Последний глоток рассказ

Последний глоток
рассказ
       Баба Паша всегда вставала раньше всех. Готовила завтрак и снова ложилась. Ей нравилось, уже окончательно проснувшись и немного посуетившись, опять положить своё тело, чтобы понежить в удобной постельке. Дверь в гостиную она не закрывала, прислушиваясь к голосам. Дети – так она называла дочку, зятя и внучку – собираясь на работу и учёбу, наскоро решали текущие вопросы, поэтому баба Паша была в курсе всего происходящего, благодаря такой утренней «прослушке».
       С первым теплом накрывали во дворе на столе у летней кухни. Но у бабы Паши был запасной плацдарм: она укладывалась на лежанку, которую соорудил Виктор прямо на открытой веранде. Всё происходящее во дворе было как на ладони.
        Последнее  время  болела спина, и ей приходилось часто менять положение. Пока это никак не отражалось на работе по дому. Просто теперь все обычные домашние заботы: готовка, уборка, стирка – выполнялись с «пересадкой». Сделает что-нибудь и полежит, чтоб спина отдохнула, и снова за работу. Дети привыкли к надёжному «тылу»: вкусной еде, чистоте и порядку.  Им и в голову не приходило, что доставалось это усилием воли, преодолением болей, к которым она уже, казалось, привыкла.
       Сначала она ругала детей за недопитый чай и кофе.
- Это же деньги на ветер! Зачем наливать, если пить не собираешься! – пеняла она им.
Потом стала ворчать себе под нос:
-Транжиры. Легко живёте. Ни грамма бережливости.
Наконец придумала способ, как спасти положение. Баба Паша стала допивать всё, что оставалось после «транжир», будь то чай или кофе. С некоторых пор, оставаясь одна, она вслух вела беседы: сама спрашивала, сама отвечала, давала советы и делала выводы.
- А что добру пропадать! Допью, и дело с концом, - убеждала себя женщина. – К тому же, в народе примета есть: коль допьёшь за кем-то, узнаешь его мысли.
Так и повелось. Допьёт и сочиняет. Александра знала эту слабость матери, но ограничилась тем, что посмеялась с Виктором.
- Чудит мамка. Да Бог с ней! У каждого свои заморочки.
- Главное, чтоб не плюнула в чашку, когда разливает, - хохотнул Виктор.
         Первой убежала внучка. Как-никак последний школьный экзамен! Вот получит аттестат и поедет в столицу поступать – дело решённое. Александра уверенно вывела «Хонду» за ворота, и Виктор, прикрыв их, плюхнулся на переднее сидение. Баба Паша в очередной раз залюбовалась: красивая пара, повезло Сашке с мужем! Что машину будет водить Александра, решил сам Виктор.
- Мне на стройке она ни к чему, а ведущему журналисту местной газеты сам Бог велел. Мотаешься по всему району.

       Оставшись одна, баба Паша слезла с лежанки, подошла к столу. Так и есть: Алёнка оставила полчашки кофе. Присев, отрезала ломоть белого хлеба и принялась за еду. Попивая внучкин кофеёк, рассуждала:
- Переживает. Боится, что Володька не поедет. Всё-таки расходы большие. Жильё, питание. А дома всё своё. Да. Васильевна может сына не пустить. Ничего-ничего. Что-нибудь придумаем.
       Она занялась делами. Выбирая на грядке клубнику, продолжала думать о внучке. Вот поедет в большой чужой город, и ни тебе поддержки, ни защиты. Володька приглядел бы. Любит Алёнку, и она его. Баба Паша достала мобилку и набрала номер сестры.
- Катерина! Это я. Как у вас в столице, дождит? Понятно. Да, угадала, есть дело.
 Голос набрал силы, она знала, как действовать.

