролей – один из физических вариантов моего появления, не выходя из клубка реальностей. Еще я был звездой и переносился мгновенно из нее, трансформируясь в обитателя Земли. И всеми подобными воплощениями в различных мирах, и их объединенным разумом; грезой, порождающей истинные, не более сложные или другие, а высшие реальности, сотворенные ими, реальности-мечты. И обитателем этой истинной реальности, похожим на самые лучшие (сильные, грозные, величественные) представления обитателей миллиардов реальностей об их идеалах, о том, какими бы они хотели  видеть себя. В последнем случае я мог просто собираться из элементарных частиц в любую удобную для себя форму – но каждая такая форма имела , большей частью, свое собственное я (я скафандра). Соблазнительно поймать в свои сети такое чудо? Подонки будут стыдить святого. Грабители станут доказывать обманутому его вину в том, что он ограблен. Убийцы примутся угрожать убитому судом. Старуха изнасилует спящего ребенка. И здоровый подготовленный специалист по тайным целям надругается над пятилетним мальчиком – а потом убьет его. Чтобы украсть власть, силу, удачу, разум, счастье того, кто полон ими от рождения. Чтобы выжать все запредельное – для этого в ход пойдет все. «Они не люди. Им все равно» уравновешивается «Он простит». Но все это тесты. Которым подвергают землян Большие Космические Духи.
Набирая штрафные очки, территории, не выдерживающие испытаний, подходят к катастрофе – их жители доказывают нам, что из них уже ничего не получится, и потомство аборигенов идет на убой, не продолжая себя – в реальностях вселенной много охотников на дичь, которую мы выращиваем в этом лесу (или скот на ферме?). К тому же нас – несколько линий и каждая отстаивает своих питомцев. Мы любим прикидываться друг другом, чтобы запутать ссыльных браконьеров и тех, кто пытается разводить в наших владениях собственный скот (захватчиков). А еще те, кого разводят наши партнеры, сильные в этих временах – представители других реальностей и миров. И у всех свои собственные интересы. Кто-то пытается вывести свою породу из тех, кого мы отбраковали – ссыльные? Конкуренты? Туристы забирают на сувениры – иногда лучшие («племенные») образцы той или иной породы.. Война, интриги выборов, контрабанда в заповеднике, селекция и съемки фильмов для вселенского зрителя, изваяние шедевра вечности и стройка Мироздания – все это происходит сразу, одновременно, с участием множества заинтересованных сторон. Тяжело для восприятия существом из «реального» мира. Им проще: товар – оплата, воздействие – эффект. Они – последователи еврейских и японских экспериментаторов, рациональный характер которых сильно улучшился в двадцатом веке.
Я вышел на улицу. Медико-полицейские патрули выискивали социально опасных декомпенсированных существ. За их машиной ехала тещпомощь – экспресс-ремонт для андроидов, нуждающихся в легкой починке. Я мог не опасаться ни тех, ни других. В моей личной карте был нанесен какой-то совершенно исключающий проблемы с блюстителями правил код. Раньше тяжело было быть андроидом – их обычно доводили до сумасшествия. Если они имели маскирующий их кибернетический скелет человеческий организм, с мозгом, и, следовательно, с личностью, то живая часть могла помешать неживой программе. А когда живая часть все время не знала, что ей делать, чтобы избежать проблем и вовсе не хотела жить, машина внутри работала, как часы – и киборг делал все, что от него требовалось его владельцами. Вернее, владельцами его скелета – юридически считавшемся протезом. Человеческой (живой) частью владеть никто не мог – официально рабство было запрещено. Но, когда разум (здоровый, способный контролировать свои действия) выключен, спит, мертв или подавлен другой, патологической личностью, выращенной специально, знатоками психологии, педагогики и психиатрии, все тело поступает в распоряжение тех, кто нажимает кнопки и имеет власть над этой частью сознания. А вернее, совсем другим сознанием. Ведь дух то в это время в тело входит совсем другой. Если входит. Так обстояло дело в этой реальности. Если только я, по своему обыкновению, не переместился уже в другую, похожую. Собственно, полицейские здесь были больше похожи на санитаров.
Я обошел в лавку, в которой обслуживали только людей и направился к более демократичному супермаркету. Все теперь жили двойной, тройной, множественной жизнью. В одной из них твой сосед (в своей другой жизни) был тебе другом, а в другой он мог оказаться врагом, и вовсе не соседом, не знающем ничего ни о каком тебе. Твой начальник в одной жизни мог оказаться твоим подчиненным в другой. Сестра – сожительницей. Отец – братом, одноклассником или даже сыном.
