Всё без булды, прекрасная маркиза

                Моему племяннику
                Паше Архипову,
                защитившему сегодня диплом,
                посвящается.

Суровое зимнее утро с трудом продирало глаза, а лектор райкома тов. Пробуксовкин, мужчина неопределенного возраста и телосложения, был уже на ногах. Предстояло рутинное, но ответственное действо – выступление с лекцией на тему «Что такое коммунизм» в колхозе имени XXI Съезда КПСС, имеющего место располагаться аж на самой границе района.

Тов. Пробуксовкин был ответственным членом партии, и слово «коммунизм» для него было свято, как для убежденного алкаша название его любимого напитка, - он даже произносил его как-то своеобразно, вытянув до отказа язык и напыжившись как петух, и получалось у него нечто вроде «эмэнэсэм».

Вообще-то у него, как и у каждого советского человека, будь он хоть абориген забытого богом и людьми таджикского кишлака, было имя и отчество, он был Кукуцаполь Статорович.  Кукуцаполь – «Кукуруза — царица полей». Статор – «Сталин торжествует».

Его папа был тоже заядлый «член», и, к тому же, до последнего своего вздоха служил истопником в местном отделе НКВД, потому сразу же, как поступил на такую ответственную должность, застеснялся имени, данного ему при рождении, Феоктист, и поменял его на тот самый Статор.

Правда, это его не уберегло, и в 51-м году, на самом излёте «торжества тов. Сталина», его расстреляли как агента новозеландской разведки, готовившего покушение на вождя всех времен и народов. Просто одного человечка в отчетности до плановой цифры не хватало, а он сдуру и нарисовался, не надо ли, мол, еще дровец подбавить. Вот ему и «подбавили».

При Хруще папашу, естественно, реабилитировали, и Ваня Пробуксовкин, тогда слушатель Совпартшколы, в знак благодарности за восстановление в номенклатуре, принял свое нынешнее имя по самому тогда популярному слогану отдела пропаганды ЦК.

Но с кукурузой вышел конфуз, - как ни старались ее районировать от Тулы до Сыктывкара, она, неблагодарная, так расти и не стала. И потому тов. Пробуксовкин предпочитал, чтобы его называли официально, так сказать, без буржуазных излишеств. Ну, на худой конец, Константином Сергеевичем, типа как Станиславского.

Одетый строго в соответствие своему чину в номенклатурной табели, в шапке из бобрика (до пыжиковой ему было как до звезд), держа на коленях портфель с реквизитом и «тормозком» - завернутым в газету бутербродом из райкомовской столовой, трясся он в райкомовском же «уазике», и размышлял о превратностях судьбы. Как хорошо родиться в семье секретаря обкома, можно не первого. Нет, лучше первого, тогда и пыжиковая шапка, и буфет ЦК, не надо давиться, жуя этот вонючий бутерброд с лососиной. Выше он старался не мечтать, московская номенклатура была для него как тот рай, о котором ему в детстве рассказывала бабка Груша, там он себя не мыслил никак.

Район был огромный, хотя и населенный где-где, а после хрущевского «укрупнения» вообще большинство деревень отдали богу душу, потому дорога заняла часа три, и на всем ее протяжении не встретилось ничего лучше сторожки лесника да покосившейся церквушки, оставшейся, видать, от разжалованного села, а то все поля, поля…

В основном, картошка. Не забыть сказать о роли партии в сельском хозяйстве. Коммунизм коммунизмом, это, так сказать, конечная цель, а есть-то сейчас надо, и картошечка вон как выручает. Пролетарский овощ, мало что американский. В Америке, небось, негры тоже картошку уважают…

Дорога, покрытая булыжником, на котором «уазик» било как на стиральной доске, быстро кончилась, съехали на проселок, и тут мучения стали неимоверными. Проселок никто не чистил, а зима выдалась снежная, нанесло выше крыши, так что несмотря на то, что «уазик» славился своей проходимостью, пару раз приходилось вылезать и помогать вытаскивать его из сугроба. Запарился, ужас!

Но вот под вечер уже дорога стала приобретать все черты недавнего присутствия на ней человека, девственные сугробы расступились, и то тут, то там, проступили пятна недавно упавшего с возу навоза из свинофермы. А вот уже и село показалось на пригорке с непременной церковью, переделанной под зернохранилище, и недавно выстроенным клубом. Приехали.

Остановились, как и полагается, у правления. Встретил, как и положено, председатель, юркий человечек с медовыми глазами и в галифе. Милости прошу, говорит, до лекции, мол, еще куча времени, не желаете ли, дескать, перекусить с дороги, тов. Пробуксовкин, чем богаты.

Чего не перекусить, подумал наш герой, «тормозок» целее будет, - и согласился. В председательских хоромах было жарко натоплено и жирно наготовлено, гусь фаршированный источал аромат зажиточной колхозной жизни. Опять же запотевшая бутыль самогона так и будоражила и без того взбунтовавшийся аппетит.

