Пир

Глухо завыл вдалеке волк. Луна освещала бледновато-жёлтым светом опушки лесов, поляны, и самое главное — лунную реку, что спешащим, тихим и одиноким переливчатым сгустком потока терпеливо билась о встречающиеся на её пути камни, разбивалась на миллионы хрустальных, поблёскивающих во мраке каплями и соцветиями расплывалась небольшими лужами вокруг. Она текла, сопровождая это действие всевозможными мягкими, и не очень звуками, путешествуя через всю территорию волчьих царств. Глубокая, молниеносная, когда-то громкая, а когда-то спокойная река, как тонко очерченный по грани алмаз, блестящий горным хрусталём. Ветер выл, но изредка извиваясь, пытался выбраться из всевластного тумана, то клубился лёгкой, безразличной дымкой, которая увлажняла шерстинки лесных обитателей и тыльные стороны приторной росой, похожие на слезинки вечной, одинокой богини без имени. Запах свободы, весело шуршал между веток, на перебой соревнуясь с удушающий вонью долга, обнажая правду, которую не могла скрыть даже разгульная независимость. Плотная, мокрая тишина стояла над этой безликой страной смерти. Ночь. Прекрасная пора для того самого волчьего пира, состоявшего именно из тех самых, что боятся, что сторонятся и ненавидят.
Вдоль берега тихой, бесшумной тенью прошмыгнули серые пятнышки волчьей стаи, а впереди, высоко подняв оборванный хвост мерно, осторожно и с притаившейся опаской вышагивал вожак, принюхиваясь и брезгливо оглядываясь на своё племя, словно выражая недовольство. Грозные бугры мышц грубо перекатывались под шкурой над поджаром, крепком и стройном теле. Низко опустив голову, слегка прикрыв пасть, он ловил своеобразные фимиамы природы, сопровождая свои движения острым биением лютого, безжалостного сердца и поблёскиванием желтовато-мутных глаз. Тёмные рваные шрамы, давно заросшие новой шерстью только высказывали, кто здесь князь, а кто жалкие подданные, что, конечно, безвольной мрачностью и угрюмость шли позади. Именно он кормит всю стаю, отыскивает пищу.  Вдруг, его чуткий нос уловил какой-то посторонний, чуждый атмосфере запах, и махнув хвостом, вожак вновь глухо зарычал, скалясь на молодых самцов, которые тоже не против были отведать развязное благоухание. Все рецепторы стали постепенно расщеплять по малейшим частицам зловоние, с каждым разом вдыхая всё большую и большую дозу благодушно-тоскливого, тягучего и лакомого,  долгожданного — это был запах страха. Ноздри волка вновь расширились, повинуясь инстинктами, он припал к земле и аккуратно стал подползать к местоположению дивной, опаляющий нёбо амбру, которая томительной влагой повисла над сознанием, повелевая им.
Сплетение высоких сосен и нескольких, туманных, расцветающих белыми цветами лип образовало небольшую поляну, скрытую от дурного глаза, запрятывая в свои недры незнакомые туши двух бурых медведей — один из них дышал, с хрипотцой изрыгая на траву и безразличную землю струи чёрной крови. Дорожка тянулась от трупа, как будто соединяя их неразличимой цепью, навсегда запечатывая в оковы греха. Возможно, когда-то давно здесь происходило душераздирающее сражение двух гигантов за сердце молодой самки, что в конце представления безвольно и нахально усмехнулась, мысленно высмеивая непутёвых мужей, напыщенно проскальзывая между стволов в поисках других жертв неразделённой любви к своей персоне. Как же обманчива жизнь, а судьба не успокоенно полна неожиданностями и алчными мучениями на каждом повороте длинного, тянущегося в невиданную вечность эмоций. Волк победно рыкнул, подскочил на месте, словно готовый в любое время запрыгать на месте от счастья, и осторожно подбежав к полуживому существу жадно вцепился острыми зубами в глотку, разрывая костяными остриями артерии и пульсирующие болью нервы — багровое марево пролилось. Это послужило некоторым сигналом для волчьего племени, и все, кто ещё мог добраться до небрежно разброшенных животных тоже радостно, с наслаждением растягивая вкус вцеплялись, разрывали податливую, но крепкую плоть и челюстями, бешено перемалывали мелкие косточки, заглатывая даже это. Вот кто-то сумел добраться прожорливой пастью до длинных, бледновато-красных полос многочисленных кишок, а какая-то презрительная самка уже успела оторвать кусок буровато-тёмной печени вместе  с отростком желчного пузыря, тщательно пережёвывая свою добытую пищу. Целые пласты шкур быстро разгрызались с голого черепа и хребта медведей, исчезая в ненасытных ртах, отбрасывая бликами стекающие струйки крови.
Свежим железным ароматом по разодранным суставам промелькнул первый луч, заскользив по верным обглоданным костям, отозвались в памяти переплетением ветвей и победным, наполненный жутким отчаянием, яростью и благодарностью вой, то-ли крик волка.