Рассказ - быль старики

Дед Поликарп, наклонившись на теплую от солнечных лучей досчатую стену сарая, вытянул усталые ноги, обутые, как обычно, в повидавшие жизнь кирзовые сапоги, немного поёрзал задом на сколоченной давным-давно скрипучей и шатающейся скамейке.
К нему подбежала Юлька, шустрая девчонка шести лет.
- Дед, Дед, дуду обещал.
Сощурив левый глаз, он посмотрел на густые темные тучи, выплывающие из-за леса и быстро разрывающие  ярко-нежную голубизну неба.
- Однако, вишь, малёнка, домой побегай, пирогов поешь,  да скажи бабке - гроза  ужо будет.
- Кашлянув и тяжело вздохнув, добавил, - Э- хе-хе, с сенокосом успели, благо дело, а ты говоришь - дуду.
- Дедо! - не унималась Юлька. - Какая гроза, вон солнце - то  как жарит. – И  она снова стала тормошить деда за руку.
- Отстань, слышь, пигалица, дай, подымлю.  Достал из бокового сильно обвисшего кармана - латанного во всех местах пиджака початую еще накануне пачку «Беломора» и с наслаждением затянулся. Одновременно по глубоким морщинам на его лице пробежала еле заметная блаженная улыбка.
- Ты, девка, больно въедлива. Чуешь, что только с пожни иду, ног не  ведаю, с четырех утра трепыхаюсь. Вон, - дед показал на кучу веток и какой-то травы, лежащих у крыльца, - принес тебе дудок, обожди чуток, вырежу.
- Чего шумишь! - К забору подошел щупленький  с морщинистым  тонким лицом старик в потрепанном и местами уже перехваченном на заплатах нитками кепарике и таком же, как у Поликарпа, много видавшем, изрядно  поизношенном и залатанном пиджачке.
- А, Степан! Да, вишь, вот городскую  кралю успокаиваю.
- Это у тебя чья?
- Чья! Да Нинки-то, старшей.  Внучка значит.  Вот третьего дни привезли гостевать, так и  мечется  на свободе-то всё туды-сюды ровно курица на сносях.
Дед Степан снял кепарик и повесил его на жердину, пригладил  на голове пятерней остатки жидких седых волос.
- Ты, дед, эдак настрогал в молодосте-то, что, поди и теперя  еще расхлебываесси!
- Степан хихикнул и плотней прислонился к забору, чтобы лучше рассмотреть Юльку.
Поликарп  сплюнул  и прижал  малышку  к  своему  колену.
- Знамо было дело. А эдаких я люблю, сам аж молодею! А ты чё там ровно цыплёнок в клетке, заходи в отводок-то.
- Не, я по времени отпущен до лавки, завтра тоже гостей ждем. Старший Константин приезжает с семейством в отпуск, так надо бы чего покрепче, бабка доверила, - Степан разжал кулак и показал деньги.
- Тьфу ты, пропасть, этой  поддельной городской  гадостью травиться. - Поликарп вытер рукавом губы. - Я, вон, с зимы уж своего первача заготовил. Эх, хорош! И поднял к небу  большой палец.
- Да своего-то  тоже есть. - Степан потоптался. - Да, вишь, сразу-то неудобство, для затравки-то надо, положено вроде как, гостям, да и из уваженья тоже.
- А, ну ежели из уважения!
- Поликарп мотнул головой. Юльке надоело слушать стариковские разговоры. Повертевшись на скамейке и ничего не выпросив у деда, она ушла в дом, прихватив с собой пушистого серого котенка, вылезшего из окошечка подвала.
- Иди-ко быстрей-то за сарай. - Поликарп подмигнул и махнул рукой  Степану, указывая путь. - Там жердины-то нет. - И сам потрусил за угол двора.
Не отворяя дверей сарая, оба как  шкодливые пацаны, влезли в него через щель  и  раздвигающиеся доски, не прибитые снизу.
Поликарп пошмыгал носом, разгреб  небольшую кучу соломы, и там, в обустроенной ямке оголилась стеклянная трехлитровая бутыль, заткнутая деревянной пробкой.
- Первач, берегу для дела, не все старухе-то знать. – И  озорно подмигнул. - Садись вон на чурбачок, крепенький.
Степан, еще не готовый к такому неожиданному обороту событий, хотел было отказаться, но как тут не уважить соседа.