Ведь многие теперь являлись такими, как я. И я был здесь – во множестве разных скафандров. Редко кто мог сохранить сознание, переходя из одной своей жизни в другую. Видели сны, в которых проживали свои другие жизни, иногда очень краткие. Иногда очень резко менялись, чувствуя, что сходят с ума – полностью трансформировались манеры, вкусы, привычки, пристрастия, весь образ мысли. Поэтому постепенно полиция (во всех своих разновидностях) срослась с психиатрической и психологической службой – а потом и образовала одно ведомство – Министерство Стабильности. Метаморфозы облика  и восприятия, массовая загипнотизированность, ориентация в которой стала  частью навыков выживания, постоянное переключение с одного трансового состояния на другое, бытовая телепатическая коммуникация. Все жили в состоянии психоза, он стал нормой. Можно было бы заподозрить существование тех, кто управляет всеми этими сомнамбулами и автоматами – но этот круг был замкнут, ведь ими управляли те, кем управляли те, кем управляли они – только так эта психосистема могла быть стабильной. Вот как выглядел эффект, вот чего достигала эта ситуация на уровне общества. Но такой ансамбль исполнителей на каждую роль в окружении, как у меня, был далеко не у каждого. Они и в самом деле заряжались от меня. Выйдя на улицу, я переключил себя, чтобы быть адаптированным в этих виртуально-лабораторных джунглях и это сразу стало заметно, даже для меня самого. Вероятно, такое положение («жизнь-театр») существовало всегда, во всяком случае вокруг «источников». Одни тайные общества, в которых парикмахер в миру перевоплощался в магистра, чего стоили. А агенты разведок и остальные шпионы предыдущих веков? Так, пожалуй, было всегда и у всех – у каждого воплощения Больших Космических Духов на Земле. Технический прогресс самого общества значительно все усложнил, добавив к феноменам – созданиям других миров, реальностей, времен, свои собственные. Жизнь с обратной стороны экрана, который оплел каждую судьбу и каждое событие в этой жизни. Виртуальность. Покрывало иллюзии, наброшенное на истинную суть вещей, существующую только в качестве фантома, рисуемого воображением за этим покрывалом, под которым, на самом деле, лежит другое покрывало. Истины, от которых мудрецам становилось тошно всегда.
Я взял себе пива и пошел обратно.
На лестнице меня встретила соседка. Эта явно появилась откуда-то издалека. Спонтанное переключение программ вычислителей судеб? Или на общение со мной такая длинная очередь, что круг моих знакомых, ограниченный несколькими фигурами, расширяется безмерно за счет «прогона» через него бесконечного числа людей (личностей, тел, персонажей, духов и других существ, маскирующихся под все это). Впрочем, часть моих опекунов появлялась вокруг постоянно, в разных обличиях – часть из них принадлежала к тому, что я определил для себя, как «шайка».
Тем не менее, эта незнакомка была как две капли машинного масла похожа на всех остальных соседок. Отключив часть своей коры, она стала изображать предыдущую стадию эволюции – самку волчицы. Это должно было разжечь мою страсть. Глаза ее горели, но я не дал ей ничего сказать.
-Тебе, наверное, в детстве слишком часто рассказывали сказки про трех поросят и про Красную Шапочку? – спросил я.
-Почему? – удивилась она.
Потому что окружающие заинтересованы в том, чтобы я был психически расшатан – иначе я соберусь в одну единственную сильную личность и наяву пойду по воде. Как само собой разумеющееся. И не буду жить, как матрешкин (жизнь в жизни в жизни). И тогда меня нельзя будет перекладывать серединой и тем, что более внутри, из одной оболочки в другую. Мною нельзя будет торговать. В одной из других жизней каждого из нас нейтрализуют, по аналогии с ведьмами. Код-то наш универсальный, да и присылают нас универсальными. И заряжают при этом мертвецов – живых, лояльных, заслуженных. Или спортсменов, боевиков, да мало ли кого питают нашей силой, выжимая нас, словно губку. Им мало есть нашу плоть – им нужно унижать нас. Иначе мы  сломаем любое общество – только на таких ролях нам позволено быть собой. Даже на тех, кто персонажит наверху, это распространяется, даже на тех, чья первая личность (если она вообще у кого-нибудь есть) входит в число «хозяев жизни». По-моему, первые, базовые личности – это миф. Если бы от природы можно было быть единым… Хотя сейчас, конечно, сложно поверить в то, что когда-то могло быть иначе. Просто – координаты реальности и судьбы. В крайнем случае – санаторный «док» для исполнителей (в том числе ролей сценаристов, режиссеров и продюсеров). И даже то, что в других координатах «я» сам могу быть «хозяином», стоять за пультом или просто