Последний декабрист. роман-анекдот. Главы 5-7

Глава 5
О ТОМ, ЧТО И ТАК ВСЕМ СОВЕРШЕННО ПОНЯТНО

Именно благодаря Кагаловскому в конце 50-х появилась невиданная прежде порода людей – так называемые «молодые реформаторы».
Современному читателю трудно понять, о чем, собственно, тут идет речь, поэтому мы здесь вынуждены дать небольшое объяснение.
Обычно термином «молодой реформатор» обзывали человека, которого невозможно было назвать никаким другим, более цензурным словом. Согласно определению лауреата Пулитцеровской премии американского писателя Роберта Пенна Уоррена, молодой реформатор – это человек, который, цитируем: «стал Молодым Реформатором при последних потугах его матери и будет Молодым Реформатором до тех пор, пока ему не выпустят кровь и не впустят бальзамирующую жидкость». Конец цитаты.
И действительно: многие молодые реформаторы работали в этом качестве и по 25, и по 30, и по 40 лет, всё это время принося посильный вред себе и обществу до тех пор, пока ими не переставали интересоваться журналисты и не начинали интересоваться черви Ваганьковского кладбища.
Очевидно, причины подобной неувядаемой моложавости следует ис-кать в том особом эзотерическом влиянии, что оказывают альтруистические идеи на своего медиума-носителя. Ведь молодые реформаторы – это, по существу, особый биологический подвид альтруистов. В нормальном обществе данный подвид обычно гибнет на разных стадиях своего развития подобно микробу-паразиту в агрессивной среде, либо мутирует в нормального человека посредством так называемого взросления. Однако нездоровая, не жаркая и не морозная, а напротив, сырая и влажная, словно в джунглях, атмосфера хрущёвской эпохи, довольно удачно названная поэтом Ильей Эренбургом «оттепелью», не способствовала чьему-либо поумнению и повзрослению. И конечно, альтруист Кагаловский этим воспользовался.
Именно стараниями его молодых реформаторов к 64-му году в СССР воцарился такой бардак, что страна начала уже сползать в откровенный левацкий троцкизм. Это, как известно, не понравилось консервативным партократам, которые, так и не поняв, что происходит, обвинили во всём Хрущева, сместили его и принялись закручивать гайки и притеснять повсюду молодых реформаторов. Кагаловский же понял, что зарвался, что слишком явно добивался своих целей, и с тех пор стал ещё больше уделять внимания работе в КГБ и партии. А своим реформаторам велел до поры до времени не дразнить начальство и писать и говорить только то, с чем могут согласиться такие люди, как Брежнев, Суслов и прочие.
Окончательно же всё испортили чехи в 1968-м году. Чешские реформаторы, глядя на Россию из своей Праги, никак не могли понять, что всей оттепели пришел конец. Им было слишком трудно смириться с этим фактом. И потому они загубили всё окончательно. Как сказал один молодой реформатор, работавший тогда в Москве: «Мы как бы очень долго и тихо ползли к траншеям противника [консерваторов], и тут один мудак [Дубчек] встал во весь рост и заорал «Ура!!!», и нас всех перестреляли!» (К счастью, для советской интеллигенции «перестреляли» тут нужно понимать в переносном смысле).
Но удар был нанесен и вправду сильный и непоправимый. Молодые реформаторы на долгие годы оставили попытки построить «подлинный ленинизм» и стали строить тот, что был.
Именно молодые реформаторы были, пожалуй, одним из самых бое-способных и уж точно самым безжалостным и беспощадным отрядом во всей армии Кагаловского. С конца 50-х годов он сам персонально выращивал каждого из них. Он старательно растлевал их еще со студенческой скамьи в духе «ленинских норм партийной демократии» (не спрашивайте, что это такое, дорогой читатель), а растлив, подкладывал их под различных руководителей в качестве консультантов, референтов, советников, переводчиков и «спичрайтеров» (Точный смысл этого элитарного англоязычного слова ныне утрачен. Самое краткое из дошедших до нас определений слова «спичрайтер» таково: «тот, кто пишет речи Брежневу»).
И всю эпоху застоя эти самые «подложенные» только и делали, что писали речи для вождей этого самого застоя, программные документы застойных съездов и пленумов и прочие разные документы для прочих разных сов. учреждений. И, естественно, ни под одним из публичных документов не ставили своих подписей. Ведь поставить свою подпись и считаться автором документа имел право лишь тот, кто лично бубнил эту галиматью с трибуны съезда. Поэтому если какой-нибудь «спичрайтер» после смерти Брежнева желал объяснить простому народу по телевизору или в печати, что все беды в стране идут от извращения Сталиным и Брежневым светлых ленинских идей, то он делал это со спокойной совестью и непоколебимым чувством внутренней правоты.
Вот потому-то весной 1985-го года они и смогли начать перестройку.
Тут читатель, конечно, может спросить о том, что это была за пере-стройка такая и каковы были её характер, задачи и цели. И вообще… Как-никак с момента её начала прошло уже более шестидесяти лет, а историки до сих пор не могут высказать никаких определенных ответов на все эти вопросы. И вообще ничего на эту тему не могут высказать.
Не беспокойтесь, дорогой читатель, сейчас мы Вам всё объясним! Только объясним не в лоб, а как бы аллегорически. Так оно будет спокойнее.
Для начала представьте себе мирный гитлеровский рейх весны 1945-го года, в который приходят цинковые гробы из далекого Афганистана.
Представили? Ну вот и славно! Идем дальше.
И вот представим, что Гитлер, Геббельс и Борман умерли от старости. И тогда фюрером рейха становится… ну, скажем, гауляйтер из какой-нибудь южно-немецкой земли. Скажем, из Баварии. И провозглашает перестройку рейха под лозунгом: «Больше демократии, больше национал-социализма!» А того, кто занял пост покойного доктора Геббельса, называют прорабом перестройки. А на пост министра иностранных дел вместо уволенного по старости Риббентропа назначают… ну, скажем, некоего генерала СС из некой солнечной заальпийской республики.
И перестройка начинает бушевать вовсю. Правда, положение рядового немца не улучшается нисколько, потому что режим остается фашистским, наука – искалеченной, история – засекреченной, а экономика – рабской. И так продолжается семь лет подряд…
Вот, собственно, что представляла собой перестройка, если взглянуть на неё коротко и аллегорически.
