Тайна брига

Светлой памяти моего отца военврача III ранга
Когана Ханана Иосифовича.

Тайна брига.

Отец мой погиб в августе 1941 года. Вот что я прочел об этом в книге «Врач на войне»  А.В. Смольникова, начальника медслужбы Краснознаменного Балтийского Флота в то время.
 Штабной катер, на котором находился отец, неожиданно встретился с финскими катерами. Моряки не дрогнули перед имеющим численное превосходство противником и приняли бой.
 В бою отец получил ранение четырьмя пулями в живот, был впоследствии оперирован в Выборгском госпитале. Операция осложнилась перитонитом, и отец скончался.
Его хоронили с музыкой. Как-то, уже в зрелом возрасте, я спросил у мамы: «В то время шла война, и похорон с оркестром вроде бы уже не было».
Она, задумавшись, ответила: «Оркестр и  машину предоставил командир части, потому, что папа погиб героем.
Моряки оркестра рассказывали, что отец стоял рядом с капитаном на капитанском мостике. В ходе боя, до  того смертельного выстрела финнов, он успел кинуть гранату. Взрыв повредил двигатель финского катера. Финнам пришлось его буксировать, и бой прекратился».
 Мне было от роду 1 год и два месяца.  Это тот возраст, когда малыш только начинает познавать  мир, и очень нужна помощь взрослых. Кроме того, растущему организму требуется  полноценное питание. А где его взять в условиях блокады, жесточайших обстрелов и бомбёжки?
 Тётушка Слава, у которой я остался на руках после  ухода мамы добровольцем в составе 189 стрелковой дивизии «Народного ополчения»  на фронт, вместо погибшего отца, мне позднее рассказывала: «Вначале мы бегали в бомбоубежище, но  однажды бомба разрушила его, и мы перестали спускаться по тревоге.
Это было очень суетно. Вероятность погибнуть в своей квартире или в бомбоубежище была такой же. Но иногда, в моменты бомбежек, ты вставал в кровати и истошно орал: «Лебца,.. лебца!». Я не выдерживала твоего крика, судорожно хватала тебя, и мы опускались в соседнее бомбоубежище, где к удивлению всех, ты вел себя как пай-мальчик и хлеба не просил».
Все ее рассказы о блокадном Ленинграде запомнились мне. Помню, что уже в возрасте десяти лет я заинтересовался красивыми домами, непроизвольно останавливаясь около них. Смотря на решетки, на колонны, на лепку, я очень удивлялся, почему они остались целыми. Мне казалось, что разбомбили только неуклюжие, плохие дома, а красивые специально оставили для детей блокады, чтобы они любовались ими и никогда не забывали своих сверстников, которым  уже не суждено увидеть эту красоту. .
 Сообразить, что  повреждения на Исаакиевских колоннах, на Аничковом мосту, в других местах являются результатом попадания осколков  одного из 148478 снарядов, выпущенных фашистами по городу, я тогда еще не мог.
А,вообще, можно ли представить последствия  102520 зажигательных и 4643 фугасных бомб,сброшенных на мирное население города.
16 бомб на один квадратный километр!
Такие атаки уничтожали безвинных детей,матерей,стариков.
Немногие,в том числе и я с тётей чудом выжили.
Цифры блокадной статистики ужасны.
Они неопровержимо говорят о звериной сущности фашистов.
 Ещё страшнее распоряжения самого главаря недоумков.  В идиотском приказе  фюрера1-а 1601/41 от 22сентября 1941 года было предложено: «тесно блокировать город и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбёжки с воздуха сравнять его с землёй
 В возрасте около одиннадцати лет я  попросил разрешения самостоятельно проехать на трамвае. 
«Пора, сыночек», - сказала мама, написав записку-доверенность для администрации - «только будь осторожен». Я сел в  трамвай №15 и доехал до Эрмитажа.  Из детских воспоминаний этот день остался для меня самым ярким.
- Ты с кем? – спросили меня контролеры на входе.
- Я сам! – гордо ответил я.
- Молодец, сынок, - похвалила меня сотрудница Эрмитажа. У нас дети должны находиться под наблюдением взрослых, но сделаю исключение, раз мамуля тебе разрешила . Тебя будут передавать из рук в руки смотрительницы залов
Помню, залы меня удивили, но мало заинтересовали.
 Зато я не мог оторвать взгляд от ручек дверей каждого зала. Некоторые из них представляли собой лапу орла, схватившего красный, сделанный из гранёного стекла шар.
«Вот это да!» - застыл я в изумлении. «Видно каждое перышко, да еще когти! Как это удалось? Вот это мастерство!» - продолжал я восхищаться.
Талант, мастерство, труд над над мельчайшими деталями -остаются загадками моих анализаторов на протяжении всей моей жизни ,особенно после приобретения врачебных познаний о тайнах мозга.
Любое творчество должно быть свободным.
Ну разве можно представить , что используя палочные удары, удалось заставить китайских мастеров так искусно вырезать в одном деревянном шаре, один в другом ,аж до двадцати, свободно передвигающихся узорчатых шаров?
А разве можно подумать, что российские крепостные мастера ,создавшие замысловатые узоры Эрмитажных дверей, оконных рам делали такую красоту принудительно?
 Перед Колыванской вазой я обомлел. Я подходил к ней и справа, и слева, сравнивая свой рост с ее высотой. 
С трудом, по слогам прочел о количестве тягловой силы, доставившей ее из тайги. Это еще более изумило меня.
Огромную каменную чашу, установленную на специальном усиленном фундаменте, можно увидеть в одном из залов Нового Эрмитажа...
Она считается самой большой чашей в мире, изготовленной из яшмы...
Специально ,в мельчайших подробностях опишу уникальность и невероятное трудолюбие простых русских каменотёсов, сотворивших такое чудо, чтобы каждый читающий повесть проникся значением не только одного шедевра, но и всей бесценной коллекции одного из лучших музеев Мира.
-
Из постановления жюри Всемирной выставки в Лондоне по поводу русских яшмовых ваз...
1851г.
Свое имя - Царица ваз эта чаша получила, бесспорно, не зря...
В мире нет другой такой огромной чаши из столь твердого камня...
Ни Древний Египет, ни античная Греция, ни императорский Рим не создали ничего подобного, хотя искусство камнеобработки насчитывает тысячи и тысячи лет...
Создавалась Царица на Фабрике колоссальных вещей - уникальной и, несомненно, тогда единственной не только в России, но и в Европе специализированной мастерской по обработке крупных яшмовых вещей...
В 1819 году каменный мастер И. С. Колычев, во время поисков камня для колонн нашёл монолит длиной 10,5 метра...
Осмотрев его, обнаружили сквозную трещину, которая делила монолит на две неравные части...
Пригодной в работу была признана большая часть, имеющая длину 5,6 метра...
Из этого куска породы в 1820 году и решили изготовить вазу по рисункам архитектора Мельникова...
Управляющий фабрикой Михаил Лаулин представил Кабинету Александра I чертежи и модель монолита...
Доложил, что обработанный камень, от которого отделены трещиноватые части, вполне пригоден для изготовления особо крупной Эллиптической чаши...
И очень скоро Кабинет известил М. С. Лаулина о размерах, в которых хотел бы видеть новое изделие, а 21 ноября 1820 года прислал рисунок и предписание приступить к работе над огромной Эллипсовидной чашей...
Позже им была прислана гипсовая модель чаши...
Сначала работы шли в каменоломне...
230 человек под началом И. С. Колычева вытащили камень и с помощью воротов и бревенчатых лежней подтащили его к камнетесному сараю, подняли от земли на метровую высоту, утвердив на стойках...
Около сотни камнетесов разом со всех сторон начали обрабатывать его долотами...