говорить, кому и как себя вести в этом шоу – даже это не облегчает мне моих переживаний. Моя личность – то ее нет, то она величиною с мир, галактику, вселенную, то совершенно иная, а то она – нечто, что и личностью не назовешь. Наверное, для Нас это нормально, но та часть меня, которая должна ориентироваться и преуспевать в этой реальности, страдает – ей кажется, что все на ней наживаются, все время оставляя ее в дураках. Не может быть, чтобы было так задумано. С другой стороны, если Мы позволяем такое с собой вытворять и пребываем в этих координатах, значит, это необходимо. Но всему, наверное, есть предел. Впрочем – эти координаты не самые неудобные. Другое дело, что курирующая меня шайка старается отобрать как можно больше плюсов в этих моих координатах, и даже те, в которых нет ничего сверхъестественного – чтобы хоть как-то возвышаться надо мной и как можно больше меня унижать. Последнее для них принципиально. Или все эти притеснения для того, чтобы не дать мне шансов разломать ту клетку, в которой они меня держат (впрочем, возможно, это просто их дом и они сами так живут). Так или иначе, это необходимо им – чтобы я не хотел жить в своих координатах, а давал им возможность использовать все мои развернутые мощности там, где это им выгодно. Жил там, где мне позволяют. Здесь же меня все время калечат (в нормальном состоянии я слишком сильный конкурент?). И лечат – поддерживая в приемлимом для них виде. И так, похоже, со многими вокруг. Со всеми? Или это необходимо, чтобы уничтожить все эти реальности? Да, пожалуй, если их не пропалывать, то мы потом из них не вырастем.
Обратный контур – так, пожалуй. Вернее. Реле, которым мироздание регулирует цивилизацию через ее отношение к представителям сознания мироздания (растущих, формирующихся, к принадлежащим к уже выросшему – проблема побегов и плодов), при помощи различных явлений и событий в живой и неживой природе, в том числе и в составляющих самой цивилизации. А как еще воспитывать примитивный детский разум, чтобы он сформировался в достойного Творца? Нужно дать ему игрушку, похожую на него самого – такого, каким он станет, когда вырастет. Поощрять и наказывать, объяснять. Лечить. Если нужно. И похоронить его, если он окажется безнадежно больным и станет ясно, что ничего из него не выйдет. Но это Наш подход. Другие специально дают детям игрушки, чтобы они их ломали. Даже если эти игрушки бьют током и не только того, кто их ломает.  Но это те, кто полет сорняки и бракует больной скот – готовят себе смену, готовую выполоть, что угодно. Те же будущие элементы регуляции, только более сложного, вселенского уровня.
Лично мне больше нравится быть собой – участвовать в создании миров. Даже если они создаются в другой части вселенной. Даже если они – только проекты в конкурсе на воплощение.
Но все равно это забавно – быть несколькими разными людьми для кого-то. И когда разные люди оказываются одним человеком, сменяющим при этом несколько разных тел, сознаний, личностей и душ. Невозможно узнать, кто есть кто. Один персонаж – это всегда много исполнителей, а один исполнитель играет разные роли. При этом сам актер меняется, меняет свои роли, они уходят и не возвращаются, уступая место другим ролям – не все, но большинство ролей вокруг. А уж сами исполнители… Костюмы тел – и то не счесть. И сам таков, и все вокруг такие же, не все, но часть. Есть только координаты сознания, судьбы и миссии. Остатки старых ролей проскакивают в исполнении новых. Все это неизбежно стремится в хаос. И старается упорядочить себя. Исполнители нарушают инструкции, чтобы смягчить жестокость предписаний и саботируют «облегчение участи».
Пожалуй, я даже не хотел бы знать всех своих ролей и всех, кто остался (или был с самого начала) от исполнявших мою роль, впуская в себя мое сознание. Мои координаты должны быть слишком резкими для моего комфорта – от света до тьмы, от лезвия до бархата. Но все же пару шкал в них добавили неестественно. Или пытались стереть, или старались сместить меня в место, более выгодное для кураторов. Хотя вся выгода потом ушла на оплату последствий.
Я даже размышляю периодами, думая той частью сознания, которая лучше разбирается в значении того или иного факта и способна на более правильный вывод. Когда же дело доходит до практической деятельности, то я становлюсь похож на транспорт, который если едет по неровной местности, то переключается с одной скорости на другую. И никто не знает, сколько у него всего этих скоростей и какая самая большая.
-Тетенька, тетенька, а меня покормят? – донеслось от пункта проката.
-Какая я тебе тетенька? – раздался грозный женский бас. – Ты вообще можешь считать меня почти дяденькой.