Естественно, кончилось всё это катастрофой. Но молодые реформаторы находились тогда в таком эйфорическом состоянии, что никакой катастрофы не замечали. И даже не испытывали чувства вины. Вместо катастрофы они чувствовали победу, а вместо вины – чувство гордости собой. Ведь чтобы понять, что происходит вокруг, нужно обладать определенным кругозором. А они находились в таком положении, что ничего вокруг увидеть не могли. Они были целиком поглощены Левиафаном либерализма и теперь медленно продвигались к выходу, снедаемые желанием увидеть «свет в конце туннеля». Они не понимали, что выйти из этого места можно только повернув назад, иначе этот тупой северо-атлантический кит просто переварит их и они уже окончательно станут интеллигенцией, то есть тем самым, чем их прямо называл один интеллигент по фамилии Ульянов-Ленин.
Однако мы несколько отвлеклись. Итак, мы остановились на том, что после 1964-го года Кагаловский стал еще больше уделять внимания работе в КГБ и партии…


Глава 6
СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ

Всё-таки полного контроля над всем КГБ он так никогда и не добился. Работники этого ведомства в большинстве своём все же обладали слишком консервативной, слишком реакционной ментальностью, чтобы стать «рекрутами» в дикой армии марксиста-либерала.
Даже само положение Кагаловского в КГБ было шизофренически двойственным. С одной стороны, как типичный левак-интеллигент, он ненавидел это репрессивное учреждение. С другой стороны, он стремился превратить его в свое послушное орудие, в инструмент для достижения своих бредовых целей, и значит, был заинтересован в его усилении. Поэтому в приказах, которые он отдавал своим людям в «годы застоя», не было никакой вменяемой системы. То он защищал и покрывал интеллигентов-диссидентов как «пламенных борцов с гидрой сталинизма»; то, словно спохватившись, гнал их всех в психушки как «злостных врагов ленинского учения и агентов международной реакции»; то он возмущался так называемой бульдозерной выставкой, на которой разгромили художников-авангардистов; то сам же читал лекции о методе социалистического реализма и о будущем коммунистическом искусстве; то он помогал евреям делать головокружительную карьеру; то вместе со своими «кагебистами» чуть ли не прикладами автоматов гнал их всех строить дороги в тайге и собирать апельсины в кибуцах,.. ну и т.д. и т.п..
Фактически ему удались «только» две вещи. Во-первых, намертво за-блокировать деятельность этого учреждения, добившись ситуации ни нашим ни вашим. И во-вторых, все-таки получить в свое распоряжение одно из управлений Комитета, расставив там своих людей.
Здесь мы, конечно, имеем в виду знаменитое и пресловутое 5-е (поли-тическое) управление, занимавшееся «охраной конституционного строя СССР». То есть не охраной государства, которому они вроде бы присягали, а охраной того бесчеловечного и безбожного строя, который 70 лет калечил страну, в которой они вроде бы жили. Наверно поэтому из среды этих охранителей марксистско-ленинской ортодоксии вышло больше банкиров и бизнесменов, чем из любого другого управления легендарного лубянского ведомства.
В конце концов лженаука марксизм, породившая коммунистов, - это всего лишь разновидность лженауки экономики, породившей банкиров. потому-то этим людям и было так легко находить общий язык. Вспомним Герцена, печатавшего свой «Колокол» на деньги Ротшильдов, или Ленина, приехавшего в опломбированном вагоне и забравшегося на броневик на деньги банкиров Парвуса и Шиффа. Если же воспринимать так называемые «законы экономики» как нечто якобы существующее, то тогда можно легко превратиться во что-то страшное и смешное. Например, в какого-нибудь журналиста, ищущего золото партии, неважно, фашистской или коммунистической, вместо того, чтобы просто поинтересоваться, на чьи деньги существует его газета и он сам. Впрочем, мы отвлеклись…
В течение 15 лет Кагаловский полностью контролировал всё 5-е управление. В течение 15 лет за кулисами «пятерки» постоянно слышалось: «Агасфер» приказал,.. «Агасфер» счел целесообразным,.. «Агасфер» не счел целесообразным,.. «Агасфер» не советует,.. «Агасфер» настоятельно рекомендует…». Самое смешное, что многие младшие офицеры управления считали, что «Агасфер» - это псевдоним некоего генерала КГБ, может быть, даже главы «пятерки» или даже самого председателя Комитета. Вероятно, они были бы весьма удивлены, когда бы узнали, что под агентурным псевдонимом «Агасфер» скрывается человек, даже не состоящий на штатной службе в Комитете, зато принимавший участие в написании всех программных документов КПСС, включая знаменитый «Моральный кодекс строителя коммунизма». Словом, настоящий «светоч» марксистско-ленинской учености.
Однако к 1989-му году светоч вдруг потерял интерес к марксистско-ленинской философии и увлекся экзистенциализмом, которым всю жизнь занимался его отец, друживший в свое время с «апостолом» этого учения Ж.П.Сартром.
Мало того! Втайне он стал писать свою раблезианско-телелистскую философию в духе либерально-социалистических бредней своего отца. Эти галлюцинации гедониста он печатал на западе под псевдонимом М. Бехтин, а потом подсовывал Андропову как последний писк гуманистической мысли. Когда же Андропов уверовал в эти теории всем своим сердцем уставшего разочаровавшегося коммуниста и расставил на высокие посты толпу тьмущую таких же «бреххманцев», то он стал Кагаловскому не нужен, как стал теперь не нужен весь брежневский клан. Так Кагаловский начал среди высшего руководства СССР пресловутую «гонку на лафетах». В силу ряда причин мы тут не станем подробно рассказывать, как кремлевских вождей косила загадочная эпидемия пневмонии (простуды), в результате которой Генсеком стал Горлочев и к власти пришли послушные Кагаловскому. Скажем только, что главного кремлевского врача, героически боровшегося с этой простудой, Кагаловский сделал всего лишь Министром Здравоохранения, каковая черная неблагодарность и доныне изумляет прогрессивную медицинскую общественность.