Спустя два года камень уложили на особо устроенные деревянные дровни и вручную, с помощью воротов и бурлацких лямок, потащили в Колывань на шлифовальную фабрику...
567 человек впряглись в канаты и за восемь дней передвинули глыбу на 30 верст - расстояние, отделявшее каменоломню от фабрики...
Там рабочие приступили к обтеске верхней части чаши...
На это ушел год...
В 1832 году началось "вынятие внутренности чаши долотною работою" - кропотливейший, однообразный труд...
Обтесывали, шлифовали, полировали...
Практически все вручную...
С предельной осторожностью, конечно, тоже вручную, долотами бригада резчиков - 42 человека - вела резьбу орнамента...
И только в 1842 году все работы подошли к концу...
Но потом еще почти год девять мастеровых подправляли полировку...
Одновременно с этим шли поиски камня для пьедестала. Не раз и не два находили, казалось бы, нужный монолит...
Однако, как только брались за его обработку, в камне обнаруживались внутренние пороки...
Наконец к 1842 году пьедестал тоже был готов...
В центре его просверлили отверстие для установки пирона - стального стержня, на который предстояло монтировать ножку чаши...
В общей сложности почти четверть века прошло от того времени, когда была найдена грандиозная яшмовая глыба, до дня, когда из Колывани сообщили о готовности отправить гигантскую вазу в столицу...
Ее высота - 2,5 метра, большой диаметр - 5, малый - более 3 метров...
Вес Царицы ваз составляет 19 656 килограммов...
19 февраля 1843 года караван из 154 лошадей, впряженных в особо приспособленные сани, повез чашу весом 660 пудов из Колывани к Барнаулу...
Из Барнаула обоз двинулся в Екатеринбург, а потом водным путем по рекам Чусовой, Каме, Волге, Шексне и далее по Мариинской системе...
Через шесть месяцев "Царица" была доставлена в Санкт-Петербург...
- Вещи таковой тяжести и величины до ныне отправляемо еще не было, потому и требовалось в пути особенно сметливое управление и неусыпная бдительность, чтобы при перегрузках чаши и в особенности следования ее сухим путем, упреждать все случаи, могущия повредить вещь, из каменных изделий столь редкую и драгоценную, и потому обязанность в сем случае господина Ивачева была ответственна и продолжительна...
Начальник Колывано - Воскресенских заводов Бегер.
Для справки:
По современным дорогам, путь от Эрмитажа до Алтая составляет 3500 км...
Заметим, что железных дорог тогда не было, да и вообще никаких дорог с  твёрдым покрытием не существовало... Максимальная грузоподъёмность обычного конного экипажа в то время составляла 200 пудов (3200кг.), и скорость движения её не превышала 5 км. в час...
В Петербурге "Царицу ваз", похоже, мало кто ждал...  Баржа с ней долго стояла на Фонтанке у Аничкова моста... Затем деревянные ящики с чашей и пьедесталом выгрузили на набережную Невы против Эрмитажа... Поместить "Царицу" в парадном втором этаже Зимнего дворца, где были собраны выдающиеся произведения русских камнерезных фабрик, не представлялось возможным из-за ее веса и габаритов...
О другом помещении заранее не подумали...
Только в 1845 году "Царице" отвели так называемый проезд недавно выстроенного здания Нового Эрмитажа... Там еще в течение четырех лет сооружали для нее особый автономный фундамент...
Осенью 1849 года 770 рабочих подняли и поставили чашу на место...
Однако вскоре проезд был перегорожен стенами, и колыванская "Царица" оказалась в вечном плену слишком тесного для нее зала...
Вот такая история...
Созданный русскими мастерами шедевр искусства поражает как своей красотой, так и размерами...
Интересно то, что современные мастера изготовить такое изделие из цельного куска яшмы не могут. Дело в том, что яшма - слишком хрупкий материал, который при обработке легко даёт трещины...
Причём, чем красивей узор камня, тем он более хрупок...
Исследователи решили провести эксперимент по созданию уменьшенной копии Колыванской вазы и предложили самым именитым современным мастерам изготовить из цельного куска яшмы вазу с размерами метр в высоту и полметра диаметром...
Все каменных дел мастера, как один, дружно ответили отказом...
Заявив при этом, что такую работу сделать невозможно и, из-за хрупкости обрабатываемого материала, заготовка будет испорчена ещё при её грубой обработке...
Как мастера Колыванской шлифовальной фабрики, не имея современных аппаратов по резке камня, а пользуясь лишь примитивными ручными инструментами, смогли изготовить Царицу ваз?
Это остаётся покрытой пылью веков тайной, которая так и остаётся неразгаданной...
Вполне возможно, что мастера того времени могли владеть какими-то особыми тайными технологиями, которые с течением лет были забыты и утрачены...
Нам, с восхищением глядящим на созданные ими шедевры, остаётся только удивляться и недоумевать..
Вот имена Мастеров - эти люди достойны того, чтобы о них помнили: Т. Н. Воротников, Ф. Ф. Есаулов, Я. Ф. Есаулов, П. И. Зудов, М. Я. Мурзинцев, Д. А. Осколков...                Наблюдали мастера И. С. Колычев, М. С. Лаулин, И. М. Ивачев, И. М. Коновалов...
 На втором этаже я очень расстроился: все заглядывали в серебряную ванну, а я из-за маленького роста дотянуться не смог.  Время пролетело незаметно. Голова кружилась от красоты увиденного. Прозвенел звонок, возвещающий о закрытии музея, и я направился к выходу.
Напротив Тучкова моста на Мытнинской набережной,  недалеко от Эрмитажа, жила любимая тетя Слава, спасавшая меня в блокаду. Я решил к ней зайти и похвастаться своей самостоятельностью.
 Ужас, который возник в ее глазах при моем появлении, я вспоминаю до сих пор.
 «Неужели ты один?», - всполошилась она. Быстро накинув шарф и надев пальто, она схватила меня за руку и повезла на Международный проспект, где мы жили с мамой. Всю дорогу она причитала и плакала, ощупывая меня, видимо не доверяя своим чувствам, и желая убедиться, что я еще жив.
 «Симка, ты сошла с ума!» - отчитывала она мою маму. «Думаешь, ты была на передовой, значит ты герой! Как тебе взбрело в голову разрешить этому молокососу одному ехать на трамвае? Я всю войну его спасала! Нам было еще труднее, чем тебе! Я тебя оберегала и всего не рассказывала.
 В ту голодную зиму Лева заболел. Поднялась температура до сорока градусов. Когда я вызвала участкового педиатра, она, осмотрев ребенка, очень пожалела меня и тихо сказала: «Мамаша, вам двоим -  не выжить. Кушайте лучше сами. Ребенок, похоже, не жилец». Но ты знаешь, я – упрямая. Я его кормила».
Тетино упрямство я ненавидел. Она была настоящей волюнтаристкой. Неисполнение приказания грозило длительным её молчанием до тех пор, пока оно не было выполнено. Я иногда даже думал – лучше бы она поколотила меня, но она этого никогда не делала.
И вот тогда впервые я подумал: «Как хорошо, что она упрямая». Затем заплакала мама, узнав эту историю, и тетя стала обнимать и целовать ее со словами: «Дурочка, что было, то было, радуйся, что всё прошло и мы живы».
 У тети было удивительное сердце. Она всех жалела, всегда помогала кому могла. Единственные злые слова, проклятия, которые я слышал от неё, особенно в старости – это когда заговаривали о фашистах:
«Сволочи! Сколько безвинных погубили! Пускай они трижды перевернуться в своих гробах!»
