Счастливые Камни моего деда

Мне всегда хотелось издать эту книгу вновь. В память о бабушке, маме, Роне, Мише. В память о 1959-ом годе, годе рождения Алёши Кремлёва и Ильи Кормильцева.
В память о дедушкиной версии малахитовой шкатулки.
Они с Павлом Петровичем Бажовым дружили.
Состояли в одной писательской организации.
Тётя Рона и мама рассказывали мне то, что помнили сами.
Понятно, что память Роны была богаче на воспоминания.
Дедушку арестовали и расстреляли когда маме едва-едва исполнилось десять лет.
Рона была на шесть лет старше.
Рона родилась ещё ДО возникновения Советского Союза – 15 августа 1922 года, в Киеве.
Мама умрёт ПОСЛЕ распада Советского Союза 21 октября 2004 года в Екатеринбурге.
Из всех членов семьи деда на момент ареста только моя мама проживёт дольше, чем существовал СССР!
СССР прожил 74 года
Мама прожила 76 лет.
Бабушка прожила 69 лет.
Дед прожил 51 год.
Миша прожил 50 лет
Рона прожила 40 лет
Жорик (сын Миши) прожил 20 лет.
Сегодня я представляю Вам очерки и рассказы моего деда из сборника «Счастливые камни».

Оглавление публикуемого здесь:

Душа
Счастливые камни
Капля крови
Гранильщики и камнерезы
Мыльные пузыри
Изумруд
Окатыш
Барин
Мастер
Шкатулка
Всё для других
Монограмма
Чортово городище
Как я нашла своё имя
Забавный случай
Три горки
Старуха

Обратите внимание на последний  - совсем коротенький рассказ - "Старуха"!
А еще на совсем короткий рассказ "Душа"!
В издании 1959 года вы их не найдёте!
Почему?
Может быть издатель стремился повторить издание строго очерков?
Не уверен.
Сейчас порой смотрю всякие конкурсные выступления певцов и кастинги.
Иногда встречаются такие исполнители, что с первых секунд понятно: СУПЕР!
Вот эти два рассказа по страничке каждый - из этой самой серии!

Порфирий Илларионович Ратушный
СЧАСТЛИВЫЕ КАМНИ
1937 - 1 издание
1959 - 2 издание

ДУША

Как только он слышал похоронный звон, бросал все и спешил к церкви. Там он с благолепием подпевал сиплым тенорком:
 «Святый боже, святый крепкий...»
На припухших от пьянства его глазах дрожали слезы.
В летний ли зной или в зимние бураны за гробом он шел с пепокрыгой головой, и лысина его, окаймленная венчиком седых волос, лоснилась от грязи.
Усерднее всех, до поту, работал он на могиле заступом. Но зато настойчивее других попрошаек просил он на поминках водки.
Он говорил родичам покойника:
- За упокой души новопреставленного раба божия, пожалейте ДУШУ живую!..
И вот за это его прозвали «Душа».[105]
Кроме похорон он в харчевне Степаныча зарабатывал водку пением, танцами. Душа был уже стар. Плохо видели хмельные глаза. Дрожали пьяные руки. Облысела голова. Морщины избороздили лицо и шею. Но сохранились, как в молодости, прекрасные крепкие зубы.
Посетители кабачка говорили:
- Закусишь стаканом,- дадим водки...
И Душа пил водку, закусывая стаканом. Хрустело стекло. Скрежетали зубы, дробя стакан, а лицо Души было равнодушно и бесстрастно.
Так как покойники в городе случались не каждый день, а харчевня торговала и в будни и в праздники, Душа был завсегдатаем харчевни. Первым он заходил в нее и последним уходил.
В молодости он был хорошим камнерезом. Екатеринбургские купцы охотно покупали вещицы, сделанные им, особенно из хрусталя. Потом, после смерти жены, он спился. Квартиры своей он давно не имел и жил из милости у одного гранильщика в бане. Давно прожил он свой станочек.
Гранильщики при встречах спрашивали его:
- Что, Душа, пропадаешь?..
Душа бессмысленно улыбался и отвечал:
- Пропадаю... А ты?..
Однажды в харчевню зашел хмурый, должно быть приезжий, купец. Он неодобрительно повел носом и потребовал накрыть столик скатертью. Приказал принести лучших в харчевне закусок. [106]А водку потребовал не в стакане, а в графине. Такого посетителя харчевня давно не видела.
С нетерпением следил Душа за необычными приготовлениями Степаныча. Наконец, Степаныч ушел за прилавок.
- С благополучным прибытием!- вежливо сказал Душа, приблизившись к столу.
Купец не удостоил камнереза взглядом...
Душа погладил венчик седых полос и повторил:
- С благополучным прибытием!..
Толстым пальцем поманил купец Степаныча. Хозяин подбежал, услужливо вытянув жирную шею. Купец повел бровью в сторону Души и сказал:
- Гони!
Степаныч цыкнул на Душу. Душа отступил на шаг. Хозяин склонился к гостю и что-то тихо ему говорил. Купец исподлобья посмотрел на Душу и поманил его.
- Выпьешь?- спросил купец.
- За ваше степенство!- ответил Душа.
- Стаканчиком закусишь?
- За ваше степенство...
- Ну, пей!..
Душа поднял стаканчик, взглянул по обыкновению через него на свет и замер. Водка играла в хрустальных гранях стаканчика тяжелой радугой. В одном месте она преломлялась, выдавая изъян кристалла.
Купец хмуро смотрел на камнереза и сказал: [107]
- Ну!..
На лице Души, всегда в таких случаях холодном, вдруг появилось какое-то беспокойство. Словно силился Душа что-то вспомнить и не мог. Он медленно опускал руку со стаканчиком и бессмысленно глядел на купца. Стаканчик стукнул о стол. Водка расплескалась.
Эт-т-то что же это такое?- сказал купец.- Пей, ворюга!
Душа бессмысленно и глупо таращил глаза.
- Пей!- стукнул по столу купец побагровевшим кулаком.- Пусть пьет!- сказал он Степанычу.
Степаныч грубо сунул Душе стаканчик и сказал:
- Айда!.. Разом!..
Подобие улыбки набежало на лицо Души. Душа смотрел на стаканчик. Сквозь радужные грани он видел голубые глаза покойной жены.
Душа выплеснул водку. Лицо его засветилось взволнованной мыслью. Венчик вокруг лысины ощетинился. Душа закричал:
- Мой!.. Это же я...
И, прижимая к груди стаканчик, сказал:
- Сука и та не жрёт своих щенят...
И хрусталь, когда-то давно-давно получивший жизнь из рук мастера, играл и искрился теперь на засаленном пиджаке Души, как драгоценный брильянтовый кулон. [108]

СЧАСТЛИВЫЕ КАМНИ

В то время, в которое еще не было революции, при царском положении, много лет назад, ходило среди людей поверие, что камни-самоцветы влияют на судьбу человека. То-есть люди разговаривали о том, что самоцветы счастье приносят. Например: обладатель изумруда избавляется от всяких болезней и недугов. У кого есть александрит,- тому вечная удача и успех в задуманном деле.
В магазинах Екатеринбурга, где продавались драгоценные камни, покупателям предлагали небольшую книжечку печатную, в которой подробно излагались всевовможные волшебные свойства камней-самоцветов.
У меня тоже была печатная такая памятка, да за ненадобностью я ее потерял. В ней разное было напечатано. Однако я полагаю, что все это чепуха. [71]
Камни,- если они сработаны как полагается,- действительно, теперь для глаз радость, и мило глядеть. Но тогда...
Торговцы пользовались этим поверием среди людей.
Малоценный какой-нибудь камень торговец продавал подороже, потому что камень «волшебный» счастье приносит.
А какое счастье,- вы увидите из такого случая.
Вот тут жил в Свердловске, при царском положении, гранильщик один. Было их тут много, но расскажу про одного. Звали его Ефимом Дмитриевичем.  Яковлев по фамилии. За жизнь свою он переимел и руках все камни: и гранаты, и цирконы, и сапфиры, и изумруды, и фенакиты, и топазы, и аметисты, и рубины, и хризолиты, и тяжеловесы, и турмалины... Одним словом, не было иа Урале такого камня, который мимо рук Яковлева прошел. Я про род камней говорю. Ну, и скажите, пожалуйста: не видел он счастья! И не дожил до него.
Лет 25 времени скончался.
Давнишнее было время, в ученики меня по контракту отдали хозяину Липину. В те годы гранильная фабрика,- так рассказывали старики,- распродала все самоцветы после уничтожения крепостного права и работала больше по яшмоделию. Для увеселения царей работала: вазы делала, саркофаги и другие тяжёлые предметы. Оплата рабочих была слабенькая- 17 рублей в месяц платили. Люди, которые потолковее на счёт камня, те дела по рукам на фабрике не имели. Гранильщики, [72] ювелиры, которые были, граверы - эти на предпринимателей-хозяев в тот момент работали.
Вот отдали меня в ученики к Липину. Определил Липин меня к гранильщику. Тут я и увидел товарища Яковлева. Высокий, худой. Борода черноватая. Развитие гражданское имел он слабое. Высказывался всегда медленно, гордо, а говорил неизвестно что и к каждому слову присказку добавлял: «Совершенно что...»
Вот спросят его:
- Ефим Митрич,- война-то чем кончилась?
Тогда китайская война была.
А товарищ Яковлев рукой до воздуху проведет,- и отвечает:
- Война... Совершенно что... Постреляли, постреляли... совершенно что, переходи на нашу сторону.
Вот такой был в гражданском развитии товарищ Яковлев. Но по камню имел он большое умение. Все свойства и капризы камней знал. Вот хозяин Липин дает ему аметист. Камень весь белый, хуже стекляшки. Только капелька одна лиловая в боку,- по-нашему: куст краски. Куда камень такой годится? На взгляд хуже всего. Покрутит в руках тот камень Ефим Митрич, и так и этак посмотрит его. Молча все это, и начнет он огранку вести. Спервоначала придаст [73] ему приблизительную форму, дальше больше и в конце процесса - глядишь - отдает хозяину, вместо стекляшки белой,- камень дорогой, самоцветный. Камень горите, переливается. Дело-то в том, что товарищ Яковлев знал, как гранильщик, что куст краски надо поместить в самый испод. Испод - это слово наше, уральское. Помню, как меня Яковлев учил этому слову. Положит камень, сделает неопределенный жест и говорит:
- Вот лежит камень, совершенно что, а под ним вода течёт, совершенно что... Откуда она течёт? Из-под камня... Из-под, совершенно что... Понимаешь: из-под, испод... Испод - это, значит, самый испод камня... совершенно что.
Товарищ Яковлев знал, что, ежели в правильно ограненный камень куст в самый испод направить, тогда весь камень цветом зальется, как водой самоцветной... Оттого и говорят: камень «чистой воды»...
Тут, конечно, нужно умение. Ежели куст чуть-чуть в бок пошел, ну, и все пропало. Одна грань лиловая, густая, а остальные белые. Обесцененный камень. Больше полтинника не стоит.
И ни за что в жизни, бывало, не держит при заправке Ефим Дмитриевич аметисты над самым огнем. Нельзя. Аметист имеет природу выгорать от огня. Краску теряет.
Ефим Дмитриевич и гранил, и шлифовал камни, как полагается. Бог, например, фенакит. Этот камень имеет свои свойства, свой каприз. Торцевая [74]сторона не дается огранке ни на сухом ни на мокрой. Надо впросух. То есть надобно, чтобы на трепловом кругу, на котором происходит огранка, было ни сухо ни мокро, а когда просыхает. Здесь надо большое умение и знание дела.
Одним словом, Яковлев был, если говорить по-теперешнему,- мастер большой квалификации, и камней он передержал в своих руках, на своем веку, многое множество. А счастье-то он имел, я вас спрошу? Принес ли ему счастье, удачу камень какой-нибудь? Скажу прямо,- нет. При всем своем умении, Яковлев жил плохо, бедно. Прямо говорить,- хуже нищего. И в пьянстве.
Редко он был в трезвом виде и состоянии.
- Я,- говорил он,- когда трезвый,- злой очень на хозяев, совершенно что. А для моего организма это вредно... совершенно что...
Ну, и пил. И утром, и в полдень, и в полночь. И жена его тоже пила. Бывало, даст ей тридцать копеек и говорит:
- Иди, Наташа, совершенно что, принеси сороковку.
Это, значит,- полбутылки.
А она обижается:
- Сороковку? Мне не надо! Чего же это я буду по грязи два раза бегать... На бутылку давай!
А он вздохнет и даст. А как напьются, сейчас у них драка. Не из-за чего, прямо по пьяному делу.  [75]
А то, бывало, зайдет к Яковлеву кто-нибудь из гранильщиков. То ли камень показать, который достал но шмуку... Шмук - это так называлось воровство от хозяина... То ли просто так. Посидит гость, о делах поговорят. Конечно, водка, на столе. Сначала пьют за деньги, а потом одежонку в кабак понесут и до тех пор пьют, пока голыми не предстанут. И гость, и хозяин - в чем мать родила.
В общем, Яковлев одевался плохо. Хуже нищего - в отрепьях да в заплатах. И очень страдал через это, потому что в бога верил и в церковь хотел ходить. А только не мог: стыдно было в нищенской одежде к Богу дойти. Людей совестился. И через это пил еще больше.
В остатнее время жил, прямо удивляться можно,- сверх всякой возможности. Утром возьмет у хозяина два дешевеньких аметиста для огранки. Посидит за ними до обеда, огранит, отшлифует. Получит но четвертаку за камень - полтинник. И сейчас своей старухе:
- Наташа, ступай за водкой, совершенно что.
Выпьют! И обратно идет за двумя камушками. А к вечеру их огранит, отшлифует и снова:
- Ступай, совершенно что, за водкой.
И это каждый божий день, хоть в будни, хоть в праздник, хоть в пост, хоть на Пасху. Одну бутылку кончил, за другой тянется.
Надо прямо сказать: при всем своем пьянстве, при всей своей бедности - честный и гордый был [76] человек. Чужой даже искорки не возьмет... Искорка - это, по-нашему, камень, такой мелкий, а по-вашему, осыпь. И шмука не делал.
Тяжелая, в общем, была жизнь его. Детей он имел четверых. Но дома они не жили. Порастыканы они были по чужим людям, в прислугах жили.
Один из сыновей его - ну, прямо идиот был. Зачатый от пьяного отца и пьяной матери, - что толку. Сын-то этот был такой. Ходит по улицам Екатеринбурга, да все слушает. И слушает - не зазвонят ли в церковь на похороны. Тогда особый звон на похороны был. И как услышит он этот звон, так идет туда. За покойником. Там ему, конечно, пообедать дадут, за упокой души покойника... Так и жил. Покойники-то - каждый день были, Да и не один. Ну, он и сыт. А уж в революцию встретил я его, когда еще церковь не сломали, он мне говорит:
- Я,- говорит,- теперь служу.
- Где?- спрашиваю.
- В комитете церковном…
- А что же делаешь?
- Уборщиком.
Вот какой малоумный был сын у Ефима Дмитриевича.
И вот какое понятие было у него про службу.
Сам Ефим Дмитриевич верил в эти самые предания насчет счастья и камней. И все, [77] бывало, камня счастливого дожидался. И в бога верил. Как ложился сдать, все крестился да молился... Хоть трезвый, хоть пьяный, стоит высокий такой, худой, как этот Дон-Кихот на картине, и поклоны бьёт... Видно, у бога счастливого камня просил.
А умер товарищ Яковлев в самой нищете. В гроб не в чем было положить, хоть у соседей белье занимай.
А ведь за жизнь свою много камней передержал он в руках: и изумруд, и аквамарин, и александрит. Все камни имел он. А счастливого не нашел.
И кто это счастье видел из рабочих при царском положении?
Вот в роде Яковлева был у нас Чеканцев. Тоже мастер по камню, гранильщик. И у этого счастье было, как у Яковлева. И этот тоже пил. Горе... Ненависть у него была к тем, на кого работал. Этот допился до горячки. Он бросился под поезд. И много таких было гранильщиков.
Почему же они пили? Я скажу прямо: раньше мастерские были алкогольные гнезда. Ученика мастер посылает за водкой. Не пойдет ученик - мастер ему ничего не покажет, ни про какой каприз камня не разъяснит. Ничему подросток не научится. А пойдет,- мастер сначала сам выпьет, своим друзьям поднесет, а потом ученику дает стакан и говорит:
- Пей.
Отказываться не смели. Вот так и втягивались сызмалетства. [78]
А хозяину, конечно, выгодно было иметь дело с пьяными мастерами. Легче было в кабале держать. И обсчитать можно и недодать. И я так полагаю: предание насчет счастливых камней - чепуха это, затмение мозгов. Дурман, как говорится.
Когда рабочие взяли власть в свои руки, тогда, конечно, все камни для людей стали счастливыми. Взять звезды на башне Кремля, которые мы делали. Они, действительно, показывают человеку счастье.
Но тут опять вопрос: а может быть, предание про счастливые камни - правильное?
Но только один факт я вам скажу: раньше, при царском положении, не было рабочему человеку счастья: ни при «счастливом» камне, ни без него...

(Записано по рассказу гранильщика А.П. Подкорытова)  [79]

