10. Делить надвое

Гора дрогнула и с неимоверным грохотом раскололась надвое. Змеистая трещина, еще вчера бывшая простой расщелиной, что делила вершину горы пополам, словно глубокая морщина, исказила лик земного великана и разломила его почти поровну, а воды высокогорного озера рухнули в образовавшуюся под ним пропасть...

Мастер Аст вздрогнул и в очередной раз за ночь проснулся. Картина жуткого разрушения, привидевшаяся ему вчера и днем ранее, повторилась вновь. Словно глядя с вершины, он увидел, как воды горной реки неостановимым потоком хлынули с Надвратной горы и затопили цветущую долину с маленьким городом, раскинувшимся вдоль устья реки у берега моря. Орлиный взор мастера охватил многое, и печали малых и больших разрушений стали ему отчетливо видны. Он бросил пронзительный взгляд внутрь себя и понял — это случится. Трижды за последний месяц его преследовали видения ужасного катаклизма, но еще ни разу они не были настолько ясными. Мастер видел, как маленькие фигурки людей и животных барахтались в грязно-серых потоках, в которые превратились воды горной реки, смешавшиеся с плодородным черноземом долины. Река уносила людей, смывала строения, палисадники, скот, и скоро весь город был затоплен ее водами, а спустившаяся с гор ей вдогонку ледяная лавина породила невиданный сель, и вовсе смывший город с лика земли.
Сердце билось набатом и рвалось из груди наружу. Мастер вытер ладонью вспотевший от сонной испарины лоб и нахмурился. Тонкая морщина между бровей сделалась глубже и теперь отчетливо выделялась на его лице, словно на нем отпечаталась картина недавнего сновидения. Что это было? Сон, который преследовал его три дня кряду, вряд ли можно было назвать пророческим, и всё же мастер чувствовал, что в его картине чего-то не хватало, словно ясность бытия мешала ему увидеть главное, которое замазывалось несущественными, нарочитыми деталями явления ужасных разрушений и утрат. Видения преследовали его в последнее время довольно часто, но еще ни разу они не были настолько реальны, что казались настоящими. Ткань реальности дрогнула, и мастер понял, что это событие на тонких планах уже свершилось, и лишь отголоски неизвестного прошлого он и почувствовал этим утром.

А пока начинался новый день. Мягкий солнечный луч восходящего светила коснулся лица мастера и разгладил тонкую складку между бровей, унося прочь мимолетную печаль и грусть. Чему быть — того не миновать. Эти слова много лет были его девизом, и хотя он был еще очень молод, их значение он понимал слишком хорошо, чтобы не обращать на них внимание. И пусть уже несколько лет людская молва звала его молодым мастером, сам он воспринимал это обращение с улыбкой. Таков уж был этот город, что большую часть людей, проживающих здесь, именовали мастерами.
Тонкими мазками игры теней и света представлялись Асту обычные дни людей, и если судьба раскрашивала жизнь одних в ярко-зеленые краски, то бытие других казалось ему небесно-синего цвета. Живая игра цветных теней и оттенков превращала человеческую жизнь в разноцветную палитру событий. Многие краски от времени выцветали, и события исчезали из людской памяти, становясь вымыслом и сказкой, но всегда в душах человеческих оставались те прекрасные уголки прошлого, что яркими пятнами раскрашивали обыденность, оставаясь спасительными маячками их внутреннего мира. За один такой маячок и ухватилась цепкая память мастера, и воспоминание о луче солнечного света, словно вчера осветившего его жизнь, мягкой ладошкой разгладило тень ночного кошмара на его челе.

