сон и явь

                Рассказ                Рассказ
Его внезапно разбудил сон. Сон яркий, реальный, со всеми мельчайшими подробностями. Не из тех, что ему снились в последние годы. Те были какие–то детские, игрушечные что ли. В свое положенное время он отслужил службу на флоте. Так вот во снах ему виделись корабли. Но не настоящие, а игрушечные. Да и служба на них была не настоящая, а что–то из детских воображений.
Ему даже казалось, что у него с мозгами что–то не в порядке. Это  свое сомнение он обсудил с близкими друзьями. Но они к его тревогам отнеслись с несвойственным солидному возрасту легкомыслием. Мало ли что во сне примерещится. Или: сны они потому и называются снами, что в них все понарошку.

Словом, никто серьезно не озаботился его беспокойством. А, значит, и нет никакого смысла обращаться к  людям со своими дурацкими снами.
Но на этот раз все было очень реально и правдоподобно. За исключением того, что он  предстал самому себе не Михаилом Петровичем  Духанинным, каковым его в настоящее время принимают и признают все окружающие. Предстал Мишкой Духаниным, матросом третьего года службы. И находился он в Риге, где и в самом деле когда–то ему доводилось бывать. И бродил он по этому красивому городу не со своими сослуживцами, а с Бейрутой Пенкулис, с которой он в те времена никак вместе быть не мог. Ибо познакомился с этой латышской девушкой лишь через год, когда поступал в университет.

Они с Бейрутой ходили во сне по достопримечательным местам,  которые он посетил много лет назад со своими сослуживцами. Долго стояли у памятника освободителям Риги от немецко– фашистских захватчиков. Восхищались выразительностью фигур солдата и матроса. В их позах скульптор  воплотил такой порыв, такое стремление вперед, что от застывших на пьедестале фигур  долго не оторвешь взор.

Потом они с Бейрутой сидели и разговаривали в скверике. Стояла осень. Небо было сплошь затянуто легкой светловатой мутью.  В сквере стояла такая тишина, что отчетливо было слышно сухое шуршание падающих с деревьев листьев. Он вглядывался в ее лицо и ему в ней нравилось все: и легкая скуластость, и серые, широко поставленные глаза, и почти прямой, с легким прогибом нос, и четко очерченные средней полноты губы, и красивый безупречных пропорций подбородок.

И его совершенно  не смущало, что Бейрута мало походила на латышку. Хотя таковой официально чистилась. У девушки была смугловатая нежная кожа, темные густые жестковатые волосы. Теперь он понимал, что в Бейруте есть  какая–то доля примеси от азиатчины. Что–то восточное проглядывало в ее чертах лица.
Это он осознал, уже основательно проснувшись. Ее лицо и теперь виделось ему в великолепной отчетливости, каждой деталью и черточкой. А ведь он о Бейруте совершенно забыл давным–давно. Все из памяти стерлось и растворилось в ушедшем времени.

Сон действительно вещь причудливая. Никогда они с Бейрутой вместе по Риге  не гуляли. Гуляли по Воронежу. И то не сразу, а после двух вступительных экзаменов. Поистине чудные были времена. И началась его экзаменационная жизнь несколько анекдотично.

Приехал Михаил в Воронеж в конце июля. Как и полагается – в форме. Во– первых, у Мишки никакой гражданской одежды просто не имелось. Во–вторых, при сдаче экзаменов члены экзаменационной комиссии к военным относились снисходительно.  Зашел в мужское общежитие университета. Там нашел коменданта, который  просмотрел его документы, сделал необходимые отметки в блокноте, удостоверил свое распоряжение  на клочке бумаги о вселении Михаила в общежитие,  который и вручил ему в руки, посоветовав при этом идти в соседнее здание и поселиться в комнату на втором этаже. Номера ее Михаил Петрович теперь уже совершенно не помнил.

Он и пошел в соседнее общежитие. На полпути Михаила остановил не  знакомый ему студент:

–Куда, моряк, курс держишь?

–В общежитие.

–Так ты от общежития только что отчалил.

–Комендант мне приказал туда.

–Заманчивый приказ. Но тебе туда нельзя. Там женское общежитие.

–И что же мне делать?

–Снова иди к коменданту. Он, видать, с утра клюкнул стаканчик.

Но комендант к стакану, похоже, не притрагивался. Михаил его с трудом нашел на этажах. Комендант сердито посоветовал матросу не обращать внимания на всяких дураков, а отправляться туда, куда ему приказано. Мужское общежитие заполнено полностью. Поэтому пришлось две комнаты отвести для ребят в женском.

И действительно, Михаила свободно пропустили в женскую обитель университета и без всяких проволочек поселили в указанную в листочке комнату, где уже беспечно валялись на смятых кроватях два обитателя. Один –  худой тщедушный лет тридцати  мужчина, выглядевший гораздо старше своих лет, второй, смуглый красивый парень – прямо со школьной скамьи.

Мишка тоже не стал утруждать себя учебниками по принципу "Перед смертью не надышишься". Да и не дали бы ему этого сделать. Оба обитателя комнаты горели желанием познакомиться. Их вопросы следовали за вопросами. Попутно они охотно рассказывали о себе. Старший–Юрий – из Донбасса. Но работал не в самой шахте, а на поверхности электриком. Юный по возрасту Володя вчерашний выпускник Новохоперской школы. Он горел желанием поступить на физмат. Просто бредил физикой.

На первом же экзамене – а это было сочинение по литературе – Михаил  сполна поплатился за свое легкомыслие. Шел он на него с некоторой долей самоуверенности. В свое время в вечерней школе до военной службы по сочинениям он ниже четверки не получал. Давались они ему легко. Его сочинения учительница литературы похваливала. Потому и поступал на филфак, что очень любил читать и считал себя разбирающимся в тонкостях литературных произведений.

На экзамене предлагалось три варианта. Третий – на свободную тему. На этот вариант Михаил не решился. Никогда не пробовал писать так свободно и боялся разоткровенничаться и попасть в смешное положение. Поэтому остановился на второй теме – о любви Наташи Ростовой к Андрею Болконскому. Михаилу казалось тема легкой и он ее легко изложит в своем сочинении.

И через полчаса с ужасом понял, что по самые уши сел в лужу. Оказалось, за это короткое время он практически изложил на  бумаге, что у него на эту тему хранилось в голове. Читал и перечитывал – ничего не прибавлялось.  Память хранила  ровно то, что написано. Михаил сидел и тупо смотрел в стол. На такое его состояние обратила  внимание одна из членов комиссии. Она подошла к Мише и попросила его черновик, прочитала его и шепотом произнесла:
–Очень мало. Думайте и пишите еще.

В те времена Михаил еще не умел разбавлять «водой» им написанное. Кое–что поправил стилистически. Выдавил из себя тройку малозначащих предложений и свои скудные возможности исчерпал окончательно.

Он переписал свой опус начисто, встал и понес сдавать его экзаменационной комиссии.  Две женщины и молодой мужчина смотрели на него как на идиота. Мужчина– председатель комиссии –  наконец сказал:

–Вы что над нами решили посмеяться? Ведь прошел только час. Вам еще пять часов можно работать.

Михаил нагло ответил:

–Я написал то, что знаю.

–Ну что ж, молодой человек, вы, вероятно, не  хотите учиться в нашем университете.

И комиссия от него презрительно отвернулась.
Подавленный, Миша пришел в общежитие с твердым намерением отбывать из так манившего его храма науки.

Сел на кровать, достал из– под нее почти пустой чемодан и кинул туда хрестоматию художественной литературы.И крепко задумался. Ему закономерно зададут вопрос, что получил за сочинение? А у него один ответ: со мной презрительно разговаривали члены экзаменационной  комиссии. Курам на смех. Могут покрутить пальцем у виска, что окажется вполне закономерным.
Следовательно, надо дождаться результата. Пусть будет неуд. Но это уже конкретная оценка его подготовки к экзамену. По крайней мере, конкретный результат.

Помнится, в полной неопределенности Миша пошел сдавать экзамен по русскому языку и литературе. И к своему величайшему удивлению получил отличную оценку. А чуть позже вывесили на доске объявлений результаты по  сочинению. Против  фамилии Михаила красовалась тройка. У него появилась робкая надежда. А вдруг да вывезет?

Тогда же он впервые узнал о Бейруте. Михаилова комната, как уже упоминалось выше, располагалась  на втором этаже. Здание было построено буквой "г". То, что можно было бы назвать верхней перекладиной буквы, стояло прямо перпендикулярно к улице. Этот аппендицит уходил  на задворки.

Штор на окнах в общежитии тогда почему–то не было. То ли не повесили после ремонта, то ли не доходили руки постирать. Так, что в том аппендиците на первом этаже для Миши и его товарищей было сумеречными вечерами, как на ладони.

Девочки, возможно, не обращали на этот нюанс никакого внимания, а, возможно, не догадывались, что они в сумерках – как на киноэкране. Справедливости ради, надо сказать,что абитуриентки этой, полностью просматриваемой комнаты до самого момента укладки на койки ходили либо в халатиках, либо в легких платьицах. Тогда времена были по внешнему проявлению целомудренные. Никто и в мыслях не держал демонстрировать лишнее.

Но Бейрута была, судя по всему, заражена тлетворным влиянием Запада. Свет в их комнате еще не выключен, а она от койки к койке щеголяет в  бюстгальтере и трусиках. Внимание парней второэтажников было страстно поглощено только ее почти нагой персоной. Такая безалаберность в один из вечеров достигла своего апогея. У Бейрута что–то там под трусиками зачесалось, и она полезла туда рукой.

Тут наши ребята не выдержали. Они не заостряли внимания на щекотливом моменте. Но нашли повод завязать разговор.

–Девушка! А, девушка! А у нас живет твой земляк. Он тоже из Латвии.

Она мигом почти вывалилась из открытого окна:

–Где он?

Ребята подтащили Михаила к открытому окну. В тот август жара стояла просто невыносимая, и на ночь мы оставляли окна открытыми. Даже девочки первого этажа их не закрывали. И никто абитуриенток не тревожил, не охальничал. Такие были времена.

Увидев Михаила, Бейрута, что–то затараторила на латышском языке. Михаил, конечно же, абсолютно ничего не понял, а потому ответил единственным словом, который усвоил еще в дни военной службы:
–Не супрут.

И тут же отошел от окна. У него не было настроения дурачить девочку. Да к тому же после трехлетней службы в Балтийске Миша настолько одичал, что разговаривать с девушками у него просто не получалось. Если случалось –  находились только отдельные невнятные слова. Точно на докладе командиру. Да и то, что он произносил, ему казалось  глупым и нелепым. Лучше уж молчать. Для игривых разговоров с красивыми девушками (а ему они тогда казались все красивыми) Миша просто не создан.

На следующий день Бейрута поймала его у выхода из общежития и капризно–настойчивым голосом потребовала, чтобы Михаил объяснил ей, откуда он знает латышские слова. Пришлось извиняться, сказать, что служил на Балтике (Впрочем, этого совсем не требовалось). Стоило только взглянуть на Мишкину бескозырку – и все становилось понятным без слов. Миша невнятно бормотал, что ему приходилось заходить в Рижский военный порт, гулять по их красивому и очень чистому городу.

Объяснения Михаила молодую латышку не убедили. По ее недоверчиво–настороженному лицу Миша понял, что Бейрута не поверила ни одному его слову. На ее физиономии было четко написано: этот парень – совсем не тот, за кого себя сейчас выдает. В нем что–то спрятано. Ей очень хотелось бы заглянуть в этот тайник. Но, к ее обиде, он для нее был накрепко закрыт.
На том и разошлись. У Михаила немного подержалось в голове: странная какая–то девушка. Чем–то я ее заинтересовал. Но его буквально глодали другие заботы и разговор с Бейрутой тут, же испарился из головы.

