Сестра Ольга. Часть I. Главы III - IV

                Глава 3.
     Говорят, что утро вечера мудренее. В половине одиннадцатого зазвонил телефон, бархатный женский голос в трубке произнес:
- Матушка желает Вас видеть в монастыре в двенадцать часов.

Иван насторожился. Тетя Маша – родная сестра матери – была настоятельницей местного женского монастыря. Большой дружбы меж сестрами не было. Отношения были, скажем так, чисто формальные. Иван два месяца назад заскакивал к тетке по дороге на работу, поздравил с днем Ангела. Какие же дела у тети к нему?

       У ворот монастыря его ждала молодая женщина в черном, проводив его в келью к тетке, монашка смиренно удалилась.
- Здоров ли, сын мой? - поприветствовала его Матушка.
- Здоров, спасибо Господу нашему. Как Ваше самочувствие?
- Спасибо, хорошо! – отозвалась тетка.

Она выдержала длинную паузу, потом перешла к тому, зачем собственно пригласила сына сестры.
- Я тебе сиделку нашла. С разговорами к ней не лезь, не в себе она. Войди, сестра Ольга! – крикнула она кому-то за его спину.
- У меня сумасшедший старик на руках, так Вы еще и сиделку такую нашли? И что я должен с ними делать? – тихо прошептал племянник.
- Она не буйная, да думаю, у нее все пройдет, - успокоила его тетка.
       - Может не надо? – Крылов не был готов к такому повороту.
     -  Ее работа – уход за стариком, готовка для него, стирка, уборка его комнаты. Кормить ее –  входит в твои обязанности. Платить будешь монастырю. Один раз в две недели – выходной, – Матушка Мария не привыкла, чтобы с ней спорили.

    За спиной  послышались торопливые шаги - Иван обернулся и чуть не охнул. На него из темных глазниц смотрели большие карие глаза. Заостренный нос, бескровные губы на бледном лице, обрамленном  темным платком  до бровей, делали женщину похожей на инопланетянку или приведение. Одета дама была в черное платье и ботинки, но не такие, как носят монашки. Крылов почему-то подумал: «Так вот как выглядит судьба!»

         Иван заплатил в кассу деньги, скажем совсем необременительные, и увез сиделку домой. Всю дорогу предвкушал, как обрадуется начальник тому, что он завтра выйдет на работу. Но впереди был сложный вечер.

        Иван как-то не очень прислушался к совету тети Маши, посоветовавшей  не разговаривать с сестрой Ольгой. Он понял ее совет так, что не надо надоедать, оказалось, что дама вообще разговаривать не может. Она с завидной настырностью писала и оставляла на кухонном столе списки: на продукты, моющие средства, медикаменты.

       Крылов злился. Какие шприцы она требует, какие лекарства? Да отец никому не дает уколы ставить! Он попытался ей это сказать, она тупо на него посмотрела, и дописала на листке: «чтобы к утру было», и ушла в комнату отца.

      Больше Крылов ее ни разу за месяц не видел, но не потому, что она запиралась на ключ или пряталась, - он просто перестал бывать дома.

        Он впрягся в работу, брал немыслимое количество замен и дежурств. Коллегам он объяснял это так: нужны деньги на лечение отца. А на самом деле он, так же как отец во время болезни мамы, прятался за чужой спиной от своих проблем.

         Иван приезжал  домой два-три раза в неделю, чтобы привезти продукты, увезти или забрать белье из прачечной, переодеться и просто поздороваться с отцом.
        Отец, как всегда, начинал жаловаться на сиделку – и грубиянка она, и готовит плохо, и уколы больно делает. А на душе у Ивана Сергеевича в это время пели птички, и было тепло и светло: он понял, что нашел ту шею, на которую можно перевесить свой хомут.

       В один из вечеров Крылов вернулся домой необыкновенно рано, ему нездоровилось. Иван не собирался ни подслушивать, ни подглядывать, но его возвращения никто не обнаружил,  и ему стало любопытно посмотреть, что называется  «в замочную скважину».