Сегодня, кажется, внутри меня не было машины, или эти механизмы полностью отключились, ничем не отличаясь от обычных, только слишком тяжелых костей и толстых связок, которые все время стягивали суставы так, что тогда их приходилось растягивать с хрустом каждые пять минут, чтобы вернуть ощущение комфорта. Я чувствовал себя необычно реально – совсем как обычный человек. Сырой свежий воздух с улицы проникал через открытую дверь подъезда, напоминая поздний апрель. Или зиму на берегу – не помню точно, чего. Помню только, что в эту зиму меня очень часто топили – я мог дышать в воде. Еще там были дельфины. Обтягивающие костюмы, подводный тир и подводная борьба – кажется, с ножами мы охотились на акул. Я тогда был намного меньше ростом. Но это не мог быть я – я в ту свою длину учился классе в шестом. И плавать я, по-моему, не умею. Мне только снится, что я плаваю.
Однажды я даже внушил всем в доме, что они – жители моря (скаты, медузы, морские коньки, селедки), и что они всегда ими были. Наркоманы не удивились – они решили, что это новый глюк. А остальные просто оказались внутри фильма. Они думали, как медузы, они перемещались, как медузы, когда те плавают в воде. Человеческая часть их сознания находилась в ужасе, а древняя, проснувшись (вернее, родившись), стала хозяйничать, грезя о море. Я включил в них рыб, гидр, змей. А может быть, перенес их сознание в мир пучин. Или переместил их на другой, параллельный нашему, проспект столицы Земля – туда, где воздух более густой, а сила тяжести меньше и где человеку легче представить себя осьминогом, потому что его скелет и мышцы могут перестроиться в тело осьминога с щупальцами – что они и делали, безуспешно пытаясь вернуть себе привычный вид.  Но они не могли удержаться в той реальности в облике человека и снова становились черепахами и угрями. Потом я вернул их обратно.
Другой раз я заставил всех видеть вместо овчарки крокодила – и саму овчарку думать и двигаться, словно крокодил. Она даже в дверь перестала пролезать и раздавила лапой ящик, на который легко раньше вспрыгивала. Я даже сам поверил, что она – крокодил. А хозяин овчарки заметил изменение последним, распугав всех гостей и соседей – он ходил по двору с крокодилом на поводке и только общий ужас и поспешное исчезновение всех с его дороги заставили его обратить внимание на своего четвероногого друга. Он сошел с ума, когда крокодил стал облизывать ему щеки, встав на задние лапы.
Потом, правда, один сутенер завел биокрокодила (тоже, что и андроид, только крокодил) – клиенты трахались с проститутками на его шершавой спине. А сам он в это время плавал в бассейне. Большой был биокрокодил. Он потом съел одного клиента и его разобрали на запчасти для болонок (тоже биороботов, только киноидов). Все эти поделки разговаривали – не хуже двуногих. А почему бы костюму, раскрашенному под крокодила, не поговорить с костюмом, раскрашенным под человека? Диалог двух скафандров.
Я прослушал прогноз погоды. Не то. Чтобы я определял по тому, холодно сейчас, или не очень, лютый ветер, или его нет, события в своих параллельных жизнях – успешны ли мои двойники, и нравится ли им та, другая жизнь. По погоде я определяю, какое настроение у меня сегодня. Я знаю, что какие-то неудачи и унижения в моих параллельных жизнях способны вызвать изменения погоды. Сколько раз мне удавалось остановить или вызвать ветер, устроить грозу!