А дело было вот в чем. Последним  экзаменом предстоял немецкий язык, в котором Миша – ни уха, ни рыла. И невежество в этом предмете – вовсе не его беспросветная лень в школьные годы. Да и годы у него выдались вовсе не школьные в обычном понимании этого слова. Когда его близкие товарищи по селу грызли гранит наук в обычной десятилетке, он постигал специальность в горнопромышленном училище, а по вечерам посещал вечернюю школу.

То были очень тяжелые и очень интересные времена. Году в 1953–м вышло  постановление правительства страны, по которому все мастера, прорабы, бригадиры, начальники смен, не имеющие среднего образования и не занимающиеся в  вечерних школах, должны  быть уволены с занимаемых должностей. И вот солидные дяди, обремененные семьями и многие – морщинами, дружно сели за парты. Учителей специально для них не было.

Уроки вели преподаватели обычной дневной школы. К дополнительной нагрузке они относились как к принудиловке. К своим великовозрастным ученикам – тоже. Когда кто–нибудь из переростков начинал жаловаться на трудность– смену отпашешь, да еще четыре часа на занятиях – учителя обычно говорили: нам поручили дать вам знания. Так что для нас нет разницы между вами и обычными школьниками. Аттестаты зрелости вам выдадут одинаковые. Значит, и знания должны быть на обычном школьном уровне.

Вечерникам в этой ситуации крыть было нечем. Мощные, а некоторые излишне плотные дяди по четыре часа сидели по трое за одной обычной ученической партой. Э то было не сиденье, а мука. Но все терпели. И почти все, за редким исключением окончили вечернюю среднюю школу, получив заветный аттестат.
Получил документ о среднем образовании и Мишка. Только немецкий язык он практически не знал в рамках школьной программы. А дело было вот в чем. В их классе  этот предмет преподавала не учительница обычной дневной школы, а неопределенных занятий ветхая старуха. По крайней мере, такой она тогда Мишке казалась. Звали ее Серафима Алексеевна. Ходила она медленно, тяжело ступая. Времена тогда были неспокойные. Уголовщина бесчинствовала после бериевской амнистии. Поэтому Серафиму Алексеевну обычно наши девчата–вечерники заботливо  провожали до дома.

Поговаривали, что Серафима Алексеевна– дворянка. Учительствует в старости она потому, что в довоенные годы ей запрещали преподавать из–за происхождения. После войны нравы стали помягче. Вот Серафима Алексеевна и добирала себе стаж, чтобы получать пенсию.

Как–то мой сосед по парте Петр Иванович Баринов подошел к ней после урока и пожаловался, что все мы в немецком языке полные бараны. Нельзя ли с нами после уроков проводить дополнительные занятия? Старуха пошевелила отвислой нижней губой и презрительно ответила:

–Это я буду уходить домой в час ночи, или позже. А там братва встретит: "Даешь пальто!"

Баринов отошел от Серафимы Алексеевны с растерянной улыбкой:– "Какая–то контрреволюционная старуха"

Так Мишка и остался полным неучем в немецком языке. Сам он в то время от этого нисколько не страдал. В свои семнадцать лет еще совсем не думалось  о том, что будет завтра


Вместе с Михаилом сдавала вступительные экзамены Лена Миронова. Выслушав его сетования, она согласилась поднатаскать моряка хотя бы по грамматике. Сам язык освоить за несколько дней, которые заняты до отказа, просто немыслимо. Вот и уединялись они, как только появлялась свободная минута, в Лениной комнате. Она прилежно и настойчиво вводила Мишу в прошлые и очень прошлые времена и прочие премудрости немецкой грамматики.

Часам к семи вечера его башка уже ничего не усваивала. Поэтому он предложил  своему учителю прекратить напрасную трату времени и сходить в кино. Она согласилась. Благо и идти далеко не надо. Напротив общежития университета был Первомайский сквер. Прямо посредине  его высился летний кинотеатр. Они чинно подошли с нему, Миша сходил в кассу, взял два билета и через десять минут они уже смотрели в зале какой–то очень веселый французский фильм с участием моднейшего тогда французского киноактера Фернандеса.

Михаилу как–то сразу показалось, что Лена к нему тянется. Она к нему подходит при каждом удобном случае,  самым подробнейшим образом расспрашивает обо всем. И ей интересно все, что для Миши никакого интереса не представляет и кажется скучным.

Лена была довольно симпатичной девушкой. Невысокого роста, русая, чуть заметно склонная к полноте, она покоряла многих своими поразительной синевы глазами. В них плескалась наружу беспредельная наивность.

Портили немного вид девушки слегка полноватые у щиколоток ноги. Но Михаил считал основным критерием красоты женщины– черты ее лица и ум. Все остальное обычно проходило мимо его внимания незамеченным.

Над постоянно проявляющейся наивностью Лены Михаил слегка подшучивал. Когда они шли в кино, Лена с нескрываемым восхищением окинула Мишу взглядом и проникновенно сказала:

–Как я тебе завидую!

–Чему ж тут завидовать?

–Ты настоящий мужчина.

Михаила потянуло на озорство:

–Ну, это дело поправимое. Не за горами то время, когда и ты станешь женщиной. И ничего в этом особо достойного не найдешь.

При всей своей наивности девушка поняла смысл сказанного именно в том ключе, в котором ее выразил Михаил.

– Я о том, что ты много плавал. Сам говорил, что побывал в двух океанах и четырех морях. А это закаляет человека, делает его мужественным.

После кино они немного погуляли тут же в Первомайском сквере. По привычке Лена больше расспрашивала, чем рассказывала. Несмотря на юный возраст, девушка очень много читала. Ей хотелось знать его мнение о романе знаменитой тогда Галины Николаевой «Битва в пути», о повести еще не сбежавшего на Запад Анатолия Кузнецова «Продолжение легенды»

Вечер был тих и тепел. Все располагало к нежным чувствам и беззаботности. Нельзя сказать, чтобы Лена Михаилу не нравилась. Его тянуло к этой девочке. Его самолюбию льстило, что она к нему так привязалась.

Но у Михаила имелись свои, как он был в этом уверен, непоколебимые принципы. Лена на шесть лет моложе его. По его тогдашним представлениям, очень существенный разрыв. И он считал себя не вправе заморочивать голову полуребенку – полуюной девочке.

Хотя и с этим полуребенком он часто чувствовал себя напряженным, неловким и неуклюжим. За четыре года службы на флоте он одичал без женского общества. С детства не уверенный в себе, он  заметил, что многие его соклассницы не выбирали его в свои тайные женихи. Они старались понравиться, привлечь, приручить, а по возможности, покорить других его  товарищей.  Но вовсе не его. Те соклассницы,  на которых он смотрел с тайным обожанием, были к нему равнодушны. Если некоторые из них замечали в его глазах нечто зовущее, либо на него не обращали никакого внимания, либо ему грубили, либо, и того хуже, поднимали на смех. Поэтому с ранних лет он усвоил для себя горькую истину: у него на женском фронте выбор весьма небольшой. Так что идти напролом с полной уверенностью в победе – не его  удел. Ему судьба отпустила единственный вариант: сначала достоверно  убедиться в том, что ты понравился девушке, а потом уж оказывать ей знаки внимания.

Гуляя с Леной по Первомайскому скверу, Миша начал сомневаться в своем непоколебимом принципе о возрастном препятствии. В нем млело желание быть с девушкой всегда, когда только в его экзаменационном графике появлялась свободная минута. Ну и что ж, что он на шесть лет  старше. Со временем эта разница будет не так замечаться. И где–то в тайниках души сладко млело желание объясниться с Леной.  Сказать напрямую, что она  ему нравится, и он предлагает ей дружить, если у нее есть ответное желание.

У Михаила и в мыслях не было объяснять все это в высокопарных фразах. Слово «люблю» для него было почти священным. И произносить его вслух понравившейся девушке можно было лишь в том случае, когда ты в этом непоколебимо уверен. Когда чувства достигнут такой высоты, что хоть в петлю лезь.

Такого Михаил в своей душе пока не ощущал. А потому после просмотра французского фильма вечерами они гуляли по городу, по скверам или просто сидели где–нибудь в укромном месте под деревьями на скамейке. Им было хорошо. По крайней мере, так казалось Мише. После флотской сугубо мужской компании общение с Леной для него казалось таким счастьем, о котором он раньше и мечтать боялся.

Однажды он даже рассказал Лене один курьезный случай из его прошлой военной жизни. Года два назад, таким же теплым и ласковым летним вечером они курили на баке корабля. Разговор шел почти ни о чем. Так переливали из пустого в порожнее. И вдруг Пранас Довидайтес с откровенной душевной тоской сказал:
–Эх, щас бы с девочкой посидеть. Рядышком. И никакого баловства. Просто услышать женский голос, ощущать женскую парфюмерию. Как бы было хорошо.
И все разом замолчали. Корабельные темы стали мерзкими, пошлыми и ненужными.
Экзаменационное время протекало стремительно. Вот Михаил сдал уже третий экзамен по истории СССР. И снова получил пятерку. И после экзамена соседи по комнате решили, что не грех вечером и отдохнуть, освежить распухшие от постоянного чтения головы  вечерним воздухом.

Самым горячим организатором прогулки оказался самый старший по возрасту в комнате – Юра. От дневной жары все обессиленными лежали на койках в трусах. Он торопил всех одеваться. В открытое окно крикнул девочкам с первого этажа из комнаты наискосок, которая насквозь просматривалась. Там немного посовещались и согласились составить ребятам компанию.

Уже стемнело, когда все сошлись вместе у входа в общежитие. На ослепительно белых бетонных столбах ярко горели фонари. Девушки стояли все в праздничных платьях. Бейрута была чем–то возбуждена и торопила всех идти на прогулку. Ей простодушно ответил Володя:

–Сейчас Мишка Ленку приведет – и пойдем.

Лена с Мишей тут же появились, и вся группа тронулась сначала по Первомайскому скверу, потом перешла улицу Мира в сторону здания с высоким готическим шпилем, которое  в городе все называли железнодорожной башней.
Бейрута взяла под руку Юру и все его расспрашивала. Ее почему–то очень интересовали шахты Донбасса, жизнь шахтеров и каков из себя  их город. Михаил шел рядом с Леной и удивлялся какой–то навязчивой заинтересованности Бейруты обычной шахтерской работой. Тем более Юра по этой части оказался плохим рассказчиком. Он все время пытался сменить тему. Но Бейрута была удивительно настойчивой.

Группа набралась человек в восемь–девять. Поэтому многие вели друг с другом тихую беседу. Юра был галантным кавалером. Он вел Бейруту под ручку. Та, судя по всему, нисколько не оценила этого особого внимания. Ее интерес к чумазым шахтерам, казалось, никогда не иссякнет. Но внезапно Бейрута резко вырвала свою руку и стремительно побежала обратно. Все в недоумении остановились. Что с ней? На Михаила упорно уставился Юра:

–Миша! Чего же ты?

Михаила как током ударило. Он передал Лену Володе, покрепче натянул бескозырку и стремительно побежал вслед за Бейрутой. Он совершенно не думал  тогда, что поступил подло. Ведь он все эти летние вечера проводил с Леной. Но взгляд Юры его загипнотизировал, ввел в шок. Немой беспрекословный Юрин приказ гнал его к женскому общежитию.

Миша настиг Бейруту у самого входа, поймал ее за руку и крепко держал ее ладонь в своей. Оба тяжко дышали и от волнения и от того, что бежали изо всех сил.

–Ну и чего тебе надо?–
 тихо спросила Бейрута.