в издании 1959 года концовка грубо искажена.
;
КАПЛЯ КРОВИ

Никто не знал доподлинно, в чем дело, но уверяли, что в трагической этой истории виновата женщина.
Вдова екатеринбургского мещанина Анастасия Прокопьевна Попова, сорока девяти лет, показала:
- В моём доме действительно - что, истинная правда, жил поименованный гранильщик Павел Белоглазов. Двадцать второго октября 1906 года, в двенадцать часов пополудни, в мой дом вошли двое: господин Неруш и какой-то, неведомый мне доселе, барин. Барин, должно быть, был богатый, еще богаче господина Неруша. От барина духовито пахло. Такой, знаете, запах... А усики, хотя седые были, но подстриженные. Сам-то одетый он был в пальто длинное, суконное и в шляпу бархатную. Очень приличный господин. Только, извините, вместо носа у него, знаете, ну, просто [57] гладкое место на физиономии и тут же две, извиняюсь за выражение, дырочки.
Господин Неруш подержали меня за ручку.
Они очень уважительный господин. И сказали:
- Пашка дома?
- А где же ему быть?—отвечало я тоже благородно и веду их в комнату к Пашке. А (поименованный) (Павел Белоглазов) он лежит на койке своей, извините, как свинья какая. В валенках, в пальте, поверх стеганного одеяла, глазищами своими ворочает туды-сюды. Нет, он не пьяный, а только вообще малахольный (меланхолик). Это с ним лет пять уже повелось. То очень веселый, разговорчивый, а то слова ни с кем не молвит, и тогда лучше к нему не подходи... Извиняюсь за выражение, неприличные слова говорит. Вот вошли мы, а он лежит. Он, конечно,   хороший мастер, слова нету. Первый в городе. И квартирант хороший, аккуратный. Но лежит.
Господин Неруш говорит ему:
- Вставай, Пашка!.. Камень принес знаменитый…
А Пашка говорит:
- Идите вы до чертовой матери...
Тогда господин Неруш говорит:
- Это не камень, Пашка, а твоя мечта... Таинственный мир вечерней зари!
И на ладошке показывает камушек. Галичку  рубина. Продолговатую. В боб величиной, цвета как кумач слинялый. [58]
А Пашка опять отказался. А когда господин Неруш стал крутить у него перед глазищами камушек и так и этак, тогда Пашка согласился.
Тут он встал с койки. Только у них опять вышел обратно спор с неизвестным барином. Барин говорит:
- Ты мне сделай эмблемой... Символом мне сделай. У самоцвета, видишь, тон разный: тут вот посветлей, а тут потемней... Вот ты и сделай мне этот кристалл, чтобы он был, как сердце женщины изменчивой...
А Пашка... Он всегда обхождение грубое имел.
Он говорит:
- Это - не кристалл, а окатыш... Банкльоком делать не стану. Ни шиша понятия не имеете!..
А господин Неруш сказали:
- Надо банкльоком... Чтоб вес не потерялся у камня.
А Пашка отвечает:
- Плевал я на вес, если я вижу, чего камень требовает...
Ну, а потом меня соседка кликнула, Мария Тимофеевна, и я вышла. Вот как перед истинным богом, чуяло мое сердце, что не к добру пришел этот господин!
А потом господа ушли, и Пашка сел гранить. Хоть вы и говорите, что это к сему делу не относящееся, а я вам скажу: он бывало и раньше, когда еще китаец у него, поименованного, жил, тоже цельные ночи за станочком высиживал... Вот [59] смехи-то были!.. Китаец ни бельме по-русски, а Пашка того хуже по-китайски. Лопочут ни весть что и каждый своё, а больше руками разговаривают.
Китаец учил Пашку китайской огранке, а Пашка китайца - русской... Вот смехи!.. Пашка был мастер, действительно - что, очень аккуратный. Шарик если огранить, прямо удивительно до чего круглый. Положишь его на стекло ровное, а он (поименованный) (Белоглазов), не Белоглазов, а шарик всё перекатывается да перекатывается, словно живая в нем сила или деймон какой, Дух нечистый. Даже страхи возьмут. Нет, чтобы в церковь Пашка ходил, этого я не замечала.
Ночь на 23 октября 1906 года Павел Белоглазов все гранил, даже мешал квартирантам моим спать. И цельную ночь пел песни. А у него уж обычай такой: если песни поет,- стало быть, веселый. Ну, а если молчит...
Цельную ночь гранил, а утром беспросонья вышел весёлый, опять же обратно и говорит:
- Мамаша, имейте в виду, я каплю крови им сделал...
Он это в шутку всегда меня «мамашей» называл.
А сами посудите, какая же я ему мамаша, ежели ему двадцать восемь годов было?
К чему он сказал про каплю крови, - этого я уж не знаю. Конечно, может быть, он какой намек делал или уже заумышлял что, - про то я не ведаю.
Только в скорости пришли опять же обратно [60] господин Неруш (вышепоименованный) и неизвестный (безносый) господин. Об чём они говорили, - я не знаю: по хозяйству была занятая. Только одно скажу: про женский пол Пашка разговоров охальных не любил. Женщины к нему не ходили. Вот годов пять назад к нему ходила одна девушка, модистка. Соседки сказывали, что её Варькой звать. Такая чернявая вся. Как цыганочка. Позже я её не видала. Сказывали, с купцами уехала. А после её уезда он девушек больше не приводил, даже боялся. Хоть за красоту свою мог иметь их сколько хочешь.
И ничего я больше не знаю и не ведаю. И неоткуда мне больше знать про разные дела.
Разговоров промежду мной - вдовой Поповой - и поименованным гранильщиком - Павлом Белоглазовым - никаких больше про каплю крови не было.
К сим показаниям руку приложила собственноручную вдова Попова.
Купец первой гильдии города Екатеринбурга Исаак Федорович Неруш показал:
- Действительно, я приходил к гранильщику Павлу Белоглазову 22 октября 1906 года. Приходил я не один, а с московским купцом первой гильдии Василием Тарасовичем Ненашевым, - моим компаньоном по скупке на Урале драгоценных камней. Ненашев принес Белоглазову гранить камень - рубин, купленный у неизвестного нам старателя. Камень имел веса пять каратов. В камне [61] были недочеты. Он был формы продолговатого боба. Как каждая галька (окатыш), камень был  сверху матовый, шероховатый, блекло-красного цвета. Один конец его был посветлее, середина темноватее, а другой конец тёмно-красный, даже с синеватым оттенком. В виду такой природы камня, господин Ненашев хотел огранить рубин банкльоком, т. е. продолговатой овальной формой, с одной стороны заостренной слегка. Действительно, Ненашев—купец первой гильдии - говорил, что желает иметь камень-эмблему, символ (что значит: намёк, выражение). Ненашев хотел подарить данный камень этуали (певичке шантана, а шантан — это ресторан, где поют, танцуют и пляшут) Луизе Каторс, которая приехала сюда, в Екатеринбург, на гастроли в Харитоновский сад.
Ненашев вообще был человек солидный, в платежах аккуратный, но в данном (поименованном) случае он допустил ошибку: он влюбился в эту певичку, каковой и хотел подарить данный кристалл, или, вернее, окатыш. Почему всё произошло остальное,- я не знаю. Павла Белоглазова - гранильщика и камнереза - я знаю давно: лет десять.
До этого случая он считался одним из лучших в Екатеринбурге мастеров. Он умел даже недочёты камня превращать в его достоинства. Раньше Павел (означенный) Белоглазов был весёлый человек, но в последние годы, лет пять приблизительно, характер его резко изменился в худшую сторону. Он стал брать за огранку дороже и часто [62] даже отказывался от работы, если ему приносили не очень дорогой камень. Я объясняю это простой причиной: Белоглазов зазнался. Данный камень Белоглазов (означенный) огранил нам не банкльоком, как мы просили, а сверху кабашёном, что тоже капюшоном, а снизу пустил восьмериком, т. е. восемь граней и к ним клинышки (мелкие грани). Камень от этого стал красивее, но потерял в весе до двух каратов. На этой почве между Ненашевым и вышеупомянутым в протоколе Белоглазовым произошли трения (горячий разговор), т, е. Ненашев заподозрил, что Белоглазов устроил ему шмук. На это Белоглазов ответил какой-то грубостью. Слов Белоглазова я подлинных не помню, однако смысл был угрожающий.
Очень может быть, что Белоглазов уже в то время задумал совершить то, что сделал. Я не утверждаю абсолютно (толково), но полагаю, что на этой почве произошло всё дальнейшее.
От Белоглазова 23 сего сентября мы пошли к ювелиру Левитину, где заказали соответствующую для камня оправу. Белоглазов пошел с нами из тех соображений, чтобы сделать ювелиру указания, какую желательно иметь для перстенька оправу, а именно: платиновое колечко, покрытое сверху легким матом. Ювелир принял заказ. Что было дальше,- не знаю.
На ваш вопрос - действительно ли я говорил, что это «твоя, Пашка, мечта, таинственный мир вечерней зари», подтверждаю. Эти слова я говорил [63], но злого умысла никакого не имел, ибо не знал, что произойдёт в дальнейшем.
На этот ваш вопрос — почему у первой московского купца гильдии Василия Тарасовича Ненашева нос был не в соответствующем виде, показать ничего не могу.
Зачем приехал покойник (господин) Ненашев в Екатеринбург, показываю: по своим делам.
О том, что Луиза Каторс в действительности является екатеринбургской мещанкой Варварой Кобылкиной, я не знал. От вас слышу впервые.
Что же касается разных про неё в хоре разговоров, то таковые я действительно слышал, но значения им не придавал. А именно: слышал, что она  лет за пять до этого происшествия жила в Екатеринбурге.
Больше показать ничего не могу. Купец первой гильдии — Неруш.
Приказчик Ксенофонтий Ипполитович Корольков, потомственный почетный гражданин, показал:
- Наша фирма славится и гремит на пьедестале мирового рынка нашими ювелирными изделиями. Как вам должно быть известно, существует она с 1882 года, т. е., должен вам сообщить, двадцать четыре года.
Заказчики знают добротность и качество наших ювелирных изделий, и посему, извольте заметить, означенный в сём деле купец Неруш, купец Ненашев и гранильщик Белоглазов никуда не могли пойти, окромя нашей фирмы. [64]
23 октября 1906 года означенные лица явились к нам заказать оправу для перстенька со вставкой рубина - камня густой крови.
Извольте заметить: рубин-камень приносит забвение печали и является счастливым для лиц женского пола, рождённых в июле. Но с высоты птичьего полета я заключаю так, что особа, коей был предназначен сей камень, родилась не в июле, но в каком-нибудь прочем месяце, из-за чего и произошло данное происшествие. Господин Ненашев, хоть и образованный человек, что видно по всему их облику, надо полагать, не поинтересовались данным моментом рождения вышеупомянутой особы, что в их положении оказалось роковым заблуждением.
В означенный день, около 12 часов дня, в наш  уважаемый магазин явились означенные лица.
Пашка Белоглазов,- конечно, известный нашей округе. Мы можем его обрисовать в натуральном виде. Росту он среднего, волосы у него цвета, как бы сказать, неопределенного. Особых примет не имеет. Но могу вас заверить, что лицо у Пашки, к нашему сожалению, неблагородное. Нос у него с таким, хоть небольшим, но горбиком, как бы прямой. Не то что, знаете, такой мягкий, приятный нос, как у вас, скажем, или у меня. А такой как у нерусских людей бывает. И взгляд - как у неприятной птицы, - орла, скажем, или коршуна. Жуткий, трагический взгляд. И волос, позволю заметить, не прямой, гладкий, и не кучерявый, а [3 Счастливые камни] [65] неопределенный... Непонятный такой какой-то. И слишком темный, даже некрасиво. И лицо такое… - неопределенное. Не то, чтобы румянчик... Что особенно нашей фирме не нравилось в лице сего гранильщика, это пятнышко такое - возле левого уха, - родинка, по-простому говоря. Тут сказалась поговорка — бог шельму метит!
А что касается вашего сего вопроса насчёт особы, рожденной не в июле,- Луизы Каторс, и если таковая действительно екатеринбургская мещанка Варька Кобылкина, то Пашка, как действительно я слышал, питая к сей особе несчастную страсть, каковая (поименованная Варька) покинула его из-за ирбитского купца Седёлкина, с коим и уехала. А насчёт того, что сия особа именно Варька и есть, сказать ничего не могу.
А случилось это потрясение, как сейчас помню в таком именно виде:
Двадцать третьего октября 1906 года они заказали перстенёк, а двадцать пятого пришли за заказом. Заказ, как изволите заметить был срочный, и за ценой они не стояли.
Этак уже вечерело. Позволю заметить, вечерняя зорька была. Вот тут вы можете сопоставить показания господина Неруша насчет «таинственного мира вечерней зари».
Сперва в магазин зашел Пашка. Он стоял возле прилавка и, представьте себе, ничего не говорил.
А потом попросил:
— Будьте любезны, пожалуйста, многоуважаемый [66] Ксенофонтий Ипполитович, покажите мне перстенёк...
Ему, заметьте, любопытно было взглянуть на прекрасную работу нашей фирмы.
Я ему, действительно, показал перстенёк, снисходя к его унизительной просьбе. Перстенёк, заметьте, был сделан для мирового рынка. По платине мы пустили легкий морозец и в лапки мороза взяли рубин-камень.
Пашка, удивленный нашим искусством, сказал:
— А ведь, вправду, капля крови на снегу!..
Я был шокирован столь нелестным замечанием и сказал:
— Зачем крови? Это же — капля вина!..
В этот момент вошли Ненашев и с ним упомянутая в протоколе особа: дама высокого роста, статная и с таким шиком. На ней – котиковое манто и вуаль. А из под вуали сверкнули этак, черными котятами, очаровательные глазки. Конечно, смотрят на меня. Они подошли к прилавку. Пашка посторонился. В сторонку отошел.
Я раскланялся и сказал:
- Ваш заказ, уважаемые господа покупатели, исполнен в срок,- а затем, обращаясь к сей упомянутой особе, я сказал:
- Вы будете иметь перстенёк, который очаровательно подойдёт к вашему личику...- И надел на её мизинчик перстенёк и сказал:
- У вас на ручке дрожит капля прекрасного, крепкого вина... Это вино — очень дорогое. Оно стоит—три тысячи!.. [3*] [67]
Перстенёк, действительно, очень шел к упомянутой в протоколе особе. Сверху рубин-камень был мягкий, прозрачный, с мерцанием, как подогретое столовое вино, а книзу цвет сгущался, как кагор, или как церковное вино.
Особе перстенёк понравился. Господин Ненашев сказали:
- Камушек имел бы больше цены, если бы гранильщик не сточил его. Правда, он стал красивей, но цены у него, к сожалению, убавилось...
- Как?- спросила особа.- Как сточил?
Господин Неруш сказали:
- Раньше он был весом пять каратов, а теперь только три.
Особа подняла вуальку и сказали:
- Я не хочу этого камня...- а потом повысили голосок и сказали:
- Он не сточил, а украл... Я знаю... Все гранильщики - воры!..    ..
И вот в этот самый момент произошло крушение. Пашка стоял вот так - поодаль от прилавка. Пока они говорили тихо, Пашка не смотрел на них, а тут, как особа повысили голосок и откинули вуальку,- тут или Пашка понял, что попался в шмуке и что сия особа ему не простит сего, или уж я не знаю чего... Но как только Пашка услышал, что ихний милый голосок произнес сии ужасные слова, Пашка взглянул на особу и не побежал.
Остальное потрясение произошло молниеносно.
Пашка закричал: [68]
- Это тебе? Варька!..
Наша фирма имеет дело с честными покупателями, и посему на прилавке, на стойке у нас стоят различные ювелирные изделия. К несчастью господина Ненашева, или, вернее, благодаря его роковому заблуждению, тут стояли бронзовые тройные канделябры. Осмелюсь заметить - очень тяжелые. Как схватил Пашка их, мы могли наблюдать только глазами. Успеть ничего не могли. Не успел и даже слова крикнуть. Он трахнул её, не могу сказать об которое место, но прямо в голову. Тут особа упали и залились кровью…
Господин Ненашев вместо того, чтобы бежать, подскочили к сему озверелому Пашке... и упали. Как Пашка его стукнул, мы не наблюдали. Нет, не то, чтобы мы убежали, мы просто не успели увидать. Это было момент молнии...
И что, вы себе представьте, Пашка делает, этот зверь в образе человека? Он не убегает, а стоит и смотрит на неё. Вот тут такой он стал, ну, как вам описать... Невозможно. Действительно, русский поэт правильно сказали, что наш язык - несчастный банкрот. Только стоит Пашка, и хотя не полагается сего сказать, даже неприятно на него смотреть, жалко... И уже не зверь был...
Я вам описывал сие потрясение долго, но произошло оное в момент молнии, и наша фирма не могла тут ничего предпринять.
Что же касается шмука от камня-рубина, то полагаю, упомянутый в протоколе Пашка Белоглазов [69] такового не делал. Он был человек безобразный и ненормальный. Ценности самоцветов не понимал и жаждал от них какой-то красоты. Он не понимал их, как сбережение капитала и обеспечение жизни, а придерживался каких-то вольных мыслей, что сии самоцветы должны украшать, не касаясь их рыночной стоимости. Такой абсурдный взгляд Пашки был толчком всех его несчастий.
Даже Варька бросила его тогда из-за таких вольных мыслей. Она правильно понимала, что без обеспечения жизни прожить нельзя. И тут купец Седёлкин преподнесли им хорошенькие серёжки, стоимостью в восемьсот рублей. Дело ясное: ей думать было нечего, и она оставила этого несчастного Пашку: пусть сам любуется он камушками, которые не являются обеспечением жизни!..
И если Луиза Каторс была действительно нашей Варькой, - остальное должно быть понято господами судьями, как предумышленное убийство из-за ревности.
Больше добавить к делу не могу ничего. Потомственный почётный гражданин Ксенофонтий Ипполитович Корольков.
Павел Белоглазов от каких бы то ни было показаний отказался. Безучастно сидел он на скамье подсудимых, словно судили не его.
И никто не понял, что причиной было его искусство, которое обернулось против мастера. [70]

ГРАНИЛЬЩИКИ И КАМНЕРЕЗЫ

I

Хребты гор выложены темно-коричневыми яшмами. Светлой зеленью амазонского шпата лежат долины. У берегов морей прозрачен голубой ляпис-лазурь, но там, где морская глубина измеряется десятками и сотнями метров, он темно-синий.
Это—карта нашего Союза, которую изготовили к Парижской выставке мастера гранильного и камнерезного дела.
Карту — в начале этого века — делали из самоцветов екатеринбургские гранильщики при царе. Нищая, порабощенная Россия почти не имела своей промышленности, хвастать на карте России было нечем, и поэтому на выставку царское правительство вместо карты Россия послало карту Франции. [5]
А теперь на «карте индустриализации» главное место занимает показ отраслей социалистическое промышленности нашего Союза.
Дымчатым золотом топазов пролегают нефтепроводы. Аквамаринами течёт Беломорканал. Таинственным светом альмандинов горят электростанции. Сверкает немеркнущими рубинами металлургия. Теплой зеленью изумрудов цветут деревообделочные заводы. Бархатом аметистов лежит текстиль. И светло-голубыми топазами мерцает бумажная промышленность.
Это - не карта, а праздник красок, порыв творческой радости.
Яшмодел Семёнов. Он ходил по улицам. Собирал камни всюду, где мог. Встречал возчиков и спрашивал: «Камень везете?.. А, ну, покажите, какой есть, у вас…» И даже среди щебня ухитрялся найти гальку то орской, то шалимовской, то калканской яшмы.
Карманы Семёнова всегда были полны камней. Он приносил камни домой, выгружал их на столы и любовался. Как скупой рыцарь Пушкина дрожал над золотом, так дрожал над камнями Семёнов. Его квартира была складом самых разнообразных пород яшмы. Жена часто, грозила Семёнову: «Выкину я всё это твоё добро». Семёнов морщился и говорил: «Но, но, поосторожнее с камнями!»
Семёнов над картой работал до самозабвения. Такого количества сортов яшмы даже Семенов [6] не видел. Есть где разгуляться самому ненасытному порыву.
Гранильщик и гравёр Подкорытов. Когда-то он верил, что есть камни счастливые и есть несчастливые. Он верил в  камни – талисманы. Он видел когда-то  в   камнях   чуть ли  не живые существа. Подкорытов  любит камни особенной проникновенной любовью. Под руками его обычный типографский камень превращается в прекрасную камею. В последнее время у него появилось желание, чтобы каждый камень, побывавший в руках гранильщика   и камнереза,   агитировал  за социализм. В работе над «картой индустриализации» он увидел   воплощение своего желания.
Камнерезы братья Татауровы. Чуть ли не полсотни лет они выделывали из камня прихотливые, узорные,  изящные вещички и, сделав их, теряли их потом из  виду.   Вещи шли в далёкий Петербург, ко двору. У Татауровых - не было раньше для себя даже  запонок  из камня. Теперь Татауровы знают, что «карта индустриализации» - это не частная собственность, а  общественное   достояние.
Двадцать свердловских гранильщиков и камнерезов   поехали  в  Ленинград заканчивать карту. Двадцать свердловских гранильщиков и камнерезов находили в работе над картой каждый то, что он искал раньше и не находил.
- Это потому, что теперь мы - хозяева, - говорит Подкорытов. [7]

II

На воротах Свердловской гранильной фабрики значится год основания 1765.
Однако лет за пятнадцать до этого года в описаниях путешествий Фалька — около 1750 года — сообщается, что на Екатеринбургской фабрике занимаются 48  шлифовальщиков.
А из «Материалов для географии и статистики России, собранных офицерами генерального штаба» (изд. в Петербурге в 1864 г.) видно, что русский механик Бахирев, сменивший иностранного «специалиста» Рейнера, ввёл в обработке камней водяное действие в 1747 году.
Иностранный  специалист — «каменных дел мастер» Рейнер—приехал из берг-директориума в Екатеринбург в 1738 году и с того же года приступил «к обучению людей каменному искусству».
Но и 1738 год нельзя считать годом начала на Урале камнерезного и гранильного дела. Оно началось ещё раньше.
В архивных материалах есть указания на то, что еще в 1726 году в Екатеринбурге было организовано нечто вроде гранильной мастерской. Организовал ее шведский поручик Реф. Рефа завербовал на Урал берг-советник Татищев, находившийся  тогда в заграничной командировке.
А известный краевед-уралец Н. Чупин, оставивший после себя богатейший, ещё не разобранный архив, сообщает, что у него есть сведения о двух [8] русских, которых обучил камнерезному и гранильному делу поручик шведской короны господин Реф. Однако фамилий этих «двух русских» Чупин не упоминает,— он сообщает об этом вскользь.
Возможно, что позже будут найдены документы, которые расскажут о гранильщиках и камнерезах, умевших обрабатывать камень и делать из него художественные вещи в годы, более ранние, чем начало XVIII века. Это тем более возможно, что находки из Шигирского торфяника (на Урале) показывают, с каким искусством человек ещё каменного . века создавал на Урале орудия из камня. Среди находок, хранящихся в Свердловском музее, есть и такие «орудия», назначение которых совсем не ясно, и которые могут быть отнесены к вещам, украшающим быт. Есть находки, на которых с неподражаемым мастерством вырезаны головки лося, головки белки или помещены вставки из другого камня и т. д.
Что мастерство работы над камнями стояло тогда выше, чем обычный примитив,— свидетельствует находка на Калмацком броду. Там найден резец из твёрдого камня. Резцом наносили на изделия орнамент. Нельзя же предположить, что свое мастерство люди на Урале после каменного века забыли. Живя среди камней, люди не могли забыть этого мастерства. А что оно не было известно в высших, так сказать, сферах, в кругах правительственных и не было широко распространено среди местных жителей - это вполне вероятно.[9]
Конечно, это искусство на первых порах развития было несколько засекречено. Оно засекречено было даже в более позднее время — в средине XIX века. Об этом времени - о 1854 годе - П Н. Зверев в своей книжечке «Гранильный промысел на Урале» (изд. 1887 г.) пишет:
«... искусство гранить камни хранилось в тайне. Мастера не только никого (постороннего) не обучали, но даже не работали при посторонних...»
Значит, вопрос о начале гранильного и камнерезного искусства на Урале пока остается нерешённым.
Что же касается гранильной фабрики, то дата её основания -1765 год - происходит вот откуда:
15 марта 1765 года генерал-поручик, действительный камергер, попечитель, кавалер и т. д. и т. п. Иван Иванович Бецкой подал в Петербурге доклад царю.
«Кавалер» Бецкой предлагал царю «разведывать и сыскивать каменья разных видов» в Екатеринбургском горном округе и «разрезку, шлифовку и полировку камня» производить на «прежде работающих шлифовальных мельницах», а также «где для пользы впредь усмотрится вновь завести фабрику».
На этом докладе в тот же день царь написал: «Быть по сему».
Одновременно царь ассигновал и деньги на содержание  новой  фабрики. Конечно, золота царь не дал на эту затею, а повелел существовать фабрике [10], так сказать, на местном бюджете. На докладе Бецкого царь написал: «Деньги выдавать 20  тысяч рублей   из   Екатеринбургских медных денег...»
Так «на медные деньги» была заложена Екатеринбургская (ныне Свердловская) гранильная фабрика.
Но не царские деньги, не медные гривны были её основным капиталом, - искусство рабочих было её золотым фондом.
Вот имена первых ее рабочих, присланных из Петергофской фабрики сюда в помощь прежде работавшим:
Мастер Семен Ваганов.
Подмастерья Филипп Тупылев и Сидор Кузьмин.
Ученики Лаврентий Морозов и Степан Солонин.
И камнетес Гаврило Белозёров.
В документах, к сожалению, не сохранилось указаний на фамилии рабочих, рожденных на Урале и пришедших на новую фабрику из шлифовальных мельниц, существовавших ранее. Но фамилии Солониных, Белозёровых, Морозовых встречаются и в ведомостях на жалованье рабочим не только в XVIII веке, но и в веке XIX. Это были уже дети и внуки рабочих - петергофцев.

III

Фабрике нужно было сырьё. Ей нужны   были самоцветы. [11]
Кто же были первые на Урале горщики - искатели камней? Они же были, конечно и первыми камнерезами: труд тогда был еще не разделён, это доказывают материалы о мастере Брагине.
И этот вопрос, к сожалению, не ясен. В Свердловском областном архиве хранится «инструкция отправленному для осмотра прежде найденных и сыску вновь в Оренбургской губернии и в Екатеринбургском ведомстве мраморных, агатовых, хрустальных и других родов цветных каменьев господину генерал-майору Якову Даненбергу». Дата - 22 марта 1765 года.
Даненбергу вменялось в обязанность находить не только «штуки годные по великости», но и такие, которые «могут быть употребляемы и не в знатное употребление». А для сего надо было, чтобы «не только распубликовано, но где за нужное признано будет через нарочных ласковыми и склонными поступками объявляемо было, дабы тамошние жители, какого бы звания ни были, ежели знают или сыщут хорошие каменья разных видов, во употребления годные, объявляли о том - вам или в упомянутых канцеляриях, а в прочих местах находящимся командирам, кому где поблизости способные...»
После проверки объявлений о находках Даненберг обязан был «чинить объявителям вознаграждения». При одном, однако, условии: «чтобы его императорского  величества   интересу   траты   не было» [12]
Таковы скудные официальные сведения об одной из первых разведывательных по самоцветам партий. О более ранних партиях имеются ещё более скудные сведения. Однако и до Даненберга разведчики работали. И работали не за свой страх и риск, а, за счёт государства.
В архиве Е. Н. Короткого вскользь упоминается о так называемом «Бурзяновском возмущении». Произошло оно в конце сороковых годов XVIII века, т. е. лет за 25—30 до экспедиции Даненберга.
В Бурзяновской волости, населенной башкирами, появился камнетёс Брагин «с человеки». Он приехал разведывать нахождение мраморов. Брагин, видимо, был человеком «не сведущим в мраморах», потому что он заставлял башкир добывать и обтёсывать... глыбы кварца! Конечно, потом эти глыбы браковались. От тяжкой и бесполезной работы башкиры возмутились и убили Брагина. В результате несколько десятков селений и деревень башкиров оказались преданными, огню и уничтоженными до тла. Несколько сот башкирских женщин и девушек были отведены в рабство. Долго помнили башкиры «добычу мраморов» и не один десяток лет беспокоили русских колонизаторов набегами...
Но и сороковые годы — не начало государственных разведок камня, потому что и Рейнера и Рефа правительство посылало на Урал «разведывать и сыскивать разных видов каменья, в употребление   годные». Но   как они «разведывали и [13] сыскивали», об этом мало известно, так как еще не найдены соответствующие документы.
Во всяком случае типично, что ценные находки самоцветов и поделочных камней исходили не от казенных разведывательных партий, а от рядовых крестьян и  работных людей.
И здесь, по существу, пальма первенства принадлежит не государственной власти, а подневольным в то время низам.
Малиновая шерла, альмандины, топазы — все это было найдено на Урале случайными в горном деле людьми. Интересно, что это наблюдалось не только у нас на Урале, в России, но и во всем мире.
Знаменитый   сапфир  в ожерелье Марии Антуанеты случайно найден был в Бразилии бедняком крестьянином.
Не горщиком Гальфеном был представлен во французскую академию знаменитый буроватый алмаз, | становившийся от нагревания бледно-розовым.
В 1622 году в Голконд приехал англичанин Метгольд. О знаменитых приисках алмазов в окрестностях Пэнна он услышал такую историю. Пастух нашел блестящий камушек. Не зная ему цены, он променял его на некоторое количество пшена. Новый владелец таким же образом отдал его своему знакомому и т.д., пока, наконец, алмаз не попал в руки сведущего человека.
В Европе, Азии, Африке, Австралии — всюду ценные находки россыпей самоцветов впервые были сделаны случайными людьми. [14]
На Урале они сделаны были очень давно. Известный минералог профессор Ферсман в I томе своих трудов отдельные находки изумруда на Урале относит ко временам Бориса Годунова, т. е. к концу XVI и началу XVII века. Топазы были найдены на Урале в начале XVIII века. Во всех источниках, которые говорят о работе первых официально известных гранильщиков — Рефа и Рейнера,— упоминаются изделия из твердого камня «томпаза»— не дымчатого, но прозрачного.
К сожалению, имена первых горщиков пока неизвестны. Нельзя же назвать горщиком Василия Дедюхина, который нашел топаз в животе пойманной рыбы.
Легенды же, существующие на Урале, о первых горщиках тоже не говорят ничего конкретного.
Все они сводятся к одному: в глухом месте, где не ступала еще нога человека, случайно найдены россыпи топазов, альмандинов, шерлов... Нашедший не знал ценности находки и выгоды не получил.
IV

Царское правительство посылало на Урал экспедиции, которые никак не могли обнаружить ничего путного, и одновременно крестьяне, не ведающие ценности находок, обнаруживали то жилы топаза, аметиста, альмандина, то залежи мрамора, яшмы.[15]
Этими случайными находками питалась Екатеринбургская гранильная фабрика. Этими случайными находками жили и гранильщики, работавшие не на фабрике, а у себя дома - гранильщики - кустари.
Изумруд — один   из  первых драгоценных камней, которые узнал человек. Об изумрудах  рассказывает Геродот. Аппий сообщает, что в Египте существовала   колоссальная статуя Сераписа, выточенная из изумруда. Перстни с изумрудами находят в гробницах египетских фараонов. Огранённые изумруды находили и возле  Минусинска, в курганах, давность которых исчисляется тысячелетиями. Иногда   на   изумруде   гравировали. Известна, например, на изумруде гравюра IV—V века  нашей   эры. На гравюре   этой   изображена душа, увлеченная страстями.
На Урале поисками изумрудов занимались все разведывательные партии с иноспециалистами во главе. Но никто из них месторождения изумрудов найти не умел.
Так длилось более ста лет.
В конце января 1831 года крестьянин Белозерской волости Максим Кожевников пошел в лес поискать смолья. С ним пошли ещё двое крестьян. По правой стороне речки Токовей они стали искать подходящих деревьев. Максим находил то пни, то валежник, не годные для выгонки смолы. Максим шел впереди товарищей. Но вот он наткнулся на вывороченное бурей дерево. Между корнями [16] он увидел нечто блестевшее на солнце, что никак не походило на искры снега. Вернее всего, это были какие-то камушки. Максим присмотрелся: к корням пристали небольшие кристаллики. Они били красивого зеленого цвета и совсем прозрачные. Максим любовался ими и не знал, стоит ли их брать. В это" время подошли к Максиму и его товарищи. Они, видимо, знали о самоцветах больше, чем знал Максим.
- Это аквамарины, - сказали они Максиму, - большую цену имеют... Рубля два каждый стоит...
Максим и товарищи порылись в корнях и насобирали каждый по горсти кристаллов.
Довольные, крестьяне отправились в Екатеринбург. Там они предложили эти камни гранильщикам. Но, видимо, и гранильщики не знали, какая ценность им попала в руки, потому что слух о красивых, темно-зелёной воды аквамаринах вскоре распространился по Екатеринбургу и дошел, наконец, через услужливых служащих до командира гранильной фабрики Коковина.
Коковин приказал доставить ему эти камушки. Увидев их, Коковин сразу понял, что перед ним изумруды.
Тотчас же было наряжено следствие,— кто купил, у кого, где продавшие...
Через несколько часов Максим Кожевников вёл партию рабочих, с Коковиным во главе, к месту находки.[17]
О том, что случилось с Максимом позже,   достоверных сведений нет. Одни уверяют, что Максима наградили   рублём,   другие, - что   Максим, после этого закаялся искать камушки.
Зато доподлинно известно, что Коковину находка пришлась по душе.
В «Географическом и статистическом словаре Пермской губернии» (изд. 1873 г.) Н. Чупин рассказывает, что Коковин с рабочими «несколькими шурфами тут дошли до слюдяного сланца, содержащего изумруды, и нашли несколько довольно хороших кристаллов. Огранив один из них для опыта на фабрике, Коковин отправил его в Петербург, в императорский кабинет. Столичные ювелиры подтвердили, что это изумруд».
С тех пор на месте находки были учреждены изумрудные копи, а в Петербург время от времени посылались партии изумруда.
Как известно, в конце концов, Коковин, кравший лучшие кристаллы и сбывавший их за границу, был отдан под суд и умер в тюрьме.
С 1837 года добыча кристаллов на копях сокращается, и в 1852 году её прекращают  за невыгодностью. Лет через 10 её пробуют возобновить,  но горному   начальству   кажется   это   напрасным трудом.
Новый командир Фабрики  инженер-подполковник Миклашевский в 1862 году писал  об изумрудных копях:[18]
 «Две дороги ведут из Екатеринбурга к изумрудным копям: одна через Березовский и Пышминский завод, другая по Сибирской дороге на деревню Белоярскую и в сторону. Всё пространство, начиная от Пышминского завода до изумрудных приисков - 40 верст - покрыто сплошным лесом, рядом небольших ключей, горных речек и, главное, болотами, которые не просыхают в самые жаркие летние дни. Оттого переезд этого пространства, даже в лучшее время года, чрезвычайно труден, а во время летних дождей возможен только верхом. Кроме того, по случаю часто свирепствующих ветров в этой местности, проезжая тропа совершенно заваливается деревьями, и много стоит трудов, чтобы расчистить её после бури.
Дорога из Белоярской деревни была довольно доступна в прежнее время, когда работы на изумрудных приисках велись в больших размерах, но теперь мосты и гати, устроенные прежде через болота, сгнили или снесены весенней водой, и поэтому дорога эта сделалась совершенно непроходимой. Возобновление же её потребовало бы больших затрат...»
Так хоронил по первому разряду добычу изумрудов инженер-подполковник Миклашевский, новый директор гранильной фабрики. Похороны эти устраивались с единственной целью: передать копи иностранному капиталу.
И, действительно,  копи перешли к французам. [19]
Французы  ввели на копях  режим, сравнительно с которым крепостной режим казался раем.
Находка месторождений изумрудов  сильно подвинула на Урале вперёд искусство огранки самоцветов.