- Ты особо-то не тоскуй, поспеешь в лавку. - Выкопнув из разрытой соломы местами погнутую алюминиевую кружку и, пошарив еще, Поликарп вытащил початую банку свежезасолённых огурцов. – Бывает, однако лихо прихватит, зайду сюда, так сразу и добро, душа, значит, посветлеет! Принимая кружку, Степан крякнул, важно понюхал содержимое и медленными глотками выпил, вытерся рукавом  и от  удовольствия хмыкнул. – Эх! Хорош градус, дерет  аж до пят!
- А светла-то, ну как слеза и пользительно опять же! - Поликарп следом осушил кружку. Закрыв бутыль и замаскировав всё соломой, старики вышли из задворок, сели на скамью.
Темно-свинцовые  тяжелые тучи уже вынесло сильным ветром от леса, и они сплошной стеной надвигались на реку. От этого вода в ней стала какой-то фиолетово-черной, неживой. Вся природа потускнела, солнце уже едва успевало выплеснуть на землю в просветы туч свои золотые  лучи.
- Ох! Шандарахнет  нонче будь здоров! - Поликарп достал папиросы и стал прикуривать.
- Не, ветер сильный, сгонит. - Степан указал рукой в сторону околицы деревни. - Просветы видать, да и куры, гляди, вон в крапиве куликаются.
- Ну, ты дед даешь! Сколь тебя знаю, все переиначишь. - Поликарп искоса взглянул на Степана.
- Да не серчай, Поликарп, мы ведь с тобой, почитай, что чуть ли не породнились, кабы не твоя Нинка. Костя-то мой часто вспоминает, особо, когда приезжает, да и внучата-то и те  знают, расспрашивают, а боле смеются.
- Ой, Нинка и вредна была девка, а недотрога, только жизнь-то она штука такая. - Поликарп с ухмылкой повертел рукой у головы. - Сразу в городе-то поостепенилась.
- Да, жись-то её прожить, не поле перейти, верно подмечено. Коли вот мы-то с детства всё в запряге  работаем, так нам это и обыденно. - Степан помял свой кепарик и положил руку на плечо соседа.
- А греет как изнутри-то, чуешь!
- Чую-то чую, только пора уж мне и выбираться. - Степан было засобирался, но мелкие частые капли дождя посыпались на землю. Не успели старики встать, как дождь хлестанул, как из ведра, и они опрометью  бросились в сарай.
- Скажешь бабке, мол, обстоятельства застигли! - Поликарп опять разгреб солому. - Говоришь, куры, эхе-хе..!
Степан стряхнул с кепки дождевую воду.
- Переменилось всё ноне, и куры-ти  дуры стали, не чуют ни черта.
Закусывая огурцом, Поликарп словно ленивый кот на печи, щурился от удовольствия.
- Ноги-то хоть отошли, а то ведь с энтим сенокосом до усмерти умаялся. Решили с бабкой всё, последний год бились, пора и на печи полежать, косточки пораспарить..
- Это  ты  верно подметил, Поликарп, всю жизнь-то почитай из кожи и вылезали, а почто? - Степан говорил разгоряченно и размахивал руками. - Молока-то в городе теперя завались, сам видел в прошлом годе, гостевать ездил. Нас ведь Константин-то давно уж надоумливал кормилицу-то продать, так бабака-то моя всё сопротивлялась, жалко ведь скотинку, сколь помнит себя, все при молоке жила, сызмальства.
Поликарп слушал, не перебивал.
- А внукам-то что, пошалить только и приедут, мелкие-то пока, а вот старшие-то  учёные в институтах, так и не жди уж тут помощи никакой, грамотные шибко.
- От ведь барабанит, ровно из ушата, - Поликарп указал на крышу. - Чинить бы надо залазить, вишь капает, прохудилась, а у самого-то уж столь нет, вот жду, кто приедет, так подмогнёт буде. - Он помолчал, повертел головой, причмокнул. – Давай, что ли ещё помаленьку, а?
Степан махнул рукой. Пододвинул поближе чурбачок, на котором сидел. Поликарп старательно наклонил бутыль над кружкой, пытаясь не потерять ни одной капли живительной влаги.
- Так, говоришь, чуть не породнились, ну даешь! - Он достал ещё по крепенькому огурчику, стряхнул пальцы от рассола.
- А кабы она, Нинка-то, не спихнула Костю-то нашего с моста, точно бы сосватали утром, а тут ведь, ну-ко пришёл с гулянки как баран, весь в крови, велосипед-то со злости  на раз  кинул  с  угора  в  Сухону. Чё там  и колеса-ти  всмятку!
Поликарп повалился на солому и захохотал.