Жизнь продолжалась, впрочем, иначе и быть не могло. Аст с удовольствием потянулся и встал со своей лежанки. Картина его быта была проста: скромный деревянный домик, что достался ему по наследству, немудреная пища, которую он готовил себе сам, и один-единственный друг, коего нельзя было назвать человеком. Камышовый кот Кхасс, которого умирающим котенком подобрал и выходил когда-то маленький мальчик, был ныне мастеру по-настоящему родной душой. Пусть с тех пор прошло без малого два десятка лет, но странная дружба таких разных созданий с течением времени только упрочилась. Долгие годы в этой необычной паре отдавали друг другу то немногое, что имели: тепло тел, родство душ и единый взгляд на мир. С годами взгляд мастера приобрел удивительную пронзительность и бесстрастность дикого зверя, а взгляд его полосатого друга — живость и почти человеческую доброту. Временами им казалось, что они представляют собой целое, которое уже невозможно разделить пополам, и от этого знания им становилось радостно. Какие теплые чувства испытывал к человеку кот, наверное, не смог бы выразить даже самый проникновенный Мастер Слова, ведь то, что творилось в кошачьей душе, нельзя было описать словами, и это безмолвное знание было самым удивительным подарком, который сделал человеку кот, когда впервые взглянул в глаза существу, спасшему ему жизнь. В глазах умирающего котенка мастер увидел надежду, которую невозможно было обмануть, и в ответ подарил ему свой взгляд на мир — твердую уверенность, а вернее, подлинное знание, что теперь все печали останутся в прошлом. Этот взгляд человека и стал той единственной опорой, которая помогла одинокому зверю ухватиться за жизнь, будучи на самом ее краю, и остаться в живых.

Кто разорил логово непревзойденных бойцов кошачьего мира — человек ли, зверь ли, — мастер не знал, но то, что котенок остался единственным выжившим, было понятно, поскольку ни одна мать — камышовая кошка не обрекла бы детеныша на голодную смерть. Привязанность этих животных к своим чадам была настолько сильной, что за долгое время стала считаться обыденной, хотя и породила множество легенд о беспримерной верности, любви и отваге этих удивительных созданий. Между кошкой и котенком всегда сохранялась связь, и если по какой-то причине мать погибала, то детеныш обычно не выживал, поскольку не мог вынести такого разрыва. Кхассу же необычайно повезло — он вывалился из норы и упал прямо на ствол толстого дерева бали, плывшего по бурным водам горной реки Ланы, которое и унесло его от места трагедии. И когда мать, насмерть сражавшаяся с неизвестным врагом, пала бездыханной, мастер Аст, тогда еще слывший просто несносным мальчишкой, сумел подхватить зверька у самого края водопада, куда мальчик забрался, чтобы доказать себе, что он чего-то стоит в этом мире. Именно эта уверенность в собственных силах и выплеснулась из глаз мальчика и навеки вошла в маленького котенка, впервые открывшего глаза и увидевшего удивительное существо с пронзительными голубыми глазами. В этот миг тонкая нить жизни матери-кошки оборвалась, но взгляд, которым смотрел на ее детеныша человек, позволил котенку остаться в живых и подарил ему новую жизнь. Их обоих пронзил первый луч солнца, что всходило за грядой далеких гор. Он прорвался через расколотую надвое вершину Надвратной горы и наполнил их нерушимой уверенностью, что они всегда будут вместе. Это безмолвное знание стало уделом двоих и частью единого договора с миром, который в тот миг заключили два любящих сердца, а мир принял их безмолвную клятву и навек согласился с ней. «Мы будем жить вместе до самой смерти, а смерть нас не разлучит!» Такое согласие было вечным, и ничья воля не смогла бы его разорвать.
Время шло, ничто не оставалось прежним, вот только взгляд, которым кот смотрел на человека, так и продолжал быть неизменным. Кто знает, может, это и была первая настоящая, невыразимая словами, любовь, которую подарила Асту судьба?

