Хвостик

Первые впечатления – всегда самые трогательные…

В ту деревеньку посреди степи, где волшебной прохладой стремилась куда-то медлительная речушка, я приехал погостить к давнему знакомцу. Он сам приглашал меня, и о времени визита мы загодя условились. Но буквально на следующий день после моего приезда ему срочно занадобилось уехать в город на три дня.

Я хотел тут же откланяться, но он едва ли не на коленях умолил меня остаться присмотреть за его холостяцким хозяйством. Я соскучился по свежему воздуху, размеренности и безмятежности деревенской жизни, когда, разумеется, ты не занят полевыми работами или на скотном дворе, поэтому, подумав, согласился…

***
Назначив себе следующим утром подняться ни свет, ни заря и пойти порыбалить, я проспал едва не до обеда. Ругая себя, запер дом, оставил удочки и накопанных червяков в погребе, да побрел к реке – просто поглазеть на томительно чистую и спокойную воду…

По августовским золотящимся ковылям, по прекрасным проселкам, что месяца через два – через три превратятся в непроходимую хлябь…

Берег реки с моей стороны был довольно крутым и неожиданно каменистым. Примерно на середине косогора я присел, увлекшись какой-то неведомой мне травинкой, рассмотрел ее и утратил к ней всяческий интерес.

Потом от скуки начал разглядывать камешки, в душе лелея детскую примету – отыскать «на счастье» камушек с дырочкой, проточенной ветрами и водою. Конечно же, ничего подобного мне не попалось, и я начал просто швырять камни в воду. Настроение сложилось столь скверное, что даже искупаться мне совершенно не хотелось.

***
– А Вы чего тут сидите? – раздался за спиною милый девичий голос. Я обернулся и сразу же отметил про себя: городская. Несмотря на простенькое платьишко, на босые ножки и стянутые в небольшой «хвостик» довольно короткие волосы на макушке.

Не залюбоваться ею было трудно. Она стояла выше меня, против солнца, безжалостно прорисовывающего сквозь невесомую ткань замечательно стройные и длинные ножки.

Ей было, наверное, лет семнадцать, но по зрелой, близкой к идеалу фигуре можно было дать больше. Лицо ее – милое, озорное, мне тоже нравилось. Иными словами, я наслаждался ее созерцанием, она это знала, и оба были довольны происходящим…

Молчать дальше было бы неучтиво, и я ответил, что скучаю, мне не пишется, и я попросту «убиваю» день.

– Как здорово! А мне тоже скучно. Только не потому, почему Вам. А оттого, что я бросила дома подругу в беде, не посмев ослушаться маму. Она здесь занята, а мне делать нечего. Насаюсь по полям, трачу время впустую, а могла бы принести пользу…

– Что же с Вашей подругою приключилось? Болеет?

– Угу. Болеет. Сначала влюбилась в какого-то проходимца-хлыща, собиралась бежать с ним из дома. Только он убежал без нее. А она наглоталась лекарства – считала, что жизнь закончилась… Доктора откачали и посадили под домашний арест… Ей бы выплакаться на моем плече, но и меня увезли… Вот такая история…
– говоря это, она успела спуститься и примоститься рядом со мною.

– Запачкаетесь, сударыня, Вы же в светлом!

– Как запачкаюсь, так и постираю! – капризный ребенок в ней даже не стремился себя изживать. Но и это в моей новой знакомой выглядело очаровательно.

– Ну-ну. Как я понимаю, указывать Вам бесполезно…

– Так точно. Лучше целоваться меня научите! – я опешил и подумал, что ослышался, а она рассмеялась – Какое же теперь у Вас лицо глупое стало!

– А у вас – хвостик на затылке! – лучшего продолжения дискуссии мне в голову не пришло.

– Один-один. Хорошо ответили. Ну, тогда просто так посидим и пошвыряем камни. Вы откуда?

Я коротко рассказал. Она тоже. Так прошло с полчаса. Потом Ангелина вскочила, бросила мне отрывистое «Пока» и убежала. А я остался беседовать с самым замечательным собеседником – самим собой.

И – странное дело – уныние улетучилось, мне захотелось писать и смеяться. Причем, не так, что нужно сию минуту записать какое-то количество строк, пока они не улетучились из сердца и головы, а по-вселенски бесконечно и богато, не останавливаясь, не отвлекаясь…

***
Похоже, предыдущей ночью я не зря так неожиданно долго проспал: писанина захлестнула меня такою мощной волной, утянула в такие омуты мучительно выписывающегося романа, что – обессиленный – я бросил перо лишь очень поздним утром.

Сходил к реке искупаться. Конечно, на то же место, испытывая призрачную надежду. И, разумеется, ее там не оказалось, что абсолютно не удивило и не расстроило меня.

Дело в том, что после продуктивного длительного писания, когда получается, когда само «идет», я испытываю ощущение невыразимой легкости и праздничности. Наверное, нечто подобное индусы именуют «нирваной», а истовые верующие – «молитвенным экстазом»…

Я вернулся домой, откушал крепкого ароматного чая с баранками, вытрусил пепельницу с бесчисленным количеством окурков. Сон еще не стучался в сознание, где почти полновластно хозяйничали придуманные мною персонажи, прокручивая только что выписанные эпизоды и безжалостно споря с автором, а так ли, как следует, он написал. Я сидел на крылечке, привалившись к двери, с закрытыми глазами и блаженной улыбкою, которой ничуть не стеснялся. Я был доволен…

***
– Так вот Вы где живете!

– Да. А что, Ангелина, Вы следили за мною?