       Приближалось обеденное время. Пора бы Алёнке вернуться. Вон уж Александра с Виктором подъехали. Она приподнялась, собираясь встать.
- Лежите-лежите, - остановил Виктор. – Не маленькие, сами разберёмся.
       Баба Паша повернулась на другой бок. И в самом деле, чего маячить. Пусть спокойно поедят. До неё доносилось постукивание ложек и беседа детей.
- Что опять с начальством воюешь? – спрашивала Александра.
- Приходится. У меня сроки, договор, а Широков бетон перебросил на другой объект, - взволновано говорил Виктор.
- Я даже догадываюсь, на какой. Заплатили. Об этом надо написать, - загорелась идеей дочка, и Баба Паша села на лежанке, чтоб лучше слышать.
- Разберись сначала со своим материалом. Сама говорила, сняли с полосы. А я предупредил Широкова: не вернёт бетон – положу заявление на стол и гуд бай!
- Может, он того и ждёт.
- Как же, ждёт! Где такого другого дурака найдёт, чтоб за гроши и работу делал, и коллектив держал, и в сроки укладывался?
- А что мы без твоих «грошей» делать будем? Впереди Алёнкин институт, - охладила пыл супруга Александра.
- Ладно. Разберёмся. А твой материал как? Проблемы?
- Аверин  придержал. Говорит, не наше дело, - сообщила она.
- Как же не наше! Школу закроют, ребятам придётся за двадцать километров ездить. Это всем понятно, - возмущался Виктор.
- Заладил, как попугай: мало учеников, нерентабельно содержать, - Александра уже мыла посуду.
- Не всё меряется копейкой. Жалко школу. Кому отдадут?..
       Они продолжали разговор, но баба Паша больше не могла усидеть на месте. Весть о школе задела и её.
- Это какую школу собираются закрывать? – спросила она, спускаясь с крыльца.
- Якимовскую, мама.
- В Якимовке, значит, - дошло до бабы Паши. – Не первый год на неё зубы точат.
       Это была её родная школа. В Якимовке родилась, выросла, замуж пошла за своего, якимовского.
- Кто, говоришь, не печатает статью? – переспросила дочку.
- Аверин, кто ж ещё! Ну, нам пора. Спасибо, мамочка, всё было очень вкусно. Отдыхай, - уже на ходу говорила Александра.
       Дети умчались, а она задремала. Проснулась от радостного возгласа внучки, вихрем ворвавшейся во двор.
- Бабуля, я сдала на отлично! Понимаешь, на отлично! Всё. С экзаменами покончено. Завтра выпускной, и можно отсылать документы.
- Вот и славно. У меня для тебя тоже кое-что есть.
- Бабуля, не томи! Блинчиков напекла? О! Клубничка!
- С бабой Катей говорила. Примет твоего Володьку на постой. Конечно, если поступит. Копейки не возьмёт. Вот только, если потребуется прибить, прикрутить или наладить чего, парень справится? Как руки у него, на месте?
- Даже не сомневайся, - заверила внучка. – Здорово ты придумала, бабулечка! А я?
- Ты ж заявила, что только в общежитие!
- Да, я хочу жить в общаге.
- Поступишь – будет тебе общага.
- Так я побежала? Володьку обрадую, - вертелась вокруг стола Алёнка.
- Поешь сначала, - тон бабушки не терпел возражений, и девчонка принялась за еду.

         Оставалось одно важное дело. Его надо было решить сегодня же, и баба Паша засобиралась. Она достала из шкафа визитный костюм и туфли, сдёрнула с головы косынку…
         Минут через пятнадцать из зеркала глядела пусть не молодая, но довольно моложавая женщина. Короткую стрижку всё ещё густых седых волос придерживал широкий гребень; на тёмно-синем шёлке золотом отливали медаль «За трудовую доблесть» и значок «Отличник народного образования», особой солидности придавал значок Депутата городского совета (пусть и прошлых созывов); чуть отёкшие ноги всё-таки влезли в чёрные туфли на невысоком каблучке. Баба Паша чудным образом превратилась в Прасковью Фёдоровну Панченко, учительницу с сорокалетним стажем, которую знал весь город. Трудно было найти человека, не учившегося у неё.