–Почему ты побежала?– ответил Миша вопросом на вопрос.

–Дурак ты.

– И сам знаю. Потому что ничего не понял.

–А тут и понимать нечего. Нравишься ты мне. Всем это очень даже заметно, а тебе – нет. Ты все возле Лены. Любишь ее, что ли?

–У нас с ней просто дружба.

–Оно и видно. А у меня вот сильное желание тебя у нее украсть.

–Ну, попробуй.

–А вот и попробую.

И Бейрута потянула его на скамейку. Усадила рядом с собой и опустила голову Мише на плечо. Они долго молчали. Михаилу это молчание становилось в тягость.
В общежитии все становилось известно мгновенно: правда ли, или обычная сплетня.  До Михаила доходили разговоры, что Бейрута приехала сдавать вступительные экзамены в Воронеж только из–за спора. Отец ее в Риге руководит рыбпромтрестом. А потому для  его  дочки двери Рижского университета были открыты, даже если бы она вовсе ничего не сдавала.  Об этом Бейруте говорили прямо в глазе бойкие на язык школьные подруги. Взбешенная такими сплетнями, она будто бы пообещала сдавать вступительные экзамены в центральном городе Черноземья.

Об этой истории говорили все. Одни верили, другие принимали все за обычное хвастовство.Михаил знал обо всем. И все–таки спросил:

–А Рижский университет чем хуже Воронежского?

–Будто не знаешь, в чем тут дело?

–Да слышать–то слышал. Но хотелось узнать от  тебя.

И Бейрута рассказала  все, что Михаил знал и ранее, но со значительными добавлениями. Да, она крепко поссорилась со своей давней школьной подругой. Та утверждала, что вопрос с поступлением Бейруты в университет давно решен. Остается соблюсти только формальности. Для проформы появляться на экзаменах, за которые оценку уже поставлены.

Бейрута вспыхнула и поклялась подруге, что в Рижском университете она ее не увидит. Так она и оказалась в Воронеже.

Соседки Бейруты по комнате были разного мнения по этому поводу. Одни верили ей. Уже успели понаблюдать, какая она взбалмошная девчонка. Если какая блажь придет в голову – и кувалдой ее оттуда не выбьешь. Убеждались в этом не раз и не два.

Другие были понедоверчивее. В первую очередь они обратили внимание на Бейрутин гардероб. Ничего необычного. Все очень простенькое. В меру заношенное. Если бы вдруг образовался какой–нибудь праздник, и она на него была бы приглашена, одеться ей было бы не во что. Какая из нее дочка начальника треста. И близко не похоже.

Михаил тоже слушал на скамейке исповедь Бейруты и воспринимал не все однозначно. Но только с чисто мужской позиции. Что ж это за начальник треста, если позволил девушке так рисковать. Даже если дочь из дома сбежала, не спросясь, давно бы родители были тут и уж как–нибудь да уломали свою не в меру строптивую  любимицу уехать обратно в Ригу.

Они проговорили на скамейке почти до одиннадцати часов и вошли в дверь общежития, когда дежурная вахтерша не сказала решительно:
–Все, закрываю на засов,  ночуйте под деревьями. А завтра скажу коменданту о вашем поведении.

В эту ночь Михаил долго не мог заснуть. Он отчетливо понимал, что, сам того не желая, оказался на развилке двух дорог. Всю  жизнь думал, что девушкам и на погляд не нужен. А тут такое. Как в этой ситуации быть? Если смотреть на дело только с формальной стороны – Лене он не объяснялся в своих чувствах, в которых он и сам еще не успел разобраться. Да и с ее стороны никаких намеков на  развитие отношений не ощущалось. И все– таки с Леной поговорить придется. Как– никак при всей компании поставил в неловкое положение.

С Бейрутой куда проще. Она молода. Возможно, даже Лениного возраста. Но по характеру, хватке, восприятию мира производила впечатление вполне взрослого человека. Никакой детской наивности. С этой если и придется расставаться, совесть так давить не будет.

Утром Михаил искал Лену у общежития. Но не нашел. Встретились они в университете перед консультацией. Оба поступали на филологический факультет. Лена прошла мимо с двумя подругами, нимало не обратив внимания на Михаила. Хотя раньше она бы обязательно к нему подошла. Михаил внутренне съежился и подошел к Лене, попросил ее на несколько минут. Она пошла за ним к окну, у которого никто не стоял. Лицо Лены было совершенно спокойно.

– Лена, если можешь, прости меня за вчерашний поступок.

– Ну, о чем ты, Миша. Все вполне нормально.

–Между нами возможны прежние отношения?

– Не думаю. Твоя прибалтийская девушка слишком экспансивна. У меня нет желания иметь неприятности.

–И все–таки прости меня.

–Да не переживай ты, Миша. Ничего же не произошло.

Вроде все сложилось нормально. Но на душе Михаила было муторно. И возвращался он с консультации один с кислой физиономией.У входа в общежитие его ждала Бейрута:

– Миша! Ты меня проводишь? Заодно и носильщиком побудешь.

–Куда путь держишь?

–Белье отнести постирать.

–А сама разве не в состоянии?

– Ты знаешь –  никогда этим не занималась.

У Миши глаза полезли на лоб. Но его ждали и более любопытные сюрпризы. Председателем экзаменационной комиссии в его группе был Геннадий Николаевич Миловидов. Так вот Бейрута шла к нему на квартиру, а Миша нес в руках  белье, чтобы его постирала мама Геннадия Николаевича. Бейрута, как нечто обыденное, рассказала о том, что Геннадий Николаевич давно поддерживает дружеские отношения с ее отцом. Каждое лето он вместе с женой приезжает в Ригу и проводит отпуск на  Рижском взморье. У Михаила противно зашевелились черви сомнения. Уж не потому ли Бейрута выбрала именно Воронежский университет? Но ставить перед девушкой вопрос ребром не стал. А вдруг все не так, как ему подумалось? Девушку можно серьезно обидеть. А этого Мише ой как не хотелось. Да и с Бейрутой они друг о друге почти ничего не знают. Тут надо  на резкости быть осторожным.

За время службы в секретном дивизионе он усвоил одно незыблемое правило: в мыслях думай, что угодно, но озвучивать их не спеши. Все люди, конечно, одинаковы. Но каждая нация имеет свои особенности в характере, поведении, мировосприятии. На флоте Михаил привык, молча и терпеливо слушать, переваривать в голове сказанное, а потом уже оглашать свое мнение. А нередко обходился без этого. Так было спокойнее жить и служить.

В дивизионе Михаил сдружился с литовцем Пранасом Довидайтесом. Звали его все Фраником и почти все с ним если не дружили, то  ладили. Франик был добродушным, веселым,  компанейским парнем. Его легко можно принять за русского. Он и говорил по–русски самым чистейшим образом, и держался так, как держатся каждый рубаха– парень из центра  России.

А вот земляк его Шликас был полной противоположностью. В их дивизионе абсолютно преобладали русские. Ему  бы держать свои мысли при себе. Но Шликас не считал нужным скрывать, что к  советской власти, да и к русским он относится недружелюбно. Будь его воля, он предпочел бы жить в Литве самостоятельной, или присоединенной не к СССР, а к любой из стран Западной Европы.

В те годы многие сослуживцы Михаила еще помнили, как они лично наблюдали зверства немцев на оккупированных территориях. Они не были записными агитаторами. Но фашистов люто ненавидели.  У некоторых были казнены или угнаны в Германию их близкие родственники.

Шликас горячо спорил, что в их городе Кидайняе фашисты вели себя вполне пристойно и литовцы от немцев практически не пострадали. В дивизионе драк не было. Такое жестоко преследовалось офицерами. Но Михаил видел, что на Шликаса у многих при таком разговоре сильно чесались кулаки.

Был и другой сослуживец  у Духанина – латыш Вейс – вполне миролюбивый стиляга (Тогда  это поветрие среди молодежи только входило в моду). Он тоже не скрывал своего стремления поближе породниться с Западом. Но излагал свою позицию весьма в дружелюбной форме:

–Я против вас, русских ничего не имею. Но мы по натуре европейские люди. И нам тот образ жизни несравненно ближе, чем ваш.

Дивизион был секретным. И в дни службы, и после Михаила удивляло, что не нашлось человека, кто бы сообщил замполиту о таких настроениях среди прибалтов. Иначе их немедленно бы либо привлекли по политической статье, либо немедленно списали в стройбат.

Так что у Духанина не было иллюзий в отношении монолитности и единстве мироощущения среди представителей  входящий в СССР республик. Поэтому и к Бейруте он относился с определенной долей  осторожности. По крайней мере, с русской девушкой ее никак не перепутаешь.

Когда несли белье на стирку, Бейрута несколько раз кинула взгляд на Мишкины клеши:

– А в Риге я бы с тобой вместе не пошла из–за твоих клешей. Надо иметь узкие брюки. Теперь модно только так.

–На них надо еще заработать.

–Такая возможность  у тебя будет не скоро. Ты где собираешься жить: на частной квартире, или в общежитии?

– Буду проситься в общежитие. На частный угол в нашей семье денег нет.

Говоря это, Михаил чувствовал себя  очень неуютно. Он нагло и беспардонно врал. Не собирался он учиться на очном отделении. Собирался, если, конечно, сдаст экзамены, перейти на заочное. Из–за семейных проблем. Семье ему помогать не  под силу. Наоборот,ему как здоровому молодому парню надо помогать семье. А от стипендии что можно оторвать?

Но говорить Бейруте о своих истинных намерениях он не решился. Он  и так–то не очень верил в сильные ее чувства к его персоне. Скажешь о переходе на заочное – у девушки пропадет к нему интерес. Вот и врал напропалую.
Промолчал Миша о своем отношении к стилягам и узким брюкам. В печати на разного рода собраниях об этом много говорили. Молодое поколение рабочего класса гневно осуждала стиляг. Создавались даже специальные  патрули из комсомольцев, которые не пускали стиляг на концерты и выступления модных тогда артистов и поэтов. Доходило даже до того, когда наиболее ретивые стражи строгой морали распарывали швы на портках узкобрючников.

Михаил такое усердие осуждал. По его мнению, нравится натягивать на себя штаны с мылом, ну и пусть мучаются. Жить нормально никому это не мешает. Но себя лично он в стильных брюках не представлял. Ему всегда было стыдно выходить на люди в непривычном.

В квартиру Миловидовых Михаил, конечно же, не заходил. Бейрута потащилась со своим солидным узлом одна. Была она так совсем недолго. Вышла с матерью Геннадия Николаевича, моложавой женщиной с добрым улыбающимся лицом. Она все время повторяла, что постирать Бейрутино белье ей совсем нетрудно. У них ведь электрическая стиральная машина. Так что никаких особых забот. Завтра за бельем можно приходить.

Для Михаила услышанное было в диковинку. На флоте все стиралось вручную, начиная от носков до простыней.  Оказывается, в мире существуют какие–то стиральные машины, которые сами выполняют всю основную работу.

Бейрута попрощалась со старшей Миловидовой и они с Михаилом возвратились в общежитие. Бейрута могла заниматься ничегонеделанием. Она сдала все три полагающиеся ей экзамена. В те времена было странное правило. Абитуриенты из союзных республик иностранный язык при поступлении в вузы не сдавали. А мне предстоял еще такой страшный для меня немецкий. Надо было хотя бы  немецкую грамматику немного проштудировать.

Премудрости немецкой грамматики в голову совершенно не лезли. На военной службе Миша был твердо уверен, что у него есть полная ясность оценок  себя самого и окружающего мира. Теперь он был в полном смятении. Нравится ли ему Бейрута? Несомненно. Но насколько сильно это влечение? Надолго ли оно, или мимолетно?