V

Ваганов, Зверев, Семенин, Краснояров... Только десяток имён знаем мы тех, кто искали и находили драгоценные камни.
Но за 200 лет существования на Урале горного промысла добыты тысячи тонн самоцветов и поделочных камней.
Академик Ферсман написал солидные томы об уральских камнях, но и он ещё не исчерпал всего материала, но и он не рассказал ещё о всех, самоцветах, которые нашёл человек на Урале.
Неужели же десятком имён исчерпывается список тех, кто искал и находил на Урале самоцветы?
Нет. Конечно, нет. Но имена  этих людей  забыты, утеряны. От них остались нам лишь туманные воспоминания потомков, названия шахт и ям, да первобытные орудия добычи — деревянные палки, деревянные совочки, деревянные клинья...
Издавна на Урале выработался такой тип горного разведчика: летом он крестьянствовал, а зимой горничал.
Крестьянствовал он обычно в одиночку. А горничал артелью. Соберутся трое-четверо и идут в лес, в горы, в болота. Роют там шахты, ямы.[20]
Недалеко от Свердловска есть гора Поцелуиха. Свое странное название она получила вот почему. Пришла к горе артель горщиков.  Стали   рыть землю. Видят:  идёт жила.   Старики рады. Деревянной колотушкой   вгоняют они в землю   деревянные клинья. Откалывают горную породу. Деревянными совочками выгребают. Работают день. Два.   Неделю.   Медленно   подвигается  дело. Но жила лежит путеводной нитью. Старики не теряют ее. А работать становится   трудней: порода чем дальше, тем крепче. Стараются старики. Не один уже деревянный клин растрепался в мочалу. Нажимают старики. Вот, наконец,   появляются  уже «щётки» - так называют горщики и теперь небольшие друзы самоцветов. Значит, сейчас дойдут до гнезда. А   порода   крепчает с каждым  вершком. Уже устали старики менять  клинья. Только   поставят один, ударят по нем, а он покряхтит, покряхтит да и сломится. Не лезет в породу. А опытный глаз стариков, между тем, уже видит, что залежи самоцвета буквально в одном вершке. Старики   отбросили   клинья.   Хворосту   натаскали. Костер разожгли, греют   камень.   Накаляют его. Потом холодной водой заливают, чтобы лопался. Ничего не выходит. Крепка порода.   Даже огню не поддается. Сколько старики ни мучились, так и не смогли добраться. Вот уже подлинно: видит око, да зуб неймет! Так и ушли. Увидели, поцеловали да и ушли с чем пришли. Оттого-то гора и называется «Поцелуиха».[21]
Вот так работали безвестные  горщики,   имена которых забыты. На камень шли с деревянными орудиями. Боясь железной кайлой поранить гнездо самоцветов, безвестные  горщики, щадя самоцветы, не щадили себя, своих сил.
«Херувим», «Чугунное  брюхо», «Конское копыто» и десятки других шахт и ям оставили нам в наследство эти замечательные люди.
Зверев... Знаменитый горщик.
Данило Зверев. Он уже выбывает из строя. Разбитый параличом, он лежит на постели. Трудно ему шелохнуться. Не слушаются руки, ноги. Тяжело ворочается язык. Помутнели глаза. Те самые острые глаза, которые умели видеть почти невидимую в земле ниточку, лежащую среди породы, то, что называется ни языке горщиков - «жила».
Он уже не может рассказать о том, что было. Он смотрит на пришедших его навестить и лепечет одно слово — с долгими, томительными перерывами: — Зна-а-акомая-я-ль...
А сколько он мог бы   рассказать   интересных историй, оказаний, легенд!
Семенин, Краснояров... Потомственные почётные горщики. Два богатыря. Люди саженного роста и невиданной энергии. Поседевшие, в боях с «Поцелуихами», они и сейчас ещё не сложили оружие. Они помогают горному институту организовать выставку [22] к международному геологическому конгрессу. Они мечтают при выставке организовать гранильную мастерскую   и   сделать   из   самоцветов Геологическую карту Урала.
Старые горщики А. Семенин и М. П. Краснояров рассказывают, что первые свои работы они производили деревянными  орудиями.
— Буровами стали работать на моих памятях,— говорит А. Семенин.— Взрывчатки стали применять с 1890 года.
Однако «взрывчатки» очень долго не прививались. Происходило это оттого, что владельцы шахты не умели да и не хотели организовать взрывные работы безопасно для рабочих.
Однажды на шахтах Овчинникова «Каменный Рог» было так.
Заложили в скважину динамит. Взорвали. Хозяин находит, что всё в порядке. Однако рабочие не верят хозяину. А может быть, какие-нибудь патроны не взорвались. Может быть, между патронами образовалась прослоечка из песка. Только ты влезешь да начнешь работать, а тебя вместе с породой вынесет... Косточек не соберешь!..
Однако делать нечего: надо же кому-нибудь начать работу.
В этот раз первым   спустился   Ион   Макарыч. Спустился и осторожно стал долбить породу кайлой. Ударил два-три раза - ничего.  Кажется, раз пять ударил. И вдруг - взрыв. Ну, конечно, Иона Макарыча убило. [23]
Случай ничему не выучил хозяина. Через некоторое время история повторилась. В этот
раз убит был Егор Евграфович.
И ещё повторялись такие случаи. И потому горщики, работавшие не на хозяина, а сами на себя, долго ещё не соглашались применять «взрывчатки», а продолжали работать дедовскими способами: костёр, дерево... Сколько сокровищ из-за этого осталось лежать в земле не взятыми!
Однако и дедовские способы не спасали горщиков от несчастной смерти.

VI

Среди уральского фольклора есть несколько сказок, которые возникли на основе добычи самоцветов. Некоторые из них пытаются объяснить происхождение самоцветов.
Вот наиболее из них красочные. Я не привожу их полного текста, потому что они заняли бы слишком много места, а ограничусь вольным пересказом:
Жил-был Семигор. Семь гор у Семигора. Одна гора была золотая, другая - медная, третья - хрустальная, четвёртая - самоцветная... Все самоцветы были в горах Семигора. Не было у него только таких, как  вода озерная,   да таких — как глаза его дочки любимой - синих.
И было у Семигора семь дочерей. Статные, белые, нарядные. Любимее всех была дочь седьмая.[24]
Она была — как тростиночка, волосы у неё словно паутиночка, а глаза, как вода озёрная тихая.
В горах   Семигора   работали   беглые.   И   вот однажды седьмая дочь Семигора, которая жила возле Ильмен-горы, увидела одного беглого и полюбила его. Стала она просить отца, чтобы отец послал этого беглого на Ильмен-гору работать. Но Семигора послал беглого не к Ильмен-горе, а подальше от дочки любимой - в выработанную шахту. Семигор знал, что беглый там пропадёт. И правда, тяжело досталось беглому, - работает, а нет добычи.
В конце концов, беглый решил бежать. Вышел он тайком из шахты. Перебрался через гору. Вечер подошёл. Ночь настала. Лежит беглый возле горы. Спать собирается. Темно. И вдруг слышит: треск в горе. Грозы нет, а гора трещит. А потом замечает, словно во тьме что-то светлое проносится. Светится, сверкает полосой бегущей. Что такое, - не понимает беглый. Вдруг вышла луна. И видит беглый: бежит бурундучёк, и во рту у него камушек самоцветный.
Бурундучёк бегает от горы к лесу и из расщелины горы камушек за камушком выносит самоцветы и кладёт их в лесу. Большую гору наносил. Потом перед рассветом свистнул бурундучек,— сбежались зверьки и вмиг неведомо куда растащили кучу — в разные стороны побежали ясные огоньки... [25]
На третью   ночь   беглый   решил убить бурундучка. И вот только он направил стрелу в зверька, а бурундучёк человечьим голосом стал   говорить и рассказал, что самоцветы эти заколдованные, заклятье  на  них лежит, и Семигору их не достать. Беглый, в свой черёд, рассказал бурундучку про своё несчастье и про то, что беглому надо бы камней таких достать,   тогда Семигор сжалится над ним, даст ему  вольную, и беглый женится на седьмой дочери Семигора. Бурундучёк обещал помочь беглому. Бурундучёк сказал, чтобы беглый на следующую ночь привел сюда Семигора, заручившись предварительно обещанием Семигора выдать беглому вольную и коня. «А  об остальном не   заботься! - сказал    бурундучёк. - Только, как свистну я, ты скорей на коня садись, да не медли...» Так и сделали. На следующую ночь беглый привел к горе Семигора. Семигор обещал беглому дать   вольную, если своими глазами самоцветы увидит.   Эту   вольную Семигор уже написал и держал в руках. Привел Семигор и коня, за кустами привязал. Только Семигор не верил беглому и пришёл не один, а с управителем. Кроме того  он распорядился, чтобы в случае, если в скорости он  не придёт обратно, люди шли к горе на выручку Семигору.
Вот стоят возле горы Семигор, управитель и беглый. И беглый говорит: «Смотри! Семигор! Вот твои   самоцветы!» И,  действительно,   неподалёку   засветилась   во   тьме   куча   самоцветов. [26]
Семигор и управитель, как с ума сошли. Сунули беглому - вольную и к куче. В это время бурундучёк свистнул. Беглый бросился было в кусты, к лошади, да минутку замешкался, уж очень любопытно было посмотреть, что будет дальше. И видит он: только Семигор с управителем склонились к куче самоцветов — вдруг окаменели.
И самоцветы превратились в груду простого камня. Тут и у беглого ноги отнялись. Стоит он и себе не верит. А когда очнулся, хотел к коню идти, а кругом люди идут. Семигоровы люди идут на выручку к Семигору. Поздно бежать. Окружили они беглого. Стали искать, где Семигор. Он показывает на три камня, говорит: «Вот Семигор!» Люди смотрят: три камня. Два словно склонились над третьим. Конечно, люди не поверили беглому и казнили его. А в это время седьмая дочь Семигора ждет не дождётся беглого. Ходит она по приискам. Подойдет к шахте заброшенной и плачет. И первые ее слезы были прозрачные, словно вода тихая озёрная. А потом со слезами стала выплакивать она глаза свои синие. Так и изошла слезами. Позже люди нашли эти слезы, и первые слёзы прозвались аквамаринами, а вторые — сапфирами...
В большинстве сказок драгоценные камни - это слёзы.
В сказках и мифах древних есть, например, миф о происхождении янтаря (янтарём тогда назывались иногда и рубины). [27]
Сёстры Фаэтона, оплакивая на берегу Эридана у гибель своего брата, в конце концов сами превратились в тополи, а слезы их в янтарь.
В сказке сказителя Хмелинина «Хозяйка медной горы» так рассказывается  о происхождении диоптрита:
«... Хворый-то Степан придумал дробовичок завести и на охоту повадился. И всё, слышь-ка, к Красногорскому руднику ходит, а добычи домой не носит. В осенях ушёл так-то да и с концом. Вот его нет, вот его нет... Куда девался? Сбили, конечно, народ, давай искать. А он, слышь-ка, на руднике у высокого камня мёртвый лежит, ровно улыбается, и ружьишечко у него тут же в сторонке валяется, не стреляно из него. Которые люди первые набежали, сказывали, что около покойника ящерку зеленую1 видели,— да такую, слышь-ка, большую, каких и вовсе в наших местах не бывает. Сидит будто над покойникам, голову подняла, а слезы у ей так и каплют. Как люди ближе подбежали, а она на камень, только её и видели. А как покойника домой привезли да обмывать стали, - глядят, - у него одна рука накрепко зажата и чуть видно из нее зёрнышки зелёненькие. Полнёхонька горсть. Тут один знающий случился, поглядел сбоку на зёрнышки и говорит:
- Да ведь это   медный изумруд.  Редкостный [28] 1 Хозяйку медной горы камень, дорогой. Целое богатство тебе, Настасья, осталось, на весь век хватит. Откуда только у него эти камешки?
Настасья - жена-то его - объясняет, что никогда покойник ни про какие такие камешки не говаривал. Шкатулку вот дарил ей, когда еще женихом был. Большую шкатулку малахитовую. Много в ей всякого добренького, а таких камешков нету. Не видывала.
Стали те камешки из мёртвой степановой руки доставать, а они и рассыпались в пыль».
Понятно, почему народ связывал происхождение драгоценных камней со слезами. Самоцветы, кроме слёз, народу не приносили ничего. Но не только со слезами связывал человек самоцветы.
Представления о происхождении самоцветов иногда бывали у людей прошлых веков самые неожиданные. Так, например, древний мудрец Платон полагал, что алмаз - это сгущенное золото. Вследствие сильного сгущения, золото приобретает блеск и прозрачность.
Интересно, что в уральских народных старинных сказках есть указания даже на такой камень, как александрит. В сказке «Об атамане Золотом» герой обладает перстнем с камнем, который бывает то красным, то зеленым. Сказка «Об атамане Золотом» насчитывает за собой более полутораста лет—она относится к 1771 году,— а между тем минералогия (Ферсман, т. I, стр. 40) уверяет, что александрит найден на Урале только [29] в 1833 году. Из этого расхождения мнений, конечно не следует, что минералоги неправы: официально александрит стал известен на Урале именно в 1833 году, но горщики, имена которых мы не знаем, конечно, знали его и раньше, знали еще до Пугачёва, ибо сказка «Об атамане Золотом» допугачевского происхождения. Значит, горщики на Урале существовали и в XVIII веке. И работали они не для государства, а для себя, держа в секрете от государства наиболее ценные находки.
С тех пор, как известна нам история человечества, известны и сказки, легенды о драгоценных камнях.
Древний Египет, древний Китай, Индия были колыбелью этого вида народного творчества. Особенно часто и много воспевались драгоценные камни в индусских легендах и песнях.
Драгоценные камни пленяли воображение человека не только красотой своей игры, но и таинственными свойствами менять цвет в зависимости от освещения и в зависимости от того, с какой стороны смотреть на камень.
Что люди умели гранить камни-самоцветы в далёкие от нас времена, свидетельствуют находки в гробницах фараонов древнего Египта. Камни, найденные там, огранены так прекрасно, что невольно кажется, будто они только что вышли из-под рук современного нам первоклассного мастера. Об искусстве гранения камней рассказывают [30] древние историки и писатели: Аппий, Плиний, Теофраст, Геродот и др. Даже в «Илиаде» Гомера рассказывается об ожерелье из драгоценных камней, которое носила Юнона.

VII

В инструкции генерал-поручика Ивана Бецкого, данной генерал-майору Якову Даненбергу, предлагается:
«Яко иностранным чинено было всякое снисходительство без наималейшего озлобления, дабы через то не токмо их от намеренного дела не отвратить, но впредь других таких искусных выписывать и получать не можно будет...»
И уральское начальство принимало «иностранных» не только со снисходительством, без «наималейшего озлобления», но и без малейшего смысла.
Что дали Уралу все эти Рефы, Рейнеры, Тортории, Батисты и десятки  других?
В материалах, хранящихся в архивах Свердловска, полнее всех отражена история Рейнера. Мы воспользуемся этой историей, чтобы показать, насколько иностранные «специалисты» были полезны Уралу. По документам видно, что каменных дел мастер Рейнер должен был обучить русских не только «каменному искусству», т. е« «сыскивать и ломать каменья разных видов», но и  «шлифовальному  делу   наподобие   Амстердамскому». [31]
Значит, он должен  6ыа  знать устройство  шлифовальных машин.
Рейнер   пребывал  в»Екатеринбурге   9 лет - 1738 года по 1747 год. Девять лет он  «обучал» русских  «каменному  искусству».   За эти   девять лет на Урале не было совершенно ни одной ценной находки самоцветов. Нет никаких материалов, которые говорили бы, скольких учеников выучил Рейнер. Но вот подошел 1747 год. Русский механик, отнюдь не ученик  Рейнера,  Бахирев   предложил  ввести  в   шлифовальное   дело   «водяное
действие». Среди экспертов  должен  был  выступать и иноспециалист Рейнер. И вот тут-то оказалось, что Рейнер совсем не знает, как устраиваются шлифовальные мельницы! В «Материалах по географии и статистике,   собранных  офицерами генерального штаба» так прямо и говорится: Рейнер был отправлен в своё отечество  «за   незнание машин».

VIII

Первым мастером печаток в Берёзовском посёлке был Брусницын. Жил он в конце XVIII века. Он обучил местного жителя Чермянинова. От Чермянинова искусство перенял Ощуковых. К 1887 году Ощуковых насчитывали в своем роду три поколения мастеров. Столько же поколений насчитывали и Дуровы.
Но в редких случаях искусство, огранки развивалось путем обучения у мастеров. Как известно [32], на первых порах искусство гранить камни хранилось в тайне. Тем не менее промысел развивался. О конце XVIII века П. Н. Зверев пишет:
«Весьма нередко рабочие самоуком постигали технику промысла. Чехломов гранил броши, пуговицы из стекла. Екатеринбургский купец предложил ему гранить их из камня. Чехломов выучился. Потом он увидал, как одна старуха огранивала искру. Чехломов рассказал сыну. Сын не поверил. Отец достал искру и показал сыну. Сын самоуком дошел до такого искусства, что вскоре умел огранивать до 50 искорок в день».
К 1887 году в Берёзовском поселке гранением камней занималось 917 крестьян. Летом они пахали, сеяли, убирали хлеб, а зимой садились к станочкам и выпускали бусы и искорки.
Основной капитал гранильщика в 1887 году составлял «капитал»... в 4 руб. 60 коп. В эту сумму входили все орудия производства — станок, инструменты и даже лампочка для плавки сургуча.
Оборотный капитал мастера, считая ремонт орудий производства, составлял смехотворную сумму: 60 копеек в год!
По подсчетам земства заработок рядового гранильщика-кустаря составлял 60 - 70 рублей в год. Наиболее квалифицированные, славившиеся среди других мастерством, зарабатывали в год до 300 рублей. Таких были единицы — Чигарев, Гаврилов,— и всё... [33] 2 Счастливые камни
Свою продукцию гранильщики сдавали екатеринбургским купцам, которые даже на изделиях из яшмы зарабатывали до 350 процентов!
Какова была зависимость гранильщиков от купцов, - показывает случай с мастером Чигаревым.
Чигарев считался одним из лучших мастеров Берёзовского поселка. Не один год он сдавал свою продукцию купцам, но к 1884 году ему надоела зависимость от купцов, и он решил поехать лично на Ирбитскую ярмарку и продать свои изделия,— главным образом бусы,— не купцам, а потребителям.
1 февраля 1884 году Чигарев приехал в Ирбит. Выхлопотал себе палатку. Открыл торговлю. Бусы он продавал только  на   10  копеек  дороже,  чем продавал   купцам  в  Екатеринбурге.   Покупатели рассматривали товары Чигарева и удивлялись их дешевизне.   В первый день торговля шла бойко: Чигарев   продал   около   половины   всего  своего запаса.   На следующий день торговля шла тише. Покупатели толпились у изделий, но поглядывали на Чигарева с опаской. А на третий день покупатели обходили палатку Чигарева стороной. Редко кто подходил, брал в руки связку бус и спрашивал:
— А каменные ли  они?..   Не стекло ли это?.. И откуда они?...
Оказалось, что купцы усиленно распространяли по ярмарке слухи, будто, во-первых,  у Чигарева [34] товар поддельный,  а  во-вторых,  происхождение этого товара тёмное...
- Конечно, - говорили купцы, - покупателю всё это неизвестно, но неприятностей потом не оберёшься... Суд, урядник, тюрьма...
Еле дожил Чигарев до конца ярмарки. Часть товара привез домой. «Больше не поеду»,— сказал он домашним.
Чигарев был уверен,   что  на  том всё и кончится. Но дело только началось.
Через несколько дней Чигарев поехал в Екатеринбург сдать оставшиеся вещи. Однако в магазине Лагутяева, которому он всегда сдавал товар, его ждало разочарование. Доверенный магазина холодно сказал: «Нам ваши товары не подходят». Чигарев обошёл все палатки мелких торговцев, - и всюду слышал один и тот же ответ: «Нам ваши товары не подходят».
Злой вернулся Чигарев в Берёзовский посёлок. А там его ждали новые неприятности. Трое
берёзовских гранильщиков ездили в Екатеринбург - сдать изделия, и трое вернулись, не сдав. Купцы не хотели и смотреть на изделия берёзовцев. Купцы говорили: «У вас новый купец завелся - Чигарев... Ему и сдавайте... А нам ваш товар не подходит...»
 Вскоре с таким же известием пришло к Чигареву и еще несколько гранильщиков.
Это  был  настоящий локаут екатеринбургских купцов.[35]
Березовские гранильщики сначала пробовали сбывать свои товары на екатеринбургском базаре. Но вскоре отказались от этого намерения: рынок был во власти купцов.
Целый  год   купцы   держали   в осаде берёзовских гранильщиков.
Лишь в мае 1885 года купцы «сжалились» над берёзовцами и стали принимать от них изделия. Но цены были понижены процентов на 50...
Случай с Чигаревым - не исторический анекдот. Этот случай типичен для того времени. Труженика закон не защищал.

IХ

Петровы, Солонины, Белозеровы, Чигаревы, Дуровы — это всё мастера гранильного и камнерезного искусства первой и второй половины XIX века.
В 1829 году в Екатеринбург заехали знатные иностранцы — путешественники Гумбольдт, Эренберг и Густав Розе.
В 1837 году в Берлине появилась книга Густава Розе, которая называлась: «Путешествие на Урал, Алтай и к Каспийскому морю, по повелению его величества императора Российского совершенное в 1829 году А. фон Гумбольдтом, Эренбергом и Г. Розе».
В этой книге (в первом томе) Г. Розе рассказывает, что Екатеринбургская гранильная фабрика [36] выделывает из горных пород и минеральных масс изделия больших размеров, как-то: колонны, вазы и т.д. Выделывает фабрика и мелкие вещи из более или менее драгоценных камней.
Все эти изделия, по мнению Г. Розе, отличаются изяществом и красотой. Но особенно заслуживают внимания изделия из нерчинских ониксов и халцедонов. Из этих камней вырезывают в Екатеринбурге камеи или геммы. Екатеринбургские камеи сделаны по античным образцам.
«Работы выполняются с большим искусством,— пишет Г. Розе.— Это в особенности заслуживает удивления потому, что производят эти работы обыкновенные рабочие, не получившие дальнего (заграничного — П. Р.) образования,— обстоятельство, которое можно объяснить только врождённым у русских проворством и понятливостью или переимчивостью».
В начале 30-х годов, после находки месторождений изумрудов, мастеровые фабрики, а через них и гранильщики-кустари, много внимания уделяют не гравировке по камню, не камнерезанию, а огранке. В это время начинает вырабатываться та грань, которая позже поставит в тупик даже искушенных в искусстве огранки парижских ювелиров.
Но хвост вытащишь, нос увязнет. К восьмидесятым годам XIX века резко падает искусство камнерезания. На фабрике уже не делает камей, [37] как, впрочем,   не  гранят и драгоценных  камней, а занимаются почти исключительно яшмоделием.
В 1873 году Н. Чупин пишет:
«Производство на фабрике камей, называвшееся раньше   камнерезным,   давно   уже    прекращено. Вероятно, для сбережения расходов. Раньше для подготовки мастеров по камнерезанию существовал при фабрике рисовальный класс. Теперь его нет».
Но в восьмидесятых годах фабрика снова приступает к организации ученических групп. Снова открывается класс рисования, художественной лепки. Десятки  мальчиков учатся здесь  кропотливому искусству - вытачивать из твёрдых пород замысловатые, причудливые фигурки, изящнейшие вещицы  и  массивные,   поражающие  своей   фундаментальностью   колонны,    дарохранительницы, иконостасы.
А за стенами  фабрики в  крошечных, грязных каморках за примитивными, допотопными станочками десятки мастеров гранильщиков в эти годы поражают мир искусством огранки.
Мастера   не   знают   физики. Если   кто-нибудь сказал бы им, что на свете существуют законы, по которым свет преломляется в камне, - мастеря рассмеялись бы  и  в доказательство отсутствия постоянных законов показали бы десятки камней почти однородных,   но  ограненных   каждый  по-своему, - в зависимости от достоинств или недостатков камня. [38]
Интерференция, двойное преломление и другие учёные слова звучали для тех мастеров как нелепая тарабарщина. Но умело располагали они фацетки на самоцвете, но искусно они добивались наивысшей игры в камне, и не даром с тех пор стала известна екатеринбургская грань.
До девяностых годов прошлого века издавна существовали огранки: брабантская; голландская, индийская и т. д. Старое искусство мировых мастеров огранки знало ещё и так называемую смешанную грань. Казалось, что в искусстве огранки самоцветов сказано всё. Ничего нового не придумаешь.
И вот в 90-х годах на мировой арене появляется новая грань - екатеринбургская.
Её создали в течение десятков лет уральские гранильщики — Петровы, Солонины, Дуровы, Ощуковых и др.
Парижские ювелиры с изумлением смотрели на камни, вышедшие из рук екатеринбургских гранильщиков, и с удовольствием отдавали уральцам свои самоцветы для перегранки.
А в это время государственный совет Российской империи уже занес руку над искусством уральских гранильщиков и хотел похоронить его.