 Самой ей не повезло: она родилась хромоножкой, не очень симпатичной, а потому осталась старой девой. Но если кто-то из родственников заболевал, то первой в больнице появлялась тетя Слава и находилась там вместо няньки до выздоровления заболевшего.
 Видимо этот день большого чувственного переживания  заложил во мне  любовь к Эрмитажу. До сих пор у меня возникает какое-то трепетное чувство при приближении к музею. Описать его невозможно. Что-то похожее на чувства,  возникающие при встрече старых друзей после вынужденной разлуки.
Теперь у меня, конечно, другое  отношение к  экспонатам, но зуд познания с известными вопросами: «Как  и каким образом?» - с годами только усиливается.
 Причем бывает, что вопросы возникают неожиданно, и только длительное размышление или кропотливое исследование позволяют уточнить, а иногда и открыть для себя новые исторические факты. Помню, как-то  по радио я услышал, что на средства русской княгини-эмигрантки отреставрирован Помпеянский зал.
Мы с супругой  сразу пошли в Эрмитаж. Порадовались за реставраторов, за их золотые руки, В зале меня привлекла  одна инталия из горного хрусталя. Я остановился в изумлении. Изображение римского правителя преломлялось на свету. Когда я смотрел  справа, лицо смеялось,  слева - морщилось, сверху - кривилось. Создавалось впечатление, что оно живое и говорит со мной из своего далека.
 Я проделывал кивки, наклоны в течение 15 – 20 минут, завороженный процессом преломления света в горном хрустале. Ко мне, что-то заподозрив, подошла смотрительница. Спросила:
- Что Вы так долго здесь делаете»? - Я ответил:
- Изучаю.
- Вы, что, камнерез?
- Нет, я совсем не профессионал.
У меня возникла масса  вопросов: первый – чем мастер резал камень, который по твердости не уступает алмазу?
 Вопрос второй, – как  он интуитивно угадал, что поделка будет так преображаться, преломляясь в лучах света?
Третий вопрос – сколько надо было иметь терпения, чтобы в то время, когда не было механической обработки, все это вырезать и отшлифовать? И, наконец, самый большой вопрос – что думала семья этого художника, который в уединении корпел годами, создавая произведение, чтоб из того века поговорить со мной, живущим уже в новом тысячелетии?
 Моя любовь к Эрмитажу и тяга к самопознанию распространилась не только  на Эрмитаж,  но и на все прекрасное, что нас окружает. Плохо ли это,  или хорошо – судить вам, но если говорить образно, из искры возгорелось пламя поиска и увлечения мировым шедеврами, которое помогло мне лично узнать тайну маленького парусного судна. 
В 1972 году моя жена заканчивала институт. Ей выдали диплом инженера-механика с отличием. Событие было неординарным и мне захотелось, чтобы она запомнила этот день.
 Как образцовый супруг я честно обошел большое количество магазинов в поисках подарка, и лишь под вечер мой взгляд остановился на копии картины И.К. Айвазовского «Бриг Меркурий».
 «Вот то, что мне нужно!» - обрадовался я.  Во-первых, я с детства люблю море. Может, это даже наследственное, всё же папа был корабельным врачом.  Еще мне нравится изумительная красота закатов на море и какое-то необычайное настроение в моменты шторма.
 Во-вторых, сразу вспомнились слова М.Ю.Лермонтова(1832г.) и, непроизвольно, музыка романса А.Е. Варламова:
 
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далёкой?
Что кинул он в краю родном?..

Играют волны - ветер свищет,
И мачта гнётся  и скрыпит…
Увы! – он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
 
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой…
А он, мятежный, ищет бури,
Как будто в буре есть покой!

На обороте  я написал: «Маленькому кораблю – большое плавание». Мы повесили картину в комнате над входом, где она провисела более тридцати лет.
 Головы у нас поседели, но море, облака, солнечные блики на картине не изменили своей окраски. Бриг по-прежнему идет навстречу кораблям. За эти годы картина стала нашим домашним талисманом. Теперь, когда что-нибудь не так, я шучу: «Бриг не потонул, ну и мы выплывем». Недавно, протирая пыль на картине, я стал более пристально ее разглядывать и удивился.  Бриг находится на ветре.
В морской терминологии это называется фордевинд. Это видно по раздувающимся парусам, по облакам, по волнению. Выходит, он развивает полную скорость, но подняты не все паруса. Почему?  Потом, какие – то множественные пятна на парусах. Что – пробоины? Может, был бой?
В душе отругал себя. За столько лет узнал многое, а о картине ничего не знаю. Позор! А тут есть какая-то тайна...
В первый же выходной мы пошли в Русский музей. Там как раз была выставка  Айвазовского. Ребенком мне казалось, что лучшего музея, чем Эрмитаж не бывает. Но с возрастом я  стал понимать, что каждый музей уникален и прекрасен по-своему, и ценности любого музея принадлежат всему человечеству.
И вот Айвазовский. При входе в зал мы невольно замерли, настолько талантливо изображена «гордая краса» в самых разнообразных состояниях.
Трудно выразить словами  оттенки и многообразие этого чуда.  Море представлено шумящим, кипящим, бурлящим, показывающим свою  мощь во время бури.
 А рядом картины с ласковым, нежным, тихим морем. Вот оно успокоилось, замерло, будто заманивая зрителя в свои просторы.  Из них две картины, как мне кажется, представляют высочайшее мастерство мариниста, отражая необычайную технику передачи пространства и моря.
 Одна из них как бы визитная карточка начинающего мариниста – «Этюд воздуха над морем», за которую он получил серебряную медаль в 1835 году, через два года после начала учебы в Академии Художеств. Вторая картина – произведение уже зрелого мастера – «От штиля к урагану» (1892 г). На глазах зрителя сонное море превращается в дикий бушующий океан.
 Мы узнали о необычайной работоспособности Ивана Константиновича: около шести тысяч живописных полотен. В течение своей жизни художник участвовал в 120 выставках. А самое удивительное, что многие картины он писал дома по памяти.
Организаторы выставки подготовили её прекрасно. Ну, как не поделиться с читателем, какие мы там увидели документы из Центрального Государственного Архива ВМФ, характеризующие работу чиновников Министерства. Например, такие раритеты бюрократической машины:
1) «Высочайше повелеваю: Академика Айвазовского причислить к Главному морскому Штабу Его Императорского Величества в звании живописца сего штаба».
2) «….Посему дающего право на мундир Морского Министерства, и с тем, чтобы звание сие считалось почетным без производства денежного по оному содержания – имея в виду, что труды будут вознаграждаться каждый раз особо. Петергоф, 13.09.1844».
3) Следующая инстанция. «Государь император высочайше посылать изволил…» далее тот же текст, а внизу исправление от 21.09.1844  «не академик, а просто художник».
4) Следующая инстанция: «Министр Императорского Двора в Гидрографический департамент Морского Министерства: Канцелярия Морского министерства уведомляет, что Айвазовский не имеет звания Академика, и потому мы считаем только художником. 25.09.1844».
Но через четыре дня Академия поправила министерство, и от 29.09.1844 года имеется следующая запись: «За искусство в познании живописи морских видов возведен от Академии в звание Академика».
Это произошло, когда художнику было 27 лет. А через год Айвазовский был признан членом Амстердамской Королевской Академии Художеств. Так, практически за одиннадцать лет, ученик пейзажного класса профессора М.Н. Воробьева от Академии Художеств стал выдающимся маринистом, знаменитым во всем мире.
Увлекшись, мы чуть не забыли цели посещения. И вот, наконец, «Бриг Меркурий». Оказывается полное название картины «Бриг Меркурий после победы над двумя турецкими судами встречается с Русской эскадрой». 
Если бы это название я прочел в момент покупки!...