Нравится он Бейруте?  В вечер безумного гона к общежитию сказала – «Да». Но насколько это «Да» серьезно и долговечно?

Но не это главная боль Михаила. С самого начала их дружбы – любви у него не было надежды на крепкую связь. Все казалось кратковременным и словно бы понарошку. Их пути – дороги скоро разойдутся и со временем все позабудется.
Но вдруг, внезапно и неожиданно возникла еще одна головная боль. Прямо
напротив от Михаиловой комнаты через коридор была комната в общежитии, в которой проживала длинная худая и какая–то неухоженная девушка. Как потом ребята узнали, она была студенткой университета. Но за аморальное поведение ее исключили.  А в  общежитие  она пробирается полулегально.  Ее пропускают туда, не желая связываться с сомнительной  особой. Скоро начнутся занятия и ей тогда некуда будет прокрадываться. Не будет свободных коек.

Девушку тут  же прозвали «Коломенской верстой». «Верста» одна  в той  комнате ночевала недолго. Вскоре вместе с ней к всеобщему изумлению поселились два парня: один высокий, по–юношески тонкий, смуглый Георгий. Второй –  среднего роста, спортивно тренированный  и статный рыжеватый Эдуард. Над ними стали откровенно подшучивать, как, мол, делите даму? Они не смущались и так же  двусмысленно отшучивались:

– А мы ее кладем посредине. А там – как придется.
Буквально вчера Юра отвел Михаила в сторону и сказал:

– Ты поглядывай за своей латышкой. Что–то за ней Эдик приударил.

Михаил сначала предупреждению значения не придал. А потом призадумался. И с каждым часом  беспокойство все нарастало. У Эдуарда был, как мнилось Мише, самодовольный нагловатый вид и уверенный взгляд с легкой насмешкой.  Такой мигом вскружит голову любой девушке. К тому же Бейрута воспринималась Мишей чем–то похожей на своего внезапно возникшего соперника.

Вечером, как и обычно, Миша с Бейрутой перед сном гуляли в окрестностях общежития. Когда сели отдохнуть на скамейку, Миша не  выдержал и спросил:

–Что–то у вас с Эдиком?

–Ничего.  Одна его навязчивая назойливость. Прилип, как банный лист к определенному месту. Ты не обращай внимания. Я хоть  и с ветерком, но не в такой же степени. Выбрала тебя – менять не буду.

И Михаил поверил.  Он с удивлением ощущал в себе все большую потребность верить и доверяться Бейруте. Что–то в ней было такое, что побуждало открыться перед ней, вывернуться наизнанку. И каждое ее слово воспринимать как непреложную истину.

Михаилу уже стоило больших трудов удержаться и не рассказать, что в намерениях он числит себя заочником. Нет уж лучше по – нормальному  распрощаться. А там как судьба сложится.
Следующим вечером Бейрута отбывала в Ригу. Михаил плюнул на  немецкий язык и решил вторую половину дня посвятить полностью своей уезжающей девушке. В первой проводилась консультация.

Сразу после обеда они ушли из общежития. Но на этот раз не гуляли
по Первомайскому скверу. Стояла просто несносная жала.
Отправились в детский сквер. Там обильно хлестал фонтан.
Мелкая водяная пыль разлеталась далеко вокруг. По крайней мере, на скамейке у фонтана чувствовалось вполне уютно. Устроились удобно, деревья и кустарники прямо у скамьи укрывали тенью. Михаил начал расспрашивать девушку, когда она приедет в Ригу и можно ли ей туда написать письмо, чтобы знала, удачно ли он проскользнул экзамен по немецкому.

Бейрута вытащила из сумочки маленький блокнотик, написала адрес и вырванный листочек передала Михаилу. Он спрятал его в карман своих широченных клешей. Миша пытался продолжить разговор, но Бейрута смотрела куда–то в сторону, за фонтан. Слова парня словно  до нее не доходили.
Миша спросил, что ее так отвлекает.

– Только не резко, словно  невзначай поверни голову налево. Постарайся незаметно.

Миша так и сделал. Напротив них сидели на скамейке пожилые мужчина и женщина. Лица их были обильно изборождены морщинами. Пара ветеранов страстно целовалась взасос. У их ног стаяла семьсотпятидесятиграммовая бутылка вина. Стало ясно,  что так подогревало неистовую страстность пожилой пары.
Бейрута сказала лукаво и смущенно:

–Им очень хорошо.

Михаил неожиданно для себя решительно привлек Бейруту и перед тем как поцеловать, сказал тихо:

–Давай и мы попробуем. Может, и у нас получится так же?

Он не был большим мастером целоваться. Но до призыва на флот его однажды горячо и чувственно поцеловала одна женщина. Поцеловала и сказала: «Мне так захотелось».  На этом их  любовные отношения и кончились.
Впитав своими губами губы девушки, Миша понял, что Бейруту целуют впервые. Она вдруг стала очень растеряна и вся мелко дрожала. Губы ее не были сжаты. Но в них не было ответного стремления передать свою нежность. Они были какие–то безвольные.

Михаил оторвался от девушки, отдышался и в шутку сказал:

–А кто–то из нас не умеет целоваться.

Бейрута смущенно уткнулась лицом в его плечо.
У Михаила от этого первого поцелуя осталось  ощущение неудовлетворенности. И он потянулся повторить. Но Бейрута мягко отстранила его лицо. Да, не получилось у них так страстно и так нежно, как у пожилой пары напротив. Что–то еще в них не созрело, чтобы так самозабвенно дарить свои чувства друг другу.

О чем они тогда говорили? Да о всяких пустяках. Бейрута очень интересовалась, насколько у сидящей напротив пожилой пары вся эта страсть искренна. Их обезображенные глубокими морщинами лица не внушали в этом доверие. Михаил и сам не мог разобраться, где тут истинно, а где игра, взбодренная вином. В том возрасте ему  казалось, что все дело в хмельном состоянии сидящих напротив. Если завтра протрезвеют – им будет стыдно за свою несдержанности  на людях. А если они пьют беспробудно, то, возможно, и не вспомнят о вчерашнем бурном проявлении своих нежных чувств.

Уже в зрелом возрасте Михаилу Петровичу довелось прочитать у колумбийского писателя Маркеса роман о чистой и благородной любви 80–летних стариков. И ему стало стыдно за свои циничные мысли в то давнее молодое свое время в Детском сквере.

А в основном разговор у них шел о том, как они перед началом учебного года встретятся. Как они друг по другу соскучатся. Михаил просто изводился весь. Но ему ничего не оставалось, как играть роль самого наглого враля.

Поезд отправлялся из Воронежа поздно вечером.   Уже в сумерках Миша зашел в комнату к  девушкам. Девчата попрощались с Бейрутой без обычного в таких случаях проявления женских эмоций. Они были уверены, что и недели не пройдет, как снова встретятся. Так что не успеют друг по другу соскучиться.
На улице ярко горели фонари. Свет слепил глаза. От него небо казалось особенно черным. Ни единой звездочки не просматривалось. Хотя Михаил знал по жизни в селе и по службе на Балтике: в августе небо густо усыпано звездами и нередко в это время  наблюдается сильный звездопад.

От женского общежития университета  идти до вокзала от силы минут двадцать. Днями все накалилось от длительного августовского пекла так, что и вечером не проходила духота. Миша с Бейрутой шли не торопясь.  Перекидывались малозначащими словами. Вот уже и громадная клумба с поразительно красивыми цветами. Это роскошество было под охраной дежурящих на вокзале милиционеров. Говорили, что нередко желающие срезать или сорвать цветы на букет попадались и имели неприятности.

У Бейруты глаза загорелись алчным огнем. Она выжидательно смотрела на Михаила. И без того было душно, а тут еще кинуло его в жар от неловкости.

–Знаешь, Бейрута, меня с раннего детства резко и круто отучили воровать. Это первое. Второе – я ведь в форме. На Балтике в таких случаях непременно говорят: «Позор для флота!»

–Фу! Какой ты честняга.– Немного помолчала и печально добавила: и какой трус.

–Какой есть. Так что либо принимай таким, либо отправляй в отставку.

Михаил произнес  это вполне спокойно. Он даже возгордился тем, что в его голосе не прозвучало обиды. А ведь Бейрута задела его за живое.
Она примирительно сказала:

–Ты не обижайся. Я ведь все это не серьезно. Ты больше молчишь. Надо же о чем–то говорить.

Они прошли мимо вокзала с правой его стороны. Подошли к уже стоящему на первом пути поезду и Бейрута предъявила проводнице билет. Та отметила в своей тетради и кивнула головой: проходите.

Они зашли в вагон. Бейрута нашла свое место.  Миша опустил чемодан в рундук и вопросительно посмотрел на Бейруту. Та ответила:

–Пойдем, постоим на воздухе. Еще успею намаяться в этой духоте. Они вышли из вагона и прямо у подножек к  Бейруте метнулся  Эдик, несмотря на жару, в ослепительно белой курточке с замком. Левая ее сторона на груди была в темных пятнах. Эдик стремительно открыл замок курточки и вытащил роскошную розу.

–Только что украл на клумбе. Еще вся мокрая от полива,– выпалил он.

Бейрута вся расцвела и стала похожей на роскошную розу в ее руках. А Михаил почувствовал, что он облит какашками с ног до головы. Он только и нашелся сказать:

–А вот меня на такой порыв не хватило.

Эдик был в легком подпитии. Возможно, поэтому не по обыкновению добр, без обычной своей насмешливости:

– У тебя не было моего Жорки. У Жорки такие глаза. Он и в ночи любого «лягавого» за версту видит.

Проводница попросила отъезжающих заходить в вагон. Миша набрался смелости и попросил Бейруту на секунду отойти в сторону. Он все–таки решил поцеловать  ее на прощание, несмотря на неловкую для  него ситуацию. Она не отстранялась. Губы были по–прежнему вялы и бесстрастны. Но свободной рукой она обняла его за шею.

Разжав объятия, Михаил тихо проговорил ей в лицо:

–Понимаю. В твоих глазах я просто жалок. Но что поделаешь?  Не привык брать не свое без разрешения. Таким я и останусь. Таким, каким меня  сотворили родители, и сделала жизнь.

Он взял девушку за руку и подвел к стоящим у вагона ребятам. Поезд медленно – медленно тронулся. Ребята наспех пожали руки отъезжающей, а потом, когда Бейрута уже стояла рядом с проводницей в коридоре вагона, все помахали ей рукой.

Шли в общежитие вместе. Все трое молчали. Лишь Эдик счел нужным сказать:

– Тебе повезло. Я тебе завидую.

Михаил угрюмо ответил:

–А нечему завидовать.

–Почему. Такая девочка!

–Потом узнаешь.

На том и разошлись по своим комнатам. На следующий день на экзамене немецкого языка Михаил переживал небывалую степень своего позора. В университете работал профессор Вебер, немец по национальности. Он был ярым сторонником постижения языка через разговорную речь. Поэтому две экзаменующие старушки – божьи одуванчики – тщетно пытались вдолбить что–то Михаилу по–немецки.

Разумеется, он ничего не понял. Ему дали газетный текст для перевода его на русский. Сколько ни потел бедный парень – одолел всего три предложения. Перед экзаменом он напирал на грамматику. Оказалось, требования были совершенно иными.  Он ответил на вопрос по грамматике. И ответил правильно. Но это было второстепенным.
Бабушки изнемогли:

– Вы вообще где–нибудь учили немецкий язык?– спросили они.

–Да. В вечерней школе.

–Ну, тогда у нас к вам вопросов больше нет.