Мастер улыбнулся и посмотрел в глаза подошедшего к нему Кхасса. «Всё будет хорошо, я знаю», — успокаивал его взгляд зверя. Эта необъяснимая уверенность прогнала с чела мастера тень последней тревоги и вернула покой в сердце. Он опять стал самим собой, простым и бестрепетным существом, достойным звания человека.
В покое обретается извечное, в радости находится непрестанное, что и говорить. Мастер потихоньку принялся за свои повседневные дела. Он неспешно позавтракал вместе с Кхассом свежей речной рыбой, которую неугомонный лесной пролаза сумел поймать на ранней зорьке. Кот прекрасно плавал и был отменным рыболовом, вот только готовить он так и не научился, — посмеивался мастер. Ничего, ледянка была отличной рыбой, и ее единственную из всех можно было лишь испортить готовкой. Ледянка обитала в пресной воде, но ее мясо, тем не менее, имело соленый привкус, и лишь тонкий аромат луговых трав был ему достойной приправой, а ничего вкуснее родниковой воды из ключа, что бил рядом с хижиной, казалось, и не найти на свете.
Мастер был неприхотлив и за долгие годы скитаний приучил себя довольствоваться малым, предпочитая тратить время на более полезные вещи. Он с удовольствием натаскал воды из ручья и приготовил на вечер купальню с отваром из горных трав, оставив согреваться под жаркими лучами летнего солнца ледяную воду. Впрочем, готовил он ее не себе. Вечером к нему должен был заглянуть гость — старик-отшельник, который мало что искал в мирских делах, предпочитая странствовать духом в иных мирах, и немощи тела противопоставляющий знание об истинной силе человека. Мастер любил старика, годившегося ему в отцы, хотя тот так ни разу и не выказал ему свое расположение. А зачем? Разве двум любящим сердцам нужны слова? Разве нельзя без слов понять то, что чувствует душа при единении любящих сердец? Отшельник был стар, но дух его был крепок, а вот тело, увы, отказывало. И хотя мастер не раз предлагал ему уход и заботу, он отвечал лишь улыбкой маленького ребенка, словно не знал, что сказать на предложение взрослого, которого нельзя было обидеть отказом. Мастер понимал: сегодня будет их последняя встреча. Время пришло, и старику пора готовиться отойти в мир иной, который станет для него местом, наполненным истинной радостью и светом.

Полуденное солнце, застывшее на небосклоне, вскоре застало мастера идущим по узенькой тропинке, что вела вдоль отвесной скальной стенки, выход на которую знали только лесные звери. После получаса пути, проскользнув незамеченным мимо пары сцепившихся в жаркой схватке лесных ужей, он юркнул в расщелину между двумя каменными столбами и вошел в пещеру отшельника. Аст частенько приходил сюда, чтобы укрепить спокойствие и силу духа. В особенные дни, когда перед ним открывалось тайное знание, мастер старался как можно больше времени проводить наедине с собой, предпочитая это состояние всему иному. Много лет назад он понял, что только так, пребывая внутри целого, и можно стать его частью. Находя в себе исток неведомых сил, мастер учился любви, но даже теперь, по прошествии многих лет, так и не смог бы себе признаться, что стал ею полностью. Но его искание было радостным. Шаг за шагом, грань за гранью, день за днем он открывал в себе неведомое блаженство и становился им. А впрочем, кто он, кем был он сам? Ответ на эти вопросы был невыразим словами, и мастер никому бы не смог передать, что именно чувствовал и кем или чем становился, проникая вглубь себя. Он мог лишь указать путь тем, кто шел вслед за ним по этой дороге, как сам следовал за теми, кто был там издревле, прежде него.

Да, мир менялся, и ничего постоянного в нем не было. Кроме одного. Любовь — вот то, что делало жизнь мастера настоящей. Одно-единственное чувство порождало многое: как из семени произрастал цветок, так из этого чувства исходили все остальные. Подобным неведомому цветку ощущал себя мастер. Совсем недавно его бутон пробился на свет и раскрыл в себе поистине необычайные свойства. Неизвестные ранее спокойствие и мудрость стали привычными, образ мыслей и действий стал единым. Мастер частенько признавался себе сам, что всё, что происходило с ним раньше, потеряло с некоторых пор всякий смысл, а былые искания стали чужими. Он сожалел лишь о том, что так долго в пути блуждал мимо истины и много времени провел в бесплодных попытках постичь «новое» знание, которое на поверку являлось обычной пылью, застилающей глаза путнику. Подобные наваждения были простой уловкой неведомого ранее врага, чтобы отвлечь его от истинного знания и не дать прийти к себе, заставить пройти мимо.