 В 1847 году Айвазовский получил звание профессора, а в июле 1848 года открылась его юбилейная выставка в Феодосии, где были выставлены его новые произведения, в том числе и эта картина.
 Еще раз он возвратился к этой теме в 1892 году, написав новую картину «Бриг Меркурий атакован двумя турецкими кораблями». Стоя около неё, я, наконец, всё понял.
 Изображен бой, невероятный по соотношению сил. Маленький бриг, как мышонок, в ловушке двух гигантских линейных кораблей трехдечного (три палубы с тремя рядами пушек от 110до120) и двухдечного (две палубы с двумя рядами пушек от 74 до 84), принадлежащих турецкому флоту,  дерзко ведет огонь на два борта.
 Стало понятно: детали боя я смогу узнать только в Военно-Морском Музее. Моё исследовательское любопытство разгорелось до предела. Но дальнейшие события моей жизни, похоже,  специально растягивали процесс выяснения тайны брига, в отместку за пренебрежительное отношение к искусству Ивана Константиновича.
 В следующий выходной мы решили сходить в Военно-морской музей. Чтобы соединить приятное с полезным, пошли по Набережной Невы. Жители Петербурга меня поймут.
Морозный воздух, сверкающие льдинки, хрустящий под ногами снег и умопомрачительная красота покрытых  инеем  исторических зданий, мостов, шпилей, в отличие от допингов и лекарств, надолго создают прекрасное настроение и, как написано в инструкциях к тем же лекарствам, повышают тонус и жизненные силы.   
Мы уже подходили к  Троицкому мосту, когда, прекратив беседу, жена вдруг испуганно сказала: «Смотри, кажется,  кто-то тонет» Я посмотрел на Неву. Действительно, метрах в трех-четырех от берега в полынье барахтался ротвейлер.
 Ступеньки спуска были покрыты льдом. Я  съехал вниз, удачно остановившись на площадке перед водой. А собаке, видимо, остановиться не удалось, и она скатилась в полынью.
 Собрались сочувствующие. Каждый предлагал своё. Наконец, мы решили связать несколько поясов, а в конце закрепили палку, чтобы пес зубами уцепился  за неё. Пытаясь добросить до него палку, я свалился в воду.
Когда оглянулся, собака уже ушла под лед. Выбраться мне помогли мужчины из толпы.
Дальше все было, как в кино. Жена сказала: «Давай остановим такси». Я возразил: «Какое такси, с меня же течет вода, надо быстрее бежать к Финляндскому вокзалу. Мороз сделает свое дело, и при посадке в автобус я уже буду в «костюме космонавта» - серебристо-белом. Дома – сразу теплую ванну и боевые сто грамм».
 При нашем появлении дома теща удивленно отметила: «Что-то вы быстро возвратились? Да и вид какой-то помятый». Отвечать я ей уже не мог, так как у меня свело челюсти от холода.
 Я быстренько разделся и погрузился в горячую ванну, не забыв закончить процедуру боевыми ста граммами.
 Так судьба проверила мою военно-морскую подготовку, предоставив мне в дальнейшем возможность написать, при желании, отдельный рассказ «Героика будней»… 
Но еще более героически в тот день выглядела жена. Осуществляя наш марш-бросок к Финляндскому вокзалу, она, поскользнувшись, грохнулась с такой силой, что я думал, перелома нам не миновать.
Удивительно, что даже такой знаменитый детективный метод поиска, как осмотр и прощупывание, результатов не принес – не было даже синяка. Видимо, стресс значительно оздоровил организм испытуемой.
Что-то отводило меня от поиска тайны Меркурия…Всё же через определённое время я попал в музей. Осмотрел макет брига, узнал некоторые детали боя, но опять остался неудовлетворенным.
 Помогла профессия. Моими пациентами оказались работник  центрального архива ВМФ и библиотекарь. Узнав, что я увлечён темой « Меркурия»,они через несколько месяцев, по моей просьбе раздобыли на время редкие книги А.С. Матвеева, С.И. Белкина и Ю.М. Стволинского с выдержками из ценных документов Архива ВМФ. В них были, именно, те сведения, которые я так долго и кропотливо искал.
Удивительно, что тайна брига озадачила не только меня одного, но и многих историков. Оказывается, материалы о бриге «Меркурий» затерялись в бюрократических инстанциях архива Военно-Морского флота на многие годы.
Причиной послужили три интересных факта.  Во-первых, рапорт командира брига А.И. Казарского, написанный по форме того времени, оказался «суховат» и лаконичен. В нем не было деталей боя.
Кроме того, Казарский  неточно указал количество орудий у противника 184,а данные турецкого офицера, участника того боя, говорят о том, что их было 220, что делает победу русских еще более невероятной. Рапорт не совпадал с записками штурманского кондуктора «Меркурия» Селиверста  Дмитриева под названием «Из журнала служившего на бриге «Меркурий» в день сражения 14 мая 1829 года», где подробно рассказывается о многих героях сражения и трудностях управления поврежденным судном.
 Дмитриев, соблюдая субординацию, передал свои записки Казарскому, но тот неожиданно, в возрасте неполных тридцати шести лет, скончался  16 июля 1833 года и опубликовать их не успел.
Этот второй факт (художественное описание, а не положенный циркуляр) воспрепятствовал помещению записок Дмитриева в общественных журналах.
 Записки, найденные в домашних письмах Казарского, поступили в редакцию журнала «Библиотека для чтения». Редакция передала их по инстанции в Петербургский Цензурный комитет, где опубликование запретили и вынесли оригинальный цензорский вердикт: «запрещено разглашать подробности о современных военных действиях». Комитет постановил далее направить для предварительного рассмотрения к Военному министру.
Завертелась бюрократическая машина. После долгих странствий по «присутствиям» статья оказалась в Морском ученом комитете при Главном морском штабе, но только спустя полгода была передана членам комитета на просмотр.
Вскоре комитет представил Главному морскому штабу 42 доказательства, что автор рукописи не Казарский, а кто-то другой. Действительно, когда читаешь «Журнал служившего» становится ясно, что написан он, несомненно, участником сражения, но только не командиром брига капитан-лейтенантом Казарским.
Кем же?
Этот вопрос не вызвал интереса у членов Морского ученого комитета у которых было достаточно средств, чтобы найти подлинного автора.
 Все это говорит о преднамеренном сокрытии фактов В самом деле, прошло всего пять лет после боя. За исключением Казарского, были еще живы все офицеры и унтер-офицеры – участники сражения. Проверить было не трудно. Но чиновники в адмиральских мундирах запретили статью.
Рукопись участника сражения Дмитриева,содержавшая интереснейшие подробности, оказалась надолго похороненной в архиве. Мало того, специальным циркуляром Главное управление цензуры в сентябре 1834 года сообщило цензорам Минска, Риги, Казани, цензурным комитетам Москвы, Дерпта, Вильно и других городов о запрещении публиковать материалы, связанные с «Меркурием» и Казарским. Мотив при этом был прежний: «высочайшее» запрещение говорить о современных военных действиях.
На несколько десятилетий подробности сражения остались покрытыми тайной, так же, как и биография Казарского.   Даже место рождения героя  оставалось  неизвестным.
В процессе архивных поисков всплыл вопрос: не было ли в прошлом у
Казарского биографов, которые  сумели опубликовать свои труды?
Да, были такие люди, - сигнализировали архивные материалы. Первый из них – капитан-лейтенант Иван Николаевич Сущев, в сороковых годах 19 –го века служил на русских кораблях, плававших в Средиземном море. «Я часто получал вопросы, - пишет Сущев, - от  английских и французских моряков о русском капитане, который на бриге сражался с двумя  линейными кораблями».
