Шабаш

Знойный, горячий день подходил к концу, нахально продолжая светить над лесами и опустошёнными, тяжёлыми долинами, налившиеся свинцовой ношей жарких перемен. Грань между явью и несуществующим миром неожиданных приключений, новых, загадочных дней быстро истончалась, и преграда не спеша открывала взору то, о чём раньше невозможно было даже предположить. Наконец-то повисла спокойная и умиротворённая обстановка чего-то приятного, уютного, что молочною рекой лунного света растекалась по полям небесной лентой, которая сейчас спряталась в длинных косах зелёной богини, исчезнув за поворотом живописных гор, неистовым звоном погаснув с последним лучом солнца, и самый продолжительный день в году всё же оставил разукрашенную в злато землю, бросая последнюю пыльцу драгоценностей по верхушкам трав, деревьев и гордо вздёрнутых над общим великолепием мрачноватых, но по-особенному счастливых елей. Чужая обыкновенному сердцу ласка манила вглубь тоскливых на первый взгляд опушек, узором заматываясь в бесконечный клубок холмов и луговых лоскутов, в которых смешалась дурная, хмельная дымка пленительных творцов удовольствий желтоликой руты, тычинок тысячелистника — неизменного гостя любого торжества, разброшенных маргариток, словно звёзды по далёким и неизведанным космическим  путям и всевозможным нитям грациозной белизной на мраморной, порой окоченелой траве, дикой, мягкой траве, что, казалось, с новой, неожиданно-восторженной силой засверкала миллионными цветистых глаз ворожеи. Наступал долгожданный покой — ночь конца июня.
Они толпились, стараясь поспешить на самое прекрасное в мире зрелище, тихий, и в тоже время необычный час звонких трелей летнего таинства. Душистое облачко, лёгкий туман спутанной гроздью упоительного винограда прозрачным одеялом повис, прикрывая от чужих, недовольных, крикливых речей маленькое чудо, которое для некоторых оказалось самым лучшим. Закат раскинулся колесом года, и на мгновение ясно появился в случайно заблудшей капле воды несколькими отчётливыми пятнышками с незатейливыми записями, но увы, многим непонятным словам: рождественский, сказочно-облачённый в венок из остролиста «Йоль», нежная, трогательная и ранимая молочная, припорошенная снегом надпись «Имболк», следом за ним какая-то расписная, удивительно-тёплая, весенняя «Остара», после неё чёрным вороном на ярких, ослепительных красках пролетел «Белтайм», и словно окончание торжества  удивительно-броская, златая корона веночных соцветий распустившихся бутонов «Лита» - венец, самая высокая и неминуемо приближающаяся отметка, замышляющаяся ухмылка весёлого обета. Но далее всё шло как-то уж слишком блёкло, оказываясь простотой, не слишком светлой россыпью пшеничных колосков «Ламмас», изобильный, улыбкой запрятавшийся земляной и полный «Мабон», после готовый вот вот взорваться чем-то мрачноватым, но внезапным, лелеемым надеждой «Самхейн», и только тогда всё наконец-то погасло, оставив разрывавшуюся от догадок и стремительных вопросов голову без этой лихорадочно-быстрой информации разодранной магией смоляной ночи.
Разыгралась не на шутку душистая природа при еле-видных потёмках на ослепительном солнечном диске, погасшем на горизонтальной линии вечера. Далеко распростёрлась облачная цепь из пушистых клочков шерсти и кротких цветов, как казалось, имевших своё личное предназначение не только ублажать человеческий глаз, но ещё и как-то помочь, совершить свой особенный, уникальный секрет, хранимый от любопытных странников. Вот свободной зеленью запылал у подножия одинокого холма ствол и крона раскидистой и высокой липы, а на тонких ветках благодушным жаром запылал пряный, крепкий аромат бутонов, похожих на бархатные звёздочки, распространявшие вокруг тёплый нектар сплетённый из множества запахов ночного леса.  Показалась над широкими листьями свою крупную, точечную головку жёлтая пижма, и словно насытившись общим простором и упоительной, живописной красотой вновь затерялась между хрупкими колокольчиками и многочисленными ромашками. Ожившее не прекращало жить, а мёртвое, лишь начинало этот волшебный танец шелковистых и приторных ощущений. Когда же всё угасло, успокоилось, установив общий порядок смолкло, начало происходить что-то необъяснимое законам физике, неясное науке: безмолвный, мрачноватый лес подправил свою кривую ухмылку, расплываясь сияющими салатовыми и редко голубыми огнями гнилушек, смешными фонариками светлячков, наполнившие воздух ласкающим слух однообразным жужжанием, отнюдь не надоедливой вибрацией, а притягивающей сказочной мелодией наравне с трещанием кузнечиком, пением и пощёлкиванием далёких птиц, которых даже не смущал тот факт, что время для пения давно закончилось, и ночная гладь отличается от света своими необыкновенными способностями, которые подвластны одной лишь могучей, всезнающей природе.