Кто мы? Зачем пришли на этот свет и куда отправимся потом, после смерти? Ответы на эти вопросы и занимали мастера с тех самых пор, как великая сила воды стала его частью, а любовь и благодарность к давшему ее — его сутью. Чем бы земным ни владел человек, в свете истины это было лишь бледной тенью, иллюзией неведомого мастера, сокрывшего от людей настоящую жемчужину смысла жизни. Ни драгоценные камни, ни благородные металлы никогда не были предметом восхищения мастера, впрочем, большинство творений людей не вызывали в нем никакого отклика. Кроме тех, что несли в себе свет истины, в чем бы они ни выражались. Разве рассвет не рассказывал об этом мире больше, чем самая мудрая книга? А звездная ночь — могли ли сравниться с ней самые искусные рассказчики из мира людей? А песни звезд, едва слышимые в тишине горных ночей? А трели певчих птиц, стрекот кузнечика и треск цикад, разве была еще в этом мире такая музыка, что вела путника в иной мир — в мир радости, света, огня и истины? Мастер находил многие творения людей причастными к такой красоте, справедливо полагая их лишь частью главного. Едва ли не более значимой, чем песнь безмолвной рыбы Кхуту, выныривающей из глубин Великого Океана лишь затем, чтобы навсегда раствориться в лунном свете. Тонкой небесной радугой, возникающей после дождя, казались ему едва ли не все творения людей, лучшие из которых огненными искорками звезд долгое время светили на небосводе. Но мастер знал, что даже свет звезд не был вечным, и ничто из того, что когда-либо создавали люди, не оставалось навсегда в этом мире. Кроме одного — того, во что они могли превратить себя сами.

Когда-то давно, на рассвете юности, мастеру повстречался мудрец, который поведал ему простую истину: каждый человек, пришедший в этот мир, был всего лишь странником, заглянувшим на огонек, чтобы погреться у чужого костра. Но его путь на этом не заканчивался. Предназначением человека было уйти в иные миры, пройдя через звездный мост, путь к которому лежал в глубине каждого из нас. Мастер, замирая, слушал слова мудреца и живо представлял себе, как однажды и он сам навеки покинет мир, чтобы пройти по этому мосту. Но мудрец предупреждал его, что дорога трудна, и только упорно ищущий истину способен выйти на свет. Многие люди ее искали, но немногие находили. Некоторые искали ее в вине, иные в стали, прочие — в плотских утехах. Мир был велик и прост на любые искушения, но лишь те, кто хотел найти истину в себе, для кого все богатства мира были не более чем пылью на ногах путника, а удивительные способности, обретаемые по пути, лишь цветами на обочине дороги, те достигали конца пути земного, который становился для них началом пути вечного.

Путь в вечность — вот та единая цель, ради которой все люди были рождены на свет. Эта нехитрая тайна была известна многим, но лишь единицы полагали ее истиной. Большая часть людей давно разучилась верить и стала желать очевидного, простого: того, что можно было потрогать руками, купить за звонкую монету, но вовсе не того, что делало душу живой, обрекая ее иначе на долгие страдания в иных временах и местах в любом из миров предвечного Отца.

«Искатели истины» — так именовали себя многие люди, но лишь малая часть из них были таковыми. Всегда находилась какая-нибудь тропка, которая увлекала большинство искателей на иную дорогу. Жажда власти сбивала с пути многих взыскующих, желание править и учить главенствовало и заслоняло умение любить и творить добро бескорыстно. Много препятствий подстерегало путников на этой дороге, но, так или иначе, достойнейшие проходили свой звездный мост и попадали в иное место, рассказать о котором они не смогли бы никому при всём желании, потому что поведать о нем человеческим языком не было никакой возможности. Как описать словами неизведанное, как «положить на стол» то, что познал сам, глубоко внутри себя, странствуя духом в иных сферах? Поэтому почти все настоящие мастера были молчальниками, и лишь немногие из них — те, кто шагнул далее прочих, могли изредка подсказать людям дорогу, помогая им открывать в себе свет и чувство любви, которое и делало по-настоящему живым всё живое в этом мире. Свет любви таких душ был настолько силен, что мог запросто сжечь нерасцветшего, и потому многие из таких мастеров лишь изредка, уголками губ, улыбками глаз, искорками сердец и огнем душ, могли выразить невыразимое и научить человека, способного чувствовать, выбирать главное на пути.