X

18 ноября 1895 года государственный совет Российской империи принял закон о добыче драгоценных камней. Этим законом ставились тысячи [39] рогаток на пути промышленников, добывающих самоцветы.    Законом,    например,   воспрещалось, добывать камни в тех местах, где есть золотосодержащие пески. А где же на Урале  нет  таких песков?
Резко  упала с   того   года   добыча   уральских самоцветов.
В № 4-5 «Русско-английского северного журнала» за 1916 г. помещена статья екатеринбургского скупщика самоцветов Липина.
Липин, осуждая закон от 18 ноября 1895 года, пишет:
«Этот закон сразу парализовал на Урале добычу камней, а отсюда и гранильный промысел. В этом новом уставе как будто нарочно поставлены препятствия, чтобы убить промышленность на Урале и помочь ей создаться где-то за рубежом...»
Видимо, г. Липин был человек толковый и понимал, где зарыта собака.
На самом деле, в то время российский престол продавал свою империю, как только мог, и закон 18 ноября 1895 г. был уступкой иностранному капиталу.
Между прочим, этим законом царское правительство могло бы убить и гранильное искусство, если бы искусство это уже не впиталось в плоть и кровь тысячам уральских гранильщиков.
Реже и реже стали  появляться  на   екатеринбургском  рынке  ценные   самоцветы.   Выработка [40] гранильщиков падает. Она продолжала падать вплоть до нашего времени. По сведениям екатеринбургского земства в 1909 году 203 гранильные и камнерезные мастерские Урала имели годовой доход всего в 206 тысяч рублей, т. е. каждая мастерская, объединявшая не один десяток мастеров, получала валового дохода только тысячу рублей в год. Это было отчасти вызвано и законом от 18 ноября 1895 года.
И вот, как реакция на этот закон, среди гранильщиков Урала начинает процветать подделка камней.
Подделка драгоценных камней - дело неновое. Она известна была исстари. Еще Плиний говорит, что индусы подделывали опал так искусно, что фальшивый нельзя отличить от настоящего. Подделывали камни и римские камнерезы и гранильщики.
Альберт Великий (XIII век) не один раз упоминает в своих трудах о том, что люди умеют подделывать драгоценные камни настолько хорошо, что вводят в обман даже специалистов.
По всей вероятности, подделывали камни на Урале  и  до девяностых  годов  прошлого  века.
Но  в   конце девяностых годов подделывание драгоценных камней принимает на Урале широкий размер.   К   каким только ухищрениям не прибегают многие и многие гранильщики. Самым честным способом подделки считался способ прокаливания камня на огне или запекания [41] его в печи. Из дымчатого топаза таким способом получался жёлтый камень, очень похожий на дорогой цитрин. Розовые гиацинты, не имеющие большой цены, обесцвечивались и выдавались за брильянты. Жёлтые топазы превращались в розовые и т. д. Конечно, камень от этого портился, вскоре терял свой блеск и игру, но какое дело было до этого подделывателю, если у него семья умирала с голоду.
Однако существовали и другие способы подделок. Эти способы вслух осуждались всеми, а втихомолку этими способами занимались далеко не единицы.
Объектом   этих   способов   являлись   главным, образом изумруды.
В отработанных отвалах изумрудных копей сотнями пудов валялись белые и чуть зеленоватые кристаллы изумрудов — так называемые светляки. Как самоцветы они не стоили ничего. Это были отбросы.
И вот эти светляки подвергались различным операциям.
Их варили в постном масле с зеленым фуксином. Или выдалбливали и в средину насыпали так называемого «зеленого яичного лака», или склеивали две белых пластинки, а между ними вставляли просто кусок зелёного бутылочного стекла, а потом такой «кристалл» вклеивали в сланец и продавали «сырьём». Называли такую подделку «дуплет-камень». [42]
У одного из старых гранильщиков т. Битюкова, или, как он себя называет, «коллекционера и природного гранильщика», имеется кристалл дуплет-камня. Склеен он настолько искусно, что даже в лупу нельзя различить, где сходятся разные половинки. И кристалл был бы совсем похож на драгоценный изумруд, если бы не странный зелено-фиолетовый цвет. Но оказывается этому кристаллу около 40 лет, и насыпанный в середину его «яичный лак» несколько потерял свой первоначальный вид.
- А сперва, тогда, когда он мне попал, он был взаправду,   как   природный, - говорил   Битюков.
Видимо, Битюков, большой знаток камней, был введен когда-то в обман.
В те годы, даже несколько раньше, за границей время от времени начали появляться не поддельные, а так называемые синтетические, искусственные самоцветы.
В 1885 году на парижском рынке появились рубины. Они были изумительно красивы. Цвет их был карминно-красный. Ни по твердости, ни по удельному весу они не уступали настоящим рубинам, зато превосходили их игрой. Покупатели, брали их нарасхват. Количество рубинов росло и росло. Но росли на них и цены. Через год после появления они стоили в два раза дороже первоначальной цены. И вдруг они исчезли из магазинов. Их не стало. А если где и появлялся случайно такой камень, ювелиры  не хотели  его [43] покупать. Прошло лет пять. И снова появились они в магазинах. Но теперь цены на них были непомерно дороги, да и количество камней было очень невелико. Вскоре они были раскуплены и больше уже не появлялись. И только в начале девятисотых годов на Урале стали рассказывать историю их происхождения так:
У гранильщика  Солонина  был ученик.  Звали его Колька-кобыла. В 18 лет Колька умел гранить камни как старый мастер. Но у него была странность: он собирал пыль, которая падала с камня при огранке.
В 1880 году Колька исчез. А через пять лет старик Солонин получил из Парижа посылочку - ящичек вроде спичечной коробочки. В ящичке были пять маленьких рубинов карминно-красного цвета. Колька прислал при посылочке письмецо, где сообщал, что эти камни искусственные и сделал их он - Колька. Старик похвастал этими камушками, спьяна показав их своему куму - уряднику... А потом старика затаскали по участкам, - обвиняли в подделке камней, в мошенничестве. Еле откупился старик. Мало того, что камушки пропали, - пришлось и  денег  готовых доложить.
Года два Колька не писал. А через два года прислал новое письмецо: обещал приехать. Только не приехал. Что с ним сталось, - неизвестно. Как делал он свои рубины, - неведомо. Вернее всего, с ним случилось, то же, что с Чигаревым в Берёзовском поселке: заели его купцы… [44]
Секрет делания карминно-красных рубинов 1885 года так и погиб вместе с изобретателем. Однако и до сих пор те рубины считаются лучшими в мире,  и каждый из них стоит и теперь больших, диковинных денег.
Несмотря на то, что в России был гениальный химик Менделеев, который видел, что синтетические драгоценные камни можно делать, а среди гранильщиков Урала были и такие смелые, горячие головы, которые втихомолку мечтали об искусственных самоцветах, не зная, впрочем, с какой стороны подойти к разрешению этого вопроса,— несмотря на всё это, на Урале синтетических камней не выдумывали: начальство не разрешало заниматься «мошенничеством»!

XI

Большое светорассеяние, высокое светопреломление, лучистый отблеск, шелковистость, изменение цвета при разном освещении, различные окраски по равным направлениям, таинственное мерцание, способность светиться иногда и во тьме - все эти качества драгоценных камней делают самоцветы одним из самых красивых явлений природы.
Но красота эта, увлекая человека, раньше казалась загадочной, непонятной. И поэтому люди награждали самоцветы и такими качествами, как качества волшебные.[45]
Не так давно - в 1902 году - издание Сойкина в сер. «Полезная библиотека» выпустило книжечку, «Драгоценные камни».
В ней самым серьёзнейшим образом автор сообщает, что «новейшие исследования о лечении внушением, а также исследования профессора Шарко об исцелении верой вполне объясняют возможность лечения нервных и душевных болезней при помощи драгоценных камней...»
О Карле Смелом достоверно известно, что он перед каждой битвой надевал на себя все алмазы, которые имел, так как существовало тогда древнее поверье, будто та из воюющих сторон победит, которая будет иметь алмаз большего веса.
О вере в чудодейственные свойства камней русского царя Ивана Грозного рассказывает англичанин Горсей, посетивший Москву.
Иван Грозный говорил Горсею:
- Посмотрите на этот чудесный коралл и на эту бирюзу. Возьмите их. Они сохраняют природную яркость своего цвета. Положите мне теперь их на руку. Я заражен болезнью! Видите, они тускнеют. Они предвещают мне смерть!
Верили в той или иной степени в таинственные свойства камней и уральские гранильщики. Один из соавторов этой книжки т. Солодянкин рассказывает, что, так как аметист предохраняет от пьянства Солодянкин всегда при себе носил этот камень. «Конечно, - сознается Солодянкин,— пил я все равно много...» [46]
Но гранильщик верил в волшебные свойства камня только до тех пор, пока камень не попадал к нему в руки для огранки. Лишь брал гранильщик камень для работы, тотчас же забывал он чудодейственные качества камня и помнил одно: надо понять кристалл! Понять его материальные качества, чтобы получше проявить их. И поэтому свердловские гранильщики так восстают против стандартных огранок. Нет в мире двух самоцветов, в совершенстве похожих один на другой, если они не из одного кристалла. Значит, не может быть и одинаковой огранки для всех камней. Каждый камень требует своей собственной, неповторяемой огранки. Одному самоцвету гранильщик придаст форму розочки, другой он сделает «кабошоном» («капюшоном»), третий сверху огранит шестериком, а снизу восьмериком. Над каждым камушком долго подумает гранильщик, прежде чем вставит его в китшток. Особенно много вложит гранильщик проникновения в природу камня, если надо из двух кристаллов сделать серьги. Камушки должны быть похожи, как родные братья. А они, по существу, братья сводные. И гранильщику приходится итти на компромисс: сделать их внешне похожими. Правда, разницу в них увидит только гранильщик и только после тщательного изучения. Но всё же разница существует, и достоинство мастера, достоинство художника не позволит гранильщику схалтурить, выделывая серёжки из камней, рожденных в разных кристаллах. [47]
Здесь есть какая-то разница между  ученым - минералогом и гранильщиком - художником.
Вот самоцвет. Его образование было мучительное, больное. Он пережил смещение кристаллизации. Минералог возьмет этот самоцвет и скажет: «Он  не  типичен».  Минералог  будет недоволен самоцветом.
И радость, творческую радость испытает гранильщик, увидя такой кристалл. «Этот камень как полагается», - скажет гранильщик. И при огранке его действительно выявит все качества, которые надлежит иметь этому самоцвету по его роду.
Из рук мастера выйдет чудо искусства.
Подправит ли природу гранильщик? Внесет ли в неё нечто не свойственное  ей? Изнасилует ли камень,  наградив  его чертами,  которые природа не дала ему? Или  он поможет природе довершить то, что она не успела еще сделать?
Это вопрос, на который ответить нельзя, пока минералогия существует сама по себе, а гранильное искусство само по себе.
Но так или иначе, а из рук гранильщика - художника выйдет самоцвет, про  который   люди непосвященные будут говорить:
- Это чудо природы!..

XII

В архивных материалах  по   Екатеринбургской гранильной фабрике есть много интимных записей, которые оберегались раньше от посторонних глаз. [48]
Вот несколько записей за один только год – 1791.
Титулярный советник Михаил Донцов  заказал сделать 38 пуговиц из бледно-розовой яшмы. Пуговицы были сделаны и выданы под особую расписку. Деньги за пуговицы — 8 руб. 93; коп. Донцов не уплатил. Они записаны в долговую книгу, - в книгу, которая потом никогда не раскрывалась. Долги, записанные в неё, считались безнадёжными и списывались в убыток.
Обер-берг-майстер Шлаттер заказал 32 пуговицы из полевого зелёного шпата. 8 руб. 52; коп. записаны в долговую книгу.
Кавалер ордена святого равноапостольного Владимира 2-й степени Пётр Соймонов, губернатор Арсеньев, разные «его превосходительства», разные члены экспедиций украшают собой страницы этой долговой книги. Получали они от гранфабрики не только пуговицы для своих дворянских камзолов, но и прочие «вещи из каменья».
Конечно, все изделия компания заказывала на фабрике «по-блату», никто из них не высказывал желания платить за сделанное.
Поэтому фабрика все время работала в убыток, а жалованье рабочим платилось в те годы такое:
Федору Фатилеву следовало бы получить за ноябрь 1798 г. 1 руб. 25 коп., а получил он 63; коп.
Дмитрий Плохолед получил 55; коп., вместо 96; коп. [49]
Михаил Шахурин из следуемого ему 1 руб. не получил ничего.
В тот месяц на гранильной фабрике   работало 101 человек.   Заработок  их,   вернее   фактически полученная зарплата,   колеблется   от   89 коп. до нуля, как например Шахурин.  А Дмитрий  Фролов получил 8; копейки.
Гранильная 'фабрика поступала так же, как поступали с ней её заказчики: фабрика не платила долгов!..
И поэтому полковник X. Мозель в «Материалах для географии и статистики России, собранных офицерами генерального штаба» на стр. 345 пишет:
«Количество, доброту и ценность каждого изделия  Екатеринбургской   гранфабрики   определить невозможно, потому что  они приготовляются  по рисункам кабинета его величества, притом разных величин...»
Начальство фабрики находило, из этого запутанного дела простой выход. Как сообщает тот же полковник X. Мозель, - на содержание фабрики ежегодно ассигновывается 19428 рублей, которые расходуются без остатка. Этой суммой расцениваются все изделия фабрики за год...
Надо, конечно, полагать, что в это число входили не только те изделия, которые делались «по рисункам кабинета его императорского величества», но и «по-блату».
А «по-блату» фабрика делала и такие крупные [50] вещи, как «надгробное здание для бывшего губернатора Арсеньева».
Мастеровые фабрики, получавшие на фабрике гроши, да и то с вычетами, для пропитания себя и семьи вынуждены были «свободное от казённых работ время употреблять на приготовление дома разных каменных вещей на вольную продажу».
На фабрике мастеровые работали 14 -16 часов.
Сколько же у них оставалось свободного времени? Неудивительно, что на фабрике процветало воровство не только драгоценных камней, но и камней поделочных.
Скупщики самоцветов, спекулянты держали гранильщиков в ежовых рукавицах. Низкая оплата труда, варварские условия работы, полная зависимость от капризов купца — всё это были предпосылки того, что среди гранильщиков старого времени почти отсутствовали люди, не пьющие вина. Пьянство было почти поголовным пороком гранильщиков. Смертность в конце прошлого и начале нашего века, по статистическим данным земства, доходила среди гранильщиков до чудовищного размера - 28 процентов."
И вот, как бы обороняясь от вымирания и грабежа, гранильщики прибегают еще к одному способу самозащиты — к воровству у хозяев драгоценных камней.
Шмук - так называлось это воровство. Отношение   к шмуку   даже   среди   наиболее   честных [51] гранильщиков было более чем снисходительным. Если шмук и осуждался, то осуждался так сказать, принципиально. И только единицы не прибегали к нему,
да и то это были люди либо слишком гордые, либо такие, материальные условия которых   позволяли   им   выкручиваться   из беды без шмука.
О воровстве, грабежах, убийствах из-за драгоценных камней летописи Урала начинают говорить еще с 1766 года. Смерть, подлость, слёзы, проклятия как бы сопутствуют человеку, как только он притрагивается к драгоценному камню. Не даром же существовала в начале нашего века легенда о «голубом брильянте», который нёс каждому новому владельцу «скорую и наглую смерть».
Легенда эта исчезла вместе с исчезновением «голубого брильянта», который, как говорят погиб вместе с новым своим владельцем — американским миллиардером, утонувшим во время катастрофы с океанским пароходом «Титаником».
В большинстве этих рассказов, преданий, легенд красной нитью проходит мысль о бесцельности убийств и грабежей. То грабитель потом никакие может сбыть награбленное и в конце концов сам гибнет, то убийца оказывается обманутым. Вот один из рассказов,   который  считается на Урале и сейчас истинным происшествием.
Жил-был горщик Василий Артамонович Мокроносов. Он был очень удачлив   в добыче   камней [52] и постепенно разбогател. Построил в Екатеринбурге домик. А потом, когда стал богатеть еще больше, рассорился с женой и переехал жить в Баженово. Жил один, но нрава был общительного, и гости у него бывали каждый день. Вот однажды, когда он вернулся в Баженово из города, собрались к нему гости - гранильщики, хитники. Пировали, пьянствовали. Он рассказывал, как хорошо продал в городе камни. Среднего роста, плешивый, он был в этот вечер очень расторопный и весёлый. Пировали до поздней ночи. Потом гости разошлись. А на утро нашли Мокроносова в проруби. Кто убил, за что - дело непонятное. Полагают, что из-за грабежа. Но дома ничего у него не тронуто. И в проруби обнаружили его без шапки, а в кармане кошелёк с деньгами. Камней огранённых при нем не нашли, а обычно они у него бывали.
Вот эта таинственность убийства, как правило, фигурирует во всех рассказах об уральских камнях, причем неизменно сопровождается своего рода присказкой: «кто убил — неизвестно, за что - неведомо. Должно быть, из-за камней».
Немудрено, что при таком отношении к камням, как к чему-то заклятому, как к чему-то такому, что неизбежно влечет за собой беду и даже смерть, - немудрено, что искусство огранки камней вело за собой ряд предрассудков. Эти предрассудки имели под собой не мистическую подкладку. Они были вызваны   к жизни   самой производственной [53] техникой, но толкование находили они мистическое.
Среди гранильщиков существовало ещё недавно поверье, что огранку камня нельзя надолго прерывать. Если прервёшь, - плохо будет. Раз сел за камень, - надо довести дело до конца. А прервал, - значит, камень игры хорошей иметь не будет. Ну, а если передал кому-нибудь другому, - пиши пропало: камень совсем играть не будет.
Предрассудок   этот   объяснялся   то   свойством камня, вложенным в него природой, то ещё чем-то  мистическим.   Между   прочим,   истинное   его объяснение было очень простое и вполне  реалистическое: гранильщики и посейчас работают по памяти и на глаз. Гранильщик, взяв камень в руку и поняв его,  приступает   к работе,   не имея никаких   других   измерительных   приборов,    кроме своих собственных глаз. А вместе с тем огранка камня требует исключительной точности в величине граней. Там играют роль, и притом решающую, сотые доли миллиметра. И вполне понятно, если мастер, прервав надолго огранку,   успев забыть свой   первоначальный   замысел,   не сможет потом довести камень до возможной в этом камни игры. А если камень, начатый   огранкой,   перейдёт для окончания к другому гранильщику, камень и подавно не будет игристым,   так   как   второй гранильщик и совсем не будет знать, чего хотел от камня добиться тот, кто  начал огранку.
Огранка драгоценных камней - не ремесло, не [54] сумма только каких-то навыков, безразличных к личности гранильщика, но искусство. И от этого самоцветы, огранённые большими мастерами Урала, всегда несут в себе черты того стиля, который принято среди ювелиров называть екатеринбургской гранью.
Но искусство огранки — не застывшее в своей ферме. «Екатеринбургская» грань уже приобретает у лучших мастеров новые какие-то черты.
В течение последних двадцати, лет гранильщики Урала освободились от многих предрассудков, поверий, примет. Трезвей стали они смотреть на своё искусство.
Драгоценные и поделочные камни из объекта спекуляции и наживы превратились в предмет, украшающий нашу зажиточную жизнь.
Эстетические функции самоцветов, - функции, которые были подавлены при капиталистическом обществу - расцветают в нашем обществе - обществе социалистическом. Самоцвет становится символом не денег, но красоты.
Звёзды     на     кремлёвских     башнях,    «карта индустриализации»,  геологическая  карта  Урала, переходящие призы  из самоцветов - награждают драгоценный камень новыми  качествами, качествами предмета широкого   потребления эстетических ценностей. В этой связи  перед   гранильщиками   и камнерезами  стают   новые   задачи.   Лучшие   мастера чувствуют это. Они ищут новых форм для выражения [55] нового отношения масс к драгоценным камням. И поиски мастеров выливаются в новый стиль огранки. Слабы, неуверенны пока черты нового стиля, но всё же он уже рождается, его уже провидят лучшие мастера. Его провидят не только мастера Урала, но и Ленинграда, но и Алтая.


МЫЛЬНЫЕ ПУЗЫРИ

Профессия гранильщика раньше была очень опасной. Если человек, имел слабый характер получал пристрастие к деньгам, то погибал. Ни за что, ни про что.
Жил тут один гранильщик Степка Решетников. Нрава он  был веселого,  беззаботного.   Наружность тоже была подходящая под этот случай: весь чёрный, как цыган.   И  глаза такие, знаете, цыганские. Его так и прозвали - «Степка-цыган». Мастерством большим среди прочих он не выделялся, а вот пристрастие к деньгам имел очень большое. И по этому своему устройству стремился он купить какой-нибудь редкий кристалл. Долго ему не подвозило. Купит камушек в надежде деньгу зашибить, а камушек окажется безделкой. Наживёт  Степка 5 или 10 рублей на покупке – вот и вся радость.
На однажды ему действительно подвезло. Был[148] тут такай торговец кожами Ульянов. Он и камушки покупал у хитников. А по совести сказать, толку в кристаллах никакого не имел. И вот однажды этот Ульянов подносит Степке-цыгану кристалл изумруда и просит за него 200 рублей. Посмотрел Степка. Изумруд хоть и не очень крепкой густоты, но подходящий. Чуть светловатый камень, зелень такая травянистая, зато размер большой, каратов пятьдесят. Понял Степка, что этот камень надо бы оценить в несколько тысяч, и не стал торговаться. Купил этот кристалл. Как говорится, всё своё имущество подверг реализации для ради
того, чтобы двести рублей собрать.
Ну, хорошо. Купил. А сам гранить постеснялся. Он знал, что крупный кристалл требует большого мастерства для огранки. Отнес он тот камень Егору Степанову. Тот был гранильщик, как полагается. Егор огранил изумруд, как нашел нужным, и изумруд  получился  действительно тысячный.
Степка с камушком обошел всех скупщиков Екатеринбурга. Никто больше 800 рублей не дает. Тогда Степка зашил камушек в борт пиджачка и поехал в Москву. Там он быстро спроворил
его за б тысяч 500 рублей.
И вот вернулся он в Екатеринбург. Перво-наперво нашёл от Ульянова и доплатил ему еще 200 рублей. И сказал ему:
- Теперь неси всю свою добычу не к Баричеву, не к Липину, а ко мне. Я теперь покупаю все…
Так объявился в  Екатеринбурге новый богач [149] Степан Петровне Решетников.  Купил   он домик за 2 тысячи 500 рублей и давай жить, как полагается богачу.
Тут в городе был когда-то Харитоновский сад. В том саду были певицы, шансонетки, хористки. Выпить, закусить в том саду можно было и с девицами время вольготно можно было провести.
Повадился ходить туда и наш новый богач Степан Петрович Решетников. Он был не то, что пьяница, но выпить любил и любил пожить в свое удовольствие. Однако неправду говорят, что он и день и ночь в том саду проводил. Врут. Он и пил, и кушал, и делом занимался. Конечно за огранку он уже не садился. Он стал просто спекулировать камнями. Купить-продать – вся была его теперь забота,
Только это не надежное дело покупка-продажа. Тут мало иметь стремление, тут нужен особый подход к делу. Не даром говорилось в старое время: не обманешь, - не продашь.
Наш новый богач Степан Петрович этого не умел. Он был парень простодушный, сердечный и без злой хитрости. И на всех своих покупках и продажах он каждый раз, бывало, как говорится докладывал своего. Где рублик, где десятку. И вся утешения себе искал в том, что снова попадётся ему новое счастье в лице изумруда каратов на
пятьдесят. Этого счастья он не дожил.
Он всё старался не обидеть тех, у кого покупал. Года два держался он в чине Степана Петровича [150] - домовладельца и купца. А через два года всё своё достояние прожил, и домика не стало, и купечества не стало. Не стало и Степана Петровича. Опять обозначился в Екатеринбурге «Степка-цыган». Только он от работы отбился. Опустившийся человек стал. И уехал в деревню, поближе к хитникам.
Слышно было, что помер он в больнице. И труп его на скелет пошел, потому что родных у него не оказалось ни души. Может, и теперь студенты медицинского вуза изучают человека по скелету «Степки-цыгана». И не знают того, что не человека они изучают по его скелету, а мыльный пузырь.
Таких-то вот мыльных пузырей заводилось на поверхности Екатеринбурга в старое время очень много. Лопались кто через год, через два, а кто и через неделю.
Особливо занятные пузыри были те, капиталы которых считались не тысячами, а сотнями рублей.
Повезёт такому капиталисту купить камушек за 5 рублей или за десятку, а продать за 200—300 рублей, и, боже ты мой, сколько, задаст он форсу.
Раньше гранильщики любили в картишки поиграть. Соберётся компания, и играют. Ставки, конечно, копеечные: по пятаку, по гривеннику. И вдруг среди такой компании объявляется «пузырь». С форсом он зайдет в избу. Поставит один раз 20 копеек. Другой раз 40. Проиграет мелочишку [151], а потом выкинет из кармана екатеринку - сотенную и фасонит:
- Дайте сдачу!..
Конечно, сдачи ему никто не может дать, но уважение к нему чувствуют. А он шире и шире дуется, словно и вправду богат... выпивка, закуска, ресторан.
Пройдёт два-три дня, а, глядишь, у вчерашнего «пузыря» уж и на хлеб нету. И курить «стреляет»:
- Дай, пожалуйста, махорочки...   
И смешно и невесело было смотреть на таких.
Конечно, те гранильники, которые ремесло своё ценили выше денег, те не пузырились и за покупками не гнались.
И правильно поступали. А которые ради денег, те.
Вот, например, жил один гранильщик. Неплохой мастер. Впрочем, он и сейчас еще живой. Фамилию вам я его не назову, чтоб не конфузить человека. Назовем его одной буквой - X. Ну, и что же с ним случилось? Он купил камушек за -100 рублей, а продал его за 34 тысячи. Купил дом, мастерскую завел, в коммерцию ударился. Ради денег жил. А скупости был такой, что я не видел еще таких людей. Верно, что над копейкой дрожал. Воду - и ту аршином мерил, когда водовоз ему бочку наливал. И если водовоз недольет вершок или полвершка, этот гражданин недоплатит ему. Вычтет. И денег он очень много насобирал. Ну конечно, от ремесла оторвался.   А пришла революция [152], раскулачили его. Теперь он совсем бедно живёт. И он оказался мыльным пузырём.
И все, кто от своего мастерства ради денег отказались и капитал собирали, - все они теперь, после революции, мыльными пузырями сделались...
Опасная была профессия гранильщика.
(Запись рассказа старого гранильщика Л. О. СОЛОДЯНКИНА)