Между тем в душе нашего героя продолжали прогрессировать значимые и этапные гуманистические метаморфозы. К концу 80-х, начитавшись экзистенциализма, персонализма, постмодернизма и прочей дряни и улетев крышей в нирвану на либеральной почве, бывший красный академик вдруг страстно, до спазма в мочевом пузыре, до инсульта в мозгу, до зуда в заду вдруг захотел стать демократом-диссидентом. Да не простым демократом, а самым что ни на есть главным и авторитетным. Эдаким либералом-мучеником с терновым венцом на «поеханной» крыше.
Сказано – сделано. Кто лучше всех может организовать демократическое движение? Ясное дело – только тот, кто это самое движение раньше гноил по тюрьмам и психушкам. У кого же еще есть такие знакомства, такое глубокое знание нужных людей? Только у тех, кто раньше знал этих людей как своих пациентов. Поэтому демократические организации стали вдруг плодиться, как поросята в баварском свинарнике. А господин Кагаловский, выйдя в 89-м году из партии (коммунистической), вступил сразу в несколько других партий (демократических), мгновенно став активным и незаменимым членом всех существовавших тогда подобных партий и движений.
(Здесь мы склонны согласиться с теми исследователями, которые полагают, что главной причиной такой резкой метаморфозы стала зависть и ревность академика Кагаловского к академику Сахарову. Кагаловский на дух не переносил Сахарова, как типичная посредственность не переносит настоящего гения. Ведь он за всю жизнь не сделал ни одного открытия или изобретения, а Сахаров как-никак изобрел такую серьезную вещь, как водородная бомба. Теперь уже трудно судить, насколько прав был Сахаров в своих альтруистических убеждениях, и Бог ему судья, но он был готов испытать за эти убеждения любые муки. И испытал.
Кагаловский же, как типичный альтруист, всю жизнь только и делал, что мучил других. Вот ему и понадобился венец мученика. До зарезу.).
Так или иначе, но Кагаловский занял-таки место первого демократа. «Первого среди равных», как он сам скромно определял свое место. (Никто и никогда так и не объяснил, как это первый может быть равным. Тем не менее эта удобная и лицемерная политическая формула сохраняла свою популярность в течение столетий).
При этом он сохранял привычки закулисного кукловода. Он прятался в задние ряды и шарахался от телекамер, потому что был труслив и закомплексован, и не рвался к микрофонам на митингах, потому что ему нечего было сказать толпе, не знающей заумных научных терминов. Тем не менее к каждому его слову внимательно прислушивались, каждое его желание старались предугадать, он был очень влиятелен среди так называемой «демократической оппозиции» и буквально купался в этой своей влиятельности, как свинья в луже. Его сподвижники, «демократы первой волны», просто боготворили его и считали чуть ли не вторым Сахаровым. Недаром этот период, с 89-го по 91-й, он называл потом самым счастливым периодом в своей жизни.
Но «перестройка» закончилась для Кагаловского и его «армии» таким же фиаско, как и «оттепель». Второй раз политическая власть над огромной страной ускользнула из их рук в самый последний момент. И что самое обидное – в этот раз они могли винить в этом только самих себя, свою недальновидность и нерасторопность. В 56-м Кагаловский взлетел вверх, угодив Хрущёву; в 64-м он не упал вниз, вовремя отступив в тень и затаившись; в конце 70-х он ввел в Политбюро троих своих людей, затеявших потом эту самую «перестройку»; в августе 91-го он просто струсил. Вместо того чтобы в нужный момент забраться в нужный танк с нужным человеком, он отсидел три дня на своей даче в Переделкино, упустив последний шанс войти в свиту нового лидера страны. И неудивительно. Это было вполне закономерно, учитывая, что Кагаловский до исступления обожал Горлочева и крайне настороженно, чтоб не сказать больше, относился к Ельцину.
По какой-то неизвестной причине Кагаловский на дух не переносил две, так сказать, вещи: писателя Ф. М. Достоевского, которого Ленин назы-вал «архискверным», и русских крестьян. К Достоевскому Ельцин вроде бы никакого отношения, слава Богу, не имел. Однако у него был другой крупный недостаток – крестьянское происхождение. Да не просто крестьянское. Он был недорезанным потомком крестьянина, репрессированного во время коллективизации. А такие люди Кагаловскому были почему-то особенно неприятны.
Наконец (чего уж теперь скрывать), была еще одна архискверная черта у Бориса Николаевича. На него очень трудно было подбирать компромат. То есть, конечно, он был не ангел. Он был человек из плоти и крови. И, конечно, были у него свои грехи. Но грехи эти не отделяли его непреодолимой пропастью от электората, а поначалу наоборот сближали с народом. Поэтому когда люди Кагаловского докладывали своему шефу, что Ельцин, дескать, пьёт, шляется по бабам и неадекватно воспринимает окружающее, то Кагаловский расценивал это как изощрённое издевательство и швырял в головы своих агентов тяжёлые предметы. Ну, в самом деле, кто вообще в этой стране адекватно оценивает происходящее? Это не говоря уж про водку и женщин…
Раз за разом Кагаловский отправлял людей на поиски. И раз за разом они находили шиш с маслом. В конце концов Кагаловский скрипя сердцем принял-таки Ельцина в демократы (о чем потом горько жалел), прекратив наконец глупые и бесплодные попытки собрать на него какой-либо компромат.
Горлочева же Кагаловский просто обожал. Он неустанно повторял, что «за всю историю этой страны это первый её глава, язык которого соответствует самым высоким мировым стандартам». Конец цитаты. Кагаловский чрезвычайно ценил способность последнего главы СССР без конца говорить о чём угодно, а зачастую даже вообще ни о чём. И, по-видимому, именно академик Кагаловский был единственным во всей мировой истории человеком, кто понимал идеи Горлочева.
(Оно и понятно: всю жизнь Марлен Владиленович Кагаловский неутомимо работал над тем, чтобы широкие народные массы прониклись самыми передовыми и прогрессивными идеями. Для этого ему приходилось в каждой своей работе проделывать гигантский труд по переводу языка научного в язык человеческий. Надо прямо сказать, что если бы не дошедшие до нас труды академика Кагаловского, то мы были бы просто не в силах понять суть тех «проблем», которыми были озабочены Горлочев и разные его единомышленники. Ну что такое, например, «поиски консенсуса» и зачем этот самый консенсус нужно было искать? Сами мы этого понять уже не в состоянии, поэтому труды Кагаловского, каким бы бредом они ни были, всё же помогают нам читать мёртвую клинопись советских времен).