Что было главным — каждый решал для себя сам. Большинство людей всю свою жизнь искали простого, они жили для этого мира и ничего иного не желали для себя. Может, так было потому, что они не знали или просто не хотели слушать, когда им говорили об ином, полагая рассказчиков пустыми невеждами и болтунами? А может быть, они просто боялись принять в себе свет истины и стать свободными? Мастер точно знал, что настоящим тюремщиком для себя был сам человек. Ни злая воля судьбы, кинувшей его в рабскую клетку или на морскую галеру не делала его рабом по-настоящему. Только сам человек мог отказаться от главного в своей жизни — от самого себя, от того, что и делало его живым.

Мастер понимал, что, в сущности, мы и не живем вовсе, разве может быть временной жизнь? Разве может умереть то, что живет вечно, испокон веков? Жизнь не может прерваться, а смерть — вовсе не самое худшее для тех, кто и не жил по-настоящему, потому что такому человеку нечего терять. Разве может слепой воспринять солнечный свет? А глухой — внять звукам морского прибоя? Может ли немой рассказать то, что и словами-то выразить нельзя? Музыка небесных сфер, игра истинного света, жизнь во всем своем великолепии открывались лишь тем, кто искренне хотел и мог дойти до самого себя, до той внутренней части человека, которую называли душой, но которую никто из живущих на земле людей никогда не видел воочию ни в себе, ни в своих близких. Люди упорно хотели простого и удовлетворялись малым. Они были подобны слепцам, не видящим света солнца и звезд у себя над головами, а потому оставались в своем неведении всего лишь людьми, а ведь могли стать кем-то неизмеримо большим, теми неведомыми и непостижимыми существами, которых люди Благословенной Гейры издавна именовали богами.

Люди почитали явление бога настоящим чудом, но истина была в ином. Мастер знал, что в этом и других мирах всегда присутствуют те, кого называют богами, которые живут, незримо вглядываясь в жизнь людей. Но ему также было хорошо известно и то, что за истинное чудо боги принимали событие, когда богом становился человек. Простой человек, самый обыденный житель этого мира. Тот, кто становился подобен богам. Ни сонмы демонов, ни мириады иных иномирных тварей, ни простые животные не могли стать теми, кого называли повелителями жизни. Чудесная искра души — божественной сути — даровалась Отцом каждому человеку как шанс познать самого себя и обрести вечность. Лишь те, кто нашел в глубине себя неземной свет и слился с ним совершенно, обретали бессмертие, все же остальные на века оставались пленниками иного мира. Те, в ком свет душ еще не пробился наружу, были подобны закопченному стеклу, сквозь которое едва можно было смотреть на солнце. Кто познал в себе свет души и стал ей, становились солнцем сами и светили вечно. Всё было просто в этом мире, да только большинство людей не желали этого знать, и лишь для тех, кто поистине искал жизнь вечную, были предназначены эти слова.
Мастер улыбнулся. Такими словами, наверное, могла быть наполнена страница в той книге, которую он изредка писал по ночам на звездном небе, но наступало утро, и она бесследно исчезала. Почему происходило так — мастеру было прекрасно известно. Причина в том, что это были бы всего лишь слова, простые слова человека, который попытался донести до желавших познать истину людей ее суть, но сами по себе они истиной не были, а потому каждый раз неизбежно растворялись в лучах восходящего солнца. Если бы слово было истинным, разве оно не осталось бы навечно гореть на небесах огненными буквами, и его можно было бы видеть и днем, и ночью? А потому пока каждый искал его в себе сам. Может быть, это и было основной задачей людей?
Аст вновь улыбнулся. В тишине пещеры старого отшельника к нему обычно не приходили образы из значений и слов, но сегодня всё было по-иному. Наверное, так, как и должно быть. Мастер понял, что ждать ему здесь больше некого. Он увидел, что старик-отшельник давно выкупался в нехитрой лоханке и ждет его, чтобы попрощаться и пожелать доброго пути, а ночное небо уже раскрыло перед ним врата вечности. Аст поднялся и волнообразными движениями рук и ног размял застывшее тело, а затем побежал назад к себе в дом. Он не ждал, что найдет в пещере ответы на вопросы, которые его тревожили, но обрел главное — покой и безмятежность путника, что было гораздо нужнее ему сейчас, чем познанное в безмолвии знание. Впрочем, без одного не могло быть другого. Беспокойному нечего было делать на этом пути. Мастер бежал ходко, и вскоре его тело осталось касаться земли, а дух вознесся в ночное небо, которое навеки стало для него звездным храмом. Его дух поднялся высоко и встретился с духом отшельника.