Кукуцаполь Статорович, намаявшийся в дороге, при воспоминании о которой так и тянуло смачно выругаться, а ему ругаться никак по чину нельзя, наоборот, он «должен личным примером убеждать несознательные массы в необходимости преодолевать временные трудности», - налег на угощения как коршун на куренка.

Надо сказать, что и выпить он был не дурак, это у него было от покойного родителя, отдавшего жизнь за идеалы марксизма-ленинизма. Батяня мог шутя один эту трехлитровую бутыль выдуть, и не поморщился бы, а тут на двоих, не считая председательши. Шоферу вынесли чекушку для сугреву, чтобы легче было покемарить часа три-четыре, пока не кончится лекция, и самый раз нужно будет ехать в обратный зад.

Часок до начала лекции пролетел как миг единый, и вот уже наш лектор в сопровождении председателя, радостно ощущая, как в животе в нирване из первача переваливается незабвенный гусик, входит в зал деревенского клуба, полный благодарных партии тружеников полей, которые, не поверите, пришли совершенно добровольно! Потому что на афише было написано, что после лекции будет американский фильм про Тарзана.

 Кукуцаполь Статорович тему про коммунизм знал как поп «Отче наш», и мог ее изложить даже выпив еще столько, вообще до полной отключки, потому, взгромоздившись на трибуну, сразу взял бодрый темп. Он полчаса обличал мировой империализм и его агентов, так и старающихся отнять у советского человека самое дорогое, что у него есть. Нет, не самогон, как мог бы подумать несознательный хлебороб, нет, - его беззаветно любимую партию, которая твердой рукой ведет его, неблагодарного, к коммунизму, где не будет денег, не нужно будет ишачить как Папа Карло. Как будет выглядеть человек коммунистического будущего? — у него будут маленькие руки, т.к. он ничего не будет делать руками — за него будут работать машины. У него будут маленькие ноги, т.к. он не будет ходить, а только ездить, плавать или летать. У него будет маленький живот, т.к. он будет питаться высококалорийными пилюлями. У него будет очень большая голова, т.к. он будет очень много думать.

Он так вошел в раж, что не видел ничего и никого вокруг, он стал багровым с лица как вареный вкрутую рак, он изо всех сил набрал полные кишки воздуха, приподнялся на цыпочки, и, высунув язык во всю мочь, проревел как иерихонская труба: «Эмэнэсэм!!!».

И тут почувствовал, что ему позарез нужно на горшок. Ну просто позарез. Не добежит. «Пережрал, мать его в потрох, в душу, в гусика!», - пронеслось в его разогретом идейным пафосом мозгу, и в безмолвии деревенского Форума раздался звук, сочетающий в себе пушечный выстрел и шум Ниагарского водопада. Его штаны мгновенно стали полны жидким стулом, а «мирос» вокруг до самых дальних темных углов стал неотличим от атмосферы давно не чищенного полевого солдатского сортира.

Клуб замер, ошалев от неожиданности. Поначалу никто ничего не понял, и только через пару секунд все, заткнув носы, побежали к двери, у которой тотчас же началось истинное столпотворение. Дольше всех держался председатель, но вот и он не выдержал, и заткнув себе нос кумачевым переходящим красным знаменем, рванул следом за всеми.

Незадачливый лектор остался один. Ему спешить было уже поздно, да и полные штанины ароматной субстанции к физическим упражнениям не располагали. Он так и остался стоять в гордом одиночестве у трибуны. Потом, сообразив, что любое удовольствие не вечно, и надо как-то делать ноги, сбросил с себя всё, что было на нем ниже пояса, в одном галстуке поплелся на выход.

Тихо поскуливая, он как попало обтерся снежком из ближайшего сугроба, и рванул к ожидающему его «уазику». Ввалившись в брезентовый с позволения сказать салон, он смог только прохрипеть: «Заводи, гони, валим отседа!».

Тихая зимняя ночь поглотила их как мифическая река забвения Лета, с той только разницей, что аромат был не таким уж величественным. Сосны и ели сомкнулись за ними, и их след простыл в глубинах мироздания.

Колхозники, понявшие, что «Тарзана» им не видать как своих ушей, потому что вернуться «в залу» ни они, ни киномеханик, не согласились бы ни за какие коврижки, тихо разбрелись по домам, и долго еще людская молва передавала впечатления об этой воистине нетрадиционной лекции. Постепенно событие начало обрастать ореолом таинственности и свойственной нашему героическому народу конспирологии. Дескать, не иначе как враги чего-то в самогон подмешали, не иначе, это как пить дать.

Тов. Пробуксовкин К.С. никому ничего не сказал, мудро оценив перспективу расследования, и продолжил свою лекторскую карьеру как ни в чем не бывало, и дослужился до третьего секретаря райкома по общим вопросам. Пыжиковой шапки он так и не выслужил, но его и бобриковая устраивала.

Один шофер благоразумно быстренько уволился и смылся в неизвестном направлении. Меньше знаешь – крепче спишь. Мир предпочел оставаться оптимистичным, как говорится в иноземной буржуазной песенке: «Всё без булды, прекрасная маркиза!».

Валентин Спицин.