Итак, во главе «новой демократической России» Кагаловский хотел видеть именно Горлочева, а не Ельцина. Когда же эта новая «независимая» Россия стала политической реальностью, а Горлочев наоборот окончательно вляпался в историю, Кагаловский вдруг обнаружил себя у разбитого свиного корыта.
Притом внешне его дела вроде бы обстояли прекрасно. Во-первых, в его руки попали все золото - валютные фонды бывшей КПСС как в стране, так и за границей. (Тут пришлось попотеть, чтобы спрятать концы в воду. Кто-то «сам» застрелился, кто-то «сам» выпрыгнул из окна, и таких «само-стоятельных» было очень много). Во-вторых, «молодые реформаторы» и «демократы первой волны» заняли в государственном аппарате множество важных постов, вплоть до министров и вице-премьеров. В-третьих, журналисты, всегда бывшие самой многочисленной и самой боеспособной частью армии Кагаловского, как всегда с энтузиазмом выполняли любые его приказы. В-четвертых, интеллигенция в целом, придя в окончательный экстаз от развала «империи зла», с восторгом принимала любую идею Кагаловского и ловила на лету любой кусок либеральной мертвечины, совершенно не задумываясь о последствиях подобной диеты.
Но во всей этой изящной, прекрасно спаянной цепочке теперь не было двух самых важных звеньев. Не было КГБ и партии. В бывшей канцелярии ЦК КПСС, ставшей теперь администрацией президента, правили люди, слезшие с президентом с одного танка и делиться своей властью как-то не спешившие. КГБ же и вовсе разогнали и бывших работников «пятерки» даже не брали на госслужбу. Кагаловскому оставалось только перевести их всех в молодой российский бизнес, в одну компанию с бывшими идеологами, комсомольцами и офицерами ОБХСС.
Так у академика не стало ни высшей политической власти, ни влияния в спецслужбах. А без этих двух вещей в такой стране, как Россия, даже по большой нужде не сходишь. Малых же нужд альтруист Кагаловский никогда не имел.
Так в полном соответствии со всеми законами так называемой эконо-мики отъявленному революционеру-подпольщику пришлось превратиться в банкира-олигарха.


Глава 7
ОТЕЦ РУССКОЙ ДЕМОКРАТИИ

Сейчас, полвека спустя, мало кто помнит банкира Владимира Пузин-ского. Между тем в 90-х годах прошлого века это была весьма влиятельная и довольно загадочная фигура. Никто не мог понять, зачем в течение восьми лет Пузинский и его структуры упорно и агрессивно плели интриги против окружения президента Ельцина, под конец ввязавшись в откровенную жестокую борьбу, с самого начала не имевшую никаких шансов завершиться победой. Однако поведение Пузинского кажется абсурдным и иррациональным только до тех пор, пока не начинаешь понимать одну вещь: Пузинский не был самостоятельной фигурой и не был волен в своих поступках. Как только начинаешь понимать эту простую истину, тут же загадочное становится логичным, туманное – ясным, а все то, что вроде бы лежало глубоко на дне, всплывает, как ему и полагается, на поверхность во всей красе.
… Когда в марте 92-го газеты перестали наконец болтать о какой-то там люстрации, то мало кто понял, что это означало. А означало это провал последней серьезной попытки Кагаловского прибрать к рукам администрацию президента. Тогда он заявил с пафосом троцкиста, идущего на расстрел: «Перестройка предана, реформы буксуют!» Заявил в тот самый момент, когда его же молодые реформаторы начали наконец эти самые реформы после семи лет Горлочевской болтовни!
Придя к столь неутешительному выводу, академик решил вплотную заняться бизнесом.
Идея была вот какая. Создать мощное финансовое лобби, которое управляло бы политиками, как куклами в театре марионеток. (Умоляем Вас, не смейтесь, дорогой читатель. В те времена многие всерьёз полагали, что западные схемы сработают, если их перенести на российскую почву).
Часть банков к тому времени была уже создана, и Кагаловский рьяно принялся доделывать остальные. Каждый банк состоял либо сплошь из бывших комсомольцев, либо из партократов, либо из хозяйственников, либо из «теневиков». Пора было соорудить вместительное корыто и для бывших работников 5-го управления КГБ, долго служивших своего рода гвардией в личной армии Кагаловского. Поэтому  Кагаловский сколотил для них особенное, элитное «корыто». Можно сказать, корыто специального назначения. Назвали эту удивительную контору «Хвостбанк», а позднее Группа «Хвост». При этом верхушку новой структуры ради собственной безопасности Кагаловский вылепил не из самого бывшего «ГэБья», а из всего, что попадалось под руку, - из всяких мошенников, проходимцев, цеховиков, теневиков, кооператоров и прочих «безродных космополитов», на которых у Кагаловского имелось больше компромата, чем на кого бы то ни было.
Потому-то «группенфюрером» Группы «Хвост» и стал Владимир Пузинский. При советской власти Пузинский должен был, по идее, эмигрировать на историческую родину и там в поте лица своего, у Стены Плача, собирать апельсины под арабскими пулями. Однако судьба и советская власть лишили маленького бедного еврея такого большого еврейского счастья. Злые кагебисты Кагаловского не отпустили Пузинского на его историческую родину, текущую молоком и мёдом, а вместо этого впрягли в бесчеловечно тяжёлую работу. Его назначили Главным редактором Музыкальных программ Центрального Телевидения. На этом посту Пузинский «ишачил» как проклятый аж до 87-го года. В 87-м Кагаловский таки сжалился над ним и сделал его кооператором. А еще пять лет спустя бывший редактор и кооператор таки стал банкиром и олигархом.
Когда в Москве отгремели события октября 93-го, журналисты теле-компании «Взор» сделали по горячим следам небольшое телерасследование. В этом телефильме всплыло множество пикантных вопросов. Самыми пикантными были два.
Во-первых: почему, когда восставшие сторонники Верховного Совета захватили 30-этажное здание Мэрии, в котором снимало офисы множество фирм, они разгромили и обыскали всё здание, кроме офиса Группы «Хвост»? И второй вопрос: откуда вдруг у восставших взялось столько оружия? И даже БТРы?