И протянули Михаилу экзаменационный лист. Он выходил из аудитории с полной уверенностью, что ему в университет дорога закрыта. Но посмотрел на оценку, поставленную «одуванчиками» и сердце запрыгало от стыдливой радости. Ему поставили удовлетворительную оценку. Две тройки, две пятерки – на очное его вряд ли бы взяли. Но на заочное Михаил надеялся пройти.

Не медля, он на подоконнике написал заявление и пошел в приемную комиссию. Ее председатель, мужчина лет сорока, был задерган до последней степени. К нему стояла очередь из абитуриентов и их взволнованных родителей.  Одни что–то председателю доказывали, убеждали, что члены экзаменационной комиссии отнеслись к их одаренному чаду предвзято. Другие плакали и просили сделать для них снисхождение. Если их примут, они докажут свою отменную способность к учебе. Они будут очень стараться.

В очереди Михаил простоял больше часа. Уставший, с покрасневшим от нервотрепки лицом председатель приемной комиссии сердито бросил в лицо Михаилу:

–О чем вы  хотите просить?

–Я написал заявление.

–Давайте!

Председатель взял  Мишино  заявление и попросил экзаменационный лист. Все это он окинул быстрым и нервным взглядом и окончательно утратил весь университетский лоск и  сдержанность:

–Вы чего мне голову морочите! Баллов вполне набрали на оченое отделениеэ Вы видите сколько людей просятся туда. А вам захотелось на заочное? Не передумаете? Идите остыньте.! Вы перегрелись, переволновались на экзаменах! Посидите, подумайте, к вам вернется здравый рассудок.

Михаил изо всех сил сдерживался, чтобы не прервать председателя своими контраргументами. Но, когда тот наконец излил свое недоумение, он сказал лишь:

–И все–таки я прошу вас принять мое заявление.

В глазах председателя  Михаил прочел полное непонимание. И он услышал:

–Ну что ж.  Поступайте, как считаете нужным. Только я вас хорошо запомнил. Поэтому можете ко мне не приходить со словами, что вы передумали.

Михаила тут  же записали  для оформления на заочное отделение и он отправился за билетом на железнодорожный вокзал. Ему хотелось как можно быстрее наконец повидаться с матерью.

Дома в честь возвращения Михаила со службы устроили небольшую вечеринку. Весь вечер в центре внимания был в основном он. Расспрашивали, как служилось, какие планы на дальнейшее. И в ходе этого неспешного разговора за стаканами водки (Тогда в сельской местности в основном преобладали стопятидесятиграммовые стаканы) Михаил узнал, что его дальнейшая рабочая жизнь в колхозе ужа практически решена. Сестра Михаила Катя  справлялась в ремонтной мастерской. Заведующий сказал, что им позарез нужен электросварщик. Тот, что работает, ни на что не годится.

Что ни приварит – оно следом отваливается.
Так что побездельничать, по утрам подольше понежиться в постели не пришлось. На следующий же день сестра повела его представлять заведующему колхозной ремонтной мастерской.

Дело решилось быстро. Предшественник Михаила был в отпуске. Ему передали, что он в мастерской больше не работает. Ему предложили другое место, но он ушел на курсы шоферов.

Михаил же впрягся в работу. Начинать ему было очень трудно. Более четырех лет он не брал в руки держатель электрода, не проложил ни единого шва. До службы Михаил работал на заводе.  Там электросварщики пользовались только электродами по ГОСТу. На  каждую марку стали только свой и только определенного диаметра.

В колхозной мастерской эдектроды готовил сам сварщик: рубил из шестимиллиметровой проволоки и покрывал их меловой обмазкой, изготовленной на жидком стекле.

Словом, Михаилу прошлось начинать с нуля, забыв о всех элементарных правилах электросварки. Многое надо было делать примитивно, грубо и вопреки  всяким  канонам. По принципу: у нас всегда так делали. У нас других возможностей нет.
Так что днями у новоявленного колхозного сварщика никакие мысли в голову не лезли. Надо было изловчаться сварить так, чтобы тебе потом глазе не кололи, мол, на второй день отвалилось. Надо было вновь постигать профессию в весьма скудных колхозных условиях.

Домой Михаил приходил усталый, частенько с задержкой.   В колхозе продолжительность рабочего дня – дело весьма растяжимое. Ложился в постель усталый, часто злой из–за дневных неудач на работе. Но сон долго не приходил.  Мысли от будничных колхозных дел переходили к Бейруте. В ушах прекращалось назойливое шкворчание электросварки, зато в голове начиналось сверление душевного порядка.

Михаил, как только приехал в село, сразу написал Бейруте письмо о том, что он зачислен и у него все в порядке. Думал, что она немедленно ему ответит. Но в университете уже начались занятия, а Бейрута все молчала. Никакой реакции на его письмо.

Еще теплыми сентябрьскими ночами парень удивлялся самому себе. Всего две недели назад он был рядом с Бейрутой. Ему казались их отношения теплыми, ласковыми и уютными. Но не более того. Рассудком Михаил понимал, что у их отношений просто нет будущего. Но, видать, сердцу не прикажешь. Когда Бейрута оказалась на далеком расстоянии,  в груди защемило. Не желает душа такого исхода. Все уверенней и настоятельнее созревало решение обязательно встретиться с девушкой, извиниться за обман и обстоятельно разобраться во всем. Мысленно Михаил называл себя последним болваном за то, что в Воронеже вел себя совершенно глупо. Вот почему Бейрута была какая–то потерянная при их расставании.

У Михаила даже созрело решение съездить в Воронеж на день и за это короткое время во всем разобраться. Несколько раз утром вставал пораньше и шел в правление колхоза на наряд. Но там неизменно говорили, что машин колхозных в Воронеж не ближайшие дни не предвидится.  Ходил до тех пор, пока ему не сказали, что хлопочет он бестолку. Начали убирать сахарную свеклу. Вся техника работает только в поле. И поездки на сторону в ближайшее время не предвидятся.

Вот и бился ночами Михаил о подушку, вертелся с боку на бок, грыз себя нещадно за тупость и легкомыслие. Но выхода не находил. В те годы в сельских семьях с деньгами было не густо. Парень никак не мог выкроить их на поездку в Воронеж. Еще на вечеринке по случаю встречи Михаила шел разговор о том, что надо собирать деньги и строить новый дом. Его убеждали:

– Ты шел по селу, видел, сколько новых домов. Сейчас все строятся. Нам негоже от  людей отставать. Тебя только и ждали со службы, чтобы самим начать строиться.

Михаил действительно обратил внимание, идя по улице родного села: оно сильно изменилось за время его  отсутствия. Вместо старых хатенок, с покосившимися стенами,  полусгнившими соломенными крышами появились красивые дома. Высокие и просторные. Глядишь на них – и душа радуется.

В ремонтной мастерской у всех был одинаковый оклад – 60 рублей в месяц. Не        более получалось и у сестры Кати на разных колхозных работах. Михаил никак не мог представить, как тут можно накопить на новый дом. Но за столом его все убеждали: можно. Можно сдавать молоко молокосборщику, можно откармливать кабана, а потом продать сало и мясо. Деньги постепенно соберутся.  И с первых дней своей  гражданской жизни Михаил дрожал за каждую копейку.
Одним словом, перспектива  строительства дома была вполне  обозначена. А вот в душевных делах царила полная неразбериха. С самого начала отношений с Бейрутой Михаил понимал, что они не пара. Она из привилегированной рижской семьи. Рига была, есть и будет одним из самых красивых престижных городов Европы, где собраны все сливки интеллектуальной и культурной жизни. Он же из самого сельского захолустья, где слово интеллект почти и не произносится.
Михаил никогда не относился с неуважением к людям другой национальности. А тут он с самого  начала почувствовал, что латышское происхождение Бейруты и его сельское русское как–то плохо сочетаются. Он был уверенным патриотом Советского Союза, считал, что это самая справедливая страна в мире. Она относилась к России с большей долей иронии. Не раз у нее проскальзывало, что она предпочла бы жить в той Латвии, которая была бы капиталистической.
Да и в чувствах все  оказалось крайне запутано. Первый горячий порыв Бейруты сменился прибалтийской  сдержанностью. То ли Михаил был крайне неуклюж в проявлении ласки, то ли так заложено ее природой.

Вначале Михаил как–то не  принимал  ничего всерьез. Он был уверен, что выбор в таком мужском многолюдье пал именно на него совершенно случайно. Связь эта кратковременна, и все закончится легкой разлукой для обоих.
Но не зря же говорят: любовь зла. Парень совершенно не замечал, что с каждым днем их отношения становятся глубже. По крайней мере, для него. Бейрута была человеком, с которым всегда надо быть настороже. Она умела говорить, не повышая голоса. Но сказать так, что мало не покажется. Она внешне спокойно  в споре излазала свою точку зрения и замолкала. И уже никак не реагировала на доводы оппонента.

Михаил тоже считал себя сдержанным человеком. Он умел терпеливо выслушивать говорящего, не перебивая его. Мог смолчать даже, когда не во всем согласен. Но когда он по–настоящему заводился, он становился горячим спорщиком и мог доказывать свою точку зрения даже в тот момент, когда оппонент терял к спору интерес.

Да, Бейрута была совсем не Лена Миронова. Хотя обе  примерно одного возраста. Бейрута почти не говорила о прочитанных книгах. Возможно, она их мало читала. Но она хорошо разбиралась в театре. Она кратко, но емко и очень увесисто рассказывала об оперных премьерах, о степени талантливости балерины и актрисы. Она не просто восхищалась модными тогда киноактерами. Она давала им почти профессиональную оценку. Будто она уже зрелый кинокритик.
В чисто практических делах Михаил был рохля рохлей. Он не разбирался в моде. И мог купить для себя что–нибудь такое, что оказывалось курам на смех. Он не мог просить. Упросить. Убедить.

Бейрута была в этом плане человеком вполне подкованным. Словно ей не 18 лет, а все 40. Поступление Бейруты на юридический факультет Миша считал вполне закономерным.

И вот теперь ночами сон покинул Михаила. Как–то  он спросил Бейруту:
–Ты сказала в начале знакомства, что я тебе нравлюсь. А чем именно?
Она просто ответила:

–Ты очень надежный.

Но в другом разговоре, когда Михаил поинтересовался, что они будут делать, если он не поступит, Бейрута так же просто сказала:
– Тогда мы потеряем друг друга. Ты ведь в таком случае собираешься жить в селе. А село не для меня.

Михаил тогда промолчал и разговор на эту тему прекратился.
Теперь  к тому разговору пришлось возвратиться мысленно. Долгими осенними вечерами, ворочаясь в постели до такой степени, что простыня скатывалась жгутом, Миша так тосковал по своей латышке, что в голове невольно рождались неосуществимые а жизни доводы, что Бейрута неправа. Можно найти взаимоприемлемое решение. И он приводил свои аргументы, видя чуть ли не явственно свою любимую перед глазами.

Михаил терзался  и мучился: почему Бейрута не ответила на его письмо? Неужели вся причина в той роскошной розе, которую сорвал Эдик, а не он. Но сколько он ни думал об этом инциденте, неизменно приходил к выводу: даже цветы воровать нельзя. Нельзя брать то, что тебе не принадлежит. Пусть он зануда. Но такой он уж есть. И ничего тут не поделаешь. Его душа болела бы больше, если бы он нарвал воровски букет на той злосчастной клумбе.

Но рассудок брал свое. Бейрута как–то строила свои планы. Она предлагала Мише после окончания университета ехать вместе с ней в Ригу. Ее отец что–нибудь придумает, чтобы устроить его на работу. Что тут говорить –  заманчивое предложение. Но Михаила в ночной непроглядной осенней тьме кидало то в жар, то в холод. Когда реальность брала верх над несбыточными фантазиями, он понимал, что мать бросать ему никак нельзя. Совесть не позволяет. Значит, нет выхода. Не по Сеньке оказалась шапка. А Бейрута, видать, не так уж в него втюрилась, если у нее преобладает рассудочность. Ждать от нее второго рывка, какой она совершила, когда стремительно убегала от компании  абитуриентов на прогулке, больше не приходится.