— Я ждал тебя, чтобы поговорить, — сказал отшельник, — ты всегда этого так хотел.
— Я так несдержан и глуп, — сознался мастер.
— Ты просто молод, — ответил старик. — Дух твой безмятежен в знании, и лишь пустые тревоги способны вывести его из равновесия. Обреченность заботами нижнего мира не сделает тебя вечным и не позволит познать себя. Отринь всё ради себя. Раздели себя надвое и оставь то, чему должно жить. Иначе всё, — улыбнулся он, — ты знаешь.
—Я знаю, — эхом откликнулся мастер.
— А раз так, то в добрый путь, — сказал ему отшельник и исчез.

Дух мастера застыл в безвременье, между прошлым и будущим, между небом и землей. Далеко внизу Аст увидел маленькую фигурку, которая, смешно перебирая ногами, бежала по земле. Мастер взглянул на самого себя и удивился. Как, оказывается, всё просто: можно присутствовать сразу в нескольких местах и делать несколько дел, если быть самим собой. Он увидел, как его тело подошло к лежащему на земле возле костра телу отшельника и взяло его на руки, а затем понесло в маленькую пещерку, в которой старик провел последние земные дни. Через мгновение Аст увидел себя сидящим возле двух высоких каменных столбов, которые отшельник именовал вратами, и которые предваряли вход в его пещеру, а потом он сделал единственное, что должен был: сомкнул их друг с другом и навсегда сокрыл тело отшельника от людского мира.

— Делай то, что должно, — услышал он беззвучную речь и улыбнулся. Чувство безмерной радости охватило его, и он понял, что нашел ответы на свои вопросы.
На следующее утро мастер проснулся посвежевшим и в отличном настроении. Его ночная прогулка удалась — впрочем, как и утренняя охота Кхасса. Вот только теперь перед ним на столе лежала не ледянка, а большая рыба Фугу, которую кот придерживал лапой, чтобы добыча не вздумала сбежать. Эти рыбы, в сущности, были чем-то большим, чем простые плавуньи, с которыми кот обычно имел дело.
— Вот это добыча, — усмехнулся мастер, — молодчина, Кхасс. А теперь давай-ка отпустим ее на свободу.

Кот обиженно помахал хвостом, но спорить не стал. Толстые лапы рыбы были довольно сильными, и удерживать ее на столе было непросто. Мастер помог коту, подхватив длинное тело рыбы, и отнес ее к ручью, а там опустил на землю, подтолкнув к воде. Рыба на мгновение замерла, а потом, вальяжно переваливаясь с лапы на лапу, потянулась и вошла в проточную воду. Затем она нырнула, а через мгновение вылезла на большой камень, стоявший посреди ручья, и уставилась на мастера немигающим взглядом.
— Кажется, у нас появился новый сосед, — сказал мастер. — Ты не против? — спросил он пушистого друга.