Ответов на эти вопросы так никто никогда и не дал. Однако эти ответы, по-видимому, прекрасно знал главный телохранитель Ельцина Коржаков. Коржаков стоял ближе всех к Ельцину на историческом танке и, видно, именно поэтому с самого начала невзлюбил группу «Хвост».
Для Кагаловского же поражение красной оппозиции в октябре 93-го стало тяжелейшим ударом. Когда наступила суровая зима 93-94-го и в ноябре ударил сильный мороз, Кагаловский уже находился в состоянии психоза. Его состояние вполне можно сравнить с состоянием знаменитого замдиректора ЦРУ Фрэнка Визнера, в которое тот впал, когда было подавлено подготовленное им, Визнером, венгерское восстание 56-го года. В таком же состоянии Кагаловский рассорился со всеми своими почитателями из числа «демократов первой волны» и начал теперь общаться в основном с бизнесменами и журналистами. Из прежних знакомых при нем остались только Валерия Стародворская и Константин Дубовой. Эти двое допускали по отношению к себе любую грубость и при этом продолжали смотреть на него как на икону. Дубового Кагаловский посылал за водкой, а Стародворскую заставлял стирать себе носки. В результате водка в его квартире не переводилась, а носки приходилось покупать новые. Какие именно загадочные процессы происходили с носками академика, дошедшие до нас файлы спецслужб не уточняют.
В начале 94-го года его состояние несколько улучшилось, он вновь вышел на работу и вновь начал читать лекции в многочисленных московских вузах. Но все его помыслы были связаны с расширением власти подчиненных ему банковских структур и на подчинении этим структурам, а значит, и ему лично всех средств массовой информации. Именно тогда он приказал Пузинскому создать собственный Медиа-холдинг, хотя Пузинский предупреждал его, что «подобная вещь никогда себя не окупит». В течение 94-го года он становился все мрачнее и мрачнее и постоянно говорил, что «страна катится к шовинистическому реваншу». Когда же началась «Первая Чеченская», он снова впал в состояние шока и «в знак протеста против войны и в ужасе перед новым 37-м годом», говоря его самыми любимыми и самыми избитыми словами, пропал без вести. Среди его коллег по работе прошел глухой и тупой слух, что он покончил с собой, сбросившись в Москву-реку с какого-то моста (?), поэтому милиция его как-то особенно и не искала.
Поселившись в подземелье, он отнюдь не потерял своего упрямства и своей тупой мёртвой хватки, заставлявшей сотни тысяч людей исполнять именно его волю. Как раз наоборот, именно в этот период ему удалось очень многое. Руками так называемых олигархов и прочих своих марионеток ему удалось убрать из большой политики Коржакова, Барсукова, Грачева и еще десятки фигур помельче, притормозить амбиции Зюганова и Лебедя, возвысить Чумайса и Березовского и вообще наворотить столь шикарную навозную кучу, что её потом разгребали лет двадцать.
Кстати, в этот период активизировалась и личная жизнь академика. Позднее, некоторые не слишком добросовестные исследователи выставили Кагаловского совершенно асексуальным человеком и вообще чуть ли не импотентом. Но подобные утверждения имеют очень мало общего с исторической правдой. (Если только громкое слово правда имеет какое-либо отношение к политической истории в частности и к нерелигиозным способам познания вообще).
Кагаловский действительно никогда не был женат и никогда никого не любил. (Кроме себя). Однако объясняется это не какими-то его физиологическими особенностями, а его альтруистической психологией и мировоззрением. До 57-го года, то есть до 28 лет, он ничем не интересовался, кроме марксистско-ленинского учения. Но когда в 57-м году он стал преподавателем и научным работником, у него появились толпы восторженных почитательниц из числа студенток, и тут к его девственности пришел закономерный конец, а его конец пришел к девственности его студенток, осуществив таким образом типичное марксистское единство и борьбу противоположностей и философское слияние субъекта и объекта познания. Впрочем, разобраться, кто там в этой вакханалии был субъектом, а кто чем, было уже трудно, поскольку Кагаловский помимо своих поклонниц начал сожительствовать всё, что хотя бы отдаленно напоминало женщин. Прежде всего это были научные и партийные дамы, пытавшиеся «захомутать» столь влиятельного человека, а также студентки, имевшие плохую успеваемость, всякого рода «хвосты» и задолженности, которых Кагаловский откровенно шантажировал. При этом он так и не позволил никому себя «захомутать». Он никогда ни в кого не влюблялся и до 60 лет был откровенным и ярым женоненавистником. Главным своим делом он считал «служение человечеству», семейные заботы же, по его мнению, помешали бы ему сосредоточить все силы и всё время на этой великой миссии. Не говоря уже о том, что всякую женщину этот «политически грамотный марксист» рассматривал как «реакционную совокупность мещанских потребностей». И даже когда в 89-м он разуверился в марксизме и стал экзистенциалистом, дело не пошло дальше громких фраз о «великой роли женщины в истории человечества». Женоненавистником он быть перестал (вроде бы), а вот самовлюбленным засранцем так и остался.
Итак, поселившись в подземелье, он стал гораздо более активен как в деловом, так и в сексуальном плане. За те десять лет, что он просидел в пе-щере, у него побывало невообразимое количество народу, как мужчин, так и женщин, как с деловыми целями, так и с личными. По данным следствия, в эту пещеру и на этот диван помимо огромного числа студенток МГИ и других вузов успело сбегать изрядное количество московских фотомоделей, актрис и проституток, большинство женщин-преподавательниц и научных работниц и, наконец, ПОЧТИ ВСЕ московские журналистки.
Майн Гот!!! Кого же там только не было!
Даже дошедшие до нас сквозь пожары Второй гражданской многочисленные, но все же прореженные бумаги и файлы являют миру бесконечные ряды широко известных имен в количестве почти двух тысяч человек. Полная же цифра, упоминаемая в деле Кагаловского на 118-й странице 69-го тома, составляет 3767 человек.