;
ИЗУМРУД

Гранильщик Васька Пронин столкнулся с хитником в пивнушке. Хитник имел восемь кристаллов. Он просил за них 300 рублей. А стоили они рублей пять. Васька засмеялся.
Бутылку пива я тебе за них дам,— сказал он и хотел отойти прочь.
Пива дашь?— спросил хитник и облизнулся. Потом полез в карман и вынул еще один кристалл.
Давай за этот две бутылки,— сказал он, показывая Ваське новый кристалл.
Васька посмотрел на кристалл. Ноги Васьки подогнулись. Васька увидел изумруд каратов на тридцать. Под коркой из изумрудного сланца прятался камень густой зелени. Он стоил много тысяч. Васька протянул руку:
- А, ну, покажи…
Хитник высыпал все кристаллы на стол и закрыл их руками. [154]
- Две   бутылки   пива!—сказал   он
А потом, помолчав, добавил:
Только и эти тогда   забирай... Без них не отдам...
Васька рознял руки хитника. Перебрал камушки. А глаза его сверлят только один — тот, который  сиял,   спрятанный   пока   ещё   под   коркой сланца.
Мимо стола прошёл какой-то посетитель. Через плечо глянул на камни. Остановился.
Васька закрыл камни руками и сказал:
- Чорт с тобой, заберу... Для хорошего человека ничего не жаль.
Васька спрятал камни в карман. Напоил хитника пивом. Повел его к себе. Дома ещё раз просмотрел кристаллы. Сомнения не было! Ваське подвезло. Васька поторговался и заплатил хитнику 290 рублей деньгами да шаль с жены снял.
Через полчаса Васька был у Баричева. Баричев посмотрел кристалл.
—Я плачу две тысячи рублей,— сказал он.—
Но денег наличных нет. Даю тебе чек.
Васька не знал, что такое чек, и сказал:
—А на кой ляд мне   чек... Ты деньги давай.
Васька боялся быть обманутым.
Наличные я тебе дам только завтра,— ответил Баричев, пряча кристалл в стол.
Ты это брось! — рассвирепел Васька.— Отдай камень... [155]
Баричев сказал:
- Подожди. Может, я сейчас займу у кого-ни6удь. Пойдем к Крумансу...
- Отдай   камень! — кричал Васька. - к Крумансу дорогу найду без тебя...
Баричев стал уговаривать Ваську.   Васька был как   бешеный.   Баричев   отдал Ваське камень и сказал:
- Деньги будут завтра, в 10 часов утра. Будь честным. Жду тебя.
Васька  ушёл.   Направился   к Липину.  Липин посмотрел камень и сказал:
Плачу тысяча пятьсот.
Баричев   дает   две   с    половиной,—
 Васька.
Хорошо,—сказал  Линии.— Плачу   две тысячи пятьсот.
- Деньги на стол,—сказал Васька. - Сейчас,— ответил Липин   и вынул из стола пачку сотенных.   Отсчитал   двадцать пять штук, отложил их в сторону и сказал:
- Вот это твои деньги. Я плачу. Но давай вскроем прежде камень. Разденем его.
- Вскрывай... Разденем, - ответил Васька.
Осторожно, слой за слоем стал отковыривать Липин сланец. И чем больше снимал он слоев, тем чище и ярче горела зелень изумруда. Она становилась все темнее и гуще. Васька понял, что в руках Липина — редчайший камень. Васька схватил Липина за руку и прохрипел: [156]
Дешевле пяти тысяч не отдам
Плачу пять, - спокойно ответил Липин и дрожащими пальцами сковырнул еще один слой.
Отсчитай! - крикнул Васька,
Липин открыл стол и, держа, кристалл в руке, покопался в ящике и присчитал к васькиной пачке еще двадцать пять сотенных. И снова принялся ковырять кристалл. Он ковырнул еще несколько раз, и вдруг на стол выпал освобожденный от сланца кусок зеленого бутылочного стекла.
Липин захохотал.
Васька  схватил   стекло. Опустился   на   стул. Дико посмотрел на Липина и молча вышел.
Через несколько дней Липин   продали Нерушу изумруд каратов пятидесяти диковинной зелени. Откуда появился этот изумруд у Липина,— никто не знал

ОКАТЫШ

Хитник Андрей мечтал   сделаться   купцом. В этом он видел цель жизни. Все искал он случая, за который   бы   мог   зацепиться.  Вот он найдёт редкий кристалл. Вот хорошо продаст его. За много-много тысяч. Откроет магазин, сделается купцом.
Он был постоянным посетителем магазинов, которые торговали самоцветами. Придет в магазин и смотрит, как  продают.   Приказчики   привыкли к Андрею и из магазинов его не гнали.
Долго Андрею не подвозило. Наконец, однажды на  изумрудных копях он  похитил   кристалл изумруда каратов на пятнадцать.
Андрей понёс камень гранить своему приятелю гранильщику Ковалю. Принёс он ему разом ещё четыре кристалла. Коваль  стал  перебирать кристаллы, а потом говорит:
Кому ж ты, бисова душа, кажешь, что тут у тебе приглядный  камень... Цеж   все барахло... [158]
Андрей посмотрел на кристаллы и ахнул: дорогого кристалла среди них не было.
Ты его проглотил, - догадался Андрей и повёл Коваля, в полицию. Там Ковалю дали касторку. К вечеру из Коваля вышел кристалл изумруда. Андрей понес камень к Затыкину. Тот выгранил кристалл и сказал:
- Изумруд стоит тысячи две... А ежели покупатель для себя, то и три.
Андрей предложил камень Баричеву, Липину, Крумансу, Нерушу. Никто больше восьмисот рублей не даёт.      
Тогда Андрей решил продать камень человеку, который сам будет носить его.
Такого покупателя Андрей нашел возле одного ювелирного магазина.
Это была барынька в ротонде и цехах. С ней был какой-то мужчина в шубе с бобровым воротником. Они только что вышли из магазина. Андрей показал им изумруд. Барыне камень понравился.
- Сколько ты хочешь за него?— спросила она.
- Пять тысяч, - ответил Андрей.
Барынька   покрутила   камень.  Дала спутнику.
Долго они рассматривали его. Потом спросили — не фальшивый ли?
Зашли в магазин попросить хозяина удостоверить, что камень настоящий. А потом стали торговаться. Они сначала давали тысячу, потом полторы, потом две. [159]
Андрей не уступал. Он подражал тем продавцам, которых видел раньше, и говорил.
—Прошу обратить внимание на бархатистость
тона. Вы имеете перед собой редкостный кристалл, оценить который не представляется возможным человеческому воображению... Это кристалл для больших любителей... На вашем пальчике отбудет сиять,   как солнце на горизонте...
Барынька и её спутник переглядывались, улыбались и по сотням набавляли цену.
-Он принесет вам счастье, - не унимался Андрей. - Под его звездой человека ожидает удача и избавление от болезней... Его красота просится на полотна художника... Настоящий уральский окатыш...
Много еще Андрей говорил слов, которые слышал раньше у продавцов. Наконец, красноречие Андрея иссякло. Он высказал уже всё, что помнил из слов продавцов. А барынька давала только две тысячи восемьсот.
И тогда Андрей сказал своими словами:
—Эх, кабы вы знали, что за камень это... Вот я вам расскажу легенду про его происхождение...
Барыня и спутник ответили:
—Расскажите... Это интересно... Это, должно быть, какая-нибудь очень красивая легенда - Андрей кивнул головой и сказал:
- Достал я его... Понес его Ковалю — гранильщику. Как Коваль увидел его, прямо с ума сошел. Он жизни готов был лишиться. А он гранильщик. [160]
Толк в камнях понимает. Ну, и проглотил его. Я повёл его в полицию. Касторочку там ему дали, горшочек поднесли. А он не хочет, отдавать. Держится. Ну, а потом медицина  помогла. Сел он на горшочек и, как яичко, снёс камушек.  Вот какой это камень.
Барынька смотрела на Андрея широко раскрытыми глазами. А потом вдруг замахала руками бросила камушек на землю и говорит!
- Фу-фу, какая гадость!... Уберите этот камень. Фу-фу… Идём,  Серж...
И она закрыла нос шелковым платочком.
Так Андрей и не сделался купцом. Все смеялись над ним, что камень он с вонью продает. И прозвали его «Окатыш с вонью», Андрей продал этот камень за 600 рублей Баричеву. А деньги пропил и проиграл.

* Счастливые камни

БАРИН

Вот здесь, в Свердловске, т. е. в Екатеринбурге, в конце города, на болоте, на Луговой улице жила семья портного Баричева. У старика было три сына. Двое старших портняжничали, а третий - младший - Дмитрий, Митюшка не захотел быть портным.
О нём и будет этот мой рассказ. Уже в те годы он сам определил всю свою дальнейшую судьбу и печальный свой конец.
Домик у портного был совсем малюсенький, и никаких хозяйственных построек при домике не было. И хозяйства у портного тоже не было. Ни коровы, ни лошади не было у него. Работа портняжеская приносила доходы незначительные. И жила вся семья с прибыли, которую приносил огород. Грядок девяносто было у них разных овощей. Конечно, весной они нанимали людей, которые подённо ворошили землю на грядах. [88]
Митюшке очень нравилось, когда осенью в доме бывала свежая копейка от продажи огородной продукции. Он в юности своей понял толк в торговом счастье и поэтому упросил отца, чтобы тот отдал его в учение к гранильщикам. В то время гранильное дело приносило большие деньги тем, кто умел купить по случайности камни у хитников.
Отец согласился. Дмитрий поступил в учение к гранильщику Затыкину. Договор составили только на один год. В то время ученики обучались года 3—4, но Митюшка не захотел такого большого срока. «Мне, - говорил он, - и года хватит. Я и за год выучусь». По договору он
обязался сделать Затыкину работы в год на 100 рублей. Если не сделает, Затыкин мог искать
убытки с отца.
Ученик он оказался понятливый, шустрый. Он быстро понял кое-какие детали гранильного дела и через год уже ушел от Затыкина, сработав ему ровно на 100 рублей. Дня лишнего не захотел Митюшка работать на Затыкина. Копейки лишней не захотел он ему выработать. И потребовал от него по контракту свидетельство подмастера.
После того он стал брать работу у Липина. Только он брал работы у Липина столько, что одному ему никак не было возможности сработать её. Он подыскал себе четырех однолеток-недоучек, тоже гранильщиков, которые ушли от [89] учения, и открыл у себя в домике мастерскую. Так как лета ему ещё не вышли в совершеннолетие, мастерскую он  завел не на свое имя, а на имя отца.
Он держал недоучек на своих хозяйских хлебах и каждую субботу сплачивал им по нескольку рублей. Он вычитал с них за харчи и прочие. Сколько он оставлял себе от ихней работы, это нам неизвестно. Так проработал он несколько времени и видит, что работы прибывает. Стал Митюшка для мастерской подыскивать еще ученика.
Этим учеником поступил я. Мне у Баричева приглянулось жить. Отец у меня был бедный крестьянин. Семья большая. Кормить нас отцу не было никакой возможности. Даже хлеб у нас не всегда был. И ласку от родителей видели мы мало, разве только когда в люльке лежали.
Отец привел меня к Баричеву. В первый же день меня усадили за общий стол с хозяевами, и я покушал вдосталь и хлеба и кой-чего до хлеба. Митюшка был веселый, ласковый паренек. Лет ему было в это время 17—18. Лицо у него было худощавое, но чистое и приветливое. И голос у него свежий, задушевный, товарищеский. И остался у него жить и работать. Отец подписал контракт на три года. Я старался работать, как мог, чтобы помочь отцу.
Теперь уже на Дмитрия  работали   пятеро: человек мастера   и   я. Мастера   вместе   с  ним гранили камни, которые он приносил от Липина, [90] я им услужал и делал домашние дела. Старухе-матери по хозяйству помогал, братьям утюги разводил. Иногда и АЪ гранильного станочка меня допускали. А я, как дорвусь до станка, работаю столько, сколько мне дозволяли. Все старался, чтобы получить деньги да отцу передать.
Через год у Митюшки насобиралось 200 руб. капитала.
Однажды в пост, в субботу к соседям приехали крестьяне. Сосед зашел к нам и говорит:
- Хитники приехали из Полдневской. Хризолит привезли. Ты бы, Митюшка, поглядел. Может, сосватаю тебе.
Митюшка захватил с собой весь свой капитал и ушёл. Долго его не было. Наконец, возвращается.
Отец сидит на катке и спрашивает:
- Купил, Митюшка?
- Купил, отец, - отвечает Дмитрий.
- Сколько?
А Дмитрий показывает два мешочка с камнями и говорит:
- Фунтов десять породы...
- Сколько  дал  денег, спрашиваю? — говорит отец.
- Денег? Все, отец, отдал..
- Отец даже ахнул:
- Двести рублей! Ах, ты, господи...
А тут на   разговор мать Дмитрия прибежала в избу. Поварёшка у нее в руках. [91]
- Ах, ты, - кричит, - деймон лихой! Двести рублей! Что же ты наделал... По миру нас пустишь.
Они тебя обманули... Вот я тебя поварешкой по лбу...
А Дмитрий смеется:
- Ничего, - говорит, - мать,   неизвестно,   кто кого...
Вот как поставил вопрос в ту субботу Митюшка Баричев. Шустрый, понятливый был человек. Денег у него теперь не осталось. Даже мастерам своим недоучкам не дал ничего. Он им сказал:
- Ребята, я купил надёжную партию хризолитов. Все деньги вложил. Дать вам сегодня ничего не могу. Значит, вы должны это понять и соблюдать нашу общую выгоду. Давайте-ка скорей переработаем сырьё, а через неделю я вас отблагодарю.
И он показал им свою партию. Мастера посмотрели, посмеялись. Выйдет ли толк? А потом решили, что обождут денег недельку и сработают эту партию как нельзя лучше. Уж очень умел Митюшка ласково обходиться с людьми. Люди ради него старались.
Через неделю переработали мы кристаллы, которые побольше. Камень был хоть и не крупный, но чистый и красивой зелени. Ну, прямо, изумруд.
В воскресенье Дмитрий забрал ограненные хризолиты и понес их на базар. [92]
Долго он был на базаре. Отец уж нервничать стал. Сидит на катке с брюками в руках и говорит:
- Посмотри, Паня, не идет Митюшка?
- Нет, - отвечаю, - не видать.
Часов возле двух вдруг вижу: к нашему домику извозчик подъезжает. А на извозчике Митюшка. Я кричу:
- С извозчиком приехал!
А отец пристыл к катку и молчит.
Вскоре заходит в комнату Дмитрий. Раздевается. Не говоря ни слова, вытаскивает из карма на пачку бумажек пальца в два толщиной и говорит:
- Отдавал десятками, а получил сотнями. Гляди, отец!
Отец от восторга даже брюки с рук выпустил...
За три с половиной тысячи продал Митюшка хризолиты.
Мастера подходят, ахают.
Дмитрий послал меня за вином, пивом, закусками...
Так началось счастье Митюшки.
В скорости в этом же посту к нам в избу зашёл еще один хитник. Он показал Митюшке кристалл, который похитил с изумрудных копей. Дмитрий купил этот кристалл за 50 рублей.
Мастера как увидели покупку, так сразу им весело стало: уж очень большой был кристалл. Они говорили: [93]
— Капюшоном  надо   б делать   этот кристалл… Кавалдашкой.
А Дмитрий молчал. Он не надеялся на работу своих мастеров. Он знал, что эти недоучки могут производить только низкую работу. Они, бывало, хоть и стараются сделать для Митюшки поскорее да получше, все равно, у них толку большого не выходило. Если сядут искру гранить, сделают снизу две или три грани да сверху столько же и полируют. А Дмитрий знал, что в искорке полагается сделать сверху одиннадцать граней, а снизу - восемь. Мастера-недоучки даже искорки не сумели сделать. Где ж им выгранить дорогой изумруд?
Митюшка отдал этот кристалл гранить хорошему гранильщику на сторону. Хоть и светловатый получился камень, не такой густой зелени, всё же Митюшка продал его за пять с половиной тысяч рублей.
Так в короткое время у него обозначился немалый капитал. И тогда он приступил к постройке домика на Арсеньевской улице.
В это время он ценную работу всю стал отдавать гранить на сторону. На стороне на него работали человек тридцать.
Но и свою мастерскую он не забывал. И в новом доме работали мы с ним вместе. Хоть теперь он сам реже садился за станочек. Потому что был занят покупкой самоцветов. Жилось нам тогда у него хорошо. Кушали мы с ним с одного [94] cтола и платил он нам жалованье аккуратно. Относился к нам добросердечно и всегда такой ласковый, приятный. Придет в мастерскую, за плечи меня возьмет и спросит:
— Что наработал, чорт омелинский?..
И сам улыбается, да так ласково, хорошо, что рад ему сработать, сколько он захочет.
Проработали мы ещё год. Сколько он заработал за этот новый год, я не знаю. Он теперь
делал свои дела так, что мы не были в курсе событий. К нему теперь часто приходили хитники, купцы. Всех он лаской, обходчивостью привораживал. Он в это время покупал уж все камни,
которые ему приносили. За деньгами остановок у него не было. Много покупал он тагильских
хризолитов. Товару у него было столько, что на него теперь работали и екатеринбургские гранильщики и берёзовские, где были большие специалисты по искре.
Вот однажды, в воскресенье купил Митюшка партию тагильских хризолитов. Выбрал из них один камушек и дает мне.
- Сделай брильянтовую грань, - говорит он, - на восьмерик…
Сел я за станочек. Кристалл чистый, хороший. Цвет ясный, оранжевый. Величиной в горошину. Надо аккуратно сделать, двойные клинья надо огранить. Уж очень красивый хризолит. Начал я гранить его. Что ты скажешь: хризолит, он мягкий. Он мягко, как   стекло, должен был граниться, а  [95] этот никак не поддаётся. Я и так его пробовал и этак - ни туда ни сюда. Может, думаю, кругом торцовая сторона, Непонятно. Весь круг свинцовый источил, а камню хоть бы что. Намучился я с ним. Отношу Митюшке и говорю:
Не берётся хризолит...
Эх, ты, чорт омелинский! Ничего не можешь. А, ну, зови Баталова.
Позвал я Баталова - мастера.
Дмитрий ему говорит:
— Прокопий, сделай этот хризолит брильянтовой гранью, восьмериком.
Баталов взял камушек. Пошёл к станку. Через полчаса приходит. Бросает на стол камень и сердито говорит:
- Точи сам. Не берёт.
Митюшка молча взглянул на Баталова. Молча взял камень и сам сел за станочек. Уж он его и так точил и этак — ничего не выходит. Не берётся камень. Весь круг испортил, а камень какой был, такой и есть. Не гранится. Хотя все равно и без граней блестит, чистотой сияет...
Дмитрий понес этот камень в город. Понес к Денисову-Уральскому. Жил такой художник в Екатеринбурге, большой специалист по камням. Денисов определил, что этот камень не хризолит, а алмаз. Брильянт, большую ценность имеет.
Дмитрий продал этот алмаз сырьем, без огранки. Купил его крупный спекулянт камнями Неруш. Сколько он заплатил Митюшке, это нам неизвестно [96].
Но, должно быть, немалые деньги взял Митюшка, потому в скорости начал строить себе по соседству новый дом, тоже на Арсеньевской улице. В этом доме в мастерской нас уже работало 12 человек. Да на стороне на Дмитрия работали человек 50. В это время Дмитрий славился в Екатеринбурге, как самый наилучший покупатель. Все уже шли к нему, уважая его за ласку, приветливость и за деньги.
Любили его и мы, которые работали у него. Хотя он и разбогател и уже стал прозываться не Митюшка или Дмитрий, а Дмитрий Михайлович, всё же он с нами был всегда прост, как с родными. За одним столом кушал с нами, шутил и не откалывался от нас.
В этот год кончился мой контракт с ним. 20 марта 1896 года кончился мой срок, а мне жаль было уходить от Митюшки. Проработал я ещё несколько дней на него. 24 марта он мне, наконец, говорит:
- Срок твой, чорт омелинский, кончился. Вели отцу зайти за тобой.
Уведомил я отца. А отец говорит:
— А куда же ты пойдешь? Дома-то и без тебя едоков много... У него-то ты жил, всё же хоть когда рублишко мне давал... Поработай на него
ещё. Может, ещё подможешь отцу.
И решили мы с отцом, что не уйду я от Баричева.
4 Счастливые камни
[97]
26 марта пришел отец,  а Баричев приготовил закуску, выпивку. И как увидел отца, кричит своей матери:
- Мамка, тащи панькино добро!
Узел добра принесла мать Баричева. Одеяло, подушку, костюм новый, шляпу, пальто, полное приданое. И еще 80 рублей деньгами.
И так я хорошо запомнил свою при том радость, что могу сейчас всё сказать вам: и какого цвета одеяло было; шляпа какая была и одеяло было серое, добротное. Шляпа чёрная, лента на ней шелковая... Чёрного шелку.
Отец ему заявляет.
- Спасибо   вам,   Дмитрий    Михайлович,  что довели сына до толку. Только он уходить от вас не хочет. Он еще хочет у вас поработать.
Баричев смеется.
- Хорошо, - говорит,— тогда сходим в управу. Выправлю ему свидетельство подмастерья.
В 1897 году Баричев женился.
И тут началось такое, чего мы никак не ожидали. За женой он взял много тысяч приданого. Посуду серебряную ящиками мы в дом таскали. И как жена его въехала к нам, Баричев отделил мастеров от своего хозяйства.
Теперь он уже не садился с нами за один стол. Его жилое помещение стало запретным для мастеров. И стал он нам непростой хозяин, а господин.
Однако мы думали, что это жена его предъявляет к нему требования - отделить рабочих от [98] семейного очага. Мы на него тогда не обижались. Мы не верили, чтобы Митюшка Баричев мог оказаться подлецом.
В скорости мне исполнилось совершеннолетие. Меня угнали на военную службу. Я проходил ее в Москве. Три года не видал я Баричева, хоть вспоминал часто. Когда кончилась служба, я из Москвы написал ему письмо, что хочу снова работать у него, да денег нет на проезд. Он выслал мне 30 рублей и письмо, что, мол, ожидает моего приезда.
Когда я приехал, я его еле признал. Раньше он был худощавый, быстрый, а теперь стал не то, что очень полный, но в теле. Сам он весь розовый, и щеки красные, как яблоко. Ходил медленно и слова говорил с растяжением. И прежде чем сказать какое слово, все говорит:
- Мня... мня…
Он определил меня в мастерскую. В мастерской у него работы было много, и разная. Все лучшие камни попадали теперь к нему. Кроме того, он ездил за границу, привозил каждый раз мешками разные камни оттуда.
В это время мастера  относились - к  нему уже иначе, чем раньше. Уже мало соблюдали его выгоду,  а   каждый   думал   про себя. Шмуковали у него камни, как хотели.
Он с мастерами вел себя не гордо, но как чужой. Ко мне он подходил попроще, потому что помнил, как я ему работал. Однако   и  со мной [99] он всё же был не как прежде. Уже чувствовалось, что он человек не нашего класса, что он – барин.
В этот раз я проработал у него недолго и поссорился с ним уж не помню из-за чего. Кажись, я поспорил с ним из-за одного мастера... Или из-за харчей. А может, из-за работы – не помню. Не так то хорошо кормили нас теперь, и за. то жалованье, которое он платил вровень с
другими хозяевами, он заставлял мастеров работать больше, чем другие. У других мастера должны были сделать за день 25—30 искорок, а Баричев заставлял нас делать 80.
Ушёл я работать к Кузнецову. Кузнецов в скорости стал уважать меня, потому что подслушал, как мне однажды предложили шмукануть у него, а я отказался.
Мастерская   Кузнецова   работала на Баричева, и Кузнецов зависел от него. И вот однажды Баричев зашел в мастерскую. Увидел меня. и при
всех   говорит   Кузнецову,   рукой   показывая   на меня:
- Ты что держишь, мня... мня... этого мерзавца? Его... мня... мня... гнать надо!
Обидно мне стало.  Из-за чего,   думаю, он на меня зло имеет?..
Кузнецов   мной   дорожил   и не   прогнал меня. Баричев ещё раза два-три заходил и каждый раз говорил:
- А этот   мерзавец всё  ещё... мня... мня... у тебя работает? Чего ты не гонишь его? [100]
На пасху я с товарищами пришёл поздравить Кузнецова. Поздравили. Угостил нас Кузнецов. Вышли. Стоим возле дома разговариваем. Мимо едет экипаж. Баричев с женой и ребёночком. Увидел нас и что-то говорит кучеру. Лошадь пошла шагом. А Баричев поманил меня пальцем и говорит:
— Зайди, Титов, ко мне. Надо тебя.
Я стою и думаю: на что я ему нужен? Уж не клевета ли какая на меня возведена?
Пошел я в недоумении к нему и не знаю - что-то будет.
К этой поре по лицу Баричева никак нельзя было узнать, что он думает. Лицо у него теперь всегда было ровное. Не побледнеет никогда. А покраснеть... и так он красный был. И всем в эту пору он высказывал свое превосходство. На всех смотрел с насмешкой. Был такой в эту пору с ним случай. Вояжёр Лепидовский взял у него для продажи камней на 5 тысяч. Без расписки взял, без свидетелей. Уехал продавать, а, когда вернулся, денег Баричеву не отдал. Да и не мог отдать: прожил, пропил баричевские деньги. Ну, и, конечно, стал избегать попадаться Баричеву на глаза. И вот однажды Баричев всё-таки встретил его на улице. Лепидовский хотел в ворота пройти, да некуда. Идет прямо навстречу. Вид у него небогатый. Пальтишко старое, глаза припухли. А Баричев возле него остановился и молча смотрит на него. А потом говорит: [101]
- Ну,   что, мня...  разбогател?.. Богато живешь, по лицу видно... - и пошел дальше.      
Вот с каким презрением  относился в ту пору Баричев к людям. Не хотелось мне итти к нему. Но всё же, раз зовёт, пошел.
Захожу в дом. Кругом богатство. Ковры, занавесочки разные, цветы, бронза. Богатство! Неловко  мне как-то. На сердце нехорошо. Он завел меня в кабинет и говорит:
- Мне надо месяца на три на Кавказ ехать. Знаю, что ты честный. Хочу тебя доверенным оставить... Помнишь, Паня, как ты хозяйничал у меня на Луговой?
Знал Баричев, за какое место ухватить сердце человека. Вся моя растерянность сразу пропала. И злоба на него пропала. Словно вижу я его таким, каким он был на Луговой или каким был в старом доме на Арсеньевской, когда подарками меня засыпал: и одеяло, и шляпа... все вспомнилось.
Согласился я.
- Только, - говорю, - я Кузнецову должен... Как же я уйду от него?
- Сколько? - спрашивает Баричев и уж в карман лезет.
- Двадцать пять рублей,— отвечаю.
А он улыбается ласково и даёт мне четвертную. Уехал он с семейством,   а   я остался как   бы вроде хозяина. [102]
Много у него на складе было породы. И топазы и турмалины дорогие, и изумруды, и разные камни. Если бы взять со склада пуд или два породы, и незаметно бы. Тысяч десять-пятнадцать без всякого можно было шмукануть.
Мне мастера предлагали крупный шмук сделать, и деньги, мол, сейчас же найдут... А я кристалла одного не взял и честно работал на Баричева, как работал на него на Луговой.
- Неужели не отколется ничего? - спрашивали меня мастера.
- Нет - говорю, - не отколется.
Жилось бы в 15то время мне ничего, да ссорился я с тестем Баричева. Тесть стоял надо
мной, как стражник или надсмотрщик. Тесть был форменный буржуй, и ему моё поведение не нравилось.
Приехал Баричев. А тесть наговорил ему, что я-де пьяница и подобное. Баричев выговор мне сделал и, когда деньги платил за эти три месяца моей честной работы - 90 рублей, сказал:
- Только ты не говори тестю, что я тебе заплатил. Он против этого...
Баричев сказал так для того, чтобы я поверил, будто он и тесть не из одной породы сделаны... Всю свою, душонку   барскую   показал он этими словами.
И вот в это время я уж точно понял, что неподходящий нам человек Дмитрий Михайлович Баричев... Барин он, а не человек. [103]
Больше я на него не работал. И дел с ним никаких не имел. Только жаль мне было, что Митюшка Баричев подлецом оказался.
Умер он в те годы, когда гражданская война была. Отступал он с белыми и от поранения пальца получил заражение крови. Не спасли его несметные богатства.
Да, просто говоря, другого выхода ему не было, кроме смерти.
Он сам ещё на болоте определил свою судьбу и печальный свой конец.
И не его мне жаль, а   молодость   свою   жаль, которую я отдал ему. Детские годы свои жаль...
(Запись рассказа старого гранильщика П. Д. ТИТОВА)


