Денис, Домна и их дети

Малышка на руках у моей прапрабабушки - одна из мои прабабушек - баба Дуся.


Денис и Домна.
     Жили-были Домна и Денис – мои прабабушка и прадед. Денис был непьющий, работящий. Родные не нарадовались на него. Однажды на закате, когда Денис возился во дворе, был ему ГОЛОС: «Будет война… Тебя убьют… Твоя жена останется жить с дочерьми и сыном…» Денис пошел да и рассказал об этом своей женушке. Хоть Домна и обругала мужа матом, судьбы их сложились именно так.
    Об этом мне рассказывала их дочь Ольга, моя баб-Оля. Я бы не поверила, что розовощёкая, белокожая, голубоглазая, маленькая, кругленькая, вся мягкая, с маленькими ручками баба Домаша, могла ругаться, тем более матом. Но баба Оля рассказывала, что её отец Денис был скромным, молчаливым и терпеливым, а мама Домна могла «запульнуть» в случае чего.

    У Дениса и Домны было шестеро детей, да трое умерли в раннем детстве. Ещё у Оли, Ани и Феди были братья Коля и Ваня, и сестра, кажется, Настя. Их сгубила «младенческая» – так бабушка называла эту болезнь. Думаю, это дифтерия.
    Когда убили на войне Дениса, очень горевала Серафима, сестра Домны. Говорила даже в сердцах: «Лучше б моего убили, непутёвого, Денис бы с двумя хозяйствами справлялся бы». Хотя… Кто знает, как сложилась бы судьба? Мало кто из мужчин не спился после той войны….
    Моего прадеда Дениса ранили в руку под Ленинградом и везли поездом в госпиталь, в Вологду. В принципе, рана неопасная, когда б были антибиотики. Но началось заражение и гангрена. Руку отняли почти всю, но это не спасло его, заражение пошло дальше, что и привело к смерти. Он похоронен в г. Кадуе под Вологдой. Бабушке Домаше оттуда писали пионеры, которые ухаживали за могилой. Даже есть фотография – замершие в салюте пионеры на фоне могильной плиты. Точно не знаю, были ли там Домна и её дети. Кажется, были однажды.
    Домаша умерла в 1978 г., когда мне было 4 года. Кажется, ей было 80... Хорошо помню, как плакала мама, когда нам принесли телеграмму. Я плакала вместе с ней.
Бабу Домну помню смутно. Помню, где стояла её кровать... Помню что я, совсем маленькая, стаскивала все перины с её кровати на пол, а она жалела, что назвала меня Юлей – юлой. Помню, что она выходила на улицу со мной гулять, а я убегала от неё «на тот край». Оля рассказывала, что, умирая, она отвернулась к стене и прокричала трижды «Юлька!».

    Семья бабушек и дедушки была необычная, закрытая в прямом и переносном смысле. Бабушка Аня не общалась ни с кем, кроме своих, по причине душевной болезни. Но ведь и к деду не применишь слово «дружил», даже «приятельствовал». Всё общение деда с соседями сводилось к тому, что его звали чем-то помочь. Даже когда приходили родственники, он стоял в сторонке и молчал, было видно, что он мучается и ищет предлога уйти. Настоящий интроверт!
    Только бабушка Оля общалась с соседями и родственниками. Она была их своеобразной ниточкой, связующей с окружающими.
    Из-за недоверия к людям их дом завсегда был заперт. На все засовы. Окна не открывались – ни во двор, ни на улицу. Была только микроскопическая форточка. Даже курам выйти на улицу, пощипать травки, было нельзя - все дыры в заборе были заткнуты ветошью, консервными банками и досками. Хотя у всех соседей куры ходили, где заблагорассудится. Ворота во дворе запирались на огромный, неподъемный засов. Если я на минутку выбегала, оставив двери незапертыми, а прикрытыми, через 10 минут я находила их уже закрытыми. Правда, я не особо переживала по этому поводу – смотрела в щель, нет ли во дворе деда, и сигала через забор, чтобы никого не беспокоить и не нарваться на воспитательный процесс.
    Это недоверие к людям, застенчивость, «умирание от скромности» - интересно, чем они вызваны? Обидами, притеснениями от более нахальных людей? Болезнью бабушки Ани? Давнишним мелким воровством соседей?
    У бабушки Оли было миллион «поучительных» историй о нашей семейной простодырости… Как сейчас помню: «Отец твой – такой же простофиля!»…
Особенно врезался в память случай с Федей.