Остается только удивляться, сколь долго российские спецслужбы оставались в неведении относительно всего этого… Всей этой, скажем так, деятельности. Воистину это было общество, где всё всем было известно, но никто ничего и знать не хотел. Многие дамы, побывавшие на знаменитом и пресловутом диване, даже хвастались по всей Москве и за ее пределами, что их удостоил своим вниманием столь неординарный мужчина. Сохранилась, например, видеозапись одной из передач телекомпании НТБ, в которой актриса Рината Литвянская, захлебываясь от восторга, рассказывала, что у нее сейчас такой замечательный любовник, который прекрасно научил её «экстравагинальным формам секса». И что (цитируем): «Чтобы доставить женщине удовольствие, вовсе не обязательно куда-то там лезть». Конец цитаты.
Что же касаемо тех женщин, которые не занимались в той пещере «экстравагинальными формами секса», а занимались сексом обычным, то они произвели от академика кое-какое потомство. Потомство сие было крайне низкого качества, но зато весьма большого количества. Лет через двадцать после описываемых нами событий всё оно, как по команде, устремилось зачем-то на эмиграцию в Израиль. Однако в землю обетованную это злосчастное стадо не попало. В Израиле в то время действовал мудрый закон, по которому лицо, проведшее все детство в медицинских специнтернатах, даже теоретически не могло рассчитывать на получение гражданства. Поэтому все это стадо, потоптавшись немного в аэропортах Рима и Вены, отправилось по наезженной дорожке в Америку, где и получило гражданство благодаря тамошним демократическим законам. Нужно ли напоминать, что сразу после этого, не выдержав бремени своих демократических законов и демократичных эмигрантов, Америка окончательно рухнула, оставив после себя груды обломков и хруст цементной пыли на зубах? Ну а так как разбирать эти обломки было уже некому, то после 2029-го года ни об одном из потомков Кагаловского ничего не слышно.
Впрочем, в наши задачи тут не входит пытаться понять, почему жен-щин, добившихся чего-то в этой жизни, все время тянет к таким ублюдкам, которым последняя колхозница если и дала бы, то только в морду.
Проблема эта не нова, печальна и трудноразрешима.
Вернемся, однако, простите за избитую метафору, к нашим баранам. Люди, которых называли олигархами и которые несколько лет управляли страной, воображая, что это будет длиться вечно, поначалу с трудом уживались друг с другом в этой самой стране. То один, то другой бегали жаловаться в пещеру к своему шефу и портили бедному Кагаловскому остатки его и без того испорченных нервов. Особенно достал его Березовский. (Он всех достал). Иногда они приходили вместе с Чумайсом, и , слушая их бесконечные взаимные упреки и крики, Кагаловский, лежа на своих одеялах, почему-то каждый раз вспоминал свой визит в Одессу летом 77-го года и свою прогулку по шумному привозу. В конце концов Березовский плюнул-таки в переполненную чашу терпения, предложив академику обзавестись сотовым телефоном, чтобы ему и другим олигархам не надо было по любой мелочи спускаться в подвал МГИ или шляться по туннелям метро.
Кагаловский рассвирепел, как крокодил, которому что-то там прищемили дверью. Он с ужасом представил себе, как ему начнут день и ночь названивать по этому телефону, лишив сна, покоя и личной жизни. И как Березовский начнет тараторить всякие деликатные вещи, не думая, что кто угодно сможет все это подслушивать и записывать.
Поэтому он сказал Березовскому: «Засунь свой телефон себе в задницу! Подальше и поглубже! А то он доведёт тебя до рака мозга и до цугундера!» (Все-таки удивительно, как это в таком глупом человеке иногда просыпался настоящий пророк!)
После этого он вообще запретил Березовскому появляться в пещере, предоставив ему самостоятельно разбираться с Кремлем, «Аэрофлотом», «Лоховазом», Кавказом, Чумайсом и прочими печалями и радостями своей «большой пайки».
Однако грызня между банкирами продолжалась, и каждый хотел увеличить свою пайку за счет соседа, и тогда Кагаловский вынужден был организовать так называемую «семибанкирщину».
Эта идея, подобно многим его идеям, пришла ему в голову, что называется, с большого перепугу. В данном случае «перепугом» послужило знаменитое заявление Ельцина о необходимости найти национальную идею. Сказать честно, Кагаловский был одним из немногих, кто смог предвидеть все те неисчислимые потрясения для существовавшей тогда в России системы, к которым привело это столь невинное с виду заявление. Кагаловский отреагировал быстро и точно. Он приказал семи наиболее крупным финансистам страны срочно собраться в Дом приёмов «Лоховаза» и даже сам по такому случаю выбрался из своей пещеры, приехав на встречу в одном автомобиле с Пузинским.
В общем, это было нечто среднее между солидным воровским «сход-няком» и сухаревской конференцией детей лейтенанта Шмидта. На западе в то время такие сборища финансистов даже считались чем-то естественным. (Кстати, Кагаловский на дух не переносил творчество Ильфа и Петрова, считая их антисемитами. Особенно он злобствовал против того места в «Золотом телёнке», где Бендер, едучи в поезде, рассказывает историю об Агасфере).
Но мы отвлеклись. Первым пунктом «конвенции» банкиры постановили, что впредь, так сказать, отказываются от услуг киллеров при выяснении своих отношений. Вторым пунктом – что никто впредь не будет зариться на чужую «пайку» и шляться по чужой собственности. Третьим пунктом – что если какие-то бизнес-конфликты все-таки возникнут, то они решаются заседанием всей семёрки. Четвёртым – если «консенсус» таким способом всё-таки не находится, то семёрка обращается к Кагаловскому, и он уже сам разводит и грузит конфликтующие стороны. Пятым – любые решения, касающиеся политической и идеологической жизни, подлежат утверждению Кагаловским, и только в этом случае выполняются на практике. И шестой, последний, пункт гласил, что все приказы Кагаловского подлежат исполнению без обсуждений, любой ценой и в срок.
Кроме того, было решено множество более «мелких» вопросов.
(Справедливости ради стоит отметить, что среди семи олигархов был-таки один человек, который изначально не «служил» в «армии» Кагаловского, не пользовался его покровительством, долгое время даже не подозревал о его существовании и выбился в олигархи исключительно собственными силами. Мы тут имеем в виду, конечно, президента «Омпексимбанка» Мотанина. Некоторое время Мотанин пытался вести свой бизнес целиком самостоятельно, но, убедившись в невозможности подобного поведения в этом сумасшедшем доме, «забил на всё» и присоединился к «сухаревской конвенции»).