Кот в ответ лишь широко распахнул пасть и протяжно зевнул. Он был совсем не против, даже наоборот, рад, что теперь у него появился партнер для игр.
Мастер c улыбкой посмотрел на кота и оставил его созерцать нового обитателя горного ручья. Жизнь била ключом, и вскоре Аст нашел, чем себя занять. Он с удовольствием принялся возиться в земле, в своем небольшом огороде, который разбил за домом. Ухаживать за растениями стало для него привычным делом. Изредка даже кот захаживал на огород — чтобы отметиться над каким-нибудь особенно примечательным кустиком. Тратить время попусту мастер не любил, но только вот общение со стихией было не таким уж простым делом. Однако все мы ходим ногами по земле столько времени, что могли бы выделить малую его часть, чтобы разумно приложить к ней руки.

Сад мастера был невелик, но очень хорошо спланирован. Одни растения жили в тени других, и каждое из них было опорой соседнему. Таким, наверное, должно быть общество разумных людей, но мастер пока легко управлялся только в собственном саду, а принимать участие в жизни людей ему приходилось нечасто. Погрузив руки в землю, он яснее ясного почувствовал, что его давешний сон каким-то чудным образом связан с теми, кто жил внизу, в тени Закатного города. Именно люди были причиной его недавних видений. Уж какими бы прихотливыми ни были посещавшие его картины, но участие людей в них он ощущал сразу. Вот и сейчас, пока руки его были заняты землей, дух раскрыл перед ним еще одну грань понимания. Возмездием за совершенный ранее грех и была кара разбуженной стихии. Мастер прислушался к своим ощущениям и отчетливо понял, что люди, сами того не ведая, нарушили какой-то важный закон развития жизни, а потому смерть была готова спуститься к ним с вершин Закатных гор. Мастер посмотрел вглубь земли, припоминая, какое именно событие могло нарушить равновесие, как тут же увидел его. Конечно, как он мог упустить, что совсем недавно среди людей появились существа, по своему моральному облику больше похожие на животных, которые расплодились без всякой меры. И хотя сами горожане почитали их влияние несущественным, их воздействие на окружающий мир было велико, и у мастера не осталось сомнений, что именно разумный зверь и был причиной мучающего его явления.

Люди, неразумные жители равнин, пропустили в сердце Закатных гор ненасытных стяжателей, жадно вгрызавшихся в недра горы в поисках невиданных разноцветных камней, прочнее которых не было ничего на свете. Казалось, это было совсем недавно, но вот уже более десятка лет они разрушали недра Надвратной горы и, очевидно, исчерпали ее основную жилу, которая и была основой благосостояния неразумных копателей. Жадные без всякой меры купцы стали искать новые жилы и в этих поисках случайно набрели на место, которое им и присниться не могло. Жила, состоящая из одного сплошного алмаза, стала неодолимым препятствием для их разума, явив на свет непомерную жадность и жестокость людей, а желание единолично властвовать над сокровищем было основной причиной подступающего безумия. Жадные до богатств купцы ничтоже сумняшеся уничтожали своих конкурентов, желая стать единственными обладателями сокровища и обеспечить себе максимальный доход. Для этого они не гнушались ничем. Ни тайные яды наемных убийц, ни острые стрелы лихих охотников не были, в сущности, чем-то необыкновенным, но вот темная магия дальнего Запада, что попала в этот мир с приходом вендийцев, нарушила долгое равновесие сил и привела к возникновению скрытого напряжения. Гора словно сжалась в предчувствии ужасного катаклизма. Мастер внимательно посмотрел на землю и увидел, словно в зеркале, живую картину: глава преступного клана вендийцев вложил в расщелину на стене дальней пещеры, пробитой в самых глубоких недрах горы, крупный кристалл, светившийся ярким рубиновым светом. Капля, всего одна капля его разрушительного света могла стереть горы в порошок, если бы вырвалась из своей хрустальной оболочки. И хотя мастер понимал, что такое знание было сокрытым, но всё же с тревогой смотрел на попытки чужеземца пробудить тайную силу камня. В нелепой попытке удовлетворить собственное любопытство этот человек готов был причинить неисчислимые страдания людям всего края, а стоявшие за ним купцы полагали, что разбив эту необычайно крепкую земную породу, они обретут поистине бесценные богатства. Да только вот всё повернулось совсем не так, как им казалось.