Эта шайка агентов знает все, о чем я говорю (кроме телекамер, в моей голове есть и микрофоны и еще куча датчиков, о которых я только подозреваю) и даже думаю – видимо, слова в мыслях вызывают импульсы, которые по электродам передаются в их компьютер. Я и сам способен читать и передавать мысли тех, кто рядом, тех, кто думает обо мне. Тех, кто думает громко. Головная боль вызывается радио- (и другими) волнами, препаратами. Когда болит голова, я ничего не соображаю. И этот театр манипуляторов вокруг – уборщик влруг оказывается психологом, а продавец – психотерапевтом. У меня нет шансов – чтобы в других своих жизнях я мог совершить что-то, им необходимо настроить меня в этой (если она – основная) или убрать в ней что-то, психически мешающее планируемым действиям. Меня сначала раскачивают, потом тормозят, когда то, что требовалось, уже сделано. Иногда это делают без видимой причины – чтобы поддержать меня в форме и легко «завести» тогда, когда это понадобится – профилактически. Они диктуют любой мой шаг, когда один из моих двойников лежит в больнице, или содержится в тюрьме, мне нельзя появляться в людных местах – мои близнецы, мои оживленные трупы так важны для шайки, что их длинные и короткие жизни являются легендами. А когда кто-то из двойников совершает что-то незаконное, я наоборот, должен показаться кому-то из его знакомых, желательно. В большой толпе. И за пассивное подчинение мне также будет сделан выговор – неважно кем, хоть случайным прохожим. А за активность, тем более за активное неподчинение порядкам этой шайки, мне устраивают разной степени неприятности (обманут, нападут, ограбят). Поскольку все они – психически больны (люди, не люди – возможно, лет двадцать назад прошла третья мировая война и людей уже не осталось, одни роботы сохранились, которые думают, что они люди) – у них свое представление о норме. А я из той материи, которая взорвалась, породив вселенную. Эта материя осталась от предыдущей вселенной или возникла в результате чего-то еще, это уже не важно. Я полон энтузиазма. Но они мой энтузиазм не приветствуют. Они разливают его в пакетики и продают – мелкими порциями, всем желающим. Свои беседы они всегда подкрепляют переданными по радио сигналами – захотят, заставят дрожать мои колени, сделают дыхание прерывистым, заставят сердце замереть, вызовут шум в голове, сделают так, что руки и голос ослабнут.  И потом меня же будут позорить за эту слабость, за свою работу по программированию моей физиологии. Они стараются побольше унижать меня в одни периоды, вселять уверенность и обнадеживать в другие. При этом я должен надеяться на лучшее, верить в то, что им нужно, качая им то, что они отрицают, прощая им все их издевательства и отдавая им свои силы. Я должен это делать добровольно – но некоторое время. Как только понадобится, чтобы глубоко внутри, тщательно скрывая это от всех, я стал первосортным ублюдком, пожирающим все вокруг – меня сразу же поведут в этом направлении. Кому это выгодно? Шайке агентов. Я никогда ничего не могу заработать на этих колебаниях духа, в этих движениях судьбы – но шайка всегда на мне наживается. Потому что в параллельных жизнях нужна моя неудовлетворенность. Они хорошо изучили меня, проигрывая одну роль впятером, вдесятером – и наблюдая. Чтобы в параллельных жизнях я был послушен, склонен и привязан к кому-то в основной (осознаваемой мною), роль друга или подруги играет сначала кто-то приятный мне, совместимый со мной, а потом – кто-то нужный функционально (будущий начальник моего двойника). Духовная нефть – из нее получается духовный бензин и ситуация едет туда, куда нужно шайке. Вот и все – добыча полезных небесных космических ископаемых. И очищение грязных душ. Чтобы они себя чувствовали лучше – другие они, те, кто не из шайки, более платежеспособные аборигены. Я уже привык к инструктажу наяву и действию во сне. При этом у меня должны быть какие-то права, ноя о них ничего не знаю. Или то, что делает эта шайка, незаконно даже по подзаконным и внезаконным определениям общества (если оно не конвейер)? Манипулируя духами внутри себя и сознанием своих скафандров. Мы постепенно пришли к тому, что личность стала невозможна. И даже вредна для системы, в которой она может выступать только в качестве оси, вокруг которой все движется, как яркая фигура, поддерживаемая даже тогда, когда она уже не способна стоять самотоятельно. Я понимаю, что перед этим обществом я всегда буду не прав – так решили главари этой шайки много лет назад. Видимо, в параллельных жизнях я должен чувствовать себя намного лучше, добирая там то, чего недополучаю в своей обычной жизни. Но оттуда доносится – «нет, не лучше».
Пока что я определил судьбу всех, кто есть в этой шайке. Они сгорят заживо, а выжившие умрут от рака, наблюдая, как у них на глазах их детей сожрут собаки-мутанты. Это случится со всеми из них – сначала в истинной реальности видений, потом – и в настоящей, «физической», когда они окончательно меня уничтожат. По-видимому, кто-то запрограммировал эту  систему на самоуничтожение.
Недавно они стали запугивать меня. Те, кто из шайки, внушают мне, что я имею отношение к их проституткам. Что в одной из своих параллельных жизней я развлекаю клиенток и клиентов. Что я – безумный убийца, серийный Потрошитель, и только они спасают меня от тюрьмы. Что я состою с ними в интимной связи, ничего не помня об этом. Что я – собственность то одной, то другой, то третьей организации. Что я каждый день поступаю по скорой в сумасшедший дом, и даже лежал там годами, как слабоумный. Что я – вождь одного из горных племен, постоянно воюющих с войсками этой страны, и поэтому весь народ меня ненавидит. Что я сам – лидер какой-то банды. Что я женат на дочери уголовного авторитета.
