Вера в чудо

из сетевой драмы "Волжская чайка ОНЛАЙН"
У него был по-детски беззащитный затылок. Ершистая макушка, как у школьника. Хотелось провести рукой. Олисава стояла у плиты и, пользуясь тем, что Чайкин сидит к ней спиной, с материнской нежностью рассматривала Яшку, пока он ел. О человеке многое можно рассказать, если понаблюдать, как он ест. Чайкин ел сосредоточенно, не быстро и не медленно, наслаждаясь не только едой, но и каждым мгновением осознания – это не каша из казённой столовки, это домашняя еда, и его угощают. Простая трапеза возносилась до сакрального действа. Его не смущало отсутствие манер и руки с забившейся под ногти грязью. Такие естественные, плавные, красивые движения, ни одного лишнего или суетливого – одухотворённо, быстро и точно, будто бы играл на гитаре. Только светлый ёршик волос на макушке торчал взволнованно. Олисава могла долго смотреть, как он ест.
– Вкусно, Яша? – она неуверенно прикоснулась к светлому ёршику. Спокойная естественность исчезла мгновенно. В ладошку будто ударило током. Олисава ощутила, как этот мучительный ток пошёл вниз, по Яшкиному позвоночнику. Яшка замер. Простая человеческая ласка убивала его своей внезапностью, неизведанностью, неотвратимостью завершения. Как пуля в висок.
– Яш? – девушка убрала руку.
Он медленно возвратился к жизни, обернулся и посмотрел Олисаве в глаза. Взгляд был светлый, сильный, с затаённой внутренней болью. Она выдержала этот взгляд, смотрела на Чайкина, так, как привыкла рассматривать своего завтракающего сына – со спокойной нежностью и материнской гордостью. И детдомовский мальчик Яшка на мгновение перестал быть детдомовским. Будто одно прикосновение открыло какой-то канал сообщения с любовью, растворённой в мире, но ранее не доступной ему, с которой у него до этого не было связи. И любовь со всего мира вдруг хлынула в Яшку. Он вытерпел это. Они больше не сказали друг другу ни слова.

– Ты знаешь, что значит потерять веру в чудо? – рассказывал потом Яшка. – Как жить, когда исчезает эта вера? Когда я был совсем маленький, я каждый день на прогулке всё время, которое было нам на гуляние отведено, сидел у ворот на скамейке и ждал, что вот-вот придёт за мной мать. И не просто ждал, а верил, уверен был, что вот прямо сейчас придёт, должна прийти, не может она забыть про меня!!! А лет в семь вдруг понял, что она никогда не придёт. Но ничего, пережил.
Забытый всеми в мире маленький человек, одиноко сидящий у запертых ворот детского дома. Наверное, они были железные и тяжёлые эти ворота. Один их вид должен был заставить детское сердце забыть о всякой надежде, что оттуда, куда уходит голубой простор неба, могут проникнуть любовь и счастье. Но Яшка был уверен, что все достойны счастья, что оно найдёт и его. Что должно было произойти в маленькой душе, чтобы эта вера исчезла… Постоянное безразличие взрослых? Жестокость детей? Цинизм и пошлость, идущие отовсюду, учившие приспосабливаться, а не верить? Как он жил потом, вынужденный глубоко-глубоко запрятать эту веру, сделать вид, что её совсем нет? Будто за железными воротами ото всех спрятал чуткую душу.
И чудо случилось. Через пятнадцать лет. Он почувствовал, наконец, то, к чему так стремительно рвалась детская душа, – любовь. Так просто – всего лишь от прикосновения Олисавиной доброй руки. Его до этого никто не гладил по голове… Почувствовал – и задохнулся от боли. Железные ворота знания жизни не пускали его душу на волю, снова не давали верить в чудо.
Он поспешил поблагодарить за обед и выбежал на улицу, жадно задышал морозным воздухом, чтобы не начать себя жалеть. И глаза у него потемнели. Они у Яшки всегда темнели от боли.