МАСТЕР

Михаил Дмитриевич, доверенный торгового дома   Лагутяев  и К;,   гордился   товарами своего магазина. Здесь  были изделия лучших гранильщиков и камнерезов Екатеринбурга. Бусы делала Дроздова, самоцветы   гранил Чарицкий, а искру работал Горохов. Однако в последнее время в палатках мелких торговцев появилась искра, которая не только не уступала   гороховской, но, как казалось Михаилу Дмитриевичу, превосходила её игрой и лучистостью. Михаил Дмитриевич дознался, что новая искра работана молодым гранильщиком Яковлевым.
Однажды  вечером Горохов принёс в магазин огранённую   искру.   Михаил   Дмитриевич принял её, выдал сырье - хризолиты - и сказал:
- Через недельку, чтоб было сроблено. Только теперь  пойдет   не 70, а 60   копеек за десяток. Сдавать ты, старик, стал... Плохая пошла у тебя [130] искра...Потом, друг, услужи: пришли ты ко мне молодого этого Яковлева... Знаешь?..
Горохов, не торгуясь, принял заказ и  сказал:
- А Яковлева ужотко пришлю...
Ровно через неделю, утром, в магазин зашел высокий, нескладный парень с козлиной бородкой. Он подошел к прилавку и спросил:
- Михаил Митрич будете, совершенно что?
- А вы кто?
- Яковлев я... Совершенно что, Яковлев…
Михаил   Дмитриевич протянул Яковлеву руку.
Подставил ему стул и сказал:
- Рад. Садись, брат... Искорку принёс?.. Яковлев ответил:
- Совершенно что, принёс...
Михаил Дмитриевич развернул бумажку с искрой Яковлева и не поверил своим глазам, на чёрной бумаге зелёные искорки цвели  нежнее, чем цветет снежный наст лунной ночью. Это были только хризолиты,  но блеск у них был искристый, как у брильянтов, сияющий, как у фенакитов, переливчатый, как у горного хрусталя.
- Вот это - да!.. Работа!.. - не выдержал Михаил Дмитриевич.
Потом он торопливо завернул искру, точно боялся, что чужие глаза  могут сглазить их прекрасную игру.
- Сколько? - спросил он, стараясь перебороть невольную в голосе хрипоту.
- Две четвертных и сырьё, - ответил Яковлев. [131]
- Два    четвертных? - переспросил    Михаил Дмитриевич.
- Совершенно что, два...
- Дороговато... А дешевле не будет?..
- Не будет, совершенно что!.. Ни в жизнь!
- Ну, что с тобой сделаешь! - печально сказал Михаил Дмитриевич, хотя видел, что любая цена за такую искру не будет дорогой.- А сколько штук?
- Две сотни...
- По два пятьдесят за десяток?
- Совершенно что...
Обычно Михаил Дмитриевич делал так: забирал товар у гранильщика и заставлял того ждать, пока не придет покупатель, чтобы заплатить гранильщику за товар деньгами покупателя. Сейчас Михаил Дмитриевич изменил себе. Он хотел скорее выпроводить Яковлева и ещё раз полюбоваться его искрой. Поэтому он вынул из несгораемой шкатулки две четвертных и передал их Яковлеву, затем из-под прилавка  достал кристаллы хризолитов и сказал:
 - Вот и сырье на две сотни!..
Яковлев  взял  деньги,   но   сырья   не   тронул. Он подошел к выходной двери, открыл её и поманил кого-то пальцем. Через минуту в магазин вошел Горохов.
Поздоровавшись с Михаилом Дмитриевичем, Горохов спросил Яковлева:
- Продал искру? [132]
- Совершенно что, продал...
- Почём?
Но   Михаил   Дмитриевич   не   дал Яковлеву и, рта    раскрыть   и   торопливо   сказал,   подмигнув молодому гранильщику:
- По 60 копеек десяточек...   Хорошая  искра! Замечательная!. Получше твоей!
Яковлев   смотрел   на Михаила   Дмитриевича и молчал.
- Верно? - удивился Горохов.
Но Яковлев молчал. Молча полез он в карман, вынул две четвертных и молча передал их Горохову.
- Это всё моё? За мою искру? - спросил Горохов,
- Совершенно что, всё... Вот сырье возьми, совершенно что...
- Значит, как сговорились, по 2 руб. 50 коп. за десяток? - спросил Горохов.
- Совершенно что…
Михаил  Дмитриевич   пучил глаза и ничего не понимал. Горохов  спрятал   деньги  за пазуху   и прибирая сырье - хризолитовые кристаллы, сказал:
- Дак, моя искра, говоришь, хуже?.. Эх, ты!..
А Яковлев, выпятив грудь, сказал, поглаживая козлиную бородку:
- Совершенно что, правильно... Я то у Федора Васильевича, Горохова учился искре!.. Нешто лучше Федора Васильевича огранишь?.. Совершенно что, истинная  правда!..

ШКАТУЛКА

Совсем махоньким был я, а уж работал по гранильному делу. Отец мой гранил камушки. Бусы делал. Из яшмы, из аметиста, из малахита… Оплата труда была ничтожная. Рубль пятьдесят копеек за сотню бус платили. Работала вся наша семья. Отец, мать, три сестренки, трое братовьев.
Скупщиков тогда в Екатеринбурге ещё не было. Один был магазин по сбыту каменных изделий. Держал его Лагутяев. Сам Лагутяев ничего в деле не понимал. Морфинист был и пьяница. В магазине торговал доверенный Лагутяева - Михаил Дмитриевич.
Обычай был такой: принесет мастер в магазин работу. Михаил Дмитриевич говорит:
Денег нет. Сиди, жди,  может будут,   тогда куплю...
Мастер сидит. Ждёт, покуда придет покупатель. Иной  раз полдня  просидит.   Иной   раз и целый [172] день. Уж и терпения не хватит. Ушёл бы,   да некуда. Базар в те годы бывал один раз в неделю - в воскресенье.   Два часа   продажа    разрешалась от 12 до двух часов.  Покупателей   на каменные вещи на базаре было ничтожное количество.
Вот мастера и несли Михаилу Дмитриевичу. Тот, конечно, случаем пользовался и всегда задёшево покупал все изделия.
Гранильщики жили бедно. Немного их было в Екатеринбурге.
Однажды Михаил Дмитриевич заказал отцу шкатулку сделать для перчаток.
- Сделай, - говорит, - хорошую, изящную. Заплачу двадцать пять рублей.
Обрадовался отец. Двадцать пять рублей - большие деньги. Достал отец яшмы орской. Достал яшмы калканской. Вся семья за работу села. Один плитки пилит, другой полирует, третий каркас делает. Всем работа нашлась.
Через неделю несет отец шкатулку в магазин. Шкатулка вышла хорошая. Верх и бока сделали] мы из орской яшмы. Веселую подобрали расцветку. Кантики, кромки сработали из калканской яшмы. Большая шкатулка. Двенадцать вершков длины. Для женских перчаток, которые на бал одевают.
Следом за отцом пошла мать. И меня с собой взяла. Так уж велось у нас. Отец любил выпить. Чтобы он не все пропил, мать всегда ходила за ним, когда он работу сдавал. И деньги у него забирала. [173]
Зашёл отец в магазин.  Мы с матерью сидим на ступеньках, дожидаем. Долго отец был  в магазине.   Мне   сидеть   надоело.   Пошел   на улицу. Играю возле крыльца.
Выходит отец и шкатулка у него в руках.
Мать спрашивает:
- Что же это?
Отец выругался:
- Он, подлец, говорит,  что шкатулка   неприглядная... Десять рублей даёт.
Мать от перепуга снова на ступеньки лестницы опустилась. И я стою.
А отец посмотрел на меня, на мать, на шкатулку, а потом вдруг как кинет шкатулку об землю. Шкатулка так и рассыпалась.
— Пропади ты пропадом, подлец!
И пошёл от магазина.
Мать собрала осколки. На наше счастье только углышки у камня отломались. Каркас целым остался. Пришли мы домой и давай лепить шкатулку.
Через неделю снова понесли её Михаилу Дмитриевичу. Он заплатил отцу двенадцать рублей. Отец и не торговался,
(Запись рассказа старого гранильщика М.А. ТУРИЩЕВА).

ВСЁ ДЛЯ ДРУГИХ

На гранильной фабрике оба мы работаем с малолетства, больше 40 лет. На фабрике мы учились, выросли и состарились.
Когда мы были молодыми, старики нам рассказывали, что прежде на фабрике была очень тяжёлая жизнь. Директором был тогда строгий генерал. Фамилия его, кажись, была Юдин. Он заставлял рабочих работать ночь и день. А порядки были такие, что рабочий даже с места встать не смел. От этого у всех рабочих был геморрой.
Старики   рассказывали,   что  однажды денщик этого генерала написал про положение  фабрики тайное  письмо в Петербург.   Сказывают,   будто написал он и про то,   что   генерал   отправлял с фабрики куда-то на  сторону драгоценные  самоцветы. Через некоторое время после того на      фабрику приехали из Петербурга  чиновники.  Стали расследовать свое дело. Всех допрашивали. [134]
Генерал распознал про это и очень рассердился. И дома сказал своему денщику:
- Если бы я знал раньше про твои проделки, я бы тебя на сковороде изжарил...
После следствия генерала посадили в закрытую колясочку и увезли. Куда его увезли, старики не знали.
Вскоре приехал новый директор. Этого фамилия   была   Мостовенко.   При нём порядки   были помягче. Он пробыл фабрике лет 20 с лишком. Ну,   и,   конечно,   эксплуатировал   рабочих.  При нём-то мы и поступили в ученье.
Учителем в школе при фабрике был Константин Алексеевич Петровский. Он учил нас лепке, рисованию и разным наукам - арифметике и другим.
В школе платили нам мало: рубля два-три в месяц платили. Но мы получали в школе доход от листиков, которые делали по моделям учителя. А когда мы сделаем листик, мы его отдавали Петровскому, а он клал в шкафчик, а потом, когда приходили на фабрику посетители, он продавал наши листочки. Продавал он их за разную цену. Часть денег оставлял себе на расходы. И на эти деньги всегда, бывало, был пьяненький да ласковый.
После пяти лет ученья мы сделались мастерами. Работу нашу Мостовенко хвалил, но платил нам всё время по 25 рублей в месяц и прибавить не хотел даже копейки одной.
Разные вещи из камня делали мы на фабрике. [135] Только все эти вещи делали мы для кабинета царя и царицы. Правда, иной раз ставили нас на работу для церквей: иконостасы делали мы и дарохранительницы. Одна дарохранительница художественной работы была сделана нами для храма Христа Спасителя в   Москве.   Эту   дарохранительницу  в годы революции, сказывают, забрали  в государственный музей, и она там до сих пор хранится.
Хорошая    дарохранительница,     художественная. Это, кажется, одна   вещь только осталась на память от всей нашей работы.
В 1910 году одному из нас, Георгию, приказали сделать подставки к чернильнице для кабинета - блюдца такие. Георгий сделал их  из калканской яшмы. Работа была очень трудная,   ажурная. На блюдце были вырезаны сливы, виноград, листочки. Делал он их два года.
В мае 1912 года на фабрику заехал тогдашний министр внутренних   дел Столыпин.   Мостовенко привел Столыпина  в   мастерскую   и  показывает ему эти блюдца. Посмотрел Столыпин  на них и даже удивился:
 - Да неужели   же ты действительно вырезал их из камня?— спрашивает он Георгия.
Георгий, конечно, молчит. А Мостовенко отвечает:
Ему, - говорит, - дайте  любой   чертёж,   он сделает всё, что полагается.
Столыпин посмотрел на Георгия и говорит:
- Молодец! Для этого нужно терпение.[136]
Он похвалил Георгия не за то, что Георгий мастер хороший, не за то, что Георгий сделал художественную вещь, а за то, что у Георгия, у рабочего, было терпение. Терпение у рабочего понравилось Столыпину.
А следом за Столыпиным шла вся его свита - много разных полицейских чинов, которые охраняли его. Те на блюдца даже и не смотрели, но на Георгия смотрели во все глаза.
При Мостовенко фабрика получила   заказ сделать из камней   карту   Франции.   Вот  над этой картой пришлось много и долго  поработать. Не такая она была, конечно, как наша «карта индустриализации», но всё же самоцветов в ней было много. Карта была  полтора   аршина в квадрате. Раму мы сделали из, тёмно-зелёной яшмы,   которая тогда называлась в честь царя николаевской, а теперь   называется   шалимовской,   потому что нашел-то ее не царь, а яшмодел Шалимов. Самая карта была сделана из разных камней. Землю и поля мы -сделали из калканской  яшмы. Моря — из мрамора и ляпис-лазури, горы — из цветочной орской   яшмы, а самый   хребет — из   яшмы сургучной. Города Франции делали из самоцветных камней — хризолитов, малиновой шерлы и других А столицу - город Париж - сделали из сердолика, а в середину вставили тяжеловес.  Реки сделали из платины, а железные дороги - из золота. Много разных вещей сделали мы за то время, когда на фабрике директором   был Мостовенко.[137]
Георгий сделал однажды очень красивую коробку для перчаток государыне. Работа была тонкая, ажурная, и буквы «А.Ф.» инициалы царицы - были сделаны из дорогих самоцветов.
А то делали мы совсем махонькие столики. Три вершка вышиной, а ножки точеные. Делали мы и зверьков и животных маленьких. Особенно помнится нам альбом один из орлеца. Этот альбом фабрика поднесла царице. На альбоме сделали мы букеты такие красивые, что цветов красивей в природе не найдёшь.
Делали мы и корзины для фруктов, делали и
самые фрукты, такие, что кто не знает, тот обязательно думал, что фрукты настоящие. На  настоящие были похожие и яички, которые делали мы к каждой пасхе. Яички-то прямо насквозь светили, словно их только-только курице снесла. Гнёздышки с птенчиками делали. Веточка березы, а на ней гнездо, и в гнезде птенчики рты пораскрывали. Цыплят делали, когда они из яйца вылупляются. Тут цыпленочек, а возле него скорлупа яичная. Птичек делали. Их делали из орской яшмы, - она цветная. Камень стараешься подобрать так, чтобы часть камня, из которой головку птички выточишь, была жёлтая, чтобы самая птичка вышла темная...
Не припомнишь   всего, что сделали мы за  40 слишком лет работы. Но вот помнится ещё мопсик вот один - из аметиста. Заказчик принёс редкий очень кристалл. В том кристалле сбоку  был [138] пупырышек какой-то светлый такой, вроде серебра, словно ртуть в камень кто налил. Мы выточили мопсика так, чтобы этот пузырёчек приходился как раз в середине лобика у мопсика. Посмотришь через шейку мопсика, а у него в головке пупырышек этот переливается, бегает…
Много приходилось сделать и печаток разных - из малинового шерла, из аметистов, из аквамаринов. Много пепельниц, много избушечек для папирос. Не упомнишь всего. Всё это мы делали не для себя, а для других. А у самих-то,— стыдно сказать,— даже запонок не было...
Мостовенко за работу фабрики получил много отличий. Царь пожаловал ему чин генерала, на прощанье орден дал, ленту через плечо. А фабрика, когда Мостовенко уходил, подарила ему на прощанье дорогой альбом с крышкой из орской яшмы и золотыми буквами. Когда он уходил с фабрики, он тоже отблагодарил рабочих за все то, что получил от фабрики. Он на фабричный счёт сделал обед для рабочих. Каждому рабочему на тарелочке поднесли кусок пирога. Уж не помним, с чем был пирог: не то с рыбой, не то с мясом. Рабочие, кроме того, получили ситцевый платок да пакетик с конфетами и пряниками. Прибавки жалованья не дали никому.
Вот такая была наша жизнь на гранильной фабрике при царе. Конечно, от такой жизни рабочие бежали с фабрики, а которые были преданы своему ремеслу, те умирали. Вот, например, [139] был у нас художник - самоук Дмитриев, который работал с нами над французской картой. Большого уменья был человек. Он спился. Ему тогда хода не давали. В теперешнее время его бы на руках носили, большие бы дела он делал, а тогда его в землю втоптали.
В 1892 году, когда один из нас, Николай, поступил на фабрику учеником, на фабрике было
около ста рабочих. А в 1914 году нас уже осталось человек 35, к 1917 году перед революцией нас на фабрике было меньше десятка, И что было бы, ежели не пришла революция, мы не
знаем. Захирела бы фабрика, заглохло бы дело. К тому шло.
А теперь вот мы работаем над картой Союза нашего. Тогда над французской картой нас работало 8 человек, а теперь над нашей картой работает нас много десятков, не только здесь в Свердловске, но и там - в Ленинграде.
Это, конечно, потому, что другой подход к карте мы имеем. Не для кабинета царя делаем мы её и не для французских буржуев, а для самих себя,— на славу нашей родины и её мастеров.
(Запись рассказа старых камнерезов братьев Н. и Г. ТАТАУРОВЫК)