       А посмотреть, вернее, послушать было что. В комнате отца работал телевизор,  стоны и ругань папы покрывали его звук, слово «дура» было самым ласковым, в ответ на эти слова раздавались шлепки, складывалось впечатление, что монашка бьет старика по щекам.

       Крылов подошел к прикрытой двери: на кровати вниз лицом лежал голый отец, женщина, закатав рукава, делала ему массаж.
       Иван подошел не вовремя. Сестра Ольга быстро накинула на отца одеяло и выскочила за чем-то в комнату, встретившись нос к носу с Крыловым. Он успел заметить на ее руках несколько круглых синяков, монашка поспешно одернула рукава.

         Задребезжал телефон. Звонила Матушка Мария, то есть тетя Маша.
-   Что это Ольга не приходит на службы? Я велела ей в выходной приходить в монастырь, – сердито спросила она.
- Это моя вина, Матушка, у меня было много работы и выходных у нее не было. Завтра она придет, я обещаю! – клятвенно заверил Иван.
- Здоровье Сергея не лучше? – сменила гнев на милость тетка.
- Все в той же поре, - смиренно ответил племянник.

Иван в сотый раз поймал себя на мысли, что после разговора с тетей Машей он постоянно  испытывал  тяжесть на душе. Ведь по логике вещей должно быть наоборот: человек служит богу, и от него должна исходить божественная благодать, приносящая облегчение только от одного вида праведного человека. Может, дело не в тете Маше, а в том, что он сам  насквозь грешник?
       После разговора с теткой, он пошел на кухню и написал записку сиделке, что завтра у нее выходной и тут же попросил ее приготовить ужин на троих.

       Они теперь общались через записки, Иван оставил попытки добиться от нее хоть одного слова. Он не переставал удивляться ее умению лаконично выразить свою мысль, подобрав нужное и емкое слово, сам Крылов так не умел. Он попробовал подражать ей, но после нескольких неудачных попыток, бросил. К примеру, в его записке было написано: « Помойте окно». Через несколько минут сиделка внесла правку. Зачеркнула  «по» надписала «вы» и дописала  «пожалуйста?» Иван переписал: «Вымойте, пожалуйста, окно в моей спальне за дополнительную плату». Нескольких таких перепалок хватило, чтобы отбить у хозяина всякое желание переписываться.

Весь вечер сын с отцом проиграли в шашки, отец был в благостном расположении духа и ни на что не жаловался. Сиделка приготовила ужин, потом Иван слышал, как она долго убирает в кухне и в ванной.

Утро началось с неприятностей. Женщина ушла рано, видимо спешила на заутреннюю службу. Крылов нехотя пошел на кухню.
 Ох уж этот месячный перерыв!  О готовке даже думать не хочется. Но на сей раз судьба была к нему милосердна:  на столе уже стоял завтрак, сунуть его в микроволновку – минутное дело.

         После еды отец раскапризничался, до обеда Иван вертелся вьюном, незаметно подошло время готовить. Иван дал себе честное слово, что станет доплачивать женщине за этот каторжный труд.  Говорят благими намерениями дорога в ад выстелена, его намерения остались только намерениями.

     Из комнаты позвал отец, ему надо было срочно поправить подушку. Иван наклонился, чтобы подоткнуть сползшее одеяло, а в это время отец изловчился и долбанул его рукояткой трости по плечу.
- Один:  три, -  в восторге закричал он, - я выиграл.
- Папа, что за глупые игры? – Иван старался сдерживать раздражение.
- Это мы с девкой играем! Я выиграл! Я выиграл! – не унимался старик.
- Да как играете, что за игра дурацкая? Мне же больно! – Иван злился.
- Конечно, больно! А мне массаж не больно? А пусть не зевает! – старик апеллировал к справедливости.
- Вот заберу палку, тогда поиграешь! У нее все руки в синяках! – Крылов старался говорить строго.
- А что жаловалась? – отец обиженно поджал губенки. – Сама же предложила, а ябедничает.