Шли дни и Михаил в тоске и отчаянии все больше утверждался в мысли, что надо забывать об этой своенравной и непреклонной латышке. Однажды он со своим двоюродным братом  Алексеем напился до чертиков, предварительно исповедавшись,  и услышав «Забудь!». С тех пор тоска и  душевное смятение начало переноситься легче. Михаил покорился судьбе, которая, как он всегда считал, была к нему благосклонна довольно не часто.

Уезжал Миша из Воронежа, как убегал от страшной напасти. Настолько его измотали экзамены. Поэтому не додумался взять программу подготовки к зимней сессии. О том, что это надо обязательно сделать, Михаилу никто не говорил. А сам не догадался. В результате темы контрольных работ он получал, а что ему придется сдавать – понятия не имел.

Контрольные с помощью тех, кто учился в вузах заочно, он кое–как выполнил.
И, как  ни удивительно, получил за них удовлетворительные оценки. Но к зимней сессии совершенно не готовился. Поэтому, когда получил вызов, пошел к главному инженеру колхоза попроситься, чтобы его отпустили в Воронеж немного пораньше  срока, указанного в вызове. Михаила отпустили без  скандала. И он тронулся в дорогу. Ехал и думал не о предстоящих экзаменах, к которым он совершенно не готов. Думал о встрече с Бейрутой. Михаил хорошо понимал, что будет она очень не простой. И его надежды на продолжение отношений были нулевые. Поэтому настроил себя держаться по  возможности с достоинством. Миша всю жизнь считал для себя ужасным выглядеть жалко, просяще.

Сидел Миша в вагоне и с тоской думал, что едет он в полную неопределенность. Он даже не знал, где придется жить во время сессии. Поезд приходил в Воронеж рано утром. Михаилу пришлось посидеть на вокзале, потом сходить в кафе позавтракать.  Лишь в девять часов утра он наконец поехал на трамвае в университет.  Он теперь располагался в новом здании. Его Михаил нашел не сразу. Пришлось расспрашивать прохожих. Оказалось, что сошел с трамвая он довольно удачно. Новое здание университета было совсем недалеко. Миша вместе с одеждой сдал в раздевалку свой чемодан, в котором были упакованы сменное белье и продукты на первый случай.  Поднялся на второй этаж, где, как ему сказали, располагался деканат филфака. Там была такая суматоха, что узнать удалось немногое.  Все что–то выясняли. Деканатские девушки что–то искали в шкафах, копались в папках. Ему лишь сказали: расписание рядом с дверью в коридоре.

Расписание нашел легко. Переписал в блокнот дни и часы лекций на первые три дня после Нового года. А дальше не знал, что ему делать. Вскоре раздался звонок и студенты очники вышли на перерыв. Тогда были другие времена. За курение в коридоре не поощряли. Но и не здорово придирались. Одни шли курить в туалет, другие аккуратно, чтобы сильно не бросаться в глаза, затягивались у окна.

Михаил рассеянно поглядывал на идущую мимо него студенческую массу. И вдруг увидел Бейруту. Она шла посредине в тройке девушек под ручку. Бросила взгляд в сторону Михаила, отделилась от девушек и направилась к нему. Он, взял ее за руки и сказал: «Здравствуй!». В глазах Бейруты была радость. Но не более того:

–Откуда ты взялся?

–Как видишь, приехал на сессию.

–Ты, выходит, заочник?

–Да.

Зазвенел звонок на занятия. Бейрута, высвобождая свои руки, сказала:

–В два часа будь у этой аудитории. Надо поговорить.

Михаил провожал взглядом латышку, и тут же почувствовал, что кто–то тронул его за локоть. Рядом стоял Володя. Тот самый Володя, с кем Михаил жил в одной комнате общежития при сдаче вступительных экзаменов.
В отличие от Бейруты Володя на лекцию не пошел, дабы поговорить с Михаилом:
–Ну как твои дела?– спросил он.

Михаил изложил ему свое теперешнее положение. Пожаловался, что надо искать квартиру. А где ее искать – он совершенно не знает.

– Не ломай голову,– сказал Володя. –Я живу в общежитии. У нас есть одна свободная койка. Студент–геолог уехал на практику.  Так что десять дней без забот откантуешься на его кровати.

Володя сдавал вступительные экзамены только на отлично. Но сейчас рвения к учебе он не проявил:

– Давай мы твою проблему с жильем решим немедленно. Пойдем. Я отведу тебя в общежитие. А лекции я сегодня пропущу. Тут за это спрашивают не строго.
 
Михаил с Володей опустились в раздевалку,  оделись, взяли чемодан и пешком отправились в мужское общежитие.Шли по Проспекту революции пешком. Володя рассказывал обо всех, кто сейчас учится в университете из тех, кого Михаил знал по вступительным экзаменам. Повезло не всем. Но многие знакомые парни и девушки оказались удачливыми.

Володя не обошел в разговоре и Бейруту:

– Какие у тебя с ней сейчас отношения?

–Я и сам не  знаю.

Володя помолчал немного и добавил:
–Она в начале сентября спрашивала о тебе. Потом ничего вроде. Успокоилась. Сейчас около нее какой–то хмырь крутится с юридического. А серьезно у них, или это только его притязания – не знаю.
Володина комната была на втором этаже общежития. Когда зашли в нее, он пошутил:

–Теперь поживешь и в мужском. Тут все, как у девчат. Те же семь кроватей, стол, у каждой кровати тумбочка. Стандарт. Вот твоя койка. Средняя от стены. Белье чистое. После отъезда геолога заменили.

Михаил задвинул чемодан под кровать, сел на застланную постель. Потом, поняв свою оплошность, спросил у Володи:

–Ты есть хочешь?

–Студент всегда  хочет, если живет только на стипендию. А у тебя что–нибудь есть?

–Есть

И Миша вытащил свой чемодан обратно, открыл его и достал газетный сверток, положил на стол солидный шмат свежего, недавно посоленного сала, из бумажного пакетика выкатил на стол с десяток вареных яиц. Предупредил при этом: есть и сырые. Володя ел с завидным аппетитом, похваливал сало. Михаил посочувствовал парню. В новохоперском селе у Володи осталась тетка. Из родных больше никого. Вот и мается бедный на одну стипендию. Конечно, ему всегда есть хочется.
Разговор за обедом крутился вокруг воспоминаний событий недавнего августовского времени. То один случай придет на ум, то другой. И отлегло на душе у Миши, словно свиделся с родным человеком. Не заметил, что наступило время идти на встречу с Бейрутой.

К аудитории, в которой студенты юридического факультета слушали лекции, он пришел минут за десять до звонка. Время тянулось  как–то медленно. Судя по всему, Михаил волновался. Звонок заставил его вздрогнуть. Бейрута вышла одной из первых. Удивленно окинула его с ног до головы. Михаил прекрасно понял смысл и значение этого взгляда:

–Я слишком смешон в вашей среде?

Бейрута хмыкнула и  прямо ответила:

–Да уж выделяешься.

–Я и сам понимаю, что тут  не в масть. Но это не моя вина. Семья моя постаралась.

Михаил видел, что все молодые люди носили короткое, едва прикрывающее сидалище пальто с шалевыми воротничками. У всех на головах были высокие
«пирожки», на  ногах – летние туфли. Такова была тогдашняя мода в городах. Так ходили многие молодые ребята и в селах.

В таком виде ни мать, ни сестра Катя, в Воронеж Мишу ни за что не хотели отпускать. Сестра присмотрела в магазине дорогущее осеннее пальто. Хотела покупать зимнее. Но брат в таком выходить на люди отказался наотрез. Когда осеннее пальто мерили, Михаил обратил внимание, что оно длиннополое. Сейчас никто таких не носит. Сестра хлопнула себя по бедрам руками:
–А как ты до станции будешь добираться? Если придется ехать в кузове – тогда как? С короткополым нас мама домой не пустит.

В разговор включилась продавщица. Горячо убеждала: до станции все 70 километров. Снимут с кузова мерзлой кочерыжкой. Махнул Михаил тогда рукой. Делайте, что хотите.

Шапку тоже сестра купила ушанку китайского производства и ботинки с суконным верхом. Их тогда звали «Прощай молодость».
Теперь Михаил расплачивался за свою уступчивость. Впрочем, Бейрута к его  немодному виду больше не возвращалась.

Они вышли из университета и Бейрута предложила пройтись до   общежития пешком. Заодно обо все поговорить.

–Надеюсь, ты расскажешь обо всем, что произошло,– сказала она.

–Покаюсь, как на духу, – ответил Миша. – Только ты сначала объясни, почему не ответила на мое письмо?

–Какое письмо?
 
Лицо Бейруты выразило крайнее удивление.
–Я не получала никакого письма.
–Как только приехал к матери, я тебе сразу написал, что сдал  все нормально.

–Не было письма.

–Ты считаешь, что я тебя обманываю?

–Да нет. Каким я тебя знаю, ты не похож на обманщика. Но куда же оно запропастилось? Неужели мои родители постарались. Ты ничего там особо чувственного не писал?

–На мой взгляд, оно было чрезвычайно сухо информативно. В излияние чувств в нем я не вдавался.

– Наверно, это дело рук моих родителей. – А я в сентябре вся извелась. Все выясняла, что с тобой стряслось. Почему тебя не оказалось среди зачисленных? Все расспрашивала ребят. С кем ты жил в общежитии. Ты не представляешь, как я тогда  мучилась. Мне девчата в комнате даже начали сочувствовать. Чего я терпеть не могу. Потом, правда, не душе немного улеглось.

–А что же с тобой все–таки случилось?

И Михаил без утайки рассказал обо всем, что побудило его перейти на заочное отделение. Рассказал, в какой халупе живет мать с сестрой, когда рядом строят на месте старых хат новые красивые дома. Рассказал о большом желании матери дожить остаток дней в нормальном жилье. Чтоб так, как у соседей. Чтоб не глодала обида – у них так хорошо, а у нас так плохо.

Повинился Миша  за то, что еще в дни вступительных экзаменов не рассказал ей прямо и открыто об истинном положении дел. Духу тогда не хватило. Боялся, что она от него тут же отвернется.

– Так что я впрягся в тяжелое дело. И это не на один год. Денег  мать с сестрой ни копейки не собрали. Придется зарабатывать и постепенно покупать стройматериалы.
А ты теперь решай, как со мной поступить.

Бейрута долго шла молча. А потом спокойно, даже с некоторой ноткой доброжелательности сказала, вернее, вынесла свой приговор.

–Ну что ж. Значит, не судьба. Но как же мне  жаль, что не судьба. Давай так. За время сессии ты еще хорошо подумай.  Я бы очень хотела, чтобы ты восстановился на очное. Тогда бы у нас было будущее.

Какое–то время она шла молча. И Михаил не приставал к ней с разговорами. Потом продолжила:

–Только я знаю, что твое решение окончательное. Перед твоим появлением я почти смирилась и успокоилась. Думаю, все у меня пройдет. Думаю, и у тебя тоже. А знаешь, давай повторим прошлое. Мне надо нести белье на стирку к Миловидовым. Давай сходим вместе.

Михаил согласился. Он нес туго набитую сумку. По пути они разговаривали ни о чем. Все было сказано. И обоим надо держать марку. Дом Миловидовых стоял на Проспекте. Миша выразил намерение остаться у подъезда. Бейрута взяла у него сумку. И тут к дому подошел Геннадий Николаевич Миловидов. Он с удивлением посмотрел на Михаила. Судя по всему, узнал его:

–А что же вы в квартиру не заходите, молодые люди?