Бешеной пляской вдруг загорелся громадный костёр, породив всеобщему взору ярое, колышущееся от беспокойных порывов ветра пламя, и ту же, словно по команде с первым серебряными звёздными светилами появилось ещё много похожих, но уже менее больших алтарей огненного демона, лижущего пустое пространства шатра из кустов и стволов деревьев. Магический круг, то самое колесо года ненасытно заиграло красками и всплесками безумных искр, исполняя замысловатые, закрученные желанием танца, неперестающего движения, страстного излияния мучащей ранее энергии и чувств. Из-за тёмных, глухих оврагов туманной пылью постепенно стали собираться еле-различимые дикие силуэты, горящие зрачки и стройные фигуры людей: где-то промелькнёт округлая при свете аккуратного лоскутка луны женская ножка, где-то чьи-то пепельно-серые пряди волос, где-то привидятся златые, или наоборот чёрные, смуглые косы, рассыпавшиеся по ровным, чуть вздёрнутым, гордым плечам молодых девушек, а где-то редко пролетит на пламенных крыльях рыжеволосая девица с нетерпеливой яростью, полыхающей внутри дрожью от предчувствия чего-то нового. Слишком, слишком много великолепных открытий и картин на сегодня, но одна прорисована самой чёткой и внятной мыслью — это оргия, это праздник, это реки крови, это — шабаш. Смешанные отрывки картин собрались  в единую ленту из спутанных локонов, переливающиеся разнообразными оттенками и цветами — подол чужого платья, тонкое, вздёрнутое к небу запястье, острый клинок ритуального ножа, необычный кубок с плещущейся на дне пузырящейся жидкостью. Из неоткуда пространство поменялось до неузнаваемости: приобрело неприятный багровый отблеск чернеющего вина, и вместо окружения дубов-великанов и стройных стволов сосен по поляне разлился диск лунного озера, призрачного, прекрасного, мерцающего загадочным удивлением. Костёр запылал ещё выше и ещё краше, и как могло показаться на первый взгляд почти доходил до редких, сероватых облаков, и не смотря ни на что волхвы, симпатичные ведьмы и уже порядочно пьяные маги слились не только душою со скачущим огнём, пританцовывая по углям и крича что-то невразумительное и веселое, но уже позволили насытить своё единственное желание и цель, воссоединяясь в одно целое с пышущими жаром женщинами, а они с раскрасневшимися мужчинами. И слово долгожданной мукой всё смолкло, прерывая общее счастье и безумную пляску волн энергии, жизни — по кормилице-земле пролетела на крыльях однообразного звона река ропота и сильнейших мощей, которые общим шумом вливали своё великолепие в анархичном мученике, что сейчас распластался безжизненной тряпкой на внезапно появившемся камне. Кто-то вышел, что-то произошло, и ветром, языком стихийной бури и объединённым побуждением гибели пролилось закатное марево стонов, душераздирающих криков, сплочённых из рассечённой груди простого и невинного человека, которому повезло, повезло обрести шанс перевернуть всё вспять через страдания, невзгоды, происходившие сейчас на торжественном зрелище самых крепких и стойких. Пальцы ловкие, пальцы тонкие проникни в грудную клетку, игнорируя кости, мышцы и многообразные слои мяса, породив этими движениями новые терзания, и теряя сознание, жизнь спешно угасала там, куда и пробрались цепкие члены рук, схватив, и вырвав, вырвав хлипкий, мерзкий, кровяной комок из вен и необъяснимых органов тела.
Сердце было поднято над головами для тщательного осмотра и удовлетворения,    таинственным образом пропадая в ладони, размываясь миллионами лепестков и лёгкий перьев, перемешиваясь в однообразную массу, летящую куда-то вперёд, к небесному чертогу, где давно уже ожидали дары ворожбы. И словно по команде прокатился довольный рокот, одобрительный шёпот и чей-то неожиданный вскрик, превращаясь в сумасшедшие тянущиеся к трупу человеческие щупальца, теряющиеся очертаниями во мгле. Стало твориться перебранное поле сражений, оскорблений: колдуны примкнули разгорячёнными губами к ранам, поставленные метками по спине, плечам и ногам, всасывая в своё заждавшееся нутро ещё не остывшую кровь, зубами или клыками вцепляясь в кожу, с наслаждением покрывая её следами укосов, язв и увечий. Кто-то особо умный и проницательный сумел отнять у приятеля, с истинным стремлением каннибала уже отрезанную кисть, обгладывая кость, как будто через трубочку потягивая из сухожилий и вырванных вен что-то мало похожее на внутренний мир животных, а в то время уже прожорливые рты добирались до желудка и кишок, с садистским удовольствием пожирая полые мышечные массы, отнюдь не пустые, а ещё и с переваренными остатками еды, и не только кусками пищи, но и многими другими не очень приятными вещами. Молодые ведьмы запускали свои ногти в два глазных яблока, разрывая хрупкие ткани радужки и зрительных нервов, ухмыляясь, вылизывали до гола глазное дно, постепенно оставляя от бывшего мужчины только кости, да и те перемолотые челюстями в мелкую крошку.
С первыми лучами солнца всё стало внезапно быстро покидать знакомые места, гонимые светом и начинающимся, живительным утром, и вовсе забывая ночные оргии и пиры на все лесные просторы, лишь с затаённой улыбкой вспоминая восхитительный вкус подкожного жира и несколько других незначительных событий, произошедшие с ними совсем не случайно.