Это возбудило у Сущева горячий интерес к событиям 14 мая 1829 года. Через некоторое время Сущев перешел на Черноморский флот, и ему самому довелось служить на бриге, который в честь героического корабля носил имя «Меркурий». В Севастополе офицер записывал бесхитростные  рассказы  матросов- участников боя.
Иван Николаевич Сущев собирал исторические материалы, не оставляя своей основной службы, что очень тормозило его работу, поэтому работа над биографией героя «Меркурия» затянулась. Лишь в конце сороковых годов Сущев сделал первые наброски.
Но завершить свой труд Сущев так и не успел.  Командуя корветом «Оливуц», он перешел на нем из Кронштадта в Петропавловск-на-Камчатке и там трагически погиб в сентябре 1851 года.
Записки Сущева о Казарском попали к известному историку флота капитан-лейтенанту Александру Петровичу Соколову, автору «Летописи крушений и пожаров русского флота» и многих других трудов.
Соколову пришлись кстати документы Сущева, так как и сам он, интересовался подвигом «Меркурия». Даже то немногое, что удалось ему найти, говорило о том, что Казарский был замечательным моряком и невнимание к его памяти непростительно.
Материалы Сущева Соколов решил обогатить архивными документами, которые должны были все подтвердить. Излишне говорить, что Соколов, которому царь Николай I  поручил работу над историей русского флота, имел доступ к тем архивам, о которых Сущев по роду своей службы мог и не знать.
Соколову повезло. Он вскоре обнаружил в архиве отвергнутый «Журнал служившего на бриге «Меркурий» и всю переписку по этому поводу.
Прочитав ее, Соколов согласился с выводами Морского ученого комитета. Да, резюмировал он, рукопись, несомненно, не принадлежит перу А.И. Казарского. И капитан-лейтенант без особых затруднений сделал то, что обязан был сделать до него комитет за двадцать лет до этого, - установил, кто был автором «Журнала».
В 1853 году,  во время командировки на Черное море, Соколов показал рукопись вице-адмиралу Федору Михайловичу Новосильскому, который 24 года назад  служил лейтенантом на «Меркурии» под командованием А.И. Казарского.
Старый моряк сразу определил, что «Журнал» написан бывшим штурманским кондуктором «Меркурия» Селиверстом Дмитриевым.
- Он, - сказал адмирал. – И по почерку узнаю, и, вообще,  умствователь был этот кондуктор…
Ф.М.Новосильский подтвердил, что Дмитриев точно передает обстановку боя и действия людей. Адмирал засвидетельствовал своей подписью полную достоверность статьи.
Третьим и самым загадочным фактом, оказалась скоропостижная гибель молодого  капитана « Меркурия» в разгар южного лета, якобы от гриппа, при отсутствии эпидемии в том  районе.
Тайна его смерти, скорей всего, и была причиной секретного циркуляра о запрещении разглашать подробности о «Меркурии»,особенно о его капитане, иначе могли вскрыться подробности ревизий интендантского  хозяйства флота и невероятных хищений, которые обнаружил  к этому времени Александр  Иванович, назначенный Николаем  I  флигель - адьютантом с поручением ревизии флота. 
И вот в полной тишине, выключив радио и телевизор, взволнованно читаю:
«В состав Черноморского флота входил небольшой 18-пушечный бриг Меркурий, который чаще всего использовали в качестве посыльного судна, но иногда посылали в разведку.
Это был однопалубный корабль с главными размерами 29,6х9,4х2,04 м. Бриг заложен 28 февраля 1819 г. в Севастополе и спущен на воду через год, 7 мая 1820 г. Его строил полковник Иван Яковлевич Осьминкин, искусный кораблестроитель.
Основным корпусным материалом послужил крымский дуб – прочный, добротный, широко применявшийся в это время для постройки кораблей.
Нос корабля украшала фигура бога Меркурия, покровителя торговли, дорог и путешественников.
По бортам были установлено 18 легких 24-футовых короткоствольных пушек – так называемые карронады. Две переносные пушки ставили на носу, когда корабль преследовал неприятеля (и тогда их называли погонными – от слова «погоня»). Если кораблю приходилось уходить от противника и отстреливаться, переносные пушки ставили на корме и называли их ретирадными (от старинного слова «ретирада» - отступление).
К моменту описываемых событий бригом командовал Александр Иванович Казарский, опытный, несмотря на молодость, морской офицер, много лет служивший на разных кораблях Черноморского флота и  уже известный как один из самых умелых и отважных капитанов.
Из послужного списка: «В службу вступил в 1811 г. волонтёром в должности гардемарина. В 1814 г. произведён в мичманы, в 1819 г. - в лейтенанты; был командиром судов: 1826 г.-брига «Соперник»; 1827 г. - транспорта «Соперник»; в 1828 г. за отличие, оказанное при осаде крепости Анапы, произведен в капитан-лейтенанты.
За отвагу при осаде Варны в русско-турецкой войне был награжден золотой полусаблей с надписью «За храбрость».
В 28 лет после 14 лет морской службы, включая годы обучения в морском училище, А. И. Казарский стал командиром брига Меркурий, на борту которого находилось 113 членов экипажа, в том числе четыре офицера.
12 мая 1829 года отряду из трех кораблей: фрегату Штандарт, бригам Орфей и Меркурий было поручено произвести разведку у входа в пролив Босфор.
14 мая, не дойдя нескольких миль до пролива, разведчики неожиданно столкнулись с турецкой эскадрой из 13 боевых кораблей, возвращавшейся из Черного моря.
Командир отряда русских кораблей принял решение: разойтись разными курсами и уйти поодиночке, чтобы хотя бы один из трех кораблей мог дойти до главных сил и сообщить о появлении противника». (С.И.Белкин «Рассказы о знаменитых кораблях»).
Далее следует рапорт самого А.И. Казарского:
«Когда замечено было приближение Турецкого флота к бригу, я, следуя сигналу командира фрегата «Штандарт», лег гальвиндом (направление к ветру 90 градусов-полветра) при юго-западном ветре, имея неприятеля на юг.
 Вскоре оказалось, что перемена курса принесла мало пользы. Лучшие ходоки неприятельского флота - два корабля, один 110-пушечный «Селемие», под флагом командующего флотом - капудан-паши, а другой 74-пушечный «Реал-бей», под адмиральским  флагом младшего флагмана, приметно настигали бриг, а в исход второго часа пополудни они были от меня в расстоянии полутора пушечного выстрела.
 В это время ветер стих, и ход преследующих кораблей уменьшился. Пользуясь этим обстоятельством, я прибегнул к единственному средству ускорения хода, к веслам, надеясь посредством их увеличить расстояние, отделявшее бриг от неприятеля; но не прошло и получаса, как ветер посвежел снова, корабли стали приближаться к бригу и открыли по нему огонь из погонных пушек.
Видя совершенную невозможность уклониться от неравного боя, я собрал совет из офицеров.
 Поручик корпуса штурманов Прокофьев, от которого первого было потребовано мнение, предложил «взорвать бриг, когда он будет доведен до крайности».
Вследствие этого мнения, принятого единогласно, было положено защищаться до последней возможности и если будет сбит рангоут, или откроется большая течь, тогда схватиться с ближайшим неприятельским кораблем, и тот офицер, который останется  в живых, должен зажечь крюйт-камору (пороховой погреб), для чего был положен на шпиль пистолет.
После этого, обратившись к нижним чинам, объяснил я им, чего ожидает от них Государь и требует честь императорского флага, нашел в команде те же чувства, как и в офицерах: все единогласно объявили, что будут до конца верны своему долгу и присяге.
Успокоенный таким единодушием, я приказал прекратить действие веслами, поставить людей к пушкам, сбросить в море ял, висевший за кормой, и открыть огонь из ретирадных портов.