Михаил растерянно  пробормотал:

–Спасибо. Я подожду у подъезда.

Бейрута и Геннадий Николаевич стали подниматься по лестнице. Миша закурил и стал нервно ходить у подъезда туда–сюда. На душе у него было очень скверно. Даже скрипящий под ногами снег раздражал его.
На обратном пути, когда уже подошли к женскому общежитию, Михаил  сказал:
–Я тебе постараюсь глаза не мозолить. Если можно, обниму. Так и попрощаемся.
Она была согласна.

В Володину комнату общежития Миша пришел уже поздним вечером. Все ее жильцы были в сборе. Кто просто лежал на своей койке, кто читал книгу, один бренчал на гитаре. Володя познакомил всех с Михаилом. Ребята встретили его с добродушным безразличием. Живи, мол. Мы не против. Койка–то свободная. Расспросили только, откуда приехал и на каком факультете учится.
Володя внимательно посмотрел на Мишу и ни о чем спрашивать не стал.

Оставшиеся до новогоднего праздника дни Михаил сидел в университетской библиотеке. Он наконец узнал, какие экзамены предстоит сдавать. Особенно испугала его античная литература. Ни  «Илиаду» ни  «Одиссею» он в руках не держал. И содержание этих книг ему никто не рассказывал. В библиотеке для него нашли лишь брошюрки с разбором этих произведений. Михаил резонно понял, что прочесть эти бессмертные творения Гомера у него просто нет времени. Остается только прочно вникнуть в содержание этих брошюр. Авось на «удочку» и вытянет.  О лучшей оценке он и не мечтал. Так же пришлось постигать и древнерусскую литературу.

В общем, дни пролетели стремительно. Вечером 31 декабря он пришел в общежитие усталый и растерянный. Второго января начинаются лекции, а у него полная пустота в голове. Только звон в ушах от забот и тревоги.

Ребята были возбуждены хлопотами. Оказывается, они решили отметить наступление Нового года своей комнатой. Предложили и Михаилу поучаствовать. Он дал им денег на бутылку водки,  достал из чемодана свой шмат сала и сырые яйца. Ребята пришли в ликование. Закуска получалась отменная. Тут же вытащили электроплитку, помыли сковороду и начали готовить яичницу на сале.
 
Один из парней сбегал в гастроном, принес три бутылки водки. Полночи ждать никто не собирался. Сели за стол, пока яичница еще щкворчала. После первого стакана все заметно охмелели. Михаил понял, что выпивка среди ребят – дело крайне редкое. У всех развязались языки. И пошли соленые анекдоты. Да такие заковыристые,  что комната часто содрогалась от громкого хохота. Михаил даже пытался предостеречь, не будет ли неприятностей от такого веселья. Но его успокоили, выпивает сейчас все общежитие. Везде смех и веселье.

Водка закончилась быстро. Ни в бутылках, ни в стаканах – ни капли. И анекдоты с перчиком вдруг поиссякли. Как понял Михаил, денег на продолжение застолья ни у кого не было. Да и он взял в Воронеж более чем скромную сумму.
И вдруг кого–то из ребят осенила идея: надо идти в университет. Там в актовом зале новогодний бал. Там будет веселее. За эту мысль ухватились все. Стали немедленно одеваться. Все заметно повеселели. Есть впереди цель. На улице вдохнули морозный воздух. Под ногами смачно похрустывал снег. И почти нет  прохожих. Время близилось к двенадцати. Все  отмечали Новый год либо дома за праздничными столами, либо в гостях.

По Проспекту шли с шутками– прибаутками. Поддевали друг друга, подначивали. Но не со злостью. А так ради веселого настроения. В университет зашли, мгновенно став степенными и сдержанными на слова. И тут  же столкнулись с трудностью. В гардеробной не осталось свободных номеров. Гардеробщица разводила руками, всем своим видом показывая, что ничем не может помочь. Но ребята были настроены решительно. Они указали на стоящие в гардеробной табуретки. На них они и решили оставить свою одежду. Мехов ни у кого не было.  А на   заношенные пальтишки и шапки вряд ли кто позарится. Гардеробщица сказала, что ни какой ответственности не несет за их одежду.

У входа в актовый зал стояли спортивного сложения ребята с красными повязками на рукавах. Они очень внимательно присматривались к пришедшим. Но, похоже, вид их не вызвал у дежурных дружинников никаких сомнений.

Вновь пришедшие ребята из Володиной комнаты  выстроились у самой стены. Актовый зал показался Михаилу просто громадным. Но он был заполнен даже чрезмерно. Танцующим парам не представлялось возможности проявить свой талант во все красе.

По углам зала установленные динамики гремели во всю мощь. Трудно было понимать говорящего рядом человека.
Несмотря на всю эту скученность, Михаил быстро нашел взглядом Бейруту. Она танцевала с Эдиком. Танцевала со злым лицом. Эдик что–то ей горячо объяснял.
 Постепенно ребята, пришедшие с Мишей, нашли себе пары. Ему пришлось подпирать стену одному. Он  рассматривал танцующих. В основном все были одеты одинаково. Заношенные плохо отглаженные пиджаки, невыразительные рубашки. На брюках у колен заметные вздутости.

Но были и яркие экземпляры. Эдик одеждой просто блистал. Заметно выделялся изяществом  убранства нынешний Бейрутин обожатель. Его Миша определил по тому, что Эдик после танца подвел девушку к этому рыжему патлатому щеголю.
Так бы и пришлось Мише стоять у стены, если бы ведущий бала не объявил в микрофон дамский танец. И тут же к нему с  изящным поклоном подошла невысокая смуглая девушка. Миша впал в панику. Он ведь совершенно не умел танцевать:
–Девушка! Я вас очень прошу меня простить. Но я не умею танцевать. Понимаю, что я наношу вам оскорбление. Но зачем смешить людей. Если желаете, давайте поговорим о чем–нибудь.

Смуглое лицо девушки налилось густой краснотой. Но она вежливо ответила:

–Это вы меня простите. Ошиблась.

И отошла в сторону.

Михаил тоже горел от стыда. Он сразу сообразил, как нелепо выглядит. А потому поспешно вышел в коридор. Стал у окна, переживая мерзостность своего положения.

И тут к нему подошел Эдик. Всегда бодрый на вид, с насмешливым взглядом, сейчас он выглядел просто жалко. Он позвал Михаила сходить в туалет покурить. Там было настолько дымно – хоть топор вешай. Но они все–таки остались с сигаретами в этом дымном зловонии.

–Как твои дела. Миша?– начал разговор Эдик.
–Как ты, наверное, знаешь, я – заочник. Работаю электросварщиком. Живу с матерью и сестрой. Сейчас приехал на сессию. Хотя совершенно к этому не готов. Вот, пожалуй, и все.

Ростом Эдик был ниже Михаила. Поэтому смотрел на него, подняв голову.

–С Бейрутой у тебя, как и у меня, не клеится,– резюмировал он.

–В общем–то, да.

Я это понял. Ну и как переживаешь?

–Да я уже практически пережил.

–А я не могу. Она мне постоянно отказывает.  А я снова иду, прошу. Чуть ли не на колени падаю.

–Брось, Эдик. Она не для нас.

Эдик сокрушенно покрутил  головой:

–Не мо–о–гу. Видно, я однолюб.

Миша помолчал в нерешительности. Но не удержался. Сказал:

–У меня о тебе были другие впечатления. Я думал ты в этом плане всегда победитель. Всегда на коне. Теперь понял, что ошибался.

–Какой победитель?

–Да большим бабником я тебя считал.

–Это по каким признакам?

–А та сухая жердь, с которой вы в комнате ночевали?

– Там ничего не было. Ей просто негде было жить. А мы и пожалели. К ней и прикоснуться–то было противно.

Они вышли из густого никотинного смрада и Эдик протянул руку:

–Поеду домой. Мне тут делать нечего.

Больше Михаил с ним не встречался.

После праздника начались занятия у заочников. Михаил слушал лекции и с тоской думал, что впрягся не в свою телегу. Сразу стало ясно: это не школа. Лекторы не всегда интересовались, понятны ли заочникам термины, которыми они обильно насыщали свои темы. Да и быть в течение восьми часов собранным и внимательным, чтобы все понять и запомнить, для нормального человека– дело непосильное. Иногда мысли уводили далеко от усвоения излагаемого материала.  Даже в вечерней школе, где Михаил до службы на флоте получал среднее образование, дышалось намного легче. И изучаемые предметы – понятнее.
В перерывах между лекциями он старался Бейруте на глаза не попадаться.  Давалось это нелегко. Коридор для филологов и юристов был общий, и перерывы извещались звонком в одно время.

Но, как понял Миша, она и сама старалась с ним не встречаться. Все было решено окончательно и бесповоротно. И, как говорят на юридическом языке, обжалованию не подлежало.

За время сессии новоявленный заочник столкнулся с неожиданностью другого порядка. Когда у них с Бейрутой все ладилось, никто не лез к Михаилу в душу. Не пытался расспрашивать об их отношениях. Теперь ему просто проходу не давали. Как–то возвращался Миша из университета, ему  встретилась Клава,  не в меру полная, неуклюжая девушка, в прошлом августе жившая с Бейрутой в одной комнате. Клава поступила на био–почвенный факультет Она искренне, или сделала вид, что искренне, обрадовалась встрече. Стала интересоваться, как у Миши жизнь. Почему он на очном отделении?

Миша вкратце  разъяснил свое нынешнее положение. Был пасмурный, ветреный, холодный  день. Михаилу хотелось поскорее в теплое помещение. Но Клава, судя по всему, холода не чувствовала. Ее интересовало все вплоть до незначительных мелочей.

И наконец, она, как понимал Миша, перешла к главному.
–Что у вас с Бейрутой? Говорят,  вы поругались?– участливо спросила Клава.
На что Михаил сдержанно ответил:
– Да нет. Неверные сведения. Мы дело решили миром. Ни обид друг на друга, ни  злобы не оставили.

–Вот как? Ты знаешь, Миша: я рада, что у вас все закончилось.  Не та она девчонка, что тебе нужна для жизни.

–Почему?

–Ветреная она. Да и избалованная очень. К семейной жизни совершенно не приспособленная. Поверь, это не только мое мнение. Так думали все наши девчата. Не нашего она поля ягода.

–Разве? Я мне так не показалось.

–Ты парень девчонками не избалован.  Ты в них еще плохо разбираешься.

Миша почувствовал, что его разом окатило злостью. Чтобы не сорваться и не наломать дров, он извинился перед Клавой,  сказал, что дальше вести разговор ему не в мочь – замерз сильно, попрощался и пошел быстрым шагом в общежитие.
Шел и думал о странностях человеческой натуры. Почему вдруг совершенно посторонних людей так остро интересует сам факт прерывания их с  Бейрутой отношений. Им–то что от этого? Так нет же, стараются разузнать подробности, покопаться в самом интимном, сокровенном. Что Клаве от того:
сохранилась ли у них любовь, или она по каким–то, неважно каким,
 причинам, прервалась.

Да разве одно только Клава? Михаилу уже надоели эти сочувственные беседы. И все в один голос корят Бейруту. И чем больше они корят, тем  меньше Миша принимает их сочувствие на веру.  В нем крепнет и крепнет убежденность, что Бейрута нормальный порядочный человек. Ну не сложилось у них. Так что  ж? Зачем  ее поливать помоями?

