М. М. Кириллов Воскресший полк очерк

М.М.КИРИЛЛОВ

 ВОСКРЕСШИЙ  ПОЛК

Очерк

     Многомиллионное молчаливое шествие российских граждан в День Победы – 9-го мая 2015-го года – по улицам и площадям страны затмило впечатления о замечательном параде наших войск на Красной площади, прошедшем в  этот же день ранее, своей огромностью, отсутствием привычных политических лозунгов и принадлежности к власти, а главное – сплочённостью участников.
      Фотографии  родственников, погибших на фронте, а также пропавших без вести, оставшихся неизвестными, и умерших уже после окончания войны,  были единственным демонстрационным вооружением шедших. Если бы не звучание патриотических маршей, молчаливое движение людских колонн, было бы страшной демонстрацией самих погибших, их  явлением народу (по аналогии с известной картиной Иванова о явлении народу Христа).
      Этого не было никогда прежде, очевидно не было организовано властью или какой-либо другой политической силой, но было поразительным и мощным проявлением народной памяти. Условно говоря, запёкшаяся кровь фотографий окрасила кровавую реку народной памяти так, что превратила погибших в борьбе с фашизмом за советскую Родину в бессмертных. И их самих и память о них.
       Было уже казавшийся забытым народ того великого времени, не только предстал перед нынешним поколением бессмертным, такой живой оказалась память о нём, но и воскресшим. Не только современные молодые родственники, а именно их родные из прошлого - бойцы и командиры военных лет прошли по улицам и площадям страны. Среди них миллионы погибших тогда за Родину и советскую власть коммунистов и комсомольцев. Прошлое и современное в истории нашего народа оказалось нераздельным.
     С высоты этой испытанной всеми нами молчаливой и благородной памяти народа погибшие становились для нас не только бессмертным полком, как их нарекли люди, но и полком воскресших и восставших бойцов.
      Первые представления о фронтовиках – участниках Великой Отечественной войны – возникли у меня, тогдашнего первоклассника, не сразу. В июне 1941 года наша семья (отец, мама и трое братьев) жила в Москве,  и тогда  всё, что происходило в мире, происходило быстрее, чем я успевал это осознать. Взрослые в нашем дворе уходили на фронт, который, как нам казалось, даже в июле сорок первого года был где-то далеко. Говорили, что Москву бомбят немецкие самолёты, но в нашем районе Лефортово бомбёжек ещё не было.
      Я видел, что отец и мужчины нашего дома целыми днями пропадали на своём заводе, который, кроме артиллерийской оптики, тотчас же  стал выпускать противотанковые снаряды. Отец был военнослужащим (одна шпала в петлице), начальником производства завода. Он  носил кобуру с пистолетом. Но я тогда ещё не понимал, что он и есть настоящий фронтовик, ведь в то время к Москве уже рвались танки немецкого генерала Гудериана.
     Жизнь менялась. Появились новые слова: «повестка», «военкомат», «пункт сбора», продовольственные карточки.
      После сдачи Смоленска фронт заметно приблизился к Москве, и Сталин отдал приказ эвакуировать часть предприятий и семьи военнослужащих за Урал. Тревога усиливалась, страна сжималась как пружина, а мы – дети – всё равно оставались детьми. Даже когда нас погрузили в теплушки  на путях завода «Серп и молот» и мы поехали в эвакуацию, когда бомбили наш состав перед городом Горький. Слово «фронтовик» нам было непонятно даже тогда, когда на одной из станций в начале августа 1941-го года мы видели группу пленных немцев.
       После эвакуации в Челябинскую область, уже в декабре 1941-го года, нас перевезли в город Петропавловск (в Казахстане). Только здесь мы впервые увидели железнодорожные составы с ранеными, которых везли с фронта. Их в окровавленных бинтах, на носилках, на станции сгружали в машины и подводы и отвозили в госпитали. Вот это и были фронтовики. Люди их жалели. Я – второклассник – тогда  хорошо это понял.