    Время тогда было колхозное, тощее. Яйца, молоко надо было сдавать в колхоз. Оставались крохи, и только на праздник можно было себе позволить съесть что-то вкусное – масло, яйцо... Дед, будучи подростком, вышел с вареным яйцом в руках за ворота – собирался съесть. Кто-то из соседских ребят поспорил с ним, что съест яйцо вместе со скорлупой. Дед отдал яйцо, а тот, прохвост, взял да и съел. «Вот какие мы все простофили!» - поучала в заключении бабушка. По мне так это был «аттракцион фантастической жадности» со стороны «объегорившего», но я-то и не голодала никогда…
                Дядя Федя
Дядя Федя (никаким дедом язык не поворачивался его назвать), считался был странным замкнутым человеком, интровертом - наверное, таких зовут бирюками… Но дети, не имея жизненного опыта для сравнения, воспринимают окружающих такими, какие они есть, как данность. Мне он не казался никаким странным и замкнутым. Наоборот – спокойный, обстоятельный, молчаливый, надёжный, умный.
Бабушку Аню из-за шизофрении беспокоили голоса. Когда бабушка была моложе, она была более буйная и шумная и, вероятно, беспокоила домочадцев. С возрастом болезнь выражалась в бормотании, вспыльчивости по пустякам и замкнутости. Она почти не выходила со двора. Помню, она постоянно вполголоса вела беседу, как будто с несколькими знакомыми «бабами» (так она их называла). Мои летние пробуждения в детстве (сначала просыпается слух) начинались с этого бормотания –. Бабушка Аня замечала, что я просыпаюсь, шла ко мне с яичным желтком в красных, уже разбухших от воды, приговаривая: «Юля! Жалток, жалток»…
      Поскольку дядя Федя был бухгалтером в Пчелиновском колхозе, заместителем главного, и на работе нужно было быть свежим, хорошо соображать, он на теплое время года, месяцев на 8-9, перебирался во времянку, чтобы иметь возможность отдохнуть и поработать в тишине – дома не давала уснуть и сосредоточится сестра.
В эту времянку не было хода никому - никаких исключений. Она запиралась на замок. Убирался д. Федя в своих владениях сам. Я не подозревала даже, как там расставлена мебель, вплоть до самой его смерти.
      У него было увлечение, дед интересовался птицами – вырезал статьи, перерисовывал их в тетрадь в масштабе, исписывал целые тетради бисерным красивым почерком, наблюдал своих птах в природе. Однажды позвал меня в огород посмотреть, как какие-то мелкие птички на заборе кормили толстенного кукушонка, размером раза в четыре больше их самих.
      У деда было много журналов – «Юный натуралист», «Вокруг света», сшитых в толстенные фолианты – по годам. Много учебников по естествознанию, географии, физике, погрызенных мышами... «Сага о Форсайтах», «Овод»…. Как бы я хотела ощутить их тяжесть в руках, смахнуть пыль,  вдохнуть запах. Я обожала их перечитывать в детстве – могла читать днями!

      Однажды я спросила дядю Федю с досадой: «Ну зачем на свете комары???!!! Как было бы хорошо без них!!» До сих пор помню, как озадачил меня его ответ: «Без комаров было бы совсем уж свинство!»

