Невидимки. Глава 30

Они прибыли в сам городок только глубокой ночью. Теперь они - невидимки, смутные тени, очерченные светом малахитовой луны.

Всё это время Даниэль вёл машину один: Кристиан не сменял его, так как он, неприспособленный к обычной жизни, просто не умел водить. Дани уже не мог без отвращения смотреть на кофе, которое пил в переизбытке, чтоб не заснуть. Головная боль его стихала благодаря тому лекарству, но через время снова начинала одолевать. Одолевали и сигналящие ему машины, водители в которых его узнавали. На каждой заправке ему приходилось или слушать проклятия, как «предвестнику Апокалипсиса», или восхищённые высказывания, как спасителю, и выполнять со скрываемой неохотой просьбы сфотографироваться вместе…

И ненависть этих людей и любовь неоправданны, не имеют основы. Они не знают, как есть всё на самом деле. Они обожают или не могут терпеть не самого Дани, а того, кого никогда не было. Пустое место. Иллюзию. Мираж. Кристиан ревностно понимал разницу между всеми теми людьми и собой. Он-то знает всё про Дани, абсолютно всё. Де Снору казалось, что если вычеркнуть из него эти лучшие чувства к нему, то он потеряет часть себя. Он уже не представлял себя без него.

Как только наш художник увидел в талой, влажной мгле зелёной ночи очертания родных улиц, где рос и с которыми связано у него много памятного, то в душу его постучалась почти постыдная, тоскливая ностальгия. Вот и его дом… «Останови», - робко произнёс он. Да, нужно было торопиться выполнить задуманное, но Даниэль не мог отказать этой просьбе.

Они вышли на подгнивший, грязный снег. В мглистом воздухе вяло и слабо пахло весной. Лунная жуть несла на своих тихих крыльях потустороннее. В полутьме дом тот, двухэтажный, приземистый, скучный, как ветхая прямоугольная коробка, казался Даниэлю игрушечным – его выбросили на свалку, на пустырь. Кристиан же видел в нём особенное своё царство, покинутые свои владения.

«Окна моей квартиры», - указал он на два чёрных квадратных колодца в серой стене. В его голосе чувствовалась даже радость и изумление. «Я хочу зайти. Ненадолго. Я ключи взял.»
 
Всё осталось именно таким, каким Кристиан по уезду всё и бросил. Только прибавилось холода и пыли. Только всё изменилось до неузнаваемости, словно то, что в жизни художника успело произойти, не позволяло прежним взором смотреть на его старое жилище. Простые вещи представлялись ему пронзительно трогательными, хрупкими. Вот эти пустые вешалки, выключатели, стыки обоев, лепнины на потолке – они хранят его историю. Историю того Кристиана, что мечтал о Мидиане, что обольщал женщин, что упивался замысловатыми словосочетаниями стихов. Тот юноша оказался иным, не таким, как ныне, потому что не был знаком со слишком многим и …многими.

Даниэль понимал его осторожную медленную поступь, его трепет.

На столике оставались старые облезлые кисти, несколько смятых тюбиков краски. Это был некогда милый художественный беспорядок, а сейчас – целое знамение той огромной силы, что вырвала его из прежних стен. Даниэль прижался щекой к дверному косяку и закрыл глаза. Он на небольшое время погрузился в бездонную пустоту утомлённого рассудка, где кишели тысячи неуловимых и не оставляющих его мыслей. Внезапно его заставил очнуться де Снор, решивший показать кое-что с вдохновенным, почти детским нетерпением.

- Узнаёшь? – шёпотом спросил он, держа старый снимок. Там – светловолосый мальчик лет десяти, улыбающийся во весь рот, добродушный и простой. Самый обычный ребёнок.
- Да ладно… - хмыкнул, действительно удивившись, Даниэль.
- Я такой тут дурачок, если честно… - рассмеялся Кристиан, но и это делать предпочёл не во весь голос. - Вообще, все шутили, что я приёмный. На мать только походил несколько, а на отца и вовсе нет.
- Удивительно, - медленно проговорил Дани, почти уверенный в том, что ведьма не врала по поводу их родства. 

Кристиан стал задумчив. После паузы он рассудил:

- Родство – это вещь такая... Интересная. Может, у моего отца был в роду кто-то, от кого я унаследовал некоторые черты. Но когда моя мать умирала, то она сказала мне по секрету, что всё иначе… В общем, не суть.

И здесь Даниэль был уверен на все сто процентов, что Торесен и есть отец Кристиана. Всё же что-то от него мелькало, искрило в его повадках. Именно сейчас это Даниэль видел отчётливо и удивлялся тому, что упустил очевидное раньше. Возможно, потому что видится в основном то, что хочет видеться…

Мой герой почти не заметил в сонной прострации, как из рук Кристиана исчезла фотография и появилась бутылка вина. Она тоже была оставлена в тот вечер – начатая, но плотно закрытая. Де Снор сказал, сделав полный глоток:

- Она меня дожидалась. Хорошо, когда кто-то ждёт. Вот тебя – Адели.
- И Андерс, от которого меня тошнит, - и Дани лениво зевнул.
- Меня никто не ждёт… В твоей компании я слыву чудаком, да?
- Ты же сам знаешь, что к тебе очень серьёзно и с уважением относятся. Только Скольд до сих пор тебя не может принять.
- О! Ему я ему до сих пор кажусь злодеем… - и Кристиан глотнул ещё.

Даниэль бесцельно шёл вдоль мастерской по скрипучим половицам и говорил отстранёно, искренне:

- …Здесь такая планировка, что мне кажется, что семейство Флоренцев снова за стеной. Словно Адели чуть ближе. Не знаю, смог бы я всё сделать так хорошо, если бы не мечта быть с ней в спокойном, ничем не угрожающем мире. Я люблю её. Что бы я не делал, как бы я не поступал, я с ней. У меня такого не было раньше. Я к ней, знаешь, прикоснуться боюсь неосторожно. Я никак не могу привыкнуть к этому огромному, бездонному счастью.

Он вздохнул тяжело. Встрепенулся:

- Пора!

- Я хочу напоследок сделать кое-что…

Кристиан лёг на одну половину кровати в спальне набок, точно оставив другую половину для кого-то. Он безжизненно произнёс с тающей улыбкой:

- Вот здесь я располагался именно так, когда решился продать холст с ней Яну. Я с ней прощался здесь. Недальновидный идиот…

После он вдруг напугано поднялся, точно ужаснувшись чему-то, и они прямиком молча вышли за порог, погасив свет. Квартиру снова затопило лунное болото.

Два скорых, резких поворота ключа.

- Возьми. И никогда мне не возвращай, - на лестничной площадке художник отдал ключ неровным, дрожащим, но решительным жестом Даниэлю.