Вскоре 110-пушечный корабль  начал спускаться с тем, чтобы занять место с правой стороны брига и дать продольный залп; но Меркурий избежал последнего, приспустившись вовремя.
 Таким образом, еще около получаса бриг подвергался выстрелам одних погонных пушек, но потом был поставлен между двумя кораблями, каждый из которых сделал два залпа по бригу, после чего с корабля капудан-паши закричали: «сдавайся и убирай паруса».
Ответом на это были залп всей артиллерии и дружный ружейный огонь.
Тогда оба корабля, сдавшись к корме брига, открыли по нему непрерывную канонаду ядрами, книпелями и брандскугелями, которыми был произведен пожар, вскоре, однако, потушенный.
Во все время  Меркурий не прерывал своего огня, стараясь по возможности уклоняться от продольных выстрелов, пока канонирам брига удалось перебить ватер-штанги бугшприта (горизонтальное или наклонное дерево выдающееся с носа судна к которому крепятся косые маневренные паруса) и повредить гротовый рангоут (грот-мачта)  «Селемие», что заставило последний закрепить трюсели, грот-бом-брамсель и брамсель(грот, грот-марсель-второй снизу парус над гротом, над ним брамсель, выше бом- брамсель), привести к ветру и лечь в дрейф; но прежде прекращения действия он послал бригу залп со всего борта. Другой корабль продолжал сражение, переменяя галсы под кормой брига и бил его продольными выстрелами, которых никакими движениями невозможно было избежать, но все же Меркурий отстреливался до того времени, пока счастливым выстрелом удалось повредить грот-руслень (плошадка рулевого управления у грот-мачты), перебить фор – брамрей, левый нок-фор-марса-рея, падение коего увлекло за собой лисели(дополнительные паруса),на той стороне поставленные; тогда и этот корабль привел в бейдевинд (курс, близкий к линии ветра)»,через пять часов сражения.
Заканчивая свое донесение, Казарский писал, что он не находит слов для описания храбрости, самоотверженности и точности в исполнении своих обязанностей, какие были оказаны всеми офицерами и нижними чинами в продолжении этого пятичасового сражения, не представлявшего никакой совершенно надежды на спасение, и что только такому достойному удивления духу экипажа и милости Божей должно приписать спасение судна и флага Его Императорского Величества.
Урон в команде брига состоял из 4 убитых и 6 раненых, повреждений в рангоуте – 16, в парусах – 133,перебито такелажа – 148 шт., пробоины в корпусе с подводными-22, сверх того разбиты гребные суда и повреждена карронада». (Матвеев А. С. «История Военно-Морского флота России в творчестве живописца Главного Морского Штаба И.К. Айвазовского)
В такое трудно поверить. И многие не верили. Вот как об этом написано в книге С.И. Белкина:.
«До сих пор многие зарубежные историки сомневаются в подлинности подвига Меркурия, считая, что такого сражения не могло быть. Например, английский историк Ф.Джен писал: «Совершенно невозможно допустить, чтобы такое маленькое судно, как Меркурий, вывело из строя два линейных корабля за четыре часа, даже если бы они вовсе не стреляли. Самым вероятным предположением будет то, что турецкие корабли были фрегатами, выросшими в донесении в линейные корабли».
Ну что же, давайте вспомним слова великого создателя русского флота Петра I, который, оценивая одну из побед русского флота, произнёс крылатую фразу: «Небываемое бывает»!
Однако сохранились записки одного турецкого офицера, который во время сражения находился на флагманском корабле «Реал-бей».
«Во вторник, с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна: фрегат и два брига; мы погнались за ними, но только догнать могли один бриг, в три часа пополудни. Корабль капудан-паши и наш открыли тогда сильный огонь.
Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться; он дрался, отступая и маневрируя со всем искусством опытного военного капитана, до того, что, стыдно сказать, - мы прекратили сражение, и он со славою продолжал свой путь.
Бриг сей должен был потерять, без сомнения, половину своей команды, потому что один раз он был от нашего корабля на пистолетный выстрел, и он, конечно, еще более был бы поврежден, если бы капудан-паша не прекратил огня часом ранее нас и сигналом не приказал бы нам то же сделать.
Ежели во великих деяниях древних и наших времен находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано  золотыми литерами на храме славы.
 Он называется капитан-лейтенант Казарский, а бриг – Меркурием. С двадцатью пушками … он дрался против 220 в виду неприятельского флота, бывшего у него на ветре…» (Н.В. Ведерников. Очерки из истории кораблей русского военного флота. Петроград. 1915)
Приказом главного командира Черноморского флота от 4 июля было объявлено: «В воздаяние блистательного подвига брига «Меркурий», вышедшего победителем из беспримерного боя 14 Мая им выдержанного против двух Турецких кораблей, Государь Император всемилостивейше пожаловать соизволил: командира капитан-лейтенанта Казарского в капитаны 2 ранга, и сверх того кавалером ордена св. Георгия 4 класса; лейтенантов Сварятина и Новосильского, мичмана Притулова и поручика корпуса флотских штурманов Прокофьева следующими чинами, и первых орденами св. Владимира 4 степени, а Прокофьева, как предложившего мужественный совет взорвать бриг, орденом св. Георгия 4 класса.
Всем нижним чинам знаки отличия Военного Ордена.
 Всем вообще, как офицерам, так и нижним чинам, в пожизненный пенсион двойной оклад жалования по окладу, какой они получали до настоящего времени.
Вместе с тем Его Императорское Величество соизволил отличить и сам бриг, пожалованием на оный Георгиевского флага.
А дабы увековечить в роде сих офицеров памятью примерной их храбрости и мужественной решимости на очевидную погибель, Государь Император соизволил повелеть, чтобы пистолет, как оружие избранное ими для взорвания на воздух при невозможности продолжать оборону, был внесен в гербы их».
Затем, 29 июля 1829 года состоялся высочайший указ на имя морского министра, такого содержания: «32 флотского экипажа 18 пушечного бригу «Меркурий», за славные подвиги с двумя неприятельскими кораблями, дарован флаг с знамением св. великомученика и победоносца Георгия.
Мы желаем, дабы память беспримерного дела сего сохранилась до позднейших времен, вследствие сего повелеваем вам распорядиться: когда бриг сей будет приходить в неспособность продолжать более служение на море, построить по одному с ним чертежу и совершенным с ним сходством во всем другое такое же судно, наименовав его «Меркурий», приписав к тому же экипажу, на который перенести и пожалованный флаг с вымпелом; когда же и сие судно станет приходить в ветхость, заменить его новым, по тому же чертежу построенным, продолжая сие таким образом до времен позднейших.
Мы же желаем, дабы память знаменитых заслуг команды брига «Меркурий» и его никогда во флоте не исчезала, а переходя в род на вечные времена, служила примером потомству».
Героизм экипажа «Меркурия» подчеркивает тот факт, что тремя днями раньше (11 мая 1829 года) 44-пуш. фрегат «Рафаил» под командой капитана 2 ранга Стройникова, находясь в крейсерстве между Батумом и Трапезондом, на рассвете также встретился с турецкой эскадрой. Но исход встречи оказался противоположным. Хотя  на военном совете и было решено «драться до последней капли крови», растерявшийся Стройников, выпустив управление из рук, проявил крайнее малодушие, пошел на переговоры с противником и сдал фрегат в плен.
Оказывается, не у каждого есть дар  проявлять мужество в тех ситуациях, когда многие дрожат от страха.
По счастью, это был единственный морской трофей турок за все войны с русскими. По суду командир и все офицеры были разжалованы в матросы без выслуги (кроме одного мичмана, находившегося во время сдачи в крюйт-каморе), а согласно повелению Николая I имя «Рафаил» было навечно исключено из списков флота, также по данному повелению само судно при случае надобно было вернуть и сжечь.