Созданная Кагаловским система очень быстро принесла свои положительные результаты. Следующий, 1997-й, год был для страны точь-в-точь таким же стабильным и плодотворным, как и 1930-й. Правда, страна за пределами московской кольцевой автодороги задыхалась от отсутствия денег, нищеты и голода подобно тому, как в 30-м она задыхалась от отсутствия хлеба, но зато банки были полны денег, как сталинские элеваторы зерном, и деловая жизнь в городах, ну просто била ключом. В пределах Садового кольца у всех, кто ничего не производил полезного собственными руками, жизнь стала ещё лучше, стала ещё веселей. Московские журналисты немножко ругали олигархов за жадность, немножко чиновников за коррупцию, но в целом считали, что Чумайс, Ненцов и прочие «молодые реформаторы», несмотря на не-которые «перегибы» и «временные недостатки», верной дорогой ведут россиян в светлое капиталистическое завтра. (Сколько миллионов этих самых россиян останется лежать по обочинам этой самой дороги, журналистов интересовало как-то мало).
Взаимопонимание между москвичами и провинциалами, и раньше «дышавшее на ладан», именно тогда окончательно перестало существовать и уже никогда больше не воскресало. Поэтому работа столичных журналистов все чаще вызывала в провинции либо тягостное недоумение, либо истерический хохот, и наиболее умные московские журналисты перед командировками в Россию по две недели не мылись, жили в помещениях с отключенным отоплением и по два дня не ели. Так им легче было брать интервью и вообще общаться с этим загадочным, диким и неблагодарным народом.

***

Не следует, однако, думать, что с созданием столь замечательной системы долгожданное спокойствие воцарилось-таки в измученной душе академика. Вовсе нет! Марлен Владиленович прекрасно помнил, что периоды либерализма «в этой стране» всегда были коротки, как северное лето, а периоды «удушения свобод» и реакции, наоборот, продолжительны и суровы. Он прекрасно помнил на печальном примере своего отца, что любое «доброе дело» «в этой стране» наказуемо с той же неизбежностью, с какой вслед за 1930-м годом рано или поздно следует 1937-й. А главное, он прекрасно понимал, что скандальное заявление Ельцина еще будет иметь множество тяжелейших последствий.
Что ж! Как сказал классик, «Предчувствия его не обманули!» А другой классик еще и добавил: «Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро!»
… Однажды в марте 1998-го года олигарх Кагаловский проснулся в холодном поту. Некоторое время он таращил глаза в темноту и слушал журчание воды, текущей по стенам его пещеры, пытаясь понять, что могло бы значить подобное пробуждение. Затем, сняв со своего лица парочку заблудившихся слизняков, протянул руку, включил телевизор и с ужасом узнал, что кто-то без его ведома сменил в стране премьер-министра.
Последовавшая затем зловещая и томительная неразбериха доныне не поддается никакому описанию и логическому объяснению. Оно и понятно: все логические объяснения, касающиеся экономической сферы, возможны в западных условиях, где население воспринимает всерьёз эту самую экономику и верит в необходимость соблюдения её законов. В России же, где наука воспринимается коллективным бессознательным народа как нечто не совсем приличное, а экономику и вовсе ненавидят как пустую немецко-еврейскую выдумку, никакие логические объяснения невозможны просто потому, что коллективное бессознательное не способно логически мыслить. Оно вообще не способно ни на что кроме как любить или ненавидеть и даже не может внятно объяснить своему собственному поверхностному сознанию, что именно оно любит, что именно ненавидит и по какой такой причине.
Что же касаемо экономики, то это просто ФИКЦИЯ, которая действует лишь до тех пор, пока люди в неё ВЕРЯТ. Если же веры в неё нет, то все её «железные» законы лопаются, как мыльный пузырь.
И нечего было кивать на запад. С самого начала было ясно, что если западные нации 200-300 лет подряд все надували и надували этот пузырь, то ничем хорошим это кончиться не могло. Любое падение биржевого курса акций всегда случалось именно по этой схеме: нет веры – нет стоимости. Когда же веры не стало вообще, то не стало ни акций, ни бирж. И вся система рухнула.
Потому-то Кагаловский и не смог предотвратить дефолт 1998-го года. Он и его олигархи всё важничали и суетились, а дела почему-то шли всё хуже и хуже, пока в одно внезапное, просвистевшее, как пуля у виска, мгновение не выяснилось, что никаких олигархов просто нет.
Материалист Кагаловский постигнуть этого не мог никак. Для него бытие определяло сознание. И никак не наоборот. Тем более в экономике – этой самой марксистской из всех наук. Поэтому, когда бесплотный антинаучный идеализм начинал определять жизнь людей, Кагаловский готов был лезть на стенку.
В конце августа он орал сидящему посреди его пещеры на коробке с книгами серии «Жизнь замечательных людей» «свежеобанкроченному» банкиру Смольненскому: «Нет, ну почему в этой стране всё всегда через жопу?!!! Ну подумаешь, несколько миллиардов! Ты на Америку посмотри: триллионы национального долга! И ничего, живут люди! Нормально-таки живут! Дома в кредит покупают, машины! Да если б каждый американец сейчас вздумал отдать долги ихним банкам, то ему бы пришлось всю жизнь забесплатно вкалывать! И детям его! И внукам! И праправнукам!!! И никогда бы не расплатились!!! А тут не успел каждый урод нам по тыще баксов задолжать – и уже такой хипеж! Нет, ну ты мне скажи, когда же в этой стране научатся жить нормально?!!»
(То, что это как раз ненормально, если человек, а тем более целая нация десятилетиями живет в долг, в его голову как-то не приходило).
Смольненский же ответить на эту тираду ничего не мог, поскольку сам пришел узнать, как же ему теперь быть. Но, увидев, что и его хозяин ни хрена ни в чём не понимает, поспешил по-тихому слинять, покуда Кагаловский в таком состоянии не прибил его своим багром или ещё чем-нибудь тяжёлым, как Иван Грозный своего сына.
Тем временем Владимир Пузинский, перестав быть «олигархом», стал крупным «медиамагнатом».
(Мы приносим читателю извинения за эти допотопные психопатиче-ские термины, но раз уж к этим терминам невозможно подобрать современные русскоязычные синонимы, то приходится их (термины) терпеть).