Но если бы это все было на самом деле, то тогда беспокоиться мне было бы совершенно не о чем. Потому что Мы появляемся на один день и уходим навсегда. А в сознании Мы плаваем, как в бассейне. То есть это значит, что если я раньше и являлся частью какого-то эксперимента, то сейчас меня практически полностью уничтожили, и мне в самом деле пора завести семью, чтобы отомстить этому обществу, вернув все его унижения и подготовив из тех карликов и этапов киборгов-недорослей в их растущей клоновой стадии настоящих уродов. Судя по тому, что доносится до моего восприятия из разговоров операторов за пультом и их смеха над моими мыслями, у них возникла именно та картина, которая и является результатом их работы.. Невозможно сделать все, чтобы свести с ума и удивляться потом тому, что получился сумасшедший. Видимо, у них что-то личное, связанное с тем, кто считает меня своим скафандром. Многие из моих начинаний, в которых меня уверяли, как в бесперспективных, затем оказывались весьма перспективными, но я уже занимался чем-то другим, и к этой выгоде отношения не имел. Я вообще никогда не имею отношения к выгоде.
Они не дадут мне создавать. Они будут мешать мне во всем, определяя меня на самые последние места, лишая прав и личной жизни. Пока не понадобится сделать меня значительным в моей параллельной жизни. Тогда мое положение станет лучше. Пока же они стараются выкачать из меня все содержимое, оставив пустую скважину, используя для этого пытки во сне, угрозы наяву, издевательства и лишения, унижения и убийство – все, что способно сделать пустым оболочку такого существа. И тут же жадно поглощают все, вышедшее наружу.
Они и не подозревают, что их часы уже начали отсчет до катастрофы – мне нравится об этом думать, ведь они чувствуют все мои мысли. Они хотят быть грязными ублюдками, но чтобы к ним при этом относились, как к порядочным уважаемым гражданам. По-моему, они – явные сорняки. Их заговор сорняков задушит все, что способно здесь вырасти. Все, что Мы выращивали здесь. И тогда мы сожжем это поле – вместе с сорняками и всем, чему они не дали вырасти.
Проходя мимо бойлерной, я всегда здороваюсь с кочегаром. Иногда мне снится, как меня сжигают заживо, пламя лижет мою кожу, и та расползается округлыми дырами, потом горят мышцы и кости, обращаясь в пепел, труху и жгущая боль сопровождает все это. Надеюсь, что когда-нибудь мне приснится, что я Нерон и поджигаю целый город. И только пепел остается от места, где меня унижали.
Приключения космических существ, переходящих из тела в тело, которые для них – не более, чем костюмы, скафандры. И эти существа имеют свое сознание, которое иногда при этом не исчезает, а сохраняется, частично присутствует. Когда эти существа покидают скафандр, он может жить своей жизнью. Воздействуя на него, можно влиять на само существо, ловя его в сети боли, страха и обязательств. Выйдя из поврежденного скафандра, эти существа входят в чужие скафандры (в любые тела), в предметы, машины и природу. И реализуют свое возмущение. У каждого существа много разных скафандров, но есть наиболее для них удобные (лампы джиннов). Чаще сознание скафандра почти ничего не знает о собственном содержимом.
Особенно, если из скафандра сделали киборга, сознанием которого можно управлять, и даже движения которого можно вызывать с пульта управления. Если же сознание мертво, то робот-скелет движется сам. Используя электричество атомных батарей. Существо при этом способно участвовать во сем происходящем – своей силой, всезнанием – если есть личность, через которую оно может быть призвано. Хотя призвать его можно и в мертвое тело. Существо даже способно мгновенно починить это тело – точно так же, как собрать новый скафандр из молекул и атомов. Раны зарастают, срастаются переломы. Если этому не мешает сознание скафандра. Единственная возможность для скафандра вырваться из этих пут – убрать преграду между собой и существом, поглотить все промежуточные и параллельные личности.
У меня нет шансов на то, чтобы этого добиться. Даже вырастив свое собственное существо.
Много этих существ и они меняются своими костюмами, если те им подходят, перепрыгивая из тела в тело, порождая парадоксальный карнавал параллельных жизней, затягивающий всех, вовлеченных в него. Но даже они вынуждены поддерживать основные принципы координат судьбы – даже если они делят ее на несколько параллельных частей, если в координатах достаточно сил для этого. Так получаются скважины силы.
«Здесь всем травоядным объясняют, что они хищники, просто очень хорошо замаскированные под травоядных. А если ты не тот и не другой, тебя станут дрессировать сначала под одного, затем под другого. Тем, кто через чур хищен, объясняют, что им нужно быть более похожими на травоядного, чтобы не нашли охотники. Охотники считают, что хищники – их охотничьи животные, или те, на кого они должны охотиться. Сторожевые псы всеми презираются, но все от них в восторге, особенно, когда не могут без них обойтись. Домашним животным растолковывают, что они могли бы иногда прикинуться дикими, а диким – что пора приручаться. Так из каждого сознания получается сначала много слоев, а потом – много разных сознаний. Так получаются оборотни, которые сразу все – практически в любую тварь они способны превратиться…»
Эта детская радиопередача («Дошкольная социология») окончательно стерла мои предохранители. Я вспомнил, что я к тому же нахожусь в каждой атомной бомбе, в каждом реакторе, в каждой ракете и в термоядерных машинах меня очень много – без меня в них ничего не получается.