— Кхасс! — тихо позвал кота мастер, и тот, казалось, пребывавший в мечтательной задумчивости, мгновенно прыгнул и оказался рядом с хозяином.
— Нам пора, — просто сказал Аст, и, подхватив прочную палку, на которую опирался время от времени, побежал по узкой тропинке к дальней пещере, откуда шел ход в самое сердце горы.

Кот последовал за мастером неслышной и невидимой никому тенью. Уникальной особенностью этих животных была поистине удивительная способность оставаться незамеченными, даже если они находились на расстоянии вытянутой руки от человека. Заметить кота, если он этого не хотел, было невозможно. Что это было — родовая особенность, пришедшая от его далеких предков, развившаяся за неисчислимые годы жизни до совершенства, или неведомая звериная магия, никто не знал, но способность становиться невидимым была присуща только этим животным, да еще, пожалуй, безглазым рыбам, что жили без проблесков света в глубоких озерах подземных пещер.

Хвала богам, что они дали время мастеру с его четвероногим другом, и они успели вовремя. Как только вендиец, исчерпавший все иные средства пробудить скрытую силу камня, решился на поистине святотатственный поступок и приказал своему рабу разбить его кузнечным молотом, мастер вошел в пещеру, а за ним незаметной тенью проследовал Кхасс. Молодой черноголовый халлиец * всунул светящийся кристалл в небольшую выбоину в дальней стене пещеры, которую за день непрерывной работы лишь и смогли пробить в неприступной стене старатели, и приготовился совершить последний удар в своей жизни. Вот он поднял молот высоко над головой и, закрыв глаза, стал опускать его на ярко-красную огненную каплю, которую отчетливо видел и с закрытыми глазами. Кристалл, едва коснувшись стены, начал светиться всё более интенсивным светом, а удивленные купцы на всякий случай отошли в противоположный конец пещеры. Откуда им было знать, что при соприкосновении с этой скалой сила камня многократно умножилась, и теперь, даже самый слабый удар по нему породил бы небесную молнию, способную пробить любое препятствие. А самому кристаллу мало что сделалось бы, прочность его стала такова, что даже если бы на него положили теперь целую гору, то под своим весом лопнула бы она, а не камень. Но купцы не знали и другого, того, что за стеной этой пещеры была обширная полость, заполненная горючим газом, который вспыхивал от малейшей искры. Наверное, именно поэтому боги и сокрыли пещеру от людей самой прочной из всех стен, сотворив ее из чистых алмазов. Малейшая искра породила бы мощнейший взрыв, от которого содрогнулись бы даже далекие горы, а уж эта, Надвратная гора, точно раскололась бы надвое.

Быстрее мысли мелькнула перед глазами мастера картина разрушений. Мелькнула и пропала, потому что неуловимо быстрым движением большой марский кот прыгнул на грудь халлийцу и сбил его с ног. А мастер Аст подскочил к стене и вытащил из расщелины кристалл, который светился уже чистейшим белым светом. От соприкосновения с руками мастера кристалл вспыхнул, словно солнце, и люди, даже находящиеся в дальних коридорах, за стенами этой пещеры, надолго ослепли, а уж те, кто был в ней, ослепли навсегда. И лишь мастер со своим пушистым другом, да накрытый телом марского кота халлиец избежали этой печальной участи. Мастер не ослеп потому, что на этот миг он и стал солнцем, кот — поскольку теперь и всегда смотрел на мир глазами мастера, а невезучий сын Халла был настолько везуч, что потерял сознание за миг до того, как пещеру пронзила вспышка невыносимо яркого звездного света.

Так закончилась эта странная история, и каждый ее участник обрел свое: гора осталась стоять, жадные старатели навек потеряли дорогу к ее неприступному сердцу, втуне пытаясь выбраться из темноты на свет, а мастер и его пушистый друг получили негасимый светильник, который издревле освещал дорогу путникам, взыскующим истину.

* Сыновьями Халла именовали воинов из далекого северного племени, живущих на ледяном берегу Великого Океана.


Рецензии