       В декабре 1942-го года мы уже вернулись домой, в Москву. Её тогда ещё бомбили, и какое-то время при объявлении воздушной тревоги мы прятались в бомбоубежище, вырытом во дворе. Это, несмотря на то, что фашистов к тому времени отогнали уже далеко от самой Москвы. Вскоре победно завершилась Сталинградская битва. В наш двор приходили «похоронки», возвращались из госпиталей раненые, многие – на костылях. Страна превратилась в крепость. Нашей задачей, задачей детей,  было помогать родителям и хорошо  учиться.
      Вернувшиеся с фронта не любили рассказывать о том, что они пережили на войне. Особым, государственным почётом фронтовики тогда не пользовались. Видимо оттого, что вся страна была частью фронта и фронтовиков были тысячи. Герои, конечно, были. Мы знали о подвиге Зои Космодемьянской, о героизме блокадников Ленинграда и моряков Севастополя. Мы узнали, что в Ленинграде умерли от голода наши дедушка и бабушка. И все другие Кирилловы – рабочие ленинградских оборонных заводов. Наш дядя – Кириллов Александр Иванович,  похоронив дедушку и бабушку, отёкший от голода, упросил, чтобы его взяли в медсанбат санитаром (он был не годен к службе в армии) и выжил, вернувшись с фронта в 1945-м году.  Двоюродный брат отца - Новоженин Павел Григорьевич погиб на Карельском фронте.   Будем считать, что и они прошли в марше памяти 9 мая.
    Помню, в клубе артиллерийского завода в Москве, где работал наш отец, мы смотрели замечательный фильм  «Два бойца».
        С чердака нашего дома мы – ребятня - любовались первым салютом в честь освобождения Орла и Белгорода. Люди стремились к победе, но  цена её достижения оставалась кровавой.
       Население Москвы жило голодно, по продуктовым карточкам. Нам жилось ещё сносно: мама, больная туберкулёзом, лежала и питалась в больнице, а нам хватало трёх детских карточек, во всяком случае,  хватало хлеба.  Но есть всегда хотелось.
     Конечно, главная тревога для всех людей была связана с продолжающейся войной. Звучали фамилии командующих Жукова, Чуйкова.  После возвращения из эвакуации у нас дома было радио, и мы следили за ходом боев. В передачах «От советского информбюро» диктор Левитан зачитывал четкие и строгие приказы Верховного главнокомандующего И.В.Сталина.
     Отец продолжал работать на своем заводе. Предприятие оставалось оборонным. Отец рвался на фронт, но его не отпустили.  Рабочих не хватало, и на заводе трудились даже подростки. На проходных, в том числе и на нашем заводе, - обыскивали рабочих. 14-тилетняя девчонка, ученица в одном из цехов, у которой не было родни, попыталась вынести на себе кусок меди. Когда вахтер распахнул телогрейку, оказалось, что под ней у нее ничего не было, лишь свисали худые грудки.  Вахтер не пожалел, девочке дали 5 лет тюрьмы. Такое время было – шла война.
       Сказывалась и жилищная неустроенность: население города возвращалось из эвакуации.  Жилья не хватало. Особенно страдали фронтовики-инвалиды.
        Помню, как у Павелецкого вокзала на остановке в трамвай из-за очереди не мог пробиться инвалид. Водитель закрыл двери прямо перед ним, и трамвай поехал. Инвалид что-то  закричал и в сердцах ударил костылём по оконному стеклу. И так было часто.
        Помню, как на площади «трёх вокзалов» в Москве, хромой фронтовик с наградами на гимнастёрке и с палочкой в руке попросил у встречного франтоватого молоденького офицера денег на билет. Получив грубый отказ, фронтовик долго кричал обидчику вслед, что «пока одни родину защищают, другие бессовестно жируют».
      Отец мой, инженер-полковник в отставке, уже очень больной  (это было  в 70-е годы) возмущался, когда от него потребовали, чтобы он явился в военкомат для оформления документов на медаль, и он тащился туда по жаре, хотя всё можно было бы решить у него дома. Прапорщику в военкомате было некогда. 