МОНОГРАММА

В моём послужном списке есть много записей, которыми я горжусь. Это те записи, которые говорят о премиях, полученных мной.
В 1932 году гранильная фабрика меня премировала 1000 рублями за то, что я предложил двухрантовую брошь производить не вручную, а на вальцах. На двухрантовой оправе, которая протянута через вальцы, камень лежит плотнее. Самоцвету спокойнее лежать в такой оправе. В двухрантовой. ручной есть припаи, которые мешают камню коснуться нижнего ранта всей своей нижней площадью. При вальцованной оправе труд ювелира облегчен. В 1931 году я получил премию к Октябрьской годовщине. В том году мы на фабрике среди других работ делали нагрудные звездочки для приехавших в Свердловск гостей тт. Молотова, Ворошилова и др. [175]
И вот, в связи с этим последним премированием, мне вспомнилось далёкое прошлое.
Я жил и учился ювелирному искусству на Урале. Отец мой, рабочий Нижнего Тагила, зарабатывал очень мало. Для того, чтобы зимой не остаться мне без сапог, ещё с весны начинал собирать чугунные плитки. Всё лето я ходил босиком и собирал эти плитки, и к осени, продав их, мог купить себе сапоги.
Потом я уехал в Екатеринбург. Здесь я познакомился с социал-демократической организацией. Видел Якова Свердлова. Был свидетелем погрома в 1905 году. Но об этом я вам расскажу позже, в другой раз. А пока расскажу вам, как скитался в поисках работы. Долго я не мог найти работы в Екатеринбурге и поехал по другим городам. Много тысяч вёрст исколесил я дорогами: и просёлочными, и железнодорожными, и водными. Всё искал места, где бы мог спокойно работать.
Видите, в дореволюционное время, кроме обычного гнёта безработицы, я испытывал ещё специфический гнет - национальный. Я - еврей. А евреи мастеровые в ряде городов могли жить только при том условии, если у них было свидетельство ремесленной управы. И вот на своей собственной спине я испытал, что значит этот гнусный термин - черта оседлости.
Закон точно не говорил, что ремесленное свидетельство должно быть выдано еврею мастеровому [176] управой того именно города, в котором он собирался жить. Но недомолвками   закона местная полиция обычно пользовалась так, как хотела. А хотела она одного - самоуправства, произвола. Евреи бедняки для полиции существовали постольку, поскольку  она   могла   испытывать на них силу своего гнета.
И поэтому практика была обычно такова: еврею мастеровому разрешалась прописка в данном городе только при том условии, если у мастера было свидетельство ремесленной управы как раз именно того огорода, в котором он собирался жить. А свидетельство это можно было получить только тогда, когда ты был уже прописан в этом городе. Но ведь для того, чтобы прописаться в I этом городе, надо было иметь свидетельство ремесленной управы как раз этого города» Ремесленная управа выдавала такие свидетельства только прописанным. Как видите, получался заколдованный круг. Еврею из него выбраться было почти невозможно.
Долго я мыкался из одного города в другой. Часто  приходилось   ночевать  то на   вокзале» то на пароходе. Неделями не раздевался. Не весело, в общем, было.
Но вот я приехал  в Симбирск. Пошел в лучший тамошний магазин Кшиновлогера. Предлагаю хозяину свои услуги. Конечно, молчу о том, что я бесправный еврей. Я рассчитывал, что позже как-нибудь само собой  устроится.   Может   быть, [177] хозяин мне будет платить прилично, и я смогу дать полицейскому взятку. Или, может быть, я устроюсь «швейцарским подданным». То есть, попросту говоря, - буду платить швейцару за то, что он меня не пропишет.
По существу, конечно, надеяться мне было почти не на что. Но так уж человек устроен: когда нет выхода, он старается его изобрести.
Кшиновлогеру как раз нужен был ювелир. Он оставил меня работать. И в первый же день дал дорогую и сложную работу - сделать монограмму на портсигар.
- Это портсигар для его высокоблагородия, господина полицмейстера, - сказал Кшиновлогер.- Сделай, как полагается.
Скажу вам по совести, что над этой монограммой я работал с таким трепетом, с каким никогда ни прежде, ни позже не работал, ни над одной вещью. Вы сами поймёте мое состояние: монограмма для самого полицмейстера! Для того человека, от которого в последнем счете зависело разрешить мне жить в Симбирске. Я. так измаялся в своих скитаниях до Симбирска, что, откровенно говоря, не мог без ужаса подумать о том, что мне снова придётся куда-то ехать без цели, без надежды. Я не помню сейчас, какие буквы были на монограмме. Но стиль этих букв я помню. Это был старинный славянский шрифт. Надо было сделать буквы из золота и вправить в них брильянты и сапфиры. [178]
Работа ювелира заключается не только в том, чтобы придать металлу желанную форму и в желанных   местах  поставить   камни.   В каждом отдельном случае ювелир должен "найти  индивидуальное, неповторимое сочетание металла и камней. Надо не только показать благородство металла и "драгоценных камней, надо найти особенную комбинацию того и другого, которая возможна только для данного металла и данных камней. При этой, единственной в каждом отдельном случае комбинации получится   счастливое сочетание   металла и  камней, при котором  дефекты   камней   будут поглощены    благородством   металла,    а   металл будет возвеличен достоинствами самоцветов.
Что же касается работы над монограммами, то тут есть еще и добавочный момент: в монограмме почти всегда две буквы. Каждая из них должна четко выделяться над другой и, вместе с тем, должна сливаться с ней в единое целое. Это очень трудная работа.
Над монограммой для полицмейстера я работал, как бешеный. Я набросал десяток этюдов. В каждом этюде я заранее видел, как линии, нарисованные на бумаге, воплотятся в золоте и камнях. Я перебрал десятки комбинаций и, в конце концов, нашел то, что искал. Это был момент большого напряжения. И, если хотите, радости. Я любовался сделанной работой. Монограмма на портсигаре сияла, как корона на голове принцессы. Это была моя первая, крупная  в художественном [179] отношении работа. Мне казалось, что я достиг совершенства. В некоторые минуты   работы над монограммой я даже забывал, кому я её делал. Но, в общем, во время всей работы я всё-таки твердо помнил, что делаю  её для того, от кого зависела моя судьба. И я мечтал, что полицмейстер,   пленившись   моей    работой,   увидит,- что перед ним не простой ремесленник-ювелир, а художник, и разрешит мне жить в Симбирске. Такой исход был вполне возможен. У меня было свидетельство ремесленной управы   маленького ремесленного   городка,   которое   удостоверяло,   что я ювелир. Значит, по закону я имел право работать в любом городе.
Я отдал Кшиновлогеру портсигар. Он похвалил работу. Дня через два он сказал:
- Его высокоблагородие остался очень доволен.
Я радовался. Теперь, - думал я, - у меня найдётся защитник, если меня будут выселять.
Прошло несколько дней. Случилось то, что должно было случиться. В магазин пришел околоточный надзиратель. Он проверил мои документы и сказал:
- Тебе здесь жить нельзя... Давай, выкидывайся...
Двое суток прошло у меня в том, что я бегал к околоточному и приставу. Денег предложить я им не мог, а мои документы им не нравились. Пристав ничего не хотел знать. В конце концов, он мне сказал: [180]
- Я даю тебе двадцать четыре часа срока:. Завтра в это время тебя здесь чтоб не было... Понял?.. Духу чтоб твоего не было…
В отчаянье я вышел из полицейского участка. Что делать? Мне было страшно пуститься снова в безнадежный путь, и я решил прибегнуть к последнему средству: итти лично к полицмейстеру.
С трудом удалось мне добиться, чтобы меня впустили к нему в кабинет.
Вхожу. Большая комната. На окнах спущены шторы. Полутьма. Напротив громаднейший письменный стол... Над столом блестят погоны. Выше – тучная шея. Затем я увидел маленькие заплывшие жиром глазки. Холодные, стальные и строгие, как у свиньи. Глазки на меня смотрели с нескрываемой враждебностью.
Подхожу к столу. Несмело говорю:
— Ваше высокоблагородие, господин полицмейстер! Я ремесленник. Честный труженик. Ювелир. Меня хотят выселить только за то, что у меня ремесленное свидетельство не здешней управы, а управы маленького уездного городка... Я неплохой работник. Спросите господина Кшиновлогера - моего хозяина. Он подтвердит вам мои слова...
В этот момент я увидел, что на столе возле пухлой руки полицмейстера лежит портсигар с моей монограммой. Монограмма в. полутьме была еще красивее, чем при свете. И я сказал: [181]
- Я лично для вас сделал вот эту вещь-монограмму на ваш портсигар... Господин   Кшиновлогер говорил мне, что вы остались очень довольны... Я вас прошу, снизойдите к моему положению... Я не виноват, что мои родители евреи…
Я говорил и втайне надеялся, что мой хитрый ход - разговор о монограмме - поможет мне...
Полицмейстер поднялся с кресла. Упёрся руками в стол…
Я был поражён громадностью его фигуры. Шея у него в этот момент была совсем багровая.
Его серые, холодные, свиные глазки сверлили меня, и он молчал. Молчал и я.   И вдруг, он заорал:
- Жид! Вон отсюда!
Я не успел опомниться, как в кабинет откуда-то влетели городовые. Схватили меня за плечи. И в три шеи выгнали меня.
На следующий день я снова пустился в безрадостные поиски благодатных мест, где можно было еврею жить и трудиться...
Такие места я нашел только  после   1917 года.
(Запись рассказа старою .ювелира Я. ФУТЛИКА)

ЧОРТОВО ГОРОДИЩЕ

Весны-то настоящей еще не было, но чувствовалась она: как-никак конец марта!..
Ехали мы, чорт знает, как медленно, а домой хотелось скорей. С этим поездом нас ехало тысячи полторы. Начальство нелестно называло нас дезертирами, а нам было на это дело - наплевать! Мы ехали домой! Уже позади остались война, фронт, окопы, вши... Но впереди предстояла еще не одна сотня вёрст. Сами понимаете: с Волочиска до Урала - дистанция, как говорится, огромного размера.
Конечно, разговоры наши крутились вокруг одного - революции... Мы ведь никак не ожидали такого события: царя скинули!.. Этого хотелось всем давно, но уж очень оно вышло легко, неожиданно просто. Кто-то в тылу постарался за нас, - и теперь мы, свободные граждане новой России, ехали по домам. [162] Моим компаньоном и на фронте и по вагону был один   уральский гранильщик - Семен   Крепиков.
Он воспринял революцию как-то особенно восхищённо. Когда он впервые услышал о том, что царя скинули, он сначала не поверил, а потом сказал, улыбаясь какой то странной, непродуманной, улыбкой:
- Петухи запели!..
Все удивились, про каких петухов он говорит. Ведь там, на фронте, возле нас не только петухов не было никаких, но и вороны-то боялись показываться.
А Крепиков с тех пор каждый раз, когда встречал какое-нибудь новое явление, вызванное революцией, говаривал:
- Поют, поют петухи!.. Конец!..
Конечно, мы ничего в этом деле не понимали, и склонны были толковать всё это дело так: соскучился парень по курятинке, ну и видит всюду петухов.
Но вот под Самарой он начал твердить про петухов буквально на каждом  шагу.
Тут мы потребовали от него объяснения, и тогда вот он что рассказал:
- Доходил вечер 30 апреля 1906 года. Я тогда работал на Екатеринбургской гранильной фабрике. В окно моей комнаты кто-то постучал.
На улице стоял Фунтиков; служащий конфетной фабрики Афонина и член нашей екатеринбургской организации социал-демократов.
[163]
Я открыл окно, и Фунтиков сказал:
- Завтра   маёвка... Иди   с утра по Главному проспекту в направлении к Каменным палаткам… Знаешь, Чортово   Городище...   За линией  будет сидеть мальчик. Он будет   строгать   вицу… Иди мимо него.
Вам странно сейчас: зачем такая конспирация? А тогда было другое время. Незадолго веред этим полиция разгромила нашу подпольную типографию. 5-6 дней назад вновь арестовала ряд товарищей. Шпики и жандармы рыскали всюду! Они даже трубочистами перенаряжались. Надо было быть очень осторожным.
Фунтиков подробно перечислил мне все пароли ушёл. В этот час, как обычно по вечерам, на нашей привокзальной улице сновало много народу. Он затерялся среди публики. Ничего подозрительного я как будто бы не увидел.
Утро 1 мая было очень хорошее, даже солнце светило. На улицах было тихо, спокойно, как всегда бывает в рабочие дни. Это был понедельник. Ничего особенного я не замечал, а вместе с тем знал, что полиция в этот день работала усиленно. Ночью по городу были разбросаны наши первомайские прокламации. Жандармы старались напасть на наш след. След был ещё совсем горячий.
Медленно, потихоньку прошёл я по улицам города, словно гуляя. И опять ничего особенного и подозрительного я не заметил.
[164]
Прошел я Главный проспект. Вышел за железнодорожную линию. Там расходилось несколько узких лесных дорожек,   по которым  обычно возили камень. На одной  из  них сидел  мальчик. Он строгал вицу.
Я прошел мимо него. Чувствую, он смотрит вслед мне. Хотел бы оглянуться, но нельзя.
Прошёл я мимо остальных паролей и примет, о кокорых говорил мне Фунтиков. Всё как будто было в порядке. Дошёл я, наконец, и до Чортова Городища.
Не бывали вы там? Там всё лес да лес, а среди леса, - и на полянке и в чаще, - камни наворочены природой в самых неожиданных и невозможных видах. То словно стол какой-то кто-то поставил, кто урну для жертвоприношения пристроил, то ещё что-нибудь такое, вроде 6ашен с узкими окнами.
Про это место тогда любопытное предание ходило, будто черти собрались здесь свой чортовый город городить. Понатаскали они сюда камня и давай постройку возводить. Потеют, стараются, торопятся. Весь вечер мастерили, мастерили. А тут ночь находит, приналегли черти, а полночь ближе да ближе. Черти прямо из сил выбиваются. Полночь пробила. А у чертей ещё работы до чорта. Туда-сюда мечутся, камень на камень нагромождают. Шум подняли, гвалт. И от этого шуму петух по соседству проснулся. Проснулся и, конечно, запел: ку-ка-ре-ку! А чертям [165] это хуже всего, когда петух запоет. Для них это прямо ужас! Раз петух запел, - они тотчас же должны в ад бежать. Ну, и убежали. А город так недостроенный и остался.
Дошёл я до этого Чортова Городища. Там на полянке на пригорке уже сидели кое-кто из пришедших раньше. Присел к компании и я. Поговорили о том, о сём. Разложили провизию, костёр развели, чай вскипятили. Будто просто пришли люди отдохнуть, - как говорится, насладиться на лоне природы.
А в это время наши стали сходиться, И вскоре набралось нас человек 150. С разных предприятий города. Тогда решили открыть митинг.
Первым начал... вот забыл я его фамилию. Высокий такой, годов 25, русый, почти белый.
Поднялся он и начал:
- Товарищи! Сегодня 1 мая, день пролетариата всего мира. Во всём мире сегодня пролетариат на страх буржуям празднует свой праздник пролетарского единения.
И вот, ради праздника, решил рассказать я вам бабушкину сказку-притчу. Её сказывала мне бабушка, когда я мальчонком еще был.
Вот послушайте.
В некотором царстве, в некотором государстве, а именно в том, в котором мы живём, жил был человечина один. С виду невзрачный, ростом незавидный, умом не тороватый, а просто так: пузо с картузом.[166]
А в том царстве-государстве текла река. Издали текла она, за тридевять  земель,   из тридесятого царства. Чурком чурчит вода в речке. Чурком чурчит  она  и мирно  течёт,  поля  да луга питает.
Посмотрел тот человечина на речку и думает:
- И чего это она течёт, и куда она течёт? Зачем она течёт? Сем-ка запружу я её да заставлю на себя робить…
Сказано - сделано. Навалил тот человечина камней в реку, балласту натопил, хворостом реку переплёл, землей, глиной обмазал.
Запрудил реку. Такую он хитрую плотину соорудил, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Стоит человечина на плотине, глядит, как вода возмущается, да говорит:
- Ничего, обойдешься.
И гуляет по плотине пузо с картузом, брюхо свое нагулянное поглаживает да картуз на маковку заломил.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Медленно течёт вода в речке, а еще того медленней прибывает она в плотине. Однако прибывает. Набухает русло водой, собирается у плотины воды больше да выше. Стала вода напор на плотину давать. А плотина стоит хоть бы что.
А тем временем подбавилось воды в речке ещё несколько. И, наконец, собралось её столько, [167] что невмоготу ей мыкаться у плотины. Задыхается она   в  запруде.   Бьётся   о   плотину.   Как живая стонет.
Прошло ещё несколько времени, и видит вода - нету ей жизни. Стала она тогда   выхода  искать. Стала всей  своей   силой   на плотину   нажимать: то туда, то сюда. И вот нашла в плотине слабое место и прососала её.
Видит человечина, что дело туго. Давай латать плотину. То камней подбросит, то балласту подкинет. Только ничего не помогает. В одном месте заделает, а вода в другом прососала. Бегает человечина по плотине, кричит, суетится.
А вода в речке поднимается. Всей силой своей тяжести давит на плотину... Ветер с верховьев налетел, буря разгулялась, забурлила вода, волны захлестали.
Скоро, скоро прорвёт вода плотину. Сметёт она с лица земли и человечину пузо и всю его хитрую механику...
Вот какую, товарищи, сказку слышал я от бабушки, когда мальчонком был."
Сказка эта с тайным смыслом. Плотина та - царизм, буржуазия, капиталисты. А вода в речке - народ, рабочие, трудящиеся, пролетариат.
Царь и капиталисты заставили рабочий народ и крестьянство работать на себя. Так поработили, что терпенья у народа не хватает. Мается народ, горе мыкает, работая на царя да капиталистов, и капиталист выжимает из рабочего   все  жилы.[168]
Уж   не   помню   я   сейчас  всех   слов,   которые дальше говорил оратор.
Он разъяснял, что сколько царь ни старается разъединить силы революции, ему это не удаётся. Помню, он привел пример из нашей екатеринбургской организации. Вот, мол, недавно разгромили типографию, а мы сегодня ночью разбрасывали прокламации, которые отпечатали в новой типографии. Сколько царь ни гноит революционеров в тюрьме, а масса революционеров растёт, прибывает. И скоро, скоро революция сметёт и царя и бояр, и восстанет народ свободный и могучий.
По окончании его речи мы спели «Варшавянку» и опять кое о чём побеседовали. Потом другие ораторы выступали.
Погода начала капризничать. Посумрачнело. Дождь со снегом пошёл. Мы прятались за камнями да благодарили чертей, что они нам природные зонтики устроили. А когда дождь перестал, - снова собрались на лужайке и снова какой-то оратор стал речь держать.
Солнце было на закате. За деревьями пряталось.
В тот момент, когда новый оратор сказал:
- Товарищи, 17 лет назад...
Я глянул в сторону солнца и вижу: через просеку вдали верховые мелькнули, - жандармы.
Заметили верховых и остальные. Что же делать?
А Фунтиков взобрался на камень и кричит: [169]
- Товарищи,   спокойствие!  Не разбегаться! Держитесь кучно!..
Это и был провокатор, который выдал нашу маёвку - Фунтиков, конечно, хотел, чтобы жандармы нас всех, как цыплят, переловили...
Вот верховые ближе и ближе. И там мелькают за деревьями и тут. Окружили! Кольцо всё уже да уже. Вот они кричат:
- Стой, стрелять буду!..
Конечно, каждый из нас, как мог, уклонился от встречи с ними.
Помню, один портной - Шишков - бросился как раз между двух стражников. С разбегу он кинулся под брюхо одной лошади. Должно быть, он сильно стукнул головой её по животу. Лошадь брыкнулась, упала. Стражник свалился кубарем. Портной убежал.
Убежал и я. Я подался в сторону Агафуровской дачи, Я знал, что там торфяники, болота. Там трудно поймать. Со мной вместе бежали ещё двое, паренёк и девушка... Мы прыгали через торфяные разрезы. Разрезы широкие, метра полтора. Девушка несколько раз падала прямо в воду. Мы её вытаскивали.
Потом возле дач мы разошлись в разные стороны. Старались, как лисица, кружить, заметить следы. Присматривались, не идёт ли кто за нами.
Не скоро подошёл я к линии железной дороги у Главного проспекта. Оглянулся посмотреть, не идёт ли кто за мной следом, и вижу... [170]
Уже свечерело. Темновато. Плохо видно. Всё же вижу, конные стражники ведут задержанных на маёвке. Оцепили кругом и ведут. Много, как потом узнал - 52 человека.
Уж не помню я лиц задержанных. Темновато было, трудно было узнать в потёмках. Пошёл я дальше. Оглянулся, а за мной, вижу, идёт... Кто бы вы думали?.. Фунтиков!..
Хотел я повернуться да расправиться с ним. Только он не один. С ним ещё неизвестные мне.
Что же тут делать?.. Я шагу прибавил. Думаю домой не с руки пойти... Удалился в сторону...Конечно, и с фабрики пришлось уйти, чтобы Фунтиков не мог найти... Лет на пять пришлось фабрику бросить... Да и позже всё боялся, чтобы не прогнал он меня, Фунтиков-то этот... ^
А вот теперь: еду не боюсь!..
Петухи-то пропели!  Фунтиковы сматываются!..
Нам понравился рассказ Крепикова. И мы сами теперь часто стали говорить, когда на станции   видели   что-нибудь   новое,   революционное:
- Поют, поют петухи!..
И ведь, по совести сказать, мы не соображали тогда, что и мы сами - пенье петухов для царизма и капиталистов!..
Интересно было, до какой степени мы тёмные тогда были люди...

КАК Я НАШЛА СВОЁ ИМЯ

Испокон века считалось, что гранильное дело — дело мужское. Женщинам в этом деле нечего делать.
Почему это происходило,— я не знаю, но только женщин гранильщиц я, действительно, не видела.
Не занялась бы им и я, если бы не вышла замуж за  Подкорытова.
До замужества я не умела ни гранить, ни полировать камни. Да и камней-самоцветов видела я немного. Разве что в окнах  магазинов.
Но вот вышла я замуж. И тут я увидела, как тусклые кристаллы под руками моего мужа превращались в игристые самоцветы.
Я полюбила искусство мужа. И мне самой захотелось сделаться гранильщицей.
У нас дома, как у всех гранильщиков, стоял маленький гранильный ручной станочек. И вот, [124] когда муж уходил из дому, я садилась к станочку. Сперва я боялась брать кристаллы и пробовала гранить стекляшки. Возьму просто осколок бутылки и граню. Подражая мужу, я заправляла стекляшку в держатель, крутила ручку. Сначала у меня ничего не выходило. Но я присматривалась к работе мужа, выспрашивала его.
И вот однажды, когда муж вернулся домой, я показала ему кусочек бутылочного стекла, который огранила. Этот кусочек был очень похож на самоцвет. Мужу понравилась моя работа. Но он указал мне на одно место, где грани сходились неточно. Возле одной грани был боровочек.
- Тут у тебя разграночка, - сказал муж. - Это не годится.
И он показал мне, как нужно гранить без разграночек. Выучилась я полировать камни. Теперь я уже работала не потихоньку от мужа, а при нём, помогала ему.
Скоро он стал хвалить меня. Действительно, работа была у меня чистая. Ни одной сапинки не делала я в камнях. А сапинка - это большой дефект. Кажется, что нет особенной беды, если в камне будет где-то сапинка, а сапинка эта препятствует лучу света правильно отражаться в камне, и игра камня при сапинке будет разбитой, а не цельной. Теряется она. Это потому, что конусный испод камня имеет зеркальность, и каждая сапинка в камне будет повторяться столько раз, сколько зеркал в исподе.
[125]
Один из заказчиков мужа - спекулянт камнями Баричев - придет, бывало, к нам и говорит, отдавая для огранки мужу драгоценные кристаллы:
- Пусть жена твоя сделает... Мне её работа нравится.
Я гранила всегда очень осторожно. И мне муж доверял гранить самые дорогие самоцветы. Я гранила даже изумруды. В изумруде или рубине, если сточишь камень хоть на один лишний миллиметр, это значит - причинишь хозяину убыток иногда в несколько сот рублей. Да и камень при этом проиграет - игра не будет такая глубокая.
Я по праву считала себя неплохой гранильщицей. Я уже знала секреты, так называемой,
брильянтовой огранки. Это такая огранка, при которой у камня получается большая глубина и
свет в камне правильно дробится.
Узнала я, почему камни, у которых спокойный; непрозрачный колер, мы ограниваем капюшонами. Короче   говоря,   я сделалась   хорошим   гранильщиком.. Но тут я узнала,   что значит труд гранильщика. Вот гранильщик сидит над кристаллом. Работает   над ним. Одному камню он даёт одну форму, другому - другую. Старается все качества камня проявить. Сделать его как можно красивее. Спрятать все его природные недостатки.
Ну, вот, сделал гранильщик свою работу. Отдал камень спекулянту.   Пойдет   камень   гулять порукам купцов, пока в конце не попадет к покупателю. [126] А узнает ли   покупатель,  кто   сделал  этот камень? Чьи искусные руки придали камню такую игру и такой блеск?
Этим вопросом никто тогда не интересовался.
Ни один человек,   носивший   дорогой   самоцвет, никогда не говорил:
- Смотрите, как сработан этот камень! Какой искусный мастер огранил его?
Каждый просто говорил:
- Хороший камень!
Словно рука мастера тут ни при чём.
Работа гранильщика была безыменной. Его работой пользовались скупщики камней. Они себе на этом приобретали славу и имя.
По правде сказать, об этом редко кто из гранильщиков и думал. Некогда было им. Выгранит гранильщик камушек - да скорей старается его сдать и деньги получить. Вот вся забота гранильщика.
Так работали и мы с мужем. И иногда только жаль было нам отдавать какой-нибудь камушек, над которым уж очень много поработали. Сначала работала я дома. Потом работала на гранильной фабрике. Но и на гранильной фабрике было не лучше: и там работа была безыменной, и никакого морального утешения я себе не видела. И никогда я не ждала, что увидит человек камень, мной сделанный, и скажет:
- Хорошо огранила Подкорытова...
Потом несколько лет я не работала.
[127]
Но вот пришёл 1935 год.
Свердловская гранильная фабрика получила из Москвы заказ. Надо сделать из наших уральских самоцветов звёзды для кремлёвских башен.
На фабрике объявили мобилизацию всех гранильщиков. Вспомнили и про меня. И вот в моих руках снова очутились наши уральские самоцветы...
Камни были   большие:   от 30 до 150 граммов, величиной в маленькую стопочку.
Чем больше камень, тем тщательнее и продуманнее должна быть над ним работа. Каждая грань должна по геометрии строго соответствовать всем остальным граням.
Работа над камнями   для кремлёвских   башен была очень сложной. Мы делали в камне 64 грани, а 65-я была  полотно.   Низ   камней   мы гранили брильянтовой огранкой.
Когда камни были готовы, мы увидели, что камни сделаны хорошо. Не знаю я, как по науке получается игра в камне, но, когда я смотрела на наши камни, мне чудилось, что луч света, который падает на верхнюю грань - полотно, пробегает по камню до самого испода. Там он преломляется в какой-нибудь нижней грани и стремится по   ней  кверху. А по   пути он встречает 64 грани-зеркала, и когда снова дойдет через них до полотна, то вырывается из камня, как сноп самоцветных звёзд. Радуется глаз, глядя на такую игру. [128]
Сделали мы эти камни: пусть сверкают они на весь мир! За 25 дней я заработала 1500 рублей. Кроме того, меня премировали 150 рублями. Премировали и мужа. Тоже 150 рублей.
На этом думали мы и конец. Приятно нам было сознавать, что хорошо мы сделали работу для Москвы, и не ждали мы себе другой награды. Но вот развернули мы газету, а в газетах про нас пишут. Пошли в кино, а на экране видим себя.
Приятно нам было встретить октябрьские торжества. Потом пришла зима. Мы уже стали потихонечку забывать про свою работу, хотя изредка и вспоминали ее с радостью.
И вдруг перед Первым маем я пол/чаю премию из Москвы. Ещё 500 рублей прислали мне за мою работу над камнями.
И снова пишут обо мне в газетах.
Да где же в другом месте, в каком сказочном царстве-государстве видано, чтобы большие тысячи людей, глядя на самоцвет, говорили:
- Этот камень сработала гранильщица Подкорытова.
Только у нас, в социалистическом государстве рабочих и крестьян, так отмечают человека.
Только у нас нет больше безыменных работ. Каждый мастер нашёл себя в нашем государстве.
 (Запись рассказа А. В. ПОДКОРЫТОВОЙ)