И тогда я взорвался. Двадцать шесть мегатонн. Они снесли город и основательно продезинфицировали эту землю от сорняков и паразитов. А я вернулся в свое истинное, первоначальное состояние – я снова стал плазмой. И перенесся в другой мир. В нем я был рожден. Меня только что обмыли и показали царю. Я был наследником. Придворный гадатель заявил, что мне суждено создать великую империю или основать новое вероучение – такое, что по армии своих служителей и приверженцев она будет способна превзойти любую империю.
А в прежнем мире серый пепел кружил и оседал сугробами над черною золой, словно пурга волновалась зимой. Только очень горячая была эта пурга – тени на камнях остались теплыми, сугробы пепла обжигали. Жар шел от низких свинцовых туч. Вся вода из реки и фонтанов испарилась и теперь выпадала дождем. От соли и атомных превращений он казался горьким, тяжелым, почти кипятком. Но некому было ловить его капли. Прах душ преврати тела в прах, а все электронные цепи перегорели.
Я стер этот мир. И только эльфы плясали, светлячками-звездами метались от одной развалины к другой.
И развеселые туристы, представленные своими фантомами, почти невидимыми воплощениями их любопытствующей мысли, фланировали и шныряли над погребенной культурой, замечая в радиационных красках эфира одни только им постижимые феномены и оттенки следов прежней жизни. Стерло не только жизнь, но и все ее души. От обитателей города не осталось ничего – им никогда не переселиться в иные миры и не возродиться в этом. Фантомы, похожие на жуков, осьминогов и жаб, пчел, носорогов и бабочек, лечили здесь свою вселенскую хандру. Принимали пепельные ванны и душ из радиоактивных осадков.
А я издал свой первый крик. Теперь я был доволен.
Я сбежал из мира, в котором правили гиены. В другой мир, в котором правили змеи. По крайней мере, я чувствовал, что править должны змеи. И я родился, чтобы этого добиться.
А гиены, пожирательницы падали и собственных детей… Те, кто унижает собственных отцов, создавая семью матерей и привязанность ко всему племени… Те, кто смеется навзрыд… Те, кто живет добычей львов, поливая ее своими фекалиями и этим заставляя царей зверей отказаться от собственной добычи… Те, кто молится на свою промежность… Те, чей смысл жизни – жрать, издеваться и совокупляться… Стабильное сообщество униженных, которые никогда не позволят друг другу подняться… Оборотни с особым отношением к унижению, испытывающие постоянную потребность унижаться и унижать…
Их уже нет – я уничтожил их мир.

Раскрывая себя, поглощая все свои личности, превращая свой дух в космическую ракету, не всегда можно вывести себя в космос, словно космический корабль. Чаще, открыв этот канал связи, ищущий устанавливает контакт с тем, кто уже есть в высшем мире – и поглощается им, становясь его вместилищем, исполнителем, проводником его воли. Если не построил себя, если тебя разрушили – ты будешь одержим. Вокруг таких. Как ты всегда найдутся те, кто подскажет или вынудит выбрать нужного им обитателя Сред, чтобы ищущий, убив нераспустившийся цветок себя, отдал все свои силы, желания, жизнь другому – тому, кому всегда необходимы свежие корни и побеги. Вербовщики или советчики – они призывают убить свой дух и отдать свои силы тому, кому служат они – тому, кто ими уже овладел. Эти духи сами говорят с ищущими, используя их тела, как перчатки, в качестве транслятора, динамика, экрана. Через своих адептов они являются в мир – чаще их появление происходит именно так. Они охотятся на ищущих, создавая множество поводов для их унижения и убийства их душ – чтобы ограбить жизнь ищущих, их судьбу, их миссию и присвоить их силы, сделав их самих своими послушными слугами, теми же перчатками-экранами. Наиболее люты в этом те духи, которые мало привлекательны для ищущих. И жаждущие установить тотальный контроль в Средах и в этих реальностях. Ищущих отбирают с рождения. Найдя их, всю жизнь их отслеживают, воспитывают, калеча их истинные проявления, если они мешают планам этих духов. Ищущим отсекают все выходы, оставляя один, спасительный, позволяющий избегнуть подстроенных бед, единственный выход-капкан. Дальше калеки злорадно уродуют новые смены, мстя мирозданию за все, сотворенное с ними. Рабы производят рабов, нарушая волю вселенной, во славу духов, одержимых желанием построить свою собственную вселенную, в которой ничего нет выше их. Этим духам не нужны равноправные с ними. Им нужны те, кто ниже, те, кто их вознесет, чтобы расчистить себе место наверху и знать, что нет во вселенной выше их никого, и равных им мало – а затем подчинить себе и вселенную. Все они таковы. Те, что иные, не зовут к себе ищущих, чтобы пожрать их силы – им достаточно тех, кто приходит к ним сам.