«Меркурий» прослужил на Черном море до 9 ноября 1857 года, когда поступило распоряжение «о разборке его по совершенной ветхости». Три корабля Черноморского флота поочередно носили название «Память Меркурия»: в 1865 г. – корвет, а в 1883 и 1907 – крейсеры. Ходили под Андреевским флагом балтийский бриг «Казарский» и одноименный черноморский минный крейсер.
В 1834 году в Севастополе по инициативе Командующего Черноморской эскадрой М.П. Лазарева на средства, собранные моряками, установили памятник, созданный по проекту архитектора А.П. Брюллова. Высокий постамент, на котором выбита надпись: «Казарскому. Потомству в пример», венчает бронзовая триера.
Я откладываю книги…Задумываюсь…На душе откровенное чувство  гордости за экипаж маленького корабля. Судите сами: дружеская сплоченность, вера в победу, невероятное мужество матросов и офицеров не только спасли  их в борьбе с превосходящим по силе противником, но и оставили глубокий след в истории, как пример силы духа и любви к Родине.
Традиции Российского флота живы и будут жить и тому пример моряков-балтийцев, описанный в начале рассказа, который напоминает, что воевать с Россией крайне опасно, ибо почти мистической загадкой и тайной является сила духа и непотопляемость моряков России на протяжении многих веков.
Многие сражения, выигранные великими полководцами,  адмиралами вошли в историю военного искусства. Вообще, у России незабываемое прошлое, и нам, жителям этой удивительной страны, есть чем гордиться. Иногда на обелисках встречаешь невероятные надписи, которые заставляют надолго задуматься.
Например, на Кагульском обелиске(Архитектор Антонио Ринальди 1771 г.- в городе Пушкине), написано: Под предводительством генерала графа Петра Румянцева Российское воинство числом семнадцать тысяч обратило в бегство до реки Дуная турецкого визиря Галиль-Бея с силою полторастатысячною.  Правда, эта надпись не показывает всего расклада сил.
Оказывается П.А. Румянцев перед Кагульским сражением, предусмотрительно поставил пять тысяч своего войска в заслон от воинственных татар численностью в сто тысяч, не позволив объединиться двум союзникам.
(Судите сами – одиннадцатикратное, превосходство неприятеля!)
 Но при всей своей гениальности полководец ничего не может сделать без своих преданных солдат и офицеров. Победа – результат тяжёлого ратного труда, зависящий от каждого участника сражения, поэтому очень важно, чтобы в памяти людей сохранилось имя каждого героя.
Вот почему записки С. Дмитриева - участника сражения 14 мая 1829 года бесценны.
В них рассказаны детали боя: о подвиге матроса Щербакова, который погиб от турецкой пули, заслонив своим телом капитана, матроса Пальчикова, корабельного плотника, который во время боя  умудрялся, несмотря на свист пуль, заделывать многочисленные пробоины корпуса корабля.
Рассказано, как команде с большим трудом удалось потушить пожар, возникший от брандскугеля, врезавшегося в борт рядом с пороховым погребом, как канониры Лисенко и Кабанов меткими выстрелами повредили рангоуты обоих вражеских кораблей, заставив их лечь в дрейф, и, как вся команда, борясь за живучесть корабля,  изнемогая от усталости, откачивала воду из поврежденного трюма.
Вся служба матроса того времени представляла собой жизненный подвиг. Представьте, с каким трудом, в условиях штормов, холодных ветров, ночуя в коечных сетках  на открытом воздухе у места своей вахты, приходилось нести эту службу.
Давно сгнили доски бригов, фрегатов, клиперов и многих других кораблей, на которых плавали  Российские флотские люди, но память о них вечна!
Об этом сложено немало  легенд и рассказов. С детства мне особенно запали в душу морские рассказы  Константина Михайловича Станюковича,  отставного флотского офицера, сына адмирала, человека нелёгкой судьбы.
Это по его рассказам: «Нянька», «Максимка» поставлены кинофильмы, с большой теплотой показывающие простых русских крепостных крестьян, забритых во флотский экипаж.
Писатель сумел увидеть в жизни и воплотить в литературе самое важное: сущность людей, их мысли, чувства и уникальное бесстрашие. Несмотря на неимоверную  тяжесть службы, они  не ожесточились, проявили удивительную сердечность и заботу о детях, большое участие в их судьбе, а также  незаурядную сообразительность и  флотскую взаимовыручку.
Селивестр Дмитриев как представитель нижних чинов хорошо знал  каждого  матроса «Меркурия», их быт  и служебные качества, но вот причину скоропостижной  смерти капитана  в мирной жизни он знать не мог.
А дело  было в следующем (по материалам «Вахтенного журнала»-Москва, «Андреевский флаг»-1993 г., очерк «Последний подвиг Казарского»- Владимира Шигина): Еще некоторое время после сражения  Александр Иванович командовал «Меркурием», затем принял новейший фрегат.
В 1830 г. вместе с князем Трубецким Казарский командирован в Лондон для поздравления  английского короля Вильгельма IV как представитель Российского флота. Английские моряки встречали героя со всей торжественностью.
После поездки Николай I назначает Казарского своим флигель-адьютантом, присваивая звание капитана 1 ранга.
Получилось как в пословице: с корабля на бал. Скромному и незнатному  офицеру без связей и друзей в высшем свете все это приходится не по душе, и он пробует вырваться из-под мелочной опеки императора, которому рядом нужен был  человек, олицетворяющий гордость Русского флота.
Начальники и современники Александра Ивановича,  отзывались о нём , как  о кристально честном и неподкупном человеке. И это при всем том, что он был весьма беден.
 В его Формулярном  списке о службе и достоинствах в графе «Имеет ли за собой, за родителями, или, когда женат, за женою, недвижимое имущество» значится лаконичный ответ: «Не имеет».
 Зная это, морской министр именно ему поручает в 1831-1832 годах провести несколько крупных ревизий, чтобы  приостановить хищения. Бывший командир «Меркурия» со всей ответственностью провел такие ревизии в Нижегородской, Симбирской, Саратовской и ряде других губерний, вскрыв там крупные злоупотребления и недостачи, что, естественно, вызвало серьёзное раздражение чиновничьих кругов.
 В 1832 г. он  инспектирует Казанское адмиралтейство, исследует возможность организации нового водного пути из Белого моря до Онеги.
Осенью 1832г. для контроля за акваторией Черного моря Николай I принимает решение подготовить к походу на Босфор эскадру под командованием адмирала М.П.Лазарева.
Весной 1833 г. Александр Иванович  командируется на Чёрное море для проверки подготовленности к походу интендантских  контор флота, но он не ограничивается этим, а намечает доскональную проверку всех тыловых учреждений и складов в Черноморских портах.
Одновременно он блестяще выполняет поручение Лазарева по организации погрузки десантных войск на корабли и, уже через очень короткое время, докладывает в Главный морской штаб: «…при перевозке с берега   войск и тяжестей не произошло ни малейшей потери, хотя корабли отстояли в открытом море верстах в трёх с половиной от берега и не употреблено других гребных судов, кроме судов, принадлежащих черноморской эскадре»
. Как всегда Александр Иванович трудится, не покладая рук. Проводит большую организаторскую работу по организации Босфорской экспедиции, затем делает ревизию и приходит к печальному  выводу.
О состоянии флота мы можем судить, читая письмо Лазарева своему другу Шестакову: «Париж» совершенно сгнил, и надобно удивляться, как он не развалился… «Пимен» кроме гнилостей в корпусе имеет все мачты и бугшприт гнилыми до такой степени, что через фок-мачту проткнули железный шомпол  насквозь! А фрегат «Штандарт» чуть не утонул… Меньшикову писал партикулярно о здешних злоупотреблениях, но толку все мало».