ЗАБАВНЫЙ СЛУЧАЙ

Этот забавный случай со  мной произошел недавно. Перед октябрьскими торжествами. В этом году.
По заказу артели  «Цветные камни» стал вырезать я животных. Заказ был на всех животных.
На обезьянку и  слоника,   лягушечку,   свинку и собачку. Если хорошо сделаю,   обещали послать изделия на Парижскую выставку.
Вот принялся я за работу.
Обезьянка вышла хорошенькая. Из жадеита сделанная. Жадеит - это зеленоватый такой камень. Иначе он называется нефрит. Вроде лунного камня. Только зелени больше и тумана поменьше. Обезьянка сидит. Положила ножку на ножку. А ручка одна на коленке, а другая возле мордочки и пальчик к носику тянет.
Свинку сделал из обсидиана.   Это - лава  вулкана застывшая. Она - сероватый камень. Дымчатый. [141] Если её  хорошо  отполировать,  покажется прозрачная.  Свинка   вышла тоже  хорошенькая, по   модели.   Мордочку   с   пятачком   протягивает вперёд и сзади хвостик закрутился. Словно просит кушать. Сама серьёзная. И в теле. И на спинке жирок насквозь просвечивает.
Потом слоников сделал. Из колыванского кварца. И из яшмы. Слоников делал долго. Жена подходит и говорит:
- Что, папка, долго так делаешь?
- Конечно, долго.
У яшмы слой твердый? И слой кварца с ней равняется. Инструменту поддаётся тяжело. И инструмент разнообразный. Семь видов инструмента. Сначала погрубее, а потом все потоньше да потоньше. Слоников сделал по модели Фаберже. Была такая мастерская в Питере. На царя вещи
делала. Художественные типы делала. Кормилиц, поваров и слоников.
Потом лягушечку  сделал.   Тоже   из жадеита. Она  такая  вышла, словно  из воды вот-вот выпрыгнула. А потом еще слоника сделал. Меньше сантиметра высотой. С хоботиком  и клычками. Конечно, долго делал.
Ну, а в конец, решил сделать собачку. Бульдожку. И здесь именно произошел со мной этот забавный случай.
Сперва поясню, как я учился художественной резке по камню.
В 1887 году я поступил учеником на гранильную[142] нашу фабрику.  Фабрика  здесь   же   находилась, в Свердловске. Только тогда  Свердловск назывался иначе. Екатеринбургом  он назывался. Так называли  его  в  честь императрицы Екатерины.
Порядок в школе был большой. Два часа в день мы учились художественной   резке. Два часа мы рисовали. Два часа обучались грамоте, а остальные  работали.
Работал каждый,  сколько хотел. Иные   три-четыре   часа,   а  старательные  часов пять. Нашу работу фабрика не брала. Мы делали листочки,  а  фабрике  листочков  было   не  надо. Фабрика делала  орлов,  иконостасы, дарохранительницы, лошадей. Мы свою продукцию отдавали учителю.  А он  продавал  покупателям и деньги отдавал нам. Листочки мы вырезали из фабричного материала, который не  нужен был фабрике: из  стекла,   из дешёвого  аметиста,  из топаза из дешёвого делали.
Ученик после занятий посидит дня три-четыре вырежет листочек, а потом учитель продаст его работу и даёт ученику когда рубль, когда полтора,
а когда и два. У учеников появлялось желание ещё работать. Потому, что жалованье было маленькое: 2—3 рубля в месяц платили ученику. Не проживёшь на эти деньги. А жить хочется.
Учителем у нас был Константин Алексеевич Петровский. Старичок. Седенький. И очень ласковый. Только он не любил, когда ученик фантазирует. Даст ученику модельку и говорит: Сделай мне по модельке.[143]
Не любил, когда ученик делает не по модельке,
а из фантазии. Константин Алексеевич запрещал фантазировать. Если ученик даже черточку сделает какую не по модели, а по своему воображению, Константин Алексеевич сейчас подсядет к ученику и уговаривает:
- Ты, - говорит Константин Алексеевич, - учиться поступил, а не фантазировать. На то и модель тебе дана, чтобы ты смотрел на неё и работал но ней. А свою голову надо в руках
держать. Не надо заниматься фантазией.
А после этого встанет и листочек, который сделал ученик не по модели, забракует. Не берёт его продавать. И даром пропадает труд ученика.
Конечно, в следующий раз ученик уже не смеет от модельки отклоняться.
Трудно было,  конечно,   мальчонкам   листочки
по модели  делать.  В  природе  он  видел совсем не такие, как в модели. Модельные листочки не
походили на листочки  природные, а Константин Алексеевич говорил:
- Природных листочков и без вас много растёт на деревьях. Все равно ре сделаешь так хорошо, как делает дерево. А ты должен дать художественный листочек...
Тех  учеников,   которые ленились   по   модели делать, а фантазировали, Константин Алексеевичи уговаривал. Уговаривал, а  потом  предупреждал:
- Директору скажу.
И   если   ученик   упорствует,   того выгоняли.[144]
Конечно, ученики привыкли делать по модели. И это уж на всю жизнь оставалось. Не мог потом человек работать без модели.
Вот так выучился и я. Я старательный был. Все делал не из фантазии, а по модели.
Сел я в этот раз делать бульдожку. Из колыванского кварца. И трудно мне делать её. Слой
твердый. И модели нет. Все же по памяти вырезал головку. Мордочку сделал. А потом надо
ножки делать. А я не припомню, какие у модели ножки. Лет двадцать не, видел я модельки и уж забыл. Какие у модельки копытца: надвое расходятся или просто так?
Сижу над станочком и думаю: жаль, что модельки нет. Что же я буду без модельки делать? Сижу, не работаю.
Жена спрашивает.
— Что, папка, не работаешь? О чем так задумался?
А я отвечаю:
Забыл модель бульдожки... Какие у неё копытца: надвое  расходятся или прямо так?
Копытца?! — спрашивает жена и смеётся. А потом говорит: — иди посмотри на живую собачку...
И действительно: правильный совет. Я о модели так замечтался, что не подумал взять с живой собачки.
Оделся. Вышел на улицу. Не бежит бульдожка. Постоял. Вернулся домой.
— Не бежит,—говорю.—Вот беда.  Не знаю, что делать?
Жена вышла. И скоро принесла собачку. Перевернули мы её. Смотрим на лапки, а у нее, оказывается, не копытца, а пальчики. С подушечками. И коготочки...
Сел за станочек. Сделал бульдожку, как полагается. Только, смотрю, цвет неровный, пятнами. Не бывает так у живых собачек. Надо для ровноты цвета разогреть кварц перед полировкой. Поставил я бульдожку на плиту, а на самого рассеянность нашла. Думаю: плохая память стала, что ли? Память-то у меня такая: посидел  с вами часик, поговорил, а потом могу из вас модельку сделать. Типа могу художественного сделать... И чего это вдруг забыл модель собачки?
Так замечтался, что час времени прошел. Опамятовался.  Подхожу   к   плите — взять   собачку, а она не коричневая стала, а белая... Цвет кварца от тепла выгорел. Пришлось новую   собачку делать. Теперь  уж передо  мной   была  моделька. Новую   собачку   я   сделал   из   жадеита.  Чтобы коготки просвечивали, как у живой собачки.
Хороший бульдожка вышел. Злой.
Понёс  я  своих  животных  в  артель.  Там они сильно понравились. И мне объявили, что пошлют их на выставку. В Париж. На всемирную. И 300 рублей премии мне объявили.
А потом член правления артели Дмитрий Кузьмич Кубин говорит мне: [146]
—Это хорошо, -что сделал Животных. Только эти животные всюду  бывают — и на Урале   и в Европе. Надо еще сделать специально уральское животное. Надо медведя сделать. Медведь—это наш, уральский житель. Сделай медведя.
А я говорю:
Сделаю. Только модель дайте. Модельки нет..,
Зачем тебе моделька? — спрашивает Кубин.— Разве медведей не видел? Надо сделать медведя... Обязательно.
Ушёл я. И думаю теперь: если пойти в лес — медведя смотреть,— не задерет ли он? Стар я. 68 лет. Где ж мне с ним в борьбу вступать?
Как потеплеет, придётся сходить в зоологический сад... Там безопасней, чем в лесу... Хорошо это  люди  придумали:  иметь  зоологический сад.
{Запись рассказа старого  камнереза А. А. БАСКОВА)

ТРИ ГОРКИ

I


Это было давно. Позвал меня к себе лестный богач Баричев, разбогатевший на скупке уральских самоцветов. Он только что вернулся из заграничной поездки.
Я пришел к нему и он подвел меня к горке из камней и говорит:
— Вот купил в Париже. Неплохая вещь. Только в дороге попортилась. Надо реставрировать.
Посмотрел я на горку, и странным мне показалось: зачем Баричеву понадобилось покупать горку в Париже?.. Горка-то из уральских - камней.
Стал я присматриваться к ней. Слов нет: хороша горка. Вышиной около аршина. И широкая в основании. Горка формой редьки. Это с задней стороны. А впереди будто разрез  горы и большой [183] в ней грот.   Видимо, у   мастера   была идея по внешнему виду разреза горы показать её внутреннее богатство. Свою идею  мастер выразил хорошо. Внутренность   горы   он   сделал замечательно - ярко и естественно. Сквозь  различные породы он тонко   пропустил кристаллы   черного турмалина, — как иголки тонкие и длиной вершка в два. Тонко был проложен   и кровавик—железная руда, которая оставляет на фарфоре  кроваво-красные следы. В надлежащих местах была и расцветка крокоида - свинцовой руды. В общем, горка была цветистая и яркая. [183]
Однако в ней чего-то не хватало. Глаз требовал еще какой-то расцветки. Какой, - с первого взгляда трудно было определить.
Может быть, это впечатление происходило от того, что в некоторых местах горки обнажился скелет,— основание, на котором делается горка. Видимо, камни в дороге выпали отсюда.
А Баричев в это время указывает как раз на пустые места и говорит:
- Вот тут были изумруды... Выпали в дороге... Вот они..   Приспособь их.
И дает мне несколько кристаллов.
Я обещал реставрировать горку, как можно скорее. Баричев не хотел дать мне её домой, потому что боялся, что я подменю какие-нибудь кристаллы. И мне пришлось над горкой работать в квартире Баричева. Я тотчас же приступил к работе. [184]
Горка, была сделана очень хорошо. Каждый кристалл плотно прилегал к другому. Мёжду ними совсем не было пустоты. Они были плотно притёсаны друг к другу. И вот тут-то оказалось, что не так просто её реставрировать, Надо было разыскать к каждому обнаженному месту именно тот кристалл, который был там раньше. Однако, сколько я ни старался, ничего у меня не выходило. Я прикладывал баричевские изумруды и туда и сюда,— не подходят, и размер у них не точный, да и расцветка какая-то неподходящая. Долго я напрасно мучился над горкой, в конце концов мне пришла в голову мысль: «А ведь эти изумруды чужие... Не с этой они горки...Тут были другие... Уж не ошибся ли Баричев?..
Но я знал Баричева хорошо. В камнях он никогда не ошибался, не даром он составил на них себе богатство.
Покрутил я в руках баричевские кристаллы и решил: сделаю так, как могу... Нечего зря голову ломать...
Я подтесал кристаллы и вставил их в пустоты. А так как кристаллы все же легли не вплотную, я заполнил дыры между ними каменной осыпью, подобрав надлежащую расцветку. Получилось в общем неплохо, но по совести я должен был признать, что горка могла бы быть лучше, если бы поставить другие изумруды.
Вручая ее Баричеву, я сказал:
— Вот тут  пришлось  дать осыпи... Не гармонирует [185]  эта, да, видно, вы потеряли в дороге некоторые кристаллы... Баричев даже и не посмотрел на горку, а просто спрашивает
- Сколько тебе следует?
- Мы условились за двадцать пять,— отвечаю.
- Нет,— говорит он,— двадцать пять не дам. - Эта цена была бы тогда, если бы ты сделал как следует, а то, видишь, сам говоришь, что не гармонирует... Больше пятерки не заплачу.
И дал мне пять рублей, а сам чему-то в усы улыбается.
Много позже я узнал, чему он улыбался.
Оказывается, горку эту делала Старцева - сестра художника Денисова-Уральского. По незнанию она вставила в горку не отходы изумрудов, а драгоценные кристаллы, имеющие большую ценность.
Тут я должен сказать, что кристаллы изумрудов, пока они покрыты породой и не огранены, трудно узнать, ценные они или нет. Только опытный гранильщик сможет определить это. И вполне понятно, что горка прошла несколько рук, пока доехала до Парижа, и никто не рассмотрел драгоценность кристалла.
А Баричев, как специалист скупщик, как только увидел горку, сразу же понял, какое сокровище плывет ему в руки. Он купил горку за 350 франков. Тотчас же выломал изумруды. За два из них он взял больше [186] тысячи франков. Да и остальные   не продешевил. И горку продал за сто рублей. А мне за работу не доплатил 20 рублей, придравшись к моим словам.

II

В 1913 году екатеринбургский богатей, имевшей свою гранильную мастерскую, Липин заказал мне сделать горку.
Он дал мне ключи от кладовой, в которой хранились у него материалы, и сказал:
- Бери, что  надо. Материала не жалей. Сделай, чтобы было красиво. Я за ценой не постою. А пока на тебе на харчи двенадцать рублей.
Я выбрал   кристаллы,   которые  покрасивей, и принялся за работу. Эту горку  я делал у себя дома. У меня теперь под руками  были ляпис-лазурь, аквамарины, яшма, топаз, плавиковый шпат, хризолиты, рубины... Все цвета, все оттенки, какие только  создает природа,  были у меня   под руками. И вот я приступил к работе. Есть одна секрет в работе над горкой. Вы задумали идею. Ваша фантазия    приказывает   вам делать  вот так.   Вы   сделали скелет. Берете в руки кристаллы. Притесываете их, подгоняете. И вдруг оказывается, что материал не может выразить ту фантазию, которую вы задумали. Он выражает другую. А для другой надо другую горку  [187] делать.  Другой   формы.    И   иногда   приходится менять даже самый скелет.
Поэтому надо сначала хорошо посмотреть, какой у вас под руками материал.
Рассмотрел я материал, который взял в кладовой у Липина, и вижу: надо сделать трёхвершинную горку с боковыми  отрогами.   Это  поможет мне вместить больше пород.
Стал я работать над горкой. Работал я больше месяца. И дневал и вечеровал над ней, а иногда захватывал время и у ночи. Двести пород камней вложил я в горку.
Работа над горкой сложная, кропотливая. Я должен вам объяснить, зачем люди придумали делать горки. Не зря это, не прихоть, а научное дело.
Горка - это, просто говорить, - коллекция камней - самоцветов и минералов. Но между коллекцией камней в ящике и горкой существует разница.
В ящике кристаллы не целые, а осколки, части кристаллов.
В горке кристаллы цельные, не отколоты, а такие, какими их природа создала.
В ящике камень мертвый, ни к чему не принадлежащий. А в горке камень живет общей с другими камнями жизнью.
Тут может возникнуть вопрос у вас: почему мы на одну горку говорим  красивая, на другую. [188]
Тут правила есть, которых должен придерживаться мастер в горке. Первое правило -камень в горке должен лежать не боком, а, так, чтобы зритель видел самую кристаллизацию камня, чтобы человек наглядно понял разницу между, скажем, кристаллизацией топаза или аметиста.
Второе правило — горка должна быть ближе к природе, т. е. сочетание цветов и пород должно быть такое, какое бывает в природе. Не выдуманное, а настоящее.
И третье правило — это расцветка. Горка не должна быть серой, скучной. Она должна быть цветистой, яркой, радостной.
Над липинской горкой я работал без переделок. Материалу у меня была такая масса, что я целиком воплотил в жизнь всю мою фантазию.
Однако, должен Вам сказать прямо: у меня и мысли не рождалось, что я занят творческой работой. Вернее сказать, такой формулировки у меня не было. Никто тогда на нашу работу не смотрел, как на творческую. Мы считались не художниками, а ремесленниками. Долгие годы практики делали из нас специалистов своего дела, но вся публика да и мы сами думали, что наша работа это ремесло, доведенное до совершенства.
В работе   над   горкой,   которую   заказал мне | Липин, я больше всего старался,  чтобы она понравилась Липину и ^будущему покупателю. Бессознательно   мною   руководила   мысль,   которая [189] убивает всякую творческую радость при капитализме: я хотел угодить покупателю.
Кто он, этот будущий покупатель. Неизвестно. Русый он или черноволосый? Высокий или низкий? Храбрый или трус?..
У этого покупателя должно быть налицо одно только качество: деньги. Конечно, предполагалось, что у него есть какой-то там вкус, но главное, это деньги...
Трудно рассказать словами, как во мне боролись тогда два человека: художник, еще не сознавший, что он художник, и ремесленник, зависящий от капризов рынка...
Липин сказал, когда давал материалы:
— Сделай красивей, за деньгами не постою... И я  работал,  как мог. Я думал, что после трудной работы я получу хорошее вознаграждение. Конечно, иногда я боялся: вдруг горка не понравится Липину?
Два раза в течение 35 дней работы я приходил к Липину за деньгами.
- Нет на харчи, - говорил я, - дайте ещё. Он давал мне каждый   раз по   десять рублей.
Наконец, я сделал горку.
Липину она понравилась.
- Сколько же тебе заплатить? — спросил он. Я сказал, что по моему расчету выходит сто пятьдесят рублей.
Липин посмотрел на меня так, словно я сумасшедший. А потом рассердился и стал кричать:
- Тут материала меньше, чем ты взял у меня... Ты из моего материала делал горки для продажи... Ты ограбил меня. Все вы только и думаете, чтобы шмук у хозяина делать.
Он кричал, подбирая самые бранные и оскорбительные слова. Потом он как будто успокоился и сказал:
- Забирай себе горку... Не надо мне ее... Заплати мне за материал и иди к чорту вместе с горкой.
И он потребовал с меня за материал сто восемьдесят рублей.
Он знал, что говорил. Он знал, что ста восьмидесяти рублей у меня нет. Знал, что взять мне их неоткуда... Да и материал,  кстати,   не стоил этих денег. Он стоил рублей 20, не больше.
Что же мог говорить я Липину? Я, конечно, молчал. Потом я вынужден был согласиться получить с него столько, сколько он захотел. А он дал мне десять рублей и сказал на прощанье:
- Ограбил ты меня, материала набрал, да ещё пятьдесят рублей денег... Все вы грабители...
Горку, которую я сделал тогда, Липин продал за четыреста рублей. Она была совсем неплохая, та горка, которую я делал в 1913 году.

III

Летом 1936 года я приступил к работе над горкой для всемирной   выставки в  Париже. Эту [191] горку выставляла артель «Цветные камни», членом которой я состою.
Конечно, нашу артель, как видите сами, по богатству нельзя сравнивать с Липиным: он, конечно, богаче нас был...
Да, впрочем, мы работу только-только начинаем. И подход к делу у нас другой. А Липин грабил, старателей и рабочих   десятки лет, ну и накопил.
Для горки, которую я делал этим летом, у меня не было той массы материалов, как для горки, которую делал  я   Липину   тогда. И   все же моя горка  1936  года  вышла лучше,   чем горка тринадцатого года.
Во-первых, я, работая теперь над горкой, задался новой идеей. Мне пришла фантазия показать не только богатстве нашей уральской природы, но и того, кому принадлежит и служит это богатство.
Во-вторых, я знаю, что в природе нет ничего мертвого: всё живет. Каждый камень, каждая руда переживает три периода: период рождения, период расцвета и период смерти. Но смерть камня - это значит рождение другого какого-то минерала. Например: малахит рождается из самородной меди и, умирая, превращается в хризакол. Нет в природе ничего вечного: даже алмаз, уж на что крепкий камень, и тот перерождается,
если его поместить в известные природные условия. [192]
И вот я хотел  и эту сторону вопроса как-то выразить в своей горке.  Я,   как теперь говорят, вкладывал в свою  работу  всего   себя, со всеми
своими мыслями, чувствами, знанием...
- На постаменте из молодого каменного угля – гагата - стоит гора. В середине горы шахта. Вернее штрек. В штреке горняк. Он разрабатывает, богатейшие недра горы, грудью налегая на перфоратор. Над горняком нависли руда, бурый железняк, фиолетовый липитамет и десятки других пород...
Между прочим, заметьте, фигуру горняка мы сделали по макету художника нашей артели Ивана Семирикова.
В эту горку я вложил 117 пород кристалла. Я их располагал так, чтобы самый придирчивый зритель, скажем, какой-нибудь профессор-минералог, не мог сказать;
- Так не бываете природе..
Эта работа моя была совсем не похожа на работу при липинской горке. Теперь я не думал о покупателе. Я думал о чести нашей артели. Я даже забывал себя. Пусть те, кто будет смотреть на нашу горку, скажут: «Хорошо работает артель «Цветные камни»...
Пусть они не упомянут фамилию Кубина - мою фамилию. Но пусть они знают, что наша артель - это артель художников, а не ремесленников.
Первый раз в жизни я так сформулировал про свою работу: творческая работа.
Счастливые камни
[198]
Первый раз в жизни   я знал, что   работаю не из-за денег, а из-за чести…
Приведу только один случай: у меня хранился кристалл горного хрусталя. Мой собственный, не артельный, редкий кристалл. Обычно кристаллизация горного хрусталя  известно   какая: шестигранник в виде ровного столбика. А этот был шестигранник с   заостренной   вершиной. Словно его, как леденец, обсосал кто-то. И вот долго я хранил этот редчайший .кристалл. Берег его.    
При работе   над   горкой  летом   этого года  я вдруг заметил, что   в   одном   месте   горки надо было бы поместить  кристалл горного   хрусталя»! Форма горки, расположение всех других кристаллов   потребовало,   чтобы   в   ней был   хрусталь именно такой формы, какой хранится у меня. И я поставил   этот   свой кристалл.    Я был   очень рад, когда увидел, что он пришёлся как  раз  по месту.
Наконец, горка сделана. Артель нашла, что горка достойна быть посланной на выставку.
Как же назвать то чувство, которое я испытывал тогда? Радость? Нет, не радость. Торжество? Нет, не оно. Гордость? Нет, не гордость. Я бы назвал это чувство - уверенность в своих силах и удовлетворение, как раз то чувство, которое я никогда не испытывал, работая над всеми моими горками при капитализме.
После того, как   артель признала мою работу достойной выставки, у нас возник вопрос: а как [199] же доставить горку в Москву, чтобы дорогой ей не повредило что-нибудь.
Решили, что доставлю в Москву горку я. И я поехал.
Восьмого октября утром я приехал в Москву.
И, знаете, здесь случилось со мной, ну, прямо невозможное... В тот день, что я приехал в Москву - 8 октября, в газете «Известия», в газете которую читают миллионы людей, я увидел свой портрет и портрет моей горки. И подпись: Д. К. Кубин со своим произведением...
Это в тот день, в который я приехал в Москву...
Словно ждали меня.
Какую лучшую награду может получить человек? И невольно как-то передо мной встала  тогда вся моя жизнь прежде и теперь.
Раньше - обиды, оскорбление.
А теперь - честь, почёт.
(Запись рассказа старою гранильщика и художника — грот-коллекционера— Д.К. КУБИНА)

СТАРУХА

В полуверсте от станции Баженовской нашли труп мальчика. Возле трупа собрался народ.
Приехал урядник. Здесь крутился и Васька-Хитник.
Мальчик лежал лицом вниз. Широко раскинул он руки и ноги. Кулачонки покойника были
сжаты.
Долго не могли опознать, чей это мальчик. А перевернуть труп не решались. Кое-кто высказывал подозрение:
- Уж не хитники ли загубили мальчика?.. А может еще кто?
К толпе подошел гранильщик Петька, по прозванию Старуха. Он посмотрел на труп.
- Эва!..- сказал Старуха.
На длинном и худом носу Старухи сморщилась кожа. Наморщился безбровый лоб. Лицо скопца выражало неудовольствие.
- Эва!..- повторил Старуха.- Не иначе, как помер... Поди ж ты... Вечор еще живой бегал... [109] Это мальчонка Струковых,- обратился Старуха к толпе.- С Мариинского прииска... Я их знаю... Не иначе, как помер!.. Лежит - не шелохнётся...
- Ума палата у вас, господин Старуха,- отозвался Васька-Хитник.- До всего вы своим умом доходите! Вам бы министерией уродиться!..
Петька-Старуха привык к насмешкам и поэтому продолжал вслух спокойные размышления:
- А, может, сдаться, убийство было... Третьеводни у господина Баричева камушек-изумруд шмуканули... Подозрение было, что это покойничек шмуканул... Изумруд... Яблочный, каратов на сорок, поди... Может, кто прознал, что камушек у мальчонки,- ну, и убили... Это, господин урядник, в наших краях обыкновенный случай...
Урядник молча сидел поодаль на пеньке и ждал прибытия волостного писаря.
Старуха наклонился над трупом и рассматривал белобрысую, вихрастую голову мальчика, залитую черной, уже остывшей кровью.
Потом скопец поднял глаза к небу и сказал:
- Галичкой в затылочек прошиблено... Поди ж ты...
Васька-Хитник сдернул выцветший драный картуз и, издеваясь над Старухой, восторженно воскликнул:
- До всего вы, господин Старуха, своим умом доходите... До всех тонкостей дела...
Старуха безучастно глянул на Хитника и продолжал: [110]
- А ударено-то издали... Мальчонка бег, а ему следком... Размах большой, а дырочка, поди ж ты, махонькая... В нашей местности один так целко бросает... Это - ты, Васька... Летось, помнишь, белку камушком осадил?..
Хитник захохотал визгливо. Какой-то бородатый мужик в серых исподних штанах крикнул:
- Господин урядник! Пожалуйте сюда! Сделайте наше вам одолжение, тут преступленника господин Старуха обнародовали...- и мужик тоже захохотал.
Урядник поднялся с пенька и спросил:
- Который это тут порядок нарушает?
Подъехал волостной писарь. Стали составлять о случае протокол. Старуха все время вмешивался в разговор начальства и твердил:
- В нашей местности один так целко кидает... Летось белку с дерева камушком ссадил.
Васька-Хитник из-под ободранного козырька зло посматривал на Старуху и степенно молчал.
Когда кончили писать протокол осмотра, урядник спросил писаря, поведя бровью в сторону Васьки:
- Задержать ли что ли ча до выяснения дознания?
Писарь взглянул на Ваську пронзительным глазом.
Васька залебезил:
- Я так скажу, господин писарь: умная голова у господина Старухи, да дураку досталась... [111] Правильно, что мальчонка шмуканул камушек у господина Баричева. Про то весь народ сказывает. Значит, убиенный труп доподлинно камушек в ручках имел... Агромадный капитал, только кому же он мог продать его? Господину Липину. Больше некому... Только двое из господ в наших местах бывают... Господин Баричев вчера с досады уехали, а господин Липин и посейчас пребывает у господина священника отца Иоанна... Поспросить бы у господина Липина, кто им камушек-изумруд сегодня приносил али нет?.. Который господин Липин видели у господина Баричева... А ежели господин Липин скажут, ну, тут преступленник в натуральном виде обнаружится...
Имя Липина произвело на начальство впечатление.
И писарю и уряднику уже мерещились четвертные билеты... Труп уложили на телегу.
В это время подбежала простоволосая женщина.
С воем она бросилась к телеге. Народ молча стал расходиться. Лошадь тронула.
Возле присохшей лужи крови остались двое: Старуха и Хитник. Старуха, сморщив нос, спросил:
— А не дознаются?
Хитник оправил красную рубаху и сказал:
— Где им!.. Никак этого быть не может... Господин Липин—человек аккуратист... Камушек ни за что в жизни не отдаст... Все в аккурате... В город, что, врозь поедем? Али обождать недельку? [112]