      Бабушка рассказывала, что когда они учились в школе, Анюта успевала хорошо, сама бабушка Оля - не очень, говорила, надо было учебник брать на короткое только время, своих не было – не успевала прочитывать материал. Как только стала что-то соображать, у неё стало получаться, началась Война. Дед учился лучше всех их.
Помогал даже Анюте, старшей его на 4 года. Решил сестре как-то трудную задачу, учитель не поверил, что бабушка решила сама, и пришлось ей признаться, что помог младший брат-пятиклассник.
      Дед никогда не женился, а бабушка не вышла замуж, потому что не смогли оставить больную сестру навсегда в психиатрической больнице.
      Бабушка Оля рассказывала, что однажды брат признался ей, что ему когда-то давно очень понравилось выпивать. Сказал: «Мне так понравилось, так потянуло, что я понял, если сам не остановлюсь, никто меня не остановит...» Я деда не видела не то что пьяным, я не видела его даже пьющим. Бабушка казалась мне гораздо слабее здоровьем, чем дед. Всё время причитала, что «если б не Федя, если б не Федя….»
Дед Федя умер в декабре 2000 г. в возрасте 72 лет.  Колол дрова, бабушка всё ждала его к обеду, а он всё не шёл… Когда вышли все сроки, бабушка пошла искать его. Оказалось, он заперся во времянке, лег на диван и умер – бабушка говорит, не хотел, чтобы она нашла его одна.
;
              Бабушка Оля «Не горюй моя фуражка – пришью новый козырек»
     В этом «захлопнутом» доме я была окружена абсолютной любовью.  Такого тепла, «приятия» я не чувствовала нигде и никогда. Думаю, и мой отец тоже. Его друг недавно рассказывал мне, что «если Юрка спит, пробраться к нему, разбудить, было нереально. Сиди и жди, пока проснется». Так же это было и со мной, теперь я понимаю, это дорогого стоит.
     Если на меня в детстве жаловались маме, она сначала начинала «трясти» меня, потом разбиралась, кто прав, кто виноват. Хотя я редко когда хулиганила. У бабы Оли было всё наоборот: от неё «получали» все мои обидчики и сплетники, неважно права я или нет. Бабушка молчком зашивала порванное мной в драке Наташкино платье, назавтра с невозмутимым видом ходила к той же Наташке передавать мои примирительные письма-треугольники… А через лет пять отбривала «добреньких» деревенских сплетниц, докладывающих, что я курю с парнями на «качалке»…
Господи, сколько раз бабушка рассказывала о себе... А я никак не выстрою всё в линию… Линию её жизни... Расспросить бы сейчас, уточнить. Посидеть рядом да записать… Осталось ощущение - тёплый яркий свет….
       У неё была такая единая заученная история с лирическими отступлениями по необходимости…
       Про детство – умершие 2 брата и сестричка. Про то, что трёхлетнюю Аню оставляли с годовалой сестрой Олей – такая была Аня разумная. О том, что когда мама Домна «зарабатывалась» в поле и не приходила покормить Олечку грудью, та не плакала – такая была Оля терпеливая. Так и повелось – Аня красавица-умница, Оля работящая, выносливая и вечно спешащая на помощь.
Война… Мама Домаша была идейной, как и её сестра Сима, и постыдилась отбивать Олю от окопов, хотя и можно было…
    Окопы, вши, тиф, фурункулез, опять окопы. Побег с «окопов» с подружкой, поимка, прощение… «Когда немцев вели через нашу деревню…» - зачем именно там было идти??? В том смысле, почему не вЕрхом? Никогда уже не узнаю…
Работа на Кирпичном заводе 6 лет – с 18 до 24 лет. «Там прошла вся моя юннность…», - именно так бабушка и говорила – «юннность». Там же была и та самая любовь, которая единственная, сколько бы потом не было любовей, чем паче, что их не было... Как-то он смешно, настойчиво ухаживал, а подробностей не помню. Я не запомнила, ни как его звали, ни почему расстались… Наверное, сестра Аня тогда уже заболела…
     Через несколько лет они встретились случайно. Он был уже женат.  Предлагал: «Давай тебе хоть ребёночка сделаю…» Бабушка отказалась, разведя руками: «Видишь, сколько на мне? Больная сестра, больная мама… Не до того теперь…»
После Кирпичного завода была работа «у Таси». Бабушка жила в няньках у сына дальней родственницы Таси. Кажется, они из Боброва родом. У Таси муж был военный, направленный, кажется, в Феодосию. Точно не знаю город... Странно, но бабушка, когда уезжала к нам оттуда насовсем, взяла кучу не нужных вещей, а фотографии и документы не взяла…
     Потом была работа в колхозе и, наконец, работа санитаркой в «Доме инвалидов».
     Бабушка рассказывала, что нравилась мужчинам. Кроме того – Единственного, были такие, кто предлагал замуж… Об одном из них я запомнила только его присказку: «Не горюй моя фуражка – пришью новый козырек»… Кажется, она была из тех женщин, что равнодушны к мужскому вниманию. Как-то эта часть жизни мимо них проходит, не касаясь… То есть внимание ей льстило, ей нравилось об этом рассказывать… А душу не задевало.
     Сколько всего она мне рассказывала… Но, сначала мне было многое непонятно в силу возраста, потом было самой до себя, потом редко виделись, а потом все отношения свелись у уходу.
     На даче она любила гулять. Далеко ходила – ноги немели от диабета, так она их «расхаживала». Было жаркое лето, появились трещины между пальцами обеих ног – ерунда, думали мы, вылечим! И вылечили – на одной ноге.
На другой второй палец почернел, поднялась температура. На «скорой» поехали мы с ней в больницу. Там нам объявили приговор «отнять палец». Говорил врач со мной - бабушка плохо слышала, а от температуры, от боли и вовсе ушла в себя. Как тяжело было мне принять решение и объявить ей об этом! Дело было сделано, стали лечить. Мой брат хорошо заплатил врачу, делали всё возможное, я была с ней 2 недели, а рана не зажила. Пришлось отнимать ещё выше…
    С тех пор как у неё отняли ногу, я мыла её каждую неделю. У нас был настоящий ритуал! Она с утра в субботу начинала ЖДАТЬ. Потом я давала ей отмашку, она быстренько сооружала узел из чистого белья – всё нужное лежало у неё под рукой на кровати. Я ставила в ванну табурет, бабушка садилась в кресло, клала на колени свой узел, и мы ЕХАЛИ. Это была УЖЕ прогулка! Бабушка успевала со всеми пообщаться, всё рассмотреть, если что было новое или по-другому. Потом она пересаживалась в ванну на табурет, почти сама и…. Я начинала её мыть, а она начинала рассказывать ИСТОРИЮ СВОЕЙ ЖИЗНИ. Мне бы вникать, я а сосредотачивалась на её мытье, на том, чтобы не уронить ей – центр тяжести сместился без ноги, да и опоры не стало.
     Через три года она упала ночью, пересаживаясь с кровати на кресло-туалет. Вызвали рентгенолога – перелом обеих костей голени. Больница, гипс, со временем под гипсом гангрена… Опять больница. Опять отнимать ногу, уже совсем высоко. А после наркоза она уже не стала прежней. Выписались, и она прожила только дней 10 дома. Уже не в себе… Я зашла к ней рано утром и от двери поняла, что её там уже нет…