– Что же мне еще делать? Развлечений здесь нет никаких. Местные ребята похожи на телков: младшие сторонятся, старшие – пытаются облапить и двух слов связать не могут. Ни то, ни другое меня не устраивает! А Вы пьете чай?

– Да. И Вас угостить?

– С удовольствием. Я зайду? Нет собаки? Хотя, это не важно.

– Вы что, не боитесь собак?

– Не боюсь – они добрые. И ни с того, ни с сего никогда не укусят. Во всяком случае, хорошего человека. А я – хорошая.

– Надо у Вас научиться. Я чужих собак недолюбливаю, а иногда и побаиваюсь. Видно, та большая собака, что набросилась на меня в далеком детстве, пропитала меня безотчетным страхом перед всей их собачьей породой…

Я напоил ее чаем, рассказал несколько любопытных для ни к чему не обязывающего разговора историй, не удержался и похвастался вдохновительнице, что писал всю ночь и утро. Она спросила, о чем, но я вежливо уклонился от пересказа, сославшись на слишком запутанный сюжет, который преподносить ей считаю излишним. Она надула губки, попыталась добиться своего, но убежала ни с чем.

Я же, наконец, улегся и проспал мертвым сном до самого заката. Проснувшись с больной головой, вышел на крыльцо покурить и послушать стрекот сверчков во дворе, вдохнуть ночную прохладу. Посидев так минут пятнадцать, я снова вернулся к письменному столу и погрузился в настоятельно рвущийся из меня на свободу роман. Он-то и сморил меня далеко заполночь…

***
Пробудился я где-то около девяти совершенно уставшим. Решил искупаться, согнать с себя сон и продолжить писание. Но на полпути к речке Ангелина поджидала меня.

– Снова камни бросать?

– Нет, купаться. Мне пишется, и хандра улетучилась.

– Вам хорошо, а мне что делать? Так Вы научите??

– Зачем Вам, Ангелина? – ответил я после паузы, которая потребовалась мне, чтобы понять или вспомнить, о чем именно она говорит.

– Мне скоро исполняется семнадцать. В этом возрасте в деревнях уже имеют детей, а я даже целоваться не умею. Пробовала всего один раз – со своим ровесником. Он все лицо мне обслюнявил. Но это – плохо и не считается… Я почему-то знаю, что Вы целуетесь хорошо. Что Вам стоит?

– Да, ничего, но поцелуи – штука опасная. Они могут унести Вас, как мощный ветер сухой листок… Они прекрасны с любимым человеком, только не с первым встречным.

– Так Вы не первый встречный. Вы мне нравитесь. И, похоже, что Вы способны не сделать мне ничего плохого… Что Вы сумеете остановиться, когда это будет нужно, даже если я сама не смогу!

– Ну, хорошо, кое-что я Вам покажу…

***
Я взял ее за руку, наклонился и поцеловал краешками губ каждый из тонких и длинных пальчиков. Потом поцеловал ладошку – также нежно и трепетно. И уловил в ответ ее первый трепет…

Она уже подставляла мне губы, но я упрямо целовал щеки, волосы, носик, глаза, подбородок и лоб… И, наконец, коснулся губ. Мимолетно, стыдливо, как будто нечаянно… Потом мои поцелуи стали ощутимо более настойчивыми, потом она начала отвечать…

Задрожала, заколыхалась ее девичья душа, распалилось молодое и жаждущее любви тело. Ее руки обвивали меня, грудь готова была прожечь наши одежды, чтобы соприкоснуться с моей… У нее подгибались колени…

***
Я действительно не хотел и не готов был предложить ей нечто большее. Мне отрадно было осознавать, что она поставила нам обоим те же самые рамки, которые я внутренне обозначил себе самому.

Поэтому поцелуи мои снова перешли на легкий шепот, руки поднялись с ее плеч и талии и нежно гладили распущенный нынче замечательный «конский хвостик».

– Вам понравилось? – я пытливо смотрел на нее, и она только теперь впервые распахнула глаза, в которых светились и признательность, и жажда унестись еще дальше в неведомое…

– Да… Спасибо. Теперь я узнала, что это такое. Подставьте мне щеку…
Я повиновался. Она едва прикоснулась ко мне, схватив меня за руки. Потом отпустила и, развернувшись, пошла прочь. Через несколько шагов она снова повернулась и негромко проговорила:

– Спасибо Вам. Еще раз. Никому не рассказывайте. Хотя… И, вот еще одно: не открывайте двери ночью, если я к Вам приду! Тогда меня уже и Вы не удержите!.. До свидания… Или прощайте…

***
Ночью она не пришла. Во всяком случае, ни у двери, ни под окном я ее не видел и не слышал, хотя не спал до утра. Потом приехал мой знакомец, и я, сославшись на нездоровье, покинул его. А с нею мы больше вообще не встречались… Целых три года…

(Из книги "Листая Путь")