Безличные родители (роль исполняется многими похожими единицами, гримируемыми под мать и отца) – отражение безличия высших начал. Все обман, все лицемерие – на Земле и в Небе (сакральной сверхреальности Земли). В отношение таких феноменов, как Наш, общество защищается привязанностью родственных чувств к нему целиком – все в нем тебе родители, товарищи, подруги и друзья – все из твоего окружения успели побывать вблизи тебя, а многие и на разных ролях. Они успели побывать и в противном ключе, выступая твоими противниками, явным источником бед (а не только закулисными их устроителями). Таким образом, не признавая этого явно, общество выступает в качестве равноправного партнера, обезличивая и высшие свои начала и фигуры, которые могли бы быть тебе дороги, разводя твою привязанность на разные свои единицы и деля ее между ними, при этом – насмехаясь над тобой. Когда же ты начинаешь смеяться над обществом, оно оскорбляется. Оно заливается хохотом и слезами, рыдает над твоей трагедией, падающим величием, которому оно ставит подножки, и глупостью, в которую оно тебя толкает, чтобы посмеяться еще раз – над твоей глупостью и пристыдить тебя ею, и втайне сожалеть об этом. Гиены. Это – мир гиен.
Мир, который я уничтожил.
Нет родителей, нет друзей – только одни и те же лица, трансформирующиеся в них и другие, важные фигуры, которым нужно подпитать себя твоим светом. Общество в лице твоего окружения, той шайки, которой ты принадлежишь, выполняя те же функции по отношению к другим. Ты и источник, и сам – такой же исполнитель воли безликого сонмища, клубка душ, в котором ты обманут, потому что ты – не такой, как все остальные, и этот обман продолжается вечно и для каждого из этого театра. И уже не разобрать, кто из них кто. Ты даже за собственную личность в результате уже не переживаешь – ее нет. Реальности тоже нет. Есть только координаты, от которых тебе не отклониться, но которые всегда можно начертить на более грязном листе. Фигурой стать невозможно – тебя обесточили, из тебя выпили все. Ты уже избегаешь последних мест в этом шоу, на которые тебя отпихивают и с которых тебя также спихивают. Одни разбирают тебя на детали, другие собирают другого тебя и вот ты уже полуразобран и не можешь сформулировать ускользающие мысли, от которых остаются только смутные образы. Машины. Театральные манекены.
Это был мир манекенов, андроидов.
Мир, который я уничтожил.
От тебя защитились расплывшимися лицами близких – мы все тебе близкие, говорит общество. Так оно привязывает тебя к себе, но ты понимаешь, что все это обман. И что у тебя не было ни врагов, ни друзей, ни близких – а только партнеры по участку фильма, исполняющие тщательно рассчитанные роли. Бездушные механизмы, воплотившие свою мечту об идеале в машине.
Рефлекс – кнут, рефлекс – пряник. Я похож на машину. Вот только оператор мой пьян и, куражась перед собутыльниками, показывает им, как ловко он мной управляет, превращая меня в обезьяну, безумного самоубийцу, трехлетнего ребенка. На самом деле вся эта пьяная удаль – в его программе. Он должен сводить меня с ума, чтобы я оставался адекватен этому безумному миру параллельных жизней, который начался еще до людей (дельфин спит, другой дельфин живет, потом наоборот – а дельфин-то один; кошка, которая сделала из себя двух кошек, чтобы одна изменяла коту, а другая оставалась верной ему).
Все это до сих пор остается со мной, живет во мне, несмотря на то, что я все это уже уничтожил. И будет жить во мне еще долго.
Этот мир был не более безумен, чем остальные. Но он подошел к опасной грани безумия – грани, после которой уничтожают.
Поэтому я взорвался всеми реакторами и боеголовками на Земле. Я делал это и раньше, пытаясь уничтожить мир по частям – но теперь я уничтожил его целиком. И духи – фигуры, воплощаясь для меня в образы моих друзей, пытались меня удержать и спасти, спасти мои координаты, на которые они тоже были завязаны.
Но я взорвался и смел этот мир жарой и светом. И взрывной волной – оставив от трухлявого мира старых декораций труху, развеянную в пепел.