Зная, что подкупить боевого капитана невозможно, казнокрады подготовили план его уничтожения, понимая, что после ревизий в Одессе столкновения с прытким, по их понятиям, ревизором не избежать.
 Они не учли только, что Александр Иванович в свое время окончил  Николаевское штурманское училище и много лет прослужил на Черноморском флоте.
Через знакомых он узнал о заговоре. Конечно, он мог не рисковать собой, прекратить проверки и вернуться в Санкт-Петербург.
Дело осложнялось еще и тем, что он остался в одиночестве. М.П.Лазарев уже ушёл с эскадрой к Босфору, а командующий флотом А.С.Грейг был болен и отошёл от дел, поэтому оставалось рассчитывать только на свои силы.
Оставшиеся  командовать Черноморским флотом  контр-адмирал Критский и управляюший канцелярией командующего Иванов были сами «повязаны» со взяточниками и казнокрадами.
Но отважный капитан, несмотря на большой риск, решает дать бой!
В первых числах июля 1833 г. он на пути в Николаев остановился  отдохнуть у знакомых супругов Фаренниковых.
 Елизавета Фаренникова в своих записках (Журнал «Русская старина»-1886г.июль-сентябрь) отмечает подавленное состояние Казарского, его необычайную задумчивость и нервозность.
Приводит его слова: «Не по душе мне эта поездка, предчувствия у меня недобрые… И дальше: «Сегодня я уезжаю, прошу вас приехать ко мне в Николаев в четверг, вы мне там поможете добрым дружеским советом, а в случае, не дай Бог чего, я хочу вам передать многое.
 По-видимому, Казарский  к четвергу ожидал важные и опасные события, требующие помощи друзей, и боялся, что полученная информация исчезнет.
Именно в четверг 16 июля под утро прискакал  вестовой в дом Фаренниковых  с известием, что Александр Иванович умирает. Встревоженные супруги примчались, загнав лошадей, в Николаев, но застали его уже в предсмертной агонии. Он успел прошептать: «Мерзавцы меня отравили!».
Через полчаса в страшных муках он скончался.
Уже к вечеру, как отмечает Фаренникова, «голова, лицо распухли до невозможности, почернели, как уголь; руки распухли до невозможности, почернели аксельбанты, эполеты, все почернело…когда стали класть в гроб, все волосы упали на подушку». Все это напоминает картину гибели при отравлении мышьяком.
Черноморцы тяжело переживали смерть героя. Очевидцы описывают: «За гробом народу шло много, в том числе вдовы, сироты, которым он помогал. Все они, рыдая, кричали : «Убили, погубили нашего благодетеля, отравили нашего отца! Впереди гроба несли его ордена и золотую полушпагу с надписью  «За храбрость», которой он был награждён за штурм крепости Варна. Один из друзей Лазарева сообщал в письме ему: «…Не буду говорить о горестном чувстве, которое произвело во мне сие известие: оно отзовётся в душе каждого офицера Российского флота».
Супруги Фаренниковы, узнали, что, прибыв в Николаев, Александр Иванович, снял комнату у некой немки. У неё и столовался, причём обедая, как правило, просил её пробовать приготовленную пищу. «Делая по пути визиты, - пишет Фаренникова,  - нигде ничего не ел и не пил, но в одном генеральском доме дочь хозяина поднесла ему чашку кофе…». Посчитав неудобным отказать молодой девушке (на этом и строила коварный расчет чиновничья «камарилья») он его выпил, и через несколько минут почувствовал себя очень плохо.
 Сразу  же поняв, в чём дело Александр Иванович поспешил домой и вызвал врача, у которого попросил противоядия. Мучимый страшными болями, кричал: «Доктор, спасайте, я отравлен!»
 Однако врач, скорее всего тоже вовлечённый в заговор, никакого противоядия не дал, необходимого пособия не делал, а посадил Казарского в горячую ванну, ускорив смерть.
Флотские  казнокрады сделали все возможное, чтобы тайна заговора не была раскрыта. Не были произведены следственные действия в день смерти.
Лишь через полгода в Николаев прибыли чиновники следственной комиссии, вскрыли труп, вынули внутренности и  забрали их в Петербург. На этом всё и кончилось.
Многие сообщения о заговоре остались без ответа.
 Купец 1-й гильдии Василий Коренев,  хорошо осведомленный о торговых махинациях в Николаеве, получил  даже выговор от императора: «Николаевского  1-й гильдии купца Василия Корнева, за упомянутый выше неуместный донос, опубликовать от Сената, со строгим подтверждением удерживаться впредь от подобных действий»
 Высокие инстанции, имевшие связи в столице, постарались закрыть «дело Казарского.»
Порученное Николаем I шефу корпуса жандармов генералу Бенкендорфу расследование сопровождалось искажением фактов и определенной подачей материала.
 Отравление не отрицалось, но причины  указаны  другие: не вследствие ревизии флота, а из-за боязни николаевского полицмейстера Автономова, организовавшего убийство, быть изобличённым в воровстве наследства Казарского, оставленного ему дядей Моцкевичем.
 Поверх докладной император наложил размашистую резолюцию: «Поручаю вам (главнокомандующему войсками на  Юге страны Меньшикову) лично, но возлагаю на вашу совесть открыть лично истину, по прибытии в Николаев. Слишком ужасно. Николай».
Расследование Меньшикова ясности не внесло. Затем дело за давностью было преданно забвению.
Боевой офицер, блестяще выполнивший свой долг, не дрогнувший перед имеющим десятикратное превосходство противником, пал в борьбе с казнокрадами…Что может быть подлее удара в спину?!
.В ближайший выходной день мы с женой идем в Русский музей. После ознакомления с историческими фактами  интересно снова посмотреть картину «Бриг «Меркурий» после победы над двумя турецкими судами встречается с русской эскадрой».
Мы долго стоим у полотна великого российского художника армянина Аванеса Гайвазяна, так со всей пылкостью южного человека влюбленного в море. Его настроение передается нам.
Большую площадь полотна занимает бескрайнее небо с кучевыми облаками, цвет которых меняется от серовато-белого в зените до пепельно-серого у горизонта. Море освещено сиянием невидимого солнца, лучи которого пробиваются сквозь облако, отражаются в морской воде и создают триумфальную золотую дорожку, рассеиваясь на волнах золотым ковром.
Всем смертям назло бриг плывет на встречу с российской эскадрой. Его команда из последних сил откачивает воду из трюма. Это вселяет оптимизм.
Мы переглядываемся с женой, понимая друг друга: раз он плывет, не погиб, значит, и мы выплывем, как и вся Россия.
Не только выплывет Россия, но и будет привлекательной для многих стран, если детей с рождения будут обучать любви к природе,к обязательной помощи другим людям,особено нуждающимся в заботе, если привьют ,путём исторического анализа и  уменьшения помпезных парадов,путём исключения тупых боевых «стрелялок» в компьютерах , ненависть к любой войне.
  ,
.....Маленький бриг с героической командой ушёл в большое плавание звёздной вечности ,оставив искру мужества будущему поколению моряков нашей страны для умелой защиты Родины.
Они всей душой ,испытав ужасы сражений,подарили поколениям Мир с его красотой, но
не  успели предупредить, что любая военная агрессия происходит тогда, когда разжигается ненависть между народами, а правители фашистского толка, умело используют эту пакость, и, вместо тонких дипломатических договорённостей ,разжигают конфликт до ужасов войны с целью своего  обогащения и ,окружающих трон, олигархов.