Но больше всех Михаила поразила Алла. Эта девушка была особо лакомой приманкой для ребят, которые во время вступительных экзаменов жили в женском общежитии. Ею восхищались все. И вовсе не зря. Алла была красива той броской красотой, на которую и мужчины и даже женины обращают внимание за версту.
Родом Алла из Липецка.  Она была  изящно сложена с нежной кожей и чарующими чертами лица. Во время вступительных экзамена Алла замещала ушедшую в отпуск комендантшу женского  общежития. Так что она была для ребят в какой–то мере начальником. Частенько заглядывала в их комнаты, стыдила за беспорядок. А когда уходила, ее провожали вожделенно–восхищенные взгляды лежащих на койках ребят. Самый старший из них – Юра в Аллу безумно влюбился. Никто об этом сначала не догадывался. Юра был парнем скрытным. Где и как он подкатывал к Алле, никто не видел. Но однажды Юра  отгладил все лучшее, что у него было из одежды и на вопрос, куда он так вырядился, ответил: идет в ресторан. Тут же возник закономерный вопрос: с кем. Смущенный Юра ответил: с Аллой.

Все пожелали вполне искренне Юре успеха. Когда он возвратился из ресторана, никто не слышал. Все уже спали. Но по лицу Юры утром сразу поняли, что ему не улыбнулась удача. В этот день  Юра сдавал очередной экзамен. И провалился. Пришел он в комнату в чрезвычайно расстроенном состоянии. Оказалось, что поход с Аллой в ресторан оставил его без копейки в кармане.  И ехать ему в свой Донецк было совершенно не за что. Ребята поежились, выразили удивление, как мог такой взрослый человек, каким Юра был на самом деле, так  безоглядно кутить до последней копейки. И Юра вынужден был объяснить, что Алла заказывала редкие деликатесы, ни разу не поинтересовавшись, какими средствами располагает ее кавалер. Потом приходилось слышать, что так девушка поступала со многими парнями. И многие оказывались в положении Юры.

Все, кто тогда жил в комнате, покопались в своих карманах и чемоданах. Оторвали от себя, кто сколько мог, и набрали–таки парню на билет. Миша еще тогда в довольно резкой форме высказал Алле, что он думал об этом постыдном случае. Она тоже резко ответила, что таких вожделенных страдальцев только так и надо учить.

Учась на вечернем отделении, Алла работала в деканате на какой–то незначительной должности. Естественно, Миша с ней чуть ли не ежедневно встречался. Во  время перерывов  обменивались случайными обрывочными фразами. Поговорить пообстоятельнее как–то не получалось. Но однажды они вышли из университета и пошли к общежитию одновременно. На что Алла отреагировала:
–Бывает же такое совпадение.

Как тогда делали многие, ни на троллейбусе, ни на трамвае они не поехали. Пошли по Проспекту пешком. Говорили о том, о сем. Потом Алла поинтересовалась, как у Миши в личном плане. Михаил отвели прямо: в настоящее время – никак.

–Ты знаешь – это и к лучшему, –  сказала Алла. – Бейрута тебе совсем не подходила.

–Почему?

–Ты парень серьезный. А она – разлюли – малина. Она ведет себя так, что около нее рабата сладко облизываются. Летят на нее, как пчелы на мед.
Михаила потянуло на дерзость:

– А кто же мне пара?

–Ты это спрашиваешь серьезно?

–Разумеется.

–А почему бы не я?

Михаил был настолько ошарашен, что у него помутилось в голове. Минут десять они шли молча. Алла заговорила первой:

–Что, язык проглотил?

–Да очень уж неожиданно.

–Я и раньше замечала: ты страдаешь душевной слепотой.

–Ты права. Не ожидал от тебя такого признания. Такая красавица. И вдруг…

–Ничего не вдруг. Я тебя заметила с самого начала.

«Ну и счастье мне подвалило: хватай – не хочу »– горько подумал Миша и, стараясь сохранить хладнокровие, тихо произнес:

–Ты очень осуждаешь Бейруту. Только я в вас обеих никакой разницы не вижу. 
По мне, вы «два сапога – пара». На тебя парни тоже летят, как пчелы на мед. Достаточно Юру вспомнить. Так что меня, похоже, ждет та же участь. Если у нас с тобой что–то получится, тебе придется ехать жить в село. Мне ведь надо там дом для семьи построить. Мы с сестрой впряглись в это дело.

Тут не нашлась что сказать сама Алла. Некоторое время они шли молча. Потом Алла, как будто  внезапно вспомнив, пробормотала, что ей надо в гастроном и Миша продолжил путь в общежитие один.

Как ни удивительно, свою первую в жизни зимнюю сессию Миша сдал. У него в зачетке было даже несколько оценок «хорошо». В нем появилась надежда, что, возможно, он и осилит университетскую программу. Хотя отлично понимал, что впрягся он в каторжное дело. Возвращался с сессии с твердым намерением предстоящие полгода до июня серьезно и много заниматься домашней учебой. Но, как говорится: было б сказано. На летнюю сессию Мила снова поехал не подготовленным. Там он и узнал, что Бейрута перевелась в Рижский университет. Отбыла на родину. На душе у парня было двойственное чувство. С одной стороны, было облегчение. Не будет встреч – не будет и терзаний. В разлуке легче изживать сердечную боль.

Но подспудно точила тоска. Теперь они уже никогда не встретятся. Как бы ни бодрился в прошлый новогодний праздник Миша перед Эдиком, он на деле был таким же размазней, как и насмешливый его соперник. Нужны были годы, встречи с другими девушками, другие глубокие увлечения, чтобы тоска по латышке вконец растаяла и перестала беспокоить.

С тех пор прошли не годы –  десятилетия. Михаил Петрович совершенно забыл о своем университетском увлечении.  Бейрута из памяти напрочь исчезла. Она никогда не вспоминалась и не снилась. Пока не пришла в его сон и не воскресила воспоминания далекой молодости. Время все сгладило и утихомирило. Остался лишь обычный человеческий интерес. «Поди ж ты, – думал теперь Михаил Петрович. – Такой момент молодости, а в памяти ничего не осталось. Не будь сна – так бы никогда и не вспомнил». А теперь вот хочется обо всем подумать, покопаться в прошлом, разобраться в той, такой мимолетной и такой неопределенной связи.

Но сколько Михаил Петрович ни размышлял, ясности и понимания произошедшего тогда в Воронеже ни на грамм не прибавилось.  Только стал он винить в разрыве больше себя. Был молод, не имел опыта общения с девушкой. На службе душой огрубел. Рубил все с плеча.

Да и Бейрута была бескомпромиссна. Тоже решала все сразу. И ни минуты сомнения.

Думалось и о глубине чувств. Возможно, мимолетное увлечение оба приняли за настоящее. А настоящего–то и не было. Потому так быстро и безоглядно отказались друг от друга. Теперь Михаил Петрович понимал, что это только в книгах все логично и закономерно. В них каждый поступок мотивирован и обоснован. В реальной жизни бывает то, что здравому смыслу неподвластно.
Он прожил со своей женой более пятидесяти лет. Казалось, узнали друг  друга до последней клеточки. А иногда оба выкидывали такое, чего от себя век не ожидали. И чему, сколько ни думай, не найдешь ни объяснения, ни оправдания. В жизни часто решает все его величество случай.

Не скажи он в открытое окно общежития  латышское «Не супрут», вероятнее всего, и вспомнить было бы нечего. А произнес Михаил эту фразу потому, что она ему врезалась в память благодаря одному  скандальному случаю. Осенью 1959 года  его, старшину первой статьи Погорелова и еще одного матроса, имя которому Петька, направили поездом в Ригу для испытания новой радиолокационной станции. Помнится, тогда прибыли они в Болдерай, где размещалась военно–морская база. На тральщике в жестокий шторм вышли в море и целые сутки Михаил простоял на ходовом мостике. Определяли задний «лепесток» излучения антенны локационной станции. Все время радом с ним был мужчина в штатском от конструкторского бюро. Что– то там не клеилось и Михаилову группу отпустили обратно в Балтийск.

На рижский вокзал матросы прибыли задолго до отхода поезда. Посуммовали и решили, что неплохо было бы взять бутылку водки. Тогда с выпивкой на военной службе было очень строго. Потому и случалось это крайне редко, с соблюдением всех мер предосторожности. Но ребятам предстояло ехать в  купейном вагоне. Купе – на троих. Подселять к ним до самого Балтийска никого не будут
Вот и решили побаловать себя. Как теперь говорят, расслабиться после суточной неимоверной болтанки в море. Возник вопрос, кому идти в магазин. Самым молодым был матрос Петька. Он замялся, явно не решался рисковать. По Риге ходили военные патрули. Мигом могли сгрести за приобретение спиртного. Старшине первой статьи Погорелову не позволяло рисковать воинское звание. Таким образом, оставался один Михаил. Он взял деньги и пошел искать магазин подальше от центральных улиц. Где–нибудь в переулках. Расспросы встречных помогли ему найти такой магазин. Михаил  вошел в него, огляделся. Покупателей – никого. И улица за окнами пустынна. Обратился к молоденькой продавщице:
–Мне, пожалуйста, бутылку водки.

Продавщица презрительно окинула матроса с ног до головы и пробормотала что–то невнятное. Михаил кое–как разобрался, что ему было сказано «Не супрут». Значение сказанного он, естественно, не понял. Постоял немного и снова попросил:

–Мне бы бутылку водки.

Продавщица ушла к другому концу прилавка. Как будто и не слышала Мишиной просьбы. Он был в полной растерянности. Уже собрался уходить. Тут в магазин зашел средних лет мужчина, неказистый сложением, но с воинственным видом.  От него разило водкой.

–Чего, моряк, маешься?– спросил он.
–Да вот  хотел купить бутылку, а она не поняла меня что ли?
–Не будь тряпкой, моряк. Все она лярва понимает. А ну, шалава, дай моряку водки, а то я в миг твою харю разукрашу в синий цвет.
Продавщица молча взяла у Михаила деньги и подала ему бутылку. Он был в полном замешательстве:                –

–Что же вы так грубо?

–С ними иначе нельзя. Они же нас ненавидят, сволочи.
Михаилу захотелось поскорее убраться из магазина. Он поблагодарил мужчину и поспешил выйти на улицу.

На вокзале его уже ждали ребята и старший лейтенант, ответственный за оформление проездных документов и за их благополучную отправку из Риги. Бушлат не скрывал оттопыренную бутылку в кармане брюк Михаила. Старший лейтенант внимательно на него посмотрел и укоризненно покачал головой. Он отвел матросов в купейный вагон, объяснил проводнице, что матрасы везут секретную аппаратуру и к ним в пути никого  ни в коем случае нельзя  подселять. Так что в тот момент матросы чувствовали себя важными особами.
Сейчас Михаил Петрович с иронией думал о системе обеспечения их безопасности и безопасности аппаратуры, которая была до такой степени проста и примитивна, что секретить  ее не было никакого смысла. Такую американцы использовали для локационной разведки еще во время Великой Отечественной войны.
Зато Михаил Петрович без всякого юмора вспоминал о фразе, сказанной продавщицей рижского продовольственного магазина: «Не понимаю». Теперь он предполагал, что причиной их расставания с Бейрутой стало именно непонимание. Не нашли они оба ключики к сердцам друг друга. Если бы нашли– узнали бы без остатка, чем богата душа каждого из них, поняли бы друг друга и их сердца застучали бы в полном согласии.

Думал Духанин о нынешнем положении Бейруты, если она еще жива. Как сложилась ее судьба? Она вошла в европейскую жизнь в полном ее понимании. Не разочаровалась ли? Она ведь теперь пенсионерка. Какой была ее жизнь все эти годы? Энергичной и плодотворной в советские времена?  А, может, ей не повезло ни  в личной, ни в трудовой жизни. Поди теперь узнай. Жизнь  их развела. И  непроницаемая штора неизвестности отделила друг от друга.