Иван ничего не понял из болтовни бестолкового старика, и, кстати, не задался вопросом, как может жаловаться женщина, которая не говорит.
Приготовив  старику обед, Иван пошел за чем-то в гостиную и едва не вскрикнул, увидев торчащие из-за дивана ноги. Он, стараясь не шуметь, заглянул в угол.
Там, на подстеленной куртке между спинкой дивана и стеной, положив руку под щеку, сладко спала сиделка, платок лежал рядом с ней.

 Крылов внимательно рассматривал эту странную особу: на голове ежик отрастающих пепельных волос, слева от виска к макушке багровый шрам, такой же хирургический шов за ухом и на шее. Рукав платья задрался, и доктор увидел край обширного ожога.
- Все травмы с левой стороны, интересно, как ее угораздило? – подумал Крылов.

Монашка проснулась, судорожно схватила платок и быстро повязала на голову. Она зло посмотрела на хозяина, будто он застал ее за каким-то постыдным занятием.
Через четверть часа Ольга оделась и ушла. Вернулась в половине десятого, Крылов сам открыл ей дверь. Сначала ему показалась, что женщина выпила, но запаха спиртного не было, и Крылов задался вопросом: отчего у дамы такие красные глаза? Может, плакала?

Впервые он поймал себя на мысли, что она ему интересна, правда, самую малость. А вот он ей, похоже, не интересен вовсе, относилась она к Ивану, как к пустому месту, как к мебели и чему-то, что вечно мешается под ногами.

                Глава  4.

                Сто три года назад.
 «Травы, травы не успели, от росы серебренной согнуться…». Лина любит летней рассветной порой возвращаться с заливных лугов. Тяжелые сумки за спиной режут веревочными лямками плечи, но чувство честно выполненного долга сильнее боли.

       Бабушка не просто заставляет Линку собирать травы, к каждой травке свои приговоры и так называемый «человеческий фактор».
       Трава собирается для конкретного человека, под его болезнь. Хитра бабушка, заметила, что Линка жалостлива к зверью и людям, особенно к маленьким детям.

      Да и не только бабушка заметила сердобольность Лины, простолюдины тоже оказались не лыком шиты. Наверное, поэтому в прошлом году на пороге дома Кубяки оказалась новорожденная девочка.

    Лина приняла подкидыша спокойно, бабушка же была необыкновенно зла, долгое время   искала родителей ребенка, но вокруг была первозданная тишина, младенцы не пропадали, молодые мамы не умирали.

     Только через полгода бабка дозналась от бродяжки перехожего чей этот ребенок. Сейчас Симке годик с небольшим, она, наверное, уже проснулась и терпеливо ждет их с бабушкой в своей кроватке.

     От этих мыслей Виталина ускорила шаг – удивительно, но в шестнадцатилетней девочке материнский инстинкт проснулся вместе с появлением в доме крошечного существа. Она любила малышку самозабвенно и преданно, так, что бабка боялась за ее рассудок.

Беда ждала их на околице. Именно оттуда женщины увидели дымок над крышей своего дома. Бабушка первой поняла, что случилось, заголосила, упав на землю.
 Лина скинула сумку и бросилась бежать, что было сил. Но было поздно – хатенка пылала уже вовсю, что неудивительно в столь жаркое время.

Лина несколько раз кидалась к дому, но люди оттаскивали девушку, пока не догадались связать. Только тогда она успокоилась, тупо глядя в огонь, сожравший ее дитя.
Подошла бабушка, враз почерневшая от горя, к ней потянулись люди. Кто-то сказал, что видел поутру чужую старуху, крутившуюся возле дома. Бабка молчала, она уже знала, чьих это рук дело.

На далекой заимке, возле костра, на грани ночи, полетели в небо слова боли и скорби: «Проклинаю тебя, лишившую жизни собственную внучку, самой страшной клятвой – пусть изыдет твой род, пусть потеряет силу свою, пусть не будет сто лет в твоем роду сильных ведьм, если не сумеете делами богоугодными искупить вину свою. Кровью своей пишу, заклятье накладываю. Во имя отца и сына и святого духа. Аминь. Аминь. Аминь».