       Прошли годы, и как-то примелькалось звание фронтовик. Масса выживших фронтовиков становилась обузой для государства. Правда, я с юношеских лет невольно выделял среди них фронтовиков с орденом «Красной звезды» на лацкане пиджака. Таким был, например, директор моей школы в Шереметьевке под Москвой Павел Иванович Букринский. Незаметный внешне, спокойный, справедливый и очень полезный для школы человек. О нём говорили уважительно: «фронтовик!».
     Такими были поголовно все профессора и преподаватели Военно-медицинской академии имени С.М.Кирова, в которой я учился в пятидесятые годы. И старший врач моего парашютно-десантного полка в Рязани  Василий Михайлович Головин, воевавший на озере Балатон в Венгрии, был таким же. Да и старшие товарищи по работе в Саратовском военно-медицинском факультете. С ними было как-то просто и надёжно, словно они на всю жизнь пережили что-то такое, что делает человека выше и чище. Они войну пережили, советскую власть защитили и победили. С ними и сама эта власть становилась надёжнее.
      Выходили тогда замечательные фильмы о фронтовиках: «Живые и мёртвые» и «Жди меня» по К. Симонову, к примеру. А песни? «Землянка», «Тёмная ночь»? Их сочиняли фронтовики и пели фронтовики, и с ними умирали.
       Фронтовиков даже в  девяностые годы было ещё очень много. О них вспоминали, конечно, особенно в праздники, но всё же  это поколение героев, особенно погибших и неизвестных, постепенно забывалось и становилось, как говорят, забытым полком. Могилы неизвестного солдата превращались в обязательные, но омертвевшие памятники ушедшему великому прошлому. Рядом с ними разве что не щёлкали семечки.
       Но в глубине народной души, в каждой семье все эти годы сохранялась память о пролитой крови и жизни, отданной за Родину миллионами наших предшественников, наших родных. Память живая, неумирающая, священная. Эта память звучала в словах песни: «Солдаты, что полегли когда-то, превратились в белых журавлей».
      За последние полвека бывшие фронтовики и ветераны тыла фактически вымерли. Обширное посещаемое кладбище России, могилы с крестами, с полумесяцем, с красной звёздой на надгробьях приняли в себя с почётом или просто так тех, кто составлял в своё время единый советский народ в сороковые-девяностые годы. Теперь остались только долгожители. Особенно безнадёжным был период 90-х годов. Умирали от ран, болезней, аварий, алкоголизма и социальной депрессии. Только с начала двухтысячных появились признаки государственной поддержки ветеранов.
      Воссоединение с Крымом, восстание на Донбассе вызвало небывалый подъём национального самосознания российского народа. Выражением патриотизма стала и акция «Бессмертный полк», о которой рассказывается в нашем очерке. Реальная, ещё до конца не понятая значимость этого проявления растущего самосознания  народа значительно превысила важные проблемы импортозамещения  и достижения экономической самостоятельности нашей страны.
       Многомиллионное шествие граждан 9-го мая в память о погибших фронтовиках и ветеранах тыла, поддержанное всем народом, оказалось событием исключительно советским. Это подчёркивал  и интернационализм демонстрации памяти. Впервые за многие годы советский народ подтвердил свою идентичность и жизненность. Ни в какой стране мира такой  взрыв народной памяти был бы невозможен, как в нашей,  всё ещё советской, стране. Этому не помешали ни власть лавочников, ни либеральная оппозиция, ни обывательское неучастие потребителей.
       Несмотря на трудности современной жизни, кризис и попытки изоляции нашей страны, фронтовики (пусть хоть таким образом) прошли-таки по Красной площади, мимо Мавзолея и могилы своего Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина, доказав, что связь времён не прервалась.  Народ не обмануло то фанерное посмешище, которым эти великие реликвии были закрыты властью. Или Сталин – не фронтовик?
        Забытый - было, а на самом деле бессмертный полк воскрес! Многие этого очень боятся. Воскресший полк может и восстать. Не случайно, по-видимому, после 9 и 10-го мая телевизионный показ народного шествия, затмившего даже грандиозный парад наших войск на Красной площади, ни разу за прошедшие полтора месяца не был показан повторно. Даже в день скорби 22-го июня. Почему бы это? Кто-то ворует народную память? Кому она не нужна? Есть, над  чем подумать.
22 июня 2015-г года, г. Саратов