Луток

Луток.

           Середина мая. Тёплый безветренный день, но небо почти сплошь затянуто  белыми кучевыми облаками, через которые лишь местами пробиваются столбы солнечных лучей. Исследую берега  средних размеров озерка ( вернее старицы ) в пойме реки Пышма.  Весной разлив полностью накрывает его, но уже к концу первой декады мая  вода уходит, обнажая берега. За лето мелководье густо зарастает тростником. Зеркало чистой воды остаётся размером не более трёх-четырёх соток. Глубина даже посредине едва достигает метра. Озерко как бы наполовину втянуто в лес, наполовину оставаясь на лугу. Поставленная мною цель – обнаружить гнездо большой выпи. Знакомые рыбаки, постоянно рыбачившие на реке, и на соседней крупной старице сообщили мне, что именно здесь, с конца апреля неоднократно слышали «бычий» рёв выпи и в сумерках несколько раз видели её летающей над тростником.
                Внимательно осматривая старый тростник и, особенно, заломы в нём я уже прошёл половину периметра, так ничего интересного не обнаружив, как вдруг заметил на зеркальной поверхности озерка лёгкую рябь со стороны ивовых кустов. Я мгновенно присел и на четвереньках перебрался за высокий и толстый берёзовый пень. И вовремя! Сквозь заросли ивняка, покрытого длинными жёлтыми серёжками и молодой нежной зеленью листьев, просматривалось движение чего-то ярко белого. Может пакет несёт по воде ветерком – мелькнула мысль. Нет, стоял полный штиль. Рябь превратилась в небольшие волны. Рядом с белымстало заметно тёмное, движущееся пятно.
                Наконец, неизвестные предметы выплыли на чистое место. Утки! Но какие утки! Это была пара лутков. А я до сих пор считал, что эти птицы гнездятся значительно севернее, и у нас бывают только пролётом. Но пролёт северных уток уже практически закончился, и возможно эта пара решила поселиться здесь. Лутки считаются мелкими утками: самки весят не более полукилограмма, но отдельные селезни достигают почти килограммового веса, особенно к осени.
                Красавец селезень плавал вокруг скромно одетой уточки, распушив перья на плечах и горле, топорщил хохолок на голове. Он остановился, запрокинул голову на спину, затем потянул её вверх, и закричал похожим на треск криком, резко обрывающимся в конце. И так несколько раз. Я сидел на корточках за пеньком и заворожено разглядывал это своеобразное ухаживание. Уточка изредка отвечала селезню хрипловатым кряканьем-карканьем. Оперение селезня было чисто белым с контрастно чёрной спиной. Между глазом и клювом было чёрное пятно, а позади глаз проходили чёрные полоски, сходившиеся на затылке. И по бокам виднелись две поперечные чёрные полосы. Утка, как я уже отметил, имела более скромный наряд общего буроватого тона. Особенными у лутков  были клювы: узкие и короткие с зубцами по краям. Хвостов не было видно. Они проплыли более половины открытого места и тут обнаружили меня, скорчившегося за пеньком. Утка нервно заплясала на месте, и после короткой пробежки по воде взлетела. Селезень последовал за ней.
           Проводив взглядом улетающую пару, я продолжил поиски гнезда выпи, но  только напрасно потратил время.  В течение месяца я интересовался у рыбаков о существовании выпи, и они подтверждали, что неоднократно слышали и даже видели эту птицу в районе озерка. Наконец, во второй половине июня мне удалось посетить старицу.    Её было не узнать. Молодой тростник поднялся, и вместе с сухими прошлогодними стеблями образовал непролазные заросли. Всюду кипела жизнь. Ещё на подходе меня встретила шестёрка чибисов. Они с криками кружили вокруг меня своим ломающимся полёте и шумно хлопали крыльями. Видимо, где-то рядом прятались птенцы. У противоположного берега плавал выводок крякв. Утка заметила человека и, рассекая воду, устремилась в заросли тростника. Утята,  целых двенадцать штук, величиной со взрослого чирка, цепочкой двинулись за ней. По илистому берегу бродили несколько куликов различных видов и трясогузки. В кустах и тростнике сновали мелкие птицы: камышовки, славки, пеночки. Но песен не было слышно, не до них сейчас. Одни строили гнёзда, другие уже добывали корм для прожорливого потомства. Потратив на поиски гнезда выпи намного больше времени, чем в первый раз, я добрался до известного пенька. Обходя пень,  заметил в его боку глубокую выемку. Непроизвольно заглянул в неё. Там  сидела утка луток и, не шевелясь, смотрела на меня. Вокруг неё образовался валик из серовато-бурого пуха, который она выщипала из груди. Значит, утка сидела на гнезде, и по обилию пуха можно было предположить, что насиживание подошло к заключительной стадии. Вот-вот вылупятся утята.
           За прошедший месяц я много прочитал о жизни лутков, и уяснил, что утка в этот период очень плотно сидит на гнезде. Бес попутал меня проверить это утверждение. До пня было около двух метров. Я очень медленно приблизился, протянул руку и погладил утку по голове. Она втянула голову в плечи, но гнездо не покинула. Тогда я рискнул пойти ещё дальше, взяв её в руки. Утка не шевелилась. Мне стало стыдно. Я взгляну в гнездо, и опустил птицу обратно. В гнезде, на подстилке из древесной трухи, лежало девять белых с лёгким желтоватым оттенком яиц. Поражённый материнской самоотверженностью, я повернулся и быстро  пошёл прочь.
           Дальнейшие поиски гнезда выпи к успеху не привели, но я знал, что день прожит не напрасно. В душе я немного сожалел, что не сумел произвести замеры гнезда и яиц, и всё же радостное настроение не покидало меня весь оставшийся день. Эту оплошность я исправил через четыре года, когда вновь нашёл гнездо лутка, в тридцати километрах от этого. Оно находилось в полудупле гнилой осины, на высоте полутора метров. В гнезде было ещё только три яйца.




,