- Нинка ведь тогда прибежала вся как намыленная, матка было за ей, а она схватила полотенце да обратно унеслась, где же за соловьём поспеешь!
Степан потирал руки о штаны и качал головой: «Вот те и любовь вся вышла, а Костя-то ведь с добром хотел к ей подъехать - незаметно, да обнять девку, поцеловать, а та вишь учуяла и толкнула его. А угор-от, едри мать, сам знаешь высок, поди метров семь у моста, да со скорости-то прямиком с велосипедом  туды и бухнулся, а там-то бурелом, крапива. Перилов-то на мосту ведь тодысь не было, один накат из бревен». Степан замолчал. Поликарп дымил папироску и ухмылялся.
- И не подпустил ведь потом Нинку к себе, так вся любовь и разладилась, а то бы, глядишь, и породнились бы, а, Поликарп!? - Старики обнялись.
- Да, жизнь-то она весёлая была, у меня гармонь-то до сих пор в чулане вылеживается. Ох! И звонка, девки так и млели. А теперь чё, однех балалаек на батарейках навезут и ходят по деревне кур, да коров пугают, а сами-то, что, поди и песен-то ни едной не знают, а частушки голосили, вспомяни-ко. - Поликарп прилег на солому, протянул ноги и затянул: Эх, милка моя, девка пучеглазая, ох люблю, люблю тебя...
Не выдержал и Степан.
- Эх, топну ногой, да притопну другой, не отдам мою милашку, вот какой я  боевой!
- Добро сидим, а, Степан!
- А ведь отомстил Костя-то потом, на святки-ти, как раз морозы-то сильные были, аж углы у изб трещали.
- Это как же? - Встрепенулся Поликарп.
- А, помнишь – ко, воротницы-ти  вам заморозили, водой-то залили, да дровеник  весь по полену под угор раскатали к реке!?
- Эт, черт! Так то - он? - Поликарп даже содрогнулся. - А мы-то думали из-за реки ряженые - парни с девками пошутили эдак. А мать-то до чего Нинку тряпкой дохлестала, догадалась, что из-за её. Дрова  заставила собирать, так мы  весь день по пояс в снегу ползали с санками.
- Выходит, в расчете получилось, - хмыкнул Степан и ладонью погладил седую голову.
Дождь  как-то незаметно за разговорами  потихоньку  закончился, только изредка с крыши стекали скопившиеся и застрявшие где-то в крышных ямках капли влаги. Послышалось порханье куриц, голосисто  и весело прокричал петух.
- Эх, хорошо! Аж душа растаяла, Степан, ей Богу!
Вдруг где-то за сараем послышался голос Юльки.
- Да здесь, бабуля, сидел, не знаю куда делся!
- Найдем, милка!
В узкие щели между досок, которыми был околочен сарай, было видно, как бойко шла грозная бабка Анфиса, а за ней семенила внучка.
- Эх, ты! - Поликарп быстро спрятал в солому бутыль и банку с огурцами. Дверь резко отворилась, и стариков обдало ярким  дневным светом, оба аж сощурились.
- Вот оне, Юлька. Паразит, и Степана уж заволок.
- Да мы ничего, бабка, не шуми больно-то.
 - Поликарп попытался встать, но ноги ослабли и силы почему-то покинули его, и он опять сел.
- Вижу, как ничего. Смотрю, и встать уж мочи нет, нализались. Ну-ко двинься! — Анфиса быстро ногой раздвинула солому.
- Ты, сватья, не кричи.
- Степан было зацепился за доску и тоже хотел потянуться и встать, но не смог.
- О, вот ихние припасы-ти где.  -  И быстро вытащила бутыль.
- От, лешаки-ти, сколь выцедили, еще бы им встать.
- А, забирай! - Поликарп махнул рукой, лег на солому и запел частушку: «Ох, девка моя, милка пучеглазая, ты по что меня не любишь.!.”
- Я вот те допою, - прервала его бабка и с силой хлестанула попавшим под руку веником, быстро вышла из сарая,  ещё что-то бубня.
- Анфис!- услышали старики.- Не видала ли моего-то? Ушёл давесь в лавку, ещё ведро было, и пропал!
Степан схватился за голову: «Всё теперя, паря, моя Евдоха пришла, ей-ей баня нам будет!»
- Да брось, Степан, чё их баб-то бояться, так и не жить вовсе! - И Поликарп снова во всю мощь затянул полюбившиеся ему частушки:
Ты почто, моя  Анфиса,
Держишь  в строгости меня?
Аль забыла, как за печкой
Крепко целовал тебя..!
               
 Андрей Котов.