        Она подошла к внушительному зданию мэрии. Вот оно, гнездо бюрократизма, партократии и болтологии. Нет, ей незачем идти к ябеде Широкову, вечно закладывавшему своих друзей. Не станет общаться с неряхой Авериным, у которого  в ушах и под ногтями можно было разводить огород. Ей нужен Алексей Погорелец, степенный молчун, которого за внушительную комплекцию звали Толстый.
- Эй, Толстый, дай списать!
- Скажу Толстому, он тебе накостыляет.
Пытаясь сгладить обидное прозвище, она называла его Толстым, делая ударение на последнем слоге, и шутила:
- Лев Николаевич случайно не родственник тебе?
          Охранник на входе, Сергей Шарагин, широко улыбнулся.
- Моё почтение, Прасковья Фёдоровна! Давненько Вы к нам не заглядывали. Как здоровье?
- Я к Погорельцу, - сказала она коротко и поднялась на второй этаж.
 Никто не спросил ни пропуска, ни паспорта. Люди, сновавшие по коридору, то и дело приветствовали:
- Добрый день, Прасковья Фёдоровна!
- Сколько лет сколько зим, Прасковья Фёдоровна!
- Смотри, смотри! Прасковья пожаловала.
        Вот оно, признание! Вот она, память! Не забыли её! У Прасковьи засияли глаза, спина распрямилась сама собой. Она шла и улыбалась. Это была гордая улыбка человека, честно исполнившего долг и теперь пожинавшего плоды своего труда.
        Секретарша всё-таки успела крикнуть в трубку:
- Алексей Сергеевич, к Вам Прасковья Фёдоровна!
        Он вышел из-за стола, огромный, представительный, с нависшим через ремень брюшком. Галантно поцеловал руку и, указывая в уголок, где стоял журнальный столик, взятый в кольцо удобными креслами, сказал:
- Присаживайтесь, Прасковья Фёдоровна! Как я понимаю, разговор будет серьёзным и принципиальным.

        Широков лично позвонил Виктору и сообщил, что бетон уже везут на его объект.
        Александра резко развернула машину и помчалась в редакцию, как только мобилка самодовольным баритоном Аверина протрубила:
- Быстренько хватай свои материалы по Якимовке и ко мне!

       Она уже возвращалась домой, когда позвонили из больницы и сообщили, что два часа назад Прасковью Фёдоровну доставили в тяжёлом состоянии.
- Приезжайте! Инфаркт, - коротко сказал врач.
       Мама лежала под капельницей: глаза закрыты, губы плотно сжаты. Стараясь ступать осторожно, чтобы не потревожить что-то особое, торжественное и неуловимое, что бывает только в музеях и больничных палатах, Александра подошла к кровати.
- Она дышит? – робко спросила у медсестры.
- А Вы как думаете? Для чего я здесь! – обиделась девушка.
       Александра рассматривала лицо матери. «Мама, мамочка, родная моя! Как же давно я тебя не видела! Какая ты у меня красивая… и какая маленькая…  беззащитная…  Ты держись! Только держись! Мы всё для тебя сделаем…»
       Она ещё долго мысленно разговаривала с матерью, признавая, что за работой и личными делами забыла простую истину: живому человеку необходимо живое тепло.

      Лампочку не выключили, и она освещала веранду и часть двора. Из комнаты доносились голоса: Виктор и Алёнка с жаром о чём-то спорили. На небольшом столике у лежанки стояла мамина чашка, жёлтая с розочкой посредине, с недопитым чаем. Александра прилегла на мягкую постель и ощутила материнский запах. Слёзы щедро оросили подушку в цветастой  наволочке. Наконец, облегчив душу и почувствовав вновь потребность в действии, она села и потянулась к чашке. Сделала большой глоток и будто услышала голос матери:
- Сашенька, не забудь полить цветы. Я не успела.
        Она развернула мягкую спираль шланга, подключила к водопроводу и открыла кран. Упругая струя поспешно вырвалась наружу, подобно джинну, засидевшемуся в бутылке. Петуньи и ромашки, душистый табак и львиный зев, уставшие за день от жары, потянулись к живительной влаге. Сильная рука Виктора перехватила шланг, другая легла на плечо. Поцеловав жену, он сказал:
- Звонили из больницы. Мама пришла в себя. Просила полить цветы и принести  чашку, жёлтую с розочкой.
        Александра заглянула в неё.  Та оказалась пустой. «Это был последний глоток», - подумала она и подставила чашку под тугую струю, бьющую из шланга.

                23.06.2015