К концу прошлого века в холдинг «Медиа-хвост» входили: телекомпания НТБ, телекомпания ТВШ, аналитический журнал «Итого», авторитетнейшее еженедельное издание издание СНГ («Совершенно Независимая газета») и радиостанция «Ухо Москвы».
«Медиа-хвост» являлся к тому времени единственным по-настоящему боеспособным подразделением ЛАКа, как потом назвали «Личную Армию Кагаловского». Остальные его отряды бродили по московским джунглям, питаясь всяким «подножным кормом», оглушенные, деморализованные и полные тревожных предчувствий. Головорезы из «Медиа-хвоста» являли собой на этом фоне грозное и восхитительное зрелище. Однако и с этими ландскнехтами не всё было гладко. Привыкшие всю жизнь получать непомерно высокие зарплаты от чрезмерно высоких хозяев, они совершенно не умели самостоятельно добывать себе кусок хлеба насущного, как какие-нибудь «среднестатистические россияне». Поэтому требовались кредиты как на зарплату ландскнехтам, так и на оплату технических служб, с помощью которых они несли в народ разумное, доброе, вечное. А кредитов не было. То есть они были, но представляли собой безнадёжную финансовую пирамиду вроде тех, что должны богатым странам всякие угнетенные американским империализмом занюханные банановые республики.
В этой ситуации Пузинскому ударила в голову неисполнимая идиот-ская идея. Идея была вот какая. Вопреки воли Кремля сделать президентом какого-то своего политика (имя которого до сегодняшнего дня не сохранилось). Мол, захватим власть и все долги спишем.
Кагаловский ухватился за эту идею, как хватается утопающий в дере-венском сортире за последнюю гнилую доску. Он даже заявил Пузинскому: «Провалишь и это дело – останешься медиамагнатом в пределах своего Израиля!»
Как в воду глядел!
Вообще Кагаловский очень редко ошибался в своих тревожных предчувствиях. Поселившись же в подземелье и следя за жизнью на поверхности, он воспринимал в мрачном свете каждое событие в тогдашней политической жизни страны. Доверие к тем идеям, которым он служил всю жизнь, становилось все более призрачным, его армия таяла на глазах, и его настроение делалось все мрачнее и мрачнее. Когда же президент Ельцин, не спросив мнение Пузинского, объявил своим «преемником» директора ФСБ и рейтинг «преемника» стал расти как на дрожжах, а у подчиненных Кагаловского начались неприятности, Кагаловский понял, что случилось именно то, чего он так боялся, что случилось самое страшное.
После этого судьба холдинга «Медиа-хвост», бросившего вызов Кремлю, стала складываться очень печально. Больше всего эти «споры хозяйствующих субъектов» напоминали бомбардировку джунглей напалмом, где некогда грозные аборигены московских информационных дебрей перебегали с одного места работы на другое, чтобы их не накрыло окончательно. Еще это напоминало опрыскивание тараканов, которые бегают туда-сюда по линолеуму. Причем, в отличие от нормальных особей, бегающих индивидуально, по принципу «спасайся, кто может», эти бегали почему-то коллективом, отарой, стадом. С НТБ они перебежали на ТВШ, с ТВШ в «Итого», из «Итого» в СНГ (Совершенно Независимую Газету), из СНГ на радиостанцию «Ухо Москвы». Это был их последний приют, нужный Путину для «мебели» и агентурного контроля, и только когда и его «опрыскали», оставшиеся в живых с жалобными воплями рассыпались-таки кто куда.
Те же, кто руководил этой санитарной обработкой, долго не могли понять этой стадности. Им казалось: стоит убрать вожака – и стадо разбредется. Они и убрали вожака (Пузинского). Но результат был нулевым, и кишечно-дрожжевое брожение в умах «прогрессивной общественности» продолжалось, потому что вожаком Пузинский никогда не был и по определению быть не мог. Равно как и глава нефтяной компании «Кукес» Придурковский. Всё это было банальное «жульё с привозу». И ничего больше.
Вожак же тем временем сидел в своей пещере под зданием МГИ и, глядя на струи воды, текущие по стенам и уходящие в песчаный пол, никак не мог понять, откуда на вершине Воробьёвых гор берётся вода, ведь вода, наоборот, всегда скапливается в низинах? И почему вообще с тех пор, как в 1983-м он посмотрел по видео этот проклятый американский фильм, где его, добрейшей души человека, выставили эдаким демоном, засевшим в буддийском храме, всюду, где бы он ни поселился, начинается какой-то водяной полтергейст, а атмосфера становится жаркой и влажной, словно в джунглях?
Вот над такими-то проблемами (если не над худшими) он и думал, когда его замели.
Любопытная деталь: когда офицеры ФСБ, желая просто пошутить, спросили у Кагаловского его мнение о президенте Путине, то академик ответил длинной речью, полной бессмысленной злобной матерщины и таких непонятных, загадочных и зловещих намеков, что не только сам перепугался до полусмерти, но и следователей довёл до такого же состояния. Трудно вообразить, чем закончился бы этот допрос, продолжай академик в том же духе, однако он не стал продолжать, а вместо этого заявил, что отказывается далее об этом говорить, потому что (цитируем): «Он услышит, придёт и замочит». Конец цитаты.
Еще более любопытным образом академик повёл себя, когда его спросили, знает ли он что-нибудь о так называемой «национальной идее» и не разрабатывалась ли такая идея в МГИ?
Надменно откинув голову, академик Кагаловский заявил, что, пока он жив, ни в МГИ, ни в каком другом научном учреждении страны подобная идея разрабатываться не будет. После чего, некоторое время помолчав, шевеля при этом туда-сюда бровями и тупо глядя перед собой, что обычно означало у него напряжённую умственную работу, он удивлённым тоном первооткрывателя сказал, что, по-видимому, и после его смерти подобная идея не будет нигде разрабатываться, поскольку современные учёные ни на что такое не способны.
При этом иронично усмехнувшись, Кагаловский заявил, что все эти поиски «национальной идеи», начатые «реакционерами и шовинистами», являются «архиглупостью». И напомнил одно изречение «философа-мракобеса» В. Соловьёва: «Идея нации есть не то, что она думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности».
«Поэтому глупо, - сказал академик, - где-то искать идею, живым воплощением которой вы и являетесь!»
.
